Зверь лютый Книга 11. Фанфики

Рентген? Ультразвуковое просвечивание? Инфракрасное сканирование? А потом 3D моделирование с заполнением лакун по общим правилам? И немедленно оповестить прибывшую уланскую бригаду... о местных достопримечательностях.

У меня тут такой техники нет. Но какой контур! Какой рельеф! А цветность? — Да хоть в полосочку, хоть в клеточку!

Михаил Юрьевич, явно, любил эту рифму:

"Земля тряслась как наши груди

Смешались в кучу кони, люди...".

Это не отчёт о походе женского клуба на ипподром, а стихотворение "Бородино", если кто запамятовал.

Итак, русская классика форева! Работаем очередной фанфик.

Осталось только сообразить: во что с придурком так сыграть, чтобы выиграть.

У Лермонтова казначей играет в карты и шулерничает:

"Его краплёные колоды

Не раз невинные доходы

С индеек, масла и овса

Вдруг пожирали в полчаса".

Не мой случай: здесь из всех карт — только гадальные. Костяными картами таро не поиграешь. Из азартных игр на деньги — только игральные кости. Но это настолько... ин, извините за выражение, шалла. В смысле — воля божья...

Бильярд, на котором проигрался будущий муж "Капитанской дочки", я ещё не спрогрессировал.

И остаётся у меня... снова классика. Теперь американская — "три листика":

"Я... достал скорлупки от грецких орехов и стал катать по столу маленький шарик. Потом, посвистев немного, я сказал старинную формулу:

— Ну джентльмены, подходите поближе и смотрите на этот маленький шарик. Ведь за это с вас не требуют денег. Вот он здесь, а вот его нету. Отгадайте, где он теперь. Ловкость рук обманывает глаз...

— Дальше рассказывать нечего, — продолжал Энди. — Он имел при себе только восемьсот шестьдесят долларов наличными".

Цитата по американской классике 19 века, но уже с собственным жизненным опытом: в 90-х толпы напёрсточников крутились во всех местах скопления людей в России. Очень интересно было смотреть, когда они перебирались на другую площадку: работает-то 10-15 человек. И не всегда в толпе распознаёшь подельников. Освоил я и кое-какие простейшие приёмы при работе с горошиной. Из самого примитивного: зажимаешь горошину между кончиками пальцев. Теперь на какую бы скорлупку клиент не указал — горошины там нет.

Тема организации азартных игр в "Святой Руси" мною несколько раз продумывалась. Вплоть до уровня казино с рулеткой. Но строить бизнес на этом нельзя — церковь против. А вот рывок-хапок... можно попробовать.

Из Рябиновки приволок и доску, и скорлупки с горошиной. Там было время восстановить навыки, пальчики размять. Девчушек-наложниц своих поразвлечь игрой на желания. Но реальной игры я ещё не делал.

Ну что? — Работаем фанфик в фанфике.

Велел принести реквизит. "Подсадного" у меня нет — показываю Гавриле:

— Игра требует внимательности. Нужен точный глаз. У вас-то, у воинов, он есть — кто важного не разглядел, того уже схоронили. Это вон ему, казначею, можно и глаз не открывать, слуги скажут.

Казначей предсказуемо лезет в бутылку:

— Ты! Молодь бесштанная! Да я...! Да мне...! Да на моём месте...! Мне за казной следить! Да я каждую мелочь вижу! На всякую лжу нюх имею! За всякой серебрушкой доглядываю! У меня глаз — острей орлиного! А ну покажь свою доску!

"Проворнее макаки,

Выносливей вола,

А нюх, как у собаки,

А глаз, как у орла".

Клюнуло. Как гласит отечественная уголовно-финансовая мудрость:

"Выпьем за лоха сладенького. Без глупости и жадности которого нам бы и хлеба купить не на что было".

Я к Гавриле:

— Дядя Гаврила! Дай денег хоть сколько. У нас ни у кого ногат да гривен нету. Всё на стол пошло. Отдам вдвое.

Момент... шекотливый.

"Лучший способ потерять друга — дать ему взаймы" — народное международное наблюдение.

