| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Бахрус опрокинул стол и обнажил саблю. Надо признать, майорданец опять его удивил! Псы ценили жизнь, а вломиться к Ассингу сейчас мог только самоубийца. К стыду своему капитан разинул рот на щенка и чуть не упустил начало драки. Благо, равденцы тоже повелись, иначе не Бертовой девке, а ему валяться бы под ногами этого сброда с болтом в затылке. Что ж, к тому, что придется драться его люди были готовы. Когда же и пираты, и местные пустили в ход ножи, стало ясно, что малой кровью не обойдется: Незабудка бился насмерть, оттянув на себя бывших стрелков, два матроса с трудом держали троих вышибал, Лирам-Белый схватился с Паургом, а Гленн уже стряхивал кровь с лезвий.
— Пса не трогать, — крикнул Бахрус своим. Пусть порвет шакалов, сколько сможет, — остальным — смерть!
Случайные посетители на беду сунувшиеся в "Зубатки" этим вечером, кабацкие шлюхи, прислуга кинулись к дверям, к лестнице наверх, забились под столы, лишь бы не попасть под нож. Но это не спасало: ни дежганцы, ни бойцы Ассинга не разбирали, кто попадался на пути.
Спеша на помощь Белому, Бахрус ударил рукоятью сабли какого-то парня, проломил висок. Лишь потом узнал Рика, но добивать не стал. Лирам, даром что разменял шестой десяток, дрался умело и жестоко. Удар в живот унес его под стол, но в следующий миг Паург не заметил, как нож старика вспорол бедро от колена в пах. Хлынувшая кровь залила доски и белую бороду дежганца.
Демон рвался к Ассингу Двое бандитов кинулись спасать вожака, но зря: дежганцу бандиты были что дети — он легко расшвырял их в стороны и уже почти достал Берта, когда на пути встал Левша.
Сабля против кинжалов — неплохой расклад. Демон отшагнул в сторону, но Гленн пропустив мимо себя клинок, напал первым. Поначалу Бахрус был уверен в быстрой победе, а стоило сойтись с Левшой всерьез, и капитан понял, насколько уже стар — одышка, скованность, ноющие раны против скорости и силы зрелого бойца. Да и места для длинного клинка в таверне не было. Оглядеться, отойти на пустую середину зала Гленн не позволил — оттеснил к стене и почти зажал в угол. Пират уже хотел бросить бесполезный клинок и сойтись в рукопашной, как вдруг услышал хрусткий удар. Гленн замер и свалился ему на грудь уже мертвый.
Бахрус отпихнул тело врага в сторону и огляделся. Таверна, всего несколько минут назад чистая и уютная, теперь была разгромлена, залита кровью, пополам с вином и пивом из разбитых бочек. Всюду валялись обломки мебели, черепки битой посуды, сорванные, втоптанные в грязь скатерти и неподвижные тела. Из живых — Белый привалился к столу, еще трое его парней, сами изрядно потрепанные, теснили в угол оставшихся равденцев.
— Хватит! — скомандовал Бахрус, — Берт где?
Дежганцы разом остановились. Недобитые местные — кто как — поковыляли к дверям, прихватив тела раненых и убитых товарищей.
Портовый барон обнаружился у стойки рядом с телом подруги. Он еще был в сознании, но, судя по ране чуть ниже ключицы и залитой кровью рубахе — ненадолго. Бахрус подошел и усмехнулся.
— Ну что, Берт, сочувствуешь теперь моему горю?
Берт тоже попытался усмехнуться, но от боли и слабости усмешка расползлась гримасой.
— Добить пришел? Давай... а то я сам, скоро.
— Нет, крысеныш, ничего ты о горе не знаешь. Молодой еще, мало пожил.
Бахрус отстегнул от пояса небольшую фляжку и кинул Ассингу прямо в руки.
— Рану залей и выпей — выскребешься. А лет через десять, если жив буду, я тебя о горе спрошу.
Пираты тем временем отыскали своих убитых и тоже направились к выходу. Бахрус подставил плечо Лираму.
— Не стоит, капитан. Лирам-Белый еще на косточки не развалился. Ты бы парнишку лучше забрал, а?
— И на что мне дохлый пес, Лирам?
