Ругару

Ругару

(Беглый каторжник)

Роман

Посвящается моим друзьям: Ворошиловой Ларисе, Дроздову Игорю, Чехиной Ирине — тем, кто снова и снова убеждал писать, когда мэтры пинали меня ногами.

Особая благодарность безумно терпеливому консультанту, объяснявшему мне тонкости работы правоохранительных органов, — Павлу Ганже — http://samlib.ru/g/ganzha_p_a/

Все имена вымышлены, все совпадения — результат случайного вылета в астрал.

Даром что ли смерть приходит к людям,

Когда ждут они совсем другую,

Не такую старую и не такую злую?..

И. Калинников "Именины смерти" ("Високосный год")

Часть I. До кражи

Пролог

...— Они все равно меня убьют, ты же знаешь. Врагов не отпускают... — ее тоненькая, подростковая фигурка чуть светилась в темноте камеры. Эльфийка. Грязная, исхудавшая, голодная, но светится. - Ты ведь не такой, как они, правда? — она села рядом, а на матрасе, брошенном на жесткие доски нар, вмятины не появилось - настолько она легкая. Тонкие пальчики еле ощутимо дотронулись до его плеча. - Не такой? — настойчиво спрашивает Лаэртель.

Хотел бы он сказать, что нет! Только чем он отличается? Только тем, что протащил ее через страну, через заставы, то штурмуя милицейские посты, то ползком на брюхе меся грязь? Да ведь билось в нем только одно: какая она желанная, эта хрупкая девочка. У нее едва-едва грудь наметилась, а он думает, как ее под себя уложить. Даже сейчас думает, и от этого стыдно и жарко одновременно.

А она — наивное дитя — перебирает пальчиками и дотрагивается до щеки. Это не прикосновение. Это как ее легкое дыхание на задубевшей от ссадин коже.

Он вскакивает и уходит в дальний угол камеры, прижимается лбом к холодной бетонной стене.

— Что мне сделать для тебя? — глухо спрашивает он, справившись с собой. - Что я могу сделать?

Лаэртель в один миг оказывается рядом, тонкие руки на самом деле очень сильные, она легко разворачивает его к себе, смотрит в глаза.

"Отнеси камень моим братьям", — она не произносит это вслух — губы не дрогнули. Ее слова возникают в его мыслях, перетекают прямо из девушки в него.

"Как? Я тоже в тюрьме! Кто меня выпустит?" — точно так же отвечает он.

"Выпустят. Скажут, что ты жертва, что я тебя околдовала и выпустят. Под следствием будешь, но это же не тюрьма, и не... смерть..."

"Ты не можешь... не должна... умереть!"

Сердце заходится от боли, а Лаэртель вдруг прижимается к его губам — это благодарность за его переживание, которое она тоже почувствовала. Девушка снова пристально всматривается.

"Пожалуйста, отнеси им камень. Неужели моя смерть будет настолько бессмысленной?"

"Я даже не знаю, где он!" — в отчаянии восклицает он внутри себя.

"Здесь... — узкая ладонь прижимается к груди слева. — Но я отдам его тебе".

Он не понимает, а она уже стягивает с него майку. И прижимается всем телом. А когда его легкие будто протыкает раскаленным прутом, снова целует, вбирая в себя его крик...

Слежка

Зинаида остановилась возле киоска, где продавалось очень вкусное, почти домашнее молоко, и "полюбовалась" на отражение в витрине. Все как обычно: немолодая женщина с безумно усталым лицом в дешевой кофточке и слегка потертых брюках. Давно бы пора купить новые, но нет денег. Зарплаты хватает только чтобы заплатить за съемную квартиру и кое-как протянуть месяц. Сын — балбес двадцати двух лет — никак не желает ни работать, ни учиться, только тянет деньги, да покрикивает: "Опять дома ничего нет?"

"Ну не может же все время быть так плохо?! — с горечью воскликнула она про себя. — Сколько можно биться об лед?"

По правде говоря, она остановилась вовсе не полюбоваться на себя (на что там любоваться? Прямые, словно солома, волосы, невзрачная внешность). За последнюю неделю она перерыла кучу шпионских фильмов, и кое-чему научилась. Вглядываясь в витрину, она еще раз убедилась: за ней следят. Очень скоро Зинаида заметила девушку в элегантном белом сарафане, еле прикрывающем попу. Она появилась, как только Зина вышла из института. Девица сидела в дорогой иномарке, но едва женщина прошла мимо, тут же выпорхнула из машины и пошла следом. До самого базарчика слышался за спиной стук тонких каблучков. Зина встала — она встала. И явно сканирует ей спину, ждет, когда двинутся дальше.

Накатило отчаяние. Ну что же это такое? Мало того, что сын Богдан — балбес и хам. Мало того, что жилья нет, с мужем развелась двадцать лет назад и с тех пор ни одного по-настоящему стоящего ухажера так и не заимела. Мало того, что каждую копейку считать приходится, а зарплату задерживают постоянно (ни у кого не задерживают, а в их частном институте постоянно задерживают!). Так еще и эта слежка. Все один к одному!

Зина заметила неладное две недели назад. Сначала уговаривала себя, что мерещится. Посмеивалась над собой: "Кому ты нужна, старая кошелка, следить за тобой? Детективов начиталась?"

Потом было нападение. После работы она ходила на массаж — позвоночник разболелся. За триста рублей десять сеансов — дешевле только даром и только потому, что клиника недавно открылась в тихом дворике, в полуподвальном помещении. Еще не раскрутились, не приобрели постоянных клиентов.

И вот она возвращалась с процедуры, умиротворенная и расслабленная, свернула в арку. А там какой-то мужик стоит, курит.

Курит и курит. Пускай себе. Это же не у нее дома сын дымит, так что буквально задыхаешься.

Но когда Зина поравнялась с мужчиной, он схватил ее за руку, швырнул об стену и зашипел:

— Деньги, украшения, быстро!

Первой реакцией было изумление: какие деньги? какие украшения? В кошельке десятка на проезд, она больше и не берет, чтобы не было искушения потратить. Золотые сережки понадобились? Да там грамм золота всего, только чтобы фианит оправить. Или он заподозрил, что это бриллианты? А шелковый шнурок на шее — так на таких обычно крестики носят, ему же не видно, что у нее под кофточкой круглый, похожий на пятирублевую монету медальон. Но даже если бы видел — это же не золото! Бронзовый сплав какой-то, единственное, что от отца досталось.

Пока она соображала, послышались шаги, и мужика точно ветром сдуло. Она растеряно стояла в арке и отправилась дальше только вместе с другой клиенткой, тоже спешащей на маршрутку.

Сообщить об этом в полицию? А что она скажет? Ничего не украли. Мужика толком не опишет — слишком была напугана. В общем, пришла домой, приняла успокоительное и легла спать.

Начались кошмары. Каждую ночь снилось что-то ужасное, кровавое, хотя утром она сны вспомнить не могла.

А днем постоянная слежка. То дед с бородой чуть ли не до пояса, то парень молодой, чем-то напоминающий ее сына, то пожилая женщина, с тройным подбородком и надменно поджатыми алыми губами, то, как сейчас, девица, будто сошедшая с обложки модного журнала.

Следили профессионально: стоило Зине заметить чье-то пристальное внимание, как человек исчезал и дальше ее вел уже другой.

Потом опять происшествие. Спешила на работу, только вышла из дома, тут Богдан на балкон выскочил, встрепанный со сна, и заорал на всю улицу:

— Мать, ты денег-то мне оставила?

Она притормозила, чтобы прошипеть еле слышно: "Какие деньги? У меня десятка на проезд!" Но не успела ничего сказать, в шаге от нее на землю брякнулся кирпич. Она, вытаращила глаза, сообразив, что не позови сын или не остановись она, чтобы ответить, — сейчас лежала бы с проломленной головой.

И снова слежка.

Это совершенно выбило Зинаиду из колеи. Она плохо спала, не могла нормально работать, а теперь и со всеми ссорилась. Следовало что-то предпринять. И сегодня она решилась на отчаянный поступок. Дотронувшись до папиного талисмана на счастье, она вышла с базарчика, не обращая внимания на топающую следом уже бабку, а не девицу, но свернула не направо, к остановке, а налево, в отделение полиции. Она предполагала, что сейчас будет выглядеть смешно и жалко, но другого выхода не нашла. А уж когда бабка, заметив, куда Зина направляется, воровато оглянулась и с необычайной резвостью рванула в кусты, и вовсе воспряла духом. "Напугалась, значит?" — женщина удовлетворенно дернула на себя дверь.

В отделении было необычно тихо. За стеклом скучал усталый дежурный, чем-то напоминавший ее саму, только в мужском варианте: такой же блеклый и безрадостный. Она вновь почувствовала себя глупо, но тем не менее склонилась к окошечку:

— Жалобу можно оставить?

— Какую жалобу? Заявление? — равнодушно спросил дежурный, не трогая ручки.

— Да-да, заявление. Я понимаю, что выгляжу дурой и, возможно, сумасшедшей, — сбивчиво начала женщина, — и я знаю, что у вас есть негласное правило "когда убьют, тогда приходите", но, возможно, меня и в самом деле скоро убьют. Не могли бы вы мое заявление в книгу номер два записать? Вам же легче расследовать будет...

— В какую еще книгу номер два? — сдвинул брови дежурный.

— Понимаете, — как можно вежливей объясняла Зинаида, чтобы полицейский не заключил, что она издевается или умничает, — я работаю в издательстве тут недалеко. Издательство при Институте экономики, социологии и права, ВИЭСП сокращенно. Вот тут, рядышком, в здании суда. И я постоянно редактирую статьи на юридическую тему. И недавно в одной такой прочла, что у вас должно быть две книги. В книгу номер два вы должны записывать заявления, которые поступают. Потом они должны проверяться, и те, которые подтвердились, должны вноситься в книгу номер один. Вот вы мое заявление запишите, пожалуйста, в книгу номер два.

— В КУСП, что ли? — недовольно уточнил он.

— Я не знаю, что такое КУСП, — призналась Зина. — У меня в статье было написано "книга N 2".

Дежурный вздохнул, взял все-таки ручку и достал журнал. Был ли там номер на обложке, она не заметила.

Ох, и ушлая бабенка. Никогда Пихлер не предполагал, что с ней будет столько возни. На вид тихоня и дура, обычная забитая жизнью тетка, которая умрет и сама не заметит. Но на деле... Или Радим ей все-таки рассказал что-то перед смертью? Да нет, не может быть. Не таскала бы она тогда ключ на шее. Ведь наверняка недоразумения у нее в жизни от этого ключа. Такие вещи надо запрятать подальше, в банковский сейф например, чтобы флюиды, так сказать, не долетали. Тогда, глядишь, прожила бы она долго и счастливо, и лет пятьдесят никто бы не догадался, куда же пропал ключ от цомтты.

Хотя, если честно, для тех, в ком нет магической искры, ключ не так и опасен. Максимум, что он сделал Зинаиде, — это усилил страх перемен, затуманил сознание, чтобы она не могла здраво оценить свои поступки... Вот если бы тетка магом была хоть чуть-чуть, тогда бы он сильнее ударил, вплоть до смерти владельца. Но магическую искру разглядеть легко — она сразу внимание привлекает. И чем сильнее человек привлекает внимание, тем сильнее в нем магический огонек. Так вот эта баба могла бы стать чемпионом по незаметности. Ее забудешь через пять минут после общения и второй раз столкнешься — не узнаешь, так что с магией ей не перепало, — ее счастье.

Но внимательности, хитрости — в избытке. Он следил за ней уже две недели и считал, что забрать ключ будет парой пустяков. Не тут-то было. Он менял внешность каждые полчаса, следуя за ней. И каждый раз Зинаида его отслеживала. Что это? Он совсем разучился работать или у нее нюх особый?

Пихлер Севастьян Шахович, которого, в зависимости от субординации, кто-то звал по фамилии, кто-то по отчеству, а кто-то Севой, тридцать лет нелегально проживал на каторге. Родной мир по классификации людей представлял опасность третьего класса. Люди сделали пограничный кордон, изо всех сил сдерживая натиск опасных для них существ. Да только проскользнуть все равно можно. Через любую границу можно проскользнуть, если умеючи. А поскольку Сева среди соотечественников не выделялся ни особой силой, ни умом, прямая дорога ему была в миры класса 1 или 2. О том, что удастся обосноваться на каторге, он даже и не помышлял. Но быстро убедился, что, как ни странно, это самое безопасное место.

С самого начала он облюбовал Волгоград. И теперь находился в зрелом возрасте — 52 года. Хорошо сохранившийся: поджарый мужчина с пышными усами типичной кавказской внешности, он пользовался успехом у женщин, но редко с ними сближался. В отличие от каторжан, его сущность не сдерживалась никакими магическими заклятиями и могла проявить себя в самый неподходящий момент. Поэтому он начал подумывать о том, что пора бы и на покой. Оставит дело на какого-нибудь сообразительного человечка, если уж никого другого достойного доверия не найдет, уедет на родину, женится там, заведет наконец потомство и будет пользоваться плодами трудов праведных. Или неправедных, тут кому как нравится.

И тут надо же — попалось ему это дело. Если он его провернет, денег привалит столько, что и внукам хватит. Цомтта — она же бесценна. Эйнхерии драться будут за право купить ее. Когда Сева в первый раз ступил на каторгу, он был одержим желанием отыскать ее. Двадцать пять лет назад он оказался в шаге от исполнения мечты, но прокололся. Радим Харин — тоже нелегал, но идейный — что-то заподозрил и быстренько цомтту продал. Продал тайно, без посредников. И пытки не помогли выведать у него хоть каплю информации. Сева был уверен, что он только потому и продал цомтту, что оставил при себе ключ, так что в любой момент смог бы вернуть артефакт. Но чутье у Харина было развито отменно: до того, как Шахович до него добрался, он припрятал и ключ. Перестраховался: цомтту в одно место, ключ в другое. А потом благополучно помер, так что Пихлер получил жалкие сто тысяч рублей. Тогда тоже сумма неплохая, но по сравнению с тем, что ему обещали эйнхерии, — крошки с господского стола. Однако они помогли ему укрепиться, создать сеть осведомителей и агентов и в конце концов стать некоронованным королем Поволжского региона каторги. Да еще и такого, которого никто и никогда не опознал бы. И даже сотрудники каторги до сих пор знать не знали, слухом не слыхивали, о том, что налажен здесь устойчивый бизнес по взлому официальных заклятий, установке новых, незаконной торговле и контрабанде артефактов, продаже гражданства таким же, как он, нелегалам и многого, многого другого.

Но, занимаясь делами, он никогда не забывал о деле всей жизни — цомтте. Выискивал ниточки, чтобы определить человека, который имел возможность заплатить такие большие деньги за артефакт. Ведь, как ни крути, не так много их было в те годы...

Второй раз удача пришла к нему тринадцать лет назад. Шахович вычислил, а его осведомители подтвердили, что владеет цомттой не кто иной, как Юсифов Челеби-бек Аликпер оглы. Эта семья никогда не бедствовала — все-таки потомки азербайджанских князей, если "перевести" титул "бек" на более понятный язык. И сейчас сын Челеби занимал высокий пост в каком-то министерстве Азербайджана. Сам же старик в смутные времена переехал в Россию. И не куда-нибудь, а купил особняк в Волгограде. Опять Сева был в шаге от цели. Он сумел втереться в доверие к Юсифову и увидеть цомтту своими глазами. Очень красивая штучка. Поэтому хозяин и отказался ее продать. А значит, эти знания были бесполезны. Цомтта — один из тех артефактов, которые застрахованы от кражи собственной магией. Украдешь ее — она через сутки вернется опять к хозяину. Заставить отдать шантажом и угрозами тоже нельзя. Цомтта очень чувствительна к внутренним порывам хозяина. Только если он от всей души желает с ней расстаться, состоится сделка. Только кто же добровольно с такой красотой расстанется? Цомтта очаровывала всех. Только у Харина хватило сил продать ее, хотя он и понимал при этом, что подписывает себе приговор.

Выходит, без ключа до цомтты не добраться. И Пихлер стал искать ключ. Есть в этом хитром артефакте углубление — вставь туда ключ, и цомтта признает хозяином тебя. Сева раздал описание ключа всем агентам. Пообещал десять тысяч долларов за сведения о его местонахождении. Но ключ пропал, словно его и не было. И тут, две недели назад — чудо!

Есхот, оттрубивший на каторге семь лет и получивший статус ссыльного, ушел работать в массажный салон. Там-то и заметил он похожий по описанию медальон на шее у одной из пациенток.

Убедившись, что его не обманули, Шахович честно расплатился с есхотом и сделал три вещи. Сначала связался по Интернету с неуловимым Лексом, недавно появившемся в криминальном мире, но уже прочно завоевавшим репутацию самого успешного и честного вора, легко справлявшегося с самыми сложными кражами. Потом по другим каналам связался с эйнхериями. Двое откликнулись моментально и предложили за цомтту такие деньги, что Пихлер не стал жадничать и остальным отказал. В погоне за золотом можно потерять голову.

Сева все просчитал. Одному Лексу никак на эту кражу идти нельзя. Не потому, что не справится — справится, и еще как. Но очень уж трудное дело предстоит самому Пихлеру: проскользнуть между молотом и наковальней, всех подставить, а самому вывернуться. А потому пригодятся и человечки, которых он прикормил. Павлик Токарев с дружками. Они мальчики шустрые и недалекие, любое задание выполнят. Не за страх, а за совесть. Ну и за деньги.

Ну а третьим шагом стала попытка получить ключ. Он, в отличие от цомтты, особой чувствительностью не отличался. Его вполне можно было отобрать или снять с трупа. Но ничего у Севы не вышло. А теперь полоумная тетка взяла да и отправилась в полицию. Конечно, в этом отделении сидят обычные люди, которые ловят обычных преступников и понятия не имеют о каторге. Но хоть один сотрудник каторги там тоже имеется. И он наверняка просматривает жалобы, чтобы обнаружить то, что стоит внимания вышестоящего начальства. А Шаховичу светиться никак нельзя. Поэтому, как только Зинаида вошла в здание отделения полиции, он спрятался, на ходу изменился, приняв обычную внешность седоватого кавказца, и отправился к машине.

Завтра понаблюдает за теткой, если уж совсем ничего не получится, придется поручить и это Лексу. Доплатит ему за дополнительное беспокойство, чего уж там.

Стерва

Командировка в Саратов удалась на славу. Официально Регина выпросила ее, чтобы обменяться опытом с коллегами из соседней области. Неофициально — чтобы посетить подругу, которую не видела лет сто, у той был юбилей — тридцать лет. В их районе как раз наступило необычайное затишье: никаких убийств, покушений и вообще ничего серьезного. Нет, люди били и резали друг друга по-прежнему. Она имела в виду ничего, что касалось бы ее непосредственных обязанностей: не было преступлений, совершенных каторжанами, ссыльными или нелегалами, поселившимися на каторге. Зная по опыту, что подобное затишье бывает перед бурей, Регина и сделала себе маленький подарок.

В гости она отправилась на собственной машине. Водительский стаж у нее пять лет, лихачить никогда не любила, даже наперегонки в детстве не бегала. Такой путь — без излишней спешки, без обгонов по обочине, иногда выключив кондиционер, с открытым окном, чтобы запах горячей степи бил в лицо, — для нее нисколько не хуже, чем посиделки с подругой. Настоящий праздник. Она и отпуск обязательно проведет в дороге. Хоть несколько дней.

Единственное, что портило настроение — новенький Форд Фокус. Она выбрала машину, на которую давно заглядывалась: серебристый, просторный внутри, но изящный снаружи. Купила его, несмотря на то что Кирилл предупреждал: в автосалонах продают сплошное дерьмо, а Форд — вообще бюджетник. Он предлагал самой в этом убедиться, опросив опытных людей. Но она в очередной раз психанула, вообразив, что Кир хочет ею командовать, и сделала по-своему. Как же она ругала теперь себя! Не девочка ведь уже, тридцать три в этом году исполняется, первые морщинки скоро появятся. А она никак не справится с травмой от развода семилетней давности и агрессивно реагирует на попытки ею управлять. Даже если эти попытки привиделись и по сути являются лишь заботой о ней.

Регина глянула в зеркало: осветленные соломенные волосы, туго стянутые в хвост, блекло-голубые, почти бесцветные глаза. А если прибавить к этому ненависть к юбкам и платьям и фигуру девочки-подростка, то становится совершенно непонятно, что Кирилла в ней заинтересовало. Ведь он-то как раз устроит любую женщину — элегантен, как рояль, прокурор, а не абы кто. Почему он с таким упорством не замечает ее хамства, нежелания сближаться, заводить какие-то отношения, кроме служебных? Она вообще замуж не хочет! Наелась на всю оставшуюся жизнь. Она вон с Куклой — спецназовцем-эльфом — встречается раз в месяц и больше ей ничего не надо! И Кукла ее устраивает именно тем, что молчит, не лезет в душу, не учит жить, не окружает заботой. Пришел — ушел. Все чудесно!

До Волгограда оставалось еще километров сорок, а мотор опять начал чихать. Третий раз за дорогу. Сколько же можно! Хоть бы до города дотянуть...

Она так внимательно слушала мотор, что чуть не пропустила машину, приткнувшуюся на обочине в неположенном месте. Прямо на желтой полосе, обозначавшей запрет стоянки, расположилась зеленая семерка. Возле открытого капота копошился молодой мужчина, рядом вертелась его жена, отчаянным взглядом проводившая ее автомобиль.

Регина сбавила скорость и взяла рацию.

— Двадцать четыре двадцать вызывает дежурного, прием.

— Я дежурный, прием.

— Вы в курсе, что в запретной зоне стоит автомобиль?

— А чего сразу я? — раздался обиженный голос. — У меня дел за гланды. У обычной полиции это, между прочим, тоже запретная зона, пусть они и разбираются.

— Обычная полиция вряд ли знает, почему на самом деле эта зона объявлена запретной. Так что разобраться придется вам. И немедленно.

— Слушаюсь, — а дальше прошелестел, но явно в расчете на то, что она все-таки услышит: — Стерва!

Регина досчитала до десяти, чтобы успокоиться. Да, ее за спиной называли стервой. Но вот так публично оскорблять себя она не позволит. Если не хочет, чтобы в следующий раз над ней хихикали.

— Ваш номер, дежурный, — произнесла она после паузы.

— Десять восемь семнадцать, — с невыразимой тоской отозвался парень.

— Я напишу рапорт об оскорблении старшего по званию, сержант. Отбой.

Несколько минут ее крутило от ярости, так что потребовалось сделать несколько глубоких вдохов. Интересно, он так хамил, потому что она женщина, а они априори дуры и истерички?

Эта мысль неожиданно принесла облегчение. Ведь он мог и не хамить, а наоборот быть изысканно вежлив, потому что она — Нарутова. Нет, пожалуй, она не будет писать рапорт. Такое хамство дорогого стоит.

Тем более, скорее всего, эта "неположенная" машина действительно сломалась. Никакого криминала. Если Форд — плохая машина, то семерка — это вообще не машина. Отечественный тазпром. Была, конечно, маленькая вероятность, что эта невинная сцена — приманка. Стоянка там запрещена, потому что на берегу водохранилища большое поселение богинок, предпочитающих болотистые места. За ними маги присматривают, но много каторжан в одном месте всегда опасно. Криминальный район. Поэтому ей категорически нельзя было останавливаться и разговаривать с бедолагами из поломанной машины. Пистолет пистолетом, но если тут беглые или агрессивно настроенные ссыльные, она с ними не справится. Она-то человек.

...До Волгограда она добралась к обеду. Заскочила домой, быстро искупалась и переоделась: вместо любимых джинсов и футболки — классические черные брюки и белую блузка. Потом заехала в автомастерскую — там отрабатывали наказание два каторжанина. Можно было и в другую пойти — какая разница кому платить? — но здесь все же надежнее. Хотя мастерская пугала, очень уж была, мягко говоря, страшненькой: на Второй Продольной в череде некрашеных покосившихся деревянных заборов, точно железный зуб среди пластмассовых, торчали гаражные ворота. Сейчас они были распахнуты, и на внутренней стороне красовалась надпись, сделанная белой краской: "Ремонт автомобилей, шиномонтаж, отечественных, иномарок". На второй половинке ворот дополнение: "Круглосуточно. Недорого". Судя по почерку и содержанию, казалось, писал пьяный кавказец. Каждый раз, глядя на это художество, Регина размышляла, обслуживается ли кто-нибудь тут и как в противном случае удается каторжанам отрабатывать преступление на благо человечества? Или их специально отправляют в такие места, где они не смогут работать легко, без забот? Вероятно, так и есть. Пусть скажут спасибо, что они в Волгограде наказание отбывают, а не в Магадане.

Она приткнула Форд возле распахнутых ворот и открыла окно, высматривая знакомого.

Сару первый ее приметил. Необычной дергающейся походкой направился к машине. Вертя головой, склонился к окошку, так что сморщенное, как печеное яблоко, лицо оказалось в десяти сантиметрах от нее. Визгливо поинтересовался:

— Опять проблемы с машинкой? Плохая машинка, — неясно, чего в тоне было больше: добродушного подшучивания или издевки. — Продать надо машинку!

— Опять проблемы, — согласилась Регина, открывая дверь и отодвигая таким образом от себя каторжанина. Он был раздет до пояса и смуглое почти до шоколада тело, тоже было сморщенным, будто неделю назад сару был толстым и резко похудел. — Пока не могу ее продать, не накопила на Ауди. Посмотришь, Фин?

— Какой разговор! — он суетливо потер руки, тут же полез в капот. Передумал, закрыл, сел на водительское сиденье, загнал машину в гараж — Регина только завистливо цокнула: она не умела так красиво вписываться в узкое пространство. Снова открыл капот, повернулся к ней — на все ушло минут пять. В этом каторжанине даже с ограничивающими заклинаниями сильно проглядывала его истинная природа. А то, что его ограничили, показывала татуировка на левом плече: большая, размером с блюдце. На складчатой коже рисунок выглядел довольно странно, но все же можно было разглядеть обезьяну в круге с тремя лучами. Это значит, еще три года он будет каторжанином, а потом станет ссыльным, отправится на вольные хлеба: сможет сменить работу, город, вызвать к себе жену и детей, если захочет. И если они захотят. Но три года у полиции будет классный мастер. Кто бы мог предположить, что у сару такой талант к ремонту машин?

— Сильно плохо? — поинтересовалась женщина.

Он скорчил смешную гримасу, которая могла выражать как ужас, так и улыбку.

— До вечера ножками походите? К вечеру пригоню вам на работку. Или к квартирке лучше?

— Нет, на работу в самый раз. Я могу задержаться.

— Ну и отличненько, — он снова задвигался весь разом, словно суставы были заменены подвижными шарнирами.

— Спасибо, Фин.

Регина постояла немного на дороге, а затем решила, что до отделения пройдется пешком: если срезать наискосок, через дворы, она, пожалуй, даже быстрее, чем на маршрутке доберется.

Она любила эти уютные дворики. Дома хоть и были построены при Хрущеве и, конечно, по-дурацки построены, но в них поселилась какая-то доброжелательность, домашняя уютность. Ее двухкомнатная квартира тоже в таком доме находилась, и менять ее она не собиралась. Сделала ремонт, объединив кухню и зал и разделив туалет, и теперь ее все устраивало. Она редко натыкалась на новостройки, которые вызывали бы желание пожить в них. В основном они казались холодными и чужими. Там даже деревьев во дворах нет. А здесь повсюду тутовник, абрикосы: и тень, и свежий воздух, и еда для ребятишек. Что удивительно, никто животами не мучается, хотя едят немытые, а порой и зеленые фрукты. Положительная энергетика, не иначе. Лет десять назад она бы посмеялась над "положительной энергетикой". А теперь... Поразительно, как много из того, что в детстве она считала фантазиями, оказалось правдой. Другой мир совсем рядом. Как Финнтен-каторжанин, которого друзья звали Фином.

Она многих каторжан знала по имени. Точнее, знала, как их звали в другом, их собственном мире, но обращалась к ним таким образом редко. Только если каторжанин по-настоящему ей нравился. Сару она жалела. Обычно его раса не вредит людям, может только похулиганить. Но у Финнтена такое хулиганство окончилось смертью человека, и он попал сюда. Получил пять лет каторжных работ — два года назад лучей на его плече было столько же.

Дворики закончились, теперь еще метров пятьдесят вдоль магазинов — и будет ее отделение.

Первое, что она заметила, ступив за неприметную дверь между почтой и хлебным магазином, — это портрет преступника в профиль, анфас и вполоборота. В отличие от обычных отделений полиции, у них таких портретов было немного, и если он висел у входа, где могли видеть и случайно входящие, значит, дело серьезное.

Регина задержалась ненадолго. Антипов Алексей Николаевич, 25 лет, вор-рецидивист. Информации немного, ровно столько, сколько можно знать непосвященному.

— Что это у вас, Платон? — кивнула она на доску, поздоровавшись с дежурным.

— Гастролер, — равнодушно просветил он. — Оперов на уши поставили, он ведь по мелочам не разменивается. Благо заняться пока нечем.

— Ясно, — она прошла за вертушку.

"Вот почему дежурный не хотел отвлекаться на мою просьбу. Наверняка шмонал машины, пытаясь задержать преступника. Как он выразился? "Дел за гланды". Правильно я решила не писать рапорт на него..."

Прежде чем пройти в кабинет, заглянула к операм.

Незаметно было, что их поставили на уши, и они с ног сбились, разыскивая беглого каторжника. Опера дурели от безделья. Когда она открыла дверь, двое из них пускали самолетики. Один чуть не попал ей в глаз. Другие двое с надрывом обсуждали какую-то книгу, а последний ожесточенно дергал мышкой, сидя за компом. Наверняка в стрелялку играл.

— Здравствуйте, драгоценная Регина Юрьевна! — заголосил Женя Ерохин.

Его звали Хорь, потому что всегда заросший и юркий. А по природе ему полагалось какое-нибудь птичье прозвище — он карс. Измененным Регина ни разу его не видела и вряд ли увидит — сотрудники каторги добровольно накладывали на себя ограничивающие заклятья. Как и следовало ожидать, самолетики с ним пускал Илья Зорин, тоже из породы "птичьих", хотя и полная противоположность Жене по внешности: интеллигентный и кажущийся трогательно наивным Зорька — тэнгу. Книгу обсуждали слабенький маг Захар (не хватало силы, чтобы стать магом-надзирателем) и эльф Матвей. Оба коренные жители каторги. Предки Захара всегда жили здесь и работали в системе. Матвей родился на каторге — отец у него прокурор, а мать — следователь по особо важным делам. Поскольку эльфы старели медленно, сейчас они мало отличались по внешности от сына, поэтому каждые десять лет переезжали в другой город. Сейчас служили в Москве.

Захар громко разорялся:

— Ну не могу я это читать! Ну бред же какой-то. Что ж это такое? В каждой книге только и читаешь: полуэльфы, полугномы, полудраконы, на четверть маги, на восьмую часть инкубы... Да не могут же разные расы давать потомство. Это как обезьяну с крокодилом спарить! Если изощриться — секс возможен. Но детей-то не будет! Разные гены... Да все разное, етишкин пистолет!

— Чего ты так кипятишься? — снисходительно урезонил его красавчик-брюнет Матвей. — Напиши автору: "Ты дурак!"

— Да я написал, — как-то сразу сник Захар.

— Что прям так и написал? — эльф выгнул изящную бровь.

— Ну, не так грубо, но смысл такой.

— И что? — заинтересовался Матвей. Отчаянно барабанивший по клавишам гном Тарас, которого непосвященные принимали за крепкого мужчину, которого Бог обидел ростом, тоже вскинул заинтересованно голову.

— Да ничего, — совсем уныло ответил маг. — Это же люди! Им разве что-нибудь докажешь? Они же самые осведомленные!

— Кхе-кхе, — поджав губы, снова обратила на себя внимание Регина.

— Извините, Регина Юрьевна, — тут же смутился Зак.

— Если я не очень сильно отвлекаю вас от работы, — сухо продолжила она. — Могу я спросить, что вы нарыли по делу того красавчика, что висит в коридоре.

— Мы работаем, Регина Юрьевна, — Тарас быстро дернул мышкой и встал из-за стола, изображая полное внимание. — Дали задание нашим агентам. Пока ждем сведений от них. Завтра вплотную засядем.

"Или послезавтра", — завершила Регина про себя.

На вид гному было около пятидесяти, де-факто подкатывало к ста, и еще лет двадцать он точно прослужит опером, тем более, в отличие от Ильи и Хоря, которые лет через пять покинут каторгу, чтобы обзавестись семьями, ему спешить некуда. Он не так давно женился на милой женщине, вполне себе человеческой сущности, даже не подозревающей об истинной работе мужа. Они усыновили мальчика из детдома.

— Хорошо. Пока вы ждете, я тоже на него взгляну, — так же сухо откликнулась она.

— Пожалуйста, Регина Юрьевна, — Илья протянул ей тонюсенькую папку. — Может, и нам задание дадите.

— Благодарю за разрешение, — она быстро просмотрела документы — материала набралось пока немного. Вернула папку Илье и отправилась в кабинет. Надо теперь к Угрюмову — начальнику отделения. Пусть отдаст ей это дело в разработку. Он же знает, что Регина без работы помирает.

Направляясь к начальнику, уныло себя ругала. Вот за это ее и называли Стервой. Пришла, испортила ребятам настроение. Ну подурачились бы денька два, потом бы наверстали. Часто ли они отдыхают? А вот жизнью рискуют если не каждый день, то раз в месяц определенно. Но беда в том, что она единственная женщина в следственном отделе и почти единственный человек. Секретарши-магички не в счет. У них магии хватает лишь на то, чтобы любого мужчину в постель утянуть (он при этом не замечает ста килограммов избранницы и диву дается, с чего это так влюбился), но все равно нос задирают и людьми, как и Захар, себя не считают. Так что "чистый" человек, без малейшей магической искры, только она. А еще у нее папа — маг-надзиратель по европейской части России. Вот и приходится чуть ли не ежечасно доказывать, что ты здесь не потому, что у тебя мохнатая лапа. Что ты не будешь получать звания за счет этих парней. Что ты чего-то стоишь. Можно было доказывать это как-то менее агрессивно, но Регина пока этому не научилась.

Перец с солью

По "Культуре" шла "Большая опера". Не самая любимая передача, но каналы на кухне никогда не переключали, тут даже и пульта не было для этого. Леся убавила звук, нажав кнопку на панели, и достала с полки терку. Морковь она уже вымыла.

Телевизор на кухне стоял для мамы. Она любила только канал "Культура". И еще мама испытывала чувство вины, если садилась перед экраном и ничего не делала. А включить его, пока готовится обед, — самое то. Полезное с приятным. Мама уже два года сидит дома — братец настоял. Пришел и наехал: "Сколько ты получаешь уборщицей? Пять тысяч? Я буду платить тебе десять, только, пожалуйста, сиди дома, с отцом".

Мама не обиделась. Родители на Павла вообще никогда не обижаются. Лесе тоже не нравилась мамина работа. С тех пор как на Чулочке сократили половину работников, она так и не смогла устроиться на более достойную должность. Так что Павел правильно сделал. Только он мог бы и помягче это провернуть. Не так грубо. Вот из-за этого они частенько и спорили. Но не только из-за этого.

Леся почесала нос тыльной стороной ладони и опять взялась за морковку. Мама попросила "отдежурить" за нее на кухне. Не такой она человек, чтобы брать с сына деньги. Отдыхала после увольнения она, может, недели две, а потом нашла работу на дому: шила брюки, юбки, постельное белье — все, что приносили. Вчера принесли срочный заказ, она уже несколько часов строчила в гостиной, а Леся варила борщ. Раз уж сессия почти сдана, а курсовая на заказ выполнена, значит, ее очередь изображать из себя хозяйку. Хотя не любила она этого, очень не любила.

Да и сколько там зарабатывала мама, скрючившись за швейной машинкой? На жизнь им с отцом хватало вместе с пенсией, но Павлик в любом случае больше давал. Только деньги брата она откладывала. "Вдруг свадьба, а мы голые совсем!" — сокрушалась она.

Голые! Леся хмыкнула, обведя взглядом шикарную кухню. Если сейчас они голые, то раньше их и нищими назвать нельзя было. Она ссыпала морковь в кипящее на сковородке масло и осторожно кинула терку в раковину. Позже помоет. Или дружки Павлика помоют. Или подружки дружков. Даром они, что ли, отираются тут каждый день? Только из-за них и готовит такую огромную кастрюлю. Но в первую очередь из-за брата. Если бы не он, не иметь им такого большого дома. Да, стоит на отшибе. Другие коттеджи поселка к ним пока не подобрались, так что с двух сторон до горизонта только степь, а с двух других сторон, метрах в двухстах маячит цивилизация. Не настолько близко, чтобы испортить впечатление. Весной она непременно посадит вокруг дома абрикос и черешню, и пока к ним подберутся соседние домики, они будут жить за стеной деревьев, так что приятный вид из окошка никуда не денется.

Дверь "предбанника", как они называли прихожку перед крылечком, открылась, и в кухню гуськом ввалилась целая толпа.

Леся чуть повернулась к вошедшим, все так же помешивая скворчащую морковку. Первым, как всегда, Павел. Красавец, ничего не скажешь. Волосы черные, глаза темные, но при этом за версту видно — русский, без капли примеси кавказской крови. Хотя, возможно, татаро-монголы постарались, когда резвились в волжской степи. Но это ведь только по цвету волос и глаз понятно, так что не в счет. За ним — Филипп. Забавный такой с этой узкой темной полоской на подбородке. Но не смешной. Киря очень тонко чувствует стиль. Знает грань между необычным и смешным. И грива густых волнистых волос, так напоминающая известного певца, из-за которого он и кличку получил, не делала его вторичным. Он с головы до ног был самобытен и уникален. Вон тряпочка лоб прикрывает серо-сиреневая в тон толстовке. Где только надыбал такую.

Филипп подмигнул ей, проходя мимо:

— Привет, Леска!

Олеся его проигнорировала. Во-первых, Леской ее имел право называть только брат. Во-вторых, приперлись опять без предупреждения, а теперь прикидываются долгожданными гостями.

Следом, подняв плечи, засунув руки глубоко в карманы и приволакивая ноги, протискивается Эдик Шмат. Противный тип. Внешность дегенерата-убийцы, даром что худенький и невысокий. Если бы Леся не знала его уже лет восемь, когда все четверо в одном классе с Павлом учились, на порог бы такого не пустила.

Четвертый — Димка. Непризнанный поэт, тайно влюбленный в нее, Олесю. Симпатичный парнишка. Но с некоторых пор она с осторожностью относилась к поэтам: обидчивые, самолюбивые. К тому же наверняка стихи у него пишутся именно потому, что любовь неразделенная. Так к чему же лишать этот мир его шедевров? Нет, пусть вздыхает и пишет. К тому же он безобидный. Когда Павел понял, зачем к нему с таким постоянством таскается Тукан, сразу с ней объяснился: как, мол, относишься? А Леся ему образно растолковала: будто к дешевой репродукции, мол, отношусь — миленько, но не настолько, чтобы купить в дом. После этого братишка категорически запретил корешу: в сторону сестры даже мыслями не поворачивайся, она себе и получше найдет. Пощадил его, однако. Может, сказал бы правду, что нет у него шансов, и дело вовсе не в Павле, он бы и перестал ходить, а тут таскается, лицо опустив, словно красна девица, лепечет смущенно:

— Здрасссте.

Леся, так и не откликнувшись на приветствие, отвернулась и вновь занялась морковкой.

Тоненькая темная фигурка: черная футболка, черные брюки, черные волосы туго забраны в хвост, и глаза, изучавшие входящих, тоже черные. Впрочем, этого следовало ожидать — она похожа на брата. Но если Токарь — барс, то она — олененок. Маленький олененок, не подпускающий никого близко. Не нравятся ей друзья брата. И то, чем он занимается, тоже не нравится, хотя Павел уверял, что ни родители, ни сестра ни о чем не догадываются. Нет, она умна, а потому подозревает. И заранее готовится защищаться.

— Здравствуйте.

Опаньки! Кого еще принесло? Олеся недоуменно оглянулась. Кажется, у Павла появился новый дружок. Интересно, а подружка у этого парнишки есть? Вроде взросленький уже, старше Павла.

Чудной был этот новичок. Высокий, выше Павла, мордашка симпатичная. Но футболка, раза в два больше нужного размера и необъятные штаны портили всю фактуру. Спасибо хоть не замызганный.

— Привеееет! — с неожиданной усмешкой пропела Леся.

— Леся, кто там?

Чуткое мамино ухо уловило изменения в голосе дочери, и женщина догадалась: в доме кто-то чужой.

— Это ко мне, мам! — откликнулся Павел. — Мы ненадолго, — и стал подниматься по лестнице наверх.

Машинка тут же затрещала снова. Остальные в соответствии с занимаемым положением в команде Павла, потянулись следом. Так же, как вошли. Только новенький помедлил. Убедившись, что никто представлять его не собирается, он чуть кивнул.

— Лекс, — и, спохватившись, поправился: — Алексей.

— Очень приятно, Алексей, — она тоже церемонно склонила голову. — Олеся Харитоновна, — взятый сразу насмешливо-ироничный тон, никак не хотел ее покидать. — Надолго в наши пенаты?

— Я...

