Предсказания китайского печенья

В огромные витрины кинотеатра 'Рубин', где висели аляповатые афиши, нарисованные пьянчугой-художником Петькой Дубовым, светило солнце — в них, как в зеркале я увидела отражение, которое ожидала, но и боялась. Покрасневшая, даже припухшая щека и синяки на шее. Нахлынули слезы обиды и жалости к себе. Не часто ли я стала плакать, хоть и зарекалась Аллочке? Куда ж я теперь с такими побоями? Носа из дома не высунешь, да и родителям придется объяснять. Представила злорадствующую Лерку, и подумала, что лучше бы исписали подъезд. Захотелось завыть и отчего-то по библейски посыпать голову пеплом.

Четыре дня я врала Анри... у меня и вправду болело горло, но не от простуды. Свой позор я приняла как великомученица, без оправданий себя. Янис выглядел жертвой обстоятельств, а я спровоцировавшей конфликт безжалостной стервой. История в такой интерпретации понравилась Аллочке, она несколько раз просила меня пересказать, как Янис жалел, что не относился ко мне более жестко, и грозил заставить ползать на коленях, умоляя принять меня назад. Уж не знаю, какие картинки рисовались в ее мозгу, но Аллочка, хватаясь за сердце, вскрикивала:

— Вот это любовь! Отелло! Не то, что твой Анрюшка — муси-пуси!

— Участь Дездемоны не радует меня, — поспешила я сообщить разошедшейся подруге.

— Подумаешь, придушил немного. Ты тоже хороша, не могла пилюлю подсластить.

— Не ты ли, подруга дорогая, называла его лопухом и считала, что он переживет наш разрыв? — возмущенно спросила я.

— Ага. Переживет, обухом по голове. Приласкала бы последний разочек, глядишь, он и доволен. И вправду, вдруг вернуться надумаешь, так в открытые объятья все ж приятней, чем ползая на коленях.

— К этому извергу? Ни за что! — я содрогнулась от одной мысли о напророченном способе возвращения и потрогала синяки на шее.

Пришлось отказаться от поездки в Пирогово, Мишель и Аллочка на выходные решили сделать вылазку с ночевкой в кемпинге, искупаться и приготовить барбекю. Благодаря своей трусости я была одинока, вечера мои были не веселее, чем будничные утра. Единственными светлыми моментами были разговоры с Анри. Я воодушевлялась его воспоминаниями и тоской по Москве, подбадривала его и молила быстрее вернуться ко мне.

В понедельник, ожидая как всегда опаздывающую Аллочку, я поправила завязанный на шее шелковый платок. После проведенных на природе дней она выглядела усталой, и улыбнулась мне виноватой улыбкой. Уж не за мое ли одиночество она переживала, и чувствует себя виноватой от того, что счастлива?

Отбиваясь от сослуживцев, устроивших на меня охоту с намерениями оценить мои 'засосы', я провела рабочие часы отвечая на телефонные звонки клиентов. Аллочка была притихшей и необщительной.

— Ничего не случилось. Отлично отдохнули. Мишель сожалел, что ты не смогла поехать с нами.

Покрасневшую (от стыда?) подругу мне доводилось видеть только в начальных классах нашей многострадальной школы. Чувствуя, что она не хочет открыться мне, я не стала настаивать.

'Наверное, поругалась с Мишелем, — решила я. — Ничего, потом расскажет'.

Вечером, во время ужина с семейством, раздался телефонный звонок. Ответив: 'Алло!', я услышала мягкий французский акцент:

— Добрый вечер.

Но это был не Анри. Мишель! Он сказал, что ждет меня в машине около кинотеатра 'Рубин', я вздрогнула от произнесенного названия, и спросила:

— Зачем?

— Нужно поговорить. Тет-а-тет, — вежливо попросил он.

Я надела кофточку с высоким воротом, припудрила лицо и подкрасила губы. Пообещав маменьке, что скоро вернусь, я сбежала по лестнице.

