— Понятно...
— А ты? Тебя кто ищет?
— Меня? Никто. У меня нет никого.
— Совсем?
— Все равно что совсем...
Мои поженились рано, студентами еще. Мама еще гордилась, что никого не послушали, поженились по любви. Может, и по любви, только когда наметился я, папашка быстро втолковал женушке, что одной любовью сыт не будешь, и смылся. Сначала вроде как на заработки подался, приезжал потом, деньги несколько раз присылал. Потом с концами. Через три года письмо прислал: полюбил другую, ты свободна. Любить мой папашка умел — новая жена была хоть и старше муженька, и внешностью напоминала ухоженного хомяка, зато к ней прилагались налаженный бизнес, дома и счет в забугорном банке. Не сравнить с училкой из хрущевки.
По-настоящему я папашку увидел раз в жизни — когда через два года после маминой смерти умер дед, который меня приютил, его отец. Тогда они и приехали, папашка и его новая семья. Холеные, на шикарном 'опеле', вальяжные такие... Наследственные вопросы он решать приехал. Квартиру-то дедову продать можно было. Меня увидел — не узнал, само собой. А вот жена его живо узнала, мол, что это у мальчика лицо так похоже на морду дорогого супруга? Ах не знаешь? Врун! Бабник! Мерзавец! Такой скандал закатила. Папашка сразу такую бурную деятельность развил! Я и опомниться не успел, как выяснилось, что в квартире деда я не прописан и вообще опека его надо мной не действительна, оформлена с нарушениями какими-то, и место мое в детдоме, потому как отцовства своего папашка не признает. Мол, они потому и развелись, что жена ему изменяла, мало ли чей я там... Кому он сколько сунул, до сих пор не знаю, но кроме хрущевки в Мытищах у меня ничего и нет. Да и ту чуть не отобрали, когда из детдома вышел.
— И ты один живешь?
— Почти. — про тетку, которая возжелала московской прописки и вселилась в мою хрущевку вместе с мужем и детьми, я сейчас объяснять не буду. Нефиг сознаваться в собственном идиотизме. Размяк тогда, поверил, что нужен кому-то...
— Не повезло тебе. Понятно теперь...
— Что понятно?
— Почему ты такой... ощетиненный. Даже на пенсионерках бизнес делаешь.
— А почему нет, собственно? Я никого не обворовываю, не граблю, по голове не луплю.
— Только обманываешь.
— И что? Каждый человек выживает, как может.
— Только то, что выживает, иногда уже и человеком не назовешь.
— Слушай, правильный ты наш! Объясни мне, почему я должен кого-то жалеть? Почему, а? Мать вечно гробилась в своей школе, даже на выходных таскалась посещать чьих-то родителей чьих-то детей. Вечно присматривала по-дружески за детьми подруг — кое-кто у нас по полгода жил! Хоть одна подруга хоть раз меня в детдоме навестила?! Когда моя бабка с отцовской стороны чуть не загнулась от перитонита, кто ей кровь сдавал, редкую, четвертой группы? Мама моя! А бабка потом, после маминой смерти, подсказала отцу, как меня в детдом сплавить...
На словах все так правильно выглядело! Все такие хорошие и правильные' Один я гад получаюсь, да?
— Я же говорю: тебе не повезло. Только знаешь... Эркки тоже, наверное, считает, что он во всем прав и ни в чем перед нами не виноват.
— Еще раз сравнишь меня с этой сволочью...
— И что?
А правда — что? Мне невольно стало смешно. Нашли о чем спорить два доходяги, которые не в состоянии голову повернуть.
— Ладно, проехали.
Он не ответил.
— Слав... Черт... больно как... Слав... ты чего молчишь?
— Макс... — после паузы послышался очень удивленный голос. — Макс... у меня, по-моему, чешуя на руках растет...
Глава 8.
Ничего не понимаю!
— Что?! Какая еще че... — я осекся.
