Это было даже не поражение. Это была катастрофа. И если отмену десанта осенью сорок третьего еще можно было замаскировать в стиле 'не очень то и хотелось', то погром, учиненный 'истощенными' КВВС в марте сорок четвертого, стал оглушительной и принародной пощечиной.

А дальше началось самое удивительное.

После событий такого масштаба и значимости Сталин сначала будто чего-то выжидал. И только на следующий день вызвал к себе всего трех человек — наркома обороны Жукова, начальника Генерального Штаба Шапошникова и наркома военного авиастроения Поликарпова.

Это могло означать все, что угодно, но самое вероятное — разнос и 'оргвыводы' для военных, которые всего месяц назад уверили Вождя, что план авиационного пресса и обескровливания английской экономики выполняется вполне успешно и приносит несомненный результат. Учитывая масштаб катастрофы, 'выводы' обещали стать очень неприятными.

— Серьезная... ситуация...

Сталин и так говорил, как правило, без спешки, обдумывая каждую фразу. Но на этот раз он буквально отделял слова друг от друга, оставляя между ними длинные паузы. Шаг — слово. Три шага — короткая фраза. Снова шаг и новое слово. Жуков сидел с каменным, непроницаемым выражением лица, лишь чуть заметно подергивалось веко левого глаза. Поликарпов, будучи профессионалом высочайшего класса, но при этом мягким и душевным человеком, не скрывал, что сильно нервничает. Он крутил в пальцах карандаш 'кохинор' и не отрывал взгляд от синего сукна. Только Шапошников сидел спокойно и безмятежно, словно все происходящее его не касалось.

— Товарищи, — негромко, едва ли не задушевно вымолвил Верховный. — Вы обещали... советскому народу... и его представителям... что если нам удастся организовать масштабное... непрерывное... постоянное авиационное давление на Англию...

Сталин дошел до конца стола и, развернувшись, двинулся в обратном направлении, к трем внимательным слушателям.

— ... То таким образом... мы сможем подорвать... их экономическую силу. Потому что авиация потребляет самое лучшее, на что способна экономическая сила. И потери эти будут почти невосполнимы.

Теперь речь генерального секретаря стала более плавной и быстрой. Это могло быть как добрым знаком, так и признаком растущей ярости, прорывающей плотину внешней сдержанности.

— Что же мы видим?.. Мы видим совершенно обратное.

Сталин остановился, глубоко вдохнул. Пригладил усы и неожиданно обратился прямо к наркому обороны.

— Товарищ Жуков, что мне объяснить советскому народу?

— Товарищ Сталин... — от долгого молчания обычно низкий и резкий голос Жукова сорвался. Нарком склонил голову, но не виновато, а скорее по-бычьи, будто готовясь к атаке тореадора. — Товарищ Сталин, мы совершили просчет, но...

— Это верно, — в голосе Верховного отчетливо звякнул ледяной металл. Сталин крайне редко перебивал выступающего, если такое все же случалось, то означало, что генсек взбешен до предела и сдерживается с огромным трудом.

— Это очень верно сказано! — Сталин резко махнул рукой. — Я так и скажу советскому народу, что — просчитались! Поэтому едва закончив одну войну, мы немедленно вступили в другую и ее прос... проигрываем.

Он замолчал, тяжело дыша, раздувая ноздри, как тигр в ожидании добычи.

Карандаш в пальцах Поликарпова хрустнул и сломался. В полной тишине щелчок прозвучал оглушительно, как пистолетный выстрел. Сталин подошел к окну, за которым вовсю бушевал ранний март, так, что казалось, будто наступил, самое меньшее, май.

— Что делать? — отрывисто спросил Верховный, не оборачиваясь.

Поликарпов ссутулился и еще ниже склонил голову. Жуков бросил быстрый вопросительный взгляд на Шапошникова. Штабист чуть заметно качнул головой, словно приказывая 'молчи'. Самый старый и опытный из всех приглашенных, Борис Михайлович Шапошников лучше всех разбирался в оттенках эмоций лидера страны и понял, что это вопрос был риторическим и подготовительным. Сталин указывал, что он хочет услышать от собеседников и давал немного времени для подготовки.

Сталин вернулся к столу сел, не во главу собрания, а напротив Шапошникова, так что на одной стороне оказались генеральный секретарь и нарком авиастроения, а на другой военные.

— Мы не можем отступить, — тяжело вымолвил вождь. — Уже слишком поздно. Тогда эта лиса Черчилль отпразднует заслуженную победу, а наши позиции в Америке растают, как свечка. Мы не можем проиграть. Теперь только победа. Любой ценой. Что для этого нужно сделать?

Шапошников поправил очки в круглой оправе, провел ладонью по приглаженной прическе, разделенной прямым пробором. И только после этого сказал:

— Товарищ Сталин, победить мы можем. Но для этого придется войти в одну реку второй раз. Разрешите описать подробно?

— Разрешаю, — коротко бросил Верховный.

— План воздушного наступления строился на сравнении промышленного потенциала трех стран — Советского Союза, Коммунистической Германии и Британии. Но мы недооценили возможности Англии по мобилизации сил Канады, Австралии и других доминионов. Генеральный Штаб рассчитывал, что англичане прибегнут к их помощи, но ошибся в оценке ее объемов. Это была наша ошибка, объяснимая, но непростительная. И я полностью принимаю на себя вину за этот просчет.

— Не надо ... самоуничижения, товарищ Шапошников. Вы просчитались, это понятно. Как можете исправить?

— Как я и сказал — мы войдем в одну реку два раза подряд, — Шапошников снова поправил очки. — Мы продолжим начатое.

— Что?.. — Сталина очень редко кому удавалось удивить, и это оказался как раз тот случай. Верховный чуть подался вперед, сверля штабиста холодным немигающим взглядом.

— Вы... предлагаете... продолжить? — с расстановкой, замогильным голосом спросил генсек.

— Да, — с обезоруживающим спокойствием ответил начальник Генштаба. В глазах Жукова на мгновение промелькнуло нечто схожее с лютой завистью. Хотя нарком обороны и сам был предельно тяжелым, неуступчивым и властным человеком, выдержать в такой ситуации прямой взгляд Сталина он вряд ли смог.

— Продолжайте, — вкрадчиво, почти мягко предложил Верховный.

— Товарищ Сталин, в целом стратегия была выбрана верно, но мы переоценили себя, недооценили врага и плохо продумали тактику. Мы целились в верхушку пирамиды, а надо было сокрушать ее самое. Целиком.

— Уточните свою мысль.

— Мобилизация, товарищ Сталин. Экономическое оружие сработает, но для этого использовать его надо без ограничений. Мы рассчитывали, что текущие возможности военно-воздушных сил и промышленности с лихвой перекроют возможности английского авиапрома. Теперь на стороне Англии доминионы, соответственно нам нужно сделать следующий шаг и превзойти эту новую силу снова. На данный момент...

Штабист осекся, вздохнул и поправился:

— До последних событий общая численность Воздушного Фронта составляла четыре-четыре с половиной тысячи машин, численность колебалась в зависимости от потерь и рабочего списания. Это совокупно, в семи воздушных армиях, наших и немецких. Как видим, этого оказалось мало. Следовательно, нужно восполнить потери, понесенные после их... 'Якоря' и поднять численность Фронта еще минимум на четверть. С упором на дальние истребители и бомбардировочную авиацию.

— Товарищи, — негромко и с некоторой робостью воззвал Поликарпов. — Это невозможно! Авиастроительная промышленность работает на пределе, ведь британский фронт — далеко не единственный, кому нужна авиация. Если поднять план еще больше...

Нарком воодушевился и повысил голос:

— Это, конечно, возможно, теоретически. Но таким образом мы добьемся лишь некоторого превышения производства, процентов на пятнадцать, может быть двадцать. Сможем удерживать такой темп месяц или два, а затем достигнем предела выносливости работников. Технику начнет корежить брак!

— Поэтому я и сказал о мобилизации, — сухо напомнил Шапошников. — Это действие охватывает все сферы жизни государства. Увеличить производство необходимой техники за считанные месяцы возможно, равно как и подготовку летного состава. Невероятно трудно, но возможно. И, разумеется, эти усилия должны быть совместными. И нашими, и немецкими. В одиночку не потянем.

Поликарпов взмахнул руками в жесте не то отчаяния, не то протеста, но сказать ничего не успел.

— У вас есть необходимые расчеты? — спросил Сталин, четко обозначив, в каком направлении должна развиваться дискуссия.

— Да, — Шапошников наклонился и достал из портфеля, прислоненного к ножке стула, тонкую серую папку. — Есть.

— Это все, что вы можете предложить? — осведомился Верховный.

— Нет, товарищ Сталин. Не все.

К первой папке присоединилась вторая. Сталин не сделал ни единого жеста, не попросил передать документы, поэтому начальник Генштаба пока оставил тощую стопку у себя.

— Расширенный базис военного наступления потребует изменения, как стратегии, так и тактических приемов. Немцы подсказали очень интересный метод, на который их натолкнули действия на море...

Шапошников кратко изложил суть идеи. Сталин нахмурился, но скорее в глубоком раздумье, чем недовольстве или отрицании.

— Это посильно, — вступил в разговор Жуков. — И не потребует развертывания каких-то особых мощностей. Дешево и массово. Может сработать.

— Ракеты тоже были дешевы и массовые, — брюзгливо заметил Верховный. — Сколько тысяч мы их отгрузили немцам? И чем закончилось?

Впрочем, идея определенно увлекла Сталина, так что он не стал развивать претензию дальше. Генеральный секретарь задумался, откинувшись в кресле с высокой прямой спинкой и смотря в стену. После примерно минутного молчания он совершенно другим, очень спокойным и деловитым тоном произнес:

— Борис Михайлович, оставьте ваши записи. Вы свободны. Обсудите соответствующие вопросы с товарищем Жуковым. Только, пожалуйста, помните, что 'экономическое оружие обоюдоостро, и часто наносит одновременно себе такие же раны, как и противнику', — Сталин внезапно процитировал неуживчивого и точного в определениях Александра Свечина, одного из родоначальников советской стратегии, теоретика военной мобилизации.

— Завтра будем думать все вместе, с остальными ответственными товарищами — Маленковым и другими, — завершил совещание Верховный. — А вы, товарищ Поликарпов, останьтесь. Поговорим о самолетах.

* * *

— Конфузия у летунов вышла, — сказал Покойник, почесывая подбородок.

— И еще какая, — в тон ему отозвался Солодин, обозревая окрестности с видом орла на охоте.

Давным-давно здесь проходила железная дорога, построенная еще при царизме. Но после долгих лет верной службы началась Мировая война, после Гражданская. И так две нитки стальных путей пришли в запустение — грузоперевозки сначала сместились, затем вовсе прекратились, а после было сочтено целесообразным прокладывать новую трассу совсем по другому маршруту. Лес год за годом наступал на дорогу, вытягивая щупальца корней. Дожди облизывали рельсы ржавыми языками. Дорога ветшала и ржавела, приходя в запустение.

До тех пор, пока три месяца назад сюда вновь не вернулись люди. Теперь посреди леса, в отдаленных от городов, глухих местах, буквально из ничего возник полигон для тренировки личного состава очень особого и очень важного соединения, у которого не было даже номера. Только две коротких буквы.

'ГС'.

— Кстати, слыхал, как этот 'Ге' и 'Се' обозвали у тех... — Покойник мотнул головой в сторону, где на обширной вырубке возвышалась ровная линия одноэтажных деревянных домов. — 'Гнев Сталина'.

— Красиво обозвали, — искренне восхитился Солодин. — Прямо в точку попали. Пииты.

Трактор Иванович Покойник происходил из тульских крестьян. Почему семью прозвали 'Покойниками' давно забылось, а 'Трактором' назвал отец, за любовь к разным самодвижущимся машинкам. За пятьдесят лет крестьянский сын вырос в талантливого — от бога — механика, способного починить все, что угодно. Именно от Покойника Солодин перенял оборот 'веревочкой привязать, соплей приклеить' и именно Трактора Ивановича полковник вызвал в свое подчинение первым, исполняя приказ Сталина.

— Ну, да и бог с ними, и с 'Гневом', и тем более с летунами, — решительно сообщил Солодин. — Не наши заботы, своих хватает. Пока нет приказа об обратном, делаем, что должны.

— Зачем звал? — спросил Покойник. Небольшого роста, сутулый, он был похож на печальную обезьяну, но в узких глазах светились недюжинный ум и добродушие.

— Ты ведь любишь работу? — с дружеским ехидством вопросил инженер.

— Очень, я ее ем и сплю, — подозрительно отозвался механик. — Только у меня забот по уши, забыл?

— Нет, но сейчас ты мне нужен в другом месте.

По железке прогромыхал короткий состав, его тащил к ангарам трудяга 'ФД', пыхтящий и пускающий густой дым из трубы. Несколько вагонов с непонятными конструкциями были тщательно укрыты брезентовыми полотнищами и дополнительно закрыты маскировочными сетями.

— Пара не хватает, — машинально поставил диагноз Покойник. — Пароперегреватель винтить надо... Так что от меня надо то?

— Завтра едешь на границу с Польшей. Там груз из Германии.

— Чего? — не понял механик, почесывая в затылке. Короткий седой ежик скрипел так, будто вместо волос у Покойника была металлическая стружка.

— Завтра с утра я тебе вручу стопку разных предписаний и прочих бумаг. И поедешь ты с переводчиком и чекистами, будешь там технику принимать.

— Какую? — поняв, что речь идет о чем-то техническом, старый механик сразу успокоился, придя в состояние интереса и полной готовности.

— Мне нужны ихние танки, французские трофеи. Договорился с кем надо.

— Бисы , что ли? — не понял Покойник.

— Нет, А-Эм-Икс. Сороковые. Немцам не нужны, а нам пригодится.

— А, понял, это те, у которых вместо нормальной башни яйца какие-то. Я то приму, особенно если с переводчиком и состояние надлежащее... Но нам зачем?

— На них башен нет, то есть не будет, — задумчиво отозвался Солодин. — А нужны они нам, чтобы 'Гнев Сталина' гремя огнем, сверкая блеском стали, сеял страх среди врагов коммунизма. И вот, что нам нужно с ним сделать...

Часть третья

Ожесточение

'Экономическая сила страны сказывается не в качестве тех пушек и снарядов, которые она заблаговременно сложила у себя в амбарах, а в ее способности воспроизводить их в надлежащем числе во время самой войны'

Л.Троцкий 'Война и техника', 1915 год

Глава 24

Шейн отхлебнул еще глоток пива и подавил вздох.

Шотландцы... Если и есть кто-то более утомительный в общении, чем англичане, то это, безусловно, шотландцы. Буйные, шумные, всегда готовые поскандалить, подраться и хорошо выпить.

В минувшем году, во исполнение мобилизационной политики и сохранения общественного порядка, всем питейным заведения Королевства было предписано заканчивать работу в половине десятого вечера. В итоге после девяти часов в пабах начиналась вакханалия, когда припозднившиеся гуляки усиленно выбирали свою норму потребления. И если в более-менее приличных районах соблюдалась хотя бы видимость порядка, то здесь, на окраине Глазго, Шейну поневоле вспоминались 'ревущие двадцатые' родной Америки.