На глаз ставить диагнозы даже не пытался, но наполненные безнадежностью взгляды явно говорили — такое здесь не лечат. В глубине помещения была установлена высокая ширма, видимо, секция персонала. Собственно туда и направлялся ректор с присоединившимся к нему на полпути мужчиной в черном балахоне.

Я поспешил следом, невольно ловя тяжелые взгляды. Поравнявшись с очередной кроватью, словно наткнулся на невидимую стену, ноги буквально вросли в пол.

На постели сидела осунувшаяся женщина, держа в натруженных руках крохотную ладошку ребенка — дочурки лет шести. Встретившись взглядом с малышкой, я почувствовал подступающий к горлу тугой ком. В ее глазах еще теплилась надежда, густо замешанная на глубинной тоске и страхе. Никогда не видел такого пронзительного взгляда у детей.

— Господа целители, ну, сколько можно вас ждать? — раздался из глубины помещения голос чернорясного, который сопровождал ректора. — Тут вообще безнадежный случай, еще день-два и отмучается...

Рука женщины судорожно сжала крохотную ладошку...

Охренеть как девки пляшут. Это же ребенок! Что значит отмучается? Да, существовала категория "безнадежных" пациентов, которым назначали минимальную терапию, чаще — наркотические анальгетики, позволяющие уйти тихо, без мучений. Но это совершенно не применимо было в педиатрии и неонатологии. Там врачи боролись за жизнь до последнего вздоха, последнего удара маленького сердечка. Попробуй только кто заикнись о нецелевом расходе препаратов...

Почувствовал пристальный взгляд подошедшего сзади ректора. Он что-то спрашивал, но слова пролетали мимо, я сейчас находился далеко...

Начало двухтысячных, я только третий год как дипломированный специалист... Небольшой зал совещаний, смежный с кабинетом главного. Во главе стола вещает наш экономист, буквоед каких свет не видывал.

— Коллеги, — он постоянно обращался к нам так, хотя врачом не был ни по факту, ни по сути. Нужды пациентов для него лишь очередная графа в финотчете. — Господа, я повторяюсь еще раз, умерьте свои аппетиты. У нас плановый ремонт в админкрыле на носу. Так что, можете смело урезать свои заявки. Особенно вы, Семен Маркович, — он смотрит на заведующего детской онкологией, пожилого, заставшего еще войну и послевоенную разруху, но достаточно крепкого мужчину преклонного возраста. — Что это за транжирство? Сорок тысяч на промедол в месяц. Вы в своем уме? Я деньги не печатаю. Как хотите, но на наркоту в этом месяце ассигнований нет!

Хрусь! Тяжелый граненный стакан из которого старик только что мелкими глотками пил воду, разлетается по столу крупными осколками. Бумс! Оказавшаяся под рукой книга летит в финансиста, расквашивая нос, забрызгивая юшкой финансовые документы.

— Ты, куррва, будешь у меня свои отчеты жрать, пока не научишься срать доллярами, но в моем отделении, ни одна детская слезинка не упадет...

Да, ко многому можно привыкнуть, со многим смириться. Но смотреть равнодушно на детские слезы...

Финансист даже не успел дописать жалобу в облздрав, когда случайным порывом ветра занесло в приоткрытое окно его ауди несколько коробочек со свежими фекальными анализами из нашей лаборатории. Интересно, что подумали работники автомойки, обнаружив обосранный в прямом смысле салон...

Суки, нет на вас тут второго Семена Марковича. Сейчас бы сюда третий том анатомического атласа на восемьсот страниц и по морде, по морде.

Я переводил недоумевающий взгляд с равнодушно взирающих на детские страдания ректора Академии и подошедшего к нам священника. Хотя, насчет священника я бы поспорил. Это не равнодушие, скорее полное бессилие.

— Ее вообще лечить кто-то пытался? — осторожно поинтересовался я.

Ректор лишь передернул плечами, мол, нахрена, а платить кто за это удовольствие будет?

— Пытался, — неожиданно тихо произнес монах. — Силы мои, правда, не велики, только девочке стало еще хуже...