— Поживет у нас недельку, — отозвался вместо него невидимый брат.

Ехидство слетело в один миг — Леся оторопело хлопала ресницами. Впервые брат пустил кого-то из друзей надолго. Гудели они с девчонками иногда ночь напролет, но жить — никто не жил.

— Павлик, ты шутишь? — не заботясь о чувствах гостя, крикнула она вверх по лестнице.

— Не чуди, Леска! — услышала в ответ.

С недовольством она вновь оглядела гостя. Вид у него был такой, будто он собирался еще раз представиться, на случай если она не запомнила его имени, и девушка сердито перебила открывшего уже рот Лекса:

— Да-да. Алексей. На неделю. Тебе наверх.

— Я хотел сказать, что у вас морковь подгорает, — тут же спрятав глаза, сообщил парень и направился к лестнице.

— Черт! — Леся быстро сняла сковородку с огня, снова перемешала.

Ну, не пригорела, конечно, а только поджарилась до коричневого цвета. Но еще бы чуть-чуть... Только как он это заметил? Неужели запах почуял? Тоже мне нюхач...

Она вновь занялась борщом, но не умиротворенно, а сердито. Не любила чужих в доме. Ей что теперь, с этим Лексом весь день нос к носу сталкиваться? Домину-то братец отгрохал, да по-глупому как-то. Вон все, кто приходит, считай, через кухню прутся. Для родителей нормальной комнаты нет — живут в гостиной на первом этаже. Зато наверху — крошечная спальня для нее, побольше для брата, и просторный зал для его тусовок. Ах, да, есть и мансарда. Для потрахушек. Когда девицы к ним присоединялись, парочки по очереди там отдыхали. К себе-то в комнату Павел никого не пускал, даже Ксению.

А ванна в этой домине одна! Спасибо туалет на каждом этаже сделал, а то и там бы в очереди стояли.

Уже бросая в кастрюлю капусту, Леся поняла, что самое странное в этом Лексе. Кроме балахона вместо одежды. На лицо-то молодой, а коротко стриженый ежик волос — седой. Не весь, но очень густо седой, то, что называется перец с солью, будто волчья шкурка. И взгляд — смесь звериной настороженности, тоски и... надежды. Сплошной контраст.

Павел, как всегда, провел друзей в "клуб" — так он называл большую комнату, в которой с друзьями устраивал шумные вечеринки. Солидный кожаный диван, чуть ли не полутораметровый телевизор, куча колонок мал мала меньше и пяток пушистых темно-зеленых пуфиков — словно их настоящей травой засеяли. Вот и все украшение. Вместо одной короткой стены большущее окно во всю стену, выходящее на балкон. Напротив — деревянная лестница на мансарду и большой бар за ней. Раньше был шикарный ковер на полу, но после первой же вечеринки Павел отдал его в чистку, а потом продал. Не сеструхе же его оттирать каждый раз после посиделок. Ей учиться надо. Кто-то же должен в их семье заниматься любимым делом.

Павел плюхнулся на диван, поправил на шее шелковый шнурок с небольшой черной жемчужиной. Летом в волгоградскую жару он натирал кожу, но придавал шик, жаль было расставаться. Ничего, кондиционер мощный, скоро похорошеет.

Шмат с Кирей устроились рядом на диване, Тукан подтянул пуфик и устроился напротив. Только Лекс сел поодаль, прислонился к стене седым бритым затылком и пустым взглядом уставился в потолок. Павел знал его лишь несколько часов, и бесил этот парень несказанно. Во-первых, его навязали в команду. Ни за что не взял бы незнакомого, но Шахович был неумолим: "Или идете с ним, или я нахожу других ребят". А деньги предложил за дело такие, что грех отказываться. Да и задание кажется суперпростым, прямо-таки пустяковым: зайти в домик в отсутствии хозяев, забрать статуэтку, свалить. Зачем им этот дебил, который все время вот так сидит, точно в астрале находится? Но без него никак. Весь фокус в том, что только он знает, что надо забрать. Павлу Шахович не доверился. Только и Лексу этому, видимо, не вполне доверял, иначе бы не связал их вместе.

— Не хочешь к нам присоединиться, Лекс? — он не повышал голоса, но обращался к людям так, что они подхватывались и мчались исполнять просьбу, как будто за неповиновение грозили им все муки ада при жизни. За редким исключением на всех он так влиял. Только вот Лекс как раз оказался исключением.

— Мне хорошо слышно отсюда, — не выходя из астрала, оповестил он.

Силен ты, парень. Для человека чудовищно силен. Вон как всех подмял. Даже Шмата, а он тоже непростая личность. Плохо, что вся твоя команда на одном тебе держится. Случись что — ранят например - и рассыплются они в разные стороны. Без оглядки побегут, оставляя тебя на растерзание. Не вспомнят, что ты их друг и несколько лет заботишься о том, чтобы они жили, почти не считая денег. Ты-то вот веришь, что хотя бы Эдик тебя прикроет. А зря...

"Скотина!" — Павел не произнес это вслух, но ругательство настолько явно отразилось на его лице, что Эдик дернулся: "Вмазать ему?" Еле заметное движение бровями: "Пока нет. Сначала дело". Они понимали друг друга без слов. Эдик тут же расслабился, но из-под прикрытых век поблескивали зрачки, следящие за новичком, как у кота на охоте.

— Поселишься в мансарде, — фраза безобидная, но тон такой, словно собаке сказал "Место!"

Лекс пожал плечами.

— Но как же... — встрепенулся Киря.

— Перетопчетесь недельку, — отсек возражения Ток. — Ну, а в крайнем случае, если приспичит, Лекс вам уступит комнату ненадолго. А вообще нам не до того будет. Лекс, ты ничего не хочешь рассказать?

— Например?

Он сидел с открытыми глазами, но казалось, что дремал.

— Куда идем. Когда идем. За чем идем, — терпеливо, точно придурку втолковывал Павел.

— В ближайшие дни Сева должен передать что-то, — нехотя обронил Лекс. — Как только передаст, будет известно место и время. Тогда и поговорим о том, что мы должны выкрасть.

— А я не согласен на такие условия, — вновь встрял Эдик.

— За тебя согласился Павел, — так же глядя в пространство, оповестил Лекс.

— А знаешь, — Ток не выдержал, подошел к Лексу, нависая над ним. — В команде может быть только один лидер.

— И это ты, — Лекс встретился с ним взглядом, и от этого Павла пробрал озноб. — Только я не в твоей команде. Сделаем дело и разойдемся.

— Можно ли тебе доверять, вот в чем вопрос... — Ток изо всех сил старался не показать смущения, хотя эти янтарные, совершенно волчьи глаза, чуть не наизнанку душу выворачивали.

— Я никого не убиваю, — ровно осведомил Лекс. — Ни тех, кого граблю, ни тех, кто грабит со мной. Если что-то случится, то не по моей вине.

Павла немного отпустило. Почему-то сразу поверил этому стукнутому на всю голову парню. Первым делом он ведь заподозрил, что Лекса к ним за этим приставили: чтобы убрал после дела всех. Значит, нет. Уже дышать легче. Остался еще один вопрос.

— Но и защищать никого не будешь, да? — потребовал он прямо.

— Думаешь, они будут? — легкой тенью скользнула насмешка. — Кому вообще можно доверять в этом мире?

— Ладно, — Павел сдался, снова устроился на диване. — Сколько хоть ждать, не скажешь? — буркнул он напоследок.

— Не скажу, потому что не знаю. Завтра у Севы появятся какие-нибудь новости.

От того что Лекс, который если и был старше Тока, то на каких-нибудь четыре года называет Севастьяна Шаховича Севой, Павла тоже продирал озноб. Пихлер — был его бессменным заказчиком и его крышей, человеком, благодаря которому он смог купить этот дом, поставить сюда шикарную мебель, хотя сам числился студентом юридического факультета, да в негосударственном вузе, где все стоит недешево. Выглядел Шахович по-простецки, словно торгаш с рынка, но Павел давно убедился, насколько обманчива эта внешность. Одни деньги, которыми ворочал Пихлер, свидетельствовали о многом — Павлу и его дружкам доставалась едва ли десятитысячная часть. И вот, неизвестно откуда появляется этот Лекс и запросто так — Сева. Что это за пацан, черт его подери?

— Ладно, — вновь угрюмо разрешил он. — Но за неделю надо управиться. Только будь добр — чтобы ни мои родители, ни сеструха с тобой не сталкивались. Как будто тебя здесь нет. А если видели, то только мельком и издалека. Понятно?

— Да.

— Отлично. Тогда свободны.

Несмотря на такое заявление, никто из дружков Павла с места не тронулся. Значит, сказано было только ему. Лекс поплелся в мансарду. Именно поплелся, ноги чуть друг за друга не цеплялись, точно он был пьян. Но что-то ненатуральное, нарочитое было в этой походке, будто даже сквозь нее проглядывала поступь хищника.

Павел скривился и отвернулся, пока никто не заметил в нем страх.

— Лешенька, миленький, ну, пожалуйста, еще немного! — они кувыркались на сеновале часа два, а этой волчице из соседнего колхоза "Серый брат" все было мало. Да и он бы с удовольствием задержался, очень уж истосковался он по девчатам с этой уборкой. Вот только его грузовик давно должен возить зерно, а он от Берты никак не оторвется. Хороша, зараза. Но он справился.

— Солнышко, как стемнеет, будь здесь. А сейчас не могу, извини. Работа, чтоб ее, — он торопливо натягивал штаны. Куда подевалась его майка?

Берта лукаво засмеялась, потягиваясь на сене.

— Майку потерял? А я знаю, где она. Поцелуешь — скажу!

Солнечные зайчики скользили по ее смуглой обнаженной коже. Само совершенство! Он притворно сдался, нагнулся к ней, но целомудренно поцеловал в лоб

— Честное слово, не могу. Председатель башку оторвет, — умоляюще прошептал он.

Волчица схватила его за плечи, швырнула на сено, села верхом.

- Пятнадцать минут! — настойчиво заявила она.

Но тут Лешка краем глаза заметил белую майку, ловко вывернулся и, на ходу натягивая ее, буквально удрал от девицы. Не оглядываясь, выскочил из сарая, запрыгнул в грузовик и дал по газам. Благо машина его слушалась, от одного прикосновения заводилась.

— Давай, родимая! — уговаривал он, выворачивая руль на ухабах.

Навстречу попался другой грузовик, с зерном. Никита — мужик на десять лет старше его, растивший троих ребятишек, - посигналил, а потом высунулся в окно, проорав на ходу:

— Лешка, сдурел? Один выговор не сняли, ты опять за свое! Устиныч там кипятком ссыт. Вечером к себе вызывает.

Последние слова раздались уже издалека.

— Вот и провели вечер вместе, лапушка. Предупреждал же!.. — бормотал Лекс, еще прибавляя скорости.

Весь день он работал как одержимый. Возил зерно, помогал грузить машину, чтобы быстрее дело шло, снова садился за руль. Без обеда. К закату он если и отставал от Никиты, то лишь на одну ходку. Но от публичного унижения его это не спасло. Публичного, потому что вечером Устиныч пригласил в контору не только его, но и маму с батяней, и братьев-близнецов и даже сестренку Танюшку. Рассадил их на скамеечке вдоль стены под портретами "слуг народа" — центрального комитета народной партии. Генерального секретаря повесили отдельно: огромный поясной портрет грозно нависал над Устинычем, и сам председатель колхоза казался его миниатюрной копией, возвышаясь над дешевеньким, но массивным полированным столом, заваленным бумагами.

Лекс замер на пороге, а Устиныч замахал рукой, смешно топорща густые усы:

— Заходи, заходи! Одного тебя ждем.

Леша шагнул внутрь, покраснел, уставился в вытертую красную дорожку. Он заметил, что мама укоризненно поджимает губы, отец злится, братья злорадно ухмыляются. Сестра тоже полна упрека — вылитая мама.

— Вот скажи мне, Леха, когда это прекратится? — завелся Устиныч, что Лешкин грузовик, с пол-оборота. - Не только мне, всему семейству своему скажи, которое горбатится на благо трудового народа, пока ты на сеновале кувыркаешься. Когда это прекратится?

— Устиныч, давай я Таню домой отведу, — услышав слово "кувыркаешься", тут же ожила мама. — Разберитесь тут, по-мужски.

— Нечего! — отрезал председатель. — Ей, слава богу, уже шестнадцать. Прекрасно все знает. А не знает, так скоро узнает. Я вот хочу, чтобы он всем в глаза посмотрел, — Леша упорно рассматривал ковер. — Молчишь, партизан? Сказать нечего?

— Я ему щас язык развяжу! — отец вскочил, словно гора со скамейки встала, рукава закатал.

Лешка был бы рад получить сейчас от бати затрещину. Рука у него тяжелая - мигом бы дух вышиб. Убить бы не убил, но с сотрясением мозга повалялся бы. И он на это готов! Все, что угодно, только не слышать, как его стыдят при семье.

Однако Устиныча такой поворот не устраивал. И действительно: а зерно-то кто будет возить эти два дня?

— Сядь, Коля, — осадил он и снова надвинулся на Лешку. Председатель напоминал усатого таракана из детской сказки. Но сейчас было не до смеха. — Ты мне вот скажи, ты с кем в сарае кувыркался? С Бертой-шалавой из "Серого брата"?

— Так уж и шалава... — не выдержал Лешка.

— Устиныч, я отведу детей? — снова вступила мама.

— Сидеть! — рявкнул председатель. - Я не пойму, тебе что, наших девок мало?

— Ну, это ты зря, Устиныч... — сокрушенно покачал головой отец. - Что ж он, наших девок портить будет?

— А ты скажи, что он их не портит! — ядовито процедил председатель. - Вымахал вон, орясина с симпатичной мордашкой! В кого только такой?

"Про Аньку узнал? Поэтому буянит? Так я вроде не первый..." — мелькнуло у Лешки. Анька была дочерью Устиныча.

— Так! — мама решительно встала. - Танюшка и вы, охламоны, марш домой.

Таня сразу к двери направилась, братцев пришлось подгонять подзатыльниками. Председатель на этот раз ее не останавливал. Он точно знал, когда можно прикрикнуть, а когда разъяренной женщине под руку лучше не попадаться. Он выждал паузу, чтобы перемещения по кабинету не мешали его патетической речи, а как только дверь закрылась, продолжил с прежней яростью:

— Ты хоть понимаешь, что мы с "Серым братом" соревнуемся? Ты что, полагаешь, эта шалава просто так с тобой связалась? Вы с ней потрахушками занимались, а теперь мы отстаем в уборке! Ты это можешь вбить в свою тупую башку?

— Так она специально?! — взревел батяня.

— Ну чего ты, Устиныч, — замямлил Леша. — Ну чего мы там отстаем? Я ж почти нагнал. А ежели что...

"Будет волчица со мной связываться, если я ей не понравился, как же! — думал он про себя. - Ну, может, и хотела задержать, не без того, но чего уж во всех прямо диверсантов подозревать..."

— Ежели что, сладкий мой, — вновь взревел председатель, - будет тебе еще один выговор, и отправишься ты у меня на передовую с автоматом наперевес! Вот сейчас, при твоем отце клянусь. Наблюдателей в свидетели позову! Если мы проиграем соревнование, ты отправишься на войну! "Ежели что..."! — передразнил он Лешку. — Ты же не сможешь машину водить измененный! Бабы и так за троих работают, а толку что, если машины всего две. Они ж с мешками не помчатся до элеватора. В общем, ты меня понял, — Устиныч наконец начал остывать. - Дуй отсюда, балбес!

Лешка тут же выскочил за дверь. В кабинете топтался отец.

— Ну ты извини, Устиныч... - угроза насчет передовой всерьез его напугала. Да и кого бы не напугала? Лешку самого трясет. - Я с ним дома тоже побеседую. Молодой он, глупый.

— Побеседуй, побеседуй, — хмуро разрешил председатель, шелестя бумагами. - Только без рукоприкладства. Он мне нужен живой и здоровый.

Не сказал, что армией пугал просто. Значит, не пугал. Хотя, справедливо. Кто проиграл соревнование, тот и отправляет "добровольца". И кому, как не Лехе стать этим самым "добровольцем", если он уже схлопотал выговор, за неположенные разговоры. Один-единственный раз хлебнул водяры и брякнул, что, мол, кому нужна эта война? Чем им досадили эти эльфы? Вот лично ему, Лехе, они ни капельки не мешают. А утром в дверь милиция постучала. Мурыжили его тогда трое суток. Утюжили, конечно, не без того. Ногами и инструментами всякими. Только чего ему сделается? Зажило точно на собачке, даже шрамов не осталось. А в стране закон: за три дня не сознался - отделался выговором. Ну а с двумя выговорами сразу на передовую. Лешка после этого с водкой завязал. Пиво или там вино по праздникам позволял себе, но и то немного. А более крепкое и вовсе не брал. Теперь вот и с девчонками из соседних колхозов придется завязывать. По крайней мере до окончания страды.

Вообще, Устиныч кругом прав. Их колхоз, "Волчья пасть", ни разу не проигрывал. Только не потому, что они тут трудолюбивые сплошь. Но в их регионе пять колхозов: "Серый брат", где живут волки-оборотни, "Тихий омут" с болотниками, "Пещера сокровищ" с гоблинами и "Птица рассвета" с такими же ругару, как в "Волчьей пасти", но при изменении получающих голову белого петуха. И с кем, скажите, соревноваться? Равны им по силе только ругару и волки-оборотни. Но когда время поджимает, только в "Волчьей пасти" могут воспользоваться преимуществами своей природы. Лешка, и без того не маленького роста, вырастал сразу под два с половиной метра, а уж силищи в этой горе мышц вообще немерено. В таком состоянии десять машин загрузишь и глазом не моргнешь. Но восстанавливаться потом долго. После такого рывка, у них неделю все болели, а некоторые в реабилитационный центр попадали. Оборотни после изменения не болели, но и помочь им это ничем не могло. Вы представляете волка с лопатой или за рулем? Вот то-то и оно. Хотя измененного ругару за рулем тоже не найдешь. Он элементарно там не помещается — кабинка слишком маленькая.

Вот и получалось, что "добровольцы" на фронт уходили по очереди из четырех соседних колхозов, а "Волчья пасть" ждала всеобщего призыва, который на каждый колхоз выпадал раз в десять лет. Тогда забирали и парней, и девушек от 20 до 25 лет. Всех без разбора. У них два года назад так всех забрали и через восемь лет опять придут. Так что их семью эта доля минует. Война, она, конечно, дело такое... Отстоять рубежи и прочая байда... Только вот если попадешь на фронт, то минимум на десять лет - лишь через этот срок можно уволиться в запас. Но за десять лет так крышу сносит, что никто почти и не возвращается. Одни погибают, другие в домах инвалидов оседают, а третьи не могут жить без войны. Так и сражаются до конца жизни.

Он уныло брел по деревенской улице. В густых сумерках крепкие просторные дома щеголяли побелкой. Низенький заборчик — только для того, чтобы символически отделить территорию, — нисколько не скрывал дворы. Повсюду чистота и порядок, Окна светятся желтым, хвастаясь яркими занавесками. Красота. На фронте такого не бывает. Лешку нагнал отец. Тяжелая рука легла на плечо, притянула к себе.

— Допрыгался, орясина? — недовольно буркнул батя. - Устиныч и слышать ничего не хочет. Я даже денег предлагал... Зачем ты с Анькой-то?

"Про волчицу ни слова... — хмыкнул Леша про себя. - Сам небось..."

— Ничего не допрыгался, — вяло огрызнулся он. - А Аньке как я откажу? Жалко же девчонку.

Аньке во время всеобщей мобилизации как раз исполнилось двадцать лет — она старше Лешки на два года, поэтому на фронт и попала. Вернулась через полгода — попала под отражающую защиту эльфов, половину тела будто оплавило: и лицо, и правую кисть, оставив только культю без пальцев, а ступню спалило полностью. В дом инвалидов не взяли — недостаточно изуродована. Левая рука работает, да и ноги ходят. Что тут такого - малюсенький протез. Выбор был невелик: пройти реабилитацию и снова встать в строй или позволить себя комиссовать. Возвращаться в таком виде в родной колхоз ей не хотелось, но опять столкнуться с эльфами оказалось страшнее.

Отец вздохнул.

— Добрый ты у меня. Весь в мать.

— Не... — запротестовал Лешка. - Мама добрее.

И с удовольствием вспомнил, как она скалкой выводила батю из очередного запоя.

Папино наследство

Покинув отделение, Зинаида снова оглянулась. Медленно пошла к остановке и, уже садясь в маршрутку, возликовала: сработало! Будет полиция расследовать ее заявление или не будет — неважно. Она напугала преследователей одной решимостью.

Вдохновленная одержанной победой, она шла домой, чуть ли не подпрыгивая, словно девочка. И неожиданно всплыло в памяти письмо отца. Что-то там было, какое-то предупреждение...

По правде говоря, отца она ни разу в жизни не видела. Сколько себя помнила, они жили с мамой вдвоем. Лет до пятнадцати выпытывала у матери хоть какие-то сведения о том, кто в свидетельстве о рождении значился как Ягишев Влас Федорович. Но та не желала о бывшем муже говорить, ничем было ее не пронять. А в семнадцать лет пришел к Зине нотариус и сообщил, что согласно завещанию девушка наследует имущество некоего Радима Чеславовича Харина, ибо по признанию последнего, приходится ему родной дочерью.

Наследство оказалось крошечным: бумажечка с цифрами, которые, по мнению нотариуса, были номером и шифром камеры хранения на железнодорожной станции. Вот только неизвестно на какой. Девушка отправилась на поиски.

Объехала несколько вокзалов, прежде чем нашла нужный. В те годы камеры хранения были повсюду. Начала со станции Волгоград I в центре, безумно волновалась. То представляла себе коробку, набитую деньгами, то, умеряя пыл, всего лишь старинное кольцо с бриллиантом. Но дверца открылась только в Ельшанке, и за ней ожидал всего лишь бронзовый медальон на сером шелковом шнурке размером с трехкопеечную монету. Зина определила, что это бронза, потому что цветом он был как медь, но более прочный. На той и другой стороне кругляшки вились латинские буквы — одни по кругу, другие в центре. Но школьный учитель иностранного языка перевести надпись не смог.

Кроме медальона в камере хранения лежало письмо отца. Радим писал, что всегда скучал по ней, но не мог, не имел права быть рядом. Даже не имел права показать, что знаком с ней, потому что это было бы опасно и для нее, и для матери. Но теперь, когда он погиб, все иначе, поэтому он открылся. Он писал, как сильно ее любит, как сильно тосковал по ней. И раз уж он не мог быть рядом при жизни, пусть после смерти с ней останется его медальон.

Зинаида тут же вообразила себе все, что в письме недосказали. Что папа, конечно, был шпионом, выполнял секретные задания для КГБ. Преступники охотились не только за ним, но поклялись уничтожить всех, кого он любит. Вот и пришлось ему покинуть семью. Разве это так уж невероятно? Папа просил не рассказывать матери об этом внезапном открытии. Мол, она его уже забыла и не стоит ее тревожить (мама к тому времени пять лет как вышла замуж). Зина надела медальон на шею, и когда дома спрашивали, откуда она взяла эту старинную штучку, — письмена на новом талисмане смущали всех — она только принимала загадочный вид.

Но было в письме отца еще что-то. Нечто непонятное, во что она даже не вчитывалась. Теперь оно зудело, требуя выхода. Надо перечитать, чтобы освежить в памяти.

Едва Зинаида открыла дверь в квартиру, на нее дохнуло таким смрадом курева, что чуть не сшибло с ног. Быстро пристроив шлепки на самодельную подставку для обуви, она вошла в комнату. На деревянных полах слезла краска, когда-то ярко-желтые обои выцвели, стали невразумительно бежевыми. Хорошо, что их хоть немного прикрывал трехстворчатый шкаф и ковер, полученные в наследство от бабушки. Тогда вещи на совесть сделали: крепкий шкаф не один переезд выдержит, а ковер для моли был слишком натуральным. Моль нынче больше синтетику уважает. Кровать в нише и диван напротив старенького телевизора доживали последние годы. Диван уже не раскладывался, и, устраиваясь на узкой половинке, Зина каждый раз боялась, что одна из пружин воткнется в бок. У окна, закрывая батарею, стояла тумба от старой швейной машинки. Когда-то Зина шила на ней ползунки и чепчики сыну. Теперь же машинку убрали внутрь — удобная конструкция, — а сверху поставили компьютер. За ним и сидел Богдан. И, конечно, курил.

— Да что же это такое! — возмутилась она в согбенную спину. — Лето на улице! Неужели нельзя хотя бы на балкон выйти покурить? Как же спать в этом можно? Я же задыхаюсь, сто раз говорила!

— Не ори, — отозвался Богдан, не поворачивая головы. — Жрать принесла?

— На работу устроился? — привычно начала она перепалку. — Вот как устроишься, так и купишь себе пожрать. А моей зарплаты хватает только квартиру снять и до работы доехать. И на хлеб.

— Ты чего на меня орешь? — он угрожающе сдвинул брови. — Весь день голодный сижу.

— Мог бы картошку сварить. Или хотя бы посуду помыть. Сколько же можно, в конце концов?

— Мать, не зли меня!

— Сам не зли...

Они могли так ругаться часами: сначала на повышенных тонах, потом сын начинал кричать матом, а она подхватывала. Затем он бил посуду или портил ее вещи... Особенно если требовал денег. В результате она давала все, что ему нужно, кормила и снова увещевала, глядя, как он за один присест уминает кастрюлю плова: "Богдан, ну сколько же можно? Ну сходи хоть в "Ман" грузчиком устройся, хоть какая-то копейка. Я ж ничего забирать не буду, но хоть с меня тянуть перестанешь на сигареты, презервативы и подарки девушке..." Он обещал, что завтра же пойдет. И даже плел небылицы, что устроился, просил деньги на обед в счет зарплаты. Позже оказывалось, что сидел дома, никуда не ходил. И все начиналось по новой. А куда деваться? Единственное родное существо. Не выставишь же на улицу.

Сегодня у нее не было сил спорить. Отдернув старенькие ситцевые шторы, она поставила возле балконной двери вентилятор и отправилась за отцовским письмом. Где-то на антресолях оно хранилось.

Бодро поставила табуретку, забралась на нее, потянула на себя картонную коробку, перемотанную скотчем, и тут же поняла, что не удержит ее.

— Богдан, помоги!

— Чего там у тебя? — быстрый взгляд через плечо, и ленивый ответ. — Сама справляйся, не переломишься. Меня тут убьют сейчас.

— Богдан, ну суставы же болят! Три килограмма удержать на весу не могу. Подержи, тут секунда буквально.

— Вот как жрать сготовишь, тогда помогу.

— Да сейчас сготовлю! Вот коробку сниму и сразу пойду готовить. Помоги!

Ей пришлось канючить еще минут пять, изнывая от боли в кистях — не хватало сил ни снять, ни поставить обратно.

— Да зае...а ты меня уже! — психанул сын, взлетел на табуретку рядом, снял ящик и с грохотом бухнул его на пол. Жалобно звякнула посуда. — Жрать уже готовь иди! Хватит х...й страдать!

— Ты посуду разбил, наверно! — со слезами завопила она, склоняясь над коробкой. — Ты в дом нитки не купил, а все колотишь!

— Как ты меня достала! — процедил Богдан зло и снова уселся за комп.

Зина быстро открыла ящик. У них не было серванта. Всю приличную посуду она убрала на антресоли ("Жениться надумает — хоть что-то ему выделить смогу"). К счастью, тарелки не пострадали. Настроение сразу поднялось. Она на всякий случай переложила их газеткой ("Обратно будет ставить, опять грохнет, ума хватит"), вытащила то, что ей нужно, и ногой отодвинула ящик к стене, чтобы не спотыкаться об него. Все равно пока Богдан не поест, не уговоришь его на место убрать.

На кухне у них тоже вещей почти не было. Один шкафчик с сушкой, раскладной стол, плита и раковина. Из-под встроенного шкафчика она взяла десяток картофелин, быстро счистила отростки — молодую картошку они пока позволить себе не могли — и бросила их в мусорку. Картошку — в раковину. Включила воду — пусть грязь отмокает. А сама, вытерев руки, открыла шкатулку.

Шкатулка — это громко сказано. Металлическая коробочка — в детстве в таких продавали круглые разноцветные леденцы. Зина не знала, сколько они стоили. Наверно, безумно дорого, раз мама ни разу их не купила. За все детство она не попробовала ни одной штучки, а потом и вовсе исчезли они из магазинов (хотя недавно девчонки на работе утверждали, что сейчас все купишь, были бы деньги, но их всегда не хватало). Много лет назад коробочку она приметила в мусорном ведре у соседки. Тогда возле домов не стояли мусорные ящики, как сейчас. В восемь часов вечера приезжал мусоровоз, и жители окрестных домов по очереди вываливали в его кузов мусор. Важно было не опоздать — следующий мусоровоз приедет только через сутки. Поэтому люди приходили заранее, сидели на лавочках, на хлипких оградках, прямо на траве в тени деревьев. Переговаривались. Дети играли. Во время игры она и приглядела коробочку. Первой мыслью было — забрать потихоньку, пока никто не обращает внимания. Но тут же сообразила: много народа, кто-нибудь да заметит. Пока она набиралась мужества, чтобы попросить у соседки ненужную вещь, подъехал мусоровоз, и девочка, испуганная тем, что такая замечательная шкатулочка от нее ускользнет, заспешила, затараторила:

— Теть Дина, не выбрасывайте коробочку! Пожалуйста, отдайте ее мне.

Столько мольбы в ней было, что соседка, скривившись, протянула ведро.

— Только вымой с мылом хорошенько! А лучше кипятком обдай.

Домой Зина возвращалась на редкость счастливой. Мылом помыла, а кипятком не обдала. Иначе пришлось бы правду маме выложить, что из мусора взяла, а она бы отругала: "Ведешь себя точно нищенка!" Поэтому Зина сказала, что шкатулку у подруги на фантики выменяла.

Эти воспоминания пронеслись в голове в одно мгновение. И сердце наполнило тихое счастье, такое, как в тот вечер, когда она впервые в жизни взяла в руку эту синюю расписную шкатулку из-под монпансье — так мама называла разноцветные леденцы. Она и убрала ее подальше только потому, что боялась: привыкнет, и уже ничто не будет радовать. Будто был определенный запас радости в этой шкатулке, который мог закончиться.

Зинаида подцепила ногтем крышку, она противно скрипнула и нехотя поддалась — очень уж плотно прилегали края. Достала письмо. Бумага за долгие годы пожелтела, чернила выцвели, но пока хорошо читались — она ведь не часто извлекала его на свет. Быстро пробежала глазами знакомые строки. Почерк у отца был взрослый, стремительный, но вполне читаемый. Вновь наворачивались слезы, когда взгляд скользил по словам "люблю", "не мог", "на память". Она останавливалась ненадолго, а потом продолжала чтение.

Наконец добралась до самого важного.

"Медальон, который я тебе подарил, ничего не стоит. К сожалению, за свою жизнь я не скопил ни золота, ни бриллиантов. Но и эта вещица может кому-нибудь понадобиться. Если вдруг заметишь слежку, обратись к Чистякову Олегу Михайловичу, он поможет".

Вот так, коротко и ясно. Как эти слова запомнишь, если они похожи на бред? Кто бы за ней, Зиной, следил. Или следят все-таки за медальоном? И вообще, хорошо сказано: обратись к Чистякову. Это раньше просто было: платишь в справку двадцать копеек, и тебе выдают адрес и схему начертят, как дойти. Если повезет, в телефонной книге номер отыщешь. А теперь — защита личных данных. Телефон не раздобудешь, не то что адрес. И сколько было тому Чистякову двадцать пять лет назад? Либо помер уже.

Размышляя, она быстро почистила картошку, порезала в сковородку, открыла тушенку — подарок от мамы к первому мая. Десять банок подарила, восемь съели. Зина заглянула в стол. Сейчас откроет и останется одна. Но скоро ехать в деревню картошку окучивать, мама еще тушенки даст.

Так искать Чистякова или не надо? Сегодня она преследователя отпугнула. А что если завтра он снова появится? Так и будет в полицию каждый день стучаться? Надо, по крайней мере, попытаться связаться с этим Олегом Михайловичем. Если уж не найдет — значит, не судьба.

Едва дождавшись, когда от сковородки потянуло запахом жареной картошки с легким ароматом мяса, она позвала сына:

— Богдан, иди ешь!

На этот раз он появился почти сразу. Зина поставила перед ним глубокую тарелку, хлеб, заваренный чай, а сама выскользнула из кухни. Пока сыну дали модем, надо попробовать поискать в Интернете нужные сведения.

К ее облегчению имя Олега Михайловича Чистякова она отыскала быстро. Но, перейдя по ссылке, засомневалась: это оказалась страничка Вконтакте, принадлежащая некоему Елисею Чистякову шести лет от роду. Он опубликовал свою работу — генеалогическое древо. Олег Михайлович Чистяков значился там его прадедом. Тот или не тот? Посомневавшись, Зинаида отправила Елисею сообщение (благо сын тоже был зарегистрирован в этой социальной сети): "Здравствуй, Елисей! Пишет тебе тетя Зина (со странички сына Богдана). Мне очень понравилась твоя работа. Мой папа был знаком с Олегом Михайловичем Чистяковым. Скажи, жив ли он еще и как с ним можно связаться. Спасибо!"

Судя по дате последнего посещения, Елисей заходил сюда нечасто, раз или два в месяц. Но, может, ей повезет, Елисей прочтет ее послание, и это окажется тот самый Чистяков, и он еще не впал в старческий маразм и поможет ей... Сколько нужно везения!

— Я поел, выходи! — заявил Богдан, появившись в зале.

— Коробку поставь обратно сначала, — попросила она.

— Мать, ты офигела! — возмутился он.

— Поставь, а я тебе завтра пятьдесят рублей дам.

Богдан пофыркал, но все же легко — дал же Бог силу — закинул ящик обратно. А слезая с табуретки, потребовал:

— Сегодня дай, а то завтра забудешь.

Что любишь смотреть?

Почти всю ночь Олеся просидела за лекциями и конспектами — готовилась к экзамену. А утром с ней произошло то, что обычно бывает с невыспавшимися людьми: в полудреме машинально выключила будильник на телефоне, позволив себе полежать пять минуточек, а когда снова открыла глаза, до начала экзамена осталось всего полчаса. Она натянула длинную домашнюю футболку, почти прикрывающую колени, подхватила полотенце и галопом помчалась в ванную. Но дверь оказалась закрыта. Она отчаянно забарабанила:

— Пашка, выходи скорее, опаздываю! — дверь открылась, и она восхищенно выдохнула: — Фигасе!

Лекс в одних брюках смотрелся так, словно сошел с постера "Войны богов". На голом рельефном торсе поблескивали капли воды. На левом плече красовалась татуировка размером чуть не с блюдце: голова волка в пунктирном круге.

— Извините, — сказал "Тесей". — Я думал, ванна никому не нужна, — и поскольку Леся все так же с довольной ухмылкой его рассматривала, закинул на шею полотенце и попросил: — Разрешите, я пройду.

Девушка прислонилась к косяку и, когда он торопливо вышел, весело хмыкнула в безупречно красивую спину:

— Хам!

Она ругалась не всерьез. Но любой нормальный парень, если девушка им восхищается, хотя бы вежливо поулыбался. А с такой холодной вежливостью ведут себя либо какие-нибудь принцы из первой десятки в очереди на престол, либо мужчины, изнемогшие от внимания женщин (ну, как в том анекдоте про станки, только наоборот). И тех и других Леся недолюбливала. А тут вот довелось нос к носу столкнуться. Да, она худа и первой красавицей ее не назовешь, но это же не повод делать вид, точно ее вообще нет!

Ванну за собой Лекс оставил в идеальном порядке, и Олеся простила ему половину прегрешений. Она ненавидела мыть посуду и убирать грязь за чужими.

Когда она, уже одетая, спустилась в кухню, там сидел Лекс. Он дохлебал вчерашний борщ в два глотка, вымыл за собой посуду — вот же умничка! — и быстренько слинял.

— Определенно хам! — снова хихикнула Леся, но на этот раз тише.

...Экзамен она сдала быстро. Запыхавшись, влетела в аудиторию, где сидели последние из ее группы, подмигнула Наталье, схватила билет и почти сразу пошла отвечать. Оттарабанила все о сестричках-душечках Бронте. Что, вот Шарлотта — да, неплохо, реализм с элементами романтизма, а Эмили — чистый романтизм, и никуда не годится, положа руку на сердце. После того как грозный Виталий Борисович, завкафедрой, вбил им эти определения так крепко, что они во сне ей снились, анализ произведения большого труда не составлял. Дело было за малым — прочитать. Она прочла. Второй вопрос она знала хуже, но остатки лекций застряли в голове, так что, поплавав немного, она все-таки выложила достаточно. И молоденький преподаватель с трогательной фамилией Млечко, очарованный первым вопросом, поставил ей таки пять. За оценками Леся особо не гналась, но повышенную стипендию получать было приятно. Особенно когда для этого не требовалась часами загибаться над учебниками. Она подождала Наталью — та заработала четверку. Кратко поведав ей о новом постояльце и забавном столкновении, она отдала конспекты по русской литературе, и они расстались — подруге надо было переписывать целые тома к экзамену.

С Натальей они подружились на первом курсе и теперь расставались только на время сессии. Вот если бы она со Светкой поделилась этим происшествием, непременно началось бы что-то вроде: "А можно адресок?" или "Ну, ты, Леска, не теряйся, таких парней надо сразу арканить. Замуж не выйдешь, так хоть развлечешься, не каждый же день такие красавчики у тебя жить будут". А Наташка только посмеялась: "Эту сцену можно использовать в твоем романе. Ну, помнишь, где у тебя мужик непонятно откуда в родной город возвращается и ищет комнату снять, а то даже переночевать негде".

Да-да, Леся именно в этом романе и хотела описать эту встречу. Глядишь, когда-нибудь и роман допишет. Вот придет домой обязательно набросает еще один эпизодик в копилку. Так, потихонечку и наберет материал... Пока у нее из завершенного лишь несколько коротких рассказов.

На кухне она снова застала постояльца. Родители сегодня собирались в гости к тете Гале, а Павел, вероятно, смылся куда-то. "Все ушли и одного дома заперли его... Бедный, бедный Лешик". При виде Леси он дернулся, явно хотел остатки пищи выкинуть и мчаться в мансарду, но она остановила парня:

— Алексей, вы что от меня прячетесь? Я вас так пугаю? Ешьте спокойно, я не буду вам мешать. Обещаю не смотреть на вас.

Он задумался на миг и продолжил обед. Леся пристроила сумку на подоконник, включила телевизор и демонстративно уставилась на экран, сев боком к гостю. Показывали новости, и поэтому девушка лукавила: нет-нет да и бросала взгляд на Алексея. Он ел быстро, почти не жуя. Когда парень подошел к раковине, Олеся не выдержала.

— А вы что, отцовскую одежду носите? Или старшего брата?

Он даже не глянул в ее сторону, ответил, словно точно знал, что она имеет в виду. Может, к нему не в первый раз по поводу одежки приставали.

— Это моя одежда. Я не люблю, когда она стесняет движения.

— А вы что, йогой занимаетесь? Или акробатикой?

Пауза, затем так же ровно:

— Нет. Я вообще не люблю, когда одежда стесняет движения. Всегда. Я постирал ее в вашей машинке. Это ничего?

— Это замечательно! — заверила Леся. — Вы замечательный гость. Дарю вам дополнительный день в нашем доме от себя лично.

— Спасибо, — он вдумчиво вытирал руки, и лицо оставалось непроницаемым. Не понял иронии или сделал вид, что не понял?

Олеся поймала себя на том, что будь гость не таким дегенератом, прояви он хоть каплю эмоций или внимания к ней, и она бы ни за что так свободно себя с ним не вела. Последнее общение с таким красавчиком обошлось ей месяцем депрессии, из которой она не смогла выйти без транквилизаторов. Хорошо, что переживания пришлись на лето, а то вылетела бы она из университета, охнуть не успела бы.

Алексей, так же не глядя ей в глаза, направился из кухни к лестнице. Но по пути он скользнул взглядом по экрану телевизора, и на него будто столбняк напал. Олеся с изумлением взирала, как исчезло его равнодушие, а вместо него появилось странное выражение: восторг, густо сдобренный тоской. Так дети из бедных семей смотрят передачи о Диснейленде: рай, в котором им никогда не суждено побывать, но можно прикоснуться краешком сознания.

Поначалу она решила, что это реакция на сам телевизор, но потом догадалась, что зацепило его кино. После "Новостей" показывали "Кубанских казаков". Ей и самой нравились некоторые фильмы такого рода или небольшие эпизоды из них. Иногда там показывали никогда не существовавшую колхозную жизнь так, что зритель невольно заражался оптимизмом, верой в большую и светлую любовь, желанием сделать что-то для беспутной родины. Леся Россию любила, в отличие от Павла, но в этих фильмах ее любили как-то по-особенному, как любит романтический подросток, не замечая никаких недостатков у своей избранницы... В любом случае реакция Алексея на фильм явно была неадекватной.

— Любишь старые фильмы? — осторожно поинтересовалась она.

Парень отмер и смутился так, будто его застали за порнухой. Во всем видна борьба: надо идти и ноги оторвать от пола не можешь.

