Квадратное время (Анизотропное шоссе I)

— Прелесть-то, бл...ть, какая, — без изысков перекрестился один из соседей. — Жалко!

— Як на картинці, тільки краще, — вторил ему другой.

— Настоящая Дафна! — шумно выдохнул Михаил Федорович, видно, припомнив один из библейских сюжетов.

* * *

— Где же тот Бог, что обратит ее в ледяной лавр?!

— Ага, — подтвердил я невпопад, куда мне с российской средней школой супротив его гимназии. Добавил машинально: — Pornotube отдыхает.

Девушка просто стояла, широко раскинув в стороны руки. Не кричала, не пыталась прикрыться или поднять скинутую одежду. Только лишь стояла и с легкой улыбкой смотрела своими огромными глазами чуть поверх наших голов, куда-то в сторону моря, студеный ветер Белого моря играл с ее волосами.

Тут я впервые осознал не разумом, а всеми чувствами — от обоняния до вожделения, силу и смертельную опасность "соловецкой власти". Накатил ужас от сопричастного бессилия, ведь даже если Курилко начнет отстреливать по одной оставшихся каэрок — сотня озверевших каторжан не бросится разрывать на куски сявок, охрану и самого начальника. Они и я, все как один, до последнего будем держаться трусливого ожидания, надежды, что именно вот этот удар смоленской палки

* * *

или пули будет последним. Будем покорно думать, что бунт зимой может кончиться лишь гибелью всех участников, да и вообще Татьяна сама виновата, могла бы обойтись без глупой провокации. В конце концов, ее ждала не самая страшная участь, наоборот, сохранила бы и жизнь, и здоровье... от бабы не убудет!

Минута текла за минутой, все ярче белела на морозе кожа девушки, и с губ Курилко, так же неторопливо и плавно, сползала глумливая улыбка. Ее место сменяла растерянность. До распорядителя жизни и смерти Кемперпункта начало доходить: это не он унижает, напротив, Татьяна показывает ему настоящее место. Она оказалась сильнее, она доказала это ему и нам, да так, что ее убийство стало бы пусть крохотной, но все же легендой.

Надо признать, начальник лагеря показал себя не конченым идиотом — он все понял и... сдался. Махнул рукой, что-то пробормотал про безмозглых баб и побрел прочь, от позора, крупными шагами. Но я как будто вживую читал его мысли! Ох, как он проклинал себя за устроенный театр. Не учел, что на миру и смерть красна. Нет бы все сделать ночью, подло, под покровом темноты. Скрутить, оттр...хать, избить, изломать, стереть эту улыбку непереносимой болью — ведь в мире нет людей, которые способны терпеть боль бесконечно. Теперь уже не выйдет, только сделать вид, что забыл, и реально забыть свое унижение, да не вспоминать, чтоб не вспомнили другие. А эту сучку... Растереть в пыль! Обязательно, но потом, чужими руками. Случая не придется ждать долго.

Здесь и сейчас — девушка победила. Ее, закутанную в обрывки вещей, товарки уже тащили в барак мимо ошеломленных надсмотрщиков. Мир перевернулся в моей голове. Как я был слеп в попытках осторожно использовать знание! Боялся сделать хуже, идиот! Весь мой поиск оптимального пути — не более чем интеллигентский идиотизм, или говоря проще — несусветная глупость.

— Не навредить...— всхлипнул я, возможно даже вслух.

Гнойную гангрену гэпэушного беззакония уже поздно лечить холодным компрессом. "Господь, жги!", — вот что должно отныне стать моим девизом. Хватит рефлексировать на размер эксклюзивной пайки, недостойно изобретать гнилое оправдание "...не убудет". Нужно бить, как только что показала девушка. То есть по морде и чем придется, не думая о последствиях.

Хуже не будет, потому что хуже уже невозможно! Пусть это будет смыслом мести. Моей мести.

— За Таню! — крикнул я.

Но на самом деле что-то невнятно просипел, сползая на утоптанный снег плаца.

