Ругару

Он спрятал телефон обратно во внутренний карман, снова тяжело вздохнул, глядя куда-то вбок. Затем уточнил:

— Оленька, тебе удобно? Или ты приляжешь?

— Нет, — снова накатила паника. Но она стиснула зубы и уставилась на Борика, боясь упустить хоть слово из речи, которую он приготовил.

— Ну ладно, — он хлопнул ладонью по коленке. — Даже не знаю, с чего начать. Ну, давай, наверно, начнем не с самого главного, но с довольно страшного. Вот мои документы. Ты же никогда их не видела? — он сунул ей корочку, и пока Оля разбирала на ней фамилию и звание, добавил: — Но учти, что здесь ненастоящее мое имя. А по-настоящему меня зовут Боргилд. Мне сто пятьдесят два года. И я вампир.

...Разговор у них и вправду получился долгий. Вначале Оля сидела, строго сдвинув брови: заподозрила, что ее дурят. На горячие заверения Борика, потребовала предъявить клыки. Он поначалу отнекивался, затем сдался. После всего, что произошло, это было вовсе не страшно. Она еле удержалась, чтобы не потрогать их. После хихикнула:

— Я сошла с ума! Борик, я сошла с ума?

— Нет, — категорично возразил он. — Ты входишь в разум. И наконец приобщаешься к кругу, к которому принадлежит твой муж.

— Гриша? — она опять хохотнула. — Он тоже вампир?

— Нет, Гриша маг. Маг-надзиратель, — подчеркнул Борик.

— Какие-то дозоры Лукьяненко, блин! — она все-таки легла, уставилась в потолок.

— Не... В дозорах интереснее, хотя... справедливости мало. Если вампир, то сразу темный. Почему темный?

— А чем ты питаешься, Борик? — поинтересовалась она. — Донорской кровью?

Он смутился.

— Ну... иногда и донорской.

— А чаще? — она повернулась на бок, уставилась на него с детским любопытством.

— Ну... Я же этот... исполнитель наказания.

— Я не знаю, что это за должность, — пожала она плечами. — Также как и "маг-надзиратель".

— Ладно, — обреченно согласился Борик. — Еще раз.

Ольга напряженно вслушивалась в его объяснения.

— Итак, существует так называемый веер миров. Вот представь веер, — втолковывал Борик. — Только не тот что, в магазинах продают, а который иногда дети делают. Сейчас я сложу тебе, погоди, — он подхватил газету с тумбочки, сложил ее гармошкой, зажал внизу двумя пальцами. — Вот, — он провел по верхней, широкой стороне веера. — Здесь расположены миры четвертого класса опасности, и существа живут на них соответствующие. У нас их называют зигорра, в переводе на русский, что-то вроде "Встретил? Убей!" Здесь, — он провел ногтем невидимую линию чуть ниже. — Полоса миров третьего класса. Миры тоже не ахти. Существа... Ну, примерно, как я. Некоторые лояльны к людям, некоторые нет. Тут что-то вроде линии фронта. Люди там держат оборону, чтобы не пропустить зигорра и агрессивных третьеклассников дальше, — он хмыкнул. — Здесь, — еще одна невидимая полоса примерно посередине веера, — миры второго класса. Людей тут уважают. Они там присутствуют в качестве наблюдателей. Ну, а тут, — короткая полоса почти возле толстых пальцев, — миры первого класса. Тут людей полно. Хорошие, добрые, спокойные миры. Многие любят проводить там отпуск. Попроси Гришу, он тебя тоже свозит.

— Сначала Париж, — мрачно пошутила Оля.

Но Борик шутки не понял.

— Париж, так Париж, — согласился он и продолжил: — Там, где я держу пальцами, вот эта точка, это место, где мы живем. Каторга. До этих пор все ясно?

— Почти. Получается опасных миров больше?

— Нет. Газета же одинакова по ширине. Всех одинаково, примерно. Только благополучные миры погуще, а в опасные попасть сложновато. А вот этот хвостик видишь? Ниже каторги? Маленький такой веер тоже. Это настоящая Земля.

