В конце февраля 1787 года шлюп тайно вышел из порта Копенгагена и отправился на север через незамерзающие даже в самую стужу проливы, впрочем как и Северное море у побережья Дании из-за теплого течения Гольфстрим. Крались как тати — или ночью или в густом тумане, — днем же скрывались в шхерах, нередко попадавшихся в скалистых берегах. Лишь через неделю выбрались в открытое море, там уже шли без остановки, обходя встречные, а иногда и попутные суда, чьи бы они ни были, да и держались поодаль берега. Зашли в нужный залив без особых проблем, хотя Лексея обеспокоило количество находившихся здесь судов — почти десяток на сравнительно небольшой акватории. Спрятались в небольшом гроте на пустынном островке, стали ждать условного знака с берега. На третью, крайнюю, ночь наконец-то увидели мигающий свет фонаря, капитан собрался дать команду идти к нему, но мичман остановил — в последний момент почувствовал идущую оттуда опасность.
Прошел час, эмиссар принца уже стал возмущаться — там люди ждут, а мы тут стоим! Еще дважды с берега повторяли условный знак, а Лексей продолжал сторожиться — тревога никуда не уходила. И вот сразу после третьего сигнала с той стороны раздались крики и выстрелы, хорошо слышные на воде. Всем стало понятно — посланец повстанцев попал в засаду, хорошо, что сами туда не угодили! Капитан не стал медлить — скоро, едва рассветет, сюда заявятся те, кто должен перехватить груз, — отдал команду уходить обратно. Пробирались, можно сказать, на цыпочках мимо стоявших поперек залива кораблей, шли на веслах, с опущенными парусами, лишь когда выбрались на открытое пространство, все — от капитана до матроса, — вздохнули свободно, пронесло!
Сомнений не оставалось — без предательства не обошлось, хотя готовили операцию в строжайшей тайне. Кто-то или в окружении принца или среди местных заговорщиков прознал о ней и сообщил врагу, а тот попытался захватить золото и едва не добился успеха. Кто в том виноват — пусть болит голова датских чинов, сам же Лексей отчасти был доволен — авантюра провалилась не по их вине, так что русские тут ни причем, свои обязательства выполнили в полной мере. Вернулись тем же порядком — секретность никто не отменял, — доставили в столицу датского эмиссара с его ценным грузом в целостности и сохранности, сопроводили в королевский дворец. Принц к тому времени уже знал о провале операции, только не ведал, что с грузом — спасли его или нет. Так что возвращение немалого состояния стало для него хоть каким-то утешением после краха давно лелеемого им плана с захватом прежних земель. От щедрот своих выдал русскому экипажу за труды и риск пятьсот ригсдалеров — в рублях примерно столько же, — на всех, а не каждому!
В Санкт-Петербург вернулись в начале мая, к этому времени Финский залив уже освободился ото льда, но по Неве еще встречались небольшие льдины из Ладоги. Судну они не представляли опасность, так что поднялись до самой пристани и поставили у причала, завершив почти четырехмесячный поход. Капитан со штурманом вскоре убыли в Адмиралтейство, отчитались самому Чернышеву о случившемся в несколько затянувшемся плавании. Тот по ходу доклада что-то уточнял, а когда пошла речь о незапланированном участии в чужом заговоре — выматерился или, как в недалеком будущем императрица скажет адмиралу Чичагову за подобное выражение, — заговорил 'морским' языком:
— Этим еб... датчанам лишь бы на чужом горбу проехаться. Пид...сы, ишь что удумали — нас подставить! Хре.. им, пусть выкусят — вице-президент показал неприличную фигуру из трех пальцев, после продолжил: — но вы молодцы, поступили верно и осмотрительно. А этот муд..к, сколько золота вам дал — пятьсот гребаных далеров? Это на каждого выходит четвертак — да за такие деньги я посс... за него не стал бы!
