Интересное2

— Шпионский оазис. — Леонид усмехнулся. — Может, скажешь, наконец, к чему вся эта конспирация?

— Давай возьмемся за руки, словно влюбленные на свидании. — Варвара положила руку со своим телефоном на запястье Зимину. У электронных приборов тоже получилось нечто вроде свидания — тесный контакт и обмен информацией в самом интимном и защищенном режиме. — Эй, Зимин! Ты и смотри на меня влюбленно — доигрывай, иначе ничего не скажу.

— Я и смотрю. — Леонид встретился с ней взглядом. — Просто боюсь утонуть…

— В фонтане?

— В глазах.

— Красиво, спасибо. — Варвара сказала это вполне искренне, как показалось. — Конспирация нужна, чтобы нас не выследило Политуправление.

— Полит… э-э… в смысле — Политическое управление КГБ?

— Оно самое. Познакомился с ним?

— Сегодня днем.

— Андрей Михайлович? — Варвара усмехнулась. — Куратор библиотеки от Политуправления.

— И что им нужно от тебя? Вернее, что ты скрываешь от них?

— Ну а что может скрывать советский человек от КГБ? — Варвара пожала плечами и усмехнулась. — Заговор.

— Ты плетешь антисоветский заговор? — Леонид невольно рассмеялся.

— Прекрати ржать. — Варвара слегка насупилась. — Моя цель — разоблачение заговора! Внутри КГБ!

— Круто взяла. — Леонид еще раз усмехнулся. — А при чем здесь я?

— В этом все дело! Ты занялся практически тем же, чем и я, только глубже копнул. Под самые корни заговора.

— С этого места можно поподробнее.

— У-у! Поподробнее! Если б я знала подробности! Это ты меня должен просветить насчет подробностей. Ты ведь расшифровываешь синюю папку.

— То есть ты ее не читала, но знаешь, что это корни твоего заговора?

— Не моего, а кого-то в КГБ. Я не читала зашифрованный текст. Но изучила все документы. Ты мне поможешь? Я ведь тебе помогаю.

— Тебе не кажется, что это несколько неравноценный обмен? Помогать в исследовании не то же самое, что разоблачать заговор. Да не в песочнице ясельной группы — «Маша подговорила Мишу отнять совочек у Яши», а в КГБ. Ты вообще понимаешь, что затеяла, «товарищ Че»? Дело явно посерьезнее латиноамериканской революции.

— Не веришь мне? — Варвара убрала руки и незаметно спрятала свой «ВЭФ» в карман. — Когда прочитаешь все, поверишь. Я не читала лично зашифрованный текст, но ты не первый, кто его расшифровал. Я читала кое-что из предыдущей расшифровки, поэтому знаю, что права. Завтра вечером встретимся здесь же и поговорим еще раз. Ты успеешь прочитать все до завтрашнего вечера?

— Вопрос — захочу ли я приходить?

— Даже так?! — Варвара удивленно взглянула на Леонида. — Я думала, у нас взаимная симпатия, почти чувство.

— Я тоже так думал. Но ты меня используешь в своих целях, ты сама это сказала. Только и всего.

— Использую, сказала, но не только и всего! Использование не исключает симпатии. Или у тебя иначе? Ты вот обиделся и что теперь, я тебе больше не нравлюсь?

— Нравишься.

— Тогда зачем ты… — Она осеклась и резко отвернулась, словно чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

— Прости. — Зимин взял ее за руку. — Я все прочитаю и приду. И если там действительно корни какого-то заговора, мы обсудим, что с этим можно сделать.

— Послать бы тебя. — Варвара проглотила слезы и снова сделалась раскованной и «поверхностно-активной». — Но я подожду еще сутки. Может, и выйдет у нас что-нибудь. Топаем обратно, первый тайм закончился, самое время незаметно вернуться…

Вернуться через служебный вход удалось без происшествий. Выйти по окончании матча — тоже. С толпой болельщиков парочка добрела до развлекательного центра «Авиапарк», где на полтора часа застряла в кафе, продолжая изображать воркующих влюбленных.

Наконец Зимин получил приказ вызвать такси, и конспираторы поехали к Варваре. В смысле — Леонид подвез ее домой. Классического «заглянем на чай» не получилось.

— До завтрашнего вечера фиг тебе, а не чай, Зимин. — Варвара чмокнула его в щеку и шепнула на ухо: — Это чтобы со стороны выглядело убедительно. Якобы соблюдаем приличия первого свидания. Пока!

— Я понял. — Зимин усмехнулся. — Конспирация не в ущерб морали. До завтра, революционерка Варя.