Попросить — аналогично.

Смотрит на меня эта... "бурятская" физиономия и ничего не выражает. Послать меня... да без проблем!

Тут, редкий случай, Яков без вопроса голос подал:

— Лысый против лысого. Забавно.

Что он имел в виду — не знаю. Наверное, что при любом исходе волосы рвать неоткуда будет. Будда хрюкнул, достал кису.

И пошла игра.

Особенность: сплошной импровиз. Команды — нет, роли — не расписаны, "провокаторов" — нет, "сбросить навар" — проиграть своему — не могу. Но есть масса остроумия со стороны широких народных масс отставников в адрес казначея.

Как известно: "военный — это не профессия, это сексуальная ориентация".

Сейчас отставные гридни — казначея зае... зашутят насмерть.

— Казначей! Как же ж ты казну берегёшь, ежели горошину углядеть не можешь? Куна-то по-менее будет.

— А он кунами не считает — только сундуками. А в сундуках — камни для веса наложены! Гы-гы-гы... Сундук-то, коли украдут, разглядишь?

Внешние условия почти идеальные: темновато, на доске пляшут тени от зажжённых факелов, все подвыпившие, сам игрок — поддатый, разозлённый, гонористый. Думал над ветеранами посмеяться, пригнуть их. А тут наоборот: они посмеиваются да остроумничают. Только что меня на место ставил, теперь ему — только выиграть.

"От юных лет с казенной суммой

Он жил как с собственной казной.

В пучинах сумрачных расчета

Блуждать была его охота,

И потому он был игрок

(Его единственный порок)".

То ли — "порок", то ли — "гонор"... Плевать — дядя рвётся в игру. А ещё он точно знает, слышал только что: у меня всех денег — Гаврилина киса. Будет поднимать ставки — я скоро сам сольюсь.

Играем. Выигрыш, выигрыш, проигрыш. Народ разочаровано вопит:

— Ванька! Не сдавайся! Дави гада! Он, жлоб плешивый, за нынешний поход к Киеву нам до сих пор за овёс не выдал!

Сейчас начнут скандировать "шайбу-шайбу!". Только бы без мордобоя...

У Гаврилы в кисе несколько мелких серебрушек: куны, ногата... Я их и проигрываю. И здоровенная длинная плоская палочка с какими-то буквами, царапинами и сколами — "ветхая" гривна. Последняя, она же — единственная. Вот её и выложил:

— Ставлю в четыре гривны кунами.

Казначей высыпает свою кису. Играем. Выигрываю. Удваиваю. Дядя стаскивает перстень с руки. А я знаю что это? Ювелира звать? Да и проверять по запарке...

"Самое страшное — потеря темпа" — говаривал "отец всех времён и народов".

— Играем под запись. Николай, бери складень вощёный, записывай.

Картинка... по Лермонтову:

"Теперь кружок понтёров праздных

Вообразить прошу я вас,

Цвета их лиц разнообразных,

Блистанье их очков и глаз,

Потом усастого героя,

Который понтирует стоя;

Против него меж двух свечей

Огромный лоб, седых кудрей

Покрытый редкими клочками"

Усов у меня нет, очков — на "Святой Руси" нет вообще, свечей — так и не принесли. А так... похоже.

Семь выигрышей подряд. Конечный результат — 256 кунских гривен. Можно было бы и дальше, но... семь — число критическое. Как-то на седьмой раз смысл происходящего... "раздевания" доходит даже до лоха. Виноват: до казначея.

Дядя сильно переживать начал, меня за руки хватать. Кричать, что углядел как я мошенничаю... Короче, я доску на пол сбил. Чисто случайно рукавом зацепил. Своей безрукавки. Потом снова на стол выложил и на глазах у всех — скорлупки раздавил.

— А...! Ты...! Ублюдок недоношенный! Ты чего сделал?! А отыграться?!

— "Била мама сына не за то, что играл, а за то, что отыгрывался" — русская народная мудрость. Тебя, дядя, матушка твоя, видать, в детстве мало била. Игра кончилась — плати.