— Да, — выдавил он.

Леся уступила ему стул.

— Садись, смотри. Ты же никуда не торопишься?

— Нет, — он упал на сиденье. — Спасибо, — впервые это прозвучало очень искренно.

После этого выпал из реальности.

Олеся посмеялась, разогрела приготовленное мамой пюре, медленно съела его, наблюдая исключительно за Алексеем. А он, словно ребенок, не шевелясь и еле заметно дыша, весь устремился в экран. Улыбки так и не появилось. Только в одном месте, он закрыл рот ладонью, шумно втянул воздух носом и снова замер.

Тут уже Олесе смеяться расхотелось.

"Надо бы спросить у Павла, кого он в дом притащил, — мрачно размышляла она. — Есть ли у этого гостя справка из психушки — вот в чем вопрос".

По субботам пекли пироги и блины, а по воскресеньям их ели. Как-то так получилось, что после пропесочивания у председателя в кабинете, он прочно обосновался у Устиныча на сеновале, проводя ночи с его дочкой. Домой изредка заглядывал, чтобы отчитаться: его еще не уморили на работе.

Он женился бы на Анне без вопросов. Вовсе не потому, что жалел. А потому что, вопреки мнению Устиныча, был не совсем дурак, а только так, слегка. И прекрасно понимал, что гормоны в нем долго плясать не будут. Лет десять. Может, пятнадцать. И если сейчас ему порой казалось, что девушки одинаковые: две руки, две ноги, одна хм... голова, то тогда и подавно он будет думать не о пухленьких губках и длинных ресницах, а о том, что внутри ее черепушки. Всю жизнь бок о бок с человеком прожить, детей воспитывать, это же надо, чтобы умная была, чтобы поговорить было о чем. Анна умная и добрая. Он нутром чуял, что они прекрасно поладят. И детки у них хорошие бы родились — Анна-то раньше красавицей была. А ожоги — что ожоги? После пятидесяти все девки сморщатся и блеск потеряют, от старости не уйдешь. А вот ум, если его нет, в лабазе не купишь.

Лешка так Анне и попытался объяснить, только с ней случилась истерика. Она выпихнула его с сеновала в одних трусах, швырнув штаны с рубашкой вслед. Дня через три отошла. Они снова встретились на том же месте в тот же час, неплохо отдохнули. А когда он начал прежний разговор, сказала сурово:

— Леха, заткнись и не трави душу!

— Нюр, ты не подумай... — он собрался растолковать свои соображения. Что не из жалости ей предлагает, что дело совсем в другом, но она не позволила.

— Еще раз пасть откроешь, можешь забыть дорогу на сеновал.

Вот дуреха. Другая побоялась бы такие условия ставить. Опасно же это: Лешка замену быстро отыщет. Для нее, наверно, не это было самое страшное. А он на самом деле боялся ее оттолкнуть. Поэтому отложил беседу. Матери вон расскажет, она с тетей Жанной, Анькиной мамкой покалякает. Глядишь, все и сладится.

Он выбрался из-под теплого Аниного бочка ранним утром, поздоровался с Устинычем, который по-прежнему сердито топорщил усы, но не ругался: его устраивало, что спать Лешке не давали в родном колхозе, и можно надеяться, что волчицам, караулящим его на дороге, ничего не обломится.

Время поджимало, позавтракать он не успевал, и тетя Жанна вынесла ему теплый пирог с картошкой и крынку молока.

— Крынку верни, охламон! — с притворной строгостью предупредила она.

— Обижаешь, тетьжан! — приложил он руку к груди и помчался к грузовику.

Вертя баранку по холодку, он снова и снова обдумывал женитьбу. У них ведь как - свадьбы после сбора урожая. В один месяц всем колхозом гудят, а потом жди одиннадцать месяцев. Можно бы еще годик, потерпеть, но чем раньше, тем лучше. У ругару семьи большие, четверо ребятишек, как у него в семье, — это даже мало считается. У Устиныча вон десять. Было. Семеро попали под всеобщий призыв — пацаны-тройняшки, три девочки и старший сын. Вернулась одна Анна. Вот он и подсчитал: если не хочет, чтобы детей война сожрала, в ближайшие восемь лет надо всех родить, а затем пять лет переждать. А через эти тринадцать лет Анне будет уже тридцать пять. То ли родит еще, то ли нет. Да и что если сразу не получится? Кто его знает? Не всегда же дети в первый же год после свадьбы рождаются. Он недавно узнал, что мама тоже все высчитала, только поэтому из Антиповых никто на фронт не попал. Вот он из-за выговоров может первый такую глупость сделать, если не образумится.

...Лешка ударил по тормозам, вывернул руль и зажмурился, ожидая, что полетит в кювет. Обошлось. Грузовик опасно накренился, но, пошатнувшись, снова встал на четыре колеса. Чертыхаясь, он полез из кабины. Откуда взялась на дороге эта девчушка? Словно из-под земли появилась. Ребенок сидел у обочины, съежившись, обхватив себя грязными тоненькими ручонками, втянув голову в плечи. Волосы, правда, были на диво красивыми — белые, точно снег, они блестели на солнце. Так и тянуло дотронуться до них, чтобы проверить — на ощупь они такие же гладкие? Но Леша одернул себя, грозно сдвинул брови:

— Ты какого хрена тут делаешь?! — заорал он, ловя себя на том, что по-настоящему не сердится и страшно рад тому, что не задавил девчонку. Но песочил ребенка, не хуже, чем Устиныч его. - Ты откуда взялась? Почему по полям без присмотра шляешься? Где твои родители? — девочка выпрямилась, и Лешка поперхнулся: не такой это и ребенок, лет четырнадцать определенно есть, вон грудь наметилась. Сбавляя тон, он задал последний вопрос. - Сколько тебе лет? — порыв ветра взметнул прекрасные волосы, и ответы потеряли смысл. Он мог только смачно выругаться, чего не делал лет пять. - Б...!

Ушки у девчонки чуть заострялись сверху. Самую малость, не уродуя ее, но достаточно, чтобы понять — перед ним враг. Шпион.

Эльфийка!

— Б...! — вдохновенно повторил он, совершенно не зная, как себя вести в таких случаях.

Нет, конечно, их учили на уроках НВП, обезвреживать шпионов. Предупреждали, что враг это очень опасный и коварный. Не смотреть. Не разговаривать. Изменяться сразу. Сражаться насмерть. Оглушить во что бы то ни стало, иначе смерть.

Но почему никто не сказал, что это может быть тоненькая, беззащитная девочка, которую, кажется, переломишь одним пальцем? Почему его не научили бить слабых, безжалостно разрушать красоту? Не в той семье он родился!

Это вихрем проносились в нем, а девочка вновь обхватила себя, будто замерзла. И он заметил кровь на предплечье.

— Я тебя ранил? — испугался он.

Она повела головой из стороны в сторону. Потом нашла нужным произнести:

— Не ты.

Все. Он попал. Пока эльфийка молчала, у него еще был шанс. Если не сдать ее в милицию, то хотя бы сбежать, не наделать глупостей. Но нежный голос, похожий на колокольчик, скрипку и шорох прибрежных волн одновременно, пронзил его как гарпун. Он не умрет от этой раны. Он навеки привязан теперь к ней, сделает все, что она попросит. Пойдет за ней на край света. Пока она не смилостивится и не отцепит этот крючок. И ему хотелось сейчас, чтобы она никогда его не отцепляла.

— Давай перевяжу, — предложил он, заранее наполняясь тоской от того, что она откажется, и он не дотронется до этой неестественно белой, словно фарфоровой кожи.

— Не надо, — и в самом деле отказалась она. - Это ничего, заживет. Подвезешь меня до Панкратова?

Глубоко-глубоко в душе шевельнулось, что не имеет права он ее никуда везти. Если возьмется, можно сказать, сам себе повестку на фронт выпишет. А на поверхности была другая мысль. Если бы она сейчас попросила доставить ее на Луну, а не в районный центр, он бы бросился изыскивать возможности сделать это.

— Садись, — Леша полез в кабину, открыл дверцу пассажирского сиденья. - Заберешься? — он протянул руку.

— Да, спасибо.

Она будто взлетела, так и не дотронувшись до его ладони.

Прежде чем завести машину, он сообщил, глядя прямо перед собой:

— Меня Леша зовут. Извини, что я матом ругался. Обычно я никогда не ругаюсь.

— Лаэртель, — прошептала девчушка и добавила: — Можешь звать меня Ларисой.

— Вот еще! — фыркнул он. - Что я, имя запомнить не могу?

И повернул ключ зажигания.

Олеся следила за гостем уже с каким-то ожесточенным любопытством психиатра, обнаружившего интересный случай. Пошли титры, а парень не отрывался от экрана. Только когда началась следующая передача, задумчиво выдал:

— Не заметил, кто режиссер. Ты не знаешь?

Усилием воли она удержала челюсть от падения. Ну и экземпляр!

— Пырьев, наверно. Он в те годы много колхозных фильмов снимал. А тебе зачем?

— Просто... — Алексей потер мочку уха. — Очень правдиво снято. Как будто он сам это видел.

— Это правдиво?! — воскликнула Леся. — Ты с какой луны свалился? Если уж Платонов для тебя сложноват, почитай Шолохова. Он в "Поднятой целине" почти всю правду передал. А "Кубанские казаки" — это социальный заказ. Рекламная акция, грубо говоря. "Эх, хорошо в стране Советской жить!"

— Ты не понимаешь, — краешек рта дернулся: то ли это судорога, то ли он улыбнулся. — Платонов и... Шо... Шорохов...

— Шолохов, — с готовностью поправила Олеся. "Вот же, блин, темный лес!"

— Да, Шолохов, — с готовностью согласился парень. — Они по-своему правы. А он, — Алексей почему-то кивнул на экран, — по-своему. Это тоже было. Почти так все и было.

— Тогда зачем тебе имя режиссера? Тут уж скорее автор сценария нужен.

— Автор сценария совершенно точно это видел, я не сомневаюсь. Но и режиссер, мне кажется. Знаешь, мало ведь хороший сценарий получить, надо уметь его воплотить. А для этого надо... чувствовать. Чтобы ты не работу делал, а... как бы переживал это вместе с каждым героем. Тут же не только радость. Не заметила? Тут тоска по тому, что потерял, — Леся оторопела. Ничего такого в фильме она не увидела. Он наконец поднялся со стула. — Ладно, пойду в инете поищу, кто режиссер. Может, у него еще подобные фильмы есть.

— Где поищешь? — не поверила ушам девушка.

— В Интернете, — нет, это дрожание губ без сомнения было ехидной ухмылкой. — Я действительно произвожу впечатление полного дебила? Я не с луны, а из Димитровграда. И да, я умею пользоваться гуглом и сотовым телефоном. Я даже мотоцикл умею водить. И у меня есть ноутбук. Спасибо за компанию.

— Потрясающе, — только и смогла выдохнуть Леся ему вслед. — А байк у тебя тоже есть?

Пауза. Девушка ярко представила, как мозг постояльца посылает запрос на предмет слова "байк". Переводит — "мотоцикл". После этого он осведомляет равнодушно:

— Есть.

Разработка

Дело было мутное. Чтобы не наломать дров, Регина, внимательно с ним ознакомившись, не потребовала разъяснений, а обдумала все ночью. Фин вчера отлично отремонтировал машину и, как всегда, оставил ее возле отделения, а сам не зашел. Пришлось посетить его еще раз утром, расплатиться. Симпатия — вещь хорошая, но деньги любят счет. Нехорошо, если каторжанин посчитает, что следователь ему чем-то обязан.

Регина мышкой прошмыгнула в кабинет, вытащила из сейфа уголовное дело и снова его изучила. За ночь начало казаться, что она упустила какие-то детали и только поэтому оно непонятно.

Но нет, как она ни вчитывалась, ничего нового не отыскала. Дело было ничуть не толще, чем оперативно-розыскное, за которое ей дали подержаться вчера.

Алексей Антипов, он же Лекс. 25 лет. Ругару. Сослан из мира 2-бета "о". Два — означает второй класс опасности, люди там не живут, только человекоподобные существа, но в принципе, если бы захотели, вполне могли бы. Некоторые любители экстрима с настоящей Земли, любят там достопримечательности осматривать. Да, вот так бывает. Она-то всю жизнь полагала, что родилась на Земле, а оказалось, что это каторга. А настоящая Земля ей, как и всем прочим местным жителям, пока недоступна. И неизвестно, будет ли когда-нибудь доступна. Не очень они там, в благополучных мирах, любят выходцев с каторги.

О чем это она? О мире 2-бета "о". Итак, обычные люди там не живут, изредка бывают туристы. Но там постоянно присутствуют наблюдатели. В мирах, которые представляют третий уровень опасности, люди присутствуют исключительно за счет военной силы, и их задача — сдержать поток беженцев и диверсантов в миры класса 1, 2 и дальше. В миры четвертого класса без скафандра соваться нельзя, а вернулся оттуда — благодари Бога, что ноги унес. Но в мирах класса 2 люди-наблюдатели — это великая сила. Причем часто они вовсе не наблюдают, а бесцеремонно вмешиваются в историю существ.

Так вот Лекс в своем мире жил в каком-то колхозе, очень далеком от столицы. И тем не менее его судили по подозрению в серии убийств людей. За другие убийства на каторгу не попадешь, своих режь, хоть в крови утони, пусть твои же с тобой и разбираются. Но человека тронуть не моги. И смертная казнь к таким преступникам применялась довольно редко, в основном каторжные работы от пяти лет до пожизненно, а потом вечная ссылка. Потому что если уж ты отнял жизнь у человека — должен отработать на каторге на благо другим людям. Любая работа, которую тебе определяет суд, спасает чьи-то жизни. Даже если ты орк, которого отправили в колхоз трактористом. Ведь если рассуждать глобально...

Что-то она отвлеклась. Но такие рассуждалки, с припоминанием мельчайших деталей из ускоренного обучения, часто помогали уловить важное.

Суд приговорил Антипова к ссылке. И это было самое непонятное. Поначалу он хорошо себя зарекомендовал. Работал охранником банка, порицаний не имел. Один раз заработал премию. А через год он не вышел на работу. Маг-надзиратель забеспокоился не сразу: все-таки это не каторжанин, а ссыльный. Он имеет право менять место жительства и работу по собственному желанию, главное на новом месте встать на учет. Но через месяц стало ясно: ссыльно-поселенный Антипов воспользовался услугами магов из криминала, ослабил несколько сдерживающих заклятий и ушел из-под контроля системы (в криминале маги были слабые, иначе бы не пошли в криминал, работать на структуру выгоднее; из-за слабости они и не могли снять все заклятия, наложенные магом-надзирателем, только некоторые). А потом появился некий Лекс, совершавший дерзкие ограбления, чаще всего связанные с артефактами. Доказательств, что Лекс и есть Антипов, — море. Только вот поймать его не могли. Еще бы — ругару, даже если он не полностью силу использует, — опасный противник. Но парень к тому же удивительно умен и бесстрашен. Что интересно, ни разу при его ограблениях не погибли люди. Что это? Научился сдерживать порывы или дело совсем в ином? Но в каждом регионе знали: если к ним едет Лекс — жди громкого преступления и висяк. Превентивные меры не помогали: помешать Лексу попасть в нужный ему город ни разу не удалось.

Регина крутила дело и так, и эдак, но больше ничего вытянуть из него не смогла.

Повздыхав немного, она решила, что без помощи Кирилла ей не обойтись. Позвонить? Нет, она придет сюрпризом.

Женщина положила дело в сумку и отправилась в прокуратуру. С утра Кир не так занят.

Кирилл был магом. Не настолько сильным, чтобы стать магом-надзирателем, но все же.

Маги на каторге старались всячески отделить себя от людей, но они были людьми. Это подтверждалось тем фактом, что союзы мага и человека никогда не бывали бесплодными. Только получалась одна неувязочка, феномен, над которым, по слухам, ломали голову ученые настоящей Земли: ни за что не определишь, с каким даром будет у мага потомство. Известно немало случаев, когда у двух сильных магов рождался ребенок без малейшей искры. А бывало, у двух обычных людей появлялся ребенок с огромным даром. Ей вот не повезло, а Кирилла природа одарила. Хотя ему повезло уже тем, что он мужчина! Неизвестно, как там, на настоящей Земле, а здесь явно мужской мир. Другим следователям и вполовину не надо столько усилий прикладывать, сколько ей, чтобы доказать, что она получила звание не потому, что папочка большая шишка, а потому что достойна. Им вообще ничего доказывать не надо. И самое обидное, при всех ее стараниях, все равно никто в это не верит. За спиной так же шепчутся...

Она поздоровалась с миленькой секретаршей-молдаванкой с чудовищной фамилией Могила. Скорчила рожицу, чтобы та не вздумала докладывать о приходе Регины по внутренней связи и толкнула красивую деревянную дверь.

— Кирилл Авдеевич, разрешите?

Чем больше Кир сглаживал различия между ними, тем больше Регина их подчеркивала. Прямо баррикады воздвигала.

Он не отвечал, только взгляд был долгим, бесконечно добрым и терпеливым, так что ей стало стыдно и она чуть убавила официальности.

— Я по делу.

— Кто бы сомневался, — хмыкнул Кир. — В рабочее время что может привести следователя в кабинет прокурора? Только дело. Уточни, которое, — Регина положила папку перед ним, и Кир принялся ее листать.

А она от нечего делать принялась рассматривать его кабинет. Обычный такой кабинет, без изысков, без индивидуальности хозяина. Все строго, сдержано, функционально. Нет, неправда — внутри себя она засияла от озарившей ее догадки — в этом кабинете полно Кира. Это вообще Кир, только в облике интерьера. Сдержанный, целеустремленный, не любящий лишних слов, предпочитающий делать, а не рассуждать.

— Гастролер? — хмыкнул наконец прокурор. — И что тебя интересует? Это вообще, вроде пока оперов хлеб. Не справляются?

— Опера у меня — ух, какие опера! — заверила Регина. — Даже несмотря на то, что мы постоянно собачимся. Но вот заглянула одним глазком, не удержалась. И кое-чего не поняла, если честно.

— И чего именно? Мне тут все ясно. Ссыльно-поселенный. Подался в криминал.

— Объясни, за что его сослали.

— Тут же написано...

— Представь себе, нет, — перебила Регина. — Если он маньяк-убийца, то вроде бы не сослать должны, а сразу к стенке. Если было убийство по неосторожности, то каторжные работы, а никак не ссылка. Если причинение вреда любой тяжести, тоже каторжные работы. За что могут сослать, я что-то никак не соображу. У нас же ссыльные — это те, кто срок оттрубил.

— Да какое в данном случае это имеет значение? — недоумевал Кирилл. — Сейчас он преступник. По нескольким эпизодам его вина доказана, по нескольким еще предстоит доказывать. Важнее, что он просто так нигде не появляется.

— Кир, — Регина начала злиться и за то, что хотела произнести, заранее чувствовала себя жуткой стервой, полностью оправдывающей прозвище. Но тем не менее произнесла. — Либо я училась в университете меньшее количество лет назад, либо память у меня лучше. Либо преподаватели мне хорошие попались, спасибо папе. Но вот меня учили, что если ты хочешь поймать преступника, ты о нем все должен знать. Хорошо бы прямо с колыбели. Что только так построишь правильный психологический портрет обвиняемого и вычислишь возможные цели, убежища, смоделируешь поведение...

— Регин, спасибо не подчеркнула, что ты работаешь, а я так, штаны просиживаю, — если прокурор и злился, то внешне это никак не отражалось. — Ты не обижайся, пожалуйста, но иногда тебя не любят за то, что ты стараешься показать, будто ты одна умная и ответственная.

— Кир, я прекрасно знаю, за что меня не любят, давай не будем об этом.

— Ладушки. Только знай, что наши опера, которые на самом деле "ух, какие", они на основании этой папочки, он постучал пальцем по делу, все тобой перечисленное построят, щелкнув пальцами. А если тебе этого мало, то никто в этом не виноват. Ты слишком все усложняешь. Расслабься пока и доверься своим сотрудникам.

— Спасибо, что не назвал дурой, — слегка раздраженно поблагодарила Регина. — А теперь можешь мне подсказать, кто знает об этом деле больше других. Есть в пределах доступности такой человек?

Кирилл обреченно полез в блокнот.

— Записывай, — предложил он после недолгих поисков. — Жангожин Борис, 42-17-35.

— А сотовый? — потребовала Регина.

— Сотовый он сам тебе даст, если захочет. Звони, не бойся. У него переадресация идет на сотовый. Если Борик ничего об этом Антипове не знает, значит, в Волгограде вообще никто и ничего не знает, потому что судили его, как ты заметила из материалов дела, в Ульяновской области.

— А Борик — это кто?

— А Борик, Регина, — это исполнитель наказания в южных районах города Волгограда. В особых случаях его и в северные приглашают. Он легко справляется.

— Ясно... Большой чин. А по отчеству его как? Чего ты так к нему... "Борик"!

— Увидишь его — поймешь. Его по-другому не назовешь.

— Ладно, тогда пойду я, — она тут же подхватилась, забрала со стола папку. — Люблю тебя, Кир.

— Не искренно говоришь. А жаль, — хмыкнул он. — Смотри с Бориком роман не закрути. Я ревнивый.

— Я постараюсь держать себя в руках! — она выскочила за дверь и в коридоре сразу набрала заветные цифры. Сначала вместо гудков вызова шел какой-то дурацкий текст: "Абонент находится в состоянии полной кайфухи и расслабухи, просьба не нарушать его блаженного состояния плохими новостями..." Затем трубку взяли. — Алло! — быстро протараторила она. — Борис Жангожин? Извините, не знаю вашего отчества. Вас беспокоит старший следователь Следственного управления Советского района капитан юстиции Нарутова. Вы не могли бы уделить мне полчасика?

— А вы пиво любите, капитан юстиции Нарутова? — ответил ей не вполне трезвый низкий и чуть грубоватый голос.

— Нет, — опешила она. У нее было ощущение, что она пришла на явку и забыла пароль.

— А что любите?

— Молочный коктейль.

— Вы что, шутить изволите? — кажется, исполнитель наказания обиделся. — Я вас спрашиваю, что любите из спиртного. Если вы трезвенница — встреча не состоится, — пару мгновений Регина разевала рот, не зная, как продолжить разговор. Потом быстро глянула на телефон. Нет, цифры набраны правильно. — Вы уснули, Нарутова? Вы, между прочим, с подполковником полиции разговариваете, старшим по званию.

— Шато-де-Кем, — брякнула она и тут же пожалела. Подполковник ведь может опять посчитать издевкой то, что она называет безумно дорогое вино. Но это был единственный алкогольный напиток, который нравился безоговорочно.

На этот раз паузу выдержал Борис Жангожин. Затем обронил:

— Да, — не сойдемся мы с вами характером. — Подъезжайте к ресторану "Волгоград". Не знаю, есть ли там Шато-де-Кем, но хорошая водка точно есть.

О пиве он уже забыл.

— А... — Регина хотела узнать, как же она узнает подполковника, но в трубке уже стало тихо. — Ладно, — пробормотала она, — на месте созвонимся.

...В центре города она не успела даже взять телефон, как к ней подошел бугаина на голову выше ее и раза в три толще. Он напоминал гигантского, заросшего длинной шерстью медведя. Темные курчавые волосы лежали на плечах, и создавалось впечатление, что расческу они никогда не знали. Щеки тоже заросшие, причем не похоже, что мужик отпускал бороду. Казалось, он ушел в запой и потому давно не брился. Черная кожаная куртка — это в волгоградскую-то жару! Черная рубашка расстегнута пуговицы на три, так что красовалась сильно заросшая грудь. В руках черные очки.

— Так вот вы какая, капитан юстиции Нарутова, — он сделал петлю, словно хотел увидеть ее со всех сторон. — Наслышан, наслышан. А я Борик, — вместо ладони, как можно было предположить, он подал ей удостоверение.

Регина внимательно его изучила. Ошибки нет — это лохматое чудище и есть Борис Жангожин, подполковник полиции. Отчества не стояло и в удостоверении.

— Прошу, — предложил он и повел, совершенно выбитую из колеи Регину в ресторан.

Она была здесь впервые и откровенно глазела вокруг, как нищенка, неожиданно попавшая во дворец. Пожалуй, "Волгоград" для такого ресторана — блеклое название, совершенно не отражающее его сути. Это были настоящие королевские хоромы. Ее повседневные брюки и блузка казались чем-то инородным. Регина рассматривала стены, люстры, столы... Затем пожалела себя. "Нигде-то ты не была, ничего толком не видела... Дело, только дело!"

Посетителей было немного, и те наверняка немногочисленные гости города, остановившиеся в гостинице, при которой находился этот ресторан. Борик усадил ее за дальний столик в простенке между окнами. Там их уже ожидала бутылка Шато-де-Кем, а также графинчик с водкой.

Опустившись на стул, Регина тут же достала папку, но Борик запротестовал:

— Уберите!

— Но... — попыталась возразить Регина.

— Уберите, уберите, — непререкаемым тоном приказал подполковник. — Мы же с вами не в кабинете. Зачем светиться? То, что надо, я уловил. Об Антипове хотели расспросить? Я вам без бумажек расскажу все, что знаю. Вы сегодня обедали?

— Нет, но...

— Выбирайте, — он протянул меню. — За едой всегда приятнее заниматься делом, — Регина упрямо сжала губы, тогда он наклонился ближе и заговорщицким тоном подмигнул: — Мне сто пятьдесят два года недавно стукнуло, как вы думаете, кто кого переупрямит? Не закажете вы — закажу я. Не факт, что мой заказ вы съедите с удовольствием. Но съесть придется.

К ним подошел официант, и Регина, скрипя зубами, заказала жульен. Борик выбрал отбивную, салат из помидор и нарезку сыра. Как только холодные закуски принесли, он подвинул обе тарелки ей.

— Это вам. Я такие штучки не люблю. А вы чем-нибудь себя займете, пока принесут заказ, — он налил ей вина, себе водки. — Вопросы задавать будете, или мне самому рассказать по вдохновению?

— Рассказывайте, — позволила Регина. — Если что-то будет неясно, я не промолчу.

— Ешьте, — в тон ей позволил Борик. — Уговор такой — вы едите, я говорю, — и как только Регина наколола вилкой кусочек сыра, продолжил: — Начну, пожалуй, с того, откуда я про Лешку знаю. Его ведь четыре года назад сослали. Жил он на Везиофее, который в вашем деле обозвали мир 2-бета "о". Любопытный мирок, ну да не суть. А на каторге я служу, слава богу, скоро стольник стукнет, так, что понятно, что на 2-бета "о", я не был. Зато у меня была знакомая, которая, кстати, выступала свидетельницей по делу Антипова. Вот она — обычная женщина, как вы, кстати, — она служила наблюдателем на Везиофее. Все, что знаю, — знаю от нее. Но, уверен, сведения вполне достоверные. Зачем бы ей врать?

Им принесли заказ, и официант снова испарился.

— Вижу, у вас уже вертится на языке вопрос, — улыбнулся Борик и хряпнул еще одну рюмочку. — Вы кушайте, не отвлекайтесь. Если уж я совсем ваши вопросы не отгадаю, потом зададите. С колыбели я вам жизнь Антипова не перескажу. Только запутанную историю его ссылки. В деле ведь сказано, что подозревался он во множественных убийствах, но не сказано кого и при каких обстоятельствах. А все потому, что ни один эпизод не доказан. Улик нет вообще! Кроме факта нахождения Антипова рядом с погибшими незадолго до смерти. Вас наверняка интересует, как Леша Антипов вообще наткнулся на человека, чтобы его убить. Миры класса два людьми не изобилуют. Так, какой-нибудь сумасшедший турист и наблюдатели. И те и другие дальше городов, а то и столицы носа не суют. Какова вероятность, спросите вы, что деревенский парнишка, никогда не ездивший дальше районного центра и принадлежащий к очень мирной, по сравнению с оборотнями и даже людьми, расе, столкнулся с человеком и убил его? Один шанс на миллиард! А может, и больше, не силен я в статистике. Так вот. Люди Антипова завербовали. Дело было так. Нашумевшая шпионская история, которая вроде до сих пор обсуждается. Этот самый Антипов случайно столкнулся с эльфийкой, когда ехал грузить зерно. Уборка урожая у них там была, понимаешь. Ну, я так думаю, не случайно она его запеленговала. Скорее всего, поджидала у дороги кого-нибудь, особо восприимчивого к ее магии. Попался Леша. А магия эльфов — ты же знаешь — это как под БелАЗ попасть. Не каждый третьего класса устоит, а для второго класса — безнадега. Даже если эльфийка ослабла и все такое. В общем, когда его доблестная милиция повязала, один исход ему был — пуля в затылок после долгих пыток. А наблюдатели заинтересовались. Хороший парнишка ведь, не повезло просто. Умный, добрый, чуткий. В общем, выцарапали его с воплями. Проверили — от заклятий чист. Пристроили в нашей столичной организации курьером, а впоследствии хотели агента из него сделать. Чтобы вербовал для каторги кадров.

— И обучали его как агента, да? — хмыкнула Регина. — А мы теперь удивляемся, почему его поймать трудно.

— Да-да, — охотно подтвердил Борик. — Обучали парня от души. А как не обучать, если он такой восприимчивый. Человеку десятилетия нужны, чтобы достичь мастерства, которого он достигал за два месяца. Нет, ну, конечно, человек слабее, мышцы качать нужно и все такое. У ругару-то все готово, только чуть подтолкнуть в нужном направлении... Ладно, иджеме дале, как выражалась моя польская подруга. В столице дали Антипову комнату в общаге, в той же, где и наблюдатели тусовались. Они, понимаешь, не брезгливые. И вот тут самое интересное началось. Парнишка, ты и по фоткам видишь, — симпатяга. Для баб — находка. Иммунитет сильный, любые венерические болезни побеждает за день, если вдруг не с той переспит. Так что не заразишься от него. И не забеременеешь, ясное дело, тоже. Куча проблем разом решается. Обхаживать стали Лешу. Только, хотя заклятий на нем и не было, но от магии эльфийской он, наверно, не совсем отошел. Весь такой задумчивый ходил. Будто не в себе. Но примерно через полгода пригласила одна его в гости.

— Ваша знакомая наблюдательница? — не выдержала Регина, которая доела жульен и глотнула восхитительного вина. Борик знай попивал водочку, хотя она заподозрила, что в кувшине вода, и он дурит ей голову: никакого эффекта не вызывал в Борике напиток, хотя он даже не закусывал.

— Наблюдательница, да не моя знакомая, — усмехнулся подполковник. — Ты слушай, не перебивай. Так вот, пригласила с определенной целью: накормить, напоить, на себя положить, что ей с успехом удалось. Видеть это не видели, но слышали многие. Бурное было свидание. После этого Леша, что называется, отряхнулся и ушел. Чему тоже были свидетельницы. А утром раздался выстрел в комнате этой девушки, и нашли ее с простреленной башкой и пистолетом в руках. Оружие она чистила. Неаккуратно очень. Не соблюла правила техники безопасности, понимаешь. Поохали и закрыли дело. Еще через несколько месяцев замаячила рядом с Лешей другая дама. В звании майора юстиции. Старше Антипова лет на пятнадцать, хотя и хорошо сохранилась. Долго танцевала вокруг парня. Уговаривала на каторгу опером ехать — незаменимый работник был бы! А ей как раз по выслуге лет скоро полагалось отбывать. Она его, значит, с собой прихватить собиралась, чтобы рядышком был. Долго ли, коротко, согласился Леша ехать или нет — неизвестно. А вот в гости к майору он заглянул на ночь глядя. Да и задержался чуток. Дела были, понимаешь, приятные для обоих. Ближе к утру вызвали даму по какой-то срочной надобности, и обратно она уже не вернулась. Попала... под клыки, если так можно сказать, бешеному оборотню. Жутко. Оборотня пристрелили на месте, стали жить дальше.

— Антипов был вне подозрений? — на всякий случай уточнила Регина.

— Абсолютно! — широким жестом отмел Борик подобное предположение. — Случай и все. Но потом наступил Новый год. Всеобщая попойка и праздник жизни. Леша нахлебался в зюзю. Девчонки-секретарши, обрадованные таким поворотом, рвали его на части. Не знаю, скольких он осчастливил, но судя по всему, человек пять.

— Потому что утром было пять трупов? — предположила Регина.

— Точно! — неизвестно чему обрадовался Борик и отправил в рот очередную рюмку. — В обнимку с одним из трупов он спал.

— Причина смерти?

— Причина на любой вкус. Одна отравилась, одна подавилась оливкой, одна в нетрезвом виде свалилась с лестницы и свернула шею, одна столь же нетрезвая вышла дохнуть свежего воздуха, да так и заснула в сугробе — замерзла. Ну, и та, которую он обнимал, умерла от сердечного приступа.

— Здорово... — без улыбки произнесла Регина.

— Еще бы! Расследовали-расследовали. Вспомнили предыдущих женщин Антипова. Определили: налицо связь. Судили.

— А улики?

— А улик никаких! — опять обрадовался Борик. — Ни прямых, ни косвенных, ни даже магических. Все видели, как Лешка этих девиц... радовал. Ничего другого не видели. Но связь-то налицо!

— И за недоказанностью его сослали?

— Ну да. И строго-настрого — к женщинам не подкатывать. Если сама вешается, тогда ладно, так и быть. Но она должна ясно и четко сформулировать свое желание. Иначе Антипов нарушает закон.

— Такое ограничение на него наложили?

— Да.

— Понятно.

— Что вам понятно, капитан Нарутова? — заинтересовался Борик.

— Что мои, так сказать, соратники, не захотели хорошо делать свое дело, в результате посадили парня "на всякий случай". И теперь мы имеем высококвалифицированного, неуловимого вора, которого сами же и обучили. К тому же он взломал несколько ограничений и получил стойкую ненависть к органам правосудия, так что стал в два раза опаснее.

— Вы считаете, что он невиновен? — заинтересовался Борик.

— Я считаю, что если он виновен — докажите это и приговорите к высшей мере, потому что столько трупов прощать нельзя. Если он болен — вылечите или опять же пристрелите, как бешеного оборотня. Но если вы, дорогие мои, не уверены, что виноват он, то по какому праву отправляете его в ссылку? По какой такой статье?

— В чем-то ты права, — покаянно склонил голову подполковник, в очередной раз невпопад переходя на "ты". — Но на каторге за подозреваемыми присмотреть легче.

— Да? — деланно изумилась Регина. — И кто же, интересно, следил за ним в последние три года? Кто скажет, спал он с кем-нибудь и что произошло с этими женщинами? Вы же сами заметили — погибали исключительно женщины, так что отсутствие трупов на местах его преступлений абсолютно ничего не доказывает.

— Не доказывает, — согласился Борик.

— Ладно, мне пора... — она схватила сумочку.

— Ну так я помог чем-нибудь?

— Конечно! — спохватилась Регина. — Я обдумаю то, что услышала, но кое-какие мысли уже сейчас появились. Отдельное спасибо за обед и вино, — поблагодарила она.

— А вы бутылочку с собой возьмите. Все равно я эту сладость не люблю, а вы только один бокал выпили. Официантам, что ли, дарить?

— Неудобно как-то... — засомневалась Регина.

— Чего там неудобно! — возмутился подполковник. — Берите и все. Вот я заткну сейчас, — он собрался соорудить пробку из салфетки, но не успел. К ним подошла миловидная пухленькая официантка.

— Позвольте, я закрою бутылку пробкой, — предложила она и словно фокусник не только закрыла горлышко, но и упаковала в подарочный пакет, прощебетав в пространство между Региной и Бориком. — Будем рады видеть вас снова.

— Благодарю, — Регина поднялась, Борик остался сидеть. Потом будто спохватился.

— Вы идите, а я отдохну еще. Отбивную свою доем.

Проследив за его взглядом, Нарутова заметила, что он перемигивается с официанткой, и с трудом сохранила невозмутимость.

В машине положила бутылку на соседнее сиденье — с пробкой можно не бояться, что прольется, но надо домой заехать. Не кататься же весь день с таким "пассажиром". "Борик... Надо же!" — она покачала головой и повернула ключ зажигания.

Первый прокол

Пихлер, слегка успокоившись, попробовал еще раз добыть ключ. Не хотелось беспокоить Лекса по таким пустякам, выходило, что он совсем уж беспомощен. С утра он уже дежурил возле дома Зинаиды. Машину сменил, внешность тоже. Не должна заметить. А полиция — что полиция? Вот если бы она в следственное управление на Казахской сунулась, тогда стоило бы беспокоиться, а здесь тоже человечек от них есть, да только если он каждую жалобу сумасшедших будет рассматривать — свихнется. Да и сотрут ее, как будто ничего и не было — изобрели такие штучки. Пишут особой ручкой, потом стирают. Кто пойдет проверять, что стало с его жалобой? Немногие. Тем более что-то серьезное они всегда рассматривают, только на глупые заявления внимания не обращают, чтобы не загружать себя бессмысленной работой.

Зинаида вышла из дома взвинченная, как всегда. Опять, наверно, с сыном поругалась. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, если бы она сняла медальон? Неужели бы точно так же терпела этого хама и оболтуса? У Севы детей не было и, когда он сталкивался с подобными семьями, клялся себе, что никогда, никогда! не позволит сыну так с собой обращаться. В бараний рог бы скрутил Богдана-засранца. Если бы у Зины были деньги, и она обратилась к нему за помощью, он бы не взял с нее много, для собственного удовольствия приструнил наглеца.

Но сейчас следовало переживать о другом. Приняв облик усталой женщины, чем-то напоминавшей Зинаиду, только старше, он последовал за ней. Шахович преследовал ее буквально по пятам, ища удобного случая. Не так-то легко отобрать медальон, не привлекая внимания. Даже убить ее сложно. Он ждал удобного момента...

В маршрутку следом за Зинаидой он сел уже мужчиной средних лет, в очках и пижонской рубашечке. Жалко предметы нельзя брать с собой — они бы здорово дополнили образ. Но если внешность и одежда у него менялись быстро и незаметно, достаточно было восстановить в памяти нужный образ, то предметы меняться не желали. Интеллигенту, в которого он превратился, подошел бы тубус якобы с чертежами, или портфель, или в крайнем случае барсетка. Но затем он собирался превратиться в девушку, и куда бы он дел этот аксессуар? В кусты выбросил? Заметут как террориста. А с одной вещью весь день ходить — слишком уж приметно. Она и без того каждый раз его вычисляла.

Зина выскочила из маршрутки на перекрестке и помчалась через дорогу. Пихлер благоразумно не спешил за ней. Сменив облик, нажал на кнопку светофора и перешел улицу, когда загорелся зеленый свет. Лишь на той стороне догадался: она его заметила! Опять заметила.

Внезапно Севу осенило. От постоянных ударов тело теряет чувствительность. Но бывает и наоборот: человек, которого часто били, ненавидит малейшие прикосновения. А Зинаиду так часто била жизнь, что у нее обострилось предчувствие неприятностей. От него исходит угроза, и она улепетывает, будто заяц, в надежде спастись. Только вряд ли ей это удастся. Ну, если только очень повезет, и она избавится от ключа... Но это вряд ли. Рука не поднимется "отцовский" подарок отдать.

Рано Зина радовалась. Отпущенное ей количество удачи и положительных эмоций закончилось на удивление быстро. С утра сын снова начал канючить деньги, уверять, что вчера она ничего не дала, затем опять ругался матом, швырял вещи. Телефон разбил домашний, хотя как раз телефон ему нужен больше, чем ей, — Богдан со своей девушкой чуть не каждую ночь разговаривает. Она же впервые в жизни не ответила сыну криком, а сбежала. Знала: если задержится, обязательно отдаст последние деньги.

Зина мчалась на остановку, а сама переживала, что Богдан еще какую-нибудь пакость подложит. Разобьет любимую кружку, порвет занавески. Что если она вернется в разгромленную квартиру? Может, лучше было отдать еще полтинник? Заняла бы опять денег на проезд, как-нибудь до зарплаты прожили...

Уже садясь в маршрутку, она поняла, что за ней опять следят. Опять! До дороги ее вела женщина, некрасивая и вроде бы неприметная, по крайней мере описать внешность она бы не смогла. После — мужчина в очках. А потом его сменила девушка. Зинаида рванула через дорогу, рискуя попасть под машину, но почему-то казалось: стоит войти в институт — и она будет в безопасности.

На работу Зина пришла первой. Когда она в первый раз попала в это издательство, ее объял ужас: неужели здесь придется проработать несколько лет? Потолки с обвалившейся штукатуркой, огромные окна, немытые, наверно, со дня постройки здания, пыльные шторы, столы, хаотично расставленные по всей комнате, — целых семь штук... Все наводило уныние. Семь человек в одной комнате вообще испытание не для слабонервных. Потом оказалось, что все не так плохо. Столов семь, да компьютера-то три. А без компьютера какой редактор? Вот и получалось, что работали они вчетвером: она — технический редактор, Лена — обычный редактор, Ирина — делопроизводитель (в издательстве на удивление много всяких бумажек) и начальник из бывшей союзной республики. Немало людей работало здесь от случая к случаю, удаленно, но они особо не беспокоили. В самом издательстве народ подобрался на диво — три разведенных женщины и чрезвычайно интеллигентный и грамотный мужчина предпенсионного возраста. В общем, очень хорошо сработались. Только из-за этого Зина и не рвалась в другое место, несмотря на задержки в зарплате. Покой на работе — он дорогого стоил.