Глава 6

Ноябрь 1944 года, Восточная Пруссия, участок 3-го Белорусского фронта

«…Войска армии закрепляются на достигнутых рубежах, организуют прочную оборону в готовности к отражению атак пехоты и танков противника…

Противник (в течение суток) активности живой силой не проявлял, обстреливал наши позиции редким артиллерийско-минометным огнем, чередующимся с короткими огневыми налетами, и огнем шестиствольных минометов. На отдельных участках отмечается производство окопных работ. Отмечено 28 самолето-пролетов авиации противника на разведку и бомбежку боевых порядков наших частей…

Войска армии (в течение суток) активных наступательных действий не вели…

Части 50-й гвардейской отдельной дивизии отбивали контратаки противника, поддержанные танками и самоходными орудиями 162-го гвардейского стрелкового полка. В результате боя противник был несколько потеснен с занимаемого рубежа…

В течение дня войска первого эшелона… занимали прежние рубежи, приводили себя в порядок, совершенствовали занимаемые позиции, вели разведку и наблюдение за противником и к исходу дня занимали прежнее положение…»

Из сводки по 28-й армии…

Возглавлявший оперативную группу Управления контрразведки Смерш штаба фронта майор Золкин выглядел монументально. Именно так. Хоть скульптуры для парка отдыха с него лепи. Под метр девяносто, косая сажень в плечах и безупречно правильные черты лица. Будь он белоглазым каменным изваянием, Филин признал бы, что это произведение настоящего мастера. Но Золкин оставался живым, поэтому имел-таки один существенный недостаток — как раз те самые глаза. Серые и холодные, как лед. Ну не глаза, понятно, а взгляд майора казался холодным, но сути дела эта поправка не меняла. Золкин сверлил собеседников взглядом, словно ледяным буром, и взгляд этот замораживал все, до чего доставал. Кому душу, кому мозги, а кому язык.

Алевтина после беседы с майором замкнулась, отловленный в поле Стасенко, наоборот, источал всякую ересь неиссякаемым потоком, а ефрейтор Покровский отвечал односложно даже на вопросы, которые требовали развернутого ответа. Не поддался гипнозу этого удава только Филин. Он мысленно направил ледяной бур в сторону сердца и представил, как инструмент плавится, воткнувшись в «пламенный мотор». Нехитрая фантазия здорово облегчила капитану жизнь.

«Вот удивилась бы Алевтина, узнав, какие психологические уловки я применяю. — Филин даже загордился собой. — Откуда что берется? После чудесного воскрешения сам себя не узнаю».

Какое-то время грозный Золкин еще пытался давить и «сверлить», но, сообразив, что метод не работает, резко сменил тактику. Взгляд у майора остался ледяным, но буравчик исчез. Теперь смотреть ему в глаза казалось не колко. Просто бессмысленно. Все равно что всматриваться в озерный лед, под которым стоит омут неведомой глубины.

— А я ведь тоже с разведки начинал. — Голос у Золкина чуточку потеплел. — Полковая, затем армейская. Только в сорок третьем меня перевели.

— Намекаете на перспективы? — Филин все-таки попытался взглядом проникнуть под лед в глазах у майора.

Попытка сорвалась. Темная вода под ледяной коркой оказалась непроницаема.

— Вопросы здесь я задаю, — ровным тоном напомнил Золкин. — Мне почти все понятно, капитан. Понятно, что поезд взорвали диверсанты, и сделали они это дистанционно, с приличного расстояния. Мои подчиненные нашли в уцелевшем вагоне радиоприемник, связанный с детонаторами. Система новая, а потому редкая. Вы могли ее и не распознать. Но почему вы не проверили вагоны на предмет минирования? Взрывчатку-то распознать вы способны, не так ли? Вы три года на фронте, опытный разведчик, неужели не предположили, что такой важный трофей может быть заминирован?

— Я прибыл только час назад. До меня этим составом целые сутки занимались другие товарищи.

— Кто занимался?

— Не могу знать.

— Подполковник Стасенко, начальник политотдела дивизии? Почему именно он, а не трофейная команда или зампотех? Стасенко имеет какое-то отношение к науке и технике? Какое у него образование?

— Товарищ майор, это не ко мне вопросы, а к командиру дивизии или начштаба. Я ведь просто разведчик.

— В рапорте сказано, что этот состав обнаружила ваша группа… еще тридцатого числа. — Майор открыл бумажную папку с замызганными тесемками. — Это так?

— Так точно, было дело.

— Вы уверены, что это тот самый состав?

— Уверен.

— Кто-то может подтвердить?

— Ефрейтор Покровский, вы ж его допросили.

— Я не допрашиваю, а беседую с вами… пока. Вы указали, что поезд охранялся большим отрядом эсэсовцев. Так? И куда делся этот отряд?

— Охранялся. — Филин кивнул. — Они теперь кусками валяются вдоль насыпи. «Катюши» дали им прикурить.

— А поезд остался после огневого налета целым и невредимым?

— Осколками посекло и закоптило, это я видел, но стоял на рельсах, факт. Может, гвардейцы так и задумывали, только живую силу уничтожить?

— Вы ведь понимаете, что ни о какой точности стрельбы в случае «катюш» речь не идет. Разброс огромный. И все равно ни одна реактивная мина не попала в состав, все легли вокруг. Считаете, это случайно?

Филин отлично понимал, зачем Золкин плетет логические кружева. Майору требовалось не получить ответ и даже не спровоцировать Никиту, а запутать его, закрутить ему извилины, лишить способности мыслить критически.

— А вы считаете, огневого налета не было и все трупы рядом с поездом — результат какой-то другой операции?

— Вы уверены, что там есть трупы?

