| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В этот раз Возлюбленная Тени думала о Светлейшем хранителе Майордана. 'Устроить ни то заговор, ни то тайное судилище — и ради чего?! — возмущалась старая жрица, — ради какого-то пса-недоростка. Раз не добрался до места службы, так значит, того и стоил, было бы о чем печалиться? А ведь этот глупец не просто печалится — разрыдаться готов. Глядишь, еще и ночами спать не будет. Нашел себе заботу, будто других мало...' Темная сестра знала первого визиря еще тогда, когда юный принц Вахраи только мечтал о власти, и в глубине души прекрасно понимала, что ни глупым, ни слабым он не был и опрометчивых поступков почти не совершал. Умный, хладнокровный и рассудительный, он даже нравился и Тени, и его супруге, если бы не одно обстоятельство: Вахраи как был, так и остался чужаком, не понимавшим и не принимавшим в душе тех законов, по которым вот уже тысячу лет жил Майордан. 'Так и не усвоил, дурачок, что судьба мужчин — война, а значит боль, жестокость и смерть. И нет в ней места жалости и умилению.' Поэтому, когда уже немощный Тиигиринн окончательно утвердил первенство Нимаадара, не только жрицы, но и боги сочли это разумным и справедливым.
За размышлениями темная жрица уже совсем собралась сесть в носилки, как вдруг услышала:
— Возлюбленная сестра моя...
Она остановилась и рассеянно оглянулась. Юная сестрица скромно потупилась:
— Простит старшая младшей бесцеремонность и позволит ли спросить?
— Спрашивай, милая, что тебя тревожит?
— Многое, сестра моя... скажи, посещает ли тебя супруг твой?
Вопрос был оскорбителен, но девочка выглядела столь взволнованной и жалкой, что воспитывать ее сейчас показалось смешным. Возлюбленная Тени лишь повернулась к собеседнице всем телом и посмотрела с укором.
— Ты не молода и давно уже не красива, тело твое увяло, а чрево иссохло, скажи, ты по-прежнему любима Тенью? — выпалила девушка, и вдруг устыдившись своей грубости, склонилась в малом приветствии, прикрыв лицо, — да простит старшая и мудрая молодую-неразумную сестру свою, но Свет забыл меня, а ведь так недавно сам выбрал... может, я не хороша?
— И правда, неразумная... — старуха усмехнулась и вновь раздумала обижаться, — ты видела Свет, девочка? На кого он похож? Молод или стар? Мужчина или женщина? Неужели, ты думаешь, не зрит он лика твоего, истинного и вечного, а любуется бренной оболочкой?
— Угу, — светлая сестра всхлипнула и кивнула.
— А к тому же разве станет добрая жена упрекать супруга, а тем более такого, невниманием? Наше дело любить и хранить веру.
— Я люблю и верю, но кругом все так... наш юный шах... давно ли ты видела его, сестрица? Он редко бывает в храме.
— Около месяца назад. Да, Маад — нечастый гость, что и не удивительно, — Возлюбленная Света была молода, разве понять ей, что это за пытка: сотни и сотни крутых ступеней, ведущих к вратам храма! Опухшие ноги старухи заныли от одного воспоминания, — для мальчика это неблизкий путь.
— Неблизкий, верно... и с каждым днем он все длиннее. Тысячу лет Майорданом правит старшая ветвь Раан-Кари, эта власть освящена богами. Что с нами будет, если Нимаадар умрет?
— Маад болен уже семь лет, и все еще жив, почему он должен умереть именно сейчас? Если он проживет хотя бы еще год, то успеет выбрать супругу. А затем обрести столько жен, сколько мы сочтем нужным, и оставить нескольких наследников. Для надежды больше причин, чем для тревоги.
-Нет, сестра, не то... ты видела его глаза? Они не просто синие. Из тысячи синих я узнаю эти — глаза Света. Ниимадар родился не для того, чтобы тихо угаснуть. Боюсь, смерть его обойдется слишком дорого. А кто ближайший наследник? Первый визирь. Он назвал целителя Руна изменником, он удалил из дворца Гайди... и сегодня... Лжи в речах не было, но тайна — была. Тайна, сокрытие, непонимание... Возможно, истина такова, что ни сам хранитель, ни его гость не знают ее. Сестра моя, я боюсь, Светлейший Вахраи замышляет недоброе, а супруг мой покинул меня и забыл Майордан...
