Цр: О верности крыс

Воробей споткнулся от удивления и снова обернулся:

— Ты же при храме рос! И дед у тебя есть. Что ж он, тебе имянаречение не устроил?

Воробей сошёл с мостика и остановился, поджидая остальных.

— Он мне не совсем дед. Я подкидыш, — пояснил Шонек. — А подкидышам имянаречение не устраивают.

Он стал рядом с Воробьём и обернулся к Нарку.

— А у тебя?

Нарк зябко повёл плечами.

— А я... меня в рабство продали, пираты. А от унижений тьё умирает.

— Тьё? — не понял Воробей.

— Ну, душа.

— Так нечестно, — сказал Воробей, помолчав. — Не может быть, чтобы люди умирали навсегда и целиком. Это как-то... слишком...

— Жалко, что туманницу на мосту не видели, — сказал Шонек. — Я их нарисовать хочу. Идём, чего мы стали!

Они пошли дальше, сворачивая от канала в подворотню. Между Нижним городом и Глинянкой стояли преимущественно двух— и трёхэтажные дома мелких ремесленников. Эта часть Эрлони была пронизана ходами, как изъеденный жучками кусок дерева. Над узкими проулками внутри кварталов срастались вторые этажи зданий. В получившиеся улочки-коридоры вливались подворотные проходы, выходящие на улицы или во внутренние дворики. Где-нибудь в нишах прятались двери в дома или в другие переулки. То здесь, то там перетянутый балками и сыплющий сором потолок исчезал, стены по сторонам неожиданно расходились дальше друг от друга, вверху прорезывалось небо, и коридор превращался в обычную улочку. Чтобы через несколько десятков шагов снова нырнуть в подполье. Именно здесь и обосновался Лис Загри, и как-то сразу становилось понятно, почему лисы и не думали бояться облав. Лорд тэрко тоже не дурак — ловить лис в их же норах. Ещё пару лун назад кхади сюда не сунулись бы, но после недавнего скандала с Джито у лис с ними отношения были самые тёплые и дружеские... Правда, вглубь лезть всё равно не стоило. Объясняй потом, чего тут вынюхиваешь. Сначала бдительным лисам объяснять, потом своим же старшим... Ну его в пепел, такое счастье! А вот угол срезать по краешку лисьих лабиринтов — милое дело.

Очередная подворотня закончилась. Впереди, в устье одной из улочек, темнела застава коричневых и влипшая в неё, как в паутину, давешняя карета с герцогскими гербами ол Жернайры. Сам владелец лично ругался с офицером, которого Нарк с удивлением узнал.

— Ол Баррейя! — выпалил он, толкая Шонека в бок.

— Послушаем? — сказал Воробей и тут же направился к месту спектакля.

Происходило всё на углу, где Ласточкина улица, вволю навилявшись вдоль канала, сходилась с улицей Хада Великого и образовывала треугольник. Третий угол этой площадки примыкал к Старой Храмовой улице, напротив храма Таго. Одна из белокаменных усадеб Старой Храмовой как раз нависала над коричневыми, преградившими дорогу ол Жернайре, и её широкая угловая башенка резко выделялась привозным белым мрамором на фоне кирпичных домиков Ласточкиной.

— Вы напрашиваетесь на серьёзные неприятности! — фальцетом грозил ол Жернайра.

— По храмовой площади запрещено ездить верхом или в экипажах, — говорил лорд тэрко. Судя по интонации — примерно в десятый раз за четверть часа. Стражники откровенно скучали. Только трое церковников-белых изображали живейший интерес. Ол Жернайра жестикулировал и, кажется, брызгал слюной. Лорд тэрко терпел с каменным лицом. Только где-то в складке у рта крылось брезгливое отвращение. — На храмовой площади можно появляться только пешими. Вы можете объехать или пройти пешком.

— Много воли забрали, лорд герцог! — сквозь зубы процедил ол Жернайра. — Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко такие ограничения касались высшего дворянства.

— Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко из дома можно было выйти безоружным и вернуться живым, — зло бросил ол Баррейя, но тут же вернул на лицо прежнее выражение. — В моём городе, — раздельно продолжил он, — перед законом и Вечными все равны.