— А на то, что в затылке Левши опять тот самый Билкумов нож. Хочешь сам прослыть псом неблагодарным?
Бахрус пожал плечами, но все же прошел к погребку и отыскал Незабудку. На живого грязный истерзанный мальчишка никак не походил, но жилка на шее все еще слабо билась.
— Надо же, держится. Хотя все равно не жилец.
— Если помрет, так хоть отдать морю по-человечески, Хотя майорданцы — твари семижильные, может и выкарабкается.
* * *
Как только Бахрус с товарищами отбыли на берег, Гайди выбралась из каюты и весь вечер простояла у фальшборта. То с надеждой смотрела в сторону причала, то снова и снова теребила подвеску. Синий камень в блеклой оправе теперь сиял, не угасая, и теплота его стала явной, приятной и обнадеживающей: значит, он жив, он здесь, недалеко, значит, он найдется, вернется к ней. И вместе они спасут Майордан.
...Было уже за полночь, длинные высокие лестницы, коридоры дворца едва освещались и, не считая стражников, совершенно опустели. Нимаадар опять заснул слишком поздно. Светлейший Рун был особенно озабочен в тот раз, а он не имел привычки беспокоиться по пустякам... Гайди стало не по себе.
— Что случилось, учитель? — робко спросила она.
— Знаешь, пятнадцать лет назад Маад родился в мои руки, я слышал его первый крик, а теперь мальчик умирает, Гайди. Я испробовал сто способов лечения, но ничего не помогает, больше трех лет не наш шах протянет. А хуже всего то, что он сам давно это понял. Ему страшно, а я бессилен! Я клялся Аюме, защищать ее детей и не сдержал слова.
Гайди хотелось утешить учителя, но что она могла? Светлейший Рун любил жену наследного принца, девочка давно это поняла. У него самого никогда не было ни жен, ни детей, ни богатств, ни развлечений, свою жизнь он посвятил сыну возлюбленной. Но усилия его оказались тщетными: мальчик слабел и угасал, надо было ослепнуть, чтобы тешиться надеждой.
— Ты делаешь все, что можешь, учитель... — робко сказала девушка.
— Ничего я не делаю! Ты презирала бы меня, если бы только знала!.. Я должен был сам ехать за мальчиком. Это ведь не просто дети — это судьба Майордана. Кажется, я потеряю обоих... — он вдруг остановился, глядя в конец коридора, где начинались его комнаты. У дверей чинно стояли двое псов, судя по пунцовым плащам — личная охрана первого визиря. Рун провел пальцами по шелковому поясу и схватил руку девушки. Тон его резко переменился, — Гайди! Слушай меня и не вздумай ослушаться. Держи. Это — Божье Око...
Гайди ничего не понимала, она хотела сказать, что только что видела амулет на шее Нимаадара, что учитель, видно, сам не здоров и ему нужно отдохнуть... но он не позволил.
— У Маада — подделка. Аюма отдала Око мне, чтобы другого мальчика могли признать, но кажется, я не тому доверил ее тайну.
— Учитель, о чем ты?
— Нас увидели. Не спрашивай — слушай. Жизнь шаха в опасности. Уходи из дворца, сразу, сейчас. Завтра до полудня жди меня в порту. Если не появлюсь, не ищи — беги с острова. Проси помощи, используй Око — псы, где бы они ни были, подчинятся его свету. Верни домой сыновей Майордана. Если выйдет — защити Нимаадара. Без законного правителя нам всем конец...
— От чего защитить, учитель?
— От всего. И от всех: от Вахраи, от дворцовых псов, от его собственной наивной гордости. Если нет... что ж, хоть ты выживешь. Уходи!
Он толкнул Гайди в последний на их пути боковой коридор и с улыбкой, как ни в чем не бывало, шагнул навстречу страже.
Потом, уже на "Морячке", в плену у зыямцев, тут, в Равдене она столько раз вспоминала тот последний вечер, и все думала, что же хотел ей сказать учитель? Чего ждал Светлейший Рун от своей помощницы? В чем состоит ее долг перед ним, перед Нимаадаром и перед всей страной? И вот, наконец, она поняла! Кажется, поняла... и... нет, Свет и Тень не могли быть так жестоки! Гайди не хотела верить, что догадалась поздно.
