В общем, все взрослые очень старательно и с большой изобретательностью исполняли спектакль для одного зрителя — маленького Альфреда Харнье. И у них получилось вполне успешно. Внимательный взгляд заметил бы тревогу, глубоко скрытую в глазах Агнеты. Или скорбную складку, время от времени прорезавшую лоб однорукого ветерана. Или легкую заминку в словах Карла, отвечающего на вопрос — сколько еще он пробудет дома. Но малыш еще не был искушен во лжи взрослых людей и ничего не понял.

Поздно вечером, когда Альфи заснул, Старик долго сидел в кресле-качалке, закрыв глаза и держа на коленях очень старую шкатулку — простой деревянный ящичек с крышкой на трех петлях и крючком-задвижкой. Он рассеянно поглаживал гладкую полированную поверхность пальцами единственной руки и думал о своем. Вспоминал былые годы и дни. Великую Войну и свирепый голод, что пришел вслед за ней. Только эта шкатулка и спасла Альфреда тогда, вместе с женой — да упокоится ее душа в мире — и сыном. Шкатулка, в которой лежал мешочек со швейными иглами Семья Харнье меняла их на хлеб и только потому выжила.

Карл заперся с женой в спальне и о чем-то с ней говорил. Альфред-старший не возмутился и не сказал ни слова. Он терпеливо ждал, прекрасно понимая, что у мужчин после будет совсем другой разговор.

Глава 12

Командир катера положил ладонь на верхний край полуклюза и перегнулся через фальшборт, вглядываясь в черные воды Ла-Манша. Декабрьские волны даже на вид казались тяжелыми, антрацитовыми. Они не плескались о борт, а накатывали матово блестящим, жидким стеклом, ощутимо раскачивая катер. Лейтенанту показалось, что тронь воду рукой, и пальцы наткнутся на гладкую поверхность.

Он выпрямился и взглянул на небо. Ночь распростерла над округой темные крылья, но дальше, к северо-востоку тьма озарялась вспышками и заревом. Похоже, авиация континентального союза снова пробовала на прочность британский берег. Со стороны, на большом расстоянии это выглядело красиво и загадочно. Вверх, к едва различимым звездам, тянулись тонкие белые нити, расходящиеся веерами — работала зенитная артиллерия, и лучи прожекторов шарили в вышине, нащупывая невидимые самолеты. Трассирующих пунктиров становилось больше с каждой секундой, они пронзали ночной воздух, будто целая армия безумных швей решила связать воедино землю и небо. И все это происходило в полной тишине, которую нарушали только обычные шумы шнелльбота — легкое гудение дизелей, скрип механизмов и негромкие переговоры моряков.

Лейтенант незаметно поежился и поднял потертый воротник утепленной куртки. Его слегка знобило от напряжения. Игра света вдали, с одной стороны успокаивала — определенно налет вышел масштабным и англичане, наверняка, бросили все силы на его отражение. А значит, вряд ли кто-то в этот час обратит особое внимание на одинокий кораблик.

С другой... Очень уж это было страшно. Красиво и страшно, несмотря на удаленность. Там вступили в бой десятки, сотни людей, что посылали друг в друга огненные стрелы, метали смерть с неба и земли, при этом даже не видя лиц врагов. Однако ни единого звука сражения не долетало с такого расстояния, от этого схватка авиации и ПВО обретала мистический оттенок, казалась отблеском битвы далеких и загадочных богов.

Лейтенант снова задумался над вопросом, что же ему больше нравится — быть офицером на эсминце или командиром на торпедном катере. Задача оказалась скорее риторическая — эсминец погиб в бою с английскими самолетами, и лейтенанта перевели с повышением, командовать кораблем, пусть и малым. Но все равно лейтенант время от времени машинально сравнивал выгоды и минусы прежнего и нового положения.