'Мерседес' стоял за кинотеатром, рядом с молодыми кустами акаций. Было безлюдно, только начался сеанс. Мишель, завидев меня, вышел навстречу и открыл дверь, приглашая в салон. Я села на велюровое сиденье, Мишель, хлопнув дверью, отрезал звуки стихающего города. Он закурил, не спросив разрешения, чем поверг меня в уныние — повод для разговора был неприятным.

— Я все знаю, — он выпустил тонкую струйку дыма и затянулся снова.

— О чем?

— О твоем любовнике, который приезжал к тебе.

— Ты что, шпионил за мной? — спросила я.

— Я обязан присматривать за невестой своего друга, — уклончиво ответил Мишель.

— Ну, если так, то ты знаешь, чем закончилась наша встреча.

— Хочу послушать тебя.

Дым от сигареты Мишеля серенькими полосками тянулся к моему лицу. Я отвернула голову к стеклу, но вдруг вспомнила о синяках на шее, и инстинктивно схватилась за ворот кофточки. Видел или нет?

— Я знал, что тебе нельзя верить! — закричал на меня Мишель. — Ты изменяешь Анри, ты врешь, ищешь выгоду, используешь его!

Я вжала голову в плечи, держала побелевшими пальцами ворот кофточки. Молчала. Что я могла сказать?

— Зачем он тебе, ты же сломаешь ему жизнь, он не такой стальной, как ты думаешь!

Теперь я поняла, почему Аллочка выглядела такой виноватой. Проговорилась. Только, что именно она рассказала Мишелю, я не знала. Поэтому, чтобы еще больше не навредить самой себе, решила молчать.

— Видел я твои следы от поцелуев, можешь не прятать, — сбавил тон Мишель.

Я замотала головой, отрицая обвинение Мишеля. Но ничего не сказала.

— Тебе же все равно, кто будет твоей жертвой, — он сделал глубокую затяжку, прищурил черные глаза и предложил: — Раз ты решила добиться своего любой ценой, давай договоримся...

Сигарета в пальцах Мишеля тлела около фильтра, и ее умирающий огонь притягивал мой взгляд.

— Если ты любишь Анри, как уверяешь, то оставь его. Я сильнее Анри и смогу противостоять тебе. Все будет по-честному.

Мишель опустил стекло, бросил окурок на асфальт, я заворожено смотрела на гаснущую точку и молчала. Мишель деловито продолжил:

— Условия нашей сделки таковы: выходишь замуж за меня, я тебя вывожу во Францию, и ты забываешь кто такой Анри, даже его имя. По рукам?

— А как же Аллочка? — пораженная коварством Мишеля, только и смогла спросить я.

— Какие мы заботливые! Про Анри не спросила. Это хорошо, значит, согласна, — Мишель удовлетворенно потер руки. — С Аллой проблем не будет. Кажется, она с первого дня подозревает, что ты интересуешь меня гораздо больше.

— Это что, признание? — я отказывалась верить в сказанное Мишелем и просила подтверждения.

— В любви? Нет. Ты меня интересуешь как сильный противник и вызываешь простое животное желание. Знала бы ты, сколько раз я пожалел, что уступил тебя Анри, — пожаловался мне он, и тут же оговорился: — Но он мой единственный друг, и сейчас я стою на защите его интересов.

— Я не понимаю... — пыталась вставить слово я.

Но Мишель не был настроен выслушивать.

— Все предельно ясно, русские понимают аргументы только с позиции силы. Я позвоню Анри, скажу ему, что ты передумала, и когда он вернется в Москву, я сделаю так, чтобы у вас не было возможности столкнуться. Как только получим сертификат, первым рейсом в Париж. Устрою. Все-таки моя жена, — лицо его было напряжено, а глаза стали непроницаемо черного цвета.

Пауза. В глубине у меня поднималась волна протеста.

'Они что, с ума все сошли? — кричало во мне. — Втаптывают меня в грязь! Какое они имеют право!'

Усмешка тронула тонкие губы Мишеля, и в глубине черноты заплясали похотливые бесы.

— Скрепим наш договор поцелуем. Может тебе понравится?

