Интересное2

— Это противоречит всем законам! Даже законам военного времени! Это хуже, чем убийство безоружного!

— Убери ее. — Золкин перевел взгляд на сопровождавшего Еремину офицера. — И шприцы принеси, у санинструктора есть, сами справимся.

— Это не сработает! Там еще электростимуляция мозга была предусмотрена! Вы спрашивали, что там за полукруглые приборы…

— И вы ответили, что не знаете. Вас вдруг осенило?

— Я прочитала. — Еремина подняла тетрадь. — Технический раздел я поняла.

— Ничего, этот обойдется без электростимуляции. Если не сработает, второго подключим к аппарату.

— Это… безобразие… средневековье какое-то… живодерство!

Эти возгласы донеслись уже издалека. Помощник Золкина увел доктора к одной из полуторок, отнял сумку и тетрадь, усадил в кабину, а к двери приставил бойца. Алевтина обхватила себя руками и демонстративно отвернулась, как бы не желая иметь ничего общего ни с кем. Ни с «живодерами», ни с теми, кто молчал, не пытаясь им помешать или хотя бы возразить.

— Вы чего хотите добиться, какого эффекта? — спросил Филин.

— Любого. — Золкин пожал плечами. — Это, кстати, в твоих интересах. Если фриц озвереет и полезет в драку, твой рассказ о прорыве получит косвенное подтверждение. А если мы потом не сможем убить его тремя очередями — я возьму обратно все, что про тебя наговорил.

— Я категорически возражаю! — У палатки, превратившейся из полевого помещения для допросов в полевую же лабораторию, вдруг появился подполковник Стасенко.

Это становилось его визитной карточкой — появляться неожиданно: то внутри вагона, то рядом с ним, уже опрокинутым, то в километре от него посреди чистого поля. А в момент стычки с немцами-окруженцами подполковник, наоборот, внезапно исчез и вновь материализовался, лишь когда бой закончился. Теперь Стасенко вырулил из-за палатки, хотя никто не видел, как он туда зарулил.

— Против чего конкретно? — спокойно спросил Золкин. — Тоже пожалели врага? Доктора я понимаю, она давала клятву советского врача и не может навредить даже немцу. А какой мотив у вас, подполковник?

— Вы не имеете права проводить опыты… без согласования с командованием! — Стасенко оказался пустословом, но не таким уж глупцом, выворачивался из любых ситуаций достаточно ловко. — У вас нет на это полномочий! Добытые нами трофеи, несомненно, имеют высший уровень секретности и разбираться с ними должны компетентные специалисты. То, что вы собираетесь сделать, — самоуправство!

— Вот оно что. — Майор Золкин обозначил на губах холодную усмешку. — Изучение захваченного поезда некомпетентными лицами — это нормально, а опыты с содержимым трофея — самоуправство? Раздвоение нормы получается, подполковник. Или вы готовы признать, что тоже превысили свои полномочия? И что ваше желание потешить самолюбие привело к утрате важного секретного трофея?

— Я… — Стасенко побагровел и покрылся потом. — Я не думал, что это… секретный трофей. Поезд как поезд… я думал… там матценности. Немцы много их вывозят в Германию. Горит земля под ногами у фашистских грабителей!

— Стой. — Золкин поднял руку. — Раз, два. Попытка перехватить награбленное и отправить пару вагонов тихой скоростью в глубокий тыл на свое имя — тоже повод для уголовного дела. Куда ни кинь, всюду клин, подполковник. Но я дам тебе шанс. Просто заткнись, сядь в машину рядом с докторшей, и я все забуду.

Стасенко утер со лба крупный пот и покорно кивнул. Было глупо надеяться, что подполковник решит стоять за советскую мораль до конца, но Филин рассчитывал, что замполит продержится чуть дольше. Хотя бы минут пять. Что могли дать эти пять минут? Никита не имел четкого ответа, но его мучило предчувствие какого-то озарения. Оно давно подкатило, но никак не могло оформиться во внятную мысль. Филину требовалось еще хотя бы немного времени на размышления, а если точнее — на интуитивный поиск разрешения возникшей проблемы.

— Товарищ лейтенант! — вдруг раздался вопль поставленного у полуторки бойца. — Санинструктора сюда! Быстрее!

— Что? — Пожилой лейтенант обернулся и вопросительно вскинул брови.

— Там эта… докторица… припадок у нее какой-то!

— Вот черт!

Лейтенант побежал к машине, и следом припустили все, кроме Золкина и Стасенко.

Капитан Филин пришел к финишу первым. Он рывком распахнул фанерную дверцу и едва успел поймать выпавшую из кабины Еремину. Левый рукав ее гимнастерки был закатан, а в правой руке доктор крепко сжимала шприц. Глаза… эти чудесные васильковые глаза, во-первых, превратились в черные с тонкими синими каемками между широченными зрачками и белками, а во-вторых, были широко раскрыты и смотрели куда-то в неведомую даль. По телу Алевтины то и дело пробегали судороги разной частоты и амплитуды, кожа сделалась бледной и липкой. Дышала Еремина тоже как-то судорожно, не ритмично. Наверняка что-то в этом роде творилось и с пульсом. Филин попытался его нащупать, но не сумел.