Теперь при свете небесного огня можно было читать газету. Командир покачал головой, взглянул на часы, отсчитывающие минуты рваным бегом светящихся стрелок. И пошел обратно, огибая люк форпика и вентиляционные грибки. На коротком пути до ходовой рубки встретилась высокая темная фигура, закутанная в длинный плащ, как в саван. Очередная серия вспышек выхватила из темноты узкое бледное лицо, ограниченное снизу воротом плаща. а сверху глубоко надвинутой фуражкой.

Офицеры коротко и дежурно поприветствовали друг друга. Человек в плаще — капитан, представитель Хеймана — остался на месте, всматриваясь в трассирующую сеть огней на северо-западе. Командир катера — лейтенант — пошел дальше, размышляя над тем, что высокопоставленные 'гости' определенно не приносят ему удачи.

В прошлый раз присутствие на борту русского наблюдателя закончилось кровопролитным поединком и гибелью корабля. В этот ... собственно пока ничего не случилось, но лейтенант на всякий случай выругался про себя, как можно более богохульно, отгоняя неудачу. Не то, чтобы он был суеверен, но все же...

Вообще они оказались похожи друг на друга — тот русский и этот соотечественник. Оба немногословны и оба постоянно что-то записывали, один в блокнот, другой в записную книжку. Только русского полковника интересовало вообще все, что происходило на корабле и вокруг него. А немецкого капитана только одно.

Мины.

Формально торпедные катера — шнелльтботы — были многоцелевыми кораблями, в чью конструкцию закладывалась и возможность работы в качестве минного заградителя. Конечно, небольшой корабль много унести не мог, зато был способен прокрадываться в самые неожиданные районы и там пакостить мало, но прицельно.

Последний год постановка мин почти заглохла, торпедные катера занимались главным образом разведкой, лихими атаками на транспортные конвои и потасовками с английскими собратьями по классу. Руководство Флота готовилось к грядущей высадке и не планировало мусорить на морских коммуникациях сверх необходимого минимума. Не хватало еще, чтобы сильные и каверзные течения Канала притащили на сверхсекретные фарватеры германские же мины и сделали часть работы за британцев.

Однако теперь даже самым оголтелым и агрессивным англофобам становилось ясно, что идея стремительно десантироваться и 'затопить Британию' обратилась в мираж. Уныние и разочарование незримо, но вполне ощутимо повисли в штабных коридорах и начальственных кабинетах, проникли в ангары и казармы.

Высадки не будет...

И быстроходные катера все чаще стали выходить со стоянок в ночной поход, нагруженные под завязку минами. Прежде, в не столь давние времена, шнелльбот поднимал вместо запасных торпед шесть донных мин или четыре якорных. Теперь же еще две брали вместо глубинных бомб и две в торпедные аппараты, полностью лишая корабль главного оружия. Итого восемь или десять контейнеров со смертоносным гексонитом, похожих на сферы, ящики или огромные поплавки, в зависимости от типа и производителя.

Некоторые командиры воспринимали такой образ действий как оскорбление самой сути шнелльботов, созданных для ураганных атак в белопенных бурунах волн, стремительных нападений и отходов. Лейтенант к ним не относился, считая такую разборчивость блажью и вредным куражом. Мины, значит мины. Командованию лучше знать, чем громить врага.

Жаль, конечно, что в обозримом будущем точно уже не доведется снова потрепать британского льва... С другой стороны, 'лев' огрызался слишком больно, а мины давали больше шансов не только укусить его, но и рассказать об этом славном деянии другим.

Катер малым ходом добрался до нужной точки. Команда засуетилась на палубе, мокрой и блестящей в тусклом свете. Сначала требовалось 'ручной тягой' сбросить груз с кормы, затем освободить торпедные аппараты и прижимы на стойках с минами вместо глубинных бомб.

Работали молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Всем было не по себе, главным образом от того, что катер оказался практически безоружным во враждебных водах. И пушек, и проклятых радаров у лайми намного больше. Случись что — отбиться будет трудновато.