Привели в чувство меня быстро, пара плюх, твердая рука соседа, и я опять в строю. Но окончательно в себя я пришел только перед миской с обеденной баландой. Тут меня догнал второй удар. Купили Михаила Федоровича, моего единственного надежного товарища. За деньги, совсем как крепостного или каторжанина на Ямайке во времена капитана Блада. По запросу рыбного треста из Мурманска, которому вдруг понадобились ценные специалисты.

Оказывается, работорговля по меркам СССР вполне респектабельный бизнес. Работника из столицы заманить на вакансию в тьмутаракань сложно и дорого, куда проще обратиться в ГПУ. Там хоть в розницу, а то и оптом подберут нужных советских рабов, обязанных трудиться, где скажут, сколько скажут, да еще отдавать три четверти своего невеликого заработка за собственную охрану. Более того, если кому требуется редкая специальность — не проблема, спеца найдут на воле, арестуют, состряпают дело и в лучшем виде отправят заказчику. Сервис!

Одно лишь радует: для Михаила Федоровича "отдача в хорошие руки" — настоящее спасение. Работать на воле — значит жить в комнате более-менее нормальной общаги, а то и в снятом углу избы, по-человечески ходить на работу в контору и даже получать хвостик зарплаты, которого с лихвой хватит на питание получше лагерного.

Никогда бы не подумал, что буду искренне поздравлять товарища с его собственной продажей, но... вот пришлось.

\*Основателю ГУЛАГ Френкелю лагерная молва приписывает фразу: "От зеков нужно забрать все в первые три месяца, а потом они уже не нужны".\

\**По воспоминаниям С. Мальсагова: "Солдаты настолько ленивы, что арестанткам приходится даже застилать их постели... Каждый чекист на Соловках одновременно имеет от трех до пяти наложниц".\

\

ГГ ошибается. Имеется в виду скульптура Бернини "Аполлон и Дафна", на которой запечатлен античный сюжет погони Аполлона за стремящейся соблюсти целомудрие нимфой по имени Дафна. В момент, когда бог света настиг свою жертву, боги превратили Дафну в лавровое дерево.\

\

Палки-дубинки надсмотрщиков получили название "смоленских" по фамилии польского коммуниста Смоленского, который ввел их в обиход сперва в Архангельске, а потом и на Соловках.\

— Туум! Туум! Туум! — глухо бил мой лом в мерзлый монолит.

— Господь с тобой, охолони, покуда мелочь отгребу, — наконец остановил меня Авдеич, засовывая в разломанное крошево едва прикрытые самодельными рукавицами руки. Полноценно орудовать лопатой у него давно не было сил.

— Валяй, — охотно согласился я, плюхнувшись чуть поодаль на заботливо подвязанный к седалищу кусок фанеры с войлочной подкладкой.

Местные уголовники обходятся отдыхом на корточках, но мои суставы явно устроены по-другому* — минут пять в позе гопника, и наваливается дикая боль, хоть криком кричи. Так что инновация не от хорошей жизни — в царстве мороза, камней и снега проще таскать с собой лишнюю тяжесть, чем мучаться в поисках места, куда можно примоститься без риска для здоровья или добавки срока. А тут, надо сказать, не мелочатся — за простое сидение на санях накидывают целый год! Лишний груз в виде зэка лошадке тянуть никак нельзя, а надзиратель далеко, недосуг ему разбираться, работает коняга или просто стоит в оглоблях. Животину положено беречь, а до людей никому нет дела.

Между тем, сороковой день от моего прибытия в Кемперпункт тянулся к обеду. По местным поверьям — немалый этап в жизни новичка, благополучно перевалив который можно строить хоть какие-то планы на будущее. Впору подводить итоги и мне.

Работа, на которую я умудрился подписаться, на первый взгляд выглядела просто: мусор в лагере принято выкидывать в сколоченные из досок, а затем густо беленые известью пирамидки без верхушки и дна примерно два на два метра в основании. Такие несложно поднять вверх, отставить в сторону, содержимое же собрать в сани или телегу, да вывезти прочь, в лесной овраг. В меру тяжелая задача для двоих зимой — смерзшуюся массу ТБО нужно разбивать на подъемные куски. Легкая, но крайне пахучая халтурка летом. Впрочем, меня, как сосланного на Соловки транзитника, последнее ни грамма не волновало.