Так, вот это интересно... Сильно сомневаюсь, что к своим годам эта малышка умудрилась обзавестись сколь серьезными проблемами со здоровьем.

Я внимательно смотрел на виновницу торжества, безуспешно пытаясь зацепиться глазом хоть за что-то для предварительного диагноза.

Хоть хирург, хоть стоматолог, а дифдиагностику знать обязан, вдалбливали нам в институте. И вдалбливали от души, со всей основательностью. Каким бы очевидным не бывает диагноз, твердил лектор, скрытое никогда не бывает явным. Пытаясь излечить изжогу, можно прохлопать ушами прободную язву или камни в желчном.

А у меня тут вообще первичный пациент. Ни истории болезни, ни амбулаторной карты.

Я приступил к беглому осмотру. Ректор с помощником в процесс не вмешивались. И на том спасибо.

За исключением странной худобы, никаких внешних признаков болезни я не видел. При пальпации, задавая один и тот же вопрос: "Больно?", в ответ получал лишь отрицательное покачивание головки. Все, моя фантазия исчерпалась. Ни ощупывание живота, ни выслушивание сердца и легких никаких отклонений не показало.

— Как тебя звать хоть, горе луковое? — поинтересовался я у девчушки, опустившись на край лежака. Та только грустно улыбнулась.

— Господин лекарь, простите ее, он не может ответить, — вклинилась женщина. — Четвертый день ничего не может съесть, а теперь даже говорить больно стало...

— Чего??? — я даже опешил от такого ответа. Ну не идиот? Перебрал в уме весь учебник Комаровского по педиатрии... Вот что мешало сразу спросить о жалобах? Все — долбанные стереотипы. Темные люди... Не имеют представления о нормальной медицине...

Склонившись над ребенком, что бы ощупать шейные лимфоузлы, я аккуратно прикоснулся пальцами к тонкой шейке.

— Твою ж... — я еле сдержался он крепкого словечка. Пальцы, словно коснулись раскаленного металла. Я аккуратно поднес тыльную часть ладони, готовый в любой момент убрать руку он дикого жара. Нет, нормально, обычная чуть теплая кожа. Вот только повторив попытку, я даже не прикоснувшись, почувствовал резкое повышение температуры.

— Малышка, можешь открыть рот? Только пошире... — попросил я, осененный внезапной догадкой.

Даже света, падающего из небольшого окошка, расположенного почти над лежаком малышки хватило рассмотреть невероятно увеличенную миндалину. Я с трудом удержался от изумленного возгласа. Странно, что она вообще дышала свободно. Отекший красный рыхлый узел перекрывал большую часть просвета зева. Озадачило другое. Даже идей нет, какая зараза способна вызвать вот такое. Мононуклеоз? Нет, остальные лимфатические узлы в норме. Абсцесс? Так нет температуры. Дифтерию отмел сразу, уж пленки струпа я бы не проглядел.

— Рыбу ели? — неожиданно спросил я.

— Как вы узнали, господин лекарь? — уставилась на меня ошеломленная женщина. — Старшие сыновья несколько дней назад порадовали уловом...

— Ну да, если бы не такой сильный отек, усилившийся в разы после попытки лечения, я бы давно углядел торчащую из глубокой лакуны крупную кость.

Похоже, и здешнего батюшки коснулась длань божья. Хорошо — самым краем, так зацепила по темечку, иначе спасать уже было бы некого. Дать бы ему по одному месту, за отсутствие клинического мышления... Ладно, ведь старался, да еще и от чистого сердца, денег то у них на целителя точно не было.

Я-то сразу смекнул, что животворящее исцеляющее воздействие — штучка еще та, с двойным, а то и с тройным дном. Мощнейший импульс неясной этиологии в разы ускоряет все естественные процессы в точке приложения. А чем реактивное воспаление не естественный процесс? Нормальная защитная реакция, только, помноженная на бесконечность в нашем случае.