От пьянящего чувства безнаказанности и моего молчаливого 'согласия' Мишель распоясался до того, что положил свою горячую ладонь на мое колено и приблизил лицо.

Со всей злости, вложенной в мой кулачок, я ткнула Мишеля по породистому носу. Он охнул и поднес обе ладони к переносице. Открыв дверь, и чувствуя себя в недосягаемости, я выкрикнула, чтобы оглушенный Мишель мог услышать.

— Что-то за последнюю неделю все хотят на мне жениться! А теперь послушай — ни Анри, ни Аллочке я о твоем предложении не скажу. Пользуйся, пока я добрая. Но если, мразь, ты мне мешать будешь, я тебя не пощажу. Потеряешь и друга и ...любимую девушку.

Я хлопнула дверью 'Мерседеса' оставляя Мишеля вытирать кровь. За него я не беспокоилась. Нос я ему не сломала, а платок, у такого чистюли всегда с собой.

Я была разочарована предательством Мишеля и не сдержанностью Аллочки. Предсказания китайского печенья сбывались.

Глава десятая

С такими событиями дни летели будто листки, сорванные с отрывного календаря, ежегодно вывешиваемого маменькой на кухне. На наши с Леркой просьбы заменить его шикарным, с красивыми японками, она всегда отговаривалась тем, что не будет знать, на какой день приходится профессиональный праздник работника нефтяной и газовой промышленности или день Парижской коммуны.

Все шло своим чередом. Ни о чем не догадывающаяся Аллочка держала меня в курсе своих свиданий с Мишелем, проходящим по ее выражению в теплой, дружественной обстановке, но я понимала, что Аллочка нужна Мишелю как доносчик.

Чтобы как-то скоротать время я записалась на курсы английского языка и посещала их с удовольствием, предвкушая удивление Анри моими успехами. Аллочка увязалась за мной лишь за компанию, но усердно зубрила неправильные глаголы.

Август зачастил ливнями, и чувствовалось приближение осени. Ранние пташки прятались под зонтами и под крышами автобусных остановок, кутаясь в кофточки и накидывая взятые на всякий случай пиджаки. Магазинчик канцелярских товаров, располагающийся в пристройке рядом с нашим домом, стал местом паломничества родителей, готовящих своих отпрысков в первый класс. Отпускной сезон в нашем отделе продолжался, и Амалия завалила нас дополнительной работой. В бешеном ритме отстукиваемых телеграмм и какофонии телефонных звонков некогда было помечтать о приближающемся приезде Анри. В дни, свободные от уроков английского, Аллочка уезжала ночевать к Мишелю. Тогда у меня чесался язык рассказать ей все и раскрыть глаза на этого двурушника и лицемера.

Вот в такой августовский день, во время обеда в 'Шоколаднице', жуя очередной блинчик, Аллочка задала мне вопрос:

— Мишель сказал мне, что хочет пригласить нас в субботу на день рождения, но сомневается, согласишься ли ты. Просил меня разведать, как ты настроена... Ты как?

Аллочка — разведчица. Я усмехнулась. Хитрюга Мишель хочет снова сразиться со мной? Я была не прочь взглянуть на него перед приездом Анри, и лучшего способа не предвиделось.

— Я не против, все же какое-то развлечение, — сказала я, — и Анри будет приятно, что мы не оставим его друга в одиночестве.

— Ух ты, а Мишель готов был поспорить, что ты откажешься! — всплеснула руками Аллочка. — Сглупила я, надо было выставить его на ящик шампанского. Насчет одиночества, ты ошибаешься, там будет несколько его коллег, в том числе и дамы.

— С удовольствием пообщаюсь. Надеюсь, не потребуется вечернее платье?

Анри поддержал идею друга и пожелал нам хорошенько повеселиться. Мудрый Мишель выбрал линию поведения не идущую вразрез моей: ничего между нами не произошло, мы добрые друзья. Преувеличенно галантно он открыл дверь и подал мне руку, помогая сесть в машину. Подол леопардовой раскраски платья зацепился за высокий каблук туфельки. Мишель осторожно снял попавший на тонкую шпильку материал, придержав пальцами мою щиколотку, обтянутую нейлоном чулка. Сквозь эту незначительную преграду я почувствовала силу его пальцев, и подумала, что если бы не Янис, а Мишель позволил себе сдавить мою шею... сидела бы я сейчас в машине?

