Предсказания китайского печенья

— Горько!

На него зашикали. Французские гости так и ничего не поняли, кроме того, что нужно выпить. Маменька потчевала иноземных гостей русскими разносолами. Большим спросом пользовались студень, заливное, малосольные огурчики, островки икры на маленьких канапе.

Я наклонилась к Анри и подсказала, что жених должен произнести тост за родителей невесты. Анри был краток, маменька счастлива, папенька хмелел на глазах. Анри с чувством выполненного долга, залихватски опрокинул рюмку в рот. Мишель был изумлен. Шефство над ним взяла Аллочка.

'У нее не сорвешься — злорадно подумала я — Клиент дойдет до кондиции'.

Мишель оправдывался тем, что ему предстоит вести машину, но его доводы пропали втуне. Пришла очередь Аллочки. Как свидетельница нашего знакомства, она пожелала нам всегда оставаться безумно влюбленными друг в друга, и не забывать доказывать свою любовь всеми возможными способами, а главное с фантазией. Не знаю, как перевел Мишель Аллочкину фразу, но Анри под столом крепко сжал мою руку. Я зарделась. На Аллочкино пожелание мы исполнили партию 'горько', столь желаемую для папеньки, пытавшегося на это раз вызвать нас на 'бис'.

Мишель поблагодарил моих родителей за русское гостеприимство, ранее пережитое им лишь в ресторанах. После этих слов маменька утроила свои усилия по потчеванию гостей, тарелки переполнились и гости откинулись на спинки стульев. После каждого тоста окривевший папенька цокал языком и произносил:

— Оригинально!

Маменька сверкала глазами в его сторону и умоляюще смотрела на меня. Пришлось взять его под контроль. Ограниченный в горячительном, папенька вспомнил об 'Антанте', о Великой отечественной войне 1812 года, о 'Сопротивлении', и 'Нормандии-Неман', чем вызвал бурю эмоций со стороны маменьки, сказавшей, что предки наши объяснялись на французском ничуть не хуже, чем мы на родном языке. О предках можно было и поспорить. С папенькиной стороны предки были стопроцентными москвичами, и вполне, могли общаться по-французски, но маменькина родня с французами могла встретиться лишь при отступлении Наполеона по старой Смоленской дороге, и то, разувая мертвого француза в сорокаградусный мороз. Озвучивать свои предположения я не стала.

Скоро разница между гостями и папенькой, пропустившим несколько рюмок, начала стираться. В открытые из-за июльской жары окна, влетала вечерняя прохлада и, хотя гости давно уже сняли пиджаки, все почувствовали облегчение. Гордый за свою дочь, папенька доказывал гостям преимущества социалистического воспитания молодежи и пионерско-комсомольских движений. Непросвещенные в этом важном вопросе, иностранные гости, наклонив головы, не то чтобы соглашались, но и не пытались спорить с подкованным папенькой. Чувствуя свое преимущество, папенька был на коне, пока я не придержала вожжи. Он затянул 'поручика Голицына' — значит, пора покидать родное гнездо. Исполнив последний куплет, папенька сорвал аплодисменты.

Мы стали откланиваться. Гости от души благодарили родителей за хлебосольство. Лерка в чувствах назвала Анри 'бразер', на что он ничуть не удивился. Вот что водка делает с людьми! Ну а впрочем, подвыпивший Анри был тих, как зайчик. И это хорошо, даже моя бабушка, царствие ей небесное, говорила:

— Хочешь узнать будущего мужа — напои его!

Анри выдержал экзамен с честью. Мишель тоже не осрамился. Все остались довольны. Распрощавшись с семейством, мы погрузились в 'Мерседес' и отбыли. Мишель сев за руль, тут же согнал с себя хмель, сунув под язык какую-то капсулу. Было решено продолжить вечер у него, всем хотелось потанцевать.

После вечеринки мы были готовы танцевать до утра. У Мишеля была удивительно обширнейшая коллекция музыкальных кассет. Только лучшее в мире музыки. Он пригласил меня на танец, и я не была удивлена. В принципе, я ждала что-либо подобное от него. Должен же он облегчиться, в конце концов, невозможно продолжать общение не высказав друг другу претензий.