Капитан отошел ближе к носовой части, чтобы не мешать сбросу. Он снял наручные часы с запястья и надел их вновь, уже на ладонь, чтобы циферблат не закрывали рукав и тонкая перчатка. Затем снова вооружился записной книжкой и карандашом, сразу пустив их в дело. Похоже, офицер подробно хронометрировал работу команды, записывая процесс освобождения от груза посекундно. Одна за другой мины отправлялись за борт, почти без плеска уходя в черную воду, как в туман. Карандаш споро чертил по бумаге, листочки немного отсырели, и владелец книжки хмурился, недовольно кривя губы.

С негромким, но кажущимся пронзительным шипением сработали торпедные аппараты, выбрасывая последнюю пару мин, на корпусе которых красовались традиционные надписи 'London' и 'Mit Liebe' . Теперь дело было за хитрыми взрывателями, срабатывавшими даже от нужного колебания воды. Лейтенант в ходовой рубке облегченно перевел дух, стараясь сделать это как можно незаметнее. Все-таки ему по должности следовало являть пример храбрости и стойкости. А то, что командир обливался холодным потом, поджидая, не появится ли патруль, команде знать не следовало.

Загудели моторы, палуба дрогнула. Шнелльбот набирал скорость и одновременно поворачивал к 'своему' берегу, оставляя за кормой битву над английским побережьем. Кто бы там ни победил, схватка шла на убыль, световые пунктиры уже не стояли сплошной стеной, а разбивались на отдельные группы, похожие на праздничный фейерверк. Интенсивность огня падала с каждой секундой.

Капитан записал последнюю строчку, что-то быстро подсчитал в уме, затем для верности проверил результат, набрасывая колонки чисел на чистом листке. Итог ему явно не понравился. Офицер спрятал записную книжку с карандашом в карман, повернулся лицом к морю и глубоко задумался.

На этот раз опасениям лейтенанта не суждено было сбыться. Катер благополучно вернулся на базу в Дюнкерк, несмотря на присутствие на борту постороннего. Капитан сухо поблагодарил за познавательное мероприятие и сошел на берег. Уже на следующий день, поглощенный рутинными заботами командир шнелльбота почти забыл про любопытный эпизод. Конечно, лейтенант и подумать не мог, чем в конечном итоге обернется этот поход для всей войны.

Впрочем, этого тогда не мог сказать никто, потому что записям, сделанным в записной книжке быстрым неразборчивым почерком, предстоял долгий путь по лабиринту делопроизводства и ступеням армейской пирамиды...

* * *

— Итак, Сталин сделал свой ход, — с этими словами Рузвельт аккуратно сложил газету и положил себе на колени, укрытые пледом. — Сдается мне, что нам в скорости пригодится ваш протеже, этот... Шейн. Как бы не хотелось избежать этого.

— Формально еще нет, — Хьюз сплел длинные пальцы, чуть заметно дернул щекой. — Никаких официальных телодвижений не последовало. Пока, во всяком случае.

— Говард, иногда вы удивляете меня.

Политик положил ладони на отполированные колеса коляски и подъехал к столу, заваленному бумагами. Теперь библиотека, ранее виденная Питером Шейном, разительно изменилась. Прежде наглухо закрытые шкафы — открыли обширные полки. На каждой горизонтальной поверхности громоздились книги, заложенные зубочистками и почтовыми карточками, статистические сборники с загнутыми страницами, раскрытые и перевернутые журналы, газетные вырезки. Здесь напряженно работали, причем, скорее всего не один день подряд.

— Вы бизнесмен, отмеченный самим Господом. Конструктор, авиатор, наконец. Прирожденный интриган...

Магнат недовольно скривился, Рузвельт предупреждающе поднял ладонь и продолжил:

— Воспринимайте слово 'интриган' как комплимент. Для меня вообще нет неких 'постыдных' черт характера и темперамента, есть лишь полезные и бесполезные для достижения вполне определенных целей. Поэтому умение читать в человеческих душах и обращать чужие страсти себе на пользу — это очень полезное качество. Но когда вы начинаете заниматься политикой... Иногда я искренне удивляюсь.