Она привычно включила компьютер и, пока он загружался, включила кондиционер, поставила в холодильник скудный завтрак — пшеничная каша, зато целая банка. Если добавить глютоматик, сойдет за курицу. Едва комп включился, Зина кинулась к нему, словно там было спасение. Набрала логин и пароль для выхода в Интернет, путая буквы, так что вошла только с третьей попытки, когда заставила себя сосредоточиться и успокоиться. Набрала в поисковике "Вконтакте"... И остановилась. Она-то заходила со странички Богдана, а теперь она с сыном поссорилась, он ей вообще не скажет, ответил Елисей на сообщение или нет. Взломать страничку? Это только в книгах и детективах умные люди сразу угадывали нужное слово или комбинацию цифр. Или программку для взлома под рукой имели. Ничего подобного у нее не имелось. К тому же либо она тупая, либо сын у нее сложный, но она не могла даже предположить, каким может быть пароль. Завести собственную страничку и написать еще раз? Долго.

Боже мой, она так нервничает, а ведь, возможно, ей вообще не написали!

От нечего делать нажала на кнопочку "Забыли пароль или не можете войти?". "Пожалуйста, укажите Логин или E-mail, который Вы использовали для входа на сайт. Если Вы не помните этих данных, укажите телефон, к которому привязана страница", - выдал ей комп, и она возликовала. Она точно знала, что сын регистрировался на ее номер. Бодро вбив цифры, она стала ждать СМС.

Пришла Лена — худенькая натуральная блондинка. Выглядит хрупкой девочкой, но на самом деле закаленная в боях с бывшим мужем стальная леди. Поздоровавшись, Зина ввела в нужное поле присланный код и — вуаля — зашла на страничку сына. Хорошо, что Богдан сам Вконтакте не сидел.

Елисей откликнулся. "Здравствуйте, тетя Зина! Я как будто почувствовал что вы мне прислали сообщение. Мой прадедушка Олег Михайлович Чистяков умер восемь лет назад. Я тогда даже не родился. Но я могу познакомить вас с моим дедушкой Леонидом Олеговичем Чистяковым. Приходите к нам в гости. Мы живем на улице Казахской дом 15а квартира 16. Лучше приходите вечером. Мама меня забирает от бабушки в пять часов вечера".

"Наивный ребенок! — посетовала Зинаида. — Нежели никто его не научил, что нельзя давать свой адрес?" Она отметила, что мальчик на редкость смышленый. Запятые не расставил, но слова без ошибок. Пожалуй, Богдан написал бы хуже.

Немного успокоившись от утренних треволнений, она напечатала ответ.

"Дорогой Елисей! Спасибо за приглашение, но, пожалуйста, никому не пиши свой адрес. Сейчас много плохих людей. Я постараюсь зайти к вам сегодня вечером. Если захочешь написать мне письмо, то сюда не пиши. Это страничка сына. Вот мой электронный адрес: zina_yagisheva@mail.ru. Передавай привет маме и папе!"

Она отправила сообщение, тут же стерла всю переписку и вышла со странички. Если Богдан попробует войти и не сможет, подумает, что его взломали. Она скажет ему код, который придет на телефон, а сама пользоваться таким способом больше не будет. К чему шпионить за собственным сыном? Нехорошо это.

...Благополучное разрешение этой проблемы придало Зинаиде сил. День, который раньше казался нескончаемым, прошел на редкость быстро, и сделала она довольно много. Зина немного пришла в себя. Зря она так волновалась. Или действительно ей примерещилась погоня? Как-то неправдоподобно это все. Если за ней следило так много агентов (или как их там называть?), то они должны были находиться где-то рядом. И в любом случае зачем она им понадобилась, следить за ней? Или дело в талисмане?

Наконец Зина решила, что если, когда она выйдет с работы, ей опять привидится слежка, то она отправится прямиком к Елисею Чистякову. Если же нет — поедет домой.

И опять ее хорошее настроение улетучилось, едва она вышла на улицу. И дело было не в удушающей жаре, которая не спадала и к вечеру, а в том, что машина, стоявшая напротив входа, показалась очень уж знакомой. Поклясться она не могла — номера не запомнила, — но возникло стойкое ощущение, что именно эта модель красовалась утром возле ее подъезда. А уж когда следом опять потопал какой-то человек, она, ни мало не сомневаясь, перешла дорогу и поехала в противоположную сторону от дома. Зина хорошо знала Казахскую улицу. Нужный дом найдет быстро.

Дальше все происходило не хуже, чем в детективном сериале. Выйдя из маршрутки, она метнулась в нужный двор, а преследователь — немолодой кавказец — уже не таясь, припустил за ней. Подскочив к подъезду, Зина поняла, что не успеет набрать нужную квартиру на домофоне. А надо ведь не только набрать, надо дождаться пока снимут трубку и внятно объяснить, кто она такая, чтобы ее пустили...

Она беспомощно оглянулась. Мальчик, игравший в песочнице, встал во весь рост, изучающе ее рассматривая.

— Вы тетя Зина? — спросил он.

— Да, — она с тревогой взглянула на кавказца, тот стоял метрах в тридцати и словно прислушивался к разговору, но подходить ближе явно не собирался. — А ты Елисей? Я узнала тебя по фотографии. А почему ты один гуляешь?

— На меня можно положиться. Мама за мной иногда посматривает в окошко. Мы на четвертом этаже живем.

— Ясно. А папа? — зачем-то поинтересовалась она.

— Папа в Москву уехал деньги зарабатывать. Это не наша квартира. Ее маме дали, потому что она секретарем работает. А если уволится, нас выгонят. Мы много накопили. Папа годик поработает, и мы купим квартиру.

— Ясно, — повторила Зинаида. Глупая ситуация — не предложишь же мальчику: "Пойдем к твоей маме". Как она отнесется к такому вторжению? Повернуться и уйти она тоже не могла, потому что преследователь по-прежнему наблюдал и ей было страшно. Точно стоит ей отойти от Елисея, и ее сразу убьют. Глупости, конечно, но заставить себя поехать домой она не могла.

— Если вы хотите познакомиться с дедушкой... — заговорил малыш.

И тут Зинаиду будто что-то подтолкнуло. Она быстро сняла талисман и направилась к мальчику.

— Знаешь, давай так. Я тебе оставлю медальон, который получила в наследство от отца, а ты его покажешь дедушке. Если ему эта вещь знакома, значит, нам имеет смысл встречаться, а если нет — то ты мне напишешь письмо электронное, я приду и заберу медальон обратно. Хорошо?

— Хорошо, — Елисей смотрел на круглую медяшку, покачивающуюся на шелковом шнурке, с опаской. Но потом все-таки протянул руку и зажал ее в ладони. Тут же нахмурил лоб. — Он кусается!

— Да? — улыбнулась Зина. — Никогда не замечала, но все может быть.

— Я пойду домой, — мальчик словно разом устал. Елисей сунул медальон в карман. Подойдя к металлической двери и прижав к металлическому кругляшку магнитный ключ, он дернул дверь на себя, одновременно обернулся и очень серьезно сказал: — До свидания!

Но прощался мальчик будто вовсе и не с ней, а с кавказцем за ее спиной.

"Ну и ушлая бабенка!" — воскликнул в очередной раз Пихлер и поцокал языком. От дома Чистяковых он ушел еще до того, как захлопнулась подъездная дверь. Когда Зинаида неожиданно не поехала домой, он обрадовался. Нарушение привычного маршрута всегда делало человека беззащитным. В такие моменты легче его подстеречь. Судьба давала замечательный шанс! Грех упустить его...

Но когда Севу озарило, куда она идет...

Выживание нелегалов на каторге зависело от того, насколько хорошо ты знал врагов и их диспозицию. Он занимался разработкой магов-надзирателей долго и кропотливо, поэтому точно знал, где ему появляться не следовало. Откуда Зинаида узнала, что ее спасение в этом доме, он даже предположить не мог. Но она знала. И предприняла единственный верный шаг — отдала ключ Елисею Чистякову. Теперь она могла спать спокойно. Ее жизнь и смерть не имели для Шаховича никакого значения.

Теперь надо думать, как добывать медальон. Что же за невезуха такая?

Но отчаиваться он не привык. Покрутившись среди каторжан и ссыльных, живущих неподалеку, Сева узнал две вещи. Первое: Гриши Чистякова в городе нет, он уехал в Москву. Второе: его жена — обычная женщина. Она понятия не имеет, кем работает муж, ничего не знает о каторжанах и особенностях каторги. Она даже не знала, что живет на каторге.

Эти известия Пихлера вдохновили. Судя по всему, дом мага-надзирателя не охраняли. Раз в неделю вроде бы заходил Борис Жангожин — друг семьи. Фигура опасная и влиятельная. Но за неделю можно столько успеть...

Не откладывая, Сева первым делом нанял вия. Тот и обошелся ему недорого, потому что зуб у него был сразу на три поколения Чистяковых. Начиная от Олега и заканчивая Гришей. Затем, по какому-то наитию, он зашел на станцию скорой и пообщался с есхотом, отбывавшим там наказание. К его счастью, он тоже был зол на Григория Леонидовича, так что ему и платить не пришлось. Шахович только сказал:

— Ты это, братан... Если вдруг вызовут к Чистяковым... Не особо старайся, лады? Если там кто-нибудь умрет — будет в самый раз. Отомстишь и за себя, и за всех нас. Лады?

Есхот помолчал, искоса поглядывая на Пихлера — только так проглядывала истинная сущность Севы через человеческую оболочку.

— Лады, — наконец произнес он.

Сева ему не угрожал. В глазах парнишки читалось понимание: если он не выполнит этой невинной просьбы — смерть придет к нему самому.

"Тесей"

Комната в мансарде была крохотная. В полный рост Лекс мог стать лишь в ее центре да у самой стены. Дальше потолок резко шел на скос, как обычно в мансардах. Все, что здесь умещалось — кровать рядом с деревянными перилами лестницы и небольшая тумбочка. Еще сюда для чего-то принесли старую табуретку, совершенно не вписывающуюся в интерьер дома, — будто ее забыли на чердаке до ремонта. Напротив кровати небольшое окно. В таких условиях он ни разу не жил, но все равно не привередничал. Надолго он тут не задержится, а чтобы переночевать да в Интернет выйти много места не надо.

Сейчас он нашел новый фильм, поэтому старательно пялился в экран ноута, который держал на коленях, но сюжет проходил мимо сознания. Мысли занимало то, ради чего его вызвали в Волгоград.

Шахович только что позвонил и отменил встречу. Сказал, что с ключом вышла заминка, поэтому надо подождать денька два-три. Лекс не возмущался. Отдых он любил меньше, чем "работу", но и он был необходим. Такое чередование и нравилось. Он изучил схему дома, добытую Севой. На ней тоже зияли белые пятна: когда Пихлер посещал Юсифова в последний раз, ему экскурсию по дому не проводили. Но самое главное на ней отметили, и, как они добудут артефакт, Лекс примерно представлял. Он мог бы справиться с этим и без напарников. В крайнем случае нанял бы кого-нибудь из ссыльных или нелегалов. Но Сева потребовал, чтобы ему помогала команда Павла. Это непременное условие найма. Наверно, у него были на то резоны, поэтому Лекс не отказался. Деньги его мало интересовали, а вот необычное, сложное дело — очень привлекало. С людьми он ни разу не работал, почему бы и не попробовать?

— Пашка совсем тебя бросил! — сначала на лестнице появилась голова Леси, потом ладони с зажатым в пальцах диском, а затем и вся она, опять в черном. — Это никуда не годится, — посокрушалась девушка и села рядом с ним на кровать. — Я тебе диск принесла. "Дело было в Пенькове" видел?

— Нет, — лаконично осведомил он.

— Ну вот, глянь. Тебе должно понравиться. А что ты делаешь? — девушка заглянула в ноутбук. Переносной модем Лекс купил дорогой, тариф тоже, так что мог свободно смотреть фильмы онлайн. Сейчас он загрузил "Пять невест". — Можно с тобой посидеть? — спрашивала так, будто в положительном ответе не сомневалась. Как тут откажешь?

— Поставить сначала?

— Нет, не надо, — запротестовала она. — Я в общих чертах знаю, в чем там суть.

— Ладно, — он ногой подвинул табуретку и поставил на нее ноут. Чуть откинул крышку. — Так видно?

— Да, спасибо, — Леся уставилась в экран и на гостя больше внимания не обращала.

Лекс все так же смотрел будто сквозь экран, не мог сосредоточиться. Забавно придумали, но очень уж неправдоподобно. И абсолютно не похоже на его родину. Самолеты в тыл с фронта не летали. Рядом с эльфами вообще техника глючила, только поэтому набирали новых и новых солдат. А то бы устроили ковровую бомбежку — и нет эльфов. Потому как они с техникой не дружат совсем. У них магия. Это на каторге остроухие водят машину, служат в спецназе с автоматом в руках. Но, скорее всего, это был какой-то другой подвид, не с Везиофеи.

Никакие женихи с фронта не приезжали. Они женились прямо там, на таких же фронтовичках с автоматом. Это удобнее. И не придется девушку, которой повезло, и она не попала в призыв, тащить в опасное место. Безусловно, не было деревень, в которых бы жило много женщин и почти не осталось мужчин. Всеобщий же призыв. Да и для воспроизводства нужны оба пола, а фронту постоянно новобранцы требуются. Там, в центральном комитете, не дураки сидят, все прекрасно понимают, поэтому солдат набирают грамотно.

Старые фильмы — "Богатая невеста", "Трактористы", "Стряпуха" — нравились тем, что позволяли заглянуть домой. Не по-настоящему, конечно. Не мог он узнать, что с его родителями, где братья, вышла ли замуж Танюха. Но ощутить всей кожей, всеми внутренностями обычную, спокойную жизнь он мог. Поэтому пересматривал фильмы снова и снова. Иногда натыкался на что-то новое, как с "Кубанскими казаками". Но удачных находок было мало.

Вот и к этому фильму можно особенно не приглядываться, а поразмышлять о своем. Например, об Олесе. Что с ней делать?

Павел категорически запретил гостю общаться с сестрой. Лекс выполнил бы эту просьбу, не из-за страха перед Токарем, а чтобы избежать ненужных ссор. Но девушка сама к нему прицепилась. И это не первый раз. Так было в родном колхозе. Так было у наблюдателей. И если дома он еще мог предположить, чем привлекает женщин, — все-таки молодой, веселый, ухаживать умеет, заботится о том, чтобы женщине было хорошо, — то сейчас это было совершенно необъяснимо. После потери Лаэртель, он словно впал в кому. Жизнь потеряла вкус, он делал все механически. И так же механически отмахивался от девушек, потому что свидания с ними превратились в нудную, абсолютно ненужную ему обязанность. Он предпочитал занятия, которые загружали мозги, а не только тело. Нет, если его напоить, то всякое с ним можно делать. Можно взять измором, приставая снова и снова. Он уставал тратить силы на бессмысленную борьбу. Вам это так нужно? Ну получите и отстаньте. Когда они умирали, он не испытывал ничего, кроме недоумения. С таким же недоумением он отдал себя правосудию, не делая ни малейших попыток оправдаться. И лишь гораздо позже пришла обида. Словно люди завели себе забавное домашнее животное, а потом наигрались и отправили его в приют, не утруждая себя какими-либо объяснениями. Найди они хоть одну улику, подтверждающую его виновность, Леша бы признал, что ссылка справедлива.

Другие девушки были ему не нужны, но с Олесей все было иначе. Она с первого взгляда чем-то привлекла, и сейчас, исподтишка посматривая на нее, сидевшую рядом с диском в руках, он сообразил чем. При всей внешней несхожести: Лаэртель — блондинка и почти ребенок, Олеся — жгучая брюнетка и худенькая, но вполне сформировавшая женщина, — была в обеих детская доверчивость и любопытство. Беззащитность. Она ведь пришла сюда не потому, что хочет его соблазнить. Ей интересно, что это за необычный экземпляр. Хочет его исследовать. От этого в душе разливалось давно забытое умиление.

Леся хихикнула, когда главный герой устроил сцену ревности девушке-шоферу. Искоса взглянула на Лекса. Он тоже вежливо улыбнулся.

Когда фильм закончился, Олеся повернулась к нему. Черные глаза точно буравили черепную коробку, стараясь узнать, что он за фрукт.

— Ну как? — потребовала она. Но собиралась прочесть правду по выражению его лица, а не доверять словам. А почему? Боится, что соврет? Хотя, с другой стороны, так трудно беседовать с теми, кто не знает о каторге. Так и приходится себя сдерживать, что-то умалчивать, что-то смягчать, то есть все же врать. В прошлый раз она заставила его крутиться, как пехотинца под эльфийской магией. Сейчас такое же начнется.

— Забавный фильм, — вежливо произнес он. — Добрый.

— Но? — она правильно уловила его интонацию.

— Но правды мало. Его сняли, чтобы развлечь.

— А может, у каждого своя правда? — поддела она. — Как у Шолохова и Пырьева?

Лекс не поддержал шутливый тон, категорически возразил.

— Нет. Здесь вообще ни в чем нет правды. Сама история... — он хотел сказать "лживая", но смягчил: — Неправдоподобная. Полет с фронта... Погоня за летчиком по деревням. Ты правда думаешь, что там было так мало милиции, что они не могли поймать одного человека? И с житейской точки зрения. Нельзя проехать на грузовике по деревням и набрать девушек, которые непременно станут хорошими женами. Вот у главного героя сложится. У остальных — нет.

— Как ты суров! — притворно осудила его Олеся, в голосе опять слышалась ирония. — А как же любовь с первого взгляда? Ладно, шучу, — тут же пошла она на попятный. — Но неужели совсем ничего хорошего в этом фильме нет?

— Почему же, — возразил Лекс. — Не все люди кино для правды смотрят. Тут есть настроение, надежда... Это тоже многого стоит. Главный герой очень хорош. Неплохо сыграл. И выглядит очень... правдиво, как ни странно.

— На тебя чем-то похож!

Опять подкалывает. Но это даже забавно.

— Вовсе не похож, — отказался Лекс, радуясь, что они перешли на другую тему.

— Похож-похож! Правда, еще больше ты похож на Генри Кавилла.

— Кто это? — с опаской поинтересовался он. Историю своего мира он знал неплохо. Историю каторги изучать не было ни малейшего желания, поэтому он часто попадал впросак из-за того, что путал имена, которые известны чуть ли не каждому школьнику. Однажды его подковырнули: "А в 1917 какая-то заварушка была. Не слыхал? Вроде сильно громыхнуло". Девушки — сотрудницы банка — смеялись, а он понятия не имел, что на каторге было в семнадцатом. Тут бы в президентах не запутаться. А то как-то отмочил. Упомянули об убийстве Кеннеди, а он изумился: "Неужели его убили?" Все смеялись, до колик в животе. Но он-то был уверен, что Джон Кеннеди — действующий президент США!

На этот раз Леся нисколько не удивилась, что он не знает Кавилла.

— Этот актер пока не на слуху, — утешила она, — но мне он очень нравится. Ты, наверно, его вспомнишь. Он играл главную роль в фильме "Война богов". Тесей.

— Тесей, это... — он помедлил, предчувствуя, что сейчас опять окажется в глупом положении. — Древний Рим? — осторожно предположил он.

Предчувствия его не обманули.

— Мифы Древней Греции! — с упреком произнесла Олеся. — Кино не видел, что ли? Давай покажу.

— Не надо, — попытался Лекс остановить ее, но не получилось.

Она быстро притянула к себе ноут и что-то вбила в гугле, приговаривая:

— Я же тебе не фильм показываю. Только фотки, чтобы ты убедился. Вот...

На этот раз Лекс подбирал слова долго. Потом все-таки вымолвил:

— Я, конечно, был когда-то таким же чумазым и изможденным... Но в целом, по-моему, не очень похож. Волосы у него темные, у меня... сама видишь какие. Глаза у него карие у меня... вроде янтарные, так кто-то выразился.

— Ой, Леш, ну причем здесь цвет? — возмутилась Олеся. — У тебя фотошоп есть? я тебе сейчас эту картинку отфотошоплю, сделаю волосы седые и короткие, а глаза, — она вгляделась в него, — действительно янтарные, — пробормотала вполголоса. — Вот такие и сделаю. И ты увидишь: копия! А уж тут... — она ткнула в фотографию, где Тесей был обнажен по пояс, — тут ты не только лицом похож, а целиком. Вылитый просто! — Лекс отчего-то смутился. — Ну, есть фотошоп?

— Нет.

— Ладно, я на своем компе сделаю.

— Не надо... — в который раз попытался возразить он. — Раз ты так считаешь...

— Что значит, "я так считаю"? Мне не нужно, чтобы ты согласился из вежливости. Я хочу доказать.

— А если не докажешь? — он не выдержал и ухмыльнулся.

— А если не докажу, то ты упрямый... — она явно собиралась сказать "осел", но заткнула себе рот. — Упрямый, — произнесла она более спокойно. — И комплексов у тебя куча. Тебя надо со знакомыми психологами свести, пусть они порадуются. Ладно, побежала я, спасибо за кино!

Босые ноги весело прошлепали по деревянным ступеням. Он заметил, что она не любила носить тапки. Лаэртель тоже обувь не признавала. Как и брюки, впрочем. В отличие от Олеси.

Грузовик отчаянно рычал, будто не желал выезжать на дорогу, но Лешка, как всегда, шепнул ему:

— Давай, родимый, — и он сдался.

Они бодро пылили по грунтовке, Лешка пропустил нужный поворот, где в поле уже ждали его машину, и снова отрешенно подумал: "Через полчаса пошлют гонца Устинычу. Еще минут сорок будут искать по ближайшим сараям. Когда поймут, что меня вообще нет? Через два часа? Или сначала в "Сером брате" пошукают? Сколько у нас есть времени, прежде чем объявят в розыск?" И снова шевельнулось беспокойство о втором выговоре и армии, но теперь он со злобной радостью задавил его. "Выговор? А вот хрен вам. Поймайте сперва". И так же стремительно, как уходила под колеса дорога, пришло другое убеждение: "Какой на хрен выговор? Расстрел на месте за пособничество шпионке". И снова ожесточение: "А вот поймайте!"

Они проехали километров двадцать, когда девчушка, так съежившаяся на соседнем сиденье, что словно превратилась в белого пушистого кролика, резко выпрямилась, вгляделась вдаль.

- Я выйду здесь, — вроде бы она не приказывала, но он резко ударил по тормозам и чудом успел вывернуть руль, чтобы не улететь в кювет. Второй раз он бы так быстро не выбрался.

— Что случилось? - он еще не отдышался.

— Дальше я пешком.

— С ума сошла? — изумился он. Тут же покаялся: — Прости. До Панкратова пятьдесят километров. Ты же не дойдешь.

— Мне не в Панкратов надо. К своим, — она уже открыла дверцу, чтобы спрыгнуть на землю.

— Через линию фронта? Логично. Только не доберешься ты одна, — он постарался произнести это скучающим тоном, чтобы не решила, что навязывается. — Почему не хочешь, чтобы подвез?

— Потому что там, на дороге, милицейский кордон. Они тебя не пропустят, — она не торопилась, будто не решалась вновь остаться в одиночестве.

— Да? — изумился Леша. — Ну, кордон заметила — ладно. У эльфов зрение острей. И чутье тоже. А то, что мы не сможем прорваться, это ты нагадала?

— Ты сможешь прорваться? — поинтересовалась тихо-тихо, неверяще.

— Смогу. Потому что знаю, как это делается. Едем?

— Леша, — Лаэртель дотронулась до его предплечья, и у него чуть башку не снесло от этого прикосновения. Он даже не знал, чего хотел больше: зацеловать до беспамятства, чтобы забыла, кто он, а кто она, и стала его женщиной; или рухнуть на колени и ползти за ней на край света, разрывая каждого, кто хотя бы взглянет на девчушку неодобрительно. Чудовищным усилием воли он подавил оба желания, только расширил глаза, подрагивая всем телом от сдерживаемых чувств. А она держала узкую, необычно холодную для жаркого дня ладонь на предплечье и увещевала: — Ты понимаешь, что обратного пути не будет? Ты не сможешь вернуться в свой колхоз. Ты станешь изгоем.

— Ясен пень, — губы тронула злая усмешка и, не спрашивая ее мнения, он завел грузовик и поехал дальше, молясь, чтобы она не убирала руку. Но она убрала. Тогда он сообщил на всякий случай. А то испугается малышка, что он ее ментам хочет сдать. — Я буду ехать как обычно, будто по делам в город поехал или в соседний колхоз. Километров шестьдесят в час, — зачем-то уточнил он. — Когда рядом будет кордон, они ничего не заподозрят, но проверять все равно будут. Будут "волшебными" палочками трясти. Я еще сбавлю скорость, примерно до сорока километров. Они совсем успокоятся. И вот тогда дам по газам. Грузовичок — зверь. Заградительные препятствия сметет не фиг делать. Ментов тоже жалеть не буду. Отскочат — их счастье. Потом они сообразят, будут стрелять. Но если колесо прострелят — это ничего. Километров десять протянем, пока они нормальную погоню организуют...

— Я могу вывести из строя их технику, — робко предложила эльфийка. — Мне только оружие огнестрельное неподвластно.

— Если выведешь — еще лучше! Значит, вовсе погони не будет. Сумеем оторваться...

Теперь и он видел, что дорога перегорожена. Правда, не так уж непроходимо. Шлагбаум, милицейский воронок. Если его ударить по носу, он отлетит в сторону, никакого ущерба не причинит. Леша машинально перевел машину на соседнюю полосу. Мент в темно-зеленой форме выставил перед собой черную в редкую красную полоску палочку (у военных форма тоже зеленая, но пятнистая, а палочка точь-в-точь такая же). Леша, как и обещал, поехал медленнее. Сообразил, что не сказал девочке, чтобы пригнулась или села на пол. Ни к чему ей светиться. К тому же они и раньше стрелять могут начать. Металл двери - какое-никакое, а прикрытие. Искоса глянул на Лаэртель. Она и сама сообразила. Умничка. Только веки как-то не хорошо прикрыты, будто она в обмороке. "Колдует!" — догадался Лешка и с радостью нажал на педаль. Машина взревела, менты бросились врассыпную, на бегу выхватывая пистолеты. Из машины выскочил шофер. Леша задел его краешком бампера и, не задерживаясь, рванул дальше по грунтовке. Вслед неслись выстрелы и матюги: поняли, наверно, что ни одна машина не заводится.

Лаэртель снова села на сиденье, но уже выпрямив спину. Свободно, торжествующе. Она улыбнулась благодарно, и сердце снова пустилось вскачь, а в голове затуманилось.

— Спасибо, Леша, — она произнесла это так проникновенно, что пришлось отвернуться и сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя.

Он ответил после паузы, но все равно хрипло.

— Один я бы не справился. И ты бы не справилась. Только вместе. Дойдем, не бойся.

На этот раз в ее улыбке сквозило недоверие.

Беда

— Скорая? Скорая?! — кричала Оля в трубку, словно во время революции дозванивалась в Кремль. — Пожалуйста, скорее! — она не выдержала и заплакала. — Мой сын, шесть лет. Судороги, температура. Он и кричать не может. Мне кажется, дыхание останавливается! Казахская 15а, квартира 16, — на том конце провода терпеливо расспрашивали: фамилию, имя, но она, ничего не соображая, закричала: — Боже мой, да приезжайте же скорее! Я здесь все расскажу, только спасите его.

Опустив трубку, она вцепилась в руку ногтями, разрывая кожу до крови. Это чтобы успокоиться. К Елисею надо вернуться спокойной, ему и так тяжело. Сморгнула слезы, несколько раз глубоко вдохнула и поспешила в спальню.

— Елисеюшка, как ты? — склонилась над постелью. Сын был страшно бледен, просто салатного цвета, который она так ненавидела. И не отзывался. Только маленькая ручка сжала ее указательный палец, да дыхание, замершее на мгновение, вырвалось с всхлипом, а потом опять утихло. Ей хотелось вскочить, достать зеркальце, приложить к его носу, чтобы убедиться, что он дышит, только еле слышно, но было страшно убрать ладонь и никогда не ощутить его тепла. И она сдержала себя. Сидела рядом, мерно раскачиваясь.

В детской все было обставлено с любовью, несло покой и радость, передавало ребенку заботу родителей, даже если их не было рядом. Кроватка с полупрозрачным пологом, на котором нарисованы золотые звезды. Удобный стол для компьютера: на полочках аккуратными стопками лежат диски, все подписаны, чтобы не приходилось перерывать целую кучу в поисках нужного. Рядом стол для учебы. По бокам полки для книжек, в тумбочке место для тетрадей. Есть и игрушки. Часть из них — самые красивые и любимые — разместились на подоконнике среди роз и гиацинтов, на книжных полках и у Елисея в кровати. Под кроватью большой ящик с теми игрушками, которые использовались реже. Свет в комнате регулировался, можно включить ярко и приглушенно, надо только покрутить ручку, точно громкость убавить. А в новой квартире, Оля обязательно сделает теплые полы, чтобы можно было ходить босиком и не бояться простудиться.

В новой квартире... Она чуть опять не зарыдала. Если с Елисеем что-то случится, никакая квартира ей будет не нужна. Как она с Гришей встретится? Он, конечно, никогда и ни в чем ее не обвинит, он не такой. Но куда ей от себя деться? Где она его упустила, где? В школе какая-то эпидемия? На улице что-то подхватил?

Приедет скорая или нет? Что если они обиделись, что она не назвала полные данные и не приедут? Может, еще раз...?

В дверь требовательно позвонили, и она рванулась в коридор.

На пороге стоял белобрысый парнишка лет восемнадцати. Почему-то в камуфляже и с шипастым браслетом на запястье. Но он держал обычный медицинский чемоданчик, и единственное, о чем могла думать Оля: "Неужели не могли прислать кого-нибудь постарше?"

— Скорую вызывали? — голос у него был приятный, а на душе сразу стало спокойней. Будто кто-то разом вынул из нее переживания.

— Да, проходите, пожалуйста, — она отступила.

— Вам плохо? — он пригляделся к женщине.

Оля знала, что нравится мужчинам. Внешность у нее была пусть и неброская, но необычная. Не зря же Гриша прозвал ее Белоснежкой. А уж если она захочет, то произведет фурор, превратившись в женщину-вамп. Только ей это не нужно — навязчивое внимание всех мужчин, кроме ее мужа, ее раздражало. Но не в этот раз.

Оля понимающе кивнула мальчику-фельдшеру и извиняющимся тоном пробормотала:

— Нет, не я. Мой сын. Он в спальне, пойдемте.

— Сын?! — он был так удивлен, словно у нее в принципе не могло быть сына. — Я думал... — смешался парнишка. — В вызове не указано... Не важно! — он прошел в комнату, чуть ли не наступая ей на пятки.

Сел на табуретку, взял двумя пальцами запястье Елисея. И сынок вдруг открыл глаза и взглянул на врача чистым, ясным взглядом. Ольга еле сдержала рыдания.

— Здравствуй, малыш, — произнес парнишка. — Как тебя зовут?

— Елисей, — он еле шептал, но все же заговорил!

— Очень приятно. А меня тоже на букву "е" — Ефим. Расскажи, что у тебя болит, Елисей.

— Все! — скривился сын.

— Это плохо, — обеспокоился Ефим. — Тогда скажи, где больше болит.

— Ноги, — начал мальчик, и парнишка тут же положил ладонь на ноги и провел по каждой вверх-вниз.

В любое другое время Оля тут же бы заподозрила в пришедшем педофила. Но сейчас было ясное понимание: это не интимный жест, он убирает боль. Необъяснимо, как он убирает ее руками, но он это делает!

— Теперь где?

— Грудь... — опять легкое движение ладонью.

— Так легче?

— Да! — Елисей заговорил громче. — Еще голова!

Рука легла на лоб.

— Совсем хорошо, — скользнула робкая улыбка.

Действо продолжалось минут пятнадцать и с каждой секундой, отсчитанной настенными часами, уходила тревога, а из ее сына уходила боль. Они уже о чем-то мило беседовали. Елисей рассказывал о том, как прошел день: что они изучали в подготовительном классе, какой мультфильм показала ему бабушка. Он был слабенький, но не как больной, а как у ребенок, уставший за день. Наконец он сладко зевнул.

— Спать хочешь? — тут же ласково поинтересовался Ефим.

— Да, — охотно закивал мальчик. — Я так устал...

Раньше ее смешила эта фраза, а теперь она готова была расплакаться от облегчения.

— Тогда отдыхай, — ладонь скользнула на глаза мальчика, и буквально через минуту Оля услышала тихое, сонное дыхание.

Она не могла поверить тому, что видела. Чудеса какие-то да и только! Оля никогда не любила передачу "Битва экстрасенсов", потому что считала, что это полная чушь и обман. Но, кажется, она ошибалась.

Ефим поднялся, подхватил медицинский чемоданчик, который даже не открыл, и направился к Оле, наблюдавшей за ним у двери.

— Пойдемте куда-нибудь заполним документы, чтобы его не разбудить, — предложил он.

— Да, — еле дыша, согласилась она. — Давайте на кухню, там стол свободен.

— Полис у него есть?

— Я все приготовила, и полис, и свидетельство о рождении, и мой паспорт на всякий случай.

— Хорошо.

Для кухни она выбрала теплые тона. Зимой, когда на улице стоят морозы не менее суровые, чем волгоградская жара, так приятно, если тебя окружает цвет огня. От одного взгляда согреваешься. Бордовый гарнитур поблескивал в свете лампы, занавески — прозрачно белые с алыми маками колыхались из-за кондиционера. Вместо табуреток — удобные стулья с мягкими темно-красными сиденьями из прочного дерматина. А в новой квартире она обязательно положит кафель — темно-коричневый, под цвет дерева.

Ольга тут же рассердилась на себя — далась ей новая квартира. Она быстро убрала сахарницу и солонку с перечницей на другой стол. Села спиной к окну, Ефиму предложила место напротив, подала документы. И опять себя отругала: по правилам хорошего тона гость не должен сидеть спиной к двери. Хотя это же не гость...

То ли медбрат, то ли фельдшер устроился на табуретке, заполнил бумажки, чуть шевеля губами, точно проговаривая слова. Ее паспорт отложил, записал только данные Елисея, потом подвинул Оле бумажки.

— Вот, распишитесь.

И едва она скользнула ручкой, засобирался.

— Подождите, — опешила Ольга. — Вы не отправите нас в больницу? Я не хочу в больницу, и вы только что совершили чудо, но что это было? А если его болезнь вернется, как только вы выйдете за порог? Я ведь боялась, что мы даже скорой не дождемся, настолько ему было плохо, — ее тираду Ефим выслушал, застыв, как изваяние и уставившись взглядом в одну точку. — Сколько вам лет? — неожиданно завершила она пламенное выступление.

— Мне двадцать пять, Ольга Евдокимовна, хотя все считают, что около семнадцати, — обстоятельно и серьезно доложил парнишка. — Я почти окончил Медицинскую академию. Пока вот стажируюсь на скорой, — Оля уже открыла рот, чтобы заново задать вопросы о сыне, но он не дал ей такой возможности. — О болезни Елисея, я не могу сказать вам ничего конкретного. Я не знаю, что это. Могу только предположить. Но и в больницу вас забрать я не могу. И объяснить, почему я вас не забираю, тоже не могу. Скажите, а где Григорий Леонидович? — закончил он так же невпопад, как и она.

— Гриша? — вылупила глаза Ольга. — Причем здесь Гриша? Он в Москву уехал на заработки. Обещал через месяц вырваться денька на два погостить, — она сама не знала, почему информировала не менее обстоятельно, чем Ефим. Наверно, потому, что она впервые в жизни слышала, чтобы ее мужа называли по имени-отчеству. Или потому, что этот парень откуда-то вообще знал и ее отчество, и отчество Гриши, хотя она имя свое не называла. Вот дурочка! В свидетельстве о рождении полностью имена родителей написаны. Совсем голова не соображает.

— Ольга Евдокимовна, — вежливо прервал медик-недоучка, — единственное, что я могу вам посоветовать в данной ситуации — сообщите мужу о том, что произошло, он разберется с этой проблемой. В случае чего вызывайте скорую, — он помрачнел, прежде чем добавил: — Если буду в состоянии — приеду. Больше ничем помочь не могу.

— А если я прямо сейчас вызову другую скорую? — упрямо поинтересовалась она. — Потребую, чтобы нас забрали в больницу?

— Тогда я выйду за дверь, а потом опять позвоню вам.

— То есть ко мне всегда будете приезжать только вы?

— Да. Но если вы позвоните мужу, ситуация может измениться.

— Бред какой-то! Какое отношение Гриша имеет к здравоохранению? Он вообще в Москве строителем работает!

— Я ничего не могу вам сказать, извините, — он поторопился выйти в коридор. Но Оля не отставала, шла за ним попятам.

— А если я позвоню в полицию? — с вызовом поинтересовалась она в спину.

— Пожалуй, это бы тоже кардинально изменило ситуацию, — буркнул он. — Если вы не хотите беспокоить мужа, можно и в полицию.

Оле внезапно стало стыдно. Только что этот человек спас ее сына, а она чуть ли не угрожает.

— Вы, пожалуйста, простите меня, — виновато произнесла она. — Я буду рада, если вы все время будете к нам приезжать. Мне как будто самой легче стало, когда вы вошли, — она осеклась: еще испугается мальчик, что она его клеит. Поэтому, хотя и собиралась напоить его чаем, тут же передумала.

— Обращайтесь, — откликнулся он более миролюбиво. — До свидания.

Он вышел. Ольга опять метнулась в детскую. Сын спал, свернувшись клубочком, и положив под щечку кулачок. Словно ничего и не было. Пожалуй, сегодня она тоже ляжет здесь, чтобы быть рядом, если что-то произойдет.

Она быстро постелила матрас — им обычно пользовался Борик, если оставался ночевать. Такое бывало довольно редко, если Гриша с ним засидится на кухне с мужскими разговорами.

С более несхожими друзьями Оля не сталкивалась. Гриша — худой, высокий, нескладный, в больших очках, похожий на кролика из русского мультфильма о Винни-Пухе. В Волгограде он работал водителем в небольшом продуктовом магазине. И Боря — сто килограмм живого веса, эдакая гора, сошедшая с места. У него было какое-то собственное дело. Единственное, что их объединяло: они оба постоянно разбивали посуду. Борик, потому что его тушке всегда не хватало места, неловко повернется — что-то летит на пол. Не только у них дома, везде. Борик много извинялся, краснел, и обязательно приносил целый столовый сервиз взамен одной разбитой чашки. На такого не обидишься. Он мало того, что постоянно баловал их обновками на кухне, так еще оплачивал и свои промахи, и Гришины. Ее муж бил посуду по рассеянности. Он вообще до крайности невнимателен. Пару раз едва не попал под машину, постоянно где-то забывал барсетку, а то и кошелек с зарплатой. Размахивая длинными руками, то опрокидывал на себя горячий чай, а то и тарелку с супом. Затем тоже виновато ковырял ботинком пол. Но Оля и на него не могла сердиться. Она давно привыкла, что стала для мужа чем-то вроде мамы и жены в одном лице. Постирать вещи не проблема, благо есть стиральная машинка. Гладит он сам. Так чего зря воздух сотрясать? Такой у него характер. А забытые вещи, кстати, ни разу не пропали. Ему возвращали все. Даже деньги вплоть до копеек.

Размышляя об этом, Оля постелила простынь, легла сверху прямо в халате. А покрывало не нужно. Лето же — не замерзнет, несмотря на кондиционер. Привстала, взглянула на сына. Елисей спал так же, как всегда. И не подумаешь, что полчаса назад он умирал у нее на руках...

Мысли вернулись к фельдшеру. Все-таки странный этот Ефим. С чего он взял, что Гриша чем-то поможет? Мужу она звонить не будет. Только расстроит его. Ему и так нелегко там, на стройке. Она боялась, что из-за его рассеянности он откуда-нибудь свалится и превратится в инвалида. Первое время она делилась с ним своим беспокойством по телефону.

Но Гриша быстро ее утешил:

— Когда я стал водителем, ты тоже боялась, что я столбы буду считать. А ничего, ни одной аварии не сделал и штрафа не заработал. Самый аккуратный шофер в городе. Зато через год мы купим квартиру, и ты наконец найдешь работу по душе.

Да, это тоже ее мучило. Гриша поехал из-за нее. Но кто мог предположить, что Ивинская Олечка, окончившая школу с серебряной медалью, а потом окончившая университет и получившая сразу два красных диплома — по психологии и иностранному языку, станет секретаршей? Она ведь второе высшее сама себе оплачивала, потому что маминой зарплаты на это не хватило бы, а папа — всю жизнь прослуживший прапорщиком, но не взявший домой и лампочки, — умер в сорок лет, когда ей исполнилось восемнадцать. Так что она работала в гимназии психологом и училась разом на двух факультетах. И как училась!

Сколько планов было по окончанию... Но не удалось. Не настолько пробивная оказалась. Предложили хорошую зарплату и квартиру за счет предприятия. Она и обрадовалась — выгодно же. Оно и сейчас, без сомнения, выгодно. Только Оля задыхалась. Столько задатков у нее, а работа как в сказке Чуковского: "И такая дребедень целый день: то тюлень позвонит, то олень".