— Даже так? — Ольге стало лучше, она уже могла иронизировать.

— Именно так, — подтвердил Борик. — Туда пускают только людей. Ты и Гриша, например, когда на пенсию выйдете, может быть, туда попадете. Или раньше, может быть, если на экскурсию. Большинству тех, кто работает в системе, вход туда заказан. Мне, например.

— В твоих словах мне понравилось словосочетание "может быть". Я полагаю, людям туда тоже непросто попасть?

— Ну... — тон у Борика стал виноватым. — У них там мышление совсем иное и люди с каторги и из миров первого класса не очень хорошо там адаптируются, так что... Это для их же безопасности. Но! — он ткнул в потолок толстым пальцем, — попасть туда сложно, но можно. Так что если захочешь...

Но ее мысли уже потекли в другом направлении:

— Я живу на каторге. Потрясающе. А почему так назвали-то?

— Потому что тут заключенные работают. Причинил ущерб человеку? Отрабатывай на благо других людей.

— А почему все на людях-то так завязано? Или для людей другая каторга есть?

— Если и есть, то не в нашем веере миров, — развел руками Борик. — А люди... Я уж не знаю, кто так устроил, но в нашем веере все на человеке завязано. Нет такого существа, которое бы могло без человека выжить. И самые сильные, самые злобные, все от людей зависят. Ну и... Как-то так пошло... Не нами придумано, не все с этим смирились. Но наши миры называют антро... антропо...

— Антропоцентрическими? — предположила Ольга.

— Ага, точно!

— Ладно, — неизвестно с чем смирилась она. — А если человека убил, кто определяет, сколько лет отрабатывать?

— Суд.

— И где этих существ судят?

— Тоже на каторге. В тех же судах, где и обычных преступников. У нас особо не усложняют.

— А почему из космоса не видно этого вашего веера? — допытывалась Ольга.

— А потому что это, — он помахал газетой, — не астрономия. Объяснить это трудно, в науках я не силен. Но в каждом мире веера одно и то же звездное небо, Солнце, планеты солнечной системы. И названия небесных светил отличаются не больше, чем отличаются их названия в разных странах каторги. Собственно, поэтому принципу и определяется, где будет существо отбывать наказание. И сотрудников каторги наблюдатели отбирают тоже по этому принципу. Чтобы с изучением языков не заморачиваться. На Заноах, откуда я родом, все использовали русский. Если можно так выразиться.

— Параллельные миры? — предположила Ольга.

— Можно было бы их назвать и параллельными, если бы они не были так ужасающе непараллельны, — снова взмах самодельным веером. — Ладно, я вижу, этот вопрос мы уяснили. Иджеме дале, как выражалась одна моя польская подруга.

— Я ничего не уяснила, Борик. Я в шоке и не могу адекватно реагировать. Но ты не останавливайся.

— Я хочу вернуться к тому, что случилось с тобой и Елисеем. Конечно, тебя еще сто раз будут допрашивать, вон Нарутова в коридоре ждет...

— Вампир или маг? — вежливо поинтересовалась Оля.

— Нет, живая женщина, тоже до двадцати пяти лет не подозревавшая о существовании каторги. Следователь. Вы с ней должны поладить. Ей поручено дело Ефима.

— Подожди, Борик. Ты про Регину, что ли?

— Так вы знакомы?

— Не то чтобы... Виделись мельком.

— Ну, она тебя хорошо знает. Стоит там, наверно, стратегию выстраивает, как задать тебе вопросы и при этом не напугать, не насторожить, и не проболтаться о каторге. Но я хочу сам у тебя узнать. То, что произошло с вами за эти два дня, не могло случиться просто так. Вас очень сильно атаковали. Кто — каторжане, ссыльные, нелегалы — мы пока не знаем. Попробуй вспомнить. Не было ли тринадцатого числа необычных знакомств. Может, на улице кто-то подходил, на работе? Наши ребята квартиру вашу осматривают, пытаются уловить хоть что-то, но ты можешь здорово помочь, если вспомнишь.