Хотя чего тут удивляться... Меня уже давно кроме боли мучило странное двоение в глазах и на редкость отвратное ощущение, что камеру качает, а я сам становлюсь то меньше, то больше... Бредово звучит, но это и правда казалось удивительно противным — что потолок то резко надвигается (так, что я могу различить дохлого паука на пятне плесени) то снова уносится куда-то в высоту. Больше-меньше-дальше-ближе... гадость. Бред, глюк...
А Славка-то послабей меня по здоровью.
Удивительно, что его только сейчас "накрыло".
— Глаза прикрой, — посоветовал я. — Легче будет...
— При чем тут... Макс, я серьезно. У меня на руке чешуя.
Я попробовал повернуть голову. Зря попробовал. Камера качнулась особенно противно. К горлу подкатила тошнота. И застрявшая в груди боль стала растекаться по телу, скручивая судорогой мышцы...
Черт-черт-черт. Я хватанул губами воздух. Был бы я один — хоть поорать мог бы. Или если бы Славка расклеился. Но он, видно, за эти пару лет к боли привык. И орать при нем... Отвлечься надо. Отвлечься. О чем он там говорит? А, чешуя... на руке.
— Как же ты ее... видишь? Сам же говорил — руки не поднять.
— Я и не поднимал. Просто упал так, что она почти перед глазами. Сначала это было как рисунок, он будто под кожей плавал, так странно... Я думал — бред, не сказал ничего. А теперь рисунок пропал, зато кожа очень сильно чешется, и чешуйки. Мелкие... растут... у тебя нет?
— Я себя не вижу.
Я подумал. А может, это не такой уж и бред? Мирок-то здешний с приветом. После драконов и моментального лечения неходячего инвалида путем хождения по горячим углям можно еще и не в то поверить. И эта девчонка...
— Думаешь, это она нас чем-то заразила?
— Чем?
— Не знаю. Как в фильмах про оборотней. Знаешь? Если он тебя укусит...
Славка то ли поперхнулся, то ли фыркнул:
— Ты еще скажи в кино про зомби. Кого укусят, тот умрет и станет таким же.
— Другие версии есть? — судорога, подергав по очереди все мышцы, откатилась.
Славка помолчал.
— Что-то в этом есть...
Угу. Выбор у нас есть. Интересный такой выбор. Помереть или превратиться в "неведому зверушку". Шикарно просто. Не знаешь, что и лучше.
— И кем мы станем? Кто у нас чешуйный? Змеи там... может, ящерицы?
— Они мелкие.
— Как раз по... — ух, как голова кружится... — по тебе. Хоть удерем. Они, говорят, в любую щель пролезут.
— Было бы так просто — она бы давно удрала.
Да, девчонка-то тут осталась! Значит, про всякие щелочки можно забыть.
— Может, кем-то покрупнее станем?
— Крокодилами? Динозаврами?
— Драконами.
Потолок опять надвинулся, и я торопливо закрыл глаза. Вот же мерзость. Драконами... Вот и договорились. До полного бреда...
Или не бреда... черт! Боль снова вгрызлась в тело, отобрав и слова, и догадки, и даже дыхание. Болллль... невы... невыносимая...
— Что? Макс! Макс, что?
Ответить удалось только спустя вечность.
— Ннне... не кричи... не... пожалста...
— Что с тобой?!
— Н-ничего... судорога... крутит.
— Я не понимаю...
— Я тоже, — сквозь зубы прошипел я, пережидая очередную судорогу. — Сейчас...
Она все не отпускала — такое впечатление, что кто-то огромный решил выкрутить меня, как выстиранные простыни. Ноги, потом спину... шею... а голову, кажется, решил проткнуть. Или оторвать. Я все ждал, когда она кончится, сцепил зубы так, что во рту что-то хрустнуло, терпел и ждал...
Только она не кончалась. Жгла и жгла... огнем.
Потом что-то резануло по глазам — светлое, очень светлое.
— Макс!
И... и, кажется все...
Тесно. Давит. Плохо. Больно. Пло...
Тесно!