В тот день моряки вернулись, уже по темноте, и девушка могла лишь видеть, что дежганцы ни то пьяны в хлам, ни то сильно потрепаны: одни едва плелись, других тащили на плечах товарищи. И только когда они поднялись на борт, Гайди разглядела кровь.
Лезть с расспросами к капитану она побоялась, ушла подальше, спряталась, в надежде на то, что если у благодетеля есть для нее новости — позовет сам. Так и вышло: совсем скоро ее отыскал мальчишка-юнга и велел немедля идти к капитану: он, мол, на корме ждет, вестей тебе принес и заботы. Гайди со всех ног кинулась на зов, и там увидела его, своего господина, которого так долго искала и, наконец, нашла. Юноша лежал на капитанском плаще, еще каких-то тряпках, брошенных прямо на палубу, и был так окровавлен, что живого места не отыскать.
— Вот твой Незабудка, пигалица, — проворчал капитан. — Я обещал тебе разузнать его судьбу — считай, сделал. Дальше сама возись, если надо. Да не дрейфь! Ран там много, но серьезных нет, подштопать маленько да отлежаться дать — может еще и выживет.
С тех пор вот уже пятый день Гайди выхаживала господина: промывала раны и смазывала их целебным бальзамом, спасала отварами от боли и лихорадки, поила разогретым с медом вином. И просто была рядом, гладила горяченный лоб холодной ладошкой, держала за руки, не позволяя сорвать повязки или повредить швы.
Поначалу Гайди просто боялась за жизнь господина, но потом, когда лихорадка начала отступать, мысли девушки стали иными. Этот юноша так сильно походил на ее Маада, словно и был им, но не в этой, а в какой-то иной жизни, в которой не было ни ее, ни учителя Руна, ни пустых покоев, пропахших лекарствами, ни голубоглазого проклятья Раан-Кари. Столько раз, обмывая и перевязывая, она любовалась ладным, сильным телом невольно думала: уж этот-то точно не побоялся бы вскочить на коня и проскакать круг-другой перед столичными жителями, и никакой жеребец, никакие пылкие взгляды Испакраанских красавиц такого бы не смутили. А может еще так оно и выйдет... А потом пугалась своих мыслей, хваталась за Божье Око и долго молилась, припоминая все, чему когда-то учили светлые сестры.
Белесый туман вился широкими лентами. Боль не утихла, лишь отдалилась, стерлась. Эри с детства вдалбливали простую истину: в жизни пса много боли, надо уметь терпеть. Он давно знал, что если притерпеться — будет казаться, что это и не боль, а только плотная горячая пелена. Но вот пелена начала спадать, обнажая тело, прохлада воды коснулась кожи... и ему почудились руки, ласковые руки женщины. Блинда. Свежий хлеб, молоко и мед, и густой, тревожный запах страсти... сердце заходится в беге.
Удар.
Лезвие ножа выправлено на совесть, нежно касается кожи и рассекает почти без усилия.
Удар.
Кровь волной на кружево платья, на ладони, на пол.
Боль стала невыносимой.
Свет и Тень, если вы есть, хватит! Хватит! Смилуйтесь... больше не могу!..
Он беззвучно кричал сквозь горячую пелену, не надеясь на ответ. Но ответ все же пришел.
— Потерпи еще чуть-чуть, — выдохнул туман, — осталось недолго.
Терпеть, еще терпеть...
Но недолго обернулось вечностью, и Эри укрыла тьма.
— Потерпи, осталось недолго, — шептал у самого уха легкий бриз, — Еще чуть-чуть — и мы пойдем туда, посмотри!
Эри стоял на галечном пляже, прибой облизывал босые ступни. Ленты тумана распались на нити и свились у ног. А за туманом возник сад: темные свечи кипарисов и прозрачная дымка сосновой хвои, раскидистые кроны платанов и узоры кленовых ветвей, и цветы, цветы... белый снег вишен, розовая кисея миндаля, золото акаций, кармин и пурпур азалий. Сладкий запах щекотал ноздри, оседал на языке, а слух уже ловил холодное журчание воды по каменистым перекатам. Шаг, еще, вот уже под ногами не галька, а мягкая зелень травы...