— Проверьте.

— Лес по обе стороны от насыпи горит, проверить невозможно. Что было в вагонах? Во время задания вы видели кого-то или что-то, кроме охраны?

— Видели немцев в камуфляже. Неподалеку от поезда, в лесу. Потом их же видели во второй линии атакующих частей противника.

— Частей, которые прорвались на вашем участке? — уточнил Золкин, и на губах у него заиграла нехорошая ухмылка. — Кто вызвал огонь на себя?

— У кого были такие полномочия, наверное. — Филин пожал плечами. — И рация.

— Вы уверены, что это вообще случилось?

— Иначе нас не накрыли бы. — Филин вдруг понял, что в чем-то Золкин прав.

Капитан припомнил свои размышления о том, как быстро сориентировались гвардейцы и как метко ударили действительно далеко не самые точные залповые реактивные системы. В спешке так не наведешь… наверное.

«Золкин копает под гвардейские дивизионы? Ерунда. В дивизионы «катюш» самые проверенные отбираются. Какая-то здесь другая хитрость имеется. Или вообще ничего не имеется и Золкин идет по ложному следу. Точнее сказать, сам его выдумывает, этот след».

— Вы сказали, что во второй линии наступали те самые немцы в камуфляже. Почему вы решили, что это они?

— У них на кепках были приметные нашивки. Белый цветок на зеленом фоне. Насколько понимаю, это знак егерей, горных стрелков.

— «Эдельвейс»? — Золкин на миг призадумался. — Интересно. Что делают горные стрелки в этой местности?

— Тоже так подумал. После сорок третьего их на фронте никто не видел.

— Откуда такие сведения? Это вам ефрейтор Покровский сказал?

— А при чем тут Покровский?

— Он ведь воевал на Кавказе, сталкивался с этими «эдельвейсами».

— Ну и что? Я много с кем сталкивался, но не отслеживаю боевой путь вражеских подразделений.

— Вот видите…

— Что тут видеть? Никакой связи нет, я уверен.

— Разве я сказал, что прослеживается связь? Вернемся к атаке. Кто шел в первой линии?

— Солдаты.

— Обычные солдаты?

— Нет, не обычные. Их было трудно уничтожить. Пули их не брали, гранаты — с трудом.

— Что значит «их не брали пули»? Они были в доспехах?

— Насколько я понял, нет. Но даже несколько очередей только вышибали из них какие-то ошметки. Крови я не видел.

— Вы понимаете, что несете ахинею?

— Я рассказываю, как было. А что это — ахинея или мракобесие, как выражается Стасенко, решать вам, товарищ майор.

— Может быть, вы просто увидели то, что вам подсказал страх?

— Думаете, меня можно напугать простой атакой?

— Не простой атакой, а очень мощной, как показывают другие выжившие свидетели.

— Покровский так сказал?

— Свидетели, — подчеркнул Золкин, — утверждают, что немецкие солдаты продолжали вести бой, даже потеряв конечности. Как такое может быть?

— Не знаю. Спросите у врачей. В сорок первом и начале сорок второго у захваченных «языков» я часто находил коробочки с таблетками. В основном это был «первитин», такой стимулятор…

— Я знаю, что это. «В основном»? Было что-то еще?

— В середине сорок третьего мы взяли офицера, у которого при себе имелся новый препарат. «Язык» рассказал, что это не наркотик, к нему нет привыкания и он не затуманивает рассудок. При этом он придает сил, смелости и существенно повышает болевой порог. Человек не чувствует боли, даже если получает тяжелое ранение.

— Чувствовать или не чувствовать — это половина проблемы. Если повреждение серьезное, человек погибает вне зависимости от ощущений. Вы же рассказываете, что немцы продолжали атаку, получив несколько очередей из автомата. Видите разницу?

— Конечно, вижу. Но объяснений у меня нет. Только факты.

— Хорошо. Подойдем к вопросу иначе. Вы допускаете, что атака этих «неубиваемых» немцев как-то связана с содержимым взорванного состава?

— Если в качестве связующего звена взять егерей из «Эдельвейса», допускаю.

— То есть найденное в уцелевшем вагоне оборудование может оказаться чем-то вроде лаборатории по превращению простых солдат в берсерков?

— В кого?

— Мне сказали, что вы довольно грамотный и начитанный человек. Неужели не читали? Скандинавский эпос…

— Только русские былины.

— Это довольно близко. Но не суть. Древние викинги, если по-русски — варяги, это слово вы наверняка слышали, могли входить в состояние берсерка. Это что-то вроде ярости, но не безумной, а с сохранением способности вести тактически грамотный бой. Что самое важное, эмоции подкреплялись объективными изменениями в организме. Увеличивалась сила, выносливость и почти не кровоточили полученные в бою раны. Похожий случай?

— Вроде того, — Филин пожал плечами. — Немцы известные экспериментаторы. Если не стеснялись держать солдат на стимуляторах, запросто могли и дальше пойти в своих опытах. Я только не понимаю, товарищ майор, почему вы обо всем этом со мной беседуете? В медицинской химии… или как лучше сказать… в фармакологии я не разбираюсь, хоть и начитанный.