— И вы лично караулите, чтобы никто не проехал? — почти сплюнул ол Жернайра.

— Хоть это и не ваше дело, лорд герцог, я лично обходил посты. И не зря: помог вот одному высокопоставленному лицу не навлечь на себя гнев Вечных и Его Святейшества.

Ол Жернайра сверкнул глазами.

— За спину Мастера Джатохе прячетесь? Разве городская стража — не светское учреждение? Я доведу это до Его Величества!

— Не сомневаюсь, — буркнул тэрко.

Ол Жернайра нехорошо улыбнулся и сказал тихо, так что кроме лорда тэрко расслышал только Нарк с его феноменальным слухом:

— Как вы полагаете, Его Величество поверит, что Святейший Мастер готовит заговор, переманивая стражу и армию под белые знамёна?

Ол Баррейя сохранил невозмутимое лицо, но не без труда. Нарк быстро повторил услышанное для друзей, когда ол Жернайра продолжил.

— Джатохе, конечно, выкрутится. А вот его прихвостней...

Что именно ждёт прихвостней, присутствующие не узнали. В затылок ол Жернайре метко вляпался комок подсохшего конского дерьма. Воробей удивлённо оглянулся на Шонека — тот уже нагибался за второй порцией. Герцог в бешенстве повернулся — как раз, чтобы получить в лицо сразу от двоих, под ехидное пение Нарка:

— Сверх камзола голова

нахлобучена,

жалко, думать голова

не обучена...

Ол Жернайра со сдавленным рыком кинулся к ним, одной рукой вытирая лицо, а другой выхватывая меч. Мальчишки бросились врассыпную, продолжая горланить с разных углов площадки старую песенку, ходившую среди ачаро и подмастерьев ещё с прошлогоднего скандала, когда ол Жернайра едва не потерял место в Совете за то, что слишком нагло путал городские деньги со своими:

— Лапа в герцогском гербе

загребущая:

всю казну гребёт к себе,

проклятущая!..

Никого он не догнал, разумеется.

Собрались запыхавшиеся и довольные ребята на пустыре возле Серпного переулка. Глухо пахло дымом от ям углежогов.

— Чего ты, Шон? — смеясь, спросил Воробей. — Ты ол Жернайру так не любишь?

— Ну... — Шонек задумчиво потрепал Кудлаша за ухо. — Это тоже. Ол Баррейя, он, просто, вроде как наш...

— Это как?

— Ну... Кошка говорит... и Лорд тоже... Он достойный человек и достойный противник.

— Тоэ на дзоэ лэ,

Доэ на тойтэ мэ, — певуче сказал Нарк. — В смысле, "Дайте мне, Вечные, достойных врагов, а достойных друзей я сам выберу". Или "найду". Как-то так. Это из "О Дзи", — он смутился и замолчал.

— Правильно, — сказал Шонек. — Ол Баррейя — хороший человек, хоть и герцог. И чего это какой-то ол Жернайра на него тявкает!

Воробей рассмеялся. Перепрыгнул бревно, выглядывающее из кустистой сухой травы, которую прибило к земле утренними морозами. Его тёзка вспорхнул, укоризненно чирикнул что-то и сел ему на голову, зарываясь лапками в волосы.

— Не щипайся! — сказал мальчишка, расплываясь в улыбке. — Шонек, ты с нами, домой?

— Нет, — тот мотнул головой. — Я к Мийгуту.

Квартал художников располагался на Глинянке. Во всяком случае, та его часть, которая интересовала Шонека. Впервые мальчишка забрёл туда несколько лун назад, за бумагой для рисования; зашёл — и застыл, не зная, какой из сотен сортов бумаги выбрать. До того у внука нищего монаха никогда не было достаточно денег, чтобы покупать какую-то другую бумагу, кроме дешёвой лыковой, в которую и рыбу заворачивают, и долговые расписки на которой пишут. А тут, в наглухо законопаченной, душной и пахнущей книжной пылью лавке можно было заблудиться между полками.

— Доброго дня... Тебе чего? — спросил мальчишка-подмастерье, выглядывая из-за шкафа в глубине лавки. Подмастерью было не больше лет, чем Шонеку, и он не так давно приехал из одной из северных провинций, судя по выговору.

— Мне это... Бумага нужна... — тихо сказал Шонек, зачарованно любуясь напольной бронзовой вазой с эмалевым узором. Казалось, что зелёная и жёлтая эмаль не нанесена на старый металл художником, а сама проступила сквозь поверхность.

— Писчая? Обёрточная? Для ширмы? — деловито спрашивал мальчишка, подойдя ближе. Пальцы у него были длинные и тонкие, с цветными пятнами и въевшимися в ногти чернилами.

— Не, — помотал головой Шонек. — Для рисования.

— Рисовая? Бамбуковая? Папирус? Прошлихтованная, непрошлихтованная или наполовину? Рулон, свиток, листы? Цветная или белая? Или позолоченная?

Шонек потеряно молчал.

— Ты чего? — удивился продавец.

— Я это... Не знаю. Мне чтобы рисовать. Тушью.

— Наброски делать?

— Да, — оживился Шонек. — Наброски.

Продавец скрылся между шкафами, стукнул дверцей, пошуршал чем-то и вернулся с несколькими стопками бумаги.

— Вот, смотри. Это, значит, илирская, "цуа" называется. Это если надо, чтобы рисунок расплывчатый был, нешлихтованная. Эта наполовину прошлихтованная, чтобы воду хуже впитывать. Чтобы почётче, значит, рисунок получался. Эта цуа обычная, по два рыжих за пачку. А вот эта — сам глянь! — мальчишка показал бумагу на свет, гордо демонстрируя похожие на облака разводы. — И вот! — он встряхнул лист, который возмущённо захрустел от такого обращения.

Шонек послушно глядел, ничего не понимая.

— А что это значит? — неловко спросил он. Продавец одарил его снисходительным взглядом сверху вниз.

— Ты чего, совсем в бумаге не разбираешься?

— Не, — сказал Шонек, отводя глаза.

— А чего ж тогда тебя послали покупать?

— Меня никто не посылал, я для себя! — обиделся Шонек. — Я рисовать люблю. Сам.

— Ну уж! — рассмеялся продавец. — Сам себе мэтр, сам себе ачаро?

Шонек сердито посопел, а потом взял да и потянул из-за пазухи рисунки, которые сегодня утром делал, на последних остававшихся листах. Что рисует он хорошо, Шонек был уверен, и очень уж хотелось доказать это насмешливому подмастерью. А то что он себе думает? Можно подумать, если он у художника в ачаро ходит, так самый умный тут?

А не оценит таланта — всегда можно в глаз дать.

Мийгут оценил. Потом свои показывал, рисованные втайне от мэтра Астиваза. Объяснял Шонеку разницу между илирской бумагой "цуа" и зангской "низганой", рассказывал, как бумагу пропитывают овсяной кашицей, чтобы сделать глянцевой. Для чего годятся чернила, а для чего — тушь, и как нужно разводить тушь для разной бумаги и разных рисунков.

В их дружбе только одна деталь вызывала у Шонека смутную неловкость: он не мог рассказать, где живёт и как. Сказав, что дед устроился учителем в одну богатую семью, Шонек обрёк себя на путаницу недоговорок, и невразумительно мычал с пол-луны подряд, пока не сказал прямо, что не может рассказывать. Мийгут обиделся, но не настолько, чтобы прекратить общаться.

Шонек удирал в лавку художника при каждом свободном случае, и после концерта народной песни в честь ол Жернайры побежал туда же. Мий был на месте, растирал краску к приходу мэтра. Шонек устроился на сундуке за ширмой, отделявшей угол Мийгута от лавки, Кудлаш улёгся на полу в ногах и задремал. Мальчишки начали с разных стилей рисования, перешли на великих художников прошлого, а с прошлого — на мечты о будущем...

— Ты художником будешь, Мий? — спросил Шонек с лёгкой завистью в голосе.

Мийгут помотал головой.

— Не, каллиграфом. Мэтр Астиваз — он же и художник, и каллиграф, но за то и другое платить дорого очень уж. А батька говорит, у каллиграфов заработок верней, а художнику ещё как повезёт.

— Угу. Каллиграфом лучше, — убеждённо сказал Шонек. — Они всегда нужны.

— Вот и батька так говорит, — вздохнул Мийгут, возвращаясь к растиранию. — Дай-ка воды; вон та чашка, с ирисами. Ага. А мне скучно. Одни и те же знаки чертить, скучища! А художником — что хочешь, то и рисуй...

— Кто ж тебе платить станет, если рисовать, что хочешь? — рассудительно сказал Шонек. — Художники портреты рисуют...

— Ага, без бородавок только, — рассмеялся Мийгут. — Глаза поярче, плечи поширше...

Дверь тихо открылась, прерывая его. Мальчишка отложил тушь, вскочил, выбрался из-за ширмы. Шонек видел через щель, как Мий кланяется вошедшему дворянину. Дворянчику было лет шестнадцать, и он казался Шонеку смутно знакомым. Лица Шонек запоминал мгновенно и навсегда, а потому это "смутно" его насторожило, заставив вглядываться в пришельца. Дело было не в русых волосах, стянутых в солдатский узел, не в овале лица... То ли в посадке головы, то ли в манере придерживать меч на ходу...

Шонек продолжал изучать гостя, пока тот спрашивал о почтенном Астивазе, о заказанном портрете. Потом гость ушёл, а Мийгут умчался куда-то наверх, на второй этаж. Шонек оторвался от щели, поморгал, заново привыкая к полутьме закута. И вдруг замер, затаив дыхание. Протянул руку и едва-едва прикоснулся пальцами к старому холсту. На переплетениях суровых ниток когда-то давно, когда ширма была новой и белоснежной, кто-то несколькими смелыми мазками сильно разведённой туши изобразил на ширме дракона. Старый, как пепел, мотив. Но Шонек не мог оторвать взгляд от простой до аскетичности картинки. Дракон не был ни Хофо, ни Таго, он не был и тем Оа2, как его рисуют церковные художники: с одним белым крылом и одним багровым. Таким, наверное, был Дракон, когда только поднялся из предначального пепла, но ещё не встретил праматерь Айо и не стал отцом Вечных. Таким он носился над пеплом, создавая воздух и играя в первых порывах ветра. Серебристой, полупрозрачной гибкой лентой, похожей на струйку дыма. Дракон строго поглядывал на Шонека одним глазом. Когда Мийгут вернулся, Шонек ещё восторженно трогал пальцем драконовы лапы; так осторожно, словно боялся спугнуть.

— А?.. — обернулся он.

— Что делаешь, спрашиваю, — повторил Мийгут. Он сел на край сундука, поставил чернильный камень себе на колени и взял в левую руку брусок чернил — растирать, готовить краску к возвращению хозяина.

— Дракон... — сказал Шонек и замолчал: слов не хватало. — Кто рисовал?

Мийгут заглянул другу через плечо.

— А, это. Не знаю, она тут уже давно. Давней меня. Я спрашивал мэтра — он не знает. Говорит, хлам, никто не купит. Ширмы, говорит, должны быть яркие.

— Ничего себе, хлам! — возмутился Шонек. — Ты видел, как пасть выписана? А лапы? Он как будто улетит сейчас! О клыки порезаться можно!

— Люди покупают яркое, — пожал плечами Мийгут.

— В "Маэтишеной" купили бы, — буркнул Шонек. — Я бы купил.

Мий засмеялся, снова принимаясь шуршать чернильным бруском о камень.

— А я бы не продал. Только мэтр — не я. А в "Маэтишеной" — куда им ещё одна ширма?

Шонек вздохнул и взъерошил рукой волосы. От нарисованного дракона чудился слабый запах свежести и еловой хвои.

— А этот лорд чего хотел?

— Какой? А, что сейчас вот был? Он миниатюру заказал, копию с портрета отца. Кучу денег выкинул.

— А кто это? — спросил Шонек, роясь в сумке.

— Дхонейдо о-Баррейя. Носится с этим портретом, как будто живьём отца не видит... Это у тебя что? — Мийгут потянулся к листкам, которые достал Шонек.

— Это я тебе наброски принёс показать. Недавно поединок был, вся столица гудела: Каджи и этот приезжий, Роске... Посмотришь?

— Спрашиваешь!

_______________

1Слепой — эпитет Кеила, бога смерти