— Ты хочешь забрать его, брат? Убийцу — в Вечные Сады? — Усмехнулся туман под ногами.
— Он просил, а ты не пожелал услышать. Сделай это сам или не мешай!
— Проччччь! — туман зашипел и гибким телом кобры кинулся из-под ног. — Прочь, он — мой, не отдам!
Огромная змея ударила воздух, затрепетала туманным наваждением. Порыв ветра еще раз рванул ее призрачное тело, шепнул напоследок: "Что ж, брат, ты прав, он — твой. Как знаешь..." и пропал.
— Живи, щенок, — кобра повернула к Эри плоскую морду с горящими глазами цвета закатного неба и винного пурпура, — живи, борись!
Потом раздула клобук, и в его затхлой лиловой пелене утонуло видение сада, пляжа, и сам Эри вместе с болью, мольбой и надеждой на избавление.
Эр выдохнул и открыл глаза.
— Тихо, тихо, мой господин, не надо шевелиться.
Хрупкие руки с неожиданной силой придавили его плечи. Девчонка! Та самая, с дежганского корабля. Эр сразу ее узнал — не каждый день на этом проклятом берегу встретишь земляка, тем более женщину. А эта, как и в прошлый раз, назвала его господином.
— Ты ранен, мой господин, истек кровью и ослаб. Тебе надо отдыхать, набираться сил. Вот, постарайся выпить, а вставать нельзя.
Эта ласковая, навязчивая забота напомнила Блинду, ее любовь и ее предательство. А хуже всего, что он опять ощутил в руках хрупкость жизни и липкое тепло крови.
— Отстань от меня, проваливай, — зло ответил он и отвернулся.
— Мой господин злится — это хорошо, это значит, силы возвращаются. А лекарство выпить все равно надо.
— Позволь, мой господин, помогу...
Гайди хотела поддержать за плечи, но этот дикий парень стряхнул ее руки.
— Я не твой господин, дура!
— Да как же?..
— Замолчи. Как ты в прошлый раз сказала? Маад? Не знаю, кто таков, только я — не он! Поняла? Я тебя не знаю и знать не хочу. И жалеть не смей: сдохну и сдохну — не твое дело.
Она вздохнула, с отчаяньем глядя, как расплывается на повязке пятно крови — разбередил все же раны. Сейчас она даже жалела, что перед ней не Маад. Тот бы улыбался, слабо и стыдливо, но принимал помощь и благодарил за заботу. О, Высочайший тоже злился — на свою немощь, на пронизывающий ветер, на норовистого скакуна или слишком крутые ступени. Но никогда на Гайди. Хотя она была бы согласна — пусть злится, лишь бы толика здорового румянца выступила на щеках шаха.
А этот — другой, живучий и крепкий, едва сделал шаг в сторону от, уже силу почувствовал: своевольничает, ругает ее и гонит. Гайди пятую ночь спала урывками, тревожилась за него, а он на шестой день надумал кровью истечь? Теперь? Когда она его, наконец, нашла?
Гайди снова посмотрела в синие глаза, ответила учтиво, но непреклонно:
— Конечно, не Маад, мой господин, теперь я это точно вижу. Мааду никогда с тобой не сравниться ни в стати, ни в силе, ни в телесной крепости — он с детства слаб и болен. Ему, несчастному, и мечтать нельзя на ножах биться или в морской поход идти. Только и другое ему тоже не причудится — возжелать "сдохнуть". Как это — сдохнуть, господин, когда ты так нужен, когда тебя дома ждут?
— Дома, говоришь? Где он, мой дом? И кому, любопытно, я там нужен? — Эр горько усмехнулся, — Уж не тебе ли?
— Мне. И Мааду. — Гайди опустила голову, нашарила рукой подвеску, на миг сжала в кулаке, — и всему Майордану. Но решать тебе, мой господин.
Она сдернула с шеи шнурок и бросила Око в руки юноши, а потом поднялась и медленно, с достоинством удалилась.
Эр бездумно подхватил летящий предмет, просто так, по привычке. А когда разжал ладонь — чуть не вскрикнул от удивления: на руке сияло Божье Око.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