— Неле, я удивлен, — с места в карьер начал Мишель, — и более того против скоропостижности ваших отношений!

— Отчего же, — возразила я, — это не скоропостижней, чем наше с тобой знакомство, тем не менее, ты пригласил нас в свой дом после самой первой встречи, — напоминая о нашем знакомстве, я предлагала ему не быть таким категоричным.

— Это другое, мы не надеялись на сближение, в смысле, хотели просто провести приятно время, — Мишель пытался уйти от сравнения не в его пользу.

— Мы тоже не надеялись, но судьба преподносит нам сюрпризы. Мы полюбили, — я задержала дыхание и продолжила: — Прошу тебя, не противься нашему союзу, Анри твой друг, я обещаю сделать его счастливейшим из мужчин!

— Я не верю в столь скорые взаимоотношения! По крайней мере, влюбленные должны проверить свои чувства, невозможен столь неравный брак! — в полголоса, но почти выкрикнул он.

— Неравный? Чем же? Тем, что я из обычной семьи? — возмутилась я.

— Нет, ты неправильно понимаешь меня, — он на секунду умолк, собираясь с мыслями. — Считаю, что ты не дала Анри разобраться в своих чувствах. Сексуальное притяжение в людях, принадлежащих разным слоям общества, должно пройти проверку хотя бы временем.

— За это не беспокойся. Анри возвращается на родину, и после его возвращения мы посмотрим, — сказала я.

— Ты так здраво рассуждаешь... я еще раз убеждаюсь, что в ваших отношениях твое желание это главное, то чему не возможно не сбыться, — воскликнул Мишель.

Я одернула его за рукав пиджака. Когда он притих, я посмотрела ему в глаза и спросила:

— Мое здравое рассуждение — это хорошо или плохо? Ты упрекаешь нас в скоропостижности и в то же время в не отсутствии рассудка!

— В любом случае, я считаю заключение брака преждевременным, — заявил он.

— Теперь уже не тебе судить.

На том мы с Мишелем и разошлись. Позиция его была мне понятна: неприемлемое отношение ко всему, чтобы мы ни совершили.

Мое раздражение было снято интимным танцем с Анри, общением с Аллочкой, утянувшей в энергичный и двусмысленный танец Мишеля, и общим приподнятым настроением.

'Черт с ним с Мишелем, — подумала я. — Главное, мы любим друг друга'. Я смотрела в лазоревые глаза Анри, и была на седьмом небе от счастья.

Уже под утро Мишель предложил отдохнуть, по хозяйски уступив нам спальню, и удалился с Аллочкой в гостевую. Мысленно я скрестила за нее пальцы. С детства зная Аллочку, как особу, не признающую препятствий на своем пути, я пожелала Мишелю стойкости, но не была уверена в его победе.

Глава восьмая

Сегодня суббота, двадцать пятое июля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года — последний день командировки Анри. Завтра рейсом авиакомпании Эр Франс он улетит в Париж.

От Мишеля мы все разъехались переодеться, решено было сегодняшний день посвятить поездке в Троице-Сергиеву Лавру, хотя бы поверхностно познакомить Анри с ритуалами нашей религии и купить сувениров.

Дома, разгуливая с полотенцем на голове, Аллочка делилась со мной событиями прошедшей ночи.

— Долго держался, но в ближнем бою уступил. Уж я его таким вниманием окружила, и подушечку ему взбила, и одеяльца уступила большую часть, все хотел еще одно принести, да где там. Говорю: в чужой постели боюсь, когда не чувствую рядом человеческого тепла, вот и с Нелькой всегда вместе спим, когда у нее ночуем. Заинтересовался. И часто, спрашивает, вместе спите? Странные эти французы! Везде ищут сексуальную подоплеку. 'Часто, говорю. Ляжем, вместе...', будто сказку ему рассказываю, а сама все его к себе притягиваю, иди, мол, покажу. Ну и показала, потом уж ему деваться некуда было, не Анрюшке же жаловаться бежать.

— И?