Оля задумалась, потом с сожалением покачала головой:

— Нет, Борь, был самый обычный день. Никаких новых знакомств. Сначала работа, затем к свекрам заезжала за Елисеем. Он пока на улице гулял, я ужин приготовила. Он через полчаса после меня поднялся. Поужинали, мультик включила. Я уже тогда заметила, что он необычно тихий, безразличный. Даже книгу читать не захотел. А часов в девять, его скрутило, — на глаза снова навернулись слезы.

— Ну не расстраивайся, — ободряюще улыбнулся он. — Ты не одна. Разберемся. Вон у нас сколько сотрудников. Носом землю будут рыть. Разберемся. Регину позвать, или отдохнешь немного? Бледная ты какая-то.

— Есть хочу, — призналась она. — Как Елисей заболел, я ничего не ела.

— Это мы запросто! — подхватился Борик. — Сейчас распоряжусь.

Одиночество

У Лекса были свои информаторы. Как бы хорошо он ни знал заказчика, он никому не доверял до конца, всегда перестраховывался. Вынужденно отдыхая в доме Павла, кроме бесед с Олесей и чтения книг из ее списка, он собирал информацию и по своему заказу, и вообще по происшествиям в городе.

Четыре дня назад у него состоялась занимательная переписка с Информером.

Крошка-Ru: "Привет! Срочно нужна инфа по артефакту. Круглый бриллиант с множеством граней, размером с теннисный мяч. Оплетен белым золотом, по оплетке длинные, примерно два сантиметра, острые, как иглы, шипы (из того же золота). Вся эта красота на небольшой подставке из черного мрамора".

Informer: "Привет. Новый заказ? Как называецца-то штукенция?"

Крошка-Ru: "Знал бы, сам бы поискал".

Informer: "Без названия трудно искать. Так сразу не отвечу. Уж сколько раз твердили миру: создавайте каталоги не по названию, а по описанию".

Крошка-Ru: "Общим, жду, чего найдешь. В долгу не останусь".

Informer: "Да ясно. Если штукенция древняя и давно не всплывала, вообще ничего обещать не могу. Сам понимаешь, ко мне стекается инфа по нынешнему положению вещей. Пенсионеры наши не торопятся секреты раскрывать. Но сделаю, что могу. Кста, скажи, кто заказчик, может, тогда будет проще".

Крошка-Ru: "Эт чего? Тест на IQ? Когда я сдавал заказчика? Да и к тому же, сдается мне, он посредник. Так что тут я тебе не помощник".

Informer: "Братан, ты спалился. Пока ты не сказал, что это ОН, я еще сомневался, но теперь точно знаю, кто тебя нанял! :D"

Крошка-Ru: "Агась. Ржунимагу. Хватит болтать, займись делом".

Informer: "Слушаюсь и повинуюсь, о светлейший!"

Лекс не представлял, кто такой Информер. Они ни разу не встречались лично, поэтому он не только не знал, к какой расе принадлежит этот таинственный ник, но даже и какого он пола предположить не мог. Лекс подозревал, что Информер осведомлен о нем гораздо больше. Во-первых, потому, что он вообще знал устрашающе много как о каторжанах, так и о действиях полиции. Имя обязывало. Среди криминала поговорка ходила: "Не знаешь? Информер подскажет". Во-вторых, первые заказы он получил как раз через него. Стоило впервые выкрасть редкую вещицу у московского коллекционера, как в агент постучался Информер, и вместо "здрассте", сразу наехал: "Ну что? Так и собираешься по мелочи на людей пахать или делом займешься?" Как было Лексу не поинтересоваться, каким именно делом? Потому что ему требовалось что-то посерьезней, чем механическое преодоление труднопроходимых препятствий. Скучал он. И злился на ментов. Кража артефактов — это хождение по самому краю, это игра с ментами в дразнилки. Это намного интересней, чем иметь дело с теми, кто не знает о каторге. А с Информером у них получилось взаимовыгодное сотрудничество. Если Лекс получал заказ через него, то перечислял на его счет (который, кстати, постоянно менялся) десять процентов с прибыли. Если Информер давал важную инфу — еще пять процентов. Лекс такие суммы зарабатывал, что Информер подобного клиента боялся потерять. Все было честно, Леша ни разу не надул партнера и не попытался этого сделать. Перечислял все до копейки, иногда переплачивая. Поэтому и знал, что если потребуется помощь, Информер для него сделает невозможное.

После запроса на артефакт Леша каждый вечер заходил в почту, но Информер в сети не появлялся. От этого стало как-то не по себе. Но пока Сева не подавал признаков жизни, оставалось только болтать с Лесей да лазить в инете. И еще книги читать. Он взглянул на часы. Странно. Время к обеду, а он ни разу не столкнулся с девушкой. Дала ему передышку?

Олеся поднялась к нему минут через пятнадцать, прихватив тарелку с бутербродами.

— Ты чего, голодовку объявил? — отругала она его сразу.

— Нет, — он потянулся. — Зачитался.

— Серьезно? — кажется, она возликовала. — Нет, правда?

— Правда.

— А что ты читаешь? — она уселась на постель, подала ему тарелку.

— "Клубок змей" дочитываю, — он двумя пальцами взял бутерброд с копченым мясом и проглотил в два укуса.

Олеся взирала на это так, будто при ней женщину пополам распилили. Предложила осторожно:

— Может, спустишься, пообедаешь?

— Поужинаю позже, — отказался он. — Это все мне? — кивнул на тарелку.

— Да, — она так же завороженно наблюдала, как исчезает второй и третий бутерброд. — Надо было побольше сделать.

— Нормально, — возразил он и подавился. — То есть спасибо. Ты настоящий друг.

Леся рассмеялась, а он залюбовался. Улыбка у нее такая же светлая, как взгляд. Такой человек смеется только тогда, когда смеется сердце, а не когда положено по этикету или чтобы расположить к себе собеседника.

Девушка внезапно оборвала смех, жутко заинтересовалась своими руками и дернула на пальце заусенец так, что появилась капелька крови. Быстро слизнула ее и деловито уставилась на Лекса.

— А Достоевский не подошел?

— Очень даже подошел. Я его первым прочел.

— Чего? — Олеся уставилась на него с подозрением.

— Я очень быстро читаю, — заверил он. — А заняться все равно нечем.

— Ладно, колись тогда.

— Что?

— Колись, что именно затронуло.

Лекс уставился в стену, словно там кто-то добрый оставил шпаргалку. Голос его тоже изменился, стал безжизненным.

— Достоевский... Он как хирург. Душу препарирует. Наизнанку ее выворачивает. Я бы сказал: хирург-онколог. С аппендицитом каким-нибудь просто: живот вспорол, отрезал, зашил. Онкологу надо добраться до корней, чтобы всю заразу убрать. И вот от первой страницы до последней проходишь этот путь вместе с героем. Как он сам в себе ковыряется, чтобы весь гной наружу вытащить. Чтобы никаких иллюзий по поводу самого себя не осталось. Потому что только тогда исцелишься. И еще мне очень понравилось, что он всем героям сочувствует. Даже самым злым. Он как будто это внушает: у всего есть причина, не торопитесь осуждать, приговор выносить...

— Это называется полифония, — еле слышно шепнула Леся. И в ответ на непонимающий взгляд пояснила. — У каждого своя правда, и каждый по-своему несчастен. Полифония — это многоголосье. Автор говорит через каждого героя. Достоевский первый так написал.

— Не знал. Но Мориак этим похож на него. Тоже у каждого своя правда. И человек сам ломает собственную жизнь. Мог бы прожить счастливо, а вместо этого обрек себя на одиночество. Сильно написано. Только знаешь, это не самое страшное в жизни, — он грустно ухмыльнулся.

— Одиночество?

— Такое одиночество, как у Достоевского и Мориака. То есть вот в этих книгах. Когда ты оцениваешь свою жизнь, и убеждаешься, что сам виноват. Наворотил дел — теперь расплачиваешься. Это не самое страшное, поверь. А вот если ты вообще ни при чем. Совсем. Но те, кто сильнее, не захотели выслушать твоей правды, потому что ты для них априори существо второго сорта.