Однако жестокая подстава все же имела место: Авдеич медленно умирал, в попытках же его спасти внешне жестокий, а на поверку неожиданно жалостливый рукраб не придумал ничего лучшего, как раз в месяц или два подбирать ему в помощники свежего дурака типа меня, достаточно сильного и непременно сентиментального каэра. Надо признать, его расчет оправдался: узнав историю напарника, я не смог отказаться, поэтому потянул лямку за нас обоих. Так что все тяжелые задачи, а именно, ломовая долбежка и затаскивание крупных кусков в установленный на полозья короб, легли на мой хребет.

Но по-другому поступить с тридцативосьмилетним преподавателем математики из Минска я не мог. Жизнь Авдеича сломалась внезапно и жестоко даже по местным, далеким от гуманизма временам. Его брату-микробиологу, месяцами не вылезавшему из лаборатории, родственники из Польши по доброте душевной прислали в подарок на день рождения микроскоп. Увы, страшно опасный для существования СССР прибор не прошел мимо бдительных чекистов. Брата споро расстреляли за шпионаж, Авдеича с восемнадцатилетней дочкой отправили на три года перевоспитываться в Кемь, жену — в Вишеру.

Поначалу бывший математик устроился сносно, счетоводом на лесной командировке, километрах в двадцати от Попова острова. Хоть приходилось не вылезать сутками из-за стола, зато в тепле. Дочка же попала в прачки, но долго просуществовать в аду Кемперпункта не смогла — слегла от дизентерии. Ее коллеги, скорее всего, воровки или проститутки, совершили маленький подвиг — рискнули передать весточку Авдеичу. Он, разумеется, кинулся к начальнику, молил отпустить хоть на день помочь или хоть попрощаться, но получил чудовищный в ответ: "Не позволю из-за всякой бл...ди социалистическую отчетность срывать".

Что оставалось делать? Несчастный отец ушел, просто так, во мглу и холодный весенний дождь. Провидение хранило, не дало заплутать, отвело патрули, но оказалось бессильно перед потерявшими человеческий облик скотами. Арестовали Авдеича прямо у дверей покойницкой, даже не позволили в последний раз посмотреть на дочь. Лупасили свирепо, оборвали ухо, выбили глаз, сломали несколько ребер и размозжили ступню. Потом, как в насмешку, подлечили, добавили к оставшемуся году еще пять, заодно "порадовали" гибелью жены. Так он потерял все дорогое, что у него только было на свете.

От пережитого мой напарник малость повредился рассудком, что совсем не удивительно, и теперь находился в странном состоянии полужизни. Общаясь про себя то с богом, то с дьяволом, он медленно угасал — от самого нежелания существовать в данном пространственно-временном континууме. При этом старательно насыщал свой организм в иррациональном желании любой ценой не быть обузой в работе, хотя частенько срывался, пытался подсунуть мне свой хлеб или сахар. И то, и другое у него выходило одинаково плохо, но что-то изменить я был не в силах. Да и надеялся, чего уж греха таить, на свою хорошую физическую форму и легкую, но теплую одежду.

Повод пожалеть о содеянном представился быстро. Полупудовый лом вытягивал калории из организма как авианосец деньги из госбюджета, уже через неделю моей единственной всепоглощающей проблемой стало вечнососущее чувство голода. Подмосковный батон являлся в воображение и захватывал все мысли днем, кошмары супермаркетных фудкортов преследовали ночью; котлового довольствия категорически не хватало для восполнения энергозатрат организма. Авдеич пытался выправить продуктовый кризис за счет вытащенной из мусора дребедени. Окурки, огарки свечей, обноски, мятые кружки и впрямь имели ненулевую ценность, которой хватало на подачки раздатчикам. Дело хоть малое, но не лишнее — нам доставались куски хлеба посуше, черпак баланды с гущей, три положенные ложки каши выглядели как иные пять, а масло можно было различить без микроскопа. Помогало ухищрения чудесно — примерно как мертвому припарки.