Вечеринка была многолюдна, но еще не шумна. Женская половина настороженно приняла нас, мы оказались моложе, привлекательней и, конечно же, веселее. Мужчины с интересом присматривались к нам, флиртовали. В нашем присутствии никто не позволил себе говорить по-французски, но стоило нам отойти к столику с закусками, как спину мягко грассировали короткими фразами:

— Etudiantes?

— Celibataire?

Мы поздравили именинника, подарили ему расписную палехскую шкатулку, приобретенную в сувенирной лавке 'Березки'. Выпили шампанского за его здоровье, вместе со всеми пропев: Bon Anniversaire! Мишель родился под знаком Льва, и следующая серия пожеланий виновнику торжества была связана с этим фактом. Мишель, по возможности, старался не оставлять нас одних, направляя беседу в нужное русло. Как выяснилось, он может быть милым — не может у плохого человека быть так много людей, готовых пожелать ему самого наилучшего.

Выпив изрядное количество шампанского и виски, гости оживились, послышались взрывы громкого смеха, раскаты мужского баса, смягчаемого французским выговором. Гости разбрелись по огромной квартире Мишеля, устав от топтания около фуршетных столов, расположились на всех диванах и креслах столовой и гостиной, прихватив с собой тарелки и напитки. Какая-то парочка уединилась в ванной для гостей. В общем, все было так, как на советских молодежных вечеринках, осталось дождаться первого подвыпившего гостя, который начнет задирать остальных или крушить хозяйскую мебель и посуду.

Сначала я ждала подвоха, потом вечеринка втянула меня в общее благодушное и радостное настроение и я расслабилась. Поэтому, когда Мишель пригласил меня на танец, я не возражала. По сравнению с парами, танцевавшими в гостиной, мы танцевали чинно, как на светском приеме. Он начал разговор с того, что рад нашей встрече после двадцати шести дней разлуки.

'Сосчитал!' — усмехнулась я.

Просил забыть о той отвратительной сцене, сказал, что полон раскаянья, и если я не соглашусь выпить с ним мировую, он будет стоять передо мной на коленях весь вечер, и гости не простят мне такой жестокости.

И я поверила! Повелась на льстивые речи, на смиренно склоненную голову. Вспомнила слова Янкевича: лучше худой мир, чем добрая ссора. И напрочь забыла о том, каким коварным может быть Мишель. Анри должен был приехать через два дня, и я нуждалась в нейтралитете Мишеля также как и он в моем. Мы прошлись по комнатам в поисках места для душевного разговора. Через минуту стало ясно, что это невозможно — веселье било ключом, танцы, выпивка, здравицы Мишелю. Немного стушевавшись, Мишель предложил уединиться в его спальной, недоступной для гостей.

— Там-то уж нас никто не потревожит, и мы сможем спокойно выпить обещанную мной мировую и обсудить положение вещей.

Я колебалась. Как-то неспокойно было на сердце, но не хотелось показаться зашореной и всего на свете боящейся. Я ведь смогу все контролировать? И я согласилась...

Прихватив с кухни бутылку шампанского и два фужера, мы никем не замеченные направились в спальню Мишеля. Там был полумрак, разогнанный раздвинувшим шторы Мишелем. Он предложил мне место на застеленной меховым покрывалом постели, сам устроился на низком пуфике. Еще и еще раз он просил прощения за тот вечер, печально подытожил, что вражда не принесет добра никому, просил меня понять, что он пытался оградить Анри от мошенничества, в котором был уверен. Теперь он убежден в обратном — мой отказ на его предложение показал мои чувства к Анри, и он действительно рад за своего друга.

Я была на высоте и даже спрашивала себя: это ли не победа? Он смотрел на меня снизу вверх, и это выигрышное положение утвердило меня в поражении Мишеля. Мишель свергнут, он у моих ног!