Глаза Света... старая жрица и сама чувствовала — с мальчиком не так все просто. Но что именно таится в этом слабеньком ребенке? Она не знала, а Тень редко открывает тайны, и лишь тогда, когда сам того пожелает.
— Не печалься, сестрица моя, — она ласково обняла девушку, — Вахраи любит Маада как родного сына, и это правда, тебе ли не знать. Но я обязательно подумаю над твоими словами. Подумаю и помолюсь. И вот еще, возьми, — она подала свои четки, — если будет необходимо — пришли их мне, а на следующее утро жди в саду у хрустального водопада, я приду.
Когда жрицы удалились, Вахраи улыбнулся гостю так приветливо, как только смог:
— Я всей душой благодарен тебе, почтеннейший Самераах, за твою заботу о бедном юноше и за твою сообразительность в замене подарка. Не беспокойся, казна возместит все убытки.
— Богатства приходят и уходят, Светлейший, душа же вечна, — торговец, только что прошедший нешуточное испытание, не выглядел счастливым, напротив, он по-прежнему был бледен, а на лбу блестели крупные капли пота, — только о ней и следует заботиться всем живущим.
— О! — визирь сделал удивленные глаза, — Мой сын будет бесконечно счастлив с супругой, родитель которой так печется о своей душе. Теперь, когда все дела улажены, почтеннейший Самераах, не откажешься же ты от угощения, предложенного отцом будущего зятя?
Почтеннейший Самераах не откажется. Деваться некуда — будет давиться и улитками, и мясом, изрядно сдобренным соусом из фруктов и пряных трав, и драгоценным вином достойным самого шаха. 'Хотя шах вряд ли оценит...' — невесело усмехнулся про себя Вахраи. Ему до отвращения надоело общество торговца и собственное притворство. Перед глазами стоял тот юноша: его тело, здоровое и сильное, его взгляд, полный покорного достоинства, его голос: 'Верный пес приветствует...' и это видение он никак не мог изгнать.
Когда самому ему было пятнадцать, он страстно желал сблизиться с братьями, особенно со старшим. Спокойному Вахраи не хватало того огня, той заразительной радости, которой в полной мере был наделен Ниимадар, а тому в свою очередь совсем не лишним было бы поучиться у брата осторожности и здравомыслию. Юноши тянулись друг к другу, но между ними несокрушимой стеной встал вопрос престолонаследия.
'Старший? Хм... вы родились в один день и один час в противоположных пределах дворца. Кто может знать, что именно он старший? Моя вестница клянется, что была первой!' — Фран, дочь борийского князя и мать Вахраи, была женщиной сильной, гордой и властной, как все северянки, но не обладала и десятой долей той мягкой, уступчивой хитрости, какой брала красавица Акияааль. Испакраанская простолюдинка, на которую случайно засмотрелся шестнадцатилетний принц Тиигиринн, не имея ни связей, ни воспитания, все же сумела на долгие годы сохранить место подле супруга. Шах любил свою рыбачку и не любил княжну.
А княжна платила нелюбовью не только самому Тигиринну, но и всему острову. Ничто на Майордане не тешило ее душу: слишком жаркое солнце не греет и ласкает, как положено, а палит, сушит, хлещет наотмашь; сады режут глаз яркостью, дурман, что источают цветы, порождает головные боли; пища такова, что дерет рот и нутро выжигает. Даже море похоже не на море а на мутный рассол, в котором плавают всяческие мерзостные твари, вроде студенистых медуз. А люди! 'Да разве ж это люди? Это звери берут разом по десять самок! Но даже звери не отдадут свое чадо в чужие, недобрые руки ни за жирный кусок, ни за горсть золота! А эти еще и радуются!..' Так говорила мать, а юный принц слушал.