Ровно на десятый день я сорвался — сломленный недоеданием организм впал в сумрачное состояние и не вышел из оного, пока не сожрал тройную норму из полученного на очередную пятидневку пайка. Зато потом... трудно забыть охватившее меня липкое, тоскливое чувство сползания в бездну.

Вроде бы не сильно страшно, всего маленький шажочек, который можно отыграть назад толикой из заначенной махорки. Еще есть сила и резвость в не сточенных дистрофией мышцах, лихорадочный блеск не затапливает глаза всякий раз при виде пищи. Кроме того, сейчас, после лихих расправ с контрой середины 20-х, в Кемперпункте именно от голода не умирают. Каторжане, не сумевшие найти свое место в жизни, скользят в смертельную воронку медленно. Сначала они выменивают на еду всю одежду и остаются в жалком рубище. Затем переходят в разряд пеллагриков.** Далее возможны варианты. Во-первых, относительно безболезненно околеть, присев ненадолго передохнуть за штабелем бревен. Во-вторых заболеть чем-нибудь простым, но вполне надежно сводящим в могилу, например, бронхитом.

* * *

И в-третьих, растянуть мучение на месяцы, а то и годы, довольствуясь фунтовым пайком и поиском объедков в мусоре.

Последнее самое страшное. Хорошо хоть мне с Авдеичем почти не приходится сталкиваться с "помоечниками" — они караулят "свеженькое", мы же разбираем полностью заполненные ящики. Но от неприятного соседства опасность самого крошечного шага по анизотропному шоссе истощения казалась еще более нестерпимой.

Возможно поэтому, ночью мне вместо шкворчащего, сочащегося маслом круга украинских колбасок с большой кружки полевского "Жигулевского", приснился темно-зеленый, почти бурый обрывок водоросли, проступивший на сколе куска льда. Привычное зрелище — занятые на общих работах арестанты таскают лед к баракам — как будущую воду для умывания. Вот только в отличие от реальности листок играл красками полиграфии на пирамиде консервных банок салата из морской капусты!

В сытом будущем я как-то польстился рекламой, превозносящей до небес богатство белков и микроэлементов в этом продукте. Купил, попробовал и тут же выкинул, с трудом сдержав тошноту. Но здесь вам не там! С самого раннего утра я занялся поиском "даров моря". Поначалу хотел заинтересовать кого-нибудь из начальников, но после пары бесед с соседями дело вышло до смешного простым. Оказалось, ламинария добывается в Кеми, Соловках и вообще по всему побережью Белого моря вполне в промышленных объемах, только не на еду, а для переработки в йод на заводике, специально устроенном в Архангельске в незапамятные времена.

* * *

Так как техпроцесс там построен на сжигании водорослей, то закупают их исключительно в сухом виде, вынуждая добытчиков строить простейшие навесы и развешивать под ними урожай, скошенный специальным тралом на глубине в пару-тройку метров. Разумеется, администрация Кемперпункта не брезгует подобным заработком, и... заготовленные осенью, но не просохшие, а посему не сданные в заготконтору зеленые полотнища болтаются мерзлыми космами за конюшней, что на задах лагеря! Приходи да отламывай, сколько нравится, благо подобная убыль не заметна на фоне многих тонн малоценного полуфабриката.

Как легкая доступность мощнейшего антицинготного средства сочетается с огромным количеством больных этой самой цингой?

* * *

* Удивительная загадка. Более того, мои кулинарные изыски никого из арестантов особо не заинтересовали. Лишь некоторые пробовали, кто-то плевался, иные равнодушно пожимали плечами. Даже Авдеич не поддался на мои уговоры и не начал употреблять в еду "зеленую гадость". Однако водоросли, добавленные в кашу в сыром, а лучше вареном виде, оказались более-менее съедобными. По вкусу они отдаленно напоминали тушеную капусту или даже спаржу. Не уверен в их высокой калорийности, скорее наоборот, однако про постоянное чувство голода я с тех пор практически забыл.

* * *

**