На последние слова генерал-фельдмаршала Лексей усмехнулся про себя — как раз сие дело он сотворил, пусть и непреднамеренно. Главное же для него — все обошлось ладом, начальство не попеняло за вынужденное самоуправство, даже похвалило. О прерванном взыскании Чернышев не поминал, напротив, наградил двухмесячным отпуском и достаточным для разумного провождения денежным пособием. Впрочем, не только его, а всего экипажа шлюпа, к которому теперь мичман приписан постоянно — но не столько штурманом (как само собой разумеющимся — кто же еще будет вести корабль!), а помощником капитана. И еще добавил на прощание: — После отпуска вас ждет новое задание, так что гуляйте, но о деле знайте!
Где и как провести нежданный отпуск — Лексей голову не ломал. Оставаться в столице и пуститься в разгул желания не имел, решил проехаться по своим угодьям — в поместье, дарованное с титулом, а также в село Бобрики, откуда и повелась его фамилия. Долго сборы не затянулись, через неделю на нанятых дрожках отправился в путь. Покупать коня и ехать верхом, как обычно путешествовали молодые дворяне, не имело смысла — все равно скоро в море, зачем лишние траты — а так отдал пять рублей и никаких забот о коне и его пропитании! Дрожки были с рессорами, потому особо не трясло на ухабах недавно просохших дорог. Ехали неспешно, вместе с торговым обозом — так все же спокойнее, лихие люди на дороге не перевелись. Дней через десять добрались до Твери, а от города всего через десяток верст находилось его поместье Василево неподалеку от речки Тверца — левого притока матушки-Волги.
Поездка на дрожках
В Тверь не въезжали, свернули с тракта налево и по проселочной дороге добрались до неширокого — чтобы только разъехаться встречным повозкам, — деревянного мостика через Тверцу и уже по той стороне реки вскоре подъезжали к усадьбе. Лексей с понятным любопытством разглядывал окрестности — он уже на своей земле, — густой лес вдоль берега и рощи поодаль, пустые, пока еще не распаханные поля, небольшая деревня вдоль дороги из двух десятков изб. Из поместной грамоты знал, что на его владениях две деревни и село при усадьбе, в которых проживают чуть больше трехсот душ, а общая площадь всех угодий составляет около пятисот десятин. По местным меркам поместье среднее, есть намного крупнее, как у князей Куракиных — более тысячи крепостных и две тысячи десятин, но много — где-то каждое пятое, — с одной деревенькой в двадцать — тридцать душ, часть дворян вообще без поместья.
Лексей прежде всерьез не задумывался о своем статусе владельца земель и крепостных крестьян — как-то проходило мимо сознания, да и заботы у него были совершенно иные. Теперь же, видя воочию, не знал, как же относиться к такому достоянию, особенно к людям, ставшим, по сути, его рабами. У них нет никаких прав, даже на жизнь — хозяин мог запороть до смерти и не нести никакую ответственность. Та же известная всем Салтычиха попала под гнет закона не из-за того, что погубила более сотни крепостных, а за покушение на жизнь дворянина. После каких-то сомнений и раздумий новоявленный помещик решил для себя — он будет добрым хозяином, но давать свободу и землю своим людям не станет, слишком неуместным и неразумным покажется всем такой поступок. Правда, вставал вопрос — как же он, находясь на службе, сможет хоть как-то повлиять на здешние дела. Так и не найдя ответа, махнул рукой — жизнь покажет, что сейчас ломать голову!
От дороги к усадьбе вела узкая дорожка, когда-то выложенная камнем. Сейчас же от него остались разрозненные куски — видно, давно не ремонтировали. Да и сами строения казались запущенными — дранка на стенах местами ободралась, черепица на крыше кое-где отлетела, окна не крашены, хорошо еще стекла на месте. Барский дом выглядел довольно заурядно — одноэтажный бревенчатый, над средней частью небольшой мезонин. Каких-либо украшений, обычных в других усадьбах — колонн на входе, барельефов, лепнины, уж не говоря о статуях или портиках, — не было и следа, похоже, прежний хозяин или не следовал общей моде или, что вероятнее, не мог позволить себе роскошества. Невольно возникал вопрос — не в убыток ли себе принял этот дар? Хотя, собственно, выбора ему не дали — вручили с баронским титулом, — но уж маменька могла порадеть за родного сына!