И как эту кость теперь извлечь? Нет пинцета, да ладно... И что теперь, вешаться? Можно подумать, мы никогда суши не пробовали. Да я этими палочками не только все до единой рисинки умудрялся с тарелки собирать, даже соевый соус хлебать научился. А чего добру пропадать, если уплачено.

Пару ручек в каморке за ширмой нашли без труда. А как же, и тут бюрократия. Учет прихода-расхода, вернее, убытия в мир иной. Вот шас опять не сдержусь...

Были бы ручки обычные, шариковые — был бы конфуз, а так, жесткие металлические перья, явно продукт местных ювелиров, уверенно зафиксировали торчащий зазубренный кончик.

Девчушка, сохраняющая поистине олимпийское спокойствие во время более чем неприятной процедуры, аккуратно сглотнула вязкую слюну и зачарованно уставилась на меня голубыми глазенками. На губах проступила робкая улыбка.

— Почти не больно, — удивленно прошептала она слегка осипшим голосом.

— Это божественное озарение... Вы словно знали, где зерно болезни скрывалось, — пораженно пробормотал ректор. Оказывается, всю микрооперацию он простоял за моей спиной.

Божественное оху..., прости господи, не к месту будет сказано, на святой земле стоим. Но рифма сама на язык прыгнула. Вот поменьше бы на озарения полагались, и хоть изредка мозг включали, глядишь, дважды два и сложили.

— Скорее, почувствовал, — пробормотал я, озадаченно рассматривая подушечки пальцев. Нихрена себе, какой у меня девайс есть.

— Кхм... — неожиданно замялся здешний батюшка. — Наверное, это прозвучит слишком нагло, но я хочу просить вас о милосердной помощи. Не могли бы вы взглянуть на других страждущих. Быть может свежий взгляд хоть немного сможет пролить свет на суть снедаемой их хвори?..

Чегось? Вот завернул... И как он себе это представляет?

Стоит мне уподобиться Захарьину, который в свое время стал основоположником анамнестического метода обследования, боюсь, с меня уже не слезут. Хотя, свалить по-английски, тихо хлопнув дверью — не вариант. Да и директор Академии как то косится странно, в он — фигура знаковая, уверен, протекция такого человека пригодится еще не раз.

Да ладно, от меня не убудет. Подкину ему пару диагнозов.

Пройдясь по условному коридору, я остановился у первой "жертвы". Желтые склеры и такого же оттенка кожа делали его похожим на китайского диверсанта-сумоиста, ибо веса в нем было под центнер. Тут и без осмотра с диагнозом понятно.

— Проблемы с печенью, возможно камни. — Я надавил пальцами в правом подреберье, проверяя симптом Керра, опять почувствовав странный жар, хотя куда слабее, чем в случае с девочкой.

— Ох-х, — протяжно выдохнул мужик, — как нож в печенку всадили.

— Таки камни. Чревоугодие — смертный грех. Я к тому, что жрал бы меньше, пожил подольше.

Следующий...

Тяжелая одышка, синюшные губы, бледная кожа, выраженная пульсация каротид (яремных вен). Ну, здравствуй, собрат по несчастью. Сердечку хана? Судя по преклонному возрасту, поражение аортального клапана не врожденное. Похоже, как и у меня, простуда пошла не в те ворота. Не жилец...

— Сердце. Скорее — последствия переохлаждения и простуды...

Я отвел целителя в сторону.

— К сожалению, оба — потенциальные смертники. Второй — так вообще не жилец. Может неделя, может месяц, пока сердце не откажет... Первый... — я ненадолго задумался, — если камень выйдет, еще поживет, но это врядли. Лечить даже не пытайтесь, только хуже будет.

Ректор сейчас напоминал краба с базедовой болезнью.

-Но откуда... Мы только догадывались... Понять, то божья кара или слабость тела — уже достижение.

А что, так можно было? Ну вот, блин, и нафига так палился, спрашивается.

Граф Задорожный уже направил свои бразды к следующей жертве...

Да ну вас в баню, товарищ профессор, я вам доктором Хаусом не нанимался. Тому хоть конфетки веселые давали нашару. Кстати, а время то к обеду движется.