Дядя в ответ неразборчиво — матом, слюнями и соплями. И руками. А вот это зря: публика на моей стороне. Гости подвыпившие, хорошо разогретые. Завернули дяде рученьки, положили мордой в салат. Или что там перед ним стояло.

"Карточный долг — долг чести" — русская народная мудрость.

Враньё полное — какая может быть честь у карточного каталы? Но, Вронский, например, готов не платить портному за его труд, потому что приятель проигрался шулеру (дурак), а Вронский выступил гарантом (второй дурень).

Здесь, на "Святой Руси", как и во многих древних и средневековых социумах, игральный долг обеспечивается всем имуществом игрока, включая его самого и членов его семьи. Известна история одного древнего китайского купца, который последовательно проиграл имущество, детей, жену и себя самого.

Сейчас будем на казначея ошейник одевать. Интересные имущественно-правовые коллизии возникают...

Казначей в ошейник не захотел. Охолонул малость, снял с лысины квашеную капусту и, уже внятно, сообщил:

— Ладно. Отдам. Схожу до дома и пришлю. Где баба моя? Пойду уж.

— Пойдёшь. Как долговую грамотку выпишешь. Что отдашь в три дня. А дальше — реза исполу за всякую седмицу.

— Чего?! Ты моему слову не веришь? Да я... Я казначей смоленский! Моё слово в городе — в цену с золотом...!

— Извини, дядя. Но мы люди дикие, деревеньщина-посельщина. Только из болота велезши, только с дерева спрыгнувши... Коль слово у тебя такое... золочёное, так и процарапай его на бересте. Тута вота.

Народ хихикает и подначивает. Казначей шипит и потеет. Вытирает свой голый череп, сразу снова начинает "пускать зайчиков" — факела на мокром отблеск дают.

Пыхтит, но царапает долговую грамотку. Я прикидываю — а не сильно ли я за дядю взялся?

Оценочно баронский лен даёт в Европе около ста фунтов серебра годового дохода. Тех ещё, римских фунтов. В наших кунских гривнах — семь сотен. С учётом разницы в ценах — две-три сотни.

Точно не скажу, но в следующем столетии летописец стыдит бояр, которые за две сотни годового жалования служить не хотят: "говорят — мало, де, даёшь княже". И приводит в пример "дела давно минувших дней, преданья старины глубокой": раньше, в предыдущем столетии, и бояре были скромнее, и вода мокрее.

Насчёт казначейских приработков... тут только фантазии.

Вроде, не надорвётся.

Так, что я ещё из фанфика пропустил? Что-то важное... А!

"И просит важно позволенья

Лишь талью прометнуть одну,

Но с тем, чтоб отыграть именье,

Иль "проиграть уж и жену".

Как-то я отклонился от Михаил Юрьича. Игра закончилась, скорлупки я раздавил. А жена осталась у казначея. Точнее — они с Аннушкой в её покоях болтают. Надо как-то... ближе к истокам, к основам, к классике, к школьной программе...

— А залог какой оставишь?

— Какой тебе "залог"? Я тут вот! Усадьба у меня — вона тама по улице! Меня тута все знают!

— Это хорошо. Поэтому и залог невелик — твоя жена. Как долг вернёшь — залог назад получишь.

— Твою... разъедрить черешней! Будь по-твоему. Но оставлю без прикрас. Покрадёте же!

"О страх! о ужас! о злодейство!

И как доныне казначейство

Еще терпеть его могло!

Всех будто варом обожгло".

Лермонтов описывает реакцию Тамбовского высшего общества второй четверти 19 века. Уже произошло и, в немалой степени, проникло в российскую провинцию "повсеместное смягчение нравов". А вот за полвека до того довольно часто чиновники с Алтая, например, отправляясь по делам в центральную Россию, занимали у сослуживцев деньги под заклад своих жён. Да и Кузьма Минин говорил, поднимая нижегородцев: "Заложим жён и детей своих". Так что, я вполне в рамках исконно-посконного.

Казначея возмутило моё недоверие к его слову, а не судьба его супруги.

Позвали казначейшу. Похоже, ей ещё не сказали о текущей ситуации. Тут он её с порога и ошарашил:

— Сымай с себя всё, дура.

— Господи! Да как же это?! Да...

— Живо, бестолочь! Это всё из-за тебя! "Поедем-посмотрим... я нигде не бываю, никого не вижу... старую подружку раз в год посмотреть-поболтать...". Дурак старый! Послушался бабских бредней! Привела-заманила в притон воровской! Серебра-то сколько потерял! Из-за тебя всё! Твоё-то и пущу в продажу первым! Голая ходить будешь! Перстни-висюльки давай сюда. Платок у тебя дорогой, платье... чоботы с Булгара привезённые. Давай-давай. А то возьмут в шелках, а вернут в дерюгАх. Тати все, обманщики. Гридни они... вертопрахи да шелкопёры... перекати-поле... ни отца, ни матери... набродь безродная... Как были лихи на руку, так и остались. И как это светлый князь таким... хмыстеням шлындатым гривну боярскую даёт...

Не по классике. Там сцена строится иначе:

"Она на мужа посмотрела

И бросила ему в лицо

Свое венчальное кольцо".

Не мой случай: здешний казначей венчальное кольцо сам с жены снял и в свой кошель положил. До подходящего случая.

Продолжая злобно бурчать себе под нос, он сдёрнул с головы жены богатый платок, свернул его узелком и начал ссыпать в него её украшения: перстни, кольца, серёжки, колты, браслеты, цепочки, включая её нательный крест, подёргал и стянул шитый серебром поясок, сдёрнул с плечей вышитый по полам жемчугами летник и с головы повойник, заставил вытащить из кос вплетённые туда атласные ленты, и, таская её за волосы, сдёрнул через голову дорогое верхнее платье. С обычным для замужней женщины декоративным передником и вышитыми рукавами сложной формы.

Свернув ком тряпья, казначей отправился к выходу. На пороге остановился и, повернувшись лицом к благородному собранию, резюмировал:

— Ну, хозяева хлебосольные... ну, бояре новоявленные... Я вам этого никогда не забуду! Вы у меня кровавыми слезьми плакать будете! За такое моей чести умаление да к казначею славного города неуважение! Что б вам всем... ни дна, ни покрышки! Тьфу на вас!

Плюнул на наш порог и, с гордо поднятой головой удалился, преисполненный праведного гнева и такового же, но — возмущения.

Кое-кто из самых горячих гостей кинулся, было, вдогонку — спустить наглеца с лестницы. Но старшие товарищи лифтёров-энтузиастов остановили, и всеобщее внимание переключилось на казначейшу.

Товарищи из Тамбова не обманывали: имеет место быть пятый-шестой размер. В одну ладонь не взять. Двойной "цвайхандер". Как на рояле — только "в четыре руки". И с цветом тамбовские глазные рентгены вполне угадали: сияют "ледниками Гималаев" даже в полутьме нашего пиршественного зала. А пляшущие оттенки факелов придают этому... "горному пейзажу" жизненность и динамичность.

"Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы...

Подожди немного,

Отдохнёшь и ты".

"Горные вершины" очень даже не "спят". А нервно туда-сюда... и долина между ними... уже блестит от нервного пота. Ещё немного... и, похоже, начнётся... "отдых". Очень активный.

"Пейзаж" всё острее воспринимается мужской частью аудитории. То есть — всеми присутствующими. И самой носительницей этих... "казбеков и эльбрусов".

После проведённой мужем экспроприации, женщина осталась в нижней рубахе, "срачнице". На мой взгляд — вполне пристойно: длина чуть ниже колена, тонкое полотно, через которое чуть просвечивают контуры тела, пара лямочек на плечах, нормальный вырез, правда, в данном случае... только частично прикрывающий... "горные вершины". Которые ещё и трясутся как в девятибалльное землетрясение.

Добавьте к этому полурастрёпанные волосы, что придавало её облику оттенок домашности, отсутствие обуви — муж забрал сапожки, выражение крайней обиды и полной растерянности на лице.