Дворянская усадьба
На лужайке перед входом когда-то был цветник, осталась от него дикая поросль. Парк за домом также представлял запущенность — деревья переплелись ветками, кустарники давно не стрижены, разрослись неприглядно. Лексей невольно вздохнул — это же сколько трудов, а главное, денег надо вложить в усадьбу, чтобы привести ее в приличный вид! Когда дрожки уже подъехали к парадному крыльцу, из дверей появилась немолодая пара — мужчина в потертом кафтане, знавшем лучшие времена, и женщина ему под стать — в старом, но ухоженном платье. Они поспешили к сходящему с дрожек офицеру, низко склонили голову перед ним, потом мужчина представил себя и напарницу:
— Ваше благородие, я дворецкий, зовут Никифором. А это моя супруга Матрена, она ключница, так же кухарка. Из прислуги мы только двое, остальных продали, когда имение отписали у барина за долги. Стараемся по мере своих сил сохранить как прежде, но из казны дают слишком мало — сами видите, как вокруг все ветшает.
Мичман сказал о себе: — Я новый хозяин поместья, барон Бобринский. Можешь называть меня Лексеем Григорьевичем, — после задал беспокоящий его вопрос: — Скажи-ка, Никифор, прямо, без лукавства — откуда долги? Неужели нет дохода от сих владений?
Старый слуга замялся, не решаясь сразу ответить, но под строгим взглядом барона все же вымолвил:
— Не следует слуге говорить хулу о прежнем барине, но возьму грех на душу — мот он и картежник. За десять лет прокутил и проиграл все до последней рубахи, заложил имение под проценты и не смог вернуть долг. Казна выкупила, а самого отправили в Сибирь. Хозяйство запущено, в деревнях разруха, а ведь раньше, при отце молодого барина, жили припеваючи, возили хлеб и овощи на ярмарку.
— Понятно, Никифор, — задумался новый хозяин, после высказал: — Пусть жена твоя поможет моему кучеру оправиться, после покормит, а мы с тобой обойдем усадьбу — посмотрим, что надо с ним предпринять. А потом, после обеда, объездим деревни, поговорим с людьми.
Весь свой отпуск Лексей провел в поместье — не хватило времени хотя бы на день съездить в Бобрики. Вызванные мастера из Твери приводили в порядок усадьбу, перестроил с ними фасад по своему вкусу, нанял садовника восстанавливать цветник и ухаживать за парком, посадил плодовые саженцы в будущем саду. Со старостами деревень и села определил нужные средства и материалы для вспашки и сева — от плуга до семян, — а также племенных коров и бычков для восстановления стада и еще много другого, что потеряли из-за мотовства предыдущего хозяина. Все нужное закупали на ярмарках в Твери и Торжке — Лексей сам ездил туда, — истратил все имевшиеся у него деньги, взял еще ссуду в заемном банке. Всего ушло около десяти тысяч рублей, но посчитал нужным пойти на эти траты — они должны были окупиться за два-три года. Перед отъездом оставил необходимый запас на возможные расходы и обязал старост по осени подготовить отчет — зимой, после окончания навигации, обязательно наведается и проверит.