Никита осторожно положил доктора на землю и приподнялся, выискивая взглядом санинструктора. Молодой солдатик с большой санитарной сумкой оказался уже на подходе, но с первого взгляда стало понятно, что толку от него будет ноль целых, ноль сотых. Перевязать, наложить жгут или шину он, возможно, умел. Что-то более сложное — вряд ли. Филин подался навстречу, ловко снял с бойца санитарную сумку и быстро изучил содержимое. Что искал — сам не понимал. Нашатырь?

«Мне же помог очухаться, надо попытаться», — решил капитан и сунул под нос Ереминой темную склянку.

Зелье не помогло. Во всяком случае, Алевтина не пришла в себя. Но дышать стала ровнее, это факт. И судороги вроде бы пошли на убыль.

Филин собрался применить нашатырь еще раз, но его руку перехватил Жданов.

— Убери эту вонючку. Сама справится. Видишь, розовеет. И зрачки сужаются.

— Воды надо, — рядом с Филиным наконец-то присел ефрейтор Покровский. Пока шло офицерское совещание, сдобренное допросом пленных и приправленное скандалом с Ереминой, Алексей предпочитал держаться в сторонке. Теперь же снова очутился рядом с командиром. — Очнется, пить захочет.

— Имеешь опыт? — Майор Жданов взглянул на Покровского неодобрительно.

— Рассказывали. — Ефрейтор опустил хмурый взгляд и зафиксировал его на выпавшем из руки Ереминой шприце.

Филин краем глаза заметил, на что уставился Покровский. В стеклянном цилиндре шприца оставалось еще не меньше половины набранной в него жидкости. Видимо, зелье подействовало на Алевтину прямо в процессе введения, что называется «на игле», и полную дозу она не получила. Это обнадеживало.

— Найди какой-нибудь футляр, — негромко, одному только Покровскому сказал Никита.

Ефрейтор кивнул, незаметно подобрал шприц и на время исчез.

— Придержать бы ее, — проронил пожилой лейтенант. — Кто знает, что у нее в голове сейчас? И что потом будет. А если буйной сделается? Еще машину помнет.

— Она ж фанерная у тебя.

— Это двери, а капот, а крылья?! Фара и так одна, если снесет, как поедем?

— Ладно, не гунди, придержим, — пообещал Жданов. — Филин, тебе поручается. Покровский молодой еще, а мне уже поздно девок лапать.

Рядом с Никитой снова присел Покровский.

— В пробирку слил, — тихо доложил он. — Шприц в кабине бросил, на пол, чтобы вопросов не возникло.

— Все правильно сделал. Храни пробирку как зеницу ока и молчок.

— Понятно, что молчок. — Ефрейтор вдруг встрепенулся и повысил голос. — Командир, держи ее!

Покровский дал подсказку вовремя. Алевтина вдруг выгнулась дугой и неприятно заскрежетала зубами. Филин навалился сверху и прижал ее к земле всем своим весом. Доктор дернулась еще пару раз и затихла. Никита ослабил нажим, но отползать в сторонку не спешил.

— Сойди с меня, — вдруг едва слышно шепнула Еремина. — Или заставлю жениться.

— Я готов, добровольно. — Филин поднялся. — С возвращением. Как самочувствие?

— Полно тебе… с мертвым о здоровье… — Алевтина глубоко вдохнула и медленно выдохнула. — Вижу плохо. Будто бы на солнышко насмотрелась. И слабость… шевельнуться не могу.

— То есть рискнули вы напрасно? — За спиной у Жданова появился майор Золкин.

Следом за майором приковылял понурый, словно побитый пес, подполковник Стасенко.

— Я была вынуждена рискнуть.

— Спасая пленного немца? Вы понимаете, как это звучит?

— Нормально звучит. Я не пленного спасала. Я вас спасала. Совесть вашу. Облик человеческий.

— Вот спасибо! — ехидно хмыкнув, воскликнул Стасенко.

— После войны поблагодарите. Сейчас это странно звучит, но потом вы поймете.

— Сейчас нам важно понять другое, — на Золкина скрытая моральная составляющая ситуации не произвела впечатления. Он обвел вопросительным взглядом всех, кто был в курсе дела. — Расчетного эффекта мы не получили. В чем проблема? Ведь теоретически смесь такая, что мертвого в бой поднимет, но доктору Ереминой она не придала ни сил, ни смелости, ни бесчувственности.

— «Мертвого в бой»? — Филин наконец поймал озарение и упаковал его в короткую мысль. — Может, так и было?