Пользуясь этим благовидным предлогом, я свинтил из этой богадельни.

Не-не, и провожать не надо, и без кареты обойдусь, здесь всего-ничего, четыре квартала. Как раз аппетит нагуляю и проветрюсь, а то думы что-то мрачные совсем.

Вот как так-то, — пытался понять я, медленно продвигаясь в сторону городского особняка, — еще старик Гиппократ, что жил на острове Косс в восточной части Эгейского моря сразу после того, как там вымерли динозавры, вывел первый постулат медицины — "Не навреди". И было это ой как задолго до осознания сути болезней. Ведь аускультация и пальпация — его метода. Пальчиком потыкал, ухом приложил и сразу ясно, стоит лечить, или проще сразу харакири сделать. А как вы хотели, тут вам не там. Пенсионного фонда и инвалидских удостоверений тогда не было, а лишний рот никому не в радость.

А эти Григории Чудотворцы, лезут и лезут, лезут и лезут своими шаловливыми ручками куда надо и не надо. Еще матушка молодого барона в своем дневнике писала: "Лечебное наложение рук при внутренних болях вредно и часто приводит к усилению хвори". Вот-вот. Что понос, что запор, придут, рукой поводят над животом, получат таксу по прейскуранту, а там кишки хоть бантиком завязывайтесь.

Методичку им написать, что ли. "Показания и противопоказания к лечебному рукоприкладству".

— Как дела, сын? — поинтересовался старший Корнеев, стоило мне переступить порог дома?

— Хреново, — буркнул я, направляясь к почти сервированному для обеда столу.

— Что, эксперимент не удался? — обеспокоенно спросил он, оценив мою озадаченную физиономию.

— День не удался, — печально вздохнул я, все еще находясь под впечатлением от печальной картины. Ну да, бесплатная медицина, она такая.

— Отец, а разве лекари бывают простолюдинами? — озвучил я один из крутящихся в голове вопросов. Слышал, любой лекарь-простолюдин получает в дар боярское звание, ибо негоже простым людям пользовать людей знатных. — Процитировал я где-то вычитанную или услышанную фразу.

— Это ты о чем? — не понял барон.

Я рассказал о святом отце.

— Так, то — лекарь. Что б таким званием зваться, надо академию окончить да экзамены лекарской коллегии сдать. А то всякие шельмы будут честным людям головы дурить. Сам говоришь — поп он. Соображаешь? Поп — аристократ? — барон хохотнул, — это был бы самый обсуждаемый моветон в светском обществе. А то, что есть какой-то дар, так он у многих есть, только пользоваться они им нормально не могут. Так, пшик, а не дар.

Во-во, я пока тоже "пшик". Только с выбрыками...

Мне все никак не давали покоя странные ощущения, возникшие при осмотре пациентов? Откуда этот обжигающий жар? Дикий выверт природы, расположившей чувствительные рецепторы инфракрасного излучения в кончиках пальцев? Это многое объяснило бы... Ведь существуют в нашем мире флейвористы, или попросту — нюхачи, способные различать тысячи оттенков разнообразных запахов. Те же летучие мыши улавливают ультразвук, что музыку слушают. Только не все так просто. Уж гиперчувствительность к теплу я давно бы зафиксировал. Тогда что? А может... Нет, тут без проверки не обойтись. Пожалуй, стоит вернуться в эту богадельню, пока мозг не свернул от безумных гипотез.

— Спасибо, — поклонившись, я встал из-за стола.— Пойду, прогуляюсь, обед растрясу...

— Ну-ну, — пробормотал барон, мазнув взглядом по моему едва на треть опустевшему блюду.

Второй раз нырнув в полумрак местного хосписа, я оглядел мрачное помещение, почувствовав прилив радости, обнаружив пустующую койку маленькой пациентки.

При моем появлении десятки взглядов, с неожиданно проснувшейся в них надеждой, уставились на меня, вызвав не малое смятение. Простите, люди добрые, но запас чудес на сегодня, похоже исчерпан. Моего желания явно маловато, что бы справиться с явно хирургической патологией.