Кот Базилио справляет нужду. Эстет непременно написал бы что-нибудь вроде — "отправляет естественную надобность", но это прозвучало бы претенциозно, манерно, неискренне. Так что напишем просто, по-русски, без экивоков — справляет нужду. Какую именно? Ну знаете ли! всему же есть граница! Пусть о таких физиологических подробностях пишет какой-нибудь записной похабник — де Сад, де Кок (о, какая же у него мерзкая рожа!), или хотя бы писатель Владимир Г. Сорокин. Нам это чуждо. Как и нашему скромному, опрятному герою.
Его альтер-эго, кот Базиль, трясётся в почтовой карете. Лишившись дружков по шайке, он решился попытать воровского счастья в Директории. Раньше бы он туда не сунулся, но теперь начали поговаривать, что директорийская полиция уже не та, и рулят ею чуть ли не менты. Кот думает попробовать себя в профессии форточника или щипача. Он нам ещё встретится, этот скользкий тип.
Такса Муся пишет кляузу на подруг, её таки отбуцкавших за блохастость. Кроме того, ей оторвали лучшую половину хвоста. Она надеется на бесплатный ребилдинг по медстраховке, полагающейся сотрудникам ИТИ. На это мы скажем — ну-ну. Да, именно так мы и скажем! Почему? А вот тут — промолчим. Должна же оставаться в книге какая-то недоговорённость, загадка, тайна? Вы скажете, что загадка эта фиговенькая и ни единой живой душе не интересная. Допустим; но ведь лучше что-то, чем ничего, n'est-ce pas?
Поняшу Юличку (такую помните?), спокойно спавшую, укусил овод, и она уже вторую минуту гоняется за ним по опочивальне, щёлкая зубами. Но тщетно: злобный овод жужжит и торжествует. Жу! Жу-жу-жу! Муа-ха-ха!
Буратина задумчиво гладит подбородок, на котором выросли мягкие, бледноватые сосновые иголочки. Видать по всему, он вышел из отроческого возраста и вступает в пору юности, прыщавую и нечистую. Деревяшкин думает, соскоблить ли иголки, выщипать ли, или оставить так. Точнее, он уже пришёл к тому, что лучше именно соскоблить, но не может вспомнить, куда задевал мачете. Трудно жить на свете с маленькой памятью и коротенькими мыслишками! Но и он, заметьте, не спит.
И, конечно, не спят мёртвые — ибо мёртвые никогда не спят: это привилегия живых.
Но к чему тебе, мой храбрый, мой верный читатель, эта жалкая привилегия? Ужель подушка с одеяльцем утолят твою духовную жажду? Особенно сейчас, когда я развернул пред тобой горизонты, дал перспективу, бросил под ноги полные надежд людских дороги? На которых нас ждут не дождутся ужасные опасности и страшные приключения?
О, я покажу тебе, читатель, такое! Да я и не такого тоже наворочу! За мной!
Глава 61, в которой случается столь же ожидаемое, сколь и неизбежное
20 ноября 312 года о.Х. Ночь — утро
Директория. Институт Трансгенных Исследований
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
— Я хочу вас нанять, — сказала Эсмеральдина, глядя прямо в глаза Альберту Пентхаусу. — У меня есть деньги.
Альберт расхохотался так, что подавился розовым шампанским "Гранд Крю Десерт" 230-го года.
— Глупая курица! — сказал Пентхаус, утирая безупречную пасть чёрным лакированным копытом. — Ты хоть понимаешь, кто я?
— Вы — мерзавец, циник, бессердечный негодяй, — Эсмеральдина щёлкнула клювиком. — Именно такой мне и нужен.
Руслания Тухес-Лобио. Пятьдесят шагов по облаку. — Серия "Судрогалица Страсти". — ООО "Хемуль", Центрполиграф, 312 г. о.Х.
По карнизу осторожно постукивал дождь — как бы напоминая, что он всё ещё здесь.
За окном, изрытым оспинами капель, можно было разглядеть размытый контур оливы, освещённой фонарём, скрытым в листве. Свет фонаря не преодолевал тьму, а сам растворялся в ней, не донося живых оттенков — оттого и зелень листвы казалась не живой, не зелёной, а пепельной-серой, цвета изнанки бытия.
Базилио от нечего делать смотрел в тарелку, в которой стыли мозги с горошком. Он их уже где-то их видал и где-то едал, эти мозги. Но всё остальное, что предлагал местный буфет — салат с лабораторной мышатиной, засохшая пицца, бутерброды с икрой неизвестно чьей и т.п. — вызывало ещё меньше энтузиазма и аппетита. Алкоголя не было никакого, если не считать прокисшего компота, в котором можно было найти градус... Тут и едой-то не очень пахло. Пахло мокрой шерстью, подгоревшим поролоном и озоном: в микроволнах кот разглядел, что в подсобке искрит неисправный тесла-приёмник.
За соседним столиком восседал утконос в вязаной жилетке, ел хачапури по-хемульски и надменно речекрякал, поучая понурого зебу в белом лабораторном халате:
— И никогда, слышите, милсударь — никогда! Никогда больше не говорите "прошит генами медведя"! Так выражаются существа, далёкие от науки, то бишь всякие образованцы, журнализды и прочие гуманитарии, — последнее слово он произнёс так, будто у него свело клюв от омерзения. — Правильно говорить — "прошивка медведем", "прошивка бамбуком", "прошивка злопипундрием". Усвоили?
Зебу покорно кивнул, опустив мохнатый горб. Было видно, что он устал, ему сонно, томно. Кот подумал, что зебу наверное, лаборант, и только что закончил какой-то сложный опыт, техническая часть которого лежала лично на нём. В отличие от утконоса, который выглядел бодро, выспавшеся, и горел желанием пообщаться — то есть самовыразиться и посамолюбоваться.
Кот решил влезть: ему нужен был хоть какой-то контакт. Пока что он не завязывался — немногочисленные посетители сидели тихо и желанием общаться не горели.
— Простите, что перебиваю, — сказал он, подпустив в голос почтительной робости, — а почему так говорить неправильно?
Утконос развернулся, окинул кота взглядом оценивающим, но не подозрительным.
— Ничего-ничего, — бросил он. — Вы со смены, я полагаю?
Базилио утвердительно муркнул. Он не очень понимал, о какой смене идёт речь, но сейчас он работал на приём.
— А вы любознательны, — констатировал утконос. — Это хорошо, это хорошо... Ну слушайте, только не перебивайте. Прошивка — это, собственно, работа секвенсора по синтезу векторов. Вектора, разумеется, могут нести нуклеотидные цепочки. Исторически с этого и начинали. Но вообще-то основная часть векторного выхода служит вовсе не для внедрения новых генов. Девяноста процентов работы оператора — это метилирование де-эн-ка, которое регулирует экспрессию генов основы. Доступно?
Баз снова кивнул. Про себя отметив, что зебу благополучно отключился и спит на столе, положив мохнатую голову между миской, наполненной сечкой, и блюдечком с солью — сероватой, минерализованной.
— Это ещё дохомокостные учёные выяснили, — продолжал утконос лекторским тоном, — даже при работе с дикими основами метилирование позволяет радикально менять фенотип без привнесения новых генов. Можно даже полностью имитировать то или иное животное, не привнося его генов как таковых. Или, скажем, отрастить дополнительные конечности — классическая задача на метилирование...
Кот вспомнил хасины крылышки и вздохнул тихонечко.
— Для всех без исключения выведенных и условно-диких существ с IIQ больше тридцати коэффициент метилирования никогда не опускается ниже пятидесяти процентов! — заявил утконос, повысив голос.
— Фока Евстафьевич, у меня вопросик, — вмешался сидящий поблизости опоссум в панамке, хлебавший куриную лапшу. — Вот вы всё упираете на метилирование. А как вы будете работать без настройки ДНК-триггеров, например? Или активации митохондрий? Или вот завивка хромосом...
— Какая чушь! — вспылил утконос. — Я говорил о принципах! Метилирование относится к базовым технологиям. К базовым! А всё, что вы тут перечисляли — это спецприёмы. Разницу осознаёте?
— Ни малейшей разницы не вижу, — нахально заявил опоссум, придвигая стул поближе. — Совершенно надуманное различие. Всё это просто разные приёмы химеризации.
— Опять вы за своё! — дёрнулся утконос, и до кота, наконец, дошло, что почтенный утконос с опоссумом — давние знакомые и столь же давние оппоненты. — Химерой можно считать только организм из генетически разнородных клеток! Манипуляции с генетической цепочкой не делают его химерой! Вы просто неграмотны, Демьян Демьянович!
— А вы к нам суровы, Ф-фока Евстаф-фьевич! — опоссум, произнося имя оппонента, дважды фыркнул. — Вот только забыли одно маленькое обстоятельство. В большинстве случаев разные ткани метилируются по-разному. А это значит, что цепочки разные, и мы имеем дело с химерой. Как правило — секториальной или периклинальной, — добавил он специальным обидным тоном.
— Цепочки изначально тождественны! — завёлся утконос. — Метилирование не делает организм химерой! По определению!
— Ах по определе-е-ению! — гуняво протянул опоссум. — Ну тады ой! Кто мы такие, чтобы против определе-е-ений! А всё-таки: ежели вы в разных тканях отключаете гены в разной последовательности, то де факто получаете разные цепочки! И как же это вы опишите генетическую карту такого организма?
— На макроязыке секвенсора — без проблем, — заявил утконос, нервно подрагивая клювом.
— Ага! — торжествующе распушился опоссум. — То есть вы рассуждаете как технарь-оператор! А не как учёный! Вам звание не жмёт?
— Извольте отвечать за свои слова! — утконос вытянул шею. — Вы, не имея за душой ни одного серьёзного результата, смеете мне тут...
— Фак" Евстафы-ыч! — позвали от входа. — Велено передать! Конопушкин приехал, образцы привёз!
— Бегу! — закричал утконос. — Я вам этого не забуду, Демьян Демьяныч, — пообещал он опоссуму, вставая и вытряхивая из кармана жилетки какую-то мелочь.
— Да пожалуйста, сколько угодно, — презрительно заявил опоссум, за которым осталось последнее слово.
Спящий зебу пошевелил ушами и снова отрубился. Опоссум посмотрел на него, но будить не стал, а зачавкал лапшой.
Зебу тем временем приоткрыл один глаз и уставился на кота. Глаз был мутный, нечистый, с кровянкой.
— Пардоньте, уважаемый, — выговорил он с трудом, но чисто, — вы это... того?
— Того, — сказал кот. — И сего. Я со смены. Тут недавно.
— А-а, — понял зебу. — Со смены, значит... Чайком белым угостишь? Я завтра... послезавтра, — поправился он, — отдам. Душа просит. Я сегодня это... совсем того.
Кот сопоставил. "Чаёк" и "душа" как-то не вязались, как и тема угощения. Правда, словцо "белый" вносило некоторую ясность.
— А почём здесь? — наконец, задал он вопрос, который обычно прояснял ситуацию.
— Поллитра сороковник, — вздохнул зебу. — На медицинском делают. Ну так чего? Угостишь?
Кот решил, что усталый и поддатый лаборант с пониженной бдительностью может рассказать что-нибудь ценное.
— Давай, что-ли, — кот достал соверен. — Пиво тут есть?
— Пиво тут рядом, в палатке, — обнадёжил зебу, глядя на соверен осмысленно и алчно. — Пять сольдо кружка. Пронесу.
— Тёмное? — уточнил кот.
— Найдём, — обнадёжил зебу. — Давай, ща сгоняю. Мне пройтись надо. Я того... это самое.
— Да уж вижу, — сказал кот, отдавая деньги.
Зебу появился минут через десять, с канистрой. Входная мышь глянула на него с крайним неодобрением, но пропустила. Похоже было, что здесь его знают давно и основательно.
Потолкавшись у прилавка, зебу получил железный чайник, а также два не очень чистых стакана. Всё это он каким-то образом донёс до котиного столика, взгромоздился на табурет и тут же присосался к носику. По выступившим слезам на воспалённых очах его можно было догадаться, что не чай он пьёт.
В чайнике и впрямь оказалась водка. Кот решил от неё дистанцироваться, зато пивасика хлебнул с удовольствием.
Зебу, выпив, стал разговорчивее. Баз, конечно, понимал, что эффект этот мимолётен — и скоро собеседник свалится. Поэтому Базилио решил не тормозить и завёл разговор о мерах безопасности в Институте.
Как ни странно, зебу активно подхватил тему. И вывалил на кота всякие нерадостные новости.
Оказывается, в последнее время — где-то c начала октября — начались устрожения режима. Число постов и проверочных пунктов увеличилось, а главное — охранники стали как не родные. Если раньше они смотрели на сотрудников без подозрения, ограничиваясь выборочным обнюхиванием, то теперь со всех требуют пропуска, разрешения и тому подобные документы. Кроме того, они взяли манеру совать нос в личные вещи.
Зебу всё это категорически не нравилось. Во-первых, он имел привычку тырить на рабочем месте всякие ништяки, в чём без стеснения и признался. В-вторых, его шеф — тот самый утконос — принципиально никаких документов с собой не носил, полагая, что его должны узнавать и приветчать honoris causa. Вчера вечером из-за подобной коллизии почтенного Фоку Евстафьевича не пустили в препараторскую, из-за чего критически важный эксперимент задержался на четыре часа. И если дело дальше так пойдёт... — тут зебу, наконец, положил буйну голову на стол и дал храпака.
Базилио подумал, стоит ли тормошить непутёвого лаборанта и требовать сдачу, которую тот зажилил. Решил, что нуёнах: лучше остаться друзьями, или хотя бы иметь повод что-нибудь попросить у зебу в будущем, мало ли как оно сложится. Перебрался обратно за свой столик, дохлебал кружку. Сходил к стойке, взял стакан настоящего чая — горячего, с сахаром и лимоном. Чай после пива пошёл туговато, но подступающая усталость малость отодвинулась.
Кот сидел в задумчивости, крутя так и этак ситуацию. В голове сгустилось неприятное чувство некстати взятого фальстарта. Нет, уходить от Зойки надо было в любом случае. И всё-таки — быть совсем рядом с целью и нарваться на приступ административной активности местного начальства было обидно. Кот рассчитывал проникнуть на территорию ИТИ сегодня же. Вместо этого придётся заняться поисками какой-нибудь базы неподалёку и думать о планомерной осаде...
Он зевнул, ковырнул вилкой холодные мозги. Те безмолвствовали, неспособные породить ни единой мысли.
У стойки завели патефон. Заиграла тихая, незнакомая музыка. Коту она понравилась, потому что ничему не мешала.
— Соль-ре ре-ре соллль-соль! — ре-си-соль-ре-дооооо... — спел саксофон, и принялся развивать ту же мысль октавой ниже.
Между последним "до" и первым "соль" в столовку вошла она.
Впоследствии Базилио неоднократно пытался вспомнить, какой она тогда ему показалась. Кажется, никакой. Просто небольшая лиса с маленькими опущенными ушками. На ней был старый лабораторный халат с жёлтыми пятнами от реактивов. Она спросила чая и устроилась за столиком, где раньше сидел утконос.
Кот продолжал размышлять. В принципе, если припрёт, он вполне может пару дней переночевать под кустом. Благо, энергии тут хватало: Баз чувствовал постоянное, ровное, не прерывающееся тесла-зацепление. Что-то подобное он чувствовал только в Тора-Боре. Электричества здесь было море разливанное, хоть ешь его... — кот не додумал: мысль свернула за угол и пропала. Зато возникла другая, довольно странная — поскольку имела общий характер, что коту, существу конкретному, было несвойственно.
Базилио вдруг осознал, что Директория, показавшаяся ему вначале столь блестящей, на самом деле далеко не дотягивает до того, чем могла бы быть.
"Ну, да, город большой", — размышлял кот, прихлёбывая дымящийся чай из кружечки. "Ну, везде лампочки. Ну, живут неплохо. Хотя и не ахти как здорово, но неплохо. Но ведь у них неограниченная энергия и старые технологии. Ведь это можно развернуться-то... развернуться-то как..." — тут он опять не додумал, потому что ощутил чужое внимание. Причём — направленное непосредственно на него.