Твердое — скорлупа? — проминается под ударом. Приятно. Смешно. Еще раз! Твердое ломается, разлетается в осколки, и что-то тяжелое рушится на спину. Неприятно. Ломать, ломать, ломать! Все тут ломать! Мешает!
Как хрустит. Нравится. Мне нравится. Еще ломать! Хорошо!
На спину падает что-то мелкое, светящееся-внутри. Поддеваю его носом. Смешной. Верещит и брыкается. Их тут много таких, мелких. Тускло светятся. Суетятся и кричат. Колются. Глупые.
А рядом есть еще один-как-я. Большой и внутри-горячий. Только он пока спит. Толкнуть?
Арраурррррр! Больно! Еще одна светящаяся-мелкая, что она делает? Больно! И горячая. Немного-горячая. Что ей надо? Не сметь трогать меня!
Отстань, плохая!
Твердое наконец ломается совсем, становится светло сверху. Здесь белое-хорошее, я с наслаждением окунаю в него голову... оно прохладное и мягкое. Хорошо. Нагрести бы его полные крылья. Но его так мало...
Искупаться не хватит. Обидно. Хоть подышать. Хииииииииии!
Мелкие не отстают. Суетятся и колются. Внутри-горячего хотят в глаз уколоть. Плохие. Уйти. Надо туда, где много белого-хорошего. Там... там, далеко-впереди. Там будет хорошо. Весело.
Внутри-горячий просыпается. Надо позвать его с собой. Тогда будет совсем весело. Веселоооо!
Огромный серебристый дракон неторопливо расправил громадные сверкающие крылья, запрокинул голову — и довольный рык раскатился над проснувшимся городом.
— Харрррау!
— ..таким образом, первого дракона сторожа засекла в три пополуночи, господин Поднятый Правитель города...
В этой просторной комнате — почти зале! — по традиции не было ни единого ковра. Сам основатель традиции утверждал, что причина такой скудости обстановки в том, что негоже смущать роскошеством глаза сынов города. Но все знали, что коврами глаза помянутых сынов никак не смутишь — в северном городе ковры были даже в совсем бедных домах. А вот правитель их недолюбливает... поэтому распорядился выкинуть их, по крайней мере, из той комнаты, где ему надо думать.
— Первого? То есть были и другие?!
— Так точно господин Поднятый Правитель города. Выдвинувшись в квартал Веселых прачек...
— Погоди-погоди. Это не там, где?..
— Совершенно верно, господин Поднятый Правитель города. Ваша память, как всегда, выше всех похвал.
— Но это далеко не окраина. Раньше его не засекли?
— Нет, господин...
— Прекрати разводить этикет на рассвете. Иначе, клянусь Ульви, я отправлю тебя исследовать поголовье рыбы в Трасский залив! Так. Значит, впервые дракона заметили именно в квартале... хм, веселых Прачек?
— Точно так.
— И что дракону могло понадобиться в веселых заведениях? Кстати, какое именно заведение он... хм, осчастливил?
— Это действительно интересно, господин... э-э... господин. В означенном квартале пострадали многие дома, но полностью разрушенным оказался только один. Дом папаши Суни. Который, как установлено при обследовании развалин и опросам уцелевших, недавно был перепродан Видасу Терво.
— Да что ты. Нет, серьезно? Видасу-Две-Звезды?! Тому самому бандиту, который якобы погиб в результате "неправедных действий сторожи" полгода назад? Чей трехименный папенька нас жалобами просто затра... достал? Мол, убили мы его безвинного наследничка, напраслине поверили, арестовали ни за что, а он, несчастный, предпочел от срама утопиться, когда его через мост вели? Он?
— Точно так... господин.
— Вот никогда не думал, что буду благодарен дракону. А это точно Видас?
— Ошибки быть не может, господин. Труп прекрасно сохранился и замечательно пригоден для опознания. Он даже заморожен. И еще...
— Погоди. Труп Видаса-Две-Звезды... как прекрасно звучит, правда?
— О да, господин.
— Но продолжай. Что там с драконом вышло?
