Александр. Великий поход -2

От этих слов Александр снисходительно улыбнулся. Со слов покойного Ликомеда он знал, что узел лишь красивая легенда, приносящая большие деньги местному жречеству от всевозможных паломников.

Царь прекрасно помнил все наставления Ликомеда по развязыванию этого хитроумного узла и поэтому он громко объявил всем присутствующим в храме людям: — Я развяжу этот узел.

Единодушный взрыв удивления и озабоченности породили сказанное Александром обещание. Фригийцы опасались, что лишаться своего легендарного символа, македонцы боялись, что царь осрамиться перед азиатами.

Александр внимательно осмотрел хитро завязанный узел и стал его осторожно вертеть, пытаясь совместить полученные от Ликомеда советы с реальностью жизни. Время стремительно летело, но быстрых успехов у македонского царя не было. Что-то не сходилось в этом сложном пасьянсе, но внезапно Александра осенила гениальная идея. Сын Филиппа и Олимпиады решил предложить хитрым азиатам свое решение столь необычной задачи и прекратил затянувшуюся возню с лыком.

Распрямившись во весь рост, он величественно посмотрел на окружавших его людей, читая радость на лицах фригийцев и горечь у македонян. Выждав, пока возникшая пауза не достигла допустимых временных границ, Александр молниеносно выхватил из ножен меч и одним ударом разрубил хитроумный узел напополам.

— Азия наша! Сам великий Зевс вручает ее в наши руки! — громко возвестил Александр, не дав никому из присутствующих в храме людей опомниться. В один момент, разрушив все препоны и сомнения в отношении необходимости продолжение похода

Радостным криком приветствовали товарищи и друзья Александра, столь неожиданно получившего божественную помощь в столь трудном деле по сохранению царского престижа.

Гефестион, Птоломей, Кратер, Мелеагр, все наперебой хлопали своего друга по плечам, не до конца понимая значения всего того, что произошло на их глазах в храме Зевса.

Понимание и осознание пришло позже. Когда на военном совете, собранного по поводу прибытия навербованных Гегелохом греческих наемников и получения известия о смерти Мемнона, встал вопрос о дальней планах проведения кампании.

Только что прибывший в ставку стратег Пармерион, настоятельно советовал остановиться на реке Галис и ждать там появления Дария.

— Вряд ли персидский царь захочет переходить реку, увидев, сколько войска, ждет его на другом берегу. Все кто знают Дария, говорят об отсутствия у него воинственности и есть все основания предполагать, что он захочет заключить с нами мир. Отдать часть, всегда разумнее, чем потерять все — говорил Пармерион, но его слова встретили яростный отпор со стороны царя и его окружения.

— Ты плохо подумал почтенный Пармерион, перед тем как давать войску подобные советы, — запальчиво произнес царь, едва стратег отобразил свою видимость будущего войны. — Персидское войско вдвое превосходит нас, в его рядах, лучшие солдаты Дария которых он успел собрать в Передней Азии, Финикии и Египте. По сведениям разведки тяжелая кавалерия персов ничуть не уступает по своей силе нашей кавалерии, а по вооружению даже и превосходит.

Я далек от мысли трусливо внимать этим словам; мы били, и будем бить персов, вне всякого сомнения, но сражаться на равных со всей этой громадой означает понести огромные потери при полной неясности относительности исхода войны. Поэтому стояние на реке Галисе, на чьей равнине персы могут свободно развернуть все свои силы гибельно для нас. Единственно приемлемый выход, это попытаться навязать сражение персам в горных теснинах Киликии или Тавра, где враг моментально лишиться своего численного превосходства. Движение на юг в горы раньше Дария, вот наш шанс на полную и безоговорочную победу в этой войне. К тому же нашему тылу Мемнон уже не угрожает и связь с Македонией восстановлена.

Окончив говорить, Александр впился глазами в Пармериона, ожидая его несогласия с царской стратегией, но получил удар совсем с другого бока. Голос протеста подал Антигон приведший к покорности горцев Ликии и прибывший на совет вместе с Пармерионом.

Он ещё больше окривел после полученного в битве на Гранике ранения и теперь полностью оправдывал прозвище циклопа, которое ему дали войсковые шутники.

— Царь, война в горах очень опасна и не предсказуема своим исходом. Зачастую вся победа может свестись лишь к слепой удачи той или иной стороны. В праве ли мы подвергать нашу армию такому риску, если знаем, что в случаи поражения уже никогда не сможем оправиться от поражения. Может, стоит укрепить переправы на Галисе, измотать персов боями на реке, чтобы потом одержать над ними победу на равнине.

Услышав предложение Антигона, Александр презрительно фыркнул:

— Я вижу храбрейший Антигон, что ликийцы своим сопротивлением в горах начисто лишили тебя мужества. Теперь ты готов биться с врагом, явно превосходящим тебя своим числом на равнине лишь бы не идти снова в горы. Хочу напомнить тебе, что моя армия может побеждать в любых условиях и упование на слепую удачу это не мой удел. Я ясно вижу перед собой цель, прекрасно знаю пути ее достижения и имею твердое намерение свершить задуманное. Многие осторожные македонцы считают мои действия авантюрой, но война наглядно показывает, что я оказываюсь прав, и богиня Ника сияет над нашим войском.