Потом Нимаадар был назван наследником, и Вахраи остался вторым. Навсегда. 'А чего ж нам еще было ждать? — ответила княжна Фран, — Та змея, которую пригрел на груди твой отец, что ни день свое шипит: мол, ее сынок — майорданец, а ты — борин. Не оставит же он власть борину? Все было ясно еще тогда, когда гаденыш наследное имя получил... Но беда не в том, Вахраи, что ты не станешь шахом, а в том, что теперь четвертый твой сын, и каждый следующий отправятся на псарню, будут жить зверьми и умрут рабами. Разве такая судьба престала потомкам гордых вождей Бории?'
До того дня, когда двоих внуков впервые забрали псари, бабка не дожила, боги ее помиловали. А Вахраи малышей помнил до сих пор... Спустя десять лет он объехал все лагеря острова в поисках мальчиков, и не нашел. Может, его сыновья погибли еще до продажи? А может, он просто не смог узнать их среди молодых псов? История повторилась через год и через два. На четвертый год принц Вахраи отказался от поисков. И от всех своих сыновей, кроме троих старших. Он радовался рождению дочек, охотно играл с ними, заботился, дарил подарки и слушал их просьбы и жалобы, а о сыновьях даже не спрашивал, их словно вовсе не существовало.
'Своих не узнал, а этого — сразу, стоило лишь глянуть... — по сердцу словно раскаленным клинком полоснуло, — Мааэринн... Что бы, в самом деле, не подарить парня принцессе? Кому бы он там мешал, на другом конце света? Жил бы себе спокойно. Только если имперский посол вздумает вдруг побывать дома!.. Нет, все верно. Мальчишка должен был исчезнуть, и исчезнуть тихо, бескровно, безвестно. Дело сделано: его никто не видел и теперь уже не увидит. Осталось забыть, просто забыть.'
Хранитель власти отбросил тяжелые думы и взялся за кувшин:
— Сок лучшей лозы Испакраана, мой почти родственник. Выпей со мной за наших будущих внуков.
— О, да, Светлейший... — торговец неуверенно коснулся чаши, — если родятся у нас внуки...
Такие речи Вахраи уже не пришлись по нраву. Да, страх — надежная защита от неповиновения. Но когда он застит разум!.. Купчишке пора напомнить, где он и с кем ведет беседу. Он строго глянул на гостя:
— Что я слышу, почтеннейший? Сомнения? Разве дочь твоя больна? Разве есть в ней изъян, не позволяющий в срок принести мужу дитя?
Купец вздрогнул и еще больше побледнел, хотя это казалось невозможным, низко опустил голову, но все же ответил:
— Дочь моя, да будут Свет и Тень милостивы к ней, славится красотой и здоровьем. Но... у мальчика были синие глаза.
Синие глаза! визирь заставил себя улыбнуться:
— Почтеннейший, разве ты наслал хворь на несчастного, чтобы винить себя в его участи? Да и неужели эти суеверия тревожат твою душу? Синеглазое проклятье — выдумки черни, любящей тайны и чудеса.
Хотел бы он сам в это верить... но судьба брата, его жен и детей! Нет, смеяться над старой легендой Вахраи не мог. Стоило ли затевать этот сомнительный брак? Можно ли было иначе убедить подозрительного торговца в том, что он не боится никаких проклятий?
'А не проще ли избавиться от него? Чисто и без шума?' Мысль была столь закономерна, что хранитель Майордана чуть не поперхнулся. 'Мальчик, племянник, матрос — да-да, эта смерть тоже на моей совести — а теперь еще и торговец? Не Раан-Кари а нечестивый зыямский разбойник! О, боги милостивые, до чего ж низко я пал!..'
— Повиновение Высочайшему Ниимадару Восьмому, шаху Майордана! — прокричал охранник у входа.
Погруженный в свои мысли, Вахраи не успел опомниться — царственный мальчишка рванул занавеси и остановился на пороге: растрепанный со сна, в одной лишь ночной рубахе и босой. Побелевшие от гнева глаза метали молнии. Кири, присяжный пес Нимаадара, замер рядом.
Гость замешкался еще больше. Появление юного правителя так потрясло беднягу, что он оказался не в силах пошевелиться: лишь вытаращился на мальчишку да рот открыл. 'Только этого не хватало!' — испугался визирь. Запоздало повторив:
— Повиновение Высочайшему Нимаадару, — он склонился в глубоком приветствии.
Высочайший оглядел изысканные угощения и желчно изрек:
— Пируем, дядюшка? Отдыхаем от трудов праведных? Надеюсь, диван, чьи склоки так пагубны для меня, не слишком тебя утомляет? Кто распорядился?..
— О, Высочайший!
Не поднимая головы, визирь отнял руку от лица и просительно возвысил голос. Испытывать свою власть над подопечным при посторонних, да еще в минуту гнева было делом рискованным, но еще меньше ему хотелось, чтобы торговец разглядывал шаха, а шах вздумал расспросить торговца.
— Высочайший, будь милостив, разреши почтеннейшему Самерааху удалиться, а моим воинам проводить его до дома, как желанного и уважаемого гостя. Свет и Тень видят — наши речи не займут его внимания.
Почтеннейший Самераах поспешно бухнулся в ноги юноши, трясясь от ужаса.
— Да? — шах перевел взгляд на гостя, словно только что его заметил, и гадливо скривился, — пусть отправляется, куда знает! Мне до него дела нет.
Охранники визиря словно только того и ждали: как по волшебству оказались в покоях, подхватили под руки перепуганного торговца и вывели вон.
Отделавшись от гостя и едва переведя дух, Вахраи дал волю чувствам:
— Мой повелитель, позволь спросить: как ты себя ведешь? Раздет, не прибран и бос. Ты — шах, а не конюх. К тому же ты должен быть в постели...
— Ах, да, дядюшка Вахраи, непременно! — усмехнулся юноша, — Сейчас оденусь, обуюсь и лягу в постель. Только сначала ответь: почему меня опять не разбудили? Уже в третий раз подряд! Шах Майордана — я! И я сам желаю править страной, слушать своих советников и судить своих подданных. Никто не смеет решать за Нимаадара Раан-Кари!
Похоже, сегодня парнишка разошелся всерьез. Слабый и неизлечимо больной, он все еще упорно пытался соответствовать своему положению. Вахраи считал это самоубийством, но убедить юного шаха не мог. Вот и сейчас, все учащающееся дыхание говорило не только о гневе — очередной приступ грозил разразиться каждый миг. Визирь поспешил на помощь:
— Маад, мальчик мой, присядь и успокойся. Ты же знаешь, чем это кончится.
— Охотно, Светлейший Вахраи, — Нимаадар позволил усадить себя на подушки. — И чем же ты встречаешь гостей? Телятина в остром соусе и вино... хорошее, наверное? Я совсем не разбираюсь... Я, пожалуй, голоден.
— Разве тебе не подали завтрак?
— О, да! Я просил конную прогулку, но мне сказали, что ты запретил, и подали конскую еду. Твоя трапеза куда аппетитнее...
— Лошади, Маад? Что за глупости? И эта еда — не для тебя: жирное, и острое вредно, ты же знаешь...
— Да, мне полезно жевать траву! — юный шах схватил одну из подушек и запустил ее в блюдо с мясом. — Я — шах! Диван обязан повиноваться, и ты, дядюшка Вахраи — тоже! Я... я требую...
Он начал задыхаться, губы его посинели, пальцы рванули шелковое шитье на груди. Визирь едва успел подхватить племянника за плечи и прижать к себе.
— Кири, зелье!
Распоряжение было лишним. Телохранитель уже опустился на колени, протягивая крошечную склянку, наполненную зеленовато-серым порошком. Вытяжка из завязи хуми, которую на ее родине зовут еще и сладкой смертью, забравшей немало жизней своих почитателей. Рун говорил, это зелье всегда поможет, но давал очень редко, только в самых крайних случаях. Потому что оно не лечит, а лишь снимает приступ, к тому же с каждым разом его нужно все больше, и однажды наступит миг, когда мальчик не сможет дышать без хуми. Тогда сладкая смерть возьмет и его. Сколько раз за последний месяц Вахраи давал юному шаху эту отраву? Пять или шесть? Рун обходился пятью разами в год...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