— С драконами, господин. Как установлено при опросе свидетелей, дракон появился из-под земли.
— Свидетели... что, в веселых домах по-прежнему приторговывают глюшь-травой? Или эти твои свидетели опились до невменяемости?
— Нет, господин под... кхм. То есть они, конечно, были не совсем трезвы. Но то, что дракон явился из-под земли, подтверждают как раз самые трезвые. Да и характер разрушений соответствует. В земле как раз рядом с помянутым домом огромная яма, причем оплавленная.
— Странно. За нашим преступившим, конечно, многое водилось, совсем ошалел от безнаказанности... но держать у себя дома дракона... зачем ему нужен был дракон?!
— Пока нет сведений, господин. Я уже отправил своих поспрашивать на месте. С вашего разрешения, я продолжу? Так вот, первый дракон, по крайней мере сначала, никакой злобы не выказал. Выбрался, стряхнул со спины и крыльев обломки и сунул морду в снег. Но по несчастью, поблизости оказался вельхо...
— Вельхо в веселом квартале... ты не путаешь?
— Маг был молодой, только-только из личинки.
— И, разумеется, нетрезвый... что ты на меня так смотришь? Каким должен быть маг, забредший в веселый квартал?
— Э-э... в общем, да, господин. Его сокурсники как раз отмечали свою инициацию и, видимо, сочли, что глюшь-трава — это как раз то, что незабываемо украсит их праздник. Сей достойный юноша как раз нес своим друзьям только что купленное "украшение"...
— Много нес?
— Бочонок.
— Хоррррошо у нас гуляет молодежь. Щедро. Они что, на весь город брали?
— Мы не выясняли. Узнать?
— Да это я так, на всякий случай. Продолжай.
— Молодой человек, видимо, был уверен, что дракон был как минимум трехголовый, и между ними состоялась битва. по крайней мере, он так кричал.
— Между головами?
— Между драконом и самим вельхо. Двое свидетелей эту версию поддерживают, еще четверо, напротив, утверждают, что юнец то ли с перепугу, то ли по какой другой причине бочонок уронил, рассыпав содержимое.
— А-а...
— Да, господин, первые два дома пострадали именно благодаря этому героическому драконолову. Он попросту разнес им крыши каким-то выбросом, вопя что-то о трехголовой гадине, получившей... кхм, получившей свое пока по головам. Дальше герой, очевидно, нацелился предполагаемым драконам пониже, но оступился и провалился под землю, на спину второму дракону. К несчастью, порошок при этом рассыпался по всему подворью, поэтому дальше мы на показания свидетелей полагаться не можем. Особенно с того момента, как из подземелья попытался выбраться второй дракон... и дохнул огнем на снег, а следовательно, на порошок. Показания, начиная с этого мига, становятся крайне путаными и противоречивыми. Например, количество драконов точно установить совершенно невозможно, очевидцы насчитали от двоих до двадцатки. Их разряд, племя, возраст классификации также не поддаются. Описание действий также весьма... разноречиво. Например, первый дракон, согласно показаниям наиболее вменяемых очевидцев, некоторое время пытался кататься по снегу, потом замер, разглядывая свои лапы, хвост и крылья, а потом стал бегать по улице, натыкаясь на ближайшие здания, и биться об землю.
— Бегать? Не летать?
— Именно бегать, господин правитель. При этом он еще тряс головой и рычал, будто пытался сбросить с головы нечто прилипшее. При этом и произошли основные разрушения. Оттого, что дракон натыкался на...
— Жертвы есть?
— Есть, разумеется. Преступившие, видимо, все еще надеялись сохранить все втайне и попытались взять дракона под контроль, призвав своего мага...
— У них и маг был?
— К сожалению, да.
— Немедленно претензию в Нойта-вельхо. Хотя... Маг был под Зароками?
— Не установлено точно, господин. Тело как раз проходит обследование...
— Ладно. Как вовремя, однако, эти драконы к нам залетели. И шайка преступивших у нас перед носом окопалась, и маг у них собственный уже есть... плохо работаем, Сауссли!