Оплеванный Антигон с огромным трудом сдерживал свой гнев, покрывшись пунцовыми пятнами, но Александр отвернулся от него и продолжил свою речь, обращаясь к Пармериону.

— Конечно, персидский флот по-прежнему господствует в море, и у нас нет сил, разбить его, но нам это и не надо. Перс Фарнобаз не такой стратег как покойный Мемнон, он хороший исполнитель, но не более. Наш энергичный Гегелох в неравных условиях смог переиграть его, прорвав морскую блокаду Геллеспонта. Как только мы выйдем к побережью Финикии, персы сами уведут свои корабли из Эгейского моря для защиты своих портов.

— Финикии!? — удивленно переспросил Пармерион.

— Да Финикии мой добрый наставник, — твердо произнес царь. — Ты хочешь сказать, что никто из греков не заходил так далеко на восток, но это необходимо для победы над Дарием. Да и к тому же сам Зевс отдал в наши руки всю верховную власть над Азией, к чему отказываться от такого подарка богов.

Радостными восклицаниями приветствовали речь царя его молодые соратники. Вкусив плод одиночной победы, они хотели вновь и вновь проявить свою силу и ловкость в сражении против персов, а не киснуть за рекой Галис в ожидании переговоров о мире. Молодость и здоровый азарт взяли вверх на этом совещании, впервые открыто отодвинув в сторону старую гвардию царя Филиппа.

Через день после этого, царь приказал начать выдвижение навстречу противнику, оставив, смертельно обиженного Антипатра в Гордии, в звании сатрапа Великой Фригии.

Александр даже не стал попрощаться со стратегом, передав свой приказ через Эвмена. Пармерион как мог, утешал друга столь неожиданной опалой, но ничего не мог поделать против монаршей воли.

В полном порядке покинуло Фригию отдохнувшее и пополнившееся свежими силами македонское войско, устремившись по дороге персидских царей на восток к Анкире. Там его встретило посольство пафлогонийцев, которое предложило добровольное подчинение своей страны македонскому царю. Эта новость привела Александра в восторг, и он охотно дал на это согласие, назначив сатрапом Пафлогонии македонца Калата.

От Анкиры, македонская армия резко повернула на юг, имея главную задачу по скорейшему продвижению вглубь полуострова и захвата такого важного стратегического пункта как Киликийские горные ворота. Этим самым Александр выходил в тыл персидским отрядам Автофрада, заставивший македонцев этой зимой, повернуть на север.

Ради исполнения своего плана, Александр покинул удобную дорогу и двинулся через солончаки и пески Каппадокии, сильно рискуя жизнями своих солдат. На его счастье местные жители тепло приветствовали македонцев. Они не оказали ни какого сопротивления, предоставив Александру опытных проводников, указавших армии македонцев самые удобные пути на юг.

Но как, ни торопился молодой полководец к перевалам, к его приходу Киликийские ворота уже были заняты сильным персидским отрядом. Разведка Автофрада вовремя предупредила своего командира, и когда македонцы попытались подняться на перевал, на их головы обрушились стрелы и дротики, укрывшихся за камнями персов.

Александр ничуть не обескуражился подобным отпором и отдал приказание разбивать лагерь на виду у противника. Едва только ночь спустилась на землю, царь возглавил небольшой отряд из щитоносцев и лучников, и скрытно подойдя к позициям персов, смело атаковал их.

С громким криком: — Александр! Александр! — македонцы неожиданно напали на сторожевые посты врага и, опрокинув их, бросились на основные силы отряда.

Разбуженные среди ночи криками ужаса и стенаниями, персы побросали оружие и разбежались от страшного имени своего врага.

Наутро союзники спокойно перешли перевал и вторглись в Киликию. Узнав, что враг прорвался к нему в тыл, персидский сатрап спешно оставил перевалы и устремился к Тарсу, желая если не задержать прорыв македонцев, то полностью разорить город.

Лазутчики Александра так же неплохо знали свое дело и, царю стало своевременно известно о намерениях перса. Стремясь опередить врага, царь сам помчался туда с легкой конницей, приказав катафрактам двигаться следом.

Появление македонян под стенами Тарса вызвало общую панику. Персы не успели еще поджечь город и, восприняв появление конницы Александра за все македонское войско, поспешно оставили нетронутый огнем город.

Автофрад в спешке умчался в ставку Дария с тревожными вестями о прорыве грозного врага в Переднюю Азию, заставив тем самым персидского владыку покинуть Вавилон и по царской дороге направить свою войско в Мелитены, навстречу Александру.

Едва удостоверившись, что враг покинул Тарс, полководец в пылу азарта бросился в погоню за ним и едва не поплатился за это жизнью.