Иногда, в нечасто выпадающий досуг, Лексей поражался себе — вел как заправский помещик! Вникал в проблемы и заботы своих владений, заглядывал во все уголки не только усадьбы, но и дальних угодий, своими ногами исходил поля и леса. Причем исполнял хозяйственные нужды с охотой, даже почувствовал вкус. Возможно, в том проявилась забота о людях, зависимых от него, или сказалась увлекающаяся натура — примерно также он загорелся морем. Как бы ни было, бросать все начатое уже не мог, дал себе зарок проследить и, может быть, развить, если выдастся время, да и нужные средства. Уже продумывал планы землеустройства по-новому, с тем же многопольем, поливными каналами, внесением удобрений, высаживанием новых культур — картофеля, помидора, кукурузы. Только понимал — сейчас реально не до того, служба важнее подобных проектов, они оставались мечтами в неопределенном будущем.
Как ни был занят молодой человек делами поместья, но случился у него роман с юной девицей — дочерью директора народного училища Сумарокова. Сам он был из незнатных дворян, даже не имел поместья, лишь небольшой дом в тихом районе Твери. Так что никакой корысти в ухаживании молодого офицера за, по сути, бесприданницей не имелось, только сердечная склонность. Встреча произошла случайно — Лексей приехал в город по своим нуждам и на одной из улиц увидел девушку, идущую навстречу по деревянному тротуару. Особо к ней не приглядывался — мало ли кто гуляет по городу, — лишь скользнула мысль: — приятная на вид, с такой не зазорно на люди выйти. Неожиданно она отступилась, едва не упала, а потом потянулась к лодыжке — похоже, подвернула ногу. Конечно, офицер не мог оставить без помощи девицу, велел кучеру остановиться, соскочил с дрожек и подал руку стоявшей на одной ноге страдалице.
— Милая барышня, давайте я вам помогу. Разрешите представиться — мичман Бобринский, можно просто Лексей. Если не против, то отвезем вас домой — только скажите, куда, — галантно обратился молодой человек, после поправился: — Хотя нет, лучше к доктору, пока нога не распухла. Вы знаете кого-нибудь из них? Сам я недавно здесь, собственно, ни с кем не знаком.
Девушка засмущалась, даже потупила взгляд, потом все же ответила:
— Благодарю вас, Лексей. Меня зовут Машей, Сумарокова. А доктор рядом, на соседней улице, мы тоже там живем. Ехать вот туда, сразу за углом поворот.
Сделала шаг за поддерживающим ее офицером, после охнула от боли и встала, сказала, чуть не плача: — Лексей, я не могу идти.
Кавалер все понял, проговорив: — Разрешите, — поднял девушку на руки и понес к дрожкам. Та вся покраснела, но не стала вырываться, лишь оглянулась по сторонам — не видит ли кто ее нескромность. Лексей даже не чувствовал веса хрупкой барышни, понес легко как перышко, а та обхватила его шею, невольно прижимаясь к нему. Парня будто обожгло изнутри, нежное девичье тело пробудило мужское естество — минуло уж два года, как не имел женщину. С трудом подавил желание прижать Машу покрепче, бережно донес до повозки и усадил на сиденье, после сам уселся рядом. Через некоторое время опять же на руках внес девушку в дом доктора, дождался, пока ей обработали и перевязали пострадавшую ногу, отвез к ее дому. Надо было видеть лицо матери девицы, когда она открыла на стук дверь — ее родная дочь на руках какого-то офицера и обнимает его!
Конечно, все случившееся вскоре выяснилось, но Ирина Петровна никак не могла отойти от перенесенного потрясения — смотрела на дочь и гостя с изумлением, как будто они на ее глазах занимались любовью. Лексею ее мысли и эмоции были понятны — для провинциальной дамы в тихом городе, пусть и губернском, такое проявление физической близости стало шоком, а единственно возможным выходом для него — немедленно жениться на обесчещенной дочери! Тем более, что этот факт стал достоянием соседей, видевших процесс внесения ее Машеньки в дом каким-то мужчиной! Вслух, разумеется, не сказала, но в ее глазах читалось без труда, так же, как и вопрос — что он собирается предпринять? Лексей же вежливо попрощался, отказавшись попить с ними редкого чая — сослался на неотложные дела, — но пообещал навестить в ближайшие дни.