Глава 7

Наши дни, Москва

Из рецензии журнала «Кино и театр СССР»

Алена упрямо открывала окна настежь всю вторую половину января и весь февраль. Когда становилось невыносимо холодно, Леонид их закрывал, но через час она снова распахивала хотя бы одно, в спальне. Словно она вдруг стала птицей и сидеть в клетке противоречило ее новой натуре. Происходи все весной или летом, пусть холодным, как в десятом году, когда в июле едва не выпал снег, открыла и открыла, не страшно. Но зимой-то в чем смысл? Душно? Есть вытяжки. Целых десять штук плюс два кондиционера на стандартную московскую квартирку в сто сорок три квадрата. Более чем достаточно. Воняет? Чем? Или кем? Какие аргументы? Мылся Леонид ежедневно, табак не курил, химические опыты не проводил. Зачем так яростно проветривать, выгоняя с потоком сквозняка весь домашний уют?

«Все-таки дело было во мне. — Зимин вздохнул. — Уж не знаю, чем от меня вдруг стало разить, но в последний месяц совместной жизни Алена шарахалась от меня, как черт от ладана. Не может быть, чтобы без причины. Она вообще как-то резко изменилась после двухнедельного отдыха в ведомственном санатории. Поначалу звонила, щебетала, что ей все нравится, что там замечательные процедуры, всякие тонизирующие мази, капельницы… а потом вдруг перестала звонить. И по возвращении вела себя очень отстраненно. Может, познакомилась там с кем-то? И начала беспрестанно открывать окна, жалуясь на жару и духоту. Так ее и сдуло попутным сквозняком…»

Мысль об открытом окне возникла сразу, как только Леонид вошел в квартиру. Откуда-то со стороны кабинета тянуло вечерней прохладой. Не кондиционированной, а натуральной. И доносились уличные звуки.

У Леонида екнуло сердце. Неужели… она вернулась? Почему тогда нигде не зажжен свет?

Зимин буркнул «свет», стараясь не топать, подошел к двери кабинета и второй раз за сегодня обмер.

В комнате царил беспорядок, называемый в народе «бардаком». Практически все было перевернуто либо заметно сдвинуто. Кресло лежало вверх колесиками, диванчик выехал почти на середину комнаты, книги с полок были сброшены, этажерка с сувенирами опасно накренилась, зацепилась углом за штору и только поэтому до сих пор не рухнула. Жаль, что стоявшим на этажерке безделушкам зацепиться оказалось не за что. Теперь они валялись под окном кучей художественного мусора. На месте остались только рабочий стол и «Вега». Причем, компьютер оказался включен.

Леонид бросил взгляд на экран. «Вегу» явно изучали. Кто это делал — вопрос номер два. Что искали? Вот с этого вопроса следовало начать. Искали переданный «Электроникой» видеофильм? Пароль от Облачного хранилища?

Зимин осторожно прошел к окну. Оно действительно было распахнуто.

— Леня, ты в порядке?

Зимин вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. На пороге кабинета стоял, озираясь, сосед из семьсот двадцать пятой квартиры. Выглядел он озадаченным, но довольно собранным, даже напружиненным, словно приготовился помочь Леониду в схватке со злодеями, учинившими этакое безобразие.

— Я в норме, Никита. — Зимин вздохнул и окинул взглядом кабинет. — Черт знает что… как видишь.

— Дверь открыта, я и вошел, — запоздало пояснил сосед. — Тут такое дело… нет, я видел, как ты приехал, но…

— Что случилось? Ты что-то знаешь?

— И да и нет. — Никита потер затылок. — Я на балконе сидел. Вдруг вижу… ну так, краем глаза… что-то полетело. Оборачиваюсь — твое окно распахнуто. С моего балкона хорошо видно, ты знаешь. Я подскочил… гляжу вниз… а там…

— Что там? — Зимин подался к окошку.

— Ты погоди! — Сосед вдруг схватил его за руку. — А потом ты приехал на такси, я точно видел. И на записях с камер это должно быть. Да и у таксиста наверняка хронометраж имеется, ты только вспомни, в какой фирме машину заказывал.

— Никитос, ты к чему меня готовишь? Что там под окном?

— Не что, а кто. — Сосед отпустил руку. — Сам посмотри.

Зимин выглянул в окно. Внизу, на газоне, в метре от ясеня, лежал человек. Живой или мертвый — не понять. Ясно только, что падал он и впрямь из какой-то квартиры на одной вертикали с жилищем Леонида. Несколько веток ясеня были сломаны одна над другой.

— Интересно девки пляшут, — на этот раз Леонид почему-то не удивился и не похолодел. Похоже, включилась какая-то внутренняя защита. Наверное, за сегодняшний очень долгий день Зимин слишком часто удивлялся, пугался или просто испытывал непривычно сильные эмоции, вот и притупилось восприятие.

— Знаешь его? — Сосед тоже выглянул в окно.

Под ясенем потихоньку собиралась толпа зевак, а где-то неподалеку завывали сирены «скорой» и милиции.

— Впервые вижу. — Леонид сделал шаг назад. — Сам-то понял, что спросил? Как я разгляжу с такой высоты?