Отправляясь в рейд к Тарсу, Александр временно оставил своего верного тяжеловеса Букефала и пересел на резвого молодого коня. Преследуя сатрапа, ради экономии времени царь принялся смело форсировать небольшую горную речушку, преградившую дорогу его кавалерии.

Продвигаясь в быстром и сильном водном потоке, царский конь оступился и рухнул в студеную воду, сбегавшую с горных вершин. Прекрасный наездник Александр успел соскочить с коня, но был подхвачен стремительным потоком, который увлек македонского полководца вместе с собой.

Царь отчаянно пытался поднять голову над клокочущей пеной воды, но тяжелый панцирь огромной гирей тянул его на дно реки. Среди македонцев началась паника столпившиеся на берегу, всадники отчаянно кричали и протягивали руки к своему повелителю, но никак не могли дотянуться до него. Ужас и страх объял их от созерцания того, как все реже и реже высовывалась из воды голова их царя уносимая прочь коварной рекой.

Александра спасли два скифа примкнувшие к его войску в Анкире, соблазненные большим жалованием. Сар и Ванир быстро оценили весь трагизм положения и поскакали вдоль реки, на ходу доставая из седельных лук свои верные волосяные арканы. Сноровка и глазомер не подвели детей степей.

Когда тело Александра в очередной раз вынырнуло из воды и на какие-то секунды задержалось на её поверхности, в тот же момент на его голову и вытянутую из воды кисть обрушились крепкие петли. Не сходя с коней, скифы быстро сматывали свои спасительные арканы и вскоре, Александр был благополучно извлечен из смертельных объятий горной реки.

От подобного купания, молодой македонец сильно продрог и озяб. Его зубы выбивали непрерывную дрожь, а тело было скованно жутким холодом смерти. Никогда еще Александр не был так близок к ней, и эта угроза исходила не от оружия.

Раздетого донага царя накрыли теплым плащом и осторожно повезли в освобожденный им город, всячески подбадривая его. Казалось, что все будет хорошо но, не доезжая городских ворот Александр, потерял сознание, что вызвало новый переполох в рядах македонцев.

Срочно были вызваны местные лекари, которые в страхе смотрели на потерявшего сознание царя, боясь подойти к нему. В дело вновь вступили скифы, которые приказали растереть Александра эфирным маслом и крепко укутать в теплые одеяла, дабы согреть замерзшее тело. К удивлению македонцев это дало результат, царь открыл глаза и попросил пить.

Это вызвало огромную радость среди искренно любивших своего повелителя солдат, но только на время. Когда наконец-то к городу подошли основные силы, Александра стал сотрясать жесткий озноб и лихорадка.

Все македонское войско было в панике, царь находился между жизнью и смертью, а с востока вот-вот должен был подойти Дарий со своей огромной армией. Гефестион и Птоломей грозно требовали от лекарей спасти больного, но те в ответ только разводили руками или советовали применить различные снадобья, которых в данный момент было невозможно приготовить.

Подошедший вместе с обозами стратег Пармерион, обрадовался вести о смертельной болезни царя принесенной ему сыном Филотой. Оба без слов поняли всю важность этого события и вместе поспешили к царскому шатру.

Там разворачивалось важное действие по спасению жизни Александра. Из всех врачей македонского войска лишь один, Филипп Аркананец, рискнул взяться за лечение царя. Приведенный в царский шатер Эвменом, врач внимательно осмотрел больного и твердо заявил, что вылечит Александра, если ему разрешат действовать по своему усмотрению.

Изнуренный жаром и ознобом, Александр радостно кивнул головой в знак своего согласия с требованием врача, ибо с каждым часом его голос все слабел и слабел. Получив добро, Филипп приступил к немедленному приготовлению лечебной микстуры, благо все необходимые компоненты он принес с собой.

Глаза царских друзей радостно загорелись от появившейся надежды, и лишь взгляд одного Филоты пылал мрачным огнем недоверия. Он уже успел запугать многих лекарей, требуя от них твердой гарантии излечения царя, грозя смертельными карами в случаи неудачного исхода.

Аркананец был единственным лекарем, который не испугался грозного вида македонца и дал твердое уверение в излечении царственного больного. Глядя, как на глазах рушиться его реальная надежда, получить македонский престол, Филота неистово кусал губы и устремил свой взор на отца хмуро стоявшего посреди царского шатра.

Старый Пармерион тоже не желал упустить столь важный шанс. Чуть заметно кивнув головой сыну, как бы успокаивая его, стратег решительным шагом подошел к Александру, обессилено лежавшему на походном ложе.

— Царь, у меня для тебя есть важные вести — произнес воин тихим, но настойчивым шепотом, опустившись на одно колено к голове лежавшего царя.

— Потом, Пармерион, потом — с трудом произнес Александр, для которого каждое слово давалось с большим трудом и болью.

— Это касается заговора Линкестийца — упрямо продолжил стратег не желавший отступать.

— Что там еще? — устало, проговорил монарх, больше по привычке, чем из-за опасения.