— Поначалу скромничал, вроде, я его заставляю, потом уж разогнался... спать не пришлось. Ошибались мы с тобой, Нелька, ни к каким девкам он не бегал, похоже постился, — сделала выводы Аллочка, выбирая из хрустального вазона оставшиеся после сватовства яблоки.

— Кто бы мог подумать, что Мишель такой скромник! Когда мы познакомились, готова была побиться об заклад, что он тот еще Казанова, — я удивленно покачивала головой.

— Так и есть, — сочно вгрызаясь в яблоко, пробубнила Аллочка, — но в свете происшедших событий, хочет казаться идеальным, на моем развратном фоне. Помогите, совратили невинного агнца!

— Я без колебаний поставила на тебя, — сказала я, и сглотнула, видя, как Аллочка снова с хрустом прокусила крепкую кожицу плода, столь любимого нашей прародительницей.

— Не зря, — Аллочкины челюсти мерно разжевывали мякоть, — Мишелька поди, сейчас грехи замаливает, ничего, мы свои тоже отмолим. За тем и едем.

Поездка внесла разрядку в наши сложные отношения. Аллочка все время подшучивала над Мишелем и подстрекала Анри расколоть своего приятеля: пусть поделится информацией, отчего это он выглядит не выспавшимся. Он не обижался на неё, улыбался, растопила-таки ледяное сердце. Забеспокоившийся Анри предложил сменить Мишеля за рулем, на что тот резонно отказался — непредсказуемые русские дороги более-менее ему знакомы.

Сделав остановку в поселке, мы попробовали зачерпнуть воды ведром, привязанным к журавлю деревянного колодца. Поселок не был похож на 'потемкинские деревни', построенные вдоль трасс, пролегающих между городами Золотого кольца, еще к Олимпиаде-80. Дома были перекошены, и словно пьяницы подпирали друг друга, чтобы не упасть. Деревенские мальчишки, босоногие и чумазые бежали наперегонки до сельского магазина купить завезенное из города мороженое, лакомство, позволить которое можно не каждый день.

Понемногу жара наступала. В кондиционированном салоне не ощущался стоявший за стеклами зной. Мы с Аллочкой одеты, как требуют правила, в платья, но из тончайшей материи более показывающие, чем скрывающие. Когда Аллочка поворачивалась к нам, сидящим на заднем сиденье, то ее внушительная грудь, предмет зависти всех особ женского пола нашей конторы, соблазнительно колыхалась перед устремленным на трассу взором Мишеля. Последний стоически сжимал руль, а я подмигивала Аллочке и дергала за брючину Анри, сочувствующего Мишелю. Мой жених, в свободное от проявления дружеского сочувствия время, пожирал глазами мой прозрачный лиф. Если бы мужские глаза были способны мять кружева на женских платьях, мое шитье на лифе было бы похоже на гофрированную тряпочку.

В Лавру мы приехали как раз к выходу послушников. Поставив машину на стоянку, мы влились в толпу туристов, глазеющих на вереницу молоденьких монашков, лица которых были словно освящены, от их одежд пахло ладаном, но из-под ряс, выбиваясь из общей благостной картины, выглядывали современные брюки и ботинки.

Отстояв заключительную часть службы, мы посмотрели на причастие, удивившее наших друзей-католиков своей открытостью перед другими верующими. Поставили свечки возле икон, с удовольствием показанных нам местною бабушкой, проявившей поистине профессорскую осведомленность какому святому и в каких случаях нужно обращаться.

Прогуливаясь по территории Лавры мы накупили множество сувениров, иконок, и всяческую церковно-православную периодику, имеющую ценность и интерес для иностранцев. Нагруженные пакетами и буклетами с фотографиями лавры мы тронулись в обратный путь. Мишель сделал остановку около ресторанчик 'Сказка', стилизованного под крестьянскую избу и приведшего в восторг Анри. Мишель был знаком с этой стороной туристического бизнеса и ничему уже не удивлялся.

Мы выбрали стол около окна. На льняную скатерть, вышитую красными петухами, официанты в косоворотках поставили крестьянскую утварь, миску с квашеной капустой, чугунок с вареной картошкой, плошки с маринованными грибочками и горшочки с запеченным в русской печи рагу. На первое подали солянку с плавающими, в золотистых медальонах бульона, кусочками осетрины. Под переборы балалайки, несущейся из вынутого из подсобки магнитофона, мы приступили к трапезе.

Мишеля после бессонной ночи и сытного обеда склонило в сон. Анри сел за руль, а я перебралась к нему на переднее сиденье. Сзади Аллочка укладывала Мишеля на свои колени. Ему стало не до сна вблизи Аллочкиной плоти, они возились и о чем-то шептались.

Приехав в очумевший от жары город, мы покинули друзей, высадившись у Центра международной торговли. Я предложила помочь Анри собрать вещи, и он, соблазненный возможностью еще немного побыть со мной наедине, заявил, что без моей помощи просто не справится. В лифте я поглядела в зеркало на наши отражения. Анри в голубой рубашке, так идущей к его глазам, я в кремовом платье, отороченном шитьем на лифе и рукавчиках фонариком. У меня в сумочке фотография нашего путешествия в Ленинград, на катере, где я с восторгом и любовью смотрю на него. Это подарок для Анри. Надеюсь, он поставит её в рамочку на свой рабочий стол.

Переключив кондиционер на самый низкий режим, мы собирали вещи. Для начала, свалили все на постель, принесли чемодан, портплед и спортивную сумку с надписью СССР. Костюмы, рубашки и галстуки я аккуратненько застегнула молнией портпледа. В чемодан, помимо нижнего белья, уложили особо хрупкие вещи и обувь. В сумку сунули сувениры и увесистые бюстики Ленина.

Свежий воздух кондиционера приятно охлаждал, и после упаковки багажа стало даже зябко. Мы закутались в одеяла на освобожденной от вещей постели и сидели напротив друг друга, как два якута. Руки Анри пытались проникнуть под мое одеяло, я сопротивлялась, подтыкая углы под свои ягодицы. Анри нашел простое решение, просто завалив горку моего одеяла вместе со мной. Под тяжестью его тела я не могла двигаться, а пальцы Анри старались разрыть оконце для моего лица. Мои освободившиеся от одеяла бедра остались обнаженными и привлекли внимание Анри. Нагая половинка моего тела сделала меня безумно беспомощной и очень привлекательной для нападения. Наши игры закончились безудержным сексом и сваленными на пол ненужными одеялами.

Поздним вечером Анри проводил меня домой. Завтра тяжелый день, утром он заканчивает дела в офисе, и прощается с коллегами. Затем мы проводим его в аэропорт.

У себя в комнате я не сдержала слез, хотя раньше крепилась, не хотела показывать Анри своей слабости. Лерка с юношеским безразличием заявила:

— Чего ревешь, систер? Подумаешь какой-то месяц! Платья сшить не успеешь.

За утешением я позвонила Аллочке. Подруга была дома, и, проникнувшись состраданием, предложила выйти покурить во двор. Я не курю, но предложение показалось здравым, будет возможность пооткровенничать и поплакать, не стесняясь нескромных взглядов.

По примеру местных пацанов взгромоздясь на лавочку, Аллочка со вкусом закурила ментоловую сигарету. Выпустив произвольно получившееся колечко дыма, она спросила:

— Чего расстроилась? Знала же, что уедет. Ну, поплачь... Легче будет.

— Не знаааюю... — заревела я.

— Ты Нелька, берегов не теряй. Анрюшке башню подчистую снесло, в Париже ему новую вряд ли кто припаяет, — и, затянувшись еще раз, ободрила: — Вернется к тебе, жди. Я б на твоем месте ни слезинки не проронила. Вот мне с Мишелькой намного труднее, хоть он и не едет никуда. Упрямый черт. У меня с ним постоянная борьба. Как старый мотор: фиг заведешь, а потом фиг остановишь, увлекается. Мне нравятся наши новые отношения, а его они, очевидно, стесняют. Спрашивается, чего бояться? — и сама себе ответила: — Подозревает, не задумали ли мы на его счет какой-либо каверзы. Вся жизнь сплошное подозрение.