— Я бизнесмен, — сухо отозвался Хьюз. — В первую и главную очередь. Я верю в то, что может быть сочтено, измерено и взвешено.

— В таком случае доверьтесь моему чутью и опыту.

Рузвельт подкатился вплотную к Хьюзу и испытующе взглянул прямо в глаза собеседнику. Бизнесмен, несмотря на свой немалый — под два метра — рост почувствовал себя так, словно это он смотрит снизу-вверх на немощного инвалида.

Политик взял сложенную в четверть газету и слегка махнул ею, Хьюз поморщился при виде кириллических букв, складывающихся в слово 'ПРАВДА'. Он самолично организовывал оперативную доставку советских газет непосредственно вице-президенту с помощью своих трансконтинентальных авиарейсов. На взгляд коммерсанта это была пустая трата денег и ресурсов.

— Дядюшка Джозеф сказал свое веское слово самым доступным и внятным образом, который доступен человеку его положения, — сказал Рузвельт. — Через разгромную статью, в которой он заклеймил британских... поджигателей войны, — вице-президент с видимым удовольствием процитировал броскую и запоминающуюся формулировку.

— Он мог руководствоваться множеством иных мотивов, — по-прежнему сомневался миллионер. — Например, хотел подтолкнуть Черчилля, продемонстрировав, что терпение Советов имеет хорошо видимые границы.

— О, нет, — Рузвельт почти искренне развеселился. — Если бы Сталин хотел мотивировать британцев к скорейшему принятию решения, тон статьи оказался бы совершенно иным — этакая сдержанная печаль и вежливое сочувствие народу Соединенного королевства. Но вместо этого кремлевский вождь клеймит и разоблачает в своем неповторимом стиле катехизисного аттицизма . Этот текст предназначался не взыскательному читателю, искушенному в риторике, вроде нас или британского истеблишмента. Он писался для собственных соотечественников и немцев. Поэтому...

Рузвельт на мгновение задумался.

— Поэтому доверьтесь моему опыту и чутью, Говард. Теперь война за собственно Королевство неизбежна, как приход налогового инспектора. И поскольку Сталин ничего не делает экспромтом, решение было принято задолго до того, как генеральный секретарь взял в руки перо, чтобы написать первое слово.

— Новая шахматная партия началась?

— Да.

Часть вторая

Небесная саранча

'Каждое экономическое наступление вызывает к жизни противодействующие силы.'

А.Свечин 'Стратегия'

Глава 13

'Война — забава для мужчин...'

Наталья опустила руки и безвольно прислонилась к стене. Одна и та же мысль крутилась у нее в голове, вытесняя прочие.

'Мужчины начинают войны, а на женщин сваливаются все последствия'.

Хотелось вот так вот сидеть и ничего не делать, ни о чем не думать. Застыть в блаженном ничегонеделании и оставить за порогом все тревоги. Но не получалось. женщина потаенно вздохнула и встала, чтобы вновь предаться домашним заботам.

Она никогда не была мужененавистницей, но ... очень уж тяжело дался декабрь. Последний месяц уходящего, сорок третьего года, буквально выпил без остатка силы, телесные и душевные. Вцепился, как сказочный упырь, не желая выпускать из удушающих объятий, методично высасывал силы и волю к жизни.

Все шло не так, валилось из рук, словно в течение года бог неудач кропотливо складывал в мешок все возможные беды, чтобы затем щедро опорожнить его на семью Коноваловых. Заболел Аркаша, не тяжело, но вялотекущая простуда сопротивлялась медицине, как топкое болото пешеходу — вроде поддается, но и отпускать не собирается. На работе прибавилось забот — традиционно в преддверии праздника пошел вал несчастных случаев. И наконец, перед самой получкой, как с неба свалился новый государственный военный заем, конечно же, сугубо добровольный и съевший почти четверть зарплаты, считая с премией по итогам года.