Спасибо с мужем повезло. Они столкнулись в магазине "Магнит". Гриша умудрился упасть на нее так, что она не удержала корзинку. Пакет молока разорвался при падении, обрызгав обоих, банка кофе разбилась. Он поспешил помочь, и кажется, хотел вытереть ее собственным платочком от макушки до пяток. Но взгляд у Оли коня на скаку останавливал без всякой узды. Может, поэтому к двадцати одному году у нее не завязалось ни одного серьезного романа. Проще говоря, она была девственницей, несмотря на милое личико, синие глаза, в черных ресницах, и шикарные каштановые волосы. Белоснежка, блин. А на душе в тот день было паршиво, потому что умерла мама, и осталась она одна-одинешенька, не имея ничего, кроме выгодной работы. И этот случай стал еще одной каплей в озере несчастий. На долговязого интеллигента она нисколько не сердилась, но лапать себя она не позволит. Даже из самых лучших побуждений.

В общем, интеллигент возместил убытки, помог донести продукты до дома (забыв, кстати, собственную сумку прямо на прилавке). А потом, точно в старых добрых комедиях, дежурил у ее подъезда с розой в руке. Если он не появлялся утром, то уж к вечеру, как стойкий оловянный солдатик, непременно замирал на посту. Это было так трогательно, что Оля не могла не поддаться очарованию. И они поженились, а через год родился Елисей. Оля получила семью.

И настоящих врагов. Свекор со свекровью ее так и не приняли. Ни через год, ни через пять. Они приходили в гости, презрительно морщили носы, всячески подчеркивая, что их сын заслуживает гораздо большего, чем жена-секретарша. Ольга не любила их, но ни словом, ни жестом, ни наедине с Гришей не выдала настоящих чувств. Ни разу не отказалась отдать им Елисея погостить и всегда готовила подарки на праздники и дни рождения. Все должно быть правильно. И если эти взрослые люди не желают поступать так, то Оля не поддастся их дурному влиянию. Никто никогда не упрекнет ее в том, что она плохая невестка.

У нее так и не появилось подруг. В школе и университете она слишком увлеклась учебой. Когда вышла замуж, круг ее общения свелся до коллег по работе и жен друзей Гриши. Но на работе положено работать, а не болтать. А супруги тоже так и не приняли ее в свой круг, и вели себя чуть благосклоннее, чем родители мужа. Иногда Ольга ковырялась в себе: она что-то делает не так? Но вот же с Бориком она подружилась. Почему-то казалось, если бы он женился, то с его женой она поладила бы непременно. Но это прямо-таки несбыточная мечта.

Оля вздохнула, снова посмотрела на сына. Потом так же, как он, положила кулачок под щеку и закрыла глаза. Она не будет грустить. Она будет думать о Грише. Он у нее замечательный...

...Сквозь сон она услышала сигнал домофона. Он звонил долго и настойчиво, снова и снова. Наконец Оля помотала головой, взяла сотовый — три часа ночи. Это что за новости? Она побрела в коридор, словно сквозь туман. Домофон звонил. Женщина взяла трубку.

— Кто? — спросила она сонно. В ответ прозвучала тишина. — Придурки, — вяло выругалась Оля и снова отправилась в постель.

Уснула почти мгновенно. И сразу увидела его. Он поднимался по лестнице медленно, но не потому, что устал. Он был чудовищно толст, ноги, словно тумбы, и уже одно это равномерное движение по ступеням вызвало в ней ужас. Казалось, еще немного, и резонанс, который идет от его туши, разрушит лестницу. Ему-то ничего, но следом начнут падать и этажи. А он шел, огромная серая масса, будто покрытая волосатой древесной корой. И почему-то казалось, что это не одежда, это он сам. И эти руки, непохожие на руки, и голова, точно бугор на плечах без глаз, рта и носа, пугали так, что Оля хватала ртом воздух и не могла вдохнуть. А самое страшное — он шел к ней. Вот сейчас... Еще один пролет, и он подойдет к двери, взломает ее. Она сжалась на постели: сейчас не выдержит сердце, надо бы выпить какое-то лекарство. Но зачем продлевать жизнь? Лучше уж умереть до того, как он войдет в квартиру. А как же сынок? Она пыталась пересилить страх и подойти к шкафчику с лекарствами, но не могла. "Гость" подошел к двери и толкнул ее.

Дверь они в съемной квартире не меняли. Зачем тратить на это деньги? Поэтому от удара она подпрыгнула на петлях. Снова удар. Хлипкая деревяшка пока держится, но щель расширяется и в нее светит подъездная лампочка. Снова грохот. И тогда где-то внутри рождается вой. Он не может вырваться наружу, потому что всю ее будто скрутили тугими веревками, но внутри плачет и рвется: "За что? Почему? Я ведь всегда жила порядочно! Почему ко мне? А Елисей чем заслужил?" Спазмы подступали все ближе к горлу. Она не могла дышать...

Оля резко села на кровати, жадно хватая ртом воздух. Никак не могла прийти в себя: тело онемело. Она читала, что есть такое заболевание — микроостановка сердца во сне. Тогда человек задыхается, и снятся кошмары. Неужели у нее началось подобное? Но почему у нее ощущение, что воздух вибрирует от грохота? Как будто на самом деле только что дверь ломали. Может, и действительно ломали? Или нет? Не соображая, что делает, она бросилась в коридор, на ходу поправляя халат. Там на цыпочках подошла к двери, помедлив, заглянула в глазок. Площадка пустовала.

Сон! Она потерла лоб, пошла на кухню, выпила воды. Снова вернулась в спальню. Елисей теперь спал на другом боку, но лицо хранило безмятежное счастье. Она еще раз успокоила себя. Сон, конечно, сон. Таких чудищ и в природе не бывает, что это она вздумала? У Елисея сон крепкий, как у здорового ребенка, но от такого грохота он непременно бы проснулся...

Устроившись поудобнее, она какое-то время разглядывала потолок, на котором светились фосфоресцирующие звездочки. Попробуй теперь усни, после такого ужаса. А через три часа подниматься надо.

И тут снова зазвонил домофон.

Любимая актриса

Вчера Лекс посмотрел "Дело было в Пеньково". Сессия у Олеси закончилась, и теперь девушка опекала гостя, ни на что не отвлекаясь. Так что сразу после просмотра Лекс опять долго, путаясь в словах и проглатывая фразы, обосновывал Лесе, почему этот фильм его не вдохновил. Все было просто: у него на родине никто бы не посадил человека в тюрьму за сломанный трактор. Сломал? Отрабатывай. В крайнем случае выговор опять же занесли бы в личное дело. И ни одна сволочь не заставила бы жениться насильно. Не смогла бы заставить. И вот эта слабость людей, неумение отстаивать собственные интересы, очень раздражала. Это он и втолковывал девушке.

— Я размышляю об этой истории с двух позиций. Во-первых, допустим, все сложилось бы хорошо. Женился бы он на дочери председателя колхоза и жил бы себе, пока смерть их не разлучила. Но скажи, так ли уж его жизнь отличалась бы от тюрьмы? О да тюрьма, — он чуть не произнес "у вас", — испытание не для слабонервных. Но сколько бы ему лет дали? Год? Три? И отпустили бы скоро за хорошее поведение. И теперь объясни, чем его женатая жизнь так уж от тюрьмы отличалась? Зеков рядом не было? Но ведь гораздо страшнее, что в душе он чувствовал себя заключенным. Дальше. Что мешало ему развестись? Неужели председатель хранил материалы и всю жизнь его шантажировал? Да бред! Сейчас не засадили — потом поздно будет. А если он таких строгих правил, что раз женился, то на всю жизнь, то уверяю: тюрьма легче, она хотя бы заканчивается когда-нибудь. Но самое смешное — он ведь все равно попал в тюрьму! Или это у него фишка такая — за трактор не хочу, а за покушение на убийство — легко.

— Ну, ты загнул! — сумела прервать Олеся его вдохновенную речь. Они снова сидели на кровати в мансарде. — Причем здесь покушение на убийство? Он любимую женщину защищал.

— Да-да, — раздраженно прервал Лекс. — Только зачем женился на нелюбимой, вот я чего не могу понять. Все равно же в тюрьму сел. И это легко было предсказать с его характером. А на бабку, вот взгляни непредвзято, в чем она виновата? Самогон варила? А кто его в деревне не варит? Еще и в почете, те, кто может вкусный напиток изготовить. Сплетничала? Так одинокие старушки всегда сплетничают. Им общаться не с кем. Да, характер у нее отвратительный, так она не родилась такая. У вас фраза есть такая — он все-таки оговорился, но Олеся, кажется, не заметила. — Собака бывает кусачей только от жизни собачей. А из этого фильма получается так: парень один раз не сумел проявить характера, рубануть по-мужски: не люблю я эту Лариску и не смогу с ней жить. Но виноваты оказались почему-то все вокруг. Чуть не весь колхоз. А он, вроде как жертва обстоятельств. Посочувствовать ему надо. Вот за эту, так называемую жертвенность, я и не люблю... — он едва не сказал "людей", но вовремя прикусил язык. Затем немного изменил формулировку, — некоторых людей.

— Позволь поинтересоваться, — Олеся будто сердилась. — Что ты называешь "так называемой жертвенностью"?

Лекса снова понесло. Уже много лет он не встречал человека... да вообще любого существа, которому было бы интересно, что у него внутри. И он с трудом себя сдерживал, даже вон проговариваться начал. Впрочем, истина такова, что девушке и в голову не придет. Воспримет именно как оговорку. Или решит, что какую-то из российских деревень имеет в виду, когда проскальзывает в речи "у нас". О каторге ей ни за что не догадаться. И расскажет он — не поверит. И доказательства приведет — подумает, что ей это снится. Не уместится такая правда в сознании обычного человека.

— Вот ситуация, — он старался не распаляться, но ему не очень хорошо это удавалось. — Живет семья. Мама, папа, двое детей. Почти как у вас. Только папа лет пять как любит совсем другую женщину. И ждет — не дождется, когда младшему исполнится четырнадцать. Вроде как тогда дети большенькие будут и поймут. А пока он жертвует, — Алексей произнес это слово с непередаваемым сарказмом, — своим счастьем. Хорошо он делает?

— Конечно! — Леся тоже заразилась азартом спора.

— А ни фига! Пардон за мой французский. Знаешь почему? Потому что женщины измены чуют на уровне инстинктов. И таких шпионов, которые умеют шифроваться так, что их не поймаешь, — единицы. В результате в доме каждый день скандалы. "Скажи мне кто она! — Что ты выдумываешь? Никого у меня нет! — Ты из меня идиотку-то не делай!" И дальше в таком духе, вплоть до того, что порой на выходные папа сваливает к любовнице. Кому нужна такая семья? Детям? Что они из нее вынесут? Они в стрессе живут постоянно. В страхе. И в четырнадцать лет, когда самый трудный возраст, папа раз — и свалил. Типа он обязанности выполнил. А детям отец всегда нужен. Всегда! Бывает и под сорок уже, а все равно хочется отцу позвонить, посоветоваться. Если отец адекватен.

— Значит, гулять не надо! — взвилась девушка. — Что это за кобелизм такой?

— Кобелизм тоже бывает, не спорю, — Лекс чуть остыл. — Но бывает любовь уходит. Сердцу не прикажешь. И не надо строить совместную жизнь на лжи. Не любишь — уходи. Только по-хорошему уходи. Разъясни бедной женщине, что она ни в чем не виновата. И детей убеди, что развод — это не потеря отца. Что он по-прежнему рядом будет, в любое время дня и суток, потому что они для него главнее, чем все прочее. И помогай. Материально поддерживай, воспитывай если надо. И, кстати, в маленьком возрасте они лучше это поймут и привыкнут, чем в подростковом. Бабы тоже дуры. Часто мстят мужу через детей. Настраивают против, видеться не дают. Сам по себе развод — ничего страшного. Надо только достойно из этой ситуации выйти. Да, мы живем в мире, где любовь не вечна. И надо уметь расстаться достойно, а не устраивать войну из-за этого. Но это еще мелочь. Я вот женщин, которые ценой здоровья и детей спасают мужей — алкоголиков, наркоманов и дебоширов — вообще не понимаю. Детей спасать надо! Детей. И не прикрываться ни заповедями, ни жертвенностью. Красивая поза, ничего не скажешь. Но у нас бы баба пару раз с лестницы спустила мерзавца, который напился, и рот разевать смеет, дерется или еще чего. Глядишь, он в следующий раз потише станет.

— А если повернется и уйдет? — Олеся успокоилась, спрашивала с любопытством.

— А если уйдет — туда ему и дорога! Про счастье какая у вас поговорка есть?

— А у вас, мой инопланетянин? — ехидно поинтересовалась девушка. "Все-таки заметила!" — Лекс отвернулся. — Суров, ты братец, суров. Вот не предполагала, что такой старый житейский фильм, такую бурю эмоций пробудит. Леш, а почему ты книги не читаешь? — он удивленно вскинул брови. — Ну, я когда в первый раз с тобой разговаривала, такое впечатление возникло, что у тебя IQ близок к дауну. Фамилию Шолохова в первый раз слышишь, Древнюю Грецию с Древним Римом путаешь. А сейчас вон какую речугу толканул. Знание основ психологии — ну это ладно, житейское. Аргументация на должном уровне, словарный запас богатый. Прямо когнитивный диссонанс.

— Я не знаю, что такое когнитивный диссонанс, — зачем-то сообщил он в сторону. — А книги... Я другие книги читал. Не о Древней Греции.

— Ясненько... — она опять наполнилась иронией. — "Не в тех университетах я учился", да?

— Да, — ответил он с вызовом.

— Леш, ты не обижайся. Просто мне с тобой интересно, а фильмов больше нет обсудить. Вот, думала, может, прочтешь что-нибудь по моему выбору? Чтобы обсудили.

— Давай, — пожал он плечами.

Она обрадованно вытащила флешку, вставила в ноут.

— Куда тебе сбросить?

— На рабочий стол... Я потом перемещу, — предложил он.

— Ладно. Вот. Это Достоевский — мой любимый писатель. Я тебе первый роман из его "пятикнижия" сбрасываю — "Преступление и наказание". Но он неподготовленному читателю может сложным показаться, поэтому я тебе сбрасываю вот этот — "Клубок змей" Франсуа Мориака. Мне кажется, он попроще. Но если вдруг тоже не пойдет, ты не стесняйся, скажи, я что-нибудь полегче подберу.

— Для тех, у кого IQ близок к дауну? — поинтересовался он.

— Леш, ну я же извинилась! Вот, это переделанная фотка Генри Кавилла в роли Тесея. Тоже сбрасываю. Попробуй скажи, что ты на него не похож.

— Опасаюсь пробовать, — усмехнулся он.

Несколько мгновений они рассматривали фотографию, причем Леся, затаив дыхание наблюдала за ним. Наконец он вежливо пробормотал:

— Ну... что-то есть вроде...

— Благодарю! Благодарю тебя за эту исполненную вежливости фразу! Мне этого вполне достаточно, — и было непонятно, обиделась она или искренно благодарит.

Леся забрала флешку и собралась уходить, но он задержал ее ненадолго.

— Подожди, хочу показать, на какую актрису ты похожа. Я вчера голову сломал, пока вспомнил.

Он открыл фотографию, девушка скорчила плаксивую гримаску, воскликнула в отчаянии:

— Нет!

— Да, — с усмешкой заверил Лекс.

— Нет! — отчаянно отбивалась Леся. — Ну почему все считают, что я на нее похожа? Она мне не нравится!

— Почему? — искренно удивился он.

— Про нее в одной статье написали, что человека с такими глазами хочется накормить хлебом и пристроить в хорошую семью.

— Ну да...

— Хам! — возмутилась она.

— Я не это имел в виду. Я хочу сказать взгляд очень добрый и... беззащитный, что ли. Очень хороший взгляд. Такого олененка обидит только самый зачерствевший мерзавец или какой-нибудь зигорра.

— Кто? — поразилась девушка.

Лекс вновь смутился.

— Ну... так на баскском языке называют людей, которые не поддаются перевоспитанию и остается их только убить, словно бешеных животных.

— Ты знаешь баскский? Подбери, пожалуйста, мою челюсть с пола, а то я в волнении не могу ее найти.

— Я знаю, откуда взялось слово "зигорра", так что челюсть можешь искать сама.

— Хам! — она рассмеялась. — Ладно, я пойду, не буду мешать тебе читать. Но учти, что мнение буду спрашивать в режиме онлайн. То есть завтра утром буду спрашивать: что прочитал, сколько прочитал, каково мнение о прочитанном.

— Почасовой отчет составлять? — ухмыльнулся он.

— Нет, — невозмутимо заверила она. — Только запишешь количество прочитанных страниц.

И снова голые пятки отбарабанили марш.

Это было вчера. А с утра его посетил Павел. В ярости, как и следовало ожидать.

— Я же предупреждал тебя, чтобы ты не подходил к моей сестре! — прошипел он, явно надеясь, что никто их не услышит.

Лекс сложил руки на груди, откинулся на стену, уставился прямо в глаза Токарю, как в первое их столкновение. Волчьим взглядом, который у людей выворачивал душу наизнанку, заставлял сердце падать в желудок.

— А я к ней не подходил ни разу. Она сама приходит. Или ты предлагаешь мне ее пинком ноги сталкивать с лестницы?

Павел несколько мгновений открывал и закрывал рот, а потом развернулся и кубарем скатился с лестницы. И вскоре уже совершенно точно весь дом слышал его ссору с сестрой, потому что Олеся на децибелы не скупилась.

— Ты мне будешь указывать, с кем мне разговаривать? Я что, шалава какая-нибудь, что ты устал меня из-под мужиков вытаскивать? Да где ты был, когда я год назад из-за одного мудака чуть вены не порезала! Разговоры ему мои не нравятся. Да пошел ты, братец-козлинушка!

И много еще чего веселого кричала Олеся. Лекс даже пожалел Павла. Поэтому когда Ток снова появился в мансарде, он даже его зауважал. После такого унижения, не каждый бы рискнул.

— Ты вот что... Если я узнаю, что ты ее... Что ты с ней...

— Если она меня не попросит, я пальцем ее не трону, — пообещал Лекс.

— Она не такая!

— Ну и славно. Из-за чего мы тогда ссоримся?

Через десять километров он остановил грузовик.

— Дальше пойдем пешком, - он спешно собирал вещи в небольшой рюкзак: блины тети Жанны, алюминиевую кружку — пригодится хоть воды зачерпнуть, монтировку — это для обороны. — Можешь мой грузовик тоже испортить или еще не пришла в себя?

— А почему мы пойдем пешком? — насторожилась она.

— Блокпосты ставят каждые двадцать километров. На следующем нас могут ждать, и так легко мы не прорвемся. А тут, пока они соображают, да пока найдут мою машинку, да пока будут искать, в какую сторону мы пошли, глядишь, и до Панкратова доберемся. Тебе в Панкратов не надо, ну так тем лучше - в городе от милиции спрятаться труднее.

— Тогда почему мы сразу не пошли пешком? — поинтересовалась она.

— Потому что мы сэкономили километров пятнадцать. И отсюда я знаю дорогу: через поля в лес, затем через речку. Не все менты из местных, так что, может, повезет — и без погони обойдемся. Ну что, испортишь грузовик?

— Да, — кивнула она. - Только открой его так, чтобы я видела аккумулятор. На расстоянии мне пока трудно.

"Надо же как просто, — разрядить аккумулятор, и самолеты будут падать с неба, танки глохнуть..."

Прежде чем они ступили в спелую рожь (ее оставили на корм скоту, а потому убирали в последнюю очередь), он обеспокоился:

— Ты сможешь идти быстро? Или тебя понести?

— Я дойду, не бойся, — она робко улыбнулась.

— Хорошо, — Леша тоже ободряюще подмигнул. — Тогда иди за мной. Не отставай.

Даже по не очень высокой траве идти не легче, чем по снегу. А уж когда у тебя голые, босые ноги — исколешься до крови. Алексей очень переживал за девочку, он бы предпочел нести ее, но что-то подсказывало: если он будет настаивать, напугает ее, и она убежит. Он бы вытоптал для нее тропинку по шире, но тогда и путь замедлится, и найдут их по следам. Но если у них в наряде хоть один оборотень, беглецов все равно быстро отыщут...

Леша притормозил, спросил, не оборачиваясь:

— Ты можешь замести наши следы? Ну, чтобы нас по запаху не отыскали?

Она обронила после паузы:

— Я попробую. Никогда этого не делала.

Он выдержал паузу, ожидая, пока она закончит колдовать, потом придет в себя. А затем задал вопрос, который его мучил:

— Как ты вообще сюда попала?

Тут была одна хитрость: в беседе дорога пройдет быстрее. Если она захочет разговаривать.

— По глупости, — начала Лаэртель после такой долгой паузы, что он уже и не чаял услышать ответ. — Нас учили перемещаться на небольшие расстояния. А я поинтересовалась: "А на большие можно?" Учитель разъяснил: "Можно, если силы хватит, только зачем?" А я силы попробовала... И вот...

Да уж, глупее не придумаешь. Из школы попасть во вражеский стан, где на тебя тут же объявили охоту.

— А чего обратно так же не переправилась? — расспрашивал он. — Или вы только в одну сторону можете?

— В обе можем, — заверила она. — Только у нас магией все пропитано. Каждый листочек, каждый камешек. Легко силы пополнить. А у вас почти все мертвое. Вот рожь. У нас она лучится силой, поэтому и хлеб из нее такой, что насыщает надолго, радость дает, не только желудок наполняет. А вы ее осквернили машинами. Мне дотрагиваться до нее неприятно. Она тоже мертвая...

— А лес? — зачем-то поинтересовался он.

— Хороших лесов у вас немного сохранилось. Те, куда вы не дотянулись, где деревья не сажали и не пилили. Вы же все делаете машинами! Только знаешь, и хорошие леса магии почти не дают. Лесу любовь нужна, забота. Ему помогать надо, чтобы он рос чистым, светлым, нес покой и благословение. А у вас те леса, куда вы не добрались, мрачные, хмурые. Потому что покинуты. Они злятся, губят вас, если есть такая возможность. Как найдут одинокого путника — так и водят его до смерти. Или даже нескольких. Если почуют их слабость - обязательно убьют. Отомстят за невнимание. Откуда там светлой магии взяться? Она темная и горькая. Только отравишься.

Как все стройно и красиво из ее слов выходило. Совсем не так, как на политпросветительских беседах им преподносили. И он ведь тоже что-то подобное чувствовал. Есть в этой извечной, веками непрекращающейся войне какой-то подвох. Хотя что она еще скажет? "Вы, Леш, молодцы, а наши правители не желают признать свое поражение?" Понятно, что каждый свой народ хвалить будет.

И все же он задал еще один спорный вопрос:

— Лаэртель, а из-за чего началась война?

— Из-за земель, конечно, — без тени сомнения заявила девчушка.

Надо же, он совершенно не слышит ее дыхания за спиной. И вообще ничего не слышит кроме звонкого голосочка. Шла бы за ним босой Аня, обязательно ойкала и охала. Он будто невзначай обернулся и с удивлением заметил, что рожь точно расступается перед ней. Словно боится ее обидеть, ранить. А за спиной снова встает прямо. Да, так можно босиком гулять.

— А кто начал войну? — расспрашивал он.

— Вы, конечно, — заверила малышка. — Вам же все мало. Хочется земли, да не топкой, как в тундре, не песчаной, как у приморских земель, а той, которая сама бы урожай приносила, без всякого труда. Вы же в толк не возьмете, что она не сама. Это мы ей помогаем.

Вроде бы логично. Только сколько ресурсов война отнимает? Уж за века проще было тундру распахать, честное слово. И этот вечный тезис: отстоять рубежи. Неужели все ложь? По сути, линия фронта если и меняется, то очень медленно, и всегда возвратно-поступательно. Не зря фронтовики любят шутить, что они с эльфами не воюют, а трахаются. За это десятилетие, допустим, недалеко от военного городка Капитонова отвоевали правый берег Гориславы, которая издавна разделяет эльфов и наших, зато берег возле Лаврова потеряли. А через десять лет все вернулось на прежние места.

Девочка молчит, но ему почему-то кажется, что она чувствует каждое его помышление. Именно не слышит, а чувствует, потому что спрашивает со страхом:

— Ты думаешь, я вру?

— Я думаю, пропаганда — она и в тундре пропаганда, и в ваших райских лесах пропаганда. Никто и никогда не скажет нам правду, кто прав, кто виноват, кто начал... Только сейчас это не имеет никакого значения. Я не иду друзей вам в рабство продавать. Я спасаю заблудившегося ребенка. И кто меня осудит, тот сам козел.

— Спасибо, — будто ласковым ветром дохнуло в спину, и у него дрогнули колени.

"Что ж ты со мной делаешь, глупая, — он постарался спрятать мысли как можно глубже. — На прочность проверяешь или на самом деле не соображаешь, как на меня твоя магия влияет?"

Они добрались до леса, когда солнце перевалило за полдень. Передохнули немного в тени деревьев. От блинов Лаэртель отказалась. Ну, конечно: сначала машинами землю вспахали и семена засеяли, потом комбайнами убрали, на элеваторе перемололи, да еще и на сковородке испекли. Или сковородка в их религии допускается? А наверно, все дело в масле. Его ведь тоже машинами изнасиловали по полной.

— Меня погубит такая пища, — грустно промолвила Лаэртель. — Не обижайся.

— А голод не погубит? — буркнул он.

— Сорок дней мы свободно можем обходиться без пищи. Дольше - появляется слабость, но все равно живем. Если больше трех месяцев без пищи — тогда да. Но и в этом случае ваша еда не поможет.

— Здорово, — восхитился он. — Хотел бы я быть таким живучим.

— Мы могли бы сделать тебя таким, — тут же предложила она.

— Что? — изумился Леша. — В эльфа превратить?

— Нет, — девочка нежно рассмеялась. — Эльфа из тебя не получится. Но мы помогаем некоторым перебежчикам... Они становятся почти как мы.

— Перебежчикам? — он даже перестал жевать.

— Да. К нам часто приходят. Лучше жить у нас, чем умереть на фронте. Думаешь, почему вам сознание чистят чуть ли не каждый день. Для профилактики. Только, кажется, не очень помогает. Вот ты, например, веришь пропаганде?

— На меня не стоит равняться. У меня мама — необыкновенная женщина. Кажется, в молодости у нее тоже был конфликт с властями какой-то. Она никогда об этом не рассказывала, но всегда учила нас никому не верить на слово. Всегда должны работать мои собственные мозги. Я должен собирать факты, анализировать, делать выводы. Из того, что я видел до сих пор... я не могу сказать, кто прав. Но об эльфах я знаю только с твоих слов. Может, если узнаю ближе...

— Я хотела бы, чтобы ты узнал, — быстро вставила она, и взгляд у нее был приглашающий.

Леша снова застонал внутри. Поэтому он решительно поднялся.

— Отдохнула? Идем дальше.

Все произошло в одно мгновение. Леша швырнул девочку на землю и накрыл собой, одновременно изменяясь. Особые пули, рассчитанные на то, чтобы поразить эльфа, буквально отскакивали от тугих бугров серых мышц, лишь некоторые застревали в верхнем слое коже. Стоило ему пошевелить плечами — и они ссыпались на землю, будто конфетти. Секундная передышка - он швыряет Лаэртель вверх, на дерево. Не глядя — пусть сама защищается от веток, как умеет, а ему надо достать стрелков, потому что сейчас они меняют обоймы на те патроны, что могут поразить ругару. Огромное чудище под три метра ростом, с нечеловечески длинными и мощными руками и волчьей головой неслось по лесу, но при всем росте и массе вовсе не было неповоротливым. Он превратился в таран, летел на врагов, вмиг определяя место их убежища, уклоняясь от пуль, от клыков, когтей и клювов ментов, которые изменились, чтобы спастись от него. Но он двигался чуть быстрее. Раздавал налево и направо удары кистями с острыми, как бритва когтями, а они сыпались на землю, словно переспелые груши. Кто с переломленным позвоночником, кто с разодранным горлом, кто с вывороченными кишками, и только последний, которому Леша проломил грудь, шевельнул губами, перед тем как его взгляд угас:

— Дурак!

Он хищно повел волчьим носом. Запах крови, смерти, паники... Аромат апельсина. Он задрал морду: кто бы мог предположить, что если изменится, будет чуять ее так? Затем пошатнулся и, прислонившись к стволу дерева, сполз на землю. А его-то, оказывается, тоже зацепили. Вот дела...

Он сидел возле дерева и сквозь мутную пелену, наваливающуюся на него после изменения, следил, как сдувается его тело, втягиваются обратно когти, светлеет кожа. Майка висит лоскутами, штаны целы. Как всегда.

Лаэртель спрыгивает с дерева, легко, точно белая пантера. Встает напротив. Взгляд у нее сейчас совсем другой. Не девочка — хладнокровный убийца. Так смотрят в бою на раненую лошадь, с которой так и не сроднился: пристрелить и сварить с кашей или подлечить хотя бы для того, чтобы воду возила?

Затем она развернулась и пошла прочь.

— Пистолет хоть дай, — просипел он ей вслед.

Кошмар

Оле казалось, будто она из сказки попала в ад. Так не бывает, но так было. С тех пор как она встретила Гришу, ей еще ни разу не было так плохо. Чувствовала она себя до отчаяния беспомощно, но при этом понимала: никто ей не поможет. Если она сама не справится — другие тоже окажутся бессильны. Судя по всему, что происходит, ей в первую очередь надо к психотерапевту. Или даже к психиатру. Что тут сделаешь? Ничего. И кому об этом скажешь? Свекрови, Грише, Борику? Нет, это только ее проблемы. Но почему навалилось все сразу? Елисей заболел, а тут еще это...

После вызова скорой она пригласила домой детского участкового врача. Та послушала легкие, заглянула в горло, померила температуру. Поставила диагноз: ОРЗ, и велела полоскать горло. Оля давно привыкла лечить ребенка сама, и сейчас ни в каком рецепте не нуждалась. Ей нужен был больничный, и она его получила. Потому что пойти на работу после бессонной ночи она не могла. До утра ей снилось одно и то же: звонок в дверь, нечто поднимается по лестнице (всегда в разном обличье, но от этого не менее пугающем), затем начинает колотить в дверь. К утру женщина готова была открыть. Но не смогла встать с постели. А едва небо посерело, уснула замертво, уже без сновидений. Разбудил ее Елисей — сыну снова стало плохо. Не так, как вчера, но его тошнило, сильно кружилась голова. Потом запершило горло...

Проводив врача, Оля позвонила свекрови. Телефон на кухне она хотела подобрать в тон гарнитуру, но продавали только ярко-алый. Сейчас, несмотря на всю несхожесть, ей казалось, что телефон облит кровью, она боялась взять трубку — вдруг испачкается в липкой мерзости. Она хотела позвонить из спальни, но одернула себя: да что же это за наваждение? Схватила трубку и быстро нажала кнопки.

— Мама, сегодня не надо Елисея из школы забирать, он приболел, я с ним дома посижу. Нет-нет, ничего не нужно, я справлюсь.

Она швырнула трубку обратно и быстро вытерла ладонь кухонным полотенцем. Есть не хотелось, у сына тоже аппетита не было. Оля была не из тех сумасшедших мам, которые считают, что если ребенок пропустит хотя бы один прием пищи, то непременно умрет. Напротив, она была уверена, что непродолжительный голод полезен и помогает выздоровлению. Вот только лекарства на голодный желудок пить нельзя. Значит, сначала надо за лекарствами, а потом что-нибудь легкое приготовить сыну. Может, куриный бульон сварить?

Она прошла в детскую, села рядом с кроватью.

— Ну как ты, солнышко?

— Голова болит, — Елисей погладил ее руку. — Посиди со мной, пожалуйста.

— Мне надо в аптеку сходить. Отпустишь меня ненадолго? Я быстренько.

— Ладно.

— Отнести тебя в зал, чтобы ты посмотрел телевизор?

— Не, — отказался он. — Умку дай. Мы вместе тебя ждать будем.

Оля положила сыну под бок игрушку. Он сразу прижал белого медведя к себе и опять попросил:

— Только скорее возвращайся.

Она подхватила сумку и выскочила на лестничную клетку. Но стоило шагнуть на первую ступеньку, как стены, потолок закружились. Она вцепилась обеими руками в перила. Перед глазами все плыло, она даже не могла сфокусировать взгляд, но держалась изо всех сил, словно иначе могла упасть в пропасть. Наконец все успокоилось.

— Слава тебе, Господи, — поблагодарила она. В воображении живо нарисовалась картина: она с проломленной головой или сломанной шеей валяется на лестнице. Так бы все и выглядело, если бы она не удержала равновесие.

Успокоив сердцебиение, она отправилась дальше. И вскоре как никогда поняла старушек, которым мерещится, точно их хотят убить. Казалось, весь мир ополчился против нее. Чуть не шагнула в открытый канализационный люк (он ведь всегда был закрыт!). Стоило ей ступить на пустую дорогу, откуда ни возьмись, появился джигит, летевший хорошо если сто километров в час. Она едва успела вскочить обратно на тротуар. И финальный аккорд — внимание! Вместо того чтобы войти в дверь аптеки она поцеловалась с металлическим косяком. Долго терла лоб, чтобы синяка не появилось, но и мазь от ушибов, купленная тут же, не помогла. К вечеру на лбу появилась вертикальная темная полоса. "В тебе есть одна положительная черта..." — мрачно размышляла Ольга, разглядывая себя в зеркале.

Но слишком переживать ей было некогда. Елисею на какое-то время становилось лучше от лекарств. Он начинал играть, включал мультики, а то и порывался выполнить задание, которое получил в подготовительном классе, но через полчаса снова лежал в постели бледно-зеленый, глядя на нее умоляюще:

— Мама, посиди со мной!

— Конечно, котенок, — она устраивалась рядом. — Почитать тебе книжку?

— Да. Про Ежики почитай...

Она не знала, почему Елисею так нравилась эта повесть, но с удовольствием ее читала. Когда она добралась до места, где в дом мальчика врывался Кантор, сын перебил:

— А Ефим придет к нам еще?

Если честно, она и сама думала об этом фельдшере. Может, правда пригласить его? Только неудобно как-то вызывать скорую. Вдруг заберут в инфекционку, обратив внимание на тошноту.

— Давай завтра его позовем, — предложила она. — Я на работу к нему схожу и позову. А то отругают нас, что мы зря скорые гоняем, когда другим детям намного хуже.

— Ладно, — легко согласился Елисей. — Только, пожалуйста, ты читай книгу, пока я не усну. И когда я усну, еще немножко почитай. Мне легче, когда твой голос звучит.

"Голос, ну конечно", — Оля вспомнила Ежики.

Она читала до тех пор, пока не охрипла. Сын уже крепко спал. И она, выпив воды, прилегла рядом. Разбудил ее звонок домофона. Поначалу она была настолько уставшей, что не сообразила, который час, прошлепала в коридор, волоча за собой ноги. Сняла трубку.

— Кто? — спросила с прикрытыми веками.

Но когда в трубке прозвучала тишина... Это была особенная тишина. Наполненная чьим-то опасным присутствием, грозящая забраться к ней в дом. Сон как рукой сняло. Трясясь, она стояла в коридоре, с ужасом рассматривая трубку. Потом отругала себя: что же она делает? Надо положить быстрей. И как назло никак не могла повесить ее. Она падала и падала, не желая держаться. Возникла безумная идея прикрепить ее скотчем, и только тогда Ольга справилась с дрожью. Едва трубка замерла на месте, женщина бросилась в спальню, укуталась покрывалом, прижалась к кровати сына, будто так они могли защититься от того, что снаружи...

Она не знала, когда усталость победила страх. Но, кажется, уже в следующий миг домофон снова зазвонил. Только на этот раз Оля не торопилась к двери. Тихонько скулила, затыкая уши и рот, чтобы не разбудить Елисея, зарывалась в подушку. Неужели это и значит сойти с ума? Но почему так страшно? Почему она не впала в блаженное забытье?

Внезапно ее озарило: где-то у нее было хорошее снотворное, покупала одно время, когда появились проблемы с щитовидкой. Метнулась к аптечке, вытряхнула лекарства на пол. Только когда залпом выпила стакан воды, запивая крошечную белую горошину, сообразила, что домофон умолк. С опаской подошла к нему и постояла с минуту, ожидая подвоха. Даже представляла, что вот сейчас опять раздастся звонок, и она вздрогнет и упадет в обморок. Или закричит. Или разрыдается. Вот сейчас...

Ничего не случилось. Набрав в грудь воздуха, она вернулась в спальню, легла в постель.

...Если где-то в глубине души у нее еще оставались иллюзии, что смерть от приема большой дозы снотворного — самая легкая, то к утру они развеялись окончательно. Нет ничего более жуткого, чем барахтаться в кошмарных сновидениях, зная, что из них нет выхода. Она не проснется, ее будут мучить снова и снова, пока сердце не разорвется от паники.

Сквозь сон она слышала плач сына:

— Мама, мамочка! — но не могла разомкнуть веки. И лишь когда он закричал с надрывом: — Мама, мне плохо!

Она с гигантским усилием распахнула веки. Голова гудела, как пустой чугунок. А ведь вроде бы выпила только одну таблетку... Она с трудом заставила себя встать.

— Мамочка, что с тобой? — кажется, она так напугала Елисея, что он забыл о боли.

— Просто... устала, — с трудом выговорила она.

Сын тут же успокоился.

— Мама, давай позовем Ефима. Мне очень плохо.

— Да, конечно.

Она, пошатываясь, будто пьяная, побрела в ванную. Склонилась над краном и едва не упала от сильного головокружения. Внезапно ее осенило: а когда она ела в последний раз? От этого и шатает так сильно, и одна таблетка снотворного подействовала, словно заряд дроби.

Немного придя в себя от холодной воды, пошла на кухню, но ничего в себя запихнуть так и не смогла. "Это волнение за сына и ночные кошмары, вот утрясется все немного, и поем".

Не было сил наносить макияж — очень плохой признак. Но лишь бы до станции скорой добраться. Благо она тут недалеко.

Из последних сил пришла в детскую. Елисей неподвижно лежал с открытыми глазами. Недетская тоска текла оттуда. Сердце сжалось, зато откуда-то появилось энергия. Второе дыхание — так это называют спортсмены.

— Ты кушать хочешь, солнышко? — она села на кровать, погладила сына по щекам.

— Нет, мам. Ты приведи Ефима скорее.

— Хорошо, — кивнула она. — Побудь немного один, я быстро.

Вихрем слетела по лестнице, чуть не попала под маршрутку, останавливая ее. Пусть идти недалеко, но так все равно быстрее.

— Только стоя, — объявил недовольный водитель.

— Хорошо, спасибо.

Наверняка она походила на безумную, когда ворвалась в здание скорой: бледная, с темными кругами под глазами, распущенными волосами. Метнулась к первому попавшемуся, запоздало сообразив, что не знает даже фамилии парнишки. Но не может же у них быть много фельдшеров с таким именем?

— Ефим, — закричала она отчаянно. — Где Ефим?

Небритый мужик в белом халате с опаской отстранился.

— Так он... не работает сегодня, — неохотно сообщил он. — И так сутки крутился здесь. — Вчера вечером ушел.

— Где он живет? — она усилием воли сдержала себя, чтобы не схватить его за шиворот.

Мужик снова отступил.

— А вам зачем? — он насторожился. — Украл, что ль, чего?

— Нет, он мне очень, очень нужен. Пожалуйста! — теперь Оля заговорила с такой мольбой, что растаял бы любой. Понятно было, что вопрос действительно очень важный.

— Где живет, не знаю, телефон могу дать, — он уже вытаскивал мобильный.

Оля тоже полезла в сумочку, ввела цифры под диктовку и опять едва сдержала себя, чтобы не расцеловать неопрятного санитара. Что это с ней? Из крайности в крайность швыряет. Вышла за порог и тут же нажала на вызов. Взгляд бездумно скользил по белым машинам, стоявшим рядком на асфальтовом пустыре, где разворачивались скорые и некоторые маршрутки. В центре, огороженная металлическим забором, торчала мусорка. В телефоне слышались длинные гудки. Потом ей предложили оставить сообщение. Она быстро нажала сброс и снова вызов.

— Подойди, пожалуйста, подойди, — шептала она точно в бреду. — Ты не можешь спать, ты так нужен нам. Возьми трубку.

Лишь когда она звонила в третий раз, обратила внимание, что фоном к обычным уличным звукам постоянно идет песня "Who wants to live forever", которая звучала в сериале "Горец". Она нажала отбой. Снова вызов. Опять зазвучала песня. Очень медленно она пошла на звук к мусорным бакам. Мелодия звучала из-за них.

Она словно превратилась в кролика, загипнотизированного удавом. Оля нутром чувствовала, что именно найдет там, за баками. Внутри тоненько звенело: "Не ходи, позови кого-нибудь". Но она переступала ногами, будто идя на зов. Давно бы пора включиться автоответчику, но вместо этого песня звучала все громче. Она заглянула за баки. На куче мусора лежала гора мяса, когда-то бывшая фельдшером Ефимом. Это она по обрывкам защитного цвета ткани и запястью с шипастым браслетом определила. Сделала шаг назад, и тут же осела, сложилась на асфальт, словно карточный домик.

Труп

Сглазила Регина. И надо было ей столько раз повторять: передышка, дел нет. А теперь получай мерзопакостное дело, снова доказывай, что ты не дура, хотя и человек. Вот странные у них порядки. С одной стороны, в их веере миров человек — самая большая ценность. Только поэтому их структура никогда не расследует преступления, которые совершены людьми. Исключения, конечно, бывают, но очень редко. Действует общее правило: если человек убил человека, то пусть люди с этим и разбираются. А они наказывают других существ, которые покусились на человека. Ибо не смей. И если кому-то интересно, никто и никогда не посадит человека за то, что он убил оборотня или эльфа. Он имеет право убивать любого, особенно если не знает об истинном положении вещей. Потому что человек слаб, и другие расы априори представляют для него опасность. Таким образом, любое подобное убийство автоматически попадает под "самозащиту". Ну и потому, что человек — центр этого мира. Все от него исходит и к нему возвращается.

Но при этом дисгармония: человеку, попавшему в структуру, приходится несладко. Повсюду иронично-снисходительное отношение, как к клоуну, впервые выступающему на сцене. "Что за представление ты нам сегодня устроишь? Сумеешь повеселить?" Вот сегодня с утра позвонил Угрюмов, начальник следственного отдела. Начал осторожно:

— Заключенного убили. Возьмешь дело?

Регина по опыту знала, что если спрашивают, значит, есть какой-то подвох.

— А что с ним?

— Очень кровавое убийство, оперов наших с утра там наизнанку выворачивает.

Врет он все. Ребята только по виду балбесы, а так — не чета людям. Не будет их выворачивать, что бы они там ни увидели. Полковник напугать ее хочет. Но в то же время ей ведь позвонил. Не отдал дело Фролову, хотя он пока тоже скучает.

— Почему вы позвонили мне, Прохор Савельич? — прямо потребовала она.

В телефоне раздалось невнятное сопение: маг Угрюмов бурчал на то, что она умная да догадливая, но нельзя же вот так в лоб...

— Свидетельницей по делу проходит Ольга Чистякова, — наконец ошарашили ее.

— Оля? Она-то как в это вляпалась? — изумилась Регина.

— Вот это тебе и предстоит выяснить, — объяснил начальник. — Возьми, пожалуйста.

Она знала эту женщину: не ослепительная красавица, но симпатичная, со спокойными манерами, никогда не шепчет и не кричит, всегда уверена, что все держит под контролем и стабильность вокруг семьи создается исключительно ее усилиями. Она жутко раздражала свекровь и всех женщин в системе, которые иногда с ней общались. Раздражала тем, что представления не имела, кем работает ее муж, но вела себя так, будто знает и понимает больше всех.

Теперь все встало на свои места. С Ольгой надо будет работать очень аккуратно. Постараться вытянуть из нее все, при этом не насторожив необычными вопросами и не раскрыв истинное положение вещей. Убила бы Гришку.

— Возьму, Прохор Савельич, — согласилась она.

— Вот и хорошо, — голос повеселел. — А разработку по Лексу передай тогда Фролову. Пусть делом займется.

— Слушаюсь.

Лекса отдавать было жаль. Очень уж интересный экземпляр. И когда он совершит преступление, тоже будет интересное расследование. Но следователю вообще-то не положено сидеть и ждать, когда преступление совершится. Опера должны этим заниматься.

Не прошло и минуты, как в дверь заглянул водитель — Федя с многозначительной фамилией Хороший. Он был орком, внешность и интеллект имел соответствующие. Но машину водил потрясающе. Только с ним можно мчаться по волгоградским дорогам и при этом совершенно не ощущать кочек.

— Регина Юрьевна, вы с нами или сами? — словно стесняясь небритости, он опустил огромный нос-картофелину в пол. Его уже можно считать коренным жителем каторги: уже шесть поколений его семьи обитало здесь и три поколения работали в системе. Природная агрессивность, якобы непременно свойственная оркам, развеялась точно дым. С эльфами они не дружили, но на то имелись вполне объективные причины. В конце концов, у сантехников редко в друзьях профессора бывают. Если только по службе — это пожалуйста.

— С вами, — она тут же поднялась из-за стола. — Моя опять чихает. Замучилась чинить.

— Так вы бы ее это... того... — Федор пыхтел сзади, топая следом по коридору и нависая темной глыбой. Иногда ее удивляло, как он до сержанта дослужился. Пока он формулировал мысль, Регина про себя предположила три варианта завершения фразы: "Отправили на свалку, переплавили, подарили врагу..." Но вариант Хорошего оказался проще: — Продали... — предложил он после долгой паузы.

— Не могу, — вздохнула женщина, толкая вертушку. — Привыкла ездить, а на другую денег нет.

В машине ее ожидал медик Эмиль Царевский. У него во внешности что-то неуловимо восточное, и всегда такой величественно-загадочный вид, будто он по меньшей мере бек. А на самом деле — гуль. Оборотень, поедающий свежие трупы. Хорошо, что при наличии холодильников это перестало быть проблемой. Еще в начале двадцатого века его соплеменникам приходилось непременно убивать, чтобы пообедать. Некоторые и сейчас убивают. И те, кто не влился в систему, став исполнителем наказаний, мотают срок на каторге. Если их не убили при задержании. Поговаривали, что Эмиль тоже хочет уйти на повышение. Вроде бы в Астрахани освобождается место. Пока же ему позволялось есть бесхозные трупы. Регина старалась не думать об этом.

Кроме него на заднем сидении примостился Осип Яковлевич Жиганов. Фамилия у него неподходящая для эксперта-криминалиста. Да и внешность тоже: лысеющий мужчина, предпенсионного возраста, очень доброе лицо, вежливая улыбка, доброжелательный взгляд. Едва он появлялся, на душе становилось спокойней. Что, впрочем, и не удивительно. С цуру всегда так. Неспроста он с ними едет. Нервы ей успокоит, когда она труп будет рассматривать.

Ехали недолго — метров двести вниз по дороге, и они на месте. Чистяковы живут чуть выше. Интересно, Гриша в курсе того, что произошло, или его решили не беспокоить?

Возле мусорки крутился Захар, совершавший какие-то магические примочки, и Илья, высматривавший следы с видом аиста, ловящего лягушек на болоте. На ее немой вопрос Захар отчитался:

— Тарас и Матвей опрашивают работников скорой помощи. Сначала тех, кто присутствует, потом поедут по остальным. Но пока глухо. То, что Ефим уходил, многие видели, а больше ничего.

— Кто такой вообще? — Регина не рискнула подходить ближе к трупу. Достала бланк протокола, приткнула папку к животу, приготовилась писать.

— Ефим Шило, по прозвищу Шило, — заметил, что Регина злится и заторопился. — Я не шучу! У есхотов фамилий же не бывает, вот прибыл он к нам с именем Есвир и прозвищем Шило. Имя дали другое, чтобы не выделялся, а кличку сделали фамилией, не мудрствуя лукаво.

— А где маг-надзиратель? — тут же поинтересовалась она, понимая, что тот, пожалуй, расскажет ей о каторжанине больше.

— Он пока подопечных обходит, мало ли что. Как закончит, подъедет в управление.

— Спохватился! Ладно, тогда биографию его не надо. Скажи лучше, как Ольга Чистякова оказалась замешана.

— А кто его знает, — развел руками опер. — Она примчалась с утра пораньше, была немного не в себе. Искала Ефима, вроде даже фамилию его не знала. Добыла номер его телефона, страшно обрадовалась и поспешила звонить. Ну и по звонку наткнулась на него здесь. И от такого зрелища в обморок грохнулась. Нашли ее тут, возле мусорки. Она в больнице, ее пробуждение караулит Хорь. Ерохин то есть. Ну и Борику позвонили, конечно.

— Ему-то зачем? — изумилась Регина.

— Ну, он вроде как друг семьи...

— Неужели? — деланно удивилась Регина. — Забавно. Ладно. Ты что нарыл?

— Немного, — смутился Захар. — Вот последние слова убитого. "Это был ребенок! — голос его тут же изменился, стал выше, тише, чувствовались нотки паники. Незнающий бы заключил, что парнишка отличный имитатор. Но с помощью магии он буквально воспроизвел слова и голос Ефима. — Скажите спасибо, что я не доложил".

— Очень интересно, — заметила женщина, когда Захар вышел из транса. — Ребенок? Елисей Чистяков? Ну-ка проверьте, вызывала ли Оля скорую на дом.

Во взгляде опера мелькнуло уважение, он умчался в здание скорой помощи, а Регина подала знак Эмилю. Тот с хорошей дикцией надиктовал то, что смог определить по трупу на месте. Убит около полуночи, плюс-минус час. (Нарутовой почему-то казалось, что самое точное время — примерно час ночи. Достаточно темно и тихо, чтобы не образовалось случайных свидетелей.) Причина смерти — проломленная грудина, удар разорвал сердце. До этого ему нанесли множественные удары по всему телу, следствием которых стали столь же многочисленные переломы. После смерти его продолжали бить. То ли не заметил преступник смерти жертвы, то ли гнев не весь вышел, то ли хотел напугать кого-то другого.

Все шло своим чередом, хотя Регина не удержалась и надавала заданий операм. Пока теплилась надежда, что Оля, может быть, что-то знает, хотя сама не подозревает, что именно. Самая трудная работа. Хорошо бы Борик помог, раз уж он друг семьи.

Осип Яковлевич фотографировал, Эмиль вещал свои наблюдения, Регина записывала его слова, параллельно выдвигая про себя версии. Она не знала, какая из них окажется верной. Одно она могла сказать точно: и этот прямой удар в грудь, и прочие повреждения и переломы нанесены не битой, не металлическим прутом, а чем-то более... органическим. В смерти Ефима виноват кто-то из каторжан, ссыльных или, еще хуже, нелегалов. Она поняла это не благодаря собственной внимательности, подсказкам Захара или медицинским терминам Царевского. Это была интуиция, которая ни разу не подводила.

Каторга

Оля с надрывом всхлипнула и села на кровати. Борик, занявший половину небольшой комнаты, тут же просиял:

— Ну вот и очнулась! Ну вот и славненько... Ты как, Оль?

Она была так рада увидеть эту небритую лохматую морду, что чуть не расплакалась от умиления. Но тут же оглянулась: где это она? Стены, обитые белым пластиком, казенный шкафчик, небольшой стол. Покрывало невнятного цвета... Больница? И тут же паника скрутила так, что ее затошнило, она вцепилась в Бориса:

— Где Елисей, Борик? Где мой сын? Он же там дома один. Он же болеет!

— Оленька, да что с тобой, солнышко? — Борик встревожился. — Все нормально с Елисеем. Бабушка к нему поехала, врача опять вызвали. Все в порядке. Ты лучше расскажи, что с тобой случилось.

То, что свекровь забрала Елисея, нисколько Ольгу не утешило, она закрыла лицо и зарыдала, раскачиваясь:

— Они заберут его да? Меня отправили в больницу, а его отберут? Они не дадут мне Елисея? — бессвязно сыпала она вопросами.

— Оля, Оля, Оля! — теперь Борик испугался. — Да что с тобой? Возьми себя в руки! Никто не собирается у тебя отбирать сына.

Она посмотрела на него сквозь слезы. Борик протянул ей сразу пачку бумажных носовых платков. Ольга вытирала их, комкала, бросала на пол — никогда раньше так себя не вела. Наконец высморкалась, выдавила устало:

— Правда?

— Конечно, правда, — очень искренно заверил Борик. — Почему это у тебя должны отбирать сына? Успокойся, пожалуйста. Я представляю: труп, нервы, но...

— Ты не понимаешь, Борь, — она немного пришла в себя. — Ты ничего не понимаешь. Какое сегодня число?

— Пятнадцатое июня, — недоуменно отозвался он и нервно одернул кожаную куртку.

— Елисей заболел вечером тринадцатого. Посчитал? Еще двух суток не прошло, а у меня такое ощущение, что я месяц в аду. Я сама не знаю, что происходит. Мне очень страшно, Борик.

— Оленька, — перебил он. — Ты можешь обо всем по порядку рассказать?

— О чем? — она подтянула к себе колени под покрывалом, запустила пальцы в волосы.

— О твоем аде. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Расскажи мне все.

Оля не хотела. Если они оставили сына с ней, значит, пока никто не подозревает, что она сходит с ума. А вдруг все наладится? Если другие узнают, за ней будут следить, подозревать, прежней жизни уже не будет. А если Гриша с ней разведется? Но тут она встретилась с внезапно потемневшим взглядом Борика, и язык развязался сам собой.

Она, захлебываясь в словах, подробно описывала, как заболел Елисей, как пришел Ефим, как он предложил позвонить мужу, а она не позвонила. Как ее мучили кошмары, и она чуть не погибла по собственной невнимательности, потому что не выспалась. А Елисею снова стало плохо, и она отправилась за Ефимом...

Борик не перебивал, слушал очень серьезно, и когда она умолкла, вздрагивая всем телом от еле сдерживаемых рыданий, он задал один вопрос:

— Оль, ты мне одно растолкуй, почему ты ни Гришке, ни мне не позвонила? Все ведь могло и вправду плохо закончиться.

Оля растерялась.

— Я не... знаю, — теперь она по-настоящему успокоилась. Боря ей поверил. Он не считает ее сумасшедшей. Или только так кажется? Она с вызовом взглянула на сидящую рядом громадину в кожаной куртке. — А на что бы я пожаловалась? Что мне плохие сны снятся? И чем мне Гриша поможет? Снотворное пришлет?

— Да-а-а... — Борик был в растерянности. — Знаешь, Елисею полегче стало, и когда его спросили, почему он не позвонил отцу, не пожаловался, что заболел, знаешь, что он сказал? — он выдержал паузу. — Он сказал: не знаю. Так же, как и ты. А это, Оля, плохо. Очень плохо. Хорошо, что мы все это обнаружили вовремя, потому что вы оба определенно не в себе. А просто так подобное не случается.

— А почему случается? — поинтересовалась она.

— Хороший вопрос... — он поскреб щеку.

Тут в кармане у него сначала зазудело, а потом раздалась мелодия: "Кондуктор, не спешит..." Оля никогда не понимала, откуда в Борике такая безумная любовь к шансону. Он быстро глянул на экран и подмигнул ей:

— О! Чувствует, зараза, — и нажал кнопочку. — Да, Гриша, здравствуй, золотце. Да, правильно ерзаешь, матюгаю тут тебя. Про себя, конечно. Потому как напротив меня сидит твоя очаровательная Белоснежка. Да, точно напротив меня на больничной койке. Нет, Гриш, я не выйду за дверь, я буду при ней говорить. Ага. Ага. Поспорь еще. Гриш, ты мне зубы не заговаривай, но прямо сейчас скажи: да или нет. И если ты выберешь не так, то в августе ты запросто можешь приехать в пустую квартиру. Ага. Гриш, ты ж меня знаешь, я не пугаю. Не люблю пугать. Я говорю, как есть. То, что вижу, то и говорю. Так что только одно слово: да или нет. Нет, я не передам ей трубочку, пока ты мне не скажешь это простое слово. Вот как? Отлично. Нет, я все равно не передам ей трубочку, потому что теперь нам предстоит долгая и обстоятельная беседа. Она сама потом тебе перезвонит.

Он спрятал телефон обратно во внутренний карман, снова тяжело вздохнул, глядя куда-то вбок. Затем уточнил:

— Оленька, тебе удобно? Или ты приляжешь?

— Нет, — снова накатила паника. Но она стиснула зубы и уставилась на Борика, боясь упустить хоть слово из речи, которую он приготовил.

— Ну ладно, — он хлопнул ладонью по коленке. — Даже не знаю, с чего начать. Ну, давай, наверно, начнем не с самого главного, но с довольно страшного. Вот мои документы. Ты же никогда их не видела? — он сунул ей корочку, и пока Оля разбирала на ней фамилию и звание, добавил: — Но учти, что здесь ненастоящее мое имя. А по-настоящему меня зовут Боргилд. Мне сто пятьдесят два года. И я вампир.

...Разговор у них и вправду получился долгий. Вначале Оля сидела, строго сдвинув брови: заподозрила, что ее дурят. На горячие заверения Борика, потребовала предъявить клыки. Он поначалу отнекивался, затем сдался. После всего, что произошло, это было вовсе не страшно. Она еле удержалась, чтобы не потрогать их. После хихикнула:

— Я сошла с ума! Борик, я сошла с ума?

— Нет, — категорично возразил он. — Ты входишь в разум. И наконец приобщаешься к кругу, к которому принадлежит твой муж.

— Гриша? — она опять хохотнула. — Он тоже вампир?

— Нет, Гриша маг. Маг-надзиратель, — подчеркнул Борик.

— Какие-то дозоры Лукьяненко, блин! — она все-таки легла, уставилась в потолок.

— Не... В дозорах интереснее, хотя... справедливости мало. Если вампир, то сразу темный. Почему темный?

— А чем ты питаешься, Борик? — поинтересовалась она. — Донорской кровью?

Он смутился.

— Ну... иногда и донорской.

— А чаще? — она повернулась на бок, уставилась на него с детским любопытством.

— Ну... Я же этот... исполнитель наказания.

— Я не знаю, что это за должность, — пожала она плечами. — Также как и "маг-надзиратель".

— Ладно, — обреченно согласился Борик. — Еще раз.

Ольга напряженно вслушивалась в его объяснения.

— Итак, существует так называемый веер миров. Вот представь веер, — втолковывал Борик. — Только не тот что, в магазинах продают, а который иногда дети делают. Сейчас я сложу тебе, погоди, — он подхватил газету с тумбочки, сложил ее гармошкой, зажал внизу двумя пальцами. — Вот, — он провел по верхней, широкой стороне веера. — Здесь расположены миры четвертого класса опасности, и существа живут на них соответствующие. У нас их называют зигорра, в переводе на русский, что-то вроде "Встретил? Убей!" Здесь, — он провел ногтем невидимую линию чуть ниже. — Полоса миров третьего класса. Миры тоже не ахти. Существа... Ну, примерно, как я. Некоторые лояльны к людям, некоторые нет. Тут что-то вроде линии фронта. Люди там держат оборону, чтобы не пропустить зигорра и агрессивных третьеклассников дальше, — он хмыкнул. — Здесь, — еще одна невидимая полоса примерно посередине веера, — миры второго класса. Людей тут уважают. Они там присутствуют в качестве наблюдателей. Ну, а тут, — короткая полоса почти возле толстых пальцев, — миры первого класса. Тут людей полно. Хорошие, добрые, спокойные миры. Многие любят проводить там отпуск. Попроси Гришу, он тебя тоже свозит.

— Сначала Париж, — мрачно пошутила Оля.

Но Борик шутки не понял.

— Париж, так Париж, — согласился он и продолжил: — Там, где я держу пальцами, вот эта точка, это место, где мы живем. Каторга. До этих пор все ясно?

— Почти. Получается опасных миров больше?

— Нет. Газета же одинакова по ширине. Всех одинаково, примерно. Только благополучные миры погуще, а в опасные попасть сложновато. А вот этот хвостик видишь? Ниже каторги? Маленький такой веер тоже. Это настоящая Земля.

— Даже так? — Ольге стало лучше, она уже могла иронизировать.

— Именно так, — подтвердил Борик. — Туда пускают только людей. Ты и Гриша, например, когда на пенсию выйдете, может быть, туда попадете. Или раньше, может быть, если на экскурсию. Большинству тех, кто работает в системе, вход туда заказан. Мне, например.

— В твоих словах мне понравилось словосочетание "может быть". Я полагаю, людям туда тоже непросто попасть?

— Ну... — тон у Борика стал виноватым. — У них там мышление совсем иное и люди с каторги и из миров первого класса не очень хорошо там адаптируются, так что... Это для их же безопасности. Но! — он ткнул в потолок толстым пальцем, — попасть туда сложно, но можно. Так что если захочешь...

Но ее мысли уже потекли в другом направлении:

— Я живу на каторге. Потрясающе. А почему так назвали-то?

— Потому что тут заключенные работают. Причинил ущерб человеку? Отрабатывай на благо других людей.

— А почему все на людях-то так завязано? Или для людей другая каторга есть?

— Если и есть, то не в нашем веере миров, — развел руками Борик. — А люди... Я уж не знаю, кто так устроил, но в нашем веере все на человеке завязано. Нет такого существа, которое бы могло без человека выжить. И самые сильные, самые злобные, все от людей зависят. Ну и... Как-то так пошло... Не нами придумано, не все с этим смирились. Но наши миры называют антро... антропо...

— Антропоцентрическими? — предположила Ольга.

— Ага, точно!

— Ладно, — неизвестно с чем смирилась она. — А если человека убил, кто определяет, сколько лет отрабатывать?

— Суд.

— И где этих существ судят?

— Тоже на каторге. В тех же судах, где и обычных преступников. У нас особо не усложняют.

— А почему из космоса не видно этого вашего веера? — допытывалась Ольга.

— А потому что это, — он помахал газетой, — не астрономия. Объяснить это трудно, в науках я не силен. Но в каждом мире веера одно и то же звездное небо, Солнце, планеты солнечной системы. И названия небесных светил отличаются не больше, чем отличаются их названия в разных странах каторги. Собственно, поэтому принципу и определяется, где будет существо отбывать наказание. И сотрудников каторги наблюдатели отбирают тоже по этому принципу. Чтобы с изучением языков не заморачиваться. На Заноах, откуда я родом, все использовали русский. Если можно так выразиться.

— Параллельные миры? — предположила Ольга.

— Можно было бы их назвать и параллельными, если бы они не были так ужасающе непараллельны, — снова взмах самодельным веером. — Ладно, я вижу, этот вопрос мы уяснили. Иджеме дале, как выражалась одна моя польская подруга.

— Я ничего не уяснила, Борик. Я в шоке и не могу адекватно реагировать. Но ты не останавливайся.

— Я хочу вернуться к тому, что случилось с тобой и Елисеем. Конечно, тебя еще сто раз будут допрашивать, вон Нарутова в коридоре ждет...

— Вампир или маг? — вежливо поинтересовалась Оля.

— Нет, живая женщина, тоже до двадцати пяти лет не подозревавшая о существовании каторги. Следователь. Вы с ней должны поладить. Ей поручено дело Ефима.

— Подожди, Борик. Ты про Регину, что ли?

— Так вы знакомы?

— Не то чтобы... Виделись мельком.

— Ну, она тебя хорошо знает. Стоит там, наверно, стратегию выстраивает, как задать тебе вопросы и при этом не напугать, не насторожить, и не проболтаться о каторге. Но я хочу сам у тебя узнать. То, что произошло с вами за эти два дня, не могло случиться просто так. Вас очень сильно атаковали. Кто — каторжане, ссыльные, нелегалы — мы пока не знаем. Попробуй вспомнить. Не было ли тринадцатого числа необычных знакомств. Может, на улице кто-то подходил, на работе? Наши ребята квартиру вашу осматривают, пытаются уловить хоть что-то, но ты можешь здорово помочь, если вспомнишь.

Оля задумалась, потом с сожалением покачала головой:

— Нет, Борь, был самый обычный день. Никаких новых знакомств. Сначала работа, затем к свекрам заезжала за Елисеем. Он пока на улице гулял, я ужин приготовила. Он через полчаса после меня поднялся. Поужинали, мультик включила. Я уже тогда заметила, что он необычно тихий, безразличный. Даже книгу читать не захотел. А часов в девять, его скрутило, — на глаза снова навернулись слезы.

— Ну не расстраивайся, — ободряюще улыбнулся он. — Ты не одна. Разберемся. Вон у нас сколько сотрудников. Носом землю будут рыть. Разберемся. Регину позвать, или отдохнешь немного? Бледная ты какая-то.

— Есть хочу, — призналась она. — Как Елисей заболел, я ничего не ела.

— Это мы запросто! — подхватился Борик. — Сейчас распоряжусь.

Одиночество

У Лекса были свои информаторы. Как бы хорошо он ни знал заказчика, он никому не доверял до конца, всегда перестраховывался. Вынужденно отдыхая в доме Павла, кроме бесед с Олесей и чтения книг из ее списка, он собирал информацию и по своему заказу, и вообще по происшествиям в городе.

Четыре дня назад у него состоялась занимательная переписка с Информером.

Крошка-Ru: "Привет! Срочно нужна инфа по артефакту. Круглый бриллиант с множеством граней, размером с теннисный мяч. Оплетен белым золотом, по оплетке длинные, примерно два сантиметра, острые, как иглы, шипы (из того же золота). Вся эта красота на небольшой подставке из черного мрамора".

Informer: "Привет. Новый заказ? Как называецца-то штукенция?"

Крошка-Ru: "Знал бы, сам бы поискал".

Informer: "Без названия трудно искать. Так сразу не отвечу. Уж сколько раз твердили миру: создавайте каталоги не по названию, а по описанию".

Крошка-Ru: "Общим, жду, чего найдешь. В долгу не останусь".

Informer: "Да ясно. Если штукенция древняя и давно не всплывала, вообще ничего обещать не могу. Сам понимаешь, ко мне стекается инфа по нынешнему положению вещей. Пенсионеры наши не торопятся секреты раскрывать. Но сделаю, что могу. Кста, скажи, кто заказчик, может, тогда будет проще".

Крошка-Ru: "Эт чего? Тест на IQ? Когда я сдавал заказчика? Да и к тому же, сдается мне, он посредник. Так что тут я тебе не помощник".

Informer: "Братан, ты спалился. Пока ты не сказал, что это ОН, я еще сомневался, но теперь точно знаю, кто тебя нанял! :D"

Крошка-Ru: "Агась. Ржунимагу. Хватит болтать, займись делом".

Informer: "Слушаюсь и повинуюсь, о светлейший!"

Лекс не представлял, кто такой Информер. Они ни разу не встречались лично, поэтому он не только не знал, к какой расе принадлежит этот таинственный ник, но даже и какого он пола предположить не мог. Лекс подозревал, что Информер осведомлен о нем гораздо больше. Во-первых, потому, что он вообще знал устрашающе много как о каторжанах, так и о действиях полиции. Имя обязывало. Среди криминала поговорка ходила: "Не знаешь? Информер подскажет". Во-вторых, первые заказы он получил как раз через него. Стоило впервые выкрасть редкую вещицу у московского коллекционера, как в агент постучался Информер, и вместо "здрассте", сразу наехал: "Ну что? Так и собираешься по мелочи на людей пахать или делом займешься?" Как было Лексу не поинтересоваться, каким именно делом? Потому что ему требовалось что-то посерьезней, чем механическое преодоление труднопроходимых препятствий. Скучал он. И злился на ментов. Кража артефактов — это хождение по самому краю, это игра с ментами в дразнилки. Это намного интересней, чем иметь дело с теми, кто не знает о каторге. А с Информером у них получилось взаимовыгодное сотрудничество. Если Лекс получал заказ через него, то перечислял на его счет (который, кстати, постоянно менялся) десять процентов с прибыли. Если Информер давал важную инфу — еще пять процентов. Лекс такие суммы зарабатывал, что Информер подобного клиента боялся потерять. Все было честно, Леша ни разу не надул партнера и не попытался этого сделать. Перечислял все до копейки, иногда переплачивая. Поэтому и знал, что если потребуется помощь, Информер для него сделает невозможное.

После запроса на артефакт Леша каждый вечер заходил в почту, но Информер в сети не появлялся. От этого стало как-то не по себе. Но пока Сева не подавал признаков жизни, оставалось только болтать с Лесей да лазить в инете. И еще книги читать. Он взглянул на часы. Странно. Время к обеду, а он ни разу не столкнулся с девушкой. Дала ему передышку?

Олеся поднялась к нему минут через пятнадцать, прихватив тарелку с бутербродами.

— Ты чего, голодовку объявил? — отругала она его сразу.

— Нет, — он потянулся. — Зачитался.

— Серьезно? — кажется, она возликовала. — Нет, правда?

— Правда.

— А что ты читаешь? — она уселась на постель, подала ему тарелку.

— "Клубок змей" дочитываю, — он двумя пальцами взял бутерброд с копченым мясом и проглотил в два укуса.

Олеся взирала на это так, будто при ней женщину пополам распилили. Предложила осторожно:

— Может, спустишься, пообедаешь?

— Поужинаю позже, — отказался он. — Это все мне? — кивнул на тарелку.

— Да, — она так же завороженно наблюдала, как исчезает второй и третий бутерброд. — Надо было побольше сделать.

— Нормально, — возразил он и подавился. — То есть спасибо. Ты настоящий друг.

Леся рассмеялась, а он залюбовался. Улыбка у нее такая же светлая, как взгляд. Такой человек смеется только тогда, когда смеется сердце, а не когда положено по этикету или чтобы расположить к себе собеседника.

Девушка внезапно оборвала смех, жутко заинтересовалась своими руками и дернула на пальце заусенец так, что появилась капелька крови. Быстро слизнула ее и деловито уставилась на Лекса.

— А Достоевский не подошел?

— Очень даже подошел. Я его первым прочел.

— Чего? — Олеся уставилась на него с подозрением.

— Я очень быстро читаю, — заверил он. — А заняться все равно нечем.

— Ладно, колись тогда.

— Что?

— Колись, что именно затронуло.

Лекс уставился в стену, словно там кто-то добрый оставил шпаргалку. Голос его тоже изменился, стал безжизненным.

— Достоевский... Он как хирург. Душу препарирует. Наизнанку ее выворачивает. Я бы сказал: хирург-онколог. С аппендицитом каким-нибудь просто: живот вспорол, отрезал, зашил. Онкологу надо добраться до корней, чтобы всю заразу убрать. И вот от первой страницы до последней проходишь этот путь вместе с героем. Как он сам в себе ковыряется, чтобы весь гной наружу вытащить. Чтобы никаких иллюзий по поводу самого себя не осталось. Потому что только тогда исцелишься. И еще мне очень понравилось, что он всем героям сочувствует. Даже самым злым. Он как будто это внушает: у всего есть причина, не торопитесь осуждать, приговор выносить...

— Это называется полифония, — еле слышно шепнула Леся. И в ответ на непонимающий взгляд пояснила. — У каждого своя правда, и каждый по-своему несчастен. Полифония — это многоголосье. Автор говорит через каждого героя. Достоевский первый так написал.

— Не знал. Но Мориак этим похож на него. Тоже у каждого своя правда. И человек сам ломает собственную жизнь. Мог бы прожить счастливо, а вместо этого обрек себя на одиночество. Сильно написано. Только знаешь, это не самое страшное в жизни, — он грустно ухмыльнулся.

— Одиночество?

— Такое одиночество, как у Достоевского и Мориака. То есть вот в этих книгах. Когда ты оцениваешь свою жизнь, и убеждаешься, что сам виноват. Наворотил дел — теперь расплачиваешься. Это не самое страшное, поверь. А вот если ты вообще ни при чем. Совсем. Но те, кто сильнее, не захотели выслушать твоей правды, потому что ты для них априори существо второго сорта.

— Об этом у Достоевского тоже есть, — робко поспорила Леся.

— Нет. То есть да, есть, конечно. Только все равно не то. Впрочем, не парься. Ты не поймешь.

— Почему ты так думаешь? — девушку задело подобное заявление.

— Потому что ты человек, — он смягчил улыбкой свои слова. — А я — инопланетянин.

— Леш, ты сидел в тюрьме? — спросила Леся. Она полагала, будто понимает что-то.

— Да, — согласился он. — Только беда в том, что я и сейчас в тюрьме. И на свободу мне никогда не выйти.

— А как же фраза о свободе...

— Свобода внутри? — перебил Лекс. — Это обман, иллюзия. Способ успокоить расшатанные нервы, не впасть в отчаянье. Так же как и другая уловка: а вот этому хуже, буду радоваться, что у меня все не так плохо. Можно сколько угодно утешать себя подобными вещами, но это все равно ложь. Мне ведь, Леся, многого не надо. Мне хочется узнать, что там с родителями, братьями, сестренкой. И сколько бы я ни твердил себе, что внутри я свободен, я знаю, что я в тюрьме, потому что не могу сделать вот эти элементарные вещи.

Олеся молчала, и он был благодарен ей за то, что она не спросила, почему он не может послать весточку родным.

— Неужели это на самом деле навсегда?

Она его жалела! Этого не хватало. Приятно, конечно, но опасно. Для нее.

— Леся, — криво усмехнулся он. — Я, наверно, выгляжу жалко, но не надо, пожалуйста, так на меня смотреть. Ты, кстати, случайно не на психолога учишься?

— Нет. У меня есть друзья-психологи, и сама я тоже кое-что читала. Но вообще я литературовед. А что?

— Да разводишь меня как лоха, который раз, — объяснил он. — Леся, я не хочу тебя обижать. Ты хорошая девочка. Но не лезь мне в душу. Можешь в дерьме захлебнуться, пардон за мой французский. Это не раковая опухоль. Это выгребная яма.

— Наговариваешь на себя! — запротестовала она.

— Не наговариваю, — взгляд его стал жестким. — Предупреждаю.

Девушке сначала стало неуютно под его взглядом, а потом страшно. Она быстро схватила тарелку и убежала.

Так будет лучше. Зачем хорошей девочке беглый каторжанин?

Он подвинул ноут, зашел на почту. Окошко агента тут же замигало. Информер.

Informer: "Братан, ни фига не нашел ничего по твоему запросу, и меня это малек нервирует".

Крошка-Ru: "И что же такого нервного в сем факте? Всезнающий Информер, оказывается, знает не все?"

Informer: "Дурак ты и не лечишься. У ментов ничего нет похожего на твое описание. А что это значит?"

Крошка-Ru: "И что же?"

Informer: "Что здесь могут быть замешаны зигорра. А это, млин, запасайся белыми тапочками. Хотя не надо, они тебя убьют так, что хоронить будет нечего".

Крошка-Ru: "Боишься зигорра? А ведь и они живые существа. У них своя правда".

Informer: "Иронизируешь? Или вправду Достоевским увлекся?"

Крошка-Ru: "Иронизирую. Если честно, мне тоже как-то не по себе. Но мне нужны факты. А их нет ни фига".

Informer: "Вот тебе факты. Каторжанина одного убили в Волгограде. С особой жестокостью. Неплохой парнишка был. Ты не в теме, как так получилось? С твоим делом не связано?"

Крошка-Ru: "Не думаю. Но ты сам знаешь, у меня другая квалификация. Ладно, если что-то еще узнаю, кину тебе для размышления".

Informer: "Ладушки. Если я что-то раздобуду, тоже сообщу. Но если честно, я бы за такое дело не взялся. На фиг надо? После смерти деньгами не воспользуешься".

Крошка-Ru: "Смерть, знаешь ли, не самое страшное".

Он отключился до того, как Информер выдал ему какую-нибудь сентенцию.

Зигорра? Тут, в общем-то, два варианта. Либо зигорра этот артефакт создали, либо они хотят им воспользоваться. Первое — терпимо. Второе — паршиво. Если на каторге начнется с ними заварушка, поплохеет всем: и людям, и каторжанам, и нелегалам. Дай бог, чтобы Информер ошибся.

Сначала возле сердца появилось жжение, а затем словно щекочущие ниточки протянулись в каждую клеточку тела. Боль сразу утихла, сменилась легкостью и... возбуждением. После и это схлынуло. Остался только покой. Леша открыл глаза. Над ним стояла на коленях девочка-эльфийка, тоненькая рука прижата к его сердцу и слегка светится. Всматривается в него: пытается уловить, насколько ясно он мыслит. Наконец спрашивает:

— Как ты?

— Ничего вроде, — слова произнеслись легко, а вот подниматься не хотелось. Шевельнешь хоть пальцем — и это волшебное чувство покоя пропадет.

Но она чуть нахмурилась:

— Нам надо идти. Ты сможешь?

Леша рывком сел, огляделся. Все так же: пять трупов, окровавленные, развороченные. Она права. Надо уходить и быть в пять раз осторожнее. Потому что в следующий раз они будут целиться не в "шпионку", а сразу в ее пособника. А без него и Лаэртель погибнет.

Он повел плечами. Никакой слабости. Конечно, измененным он был недолго, но, скорей всего, дело в том, что эльфийка его подлечила. Теперь он уже не мог с уверенностью сказать, что видел до того, как потерял сознание: действительно девочка хотела бросить его подыхать или ему все померещилось? Наверняка второе. Хотела бы уйти — ушла бы.

— Куда нам теперь?

Она стояла очень близко, взирала снизу вверх с робкой надеждой. От этого он почувствовал себя большим и сильным. И острее, чем раньше, он увидел, какие нежные у нее губы: гладкие, шелковистые, по-детски припухлые, соблазнительно приоткрытые. Лешу качнуло к ней, Лаэртель испуганно отпрянула.

Он прикрыл веки, обматерил себя, вспомнив все ругательства, какие знал. Безмолвно. Что за наваждение? Всегда ведь ему нравились если не взрослые женщины, то по крайней мере ровесницы, причем приятно округлые, с большой грудью. Худышки, похожие на мальчиков, никогда не привлекали, а тем более подростки. И ладно бы с голодухи, так нет же — вчера ночью только прекрасно провел время с Анькой. Вчера? Да, нет, сегодня. Столько всего случилось, кажется, неделя уже пролетела. Ментов убил... Он снова оглянулся. Нет, надо брать себя в руки. Иначе только пристрелить его. От такого извращенца держаться подальше надо.

Он мотнул головой, стараясь сосредоточиться. Они собирались пробраться через лесок, потом вброд перейти речку, а затем мимо Панкратова, дальше, на запад, к линии фронта. Но их ждали. Конечно - менты тоже ведь местные. Прекрасно знают, куда он пойдет. Следовательно, у брода тоже будут ждать. Что тогда делать?

Он сжал виски, размышляя. И тут же сообразил: если взять севернее, не переходя реку, то за лесом наткнутся на деревушку болотников, которые каким-то чудом умудрились не присоединиться ни к одному колхозу. Жили там в основном пенсионеры. По старинке: собирали в лесу грибы, охотились, мех сдавали государству, на вырученные деньги и полученную пенсию покупали самое необходимое, без чего не могли обойтись.

Но Лешка знал, что там обитали и диссиденты — подпольная группировка из недовольных правительством. Один из них вербовал его после первого выговора. Он ведь тогда шел исключительно по политической. Предлагали ему примкнуть, только Леша не захотел. Он всегда мечтал о нормальной жизни. Чтобы государство его не трогало, а он государство. И вот теперь диссиденты тоже пригодились.

Он убрал ладони от висков и решительно скомандовал:

— Идем!

— Куда? — девочка опять испугалась.

— Нам сейчас рядом с Панкратовым показываться нельзя, там наверняка ждут и не только дороги — тропинки и брод перекрыли. Ты ведь следы заметала, так? Стало быть, засада тут ждала. Заранее догадались, куда можем пойти. Надо сбить их с толку. За лесом есть Омутово. Там нам помогут.

— Диссиденты? — недоверчиво поинтересовалась она. А он в который раз задумался: она такая умная или все же считывает его? — Ты уверен, что они обрадуются мне? Они, конечно, против правительства, но это не значит, что они за эльфов.

— Я знаю, милая, — он внезапно стал фамильярен. — Тебе и не надо туда соваться. Я пойду. Они меня знают. Подскажут безопасную дорогу до Капитонова, адреса скажут, где нам помогут. Должны сказать.

— Ладно, — она согласилась только сейчас, хотя сама несколько минут шла следом по негостеприимному темному лесу, в котором Леша звериным чутьем отыскивал еле заметные тропки.

Он старался облегчить ей путь, отодвигая ветки, цепляющиеся за одежду, но все равно, мельком взглянув на Лаэртель, сообразил, что ей очень тяжело. Наверняка дело было в темной магии леса, о которой она упоминала. Ему показалось, что она даже как-то потускнела, точно лампочка, которой не хватает энергии, чтобы светить в полную силу.

Через час он не выдержал:

— Давай помогу, идти еще далеко.

— Нет! — этот категоричный отказ прозвучал раньше, чем он закончил фразу.

Она сразу поняла, что он хочет понести ее. И всей душой этому воспротивилась. Напугал малышку, придурок. Двадцать лет орясине, а он похоть сдержать не может.

Насупившись, он продолжил путь, не замечая, что пошел быстрее. Затем опомнился, замедлил шаг.

...До Омутова они добрались на закате. Лаэртель выглядела так плохо, что, казалось, вот-вот упадет. И не поможешь ведь ничем! Все здесь убивает ее. Когда она пошатнулась, Леша шагнул ближе, чтобы поддержать, если она начнет падать, но даже руки не подал. Девочка благодарно улыбнулась.

— Что мне сделать для тебя? — встревожился он.

— Забрось меня на дерево, как тогда, — она пригляделась, выбирая. — Вот на это! — она указала на дуб с густой кроной. — Я отдохну, а ты узнай, что хотел.

— Хорошо, — он шагнул ближе, чтобы подбросить ее, но Лаэртель покачала головой.

— Подойди ближе к дереву и сложи ладони замком.

Леша сделал, как она просила. Девчушка самым носочком наступила на его сцепленные пальцы, на мгновение открылись белые стройные бедра, а потом она будто взлетела вверх и затихла среди ветвей.

Леша глубоко вздохнул несколько раз, а затем отправился в деревню.

Версии

Регина зашла в палату к Оле не раньше, чем позволил Борик. Но при этом он принес хорошую весть: теперь можно задавать самые необычные вопросы, Ольга знала о каторге все.

Нарутова приготовила диктофон, постучалась и тут же толкнула дверь.

— Ольга Евдокимовна, можно?

Оля сидела на кровати, положив ладони на колени. Когда Регина вошла, встрепенулась, точно радушная хозяйка:

— Да-да, проходите, пожалуйста. Я вас жду, — и, следя, как следователь усаживается на стуле, добавила: — Только, пожалуйста, не называйте меня по имени-отчеству. Просто Оля и на "ты", если можно.

— Хорошо, тогда и ко мне тоже на "ты" обращайся. Зовут меня Регина. Ты ведь меня помнишь?

— Да... Только я не знала, что ты следователем работаешь.

Чистякова будто чего-то ждала от Регины. И Нарутову неожиданно озарило: женщина боится, что слова Борика опровергнут, скажут, что он пошутил, а ее выставят дурочкой из-за того, что она поверила. Поэтому первым делом Регина заявила осуждающе:

— Гриша... Григорий Леонидович создал вокруг тебя такую зону таинственности, что всем приходилось врать и выкручиваться. Зря он так.

Оля облегченно выдохнула.

— По крайней мере я теперь знаю, почему меня никто не принимал в свой круг. Общаясь со мной, все боялись сболтнуть лишнего, а это напрягает. Регина... — она замерла, а после решилась: — Я на все вопросы отвечу. Но мне Борик сказал, что ты человек. Совсем человек, как я. А как ты узнала о каторге?

— Ну, во-первых, ты все-таки не такая, как я. Ты очень яркая, работаешь секретарем. Если наденешь и самый простой костюм, и не накрасишься, все равно на тебя обратят внимание. Это доказывает, что магическая искра в тебе, пусть небольшая, но есть. Лично я еще не встречала секретарей без магической искры. А вот я всего лишь человек, до самого донышка.

— Подожди, Регин, я что-то потеряла нить беседы. Какая связь между моей работой и магической искрой?

— Ну да, — рассмеялась Нарутова. — Ты не знаешь. Маг всегда привлекает внимание. Чем большее, внимание он привлекает, тем больше у него сила.

— А Гриша? — оторопела Ольга.

— А что Гриша? Ты считаешь, привлекает внимание только красивый человек, вроде известного на всю страну певца? Ты удивишься, но большинство из них тоже без искры. А вот Гриша... Где вы познакомились?

— В магазине.

— И сколько человек обратило на него внимание?

Оля неожиданно просияла: она сообразила, что к чему.

— Половина магазина однозначно, — хихикнула она. — Он уронил товары с нескольких полок, на кого-то наехал тележкой, троих толкнул... В общем, настоящий ураган. А уж когда мои продукты рассыпал...

— И так везде, где появляется Гриша, не так ли?

— Да, — подтвердила она.

— Есть нищие, сидящие в переходах, мимо которых невозможно пройти равнодушно...

— Они тоже маги? — изумилась Ольга.

— Некоторые даже маги-надзиратели.

— У меня в голове не укладывается, — смутилась женщина. Затем робко поинтересовалась. — А чем занимаются маги-надзиратели?

— Надзирают за каторжанами, — небрежно дернула плечом Регина. — Чтобы они хорошо выполняли работу, к которой их приговорили.

— А исполнители наказаний?

Она явно спрашивала о Борике.

— А исполнители наказаний... приводят приговор в исполнение, — осторожно пояснила она. — В случае если каторжанин опять убил кого-то и его признали неисправимым.

— То есть... — Оля не договорила.

— Да, — уверенно подтвердила Регина. — Это один из высших чинов на каторге. Поскольку работа нервная и зачастую опасная. А без них мы бы вообще пропали.

— И как ты обо всем узнала? — Ольга вернулась к началу разговора, а Регина так надеялась, что она забудет.

— Мой отец — маг-надзиратель по европейской части России, — коротко обронила Нарутова и тут же пояснила: — Должность в двух шагах от начальника каторги, то есть очень большой чин. Но я об этом узнала только после развода. Отец приехал ко мне, открыл истинное положение вещей и дал мне работу. Вот как-то так...

История уложилась в два предложения, хотя длилась много лет. Родители развелись, когда Регине было три года. Он исправно платил алименты, но ей этого было мало. Ей нужно было, чтобы папа приезжал в гости, звонил, переживал об учебе... Был в ее жизни не только в виде квиточков о перечислении денег. Ей хотелось этого, когда они жили с мамой вдвоем. И еще больше хотелось, когда мама вышла замуж за алкаша Гену, которого Регина звала не иначе, как "Крокодил". Из-за него и сама замуж выскочила рано, едва девятнадцать исполнилось. Правда, ее замужество случилось по безумной любви... Безумие не проходило долго. И когда она наконец разобралась, что собой представляет человек, живущий рядом с ней уже шесть лет, она не придумала ничего лучшего, как напиться таблеток. Вот тогда и появился папа. Пришел к ней в больницу, долго беседовал, как сейчас Борик с Олей. Вдруг оказалось, что он незримо всегда был рядом. И именно с его легкой подачи она поступила на очное отделение юридического, тогда как многие более умные и богатые претенденты провалились. И как здорово, что бывший теперь муж, не переломил ее хоть в этом, что она все-таки окончила университет и получила корочку, которая пять лет пылилась в шкафу. Здорово, что детей у них не было, что она могла уйти, громко хлопнув дверью, и не психовать от того, что малышам надо общаться с папой, а ей — выбивать из него алименты. Все сложилось удачно. Но до сих пор то и дело поднималась в Регине глухая ненависть к отцу. Будто из-за него она попала в ад. Пусть потом помог выбраться оттуда, но ведь еле успел. Эта ненависть к отцу, отчиму, бывшему, постепенно переносилась на всех мужчин и с каждым годом все более крепла, особенно после общения с замужними подругами. После того как очередная из них рыдала у нее на плече, Регина, в который раз цедила сквозь зубы: "Все мужики козлы. Все до одного! Самые лучшие из них — полные придурки". И если с ней начинали спорить, восклицала зло: "Да покажите же другого! Я замуж не пойду, мне чисто полюбоваться..."

Вот взять того же Гришу. Хорошо устроился, скотина! Выбрал себе умную, добрую, терпеливую, красивую и парит ей мозги уже семь лет. А Оля никак понять не может, за что на нее свекровь взъелась и почему жены Гришиных друзей с ней общаться не желают. Ему хорошо — и ладно.

И Кирилл... Кирилл, он воплощение всех достоинств: умный, интеллигентный, внимательный, заботливый, терпеливый... Только ведь, когда она замуж выходила, ее бывший тоже был одуванчиком. Все мужики одуванчики, пока не поймут, что жена у них в кармане и никуда не денется. Вот тогда и получается наглядное пособие к тезису: "Абсолютная власть развращает абсолютно". Они считают, что могут выкидывать любые фортеля. "Куда она денется?" И где гарантия, что Кирилл будет другим после свадьбы? Нет никаких гарантий. Она свои шесть лет отсидела и досрочно вышла. Больше туда ни ногой.

— Ладно, Оль. Давай сначала. Когда Елисею стало плохо?

Регина знала эту историю от Борика, но теперь записывала ее на диктофон, чтобы переслушать позже, может, какие-то идеи возникнут. Оля очень старалась восстановить мельчайшие подробности, но пока ничего подозрительного Нарутова не заметила. Версий появилось две. Первая — кто-то отомстил Грише, нанеся удар по его семье. Вторая — болезнь Елисея и Оли, хотя и имеет сверхъестественную причину, — в этом никто не сомневался, — но произошла совершенно случайно. Чистяковы оказались не в том месте, не в то время. Первая версия выглядела более убедительно. Особенно после того, как Оля передала некоторые детали беседы с Ефимом.

— Мне кажется, он ожидал, что больной окажусь я. А потом он настоятельно просил сообщить обо всем Грише. И как будто сомневался, что придет еще раз. Нет, не сомневался, а...

— Предчувствовал смерть? — подсказала Регина.

— Да! — обрадовалась Ольга. — И он даже хотел, чтобы я в полицию позвонила.

Грише не очень легко было работать в Волгограде. Магами-надзирателями были его дед и отец. Он, как и Регина, вечно доказывал всем вокруг, что служит не хуже их. В результате за первый же год стажировки сумел заработать себе немало врагов среди каторжан, хотя сам по себе довольно милый парень. Вот и Ефима обидел. И кто знает, кого еще. То, что узнали от Ольги, очень хорошо сочеталось с тем, что нашел Захар. Последние слова Ефима: "Это был ребенок". Регина живо смоделировала ситуацию. Ефим прикреплен к семье Чистяковых. Если вызывают скорую, приезжать должен только он. До этого скорую не вызывали ни разу — маги не так восприимчивы к болезням. А тут к Ефиму подходит некто и предупреждает: "Вызов будет, но ты не особо старайся. Не убивай, просто ничего не делай". И он соглашается, потому что злится на Гришу. Но он-то думал, придется лечить Чистякова или его жену. А столкнулся с шестилетним малышом. Сердце есхота дрогнуло. Есвир же не закоренелый преступник был, тоже дурак. Силу не рассчитал и пошел срок мотать. Он поддержал Елисея. Не вылечил, конечно, — против такого удара, он не мог ничего сделать, но умереть мальчишке не дал. И его наказали. Очень стройно все получается. Значит, надо искать среди тех, кого Гриша обидел так сильно, что они готовы пойти на любой риск, готовы убить его семью.

Оля рассказала, как натолкнулась на труп Ефима. Всплакнула опять. Регина поблагодарила ее, извинилась за доставленные неприятные моменты и убрала диктофон в сумку.

— Регина, а можно мне домой? Я к Елисею хочу, — она очень испугалась того, что уходит единственная женщина, о которой она точно знает, что это человек.

— Это не ко мне вопрос. К врачам. Если отпустят...

— Регин, ты же знаешь врачей! К ним если попадешь, то недельку хотя бы полежать надо. А я уже пришла в себя.

— Так ты Борику скажи...

— Борик скажет, что мне надо обследоваться или что-нибудь... Поговори с ним ты, пожалуйста!

— Хорошо, Оль, не волнуйся только.

Вновь столкнувшись с лохматым подполковником, Регина тут же передала ему просьбу Чистяковой.

— А она, значит, боится со мной разговаривать? — насупился он.

Регина посмеялась про себя: "Какие же они обидчивые, эти большие шишки..."

— Она боится только, что из-за чрезмерной заботы, ты будешь держать ее в больнице, вдали от сына, — успокоила она Борика.

Тот сразу воспрял духом.

— Да ни в жизь! Я сам хотел ей предложить смотаться отсюда. Тем более квартиру надо освободить ненадолго, и лучше, если Елисей с мамой поедет, а не с бабушкой. И так ребенок болеет, зачем ему лишние переживания?

— Улучшений нет? — сочувственно поинтересовалась Регина.

— Пока нет, — помотал косматой гривой подполковник. — Поэтому и хотим перевезти их, чтобы хорошенько квартиру прощупать. Вдруг подложили что-то незаметно.

— Борь... — укорила Нарутова. — К магу-надзирателю что-то незаметно подложили?

— Да фиг их знает! — тут же вспыхнул подполковник. — Голову уже сломали. Но болеют же оба! Леонид Павлович с супругой приехали — тоже сразу плохо стало. Так что пока решено даже не на их квартиру, а вообще их спрятать и понаблюдать.

— Ладно, удачи вам. Будете держать меня в курсе?

— Конечно. Одно дело делаем.

Лечение

Борик называл новую квартиру "убежище", и поначалу она Оле очень понравилась. В новом микрорайоне, раскинувшемся на берегу Волги, все продумали до мелочей. Высотные дома замыкали довольно большой круг, так что внутренний двор не превратился в колодец. Во дворе вырос небольшой замок для игр из красного кирпича, а рядом — детская спортивная площадка. Магазины находятся с внешней стороны, вокруг домов — теннисные корты, футбольные поля, волейбольные и баскетбольные площадки. Глядя с балкона на эту красоту, Ольга не могла представить, что кому-то здесь может быть плохо.

А сама квартира — просторная, светлая, в зале — лоджия, в спальне — балкончик. Мебели поставили немного — все-таки это место для временного пребывания людей. В зале только удобный диванчик, большой плазменный телевизор да два узких шкафа — один платяной, другой книжный. В первый день Оля обошла свои "владения", с интересом рассматривая интерьер. Хотела бы она купить новую квартиру в таком доме, но вряд ли у них хватит на это денег.

Хотя о чем это она? Какие деньги, какая квартира? Настроение тут же испортилось.

А на второй день она готова была лезть на стену. Казалось бы, что еще нужно: отдыхай, набирайся сил, общайся с сыном, прочти книгу, до которой никак не доходили руки... Но Оля ощущала себя заключенной и ничего не могла с этим поделать. Все стремления сводились к одному: поскорее вернуться домой. Но Борик, почти неотлучно находившийся рядом, не заикался об этом. Он сообщил, что их квартиру тщательно проверяют, ища хоть что-то, связанное с темной магией. По тому, каким мрачным стал этот нечесаный медведь, она поняла, что усилия бесплодны.

Воображение рисовало картины одну страшнее другой, что-то из фильмов о репрессиях, когда в квартире сдирали обои, вскрывали полы, ища оружие или запрещенную литературу. Дом, который она столько лет созидала, создавая атмосферу уюта и семейного счастья, теперь вытопчут чьи-то ботинки, залапают чужие пальцы, скорей всего, даже не человеческие. И если им позволят вернуться, сколько ей потребуется времени, чтобы снова почувствовать себя там в безопасности, почувствовать, что это ее дом?

Оля смирилась бы с тем, что ее мир методично разрушают, если бы Елисею стало легче. Но он по-прежнему болел. Врач из каторжан приходил к ним по три раза на дню — его лечения не хватало надолго. Сначала занимался сыном, потом ею, потому что хотя и слабее, но она тоже болела. Спасибо кошмары мучить перестали, остались только головокружение, тошнота, слабость.

Сразу после посещения врача, приходил кто-то из полиции: Борик, Регина или опера. Снова и снова спрашивали, чуть ли не умоляя дать им какую-нибудь зацепку: может, в тот день, когда они заболели, произошло что-то необычное? Странный телефонный звонок, необычный прохожий на улице? Кто-то пришел в гости? Проверяли газ, счетчики на воду?

"Нет", — отвечала она с завидным упорством. Был самый обычный день. Никто не приходил, не звонил.

К ней применяли различные мнемонические техники и магию, но ответ был прежним: "Нет".

Следов воздействия на них не нашли. Но воздействие было налицо. И не только на них. Свекровь, приехавшая их навестить, извинилась и сбежала через пять минут, пообещав позвонить. Она позвонила примерно через час, долго и сбивчиво что-то Оле втолковывала о семье, о ее долге, о том, что раньше они не понимали друг друга, но теперь-то между ними нет тайн.

Оля положила трубку и пожала плечами. Это были извинения? Или свекровь хотела к чему-то ее подготовить?

После всего произошедшего Оля постоянно ждала несчастья. Беды навалились как снежный ком. Елисей почти весь день лежал в постели или вяло переставлял купленные Бориком новые игрушки с места на место. Его старались не тревожить. Только Ольга сидела рядом, читала книжки или держала его руку в ладонях. По вечерам звонил Гриша. Разговаривал с сыном о чем-то минут пять. Но ни разу не пригласил к телефону ее. От этого она едва не рыдала, но рядом лежал сын, за стеной маялся Борик, обзванивая кого-то, поэтому следовало быть сдержанной. И она боялась, что еще немного, и по-настоящему сойдет с ума. Хоть бы домой отпустили, в конце концов.

А затем снова: врач, опера, маги, зеленевшие после короткого пребывания в доме рядом с Ольгой. А если дело в ней? У нее внутри сломалась, взорвалась или прокисла эта самая магическая искра от неправильного ее использования? Кажется, эта мысль пришла в голову не только ей. Борик предложил отпустить Елисея погулять. Недалеко, во двор. Оля будет следить за ним с балкона. Она же и раньше его так отпускала.

Ольга со всем соглашалась. Если она представляет опасность для ребенка, она расстанется с ним. Если Гриша винит ее в чем-то и даже не желает с ней разговаривать, она безропотно даст ему развод. Это неважно, что она не выживет без них. Главное, чтобы они жили. Чтобы им было хорошо.

Оля смотрела на маленькую фигурку сына, сидящего в песочнице. Здесь они жили на восьмом этаже, так что Елисея хорошо не разглядишь. Позади возник Борик. Потоптался сзади, попыхтел, не добившись нужной реакции, спросил:

— Можно?

— Конечно, — безразлично разрешила она. В душе она уже пережила самое страшное. Она будто умерла и разговаривала теперь с той стороны.

А Борик, этот большой добрый друг, он будто догадывался о чем-то. Но не знал, чем помочь.

А чем тут поможешь?

— Оль, — неуверенно начал он. — Ты это... Не грусти. Все наладится. Справимся мы. И виноватого найдем.

— Не сомневаюсь, — безжизненно обронила она.

— Оль... — он опять помялся и тут же просиял, словно его озарила великолепная идея. — Давай по магазинам пройдемся. Купишь все, что тебе захочется! Мы средства выделим, как для лечения. Хочешь?

— Никогда не лечилась шопингом, ты же знаешь, — она искоса посмотрела на Борика. — Но спасибо. Ты... добрый.

— Гриша тоже добрый! — почему-то вступился за друга Борик.

— Да, — согласилась Ольга и отвернулась, чтобы он не заметил слезы.

— Он вот вернется, квартиру купите, — мечтал Борик. — Или дом сразу. Хочешь большой дом?

— Нет, — усмехнулась Оля. — К большому дому нужна прислуга. Мы оба работать будем, кто убирать будет?

— Ну и прислуга. А чего? — Борик не видел в этом ничего особенного. — Найдем кого-нибудь из каторжан. Тех, что поспокойнее...

— Если только из каторжан... — многозначительно покивала Оля. — Потому что иначе у нас зарплаты не хватит домработницу оплачивать. Или я чего-то не знаю о зарплате моего мужа?

— Да все ты знаешь, — обиделся Борик. — Что уж ты из Гриши совсем вруна какого-то делаешь.

— Ничего я не делаю, — вздохнула Оля и пояснила: — Борик, ты пойми: у меня была жизнь. А теперь ее отобрали. Я не знаю, что думать. Может быть, все, что я знала, абсолютно все, было ложью, а? И как жить дальше?

— Оль, ну это ты зря, — увещевал ее Борик, скрипя кожаной курткой. — Ну почему все ложь? Гриша вон тебя любил как. Против правил пошел. С родителями поссорился. С начальством проблемы были... Я за сто пятьдесят лет ни разу никого так не любил. До сих пор вам завидую...

— Любил... — скривилась Оля и тут же заговорила о другом: — Борь, а почему ты всегда в куртке? Круглый год буквально.

— Нравится... — изумленно воззрился на нее Борик. — Нравится, вот и ношу. Красивая же. И... стройнит, — последнюю фразу он произнес себе под нос, покраснев до ушей.

Оля несколько мгновений его изучала, а затем расхохоталась. Она смеялась сначала радостно и искренно, так что Борик тоже повеселел, но когда время шло, а смех не прекращался и сквозь него начали слышаться всхлипы, он догадался, что это истерика. Быстро подхватил ее под мышки и втолкнул в комнату, пока она не навернулась вниз. Там похлопал ее по щекам, а когда не помогло, окатил ее холодной водой из ковшика. Оля сидела на ковре в зале, мокрая, всхлипывающая. И, подавляя в себе рыдания, точно заклинание повторяла: "Сломанная кукла. Вся жизнь сломанная".

Тупик

Они работали как проклятые, почти без сна. Иногда и совсем без сна. Допрашивали каторжан, сверяли показания, снова допрашивали подозрительных. Все было бесполезно. Обижались на Гришу многие. Но не до такой степени, чтобы убивать его семью, рискуя собственной жизнью. Ясно же, что не оставят этого просто так, из-под земли достанут и отправят на обед исполнителю наказаний. Чем больший круг существ они охватывали, тем сильнее Регина понимала: они взяли неправильный след. Версия, безусловно, логичная, четкая, но тупиковая. И пока опера рыли в том направлении, Регина нащупывала другую ниточку.

Надо определиться с главным: в каком месте они ошиблись.

Вопрос первый: связаны убийство Ефима и таинственная болезнь семьи Чистяковых?

Регина прокрутила события и так и эдак, но вывод напрашивался однозначный: Ефима убили за то, что он вылечил мальчика, иначе как истолковать его предсмертные слова? К другим детям в ближайший месяц его не вызывали. Значит, тут ошибки нет.

Второй вопрос: действительно ли семье Чистяковых хотели отомстить?

Тут уже факты далеко не так однозначны. Значит, вероятнее всего, они ошиблись с мотивами. Тогда в чем дело? Если разобраться с мотивами, сразу станет ясно, кто убийца.

Перерыв гору справочников, Регина составила список из десяти самых распространенных причин, по которым в семье начинаются беды и болезни.

Проклятие — ты разозлил кого-то с магическими способностями, и он тебя проклял.

Зеркальное проклятие — человек злится, проклинает кого-то, пожелав ему всяческих бед, но "проклятый" хорошо защищен и злое пожелание возвращается к тому, кто его произнес.

Магическое убийство — чтобы уничтожить семью, в дом подбрасывается некая вещица, избирательно действующая на присутствующих: одни начинают болеть, другие — ссориться, третьи не замечают ничего особенного (они поначалу разрабатывали эту возможность, но она быстро отпала: в квартире Чистяковых на Казахской все чувствовали себя отлично, а вот в присутствии Оли и Елисея магам резко плохело).

"Рикошет" — ты оказался не в том месте, не в то время, попал случайно под проклятие, предназначавшееся кому-то другому.

"Карма" — "спящее" родовое проклятие, которые ты случайно активировал.

"Артефакт" — некоторые магические вещицы имеют собственную защиту. Особенно этим любят баловаться эльфы. Создадут, скажем, талисман, исцеляющий любые раны. Чтобы маги-люди не могли его повредить или использовать для собственной пользы, на него налагается защитное заклинание. Теперь, если его возьмет не-эльф, или конкретно человеческий маг, он заболеет и умрет.

Магия Вуду — да, это, к сожалению, не шутки. И слабенький маг, может баловаться таким: воздействовать на человека с помощью особым образом изготовленной восковой фигурки (этот вариант совсем не подходил, потому что дурноту чувствовали многие, а не только Чистяковы).

Трясовицы — если где-то рядом хоть одна неучтенная девица, этой категории, они здорово могут попортить жизнь (эта версия тоже быстро отпала — никого рядом с Чистяковыми не нашли).

"Поломка" — если маг неопытный, никто его использованию собственной силы не обучал, он может нарушить какой-нибудь закон "обращения с энергией", чем навлечь на себя и свою семью несчастья (пока что опера склонялись к мнению, что это самый перспективный вариант, осталось только понять: Елисей "поломался" или Оля).

"Отравление" — разные маги используют силу из разных источников. Самыми сильными считаются маги стихий, потому что земли, воздуха и воды повсюду навалом — пользуйся не хочу. Но именно они часто "травятся". Потому что одна и та же вода, сильному магу поможет, слабому — повредит. Опытный точно знает, что нельзя хватать все подряд. Начинающий легко ошибется. Эта версия тоже никак не объясняла, почему болезненное состояние возникает у всех, приходящих в "убежище" к Елисею и Оле.

Вычеркивая заведомо ложные варианты, Регина задержалась на "артефакте". Поначалу сразу хотела вычеркнуть, но остановила себя. То, что в квартире Чистяковых не отыскали ничего вредоносного, вовсе не убеждает в том, что некий артефакт тут ни при чем. Он ведь может быть очень маленький. Иголка какая-нибудь неприметная, которой закололи подол платья или юбки, например. Скрепка — Оля же секретарем работает. Маги сейчас выдумщики, каких только талисманов не изобретут.

Окрыленная надеждой, Регина снова помчалась в "убежище", но ее ждало разочарование. Опять ничего подобного Оля не вспомнила: никаких, даже самых маленьких, самых обычных предметов она ни у кого не брала. Елисея по возрасту не допросишь. Маленькие дети — они выдумщики. И что самое печальное, сами верят в свои фантазии. В другой семье это могло стать проблемой, но за Елисеем всегда следили: он находился или с бабушкой, или с учительницей, или с мамой. Всех взрослых опросили, они уверяли, что никаких незнакомцев в тот день не было.

На всякий случай Нарутова попросила Захара лично обследовать Олю и Елисея. Прощупать их на наличие магических штучек. Захар, пересиливая тошноту, выполнил задание.

Он сидел на стуле напротив женщины, то и дело вытирая со лба пот, и будто рентгеновским аппаратом просвечивал ее взглядом с головы до ног. Со стороны происходящее вызвало бы недоумение. Оля ерзала на диване — раздражало ее такое разглядывание, но она терпела. Ради сына она готова была на все.

Регина тут же примерила эту ситуацию на себя: если бы у нее был ребенок, она тоже бы любые мучения вытерпела, только бы его спасти? Как бы у них отношения сложились: были бы лучшими друзьями или Регина превратилась в его рабу? Может, она много потеряла от того, что материнский инстинкт начисто атрофирован? "Как бы там ни было, — уверилась она внутри себя, — мне сейчас живется неплохо. По крайней мере сердце на части не рвется от того, что сын болен, а я не знаю, как его спасти". Общество мерило успешность женщины наличием мужа и детей. Причем в строго ограниченном количестве: двое, максимум трое детей и единственный, максимум второй муж. Все остальное в рамки нормы не вписывалось, а значит, подлежало осуждению. О таких вот бездетных разведенках, как она, общество совершенно точно знало: пусть они делают карьеру и на каждом перекрестке кричат, что не нужны им мужики, им и без мужиков неплохо. На самом-то деле, они плачут одинокими ночами от тоски. Регина никого бы не убедила, что от тоски плакала, только пока была замужем, а после развода упивалась свободой и все еще не насытилась ею. Она с содроганием представляла у себя в квартире какого-нибудь мозгокрута, который требует, чтобы она оставила работу, или нашла подоходней, или не читала книжку по выходным, а носилась с тряпкой, вытирая пыль, или постриглась, или сменила гардероб, потому что ему нравятся женщины в юбках, или не читала детективы, написанные Донцовой... Да мало ли каких мелких и крупных требований и придирок появляется у этого членистоногого (куда член, туда и ноги), едва он почувствует себя хозяином положения. Бррр! Ночной кошмар. Так что спит она спокойно — это без преувеличения.

Захар тяжело выдавил:

— Ничего...

Оля тут же упорхнула на кухню.

— Елисея проверишь или отдохнешь немного? — Регине не нравился вид Захара.

— Проверю, — с трудом выговорил он. — Лучше уж сразу отстреляться и вон отсюда.

Регина хотела пойти за мальчиком, но Оля, пулей вылетев из кухни, сама зашла в детскую и вскоре принесла сына на руках. Казалось, женщина чувствовала, что теряет сына, и использовала каждую минуту, чтобы побыть рядом, лишний раз к нему прикоснуться.

— Привет, Елисей, — через силу улыбнулся Захар. — Можно с тобой поработать?

— Да, — устало согласился мальчик.

Захар вновь вытер пот со лба и прикрыл веки. Но надолго его не хватило. Не прошло и двух минут, как он вскочил со стула и одним прыжком оказался в коридоре, громыхнув дверью ванной. Они услышали, как он давится там собственным желудком.

Елисей тут же прилег на диван, закрыл глаза. Оля села рядом на корточки.

— Малыш, тебе плохо? Может, в спальню тебя отнести?

— Да, мамулечка, — он обнял ее за шею. — Врач скоро придет?

— Через полчасика.

Они ушли. Вскоре в коридоре появился Захар, но в комнату не вошел.

— Не успел? — посочувствовала Регина.

— Немного успел. Нет на нем ничего. Да и, сама посуди, они столько раз переодевались. Даже если бы им кто-то что-то прицепил, давно бы эту вещицу или заметили, или отцепилась бы сама.

— Тоже верно, — сникла Регина. — Ладно, отдыхай.

Опять тупик. Оставалась одна маленькая зацепка, которая наклюнулась, пока Захар прощупывал Чистяковых. Олю в том доме мучили страшные сны, а здесь они прекратились. Что если на них воздействовали не с одной стороны, а с двух. Кто-то "включил" болезнь, кто-то не давал спать ночью. Существ, способных воздействовать во сне да еще на расстоянии не так много. Надо попробовать отыскать виновника, может, его раскрутят. Конечно, если он нелегал или тоже гастролер, дело почти безнадежное. Но чем черт не шутит...

Ключ

Наконец дело сдвинулось с мертвой точки. С утра Лексу позвонил Пихлер, сообщил, из-за чего получилась заминка. Попросил помочь, увеличив плату.

Лекс и без платы взялся бы за это дело. Олеся с того памятного разговора к нему не поднималась, и отдых, который поначалу радовал, уже тяготил. Он усилием воли сдерживал себя, чтобы не метаться по крошечной мансарде, не биться об стену. "Гормоны взыграли? — язвил он сам над собой. — Или слукавил? Понравилось ведь внимание этого олененка. Ждал, когда она снова придет, будет расспрашивать, взирать на тебя доверчивыми глазами, пробуждая желание покормить ее с ладони... Ну вот побесись немного. Авось дурь и выйдет". Будь он в своей съемной квартире в Москве, потягал бы железки, покатался на байке по каким-нибудь буеракам и перебесился бы... Тут он мог только отжиматься до изнеможения, чем и занимался, до тех пор пока не падал от усталости на прохладный пол. Закрывал голову руками. И все равно казалось, он видит ее: тоненькая фигурка в черном. Сидит за компом. Что-то печатает. Может, пишет рассказ, может, переписывается с кем-то. И никому не покажет, как сильно ее обидел гость.

Вся жизнь — дерьмо! Он поворачивался на спину и представлял поле спелой пшеницы — единственное зрелище, которое его успокаивало. А потом снова отжимание, пока пар из ушей не валил.

Сколько бы он выдержал таких "развлечений", прежде чем нарушил обещание и спустился к ней, извинился, попросил какую-нибудь книгу? Если только денька два. Но, к счастью, позвонил Сева. Это означало, что как только Лекс найдет ключ, он может выкрасть артефакт и свалить обратно в Москву, оставив в покое и девочку, и ее семью.

Он включил агент на ноуте и послал запрос Информеру.

Крошка-Ru: "Вот тебе новая инфа. Артефакт не выкрадешь без ключа".

На этот раз ему повезло: не пришлось вылавливать Информера, ответил сразу же.

Informer: "Я не удивлен. Зигорра народ хитрый".

Крошка-Ru: "Ладно, погоди каркать. Добуду ключ — дам описание. Тогда и скажешь, что к чему".

Informer: "Если будет, кому сказать".

Крошка-Ru: "Ты сегодня мрачен".

Informer: "Как никогда. Я тебе не говорил, что у меня суперчувствительная задница? Она чует неприятности до того, как появилась вероятность, что они произойдут".

Крошка-Ru: "Буду знать. Так ты не в доле?"

Informer: "Хе-хе. Губу раскатал. Жив останешься — напишу, куда деньги перечислить. Но упасибудда кому-нить сболтнешь, что я тебе помогал. Ты вообще чего? Про ключ пришел добавить или еще что нужно?"

Крошка-Ru: "Можешь подсказать, где "убежища" в Волгограде?"

Informer: "Могу. Тебе на фиг? Если кого конкретного ищешь — скажи".

Крошка-Ru: "Чистяковых".

Informer: "Ага, братан. Так я и думал. А убийство Ефима к твоему делу никакого отношения не имеет".

Крошка-Ru: "Кто такой Ефим? Я вообще не в теме".

Informer: "Ну так я тебя просвещу. Вся полиция на ушах. Чистяковы, чтоб ты знал, — это жена и сын мага-надзирателя, который поехал в Москву бабла зашибить. А его семейка тут чуть не загнулась от магической болезни неизвестной этиологии. А Ефим довольно успешно их лечил. Ну его за это и убили. Чтобы другие каторжане, значит, не особо выслуживались. А тебе чего от Чистяковых нужно?"

Крошка-Ru: "От ключа может быть болезнь?"

Informer: "Запросто! Особенно если к нему зигорра имеют отношение".

Крошка-Ru: "Вот, блин, заладил".

Informer: "Бла-бла-бла. Все один к одному складывается. Не замечаешь? А если вещица древняя, фиг полиция ее обнаружит, пока владелец им на стол не выложит".

Крошка-Ru: "А кто владелец?"

Informer: "Ты у меня спрашиваешь, кто владелец? Спроси у того, кто Чистяковым ключ впарил".

Крошка-Ru: "То есть ты называешь владельцем того, кто в данный момент хранит ключ?"

Informer: "Ага, он владелец и есть. Пока добровольно не передаст другому. А, ну да! Сколько знаю, ключи с трупов снять можно. Ты все еще хочешь ограничиться воровством?"

Крошка-Ru: "Очсмешно. Адрес кинешь?"

Informer: "Лови. Голицыно 33б-102".

Крошка-Ru: "С меня пятерка".

Informer: "ОК".

Лекс быстро нашел на карте нужный адрес. Уж с чем-чем, а с ориентированием на местности у него никогда проблем не было. Всегда добирался до нужного места, ни разу не уточнив дорогу. Быстро переоделся — надел футболку и летние брюки меньшего размера, чтобы сильно не привлекать внимания, и спустился вниз. Хотел попить воды, но заметив там Олесю, быстро свернул и направился к двери.

— Я такая страшная? — хмыкнула она в спину.

Он остановился, сообразив, что вообще-то ведет себя по-детски: даже не поздоровался. Развернулся, слегка шевельнул губами, обозначая приветствие, прошел на кухню, достал из холодильника минералку и налил себе. Залпом выпил, подошел к раковине, вымыл стакан. Все это время он будто под прицелом находился — так пристально Леся следила за ним. Когда он вытирал руки, она встала, подошла ближе, прислонилась к столу, теперь рассматривая его в упор. Лекс не мог выйти, не задев ее.

— Можно? — попросил он дорогу.

— Нет, — покачала головой девушка. — Я что, случайно здесь встала? Чтобы ты не сбежал. Я много думала над твоими словами и поведением. И поняла. Ты из тех дураков, которые считают: "Она слишком хорошая девочка, чтобы связываться с таким мерзким типом, как я. Лучше я ее обижу сейчас, пока еще ничего не произошло. Ей же лучше". Так?

Он как-то сразу расслабился, тоже прислонился к раковине, глянул на нее сверху вниз насмешливо.

— Опять в психологии практикуешься?

— Не уходи от ответа, Леш. Тебе не идет. Я угадала?

— И что если?..

— А то. Нельзя обижать девушку даже из самых добрых побуждений. Не будь мудаком, их и без тебя полно. Я ведь замуж за тебя не собираюсь, так чего ты пинаешься? Не нравится книги обсуждать — так и скажи: задолбала ты меня со своим умничаньем. Только тебе ведь нравится, я это заметила. Ты боишься, что это во что-то большее перейдет.

— Почему ты все-таки филолог, а не психолог?

— Ага, хорошая попытка, но я все-таки выскажу то, что хотела. Ты на сколько у нас задержишься? На неделю, может, дней десять. Ну не случится за это время ничего большего. Успокойся ты, пожалуйста, и не дергайся. Поболтаем и все.

Лекс тихо рассмеялся, шагнул вперед, она невольно попятилась, уходя с дороги, и... оказалась прижатой спиной к холодильнику. Он наклонился к ней и выдохнул в ухо:

— Я, может, и дурак. Только ты тоже... дурочка...

И вышел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь. Так и не дотронувшись до нее даже краешком одежды.

За десять дней много чего может случиться. Особенно если вот так, близко, днем и ночью. Однажды пропаганда надоедает, чужие слова опадают, как шелуха, остаешься только ты сам с твоими мыслями.

Благодаря диссидентам они пробирались к линии фронта от деревушки к деревушке. По ночам, сидя у небольшого костерка, — Лаэртель признала в огне чистую магию, — они не обсуждали, кто прав: эльфы или темные. Они согласились, что главное в жизни, — это близкие: родители, братья и сестры. И ради их благополучия они бы пошли воевать. Только вот враги чаще всего не за линией фронта, а гораздо ближе.

— Понимаешь, я давно сказал: мне эльфы ничуть не мешают. За это и выговор схлопотал. Зато пить больше бутылки пива — словно бабка отшептала. "Не умеешь — не берись", - внушал мне тогда отец.

— У нас тоже от войны устали. На войне ведь лучшие гибнут. А остаются всякие мерзавцы, по сравнению с которыми, темные - верх доброты и порядочности, — девчушка наполнилась такой горечью, что у Леши сердце екнуло: может, не все так просто, не случайно она на их территории оказалась и ее глупость здесь ни при чем? — Только знаешь, — продолжала она, — я много думала... Тут ничего не изменишь. Мы брошены в мир, в котором непременно будем делить власть. Войны не будет, только если кто-то исчезнет. Или мы, или вы...

— Не хочу верить, что все так паршиво, — нахмурился он. — Мы же вот смогли договориться... Значит, дело только в том...

- В чем? — она усмехнулась устало. - Веришь, что если простые люди встретятся, а не те, что у власти, тоже договорятся? Ты это фронтовикам скажи. Нет, Леша. Это глубоко. Очень глубоко в нас. Это такие противоречия... Вы бы смогли отказаться от использования машин? Жить, не губя природу, вспахивая поле лошадьми и плугом?

— Нет... — возразил он. — Да лошади с нами не очень дружат. Волка все равно чуют. Тут уж проще на себе вспахать, только зачем? Неужели нельзя...

- Нельзя, — отрезала она. — Об этом я и толкую. Слишком серьезные противоречия...

Едва светало, они шли дальше. Иногда наоборот, шли ночью, а днем пережидали, обходя кордоны. И она не шарахалась, если Леша предлагал помощь. А он прикасался к ней почти спокойно, с нежностью и заботой, как к сестренке. По крайней мере он очень старался, чтобы все было именно так...

Наконец они добрались до Капитонова. Тут уже слышалась канонада, стихающая ночью и усиливающаяся днем. Осталось самое трудное — перейти через линию фронта. Он даже предположить не мог, как у них это получится? Тоже прорываться с боем? Верная смерть. Если свои не убьют, так эльфы пристрелят, сочтут за диверсантов.

И спрятаться сложно — повсюду сталкивались с солдатами. Лаэртель старалась не отличаться от местных жителей, осевших в зоне военных действий, но ей это не очень хорошо удавалось — другую одежду она надеть так и не смогла, хотя искренно пыталась. Чудо, что их ни разу не задержали. А может, ее магия отводила глаза преследователям... Но и ближе к Гориславе днем подойти им не удалось. Трижды они натыкались на патруль и лишь в последний миг ныряли в траву, лежали там, не шевелясь и не дыша, только глядя друг на друга. Так, точно это единственное, что могло укрыть их: пока они связаны взглядом — они незаметны.

Отчаявшись, Леша предложил:

— Давай ночью попробуем.

— Хорошо, — вздохнула она.

До ночи выспались по очереди: сначала он караулил, потом она. Леша научился мгновенно засыпать на голой, колючей земле, и не могли его разбудить самые громкие звуки: канонада, лай собак, перекличка постовых, петушиный крик. Только легкое прикосновение Лаэртель мгновенно уничтожало следы дремы. Он открыл глаза, готовый ко всему: пути, драке...

— Пора?

Лаэртель склонилась над ним очень низко. Шелковые волосы дотрагивались до его лица. Сердце опять сладко замерло, он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ее.

— Да, — ее дыхание, похожее на аромат весенних трав, пощекотало щеку.

— Тогда идем...

Маленькая ладошка легла на грудь, удерживая его.

— Дальше я сама. Спасибо тебе, Леша.

— Как это сама? — испуганно шепнул он. Напугался того, что она щадит его, не хочет, чтобы он рисковал, а сама готова на все.

— У меня хватит сил, чтобы перенестись через реку. Это недалеко.

— Почему ты не сказала раньше? — во рту разом пересохло. Он не мог смириться с тем, что сейчас, а не завтра или послезавтра, они расстаются навсегда...

- Потому что не хочу с тобой прощаться, - пояснила она, — Как и ты не хочешь. Думала, может, еще немного можно... Но нельзя, — в свете луны ее зрачки мерцали будто черные бриллианты. Леша опять застыл. Девочка лепетала что-то совершенно невозможное. Стоит ему сделать неверное движение, вымолвить хоть полслова, и она умолкнет. Так и не произнесет того, что он так жаждет услышать. — Леша, знаешь, сколько мне лет? — он мотнул головой. — Восемьдесят шесть. А знаешь, зачем я тебе об этом рассказываю? — снова молчаливое отрицание. — У меня были мужчины. У нас с этим так же просто, как у вас. Особенно если в тебе нет королевской крови... — она затихла, затем тонкие пальчики приласкали его щеку. Прохладные, нежные. — Леша, если бы меня кто-то предупредил, что мне понравится темный... Я бы рассмеялась. "Этого не может быть", - заверила бы я. И первые пять дней, пока мы шли вместе, я думала: "Хорошо было бы заманить его к нам. Отличный получился бы раб". А после я уже не хотела этого, потому что ты не заслуживаешь такого отношения. И сейчас я рада, что ты остаешься здесь. Знаешь, почему?

— Нет, — выдохнул он.

— Потому что никто бы не позволил мне даже близко подойти к тебе там. А это было бы невыносимо. Видеть тебя, но не разговаривать, не... — она словно оборвала сама себя. Губы, умопомрачительно нежные, отыскали его.

Боже, Боже, где взять силы, чтобы быть сдержанным, не задушить ее в объятиях, не оставить следов, на бледной, чуть светящейся в темноте коже? Его пробивала дрожь, когда он сел на земле, устраивая ее у себя на коленях, баюкая в кольце рук, почти не ощутимо лаская ее шею, оставляя влажный след на плечах.

А потом она дернулась. Он непонимающе отстранился. Распахнутые зрачки в считанные секунды помутнели и закатились. Но прежде чем он с рыком бросился на врага, посмевшего убить его любимую, в шею воткнулось что-то острое, и сознание померкло.

Общение с людьми даром не прошло. Пока из него готовили агента, его многому научили. Например, быть незаметным.

Он предпочитал не рисковать понапрасну. Зная, что полиция на каторге, хотя и не поймала его ни разу, работать умеет, он старался лишний раз из дома не высовываться. Но если возникала необходимость, он мог пройти мимо наряда, и никто не глянул бы на него, даже если за мгновение до этого рассматривали его портрет. Полезная штука. Всегда его выручала.

Вот и сейчас он вошел в полупустой двор Голицыно. Быстро отыскал нужный дом, устроился в тени на скамейке с бутылкой пива, следя за подъездом. Там, на скамейке, дежурил полицейский. Он тоже переоделся в гражданское, но у Лекса на ментов взгляд наметанный. Видно по повадкам, что он собой представляет. Наверняка не человек. Может быть, оборотень.

Леша не собирался прорываться с боем в нужную квартиру. Пока он только посидит и понаблюдает. Вычислит, как часто меняются охранники, куда выходит мальчик. С кем выходит — с мамой или с кем-то из охраны.

Примерно через полчаса, когда пиво уже согрелось, а он выпил хорошо если половину бутылки, из подъезда вышел лохматый тип в кожаной куртке. Скользнул взглядом по парнишке на скамейке, тот сразу подобрался. Начальство. Можно узнать у Информера, кто это такой, но авось не пригодится. Леша тоже покинул наблюдательный пункт. Зашел в ближайший магазин, купил и сразу надел на себя новую футболку, захватил бутылку минералки (пиво выбросил, так и не допив), снова вернулся во двор. Охранник так же сидел на скамье. Солнце зашло за дом. Самое время погулять — он приметил балкон, который, вероятнее всего, принадлежал квартире, куда поселили Олю и Елисея.

Его ожидание было вознаграждено еще через час. Дверь подъезда открылась и на улицу, вяло переставляя ноги, вышел мальчик. Следом за ним — красивая бледная женщина, которая сразу упала на скамью, уронила голову в ладони. Елисей умудрился добраться до песочницы.

"Вот это их плющит..." — Лекс искренно посочувствовал Чистяковым. Пока все убеждало в том, что Информер, как всегда, прав. Ключ — штука убойная, особенно для магов-людей.

Он рассматривал мальчика, который, еле шевеля руками, что-то строил из песка. Неожиданно Елисей через всю площадку взглянул прямо ему в глаза. Леша взгляд не отвел, хотя внутри что-то дрогнуло. Доброжелательно улыбнулся. Мальчик оглянулся на маму и охранника. Позовет на помощь? Никто бы не заметил изменений в Лексе, но теперь он превратился во взведенную пружину. Малейшая опасность — и он испарится. Елисей показывал в его сторону, что-то втолковывая маме. Та кивнула. Вскоре малыш весело мчался к нему.

Что происходит?

Елисей замер возле металлической горки. Снова посмотрел на Лекса, забрался по лестнице. Съехал, не отрывая взгляда от Леши.

Вот оно в чем дело. Мальчик не о подозрительном незнакомце спрашивал. Он отпросился кататься на горку. Туда, где он будет ближе к Лексу. Значит, теперь его шаг...

Он вглядывался в женщину, охранника. Они о чем-то беседовали. И Лекс решился.

Он будто шел мимо горки, но когда поравнялся с Елисеем, мальчик полюбопытствовал, глядя на желтый песок под ногами:

— Вам нужен медальон?

Леша остановился. Снова оценил опасность. Никто не обращал на них внимания. Но надолго ли?

— А ты его отдашь? — он присел на корточки. — Зинаида просила его забрать, раз ты так сильно болеешь из-за него.

Елисей вытащил что-то из кармана и протянул ему сжатый кулак. Как все просто! Лекс раскрыл ладонь. Но тут кулак мальчика задержался.

— Если вы его возьмете, вы умрете, — твердо заявил он.

И снова Лекс не показал, как ухнуло все внутри.

— Не беспокойся, — мягко успокоил он. — Мне, может, пора уже?

Маленькая ладонь разжалась. Невесомая бронзовая кругляшка согрела кожу. Елисей судорожно вдохнул, потер ладонь о шорты и, не оглядываясь, пошел к маме. Когда Елисей ткнулся ей в колени, Лекс уже был в арке.

Совесть

Странное это было ощущение. Зинаида лишилась единственной вещи, которая досталась ей от отца, но при этом испытывала... облегчение. Не только потому, что слежка прекратилась, опасности для жизни она не чувствовала. Словно небо, до этого давившее всей массой на плечи, теперь выгнулось куполом, впуская ее в храм. Храм жизни. Она теперь шла на работу, поглядывая в облака, на душе было светло и радостно.

Черная полоса закончилась. На работе выдали зарплату, и она расплатилась с долгами. Когда сын стал в очередной раз тянуть деньги, откуда-то взялись силы сказать ему "нет". Он, как обычно, начал орать и швыряться посудой, тогда она взяла скалку. Наверно, Богдан заметил в ней решимость, которая бывает только у смертников, потому что заткнулся на полуслове и отступил. Зина знала, что это еще не конец, она не выиграла войну, но победа в одной битве одержана. Появилась надежда, что и дальше все получится.

Эйфория длилась дня три. А потом через радость и легкость стал точить Зину маленький червячок. Она нещадно давила его, но он снова выползал на поверхность и беспокоил, не давал в полной мере насладиться жизнью. Этот червячок грыз: "Тебе хорошо, а что там с Елисеем? Что если теперь охота началась за ним? Что если его украли, убили?" Если бы она не струсила, встретилась с его родителями, ей было бы спокойнее. Но сейчас уговоры: "Что с ним случится? Не будут же из-за такого пустяка причинять вред ребенку?" — нисколько не помогали. Наоборот, громче звучало в ней другое: "Пустяк — не пустяк, но тебя-то чуть не убили из-за медальона. Теперь-то понятно, что именно в нем была проблема. Избавилась — и сразу перестали преследовать..."

Сегодня она закончила левую работу. Получила деньги и коробку конфет — заказчик выразил так благодарность. Можно уйти домой вовремя и отпраздновать с Богданом: дать ему немного денег, выпить вместе чаю.

Зина сдала ключ на вахте, но подойдя к проезжей части, не остановилась, чтобы подождать маршрутку, а метнулась через дорогу, не дожидаясь светофора. Очень боялась передумать. Надо срочно разобраться с этой тревогой. Если у Чистяковых все хорошо, значит, она может дальше радоваться жизни и ни о чем не переживать. А если... Нет, у них точно все хорошо. Не может быть, чтобы ее удача досталась такой дорогой ценой...

На этот раз возле дома на Казахской никто не гулял — жарко, наверно. Сейчас становится немного прохладней только после девяти вечера, когда заходит солнце. Зинаида постояла немного, нашла глазами окна квартиры, из которой мама Елисея следила за сыном, когда он играл на улице... Сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и набрала цифры на домофоне. Шестнадцатая квартира.

Ответили почти сразу: приятный мужской голос.

— Да?

— Здравствуйте, я бы хотела поговорить с Ольгой Едовкимовной или Григорием Леонидовичем... — она открыла рот, чтобы объяснить, как она здесь очутилась, но ее пригласили:

— Проходите, — и домофон запиликал, показывая, что путь открыт.

По лестнице ей навстречу спускался красавец-брюнет. Она залюбовалась незнакомцем. Ей нравились красивые мужчины, как нравились картины Микеланджело и Версаль. Зина знала себе цену, поэтому не пережила несчастной любви. Но сейчас ей на самом деле показалось, что красавчик глянул на нее заинтересованно. Она посмеялась над собой. Верно дело в том, что другая жизнь началась, раз уж ее заметили.

В шестнадцатой квартире ее ждали. Не успела она позвонить, как дверь открылась и мужчина, напомнивший ей старый комод: такой он был низенький и крепкий, пригласил ее войти. Это и есть Григорий Чистяков? Зинаида нерешительно ступила за порог, помялась.

— Простите, я ненадолго. Я только хотела...

— Проходите, проходите, не стойте в дверях, — крепыш даже слушать ее не захотел. — Выпьем чаю, и вы все расскажете.

— Нет, вы знаете... Мне неудобно, да и домой надо, — запротестовала Зина.

Тут дверь за ее спиной открылась, и давешний красавчик шагнул в коридор, оттесняя ее дальше в комнату.

— Одна, — заявил он.

"Это обо мне! — догадалась Зина, и колени разом ослабели. — Что им надо? Кто они такие?"

— Тише, тише, — ласково пожурил крепыш. — Что это вы так напугались? Проходите, побеседуем. Меня зовут Тарас. Это, — он показал ей за спину, — Матвей. Мы из полиции, — он предъявил корочку.

Зину качнуло, так что она толком не разглядела, что было написано в документе. Так она и знала! Значит, с мальчиком что-то случилось, и она теперь виновата во всем. Ходила, радовалась!

— Проходите, не разувайтесь, — брюнет взял ее под локоть и повел внутрь.

На кухню, как вскоре выяснилось. Они что, будут пить чай? Может, все не так страшно?

Но Тарас сел напротив нее, подвинул к себе листок и приготовился записывать. Матвей встал за ее спиной в проеме двери, будто на случай, если она попробует сбежать.

— Фамилия, имя, отчество, — ровно, точно выполняя самую обычную нудную процедуру, потребовал крепыш.

Хотя что это она? Для него это и вправду обычная нудная обязанность. Это ее самые простые вопросы пугали до трясучки.

— А вы что, меня допрашиваете? — она собрала все мужество, чтобы произнести эту фразу уверенно. Нельзя показывать, как сильно она боится. Надо чтобы они испугались: она не какая-то неграмотная уборщица, она знает свои права. Она добавила металла: — А в качестве кого меня допрашивают, позвольте спросить? Свидетель? Подозреваемая? Что вообще произошло? — и финальный аккорд, который звучит, кажется, в каждом детективе: — Я буду давать показания только в присутствии моего адвоката.

И ее оборвали так, как могли оборвать только в России.

— Послушайте... — Тарас остался таким же ласковым, но сквозило что-то зловещее в этой доброжелательности. — Вы не понимаете, в какую историю влипли, поэтому я рекомендую вам не ссориться с нами, а добросовестно сообщить все, что нас интересует. Потому что пока мы не выясним то, что нужно, вы будете находиться под стражей. Без адвоката, без права на звонок. Неограниченное количество времени. Никто вас отсюда не вытащит, даже если ваш папа — президент России. Это ясно? — Зинаида слабо подтвердила. — Отлично. Тогда начнем снова. Фамилия, имя, отчество, дата рождения...

...Ее допрашивали примерно час. То сурово, то ласково — угощая чаем с печеньями. Перед глазами возникала коробка конфет, лежащая в пакете, — он стоял тут же, рядом. Конфеты там, наверно, расплавились. Хотя нет, вряд ли — работает кондиционер. Настроение сменилось несколько раз. Сначала паника. Потом покой — вопросы ей задавали совсем нестрашные и, казалось, вот-вот и ее поблагодарят и отпустят. Затем появлялось беспокойство: что все-таки случилось? Неужели мальчик погиб? Несколько раз она порывалась угостить оперов конфетами — Зина определила, что это они, но каждый раз себя сдерживала: вдруг решат, что она хочет их отравить? Если отпустят, тогда лучше с Богданом их съесть. Она уже сто лет не ела шоколад...

Надежда уйти домой угасла, когда Тарас поменялся местами с красавчиком. Теперь ее допрашивал Матвей. Вроде бы те же вопросы, но заданные иначе. Зину определенно пытались поймать на лжи. Но зачем ей лгать? Хоть бы сказали, что произошло.

После второго допроса солнце уже зашло, хотя было по-летнему светло. Ее будто пропустили через мясорубку.

— Можно я пойду домой? — уныло спросила она брюнета.

Матвей покачал головой. Твердо, не испытывая малейшей жалости. Тарас за ее спиной вышел в другую комнату, позвонил кому-то. Зина старательно прислушивалась к диалогу, но расслышала только "Регина Юрьевна" и несколько раз повторенное "хорошо".

Крепыш вернулся.

— Сейчас прибудет наряд, — это бросили поверх нее, словно Зинаиды это не касалось.

Наряд для нее? Они ее что, за террористку принимают?

— Зинаида Власовна, — обратился к ней Матвей, и она едва не поправила его: "Радимовна". С семнадцати лет она представлялась так, хотя в паспорте так и осталось имя другого человека. — Сейчас вы поедете с нами. Денька два-три вам придется пожить у нас для выяснения всех обстоятельств. Никаких проблем не будет?

— Разрешите хотя бы позвонить сыну, — чуть не плача попросила она. — Чтобы он не волновался...

— К сожалению, не положено... — сожалеет он, как же! — Дайте мне ваш сотовый телефон.

Ей хотелось закричать: "Нет! Не отдам, вы не имеете права!" Но было опять что-то такое жесткое во взгляде брюнета, и она поняла: сопротивляться бесполезно. Только еще больше унизят, когда обыщут. Как нарочно, стоило отдать телефон, он зазвонил. Зина привстала, чтобы увидеть экран, но Матвей сам осведомился:

— Богдан — это ваш сын?

— Да, — обессилено пролепетала она.

Тогда красавчик выключил телефон. Совсем. И до Зины дошло, что сегодня она может исчезнуть навсегда и никто никогда не узнает, как это произошло.

Зацепка

Регина сидела в кабинете, безуспешно разрабатывая очередную версию, когда раздался звонок Тараса. Повесив трубку, она от волнения вскочила из-за стола и прошлась по кабинету. Неужели дело сдвинулось с мертвой точки? И... неужели она оказалась права? Все дело в артефакте, только очень хитром, таком, что слабенький маг Захар его не обнаружил. Впрочем, и маги посильнее — свекор и свекровь Ольги — тоже спасовали. Получается, чем сильнее маг, тем сильнее он болеет вблизи этой штуковины.

Сразу после разговора с опером Регина позвонила Чистяковым. Часы показывали почти десять вечера, вроде бы не поздно для визита, а чем скорее они с этим разберутся, тем лучше.

— Оля, здравствуй, — затараторила она по привычке, точно собеседница могла вот-вот положить трубку и надо было заинтересовать ее беседой. — Извини за поздний звонок, но открылись новые сведения по вашему делу. Как вы себя чувствуете? Мне можно к вам сейчас подъехать?

— Чувствуем себя отлично! — бодро откликнулась Оля. — Елисей бесится, три раза поел и еще собирается. Так что можешь приезжать, вместе поужинаем.

— Хорошо, — немного растерялась Нарутова. — Я буду в течение часа.

Положила трубку. Они ошиблись? Эта женщина, Ягишева, и ее медальон ни при чем? Опять новую версию искать?

Регина дождалась Тараса, тот положил перед ней несколько листков.

— Вот, Регина Юрьевна. Это рисунок. Обратите внимание на надпись по медальону. Похожа на латынь, но не латынь. Может, тетка напутала что-нибудь, но вроде божилась, что каждую зазубрину на нем знает, потому как память об отце. Но, если честно, не очень я ей доверяю. Она, конечно, грамотная, но не так чтобы слишком. Наверняка попыталась прочесть, не смогла и уже не обращала внимания на эти загогулины. Так что зазубрины, может, и помнит, а вот с буквами напутать может.

— Ладно, спрошу у Елисея. Только ему резко похорошело, так что, возможно, мы опять ошибаемся.

— А если наоборот? Арестовываем Ягишеву — и мальчик идет на поправку. Связь налицо.

— Зачем она тогда вообще пришла к Чистяковым? Сидела бы и не высовывалась.

— Совесть замучила? — предположил Тарас, складывая руки на груди. — Она не похожа на рецидивистку.

— А вообще какое у тебя впечатление от нее осталось?

— Замученная жизнью баба, неожиданно попавшая в переплет. Но это может быть только впечатление. Сама знаешь — Захара с нами не было. Если она владеет магией хоть на примитивном уровне, могла и мозги запудрить нам с Матвеем. А может, и хорошая актриса, кто знает? В общем, я задержал ее до выяснения. Отдал под опеку Бажену Зингеру.

Регина одобрила.

— Что у тебя еще?

— Вот, — он сунул ей другие листки. — Я здесь выделил для тебя самое главное. Ну чтобы сверила с тем, что Елисей скажет.

— Спасибо, Тарас. Иди домой. Жена, наверно, заждалась. А я к Ольге быстро заскочу.

— Вы там тоже не задерживайтесь, Регина Юрьевна.

Нарутова осадила опера тяжелым взглядом.

— Да не думайте, я вам не указываю, — усмехнулся он. — Чистяковых пожалейте. Они не привыкли ночи напролет работать.

— Не волнуйся, — гримасу следователя тоже при желании можно было принять за усмешку. — Я стерва, но не до такой же степени.

Пока она добралась до Голицына, у Ольги ничего не изменилось. Ей открыла счастливая смеющаяся женщина. Лишь где-то на дне голубых глаз плескалось смятение да темные круги не пропали.

— Проходи, Регина, — она отступила в сторону.

Пока Нарутова разувалась, в коридор выскочил Елисей в пижаме:

— Тетя Регина, здравствуйте! А вы чай пить будете? Мама тортик купила. А можно еще бутерброды сделать.

— Марш в постель, без тебя разберемся, — Оля даже не притворялась строгой, и мальчишка тут же заканючил:

— Маааам, ну пожааааалуйста! Ну я належался за эти дни!

Регина поспешила вступиться.

— Да, если можно, пусть он останется. Тем более он выздоровел. Дело в том, что надо пообщаться именно с ним.

Радость Елисея испарилась. Он тут же насторожился, превратившись в нахохлившегося птенца. Но Оля этого не заметила.

— Надо так надо. Пойдемте пить чай.

На кухне Елисей сел на табуретку, рассматривая тапки, ладони положил на колени.

— Ты чего, малыш? — Регина попыталась поймать его взгляд, но не удалось.

— Вы же хотели узнать о чем-то. Спрашивайте, — он поджал губы.

Оля, суетившаяся у плиты, теперь тоже почувствовала неладное, все бросила, села рядом.

— Елисей, ты знаешь такую женщину — Зинаиду Ягишеву? — начала Регина.

— Да, — без тени сомнения подтвердил он.

— Расскажи, как ты с ней познакомился?

— Она написала мне по Интернету. На мою страничку Вконтакте.

Елисей рассказывал глухо, не поднимая головы, Регина поглядывала в записи, сверяя с показаниями задержанной. Пока все сходилось. Когда речь зашла о медальоне, Нарутова попросила:

— Покажи мне этот медальон, пожалуйста.

Елисей совсем сник, сжался в комочек.

— Его нет.

— А куда он делся? — удивилась Регина.

— Я его отдал. Парень приходил. Сказал, что он от тети Зины. И я отдал.

— Когда? — почти одновременно воскликнули Оля и следователь.

— Вечером, когда мы гуляли, — он вскинулся, заспешил, оправдываясь: — Но я честно ему сказал, что если он возьмет медальон, то умрет. Я его предупредил. А он сказал, что, может, ему пора уже. Он умер, да? — глаза его наполнились слезами.

— Погоди-погоди, Елисей, — что Регине тяжело было видеть при всей ее черствости, так это детские слезы. — Никто не умер. Пока. Ты можешь подробно описать, что за парень был, сколько лет примерно, во что был одет, его точные слова?

Выслушав сбивчивые объяснения мальчишки, Регина поняла только одно: не случайно таких маленьких особо не допрашивают. По показаниям ребенка фоторобот не составишь, да и вообще информация очень расплывчатая. А если вспомнить, как они любят фантазировать, и при этом часто не отделяют фантазию от вымысла... Так что у них есть, конечно, шанс, что медальон забрал сын Зинаиды, но очень маленький.

— Елисей, а ты вот говоришь, что в первый раз тетя Зина написала тебе со странички своего сына. Там его фотография была?

— Да, — мальчик постепенно успокаивался. — Его Богдан зовут.

— Это не он забрал медальон?

— Нет. Он был побольше.

— Ростом или возрастом постарше?

— И так, и так. У этого волосы были короткие и как будто седые.

— Что? — не выдержала Регина.

— Вы его знаете, да? — встрепенулся Елисей.

— Кажется, знаю, — медленно произнесла Регина, а в голове билось: "Лекс, конечно, это Лекс". Она снова обратила внимание на Елисея. — И как только ты отдал его, тебе сразу стало легче?

— Не только мне. И маме тоже. Мы сразу выздоровели. Но я знал, что мы от него болеем, только не знал, что с ним делать. Я не хотел никому вредить. А когда этого парня увидел, то сразу догадался, что ему нужен этот медальон. Что он не случайно здесь, а за ним специально пришел.

— А почему мне не отдал или дяде Борису?

— Потому что это нечестно, — уверенно заявил малыш. — Вы же не знали, что это. Зачем вам несчастья от него. Я согласился взять. Я ждал того, кто знает о нем, и тоже согласится взять. А когда отдавал, сразу увидел, что он умрет. Но я честно предупредил его. Тетя Зина меня не предупредила, а я предупредил. А он сказал, что, может, пора, — еще раз повторил он.

— Ладно, ты никому не отдал, потому что боялся навредить, — не выдержала Оля. — Но ты ведь мог хотя бы показать этот медальон. Мы же с ног сбились, искали. Почему ты даже мне ничего не рассказал?

— Не знаю, — мальчик сник.

Вот это "не знаю" слышалось из уст обоих Чистяковых с самого начала расследования. Прямо помутнение рассудка какое-то. Нет, этот медальон обладает воистину чудовищной силой.

Регина достала рисунок, который набросала Зинаида, — у нее талант к рисованию, вон как здорово получилось — показала Елисею.

— Вот, посмотри. Все точно нарисовано? Ты не помнишь надпись, которая там была?

Мальчик внимательно рассмотрел рисунок, потом подтвердил:

— Да, все правильно. Надпись я совсем не помню. У меня сначала была мысль перерисовать, но я болел сильно, — виновато завершил он.

Регине ничего не оставалось, как попрощаться. С одной стороны, работать станет легче, хоть не будет дамокловым мечом висеть над ними смерть ребенка и милой женщины. С ними теперь определенно все будет в порядке. С другой стороны, потеряна очередная ниточка. Где теперь искать этот медальон?

Казалось бы, дался ей этот артефакт. Ей убийцу Ефима искать надо. Только она знала, что эти события завязаны в один узел. Зинаиду начинают преследовать, она пугается, вспоминает о предупреждении "отца", в порыве отдает медальон Елисею. Теперь уже несчастья обрушиваются на Чистяковых, и если болезнь — явно влияние медальона, то ночные кошмары — дело рук кого-то другого. Нападавший рассчитывал, что в полубессознательном состоянии Оля откроет ему дверь, — иначе в дом мага не проникнешь. А уж попав внутрь, они бы забрали артефакт. Значит, дело в нем? А Ефима убили за то, что он нарушил их планы, вылечил мальчика? Если бы Елисей умер, это бы здорово облегчило преступникам задачу, ведь в день похорон входную дверь вообще не закрывают, а по лету хоронить стали бы быстро.

Так что если она найдет медальон, найдет и убийцу. Завтра надо выспросить у Ягишевой подробное описание всех ее преследователей. И Фролову надо обо всем доложить. Как бы их дела в ближайшее время не объединили. Или они найдут Лекса, когда сбудется пророчество мальчика, — найдут еще один труп?

Тьфу-тьфу-тьфу — Регина мысленно сплюнула. Надо расспросить Царевского. Может, он что-то сумел выудить из тела Ефима? Что-то ценное, подсказку какую-нибудь. Подсказка бы сейчас не помешала.

И о медальоне бы разузнать. Только вот где? Артефакты такой убойной силы обычно принадлежали зигорра. А где у них специалисты по зигорра? Нет таковых. Есть что-то вроде энциклопедии, только не раз Регина убеждалась, насколько противоречивые и неточные сведения там собраны. Правило "Встретил? Убей!" сыграло с ними нехорошую шутку. Но зигорра — они такие. Их допрашивать себе дороже. Вот и приходится слухами пробавляться. Как бы ни пришлось "тяжелую артиллерию" из Москвы вызывать. Регина опять мысленно поплевала, но в глубине души мрачно подумала, что ее предсказания сбываются с завидным постоянством. Как нарисует в воображении что-то плохое — вот оно, получите и распишитесь. Так что наверняка придется и москвичей принимать, и труп еще один найти. Хорошо если один.

Регина разозлилась на себя за мрачное пророчество и сосредоточилась на плане ближайших мероприятий.

Генеральная репетиция

Вот и окончились деньки безмятежного отдыха, чтения умных книжек и брачных танцев с Олесей. Лекс этому очень радовался. Павел, кажется, тоже. Они снова собрались вместе: Лекс, Павел и трое его друзей. И опять Леша размышлял: на кой черт сдались ему эти люди? В одиночку, пожалуй, было бы спокойнее. Но Сева проявил категоричность не только в том, чтобы взять их с собой. После удачного дела, обязательно надо вернуться в этот дом. Сюда же приедет Пихлер. Лекс отдаст артефакт, Сева — обещанные деньги, и все разойдутся по-хорошему.

На мгновение вспыхнуло: взять деньги за ключ и свалить. Пусть сами разбираются с артефактом. Но желание растаяло, едва появившись. Утром он съездил за необходимым снаряжением и с десяти часов натаскивал подневольных напарников.

— Дом стоит в благополучном районе, поэтому видеокамеры есть и на улице, — он объяснял все до мелочей. — Надо, чтобы нас они не зафиксировали. Запоминайте картинку, расположение и дорогу, по которой нам предстоит пройти, — Лекс сначала нажал клавишу, чтобы видеокамеры на экране ноута замигали красным, испуская пульсирующие оранжевые лучи, показывающие зону захвата камер. Затем мышкой провел так, чтобы обойти все лучи. — Запомнили? Попробуйте.

Он выключил мигающие камеры, зато настроил звук. Теперь, если курсор входил в зону невидимых лучей, раздавался противный писк.

У Павла получилось нащупать правильный путь со второго раза. У остальных вышло похуже, но и они справились, чем чрезвычайно гордились. Только когда Лекс поймал взгляд Токаря, он прочел в его глазах то же недоверие. Павел умен, он понимает, что мышкой по экрану — это одно, а ножками по асфальту — совсем другое. Нужны тренировки на местности, а их устраивать нельзя. Создать такую "полосу препятствий" в натуральную величину — нужно много денег и времени. Шкурка выделки не стоит. Тренироваться на месте — примелькаться на камерах.

— Важно, — продолжил Лекс. — Если вы не уверены, что идете правильно, прячьте от камер лицо, но так, чтобы это не показалось подозрительным.

Этому он научил их быстро. Теперь совесть была абсолютно чиста. Он со своей стороны сделал все, чтобы эти ребятки не засветились в полиции.

— В два ночи мы должны оказаться на позиции. Я буду здесь, — он снова ткнул мышкой в картинку. Вы — здесь. В доме три ступени охраны: камеры внешнего наблюдения, за которыми круглосуточно следит человек за пультом. Охранники — здесь и здесь. Есть собаки. Я беру на себя собак — вы охранников. Вот оружие, — он раздал пистолеты. Даже Павел не удержался и стал рассматривать необычную конструкцию. Не дожидаясь вопросов, Леша пояснил: — Стреляет бесшумно, усыпляет мгновенно. Лучше целиться по открытым частям тела, — он с сомнением оглядел троих парней. Сева уверял, что они отличные стрелки, но теперь разве проверишь? — Задача у нас непростая: добраться до пульта прежде, чем наблюдатель что-нибудь заподозрит и вызовет ментов. Если с этим справимся — дальше уже мелочи. У охранников берем рацию, чтобы могли переговариваться между собой. На первом этаже, вот тут, — он снова шевельнул курсором на экране, — хозяин устроил нечто вроде музея. Круглая комната, где в стеклянных шкафах расставлены экспонаты. Вещь, которая нам нужна, находится там. Туда ведет дверь, но это чуть ли не банковский сейф, быстро ее не вскрыть. Хозяин и охранников искушать не хочет. Справа лестница на второй этаж. Она выводит на балкон. Он примерно в четырех метрах над "музеем", идет по кругу вдоль стены и слева заканчивается у спальни хозяина, а справа — у гостевых комнат. На данный момент гостевые пусты. В спальне — старик Юсифов. Жена у него умерла, а любовниц он домой не приглашает. Балкон не охраняется — мало ли, вдруг хозяину приспичит выйти посреди ночи. Но у перил балкона и над "музеем" — лазерная сигнализация. Как только окажемся наверху, один занимает позицию у спальни — на всякий случай, — он помолчал, потом определил: — Ты, Шмат. Павел — у лестницы, другие на расстоянии двух метров по периметру. К перилам не подходить. В два пятнадцать мы должны быть на балконе. В два двадцать — покинуть дом. Рации возвращаем охранникам. Все ясно?

— Нет, — возразил Павел. — Как ты обойдешь сигнализацию.

— Увидишь, — пожал плечами Лекс. — Еще вопросы?

Вопросов не было. Тем не менее Лекс мучил их до обеда, а после обеда взялся за них снова. Пусть они никогда не станут друзьями, но и оставлять их на произвол судьбы он не собирается. Не любил без надобности отягощать совесть. В Токаре мелькнуло нечто отдаленно напоминающее уважение.

В шесть часов они поужинали, и Лекс отпустил всех отсыпаться. Из дома они выдвигались в час ночи.

За весь день они несколько раз сталкивались с Олесей, и каждый раз Леша старательно делал вид, будто не замечает ее вопросительного взгляда. Но теперь, когда дом затих, настало время все прояснить.

Впервые Лекс спустился вниз специально для того, чтобы отыскать девушку. Замер возле ее комнаты, но пальцы не постучали по двери — она распахнулась.

Леся быстро окинула его взглядом, затем беззвучно пригласила:

— Заходи, — и отступила с дороги. В соседней комнате спал Павел, она боялась его разбудить.

Леша вошел и остановился у порога.

— Хочешь что-то спросить? — начал он без предисловий.

— Вы собираетесь сделать что-то плохое? — во взгляде упрямство и напор.

Лекс подыскивал ответ. Затем промолвил:

— В этом мире все не так однозначно. С точки зрения закона — да.

— Зачем?

— Узнай об этом у брата.

— Он не ответит.

— Я тем более.

— Хорошо, — она подошла ближе. — Тогда скажи, зачем ты это делаешь?

— Потому что это единственное, что скрашивает мою жизнь, — без запинки отрапортовал он. Лекс предполагал, что она поинтересуется чем-то подобным.

— Но ведь можно как-то иначе... — попыталась спорить Олеся.

— Нет. Мне — нет. Твоему брату, наверно, можно. Пока. Только он не захочет. Что еще?

— Это опасно? — чуть слышно прошептала она.

— Нет, — так же твердо заверил Лекс. — Абсолютно безопасно.

Губы дрогнули — Олеся хотела пожелать удачи, но не смогла себя пересилить. Все в этой хорошей девочке бунтовало против преступления. Но при этом она хотела, чтобы обошлось без неприятностей, чтобы никого не поймали, не ранили.

Лекс кивнул в знак того, что прекрасно ее понял, и выскользнул из комнаты. Ему тоже надо выспаться перед делом.

Он лежал на кровати, изучая потолок. "Это опасно?" Нет. Конечно, нет, глупенькая. Уж он-то точно знает, что такое "опасно". Опасно — это когда вынужден рисковать не только собой, но и любимой. Опасно тем, что после этого можешь оказаться в кутузке связанный ремнями, а из соседней камеры будут раздаваться ее крики. И ты готов будешь сделать все что угодно, чтобы ее оставили в покое: предать, ограбить, убить. Только никто не предложит такую сделку...

А когда ты идешь один — это совершенно безопасное мероприятие. Все пройдет успешно. Как всегда.

Кулак ударил в ухо с такой силой, что стул покачнулся и стал заваливаться вправо. Упасть ему не дали — встречный удар вернул устойчивость. Но ненадолго — опять в глаза летел кулак, и Леша как-то отстраненно определил: нос сломают.

Потом он валялся на полу, уже ничего толком не ощущая и не соображая, а его метелили сапогами, не выбирая особенно, куда бить: в грудь, в спину, в лицо. Ругару вообще очень удобно избивать, они крепкие. Больно будет, а зашибить насмерть очень сложно. Практически невозможно. Его даже от стула отвязали, чтобы ничто не мешало следователям душу отвести. Но через это мельтешение и встряску, боль, вкус крови, он радовался. Радовался! Потому что ее криков больше не было слышно, а менты не представляли, что самое ужасное в его жизни, было сидеть напротив следователя, внимать вопросам, но не понимать ни слова, потому что в ушах только ее крик. Что они с ней делают? Тоже пинают сапогами? Щупают вонючими пальцами? Насилуют? Пытают, загоняя иглы под ногти? Он сам не знал, как остался в рассудке, воображая это. Так что ярость следователей он вполне мог потерпеть. Что такого страшного - сломанный нос и пара ребер. Завтра все будет на месте и криво не срастется. Не в первый раз его допрашивали в ментовке.

Кажется, он потерял сознание. Очнулся, когда на него вылили ведро воды. Коротко взвыл, когда схватили то ли за вывихнутую, то ли за сломанную руку, усаживая на стул. Снова связали ремнями. Ремни — это даже хорошо. А то он, пожалуй, опять бы свалился. Голова отяжелела, будто в нее залили свинец. Следователь, поплескался в рукомойнике после экзекуции, снова устроился перед ним. Очень хотелось взглянуть на мучителя, но шея не слушалась.

Ему помогли: взяли за волосы, потянули назад, заставляя подбородок вздернуться. Видел он все равно паршиво — оба глаза почти заплыли.

— Слушай, парень, — в пелене кровавого тумана, он различал только движения: следак вытащил сигарету, прикурил, с наслаждением затянулся и выдохнул дым в Лешу. — Я убедился, что по большому счету ты ни в чем не виноват, — "Добрый следователь", — машинально отмечает про себя он. То ли из-за спешки, то ли из-за нехватки кадров менты, что работали с ним, не разделили между собой роли "доброго" и "злого". Оба попеременно надевали и ту и другую маску. Намашутся кулаками и ногами, сядут на стульчик, и вроде как добрые. Отдохнут — и снова пытки. Сейчас вещал "добряк": — Эльфийская магия - убойная штука. Я на себе это испытал. Мы ведь уже добыли твое личное дело. Добрый, отзывчивый, честный... Именно таких они и ловят. Потому что ты более восприимчив к их воздействию. И у меня, знаешь, внутри прямо раздвоение личности. Половина меня зубами бы тебя разорвала, — "И клыками немножко, — добавил про себя Леша, — оборотень все-таки". Убил бы, не сомневаясь, за то что наших пять человек положил. За то что вот так запросто предал родину. Предал тех, кто кровь проливал за то, чтобы ты там, в тылу, крепко спал и сытно ел. А вторая половина меня вопит: "Да он дурак! Он же не понимал, что делал. Пожалел девчушку, которую злые дядьки обижали". Ну скажи, прав я или нет?

"Х... тебе. Скажи! Не хрена было по морде бить. И язык распух так, что не шевельнешь..."

— Ты знаешь, сколько ей лет?

"Знаю!" — откликнулся Леша про себя, но следователь резко возразил вслух:

— Ни хрена ты не знаешь. Ей больше двухсот. И полное имя ее — Лаэртель Незаконнорожденная. Папашка ее, вишь ты, король эльфов. И загулял, когда состоял в браке со своей светлой супругой, чтоб ее черти затрахали до смерти. Родись Лаэртель мальчиком, хрен бы кто ей дал хоть год прожить. А девочку ничего, оставили. И сразу стали готовить к особой миссии: попасть на территорию врага — нашу с тобой родину то есть, — и вынести отсюда магический артефакт, который они зовут "камень жизни". Попадет он к ним - и все, хана. Эльфы затопчут нас, как слоны муравьев. Потому что этот камень в считанные мгновения исцелит у них любого раненого. Даже умирающего. Чуешь? — он поднялся, прошелся перед арестованным взад-вперед. - Они нас смогут ранить и убивать, а мы их — нет. Тут реально всеобщей демобилизацией пахнет. Чтобы уж раз не оружием, так хоть трупами их закидали. Ты этого хочешь для своей семьи? Хочешь? — он склонился к Леше, разглядывая его зрачки.

Тут же снова выпрямился, уставился в окно.

— Вот такая хренотень. Поэтому развиться в нормальную женщину ей не дали. Они же там насилуют природу как хотят, кого хочешь вылепят, хоть из девочки мальчика. Если бы ты хоть раз увидел наших, что к ним в плен угораздило попасть, ты бы убедился, что это не преувеличение и не пропаганда. Они после подобных опытов сами на мины шагают, потому что лучше смерть, чем жизнь таким уё...м. Так вот из нее создали, так сказать, неубиваемого солдата. Настоящего берсерка. Ты ж историю хорошо знаешь. Помнишь, кто такие берсерки? Телом она девочка невинная, так что сердце от жалости разрывается: ну как же такую крошку ударить? Как же ей не помочь? Но внутри боевая машина: идет днем и ночью, дерется, плывет, бежит, не требует дозаправки — бишь это без еды и питья. Мы ее много лет разрабатывали. Эльфы — они дураки. Они не догадываются, на что способна ненависть. Они не подозревают, что творится внутри наших, когда их уродуют. Так что весточки с той стороны мы регулярно получаем, и появление этой девчушки незамеченным не прошло. Но нам надо было не просто ее взять, а камень захватить, который она своим тащит. Поэтому едва ты покинул Омутово, наш человек среди диссидентов сразу сообщил о тебе. И мы вас вели аккуратненько. Но у границы уже дошло, что провела нас девка где-то. Неясно только где и когда, — он снова сел на стул, вгляделся в Лешу. — У тебя сейчас есть шанс отмыться. Не только себе помочь, всей своей семье, которая может отправиться на фронт по твоей дурости. — Скажи нам: где камень? Скажи, и мы сразу тебя отпустим. И больно не будет.

"Что если они ее убили? — внезапно накрывает его липкой волной паники. — Что если поэтому они со мной так обстоятельно разговаривают? Потому что я их последняя надежда. Потому что ее нет..."

Он закрывает глаза, чтобы следователь не заметил в них ужаса. Как узнать? Черт подери, как узнать, что с ней?

— В камеру его, — звучит над ним усталый голос. — Пусть посидит, подумает.

Милый дом

Привязалась откуда-то песня. Вернее не песня, а одна строчка: "Дом, милый дом". Сколько она не была здесь? Боже мой, два с половиной дня не была, а кажется, вечность прошла. А Елисей болел четыре дня. А Гриша не звонил пять дней.

Она еще не вышла на работу, надо немного прийти в себя. Поэтому в подготовительный класс, Оля водила сына сама. Сидела на лавочке в тени, ожидая, когда занятия закончатся. Сейчас они возвращались домой. "Пять дней!" — снова охнула она.

Набежали слезы. Усилием воли Оля стиснула зубы и проглотила ком в горле. Она поплачет, но не сейчас. Чуть позже. Когда сын намается и уснет. Тогда она пойдет на кухню и поплачет. Ребенок не должен видеть слабости матери. Ведь для него мама и папа сродни богам. Они не должны ошибаться. Не должны плакать. Они все знают, все умеют, самые сильные, всегда придут на помощь и защитят от любых бед. Только вот с таким пониманием ребенок вырастет радостным и счастливым.

А если родителям приходится развестись?

Оля гнала от себя панику. Она не хотела развода. Не хотела даже думать о разводе. Не хотела верить, что Гриша ее бросит. Но с каждым прожитым днем страхи все настойчивей возвращались. С утра она уговаривала себя: "Он переживал за сына, поэтому и не разговаривал со мной. Но сегодня обязательно позвонит..." Но Гриша будто забыл о ее существовании.

Конечно, он не уйдет от нее без объяснений. Сначала придет свекровь. А может, и свекор для поддержки. Они скажут что-то вроде: "Оленька, Елисейке пока надо пожить у нас". Потом вернется Гриша из Москвы. Он будет собранным, усталым и решительным. Он скажет: "Прости, Оля. Мне было очень хорошо с тобой. И если бы не эта досадная случайность, и дальше бы было так же. Но... случилось то, что случилось. Я не могу купить квартиру без денег, которые мы накопили вместе. Нам теперь все придется делить. Поэтому Елисей пока поживет у моей мамы, а я поработаю еще в Москве. Наверно, так будет лучше. Малыш постепенно привыкнет, что жизнь изменилась необратимо..." А она скажет: "Не буду я ничего делить. Бери деньги и покупай квартиру. У ребенка должен быть и отец, и мать. Он же ни в чем не виноват. Ты ведь позволишь мне видеться с ним?" А он скажет... Что ответит Гриша она не представляла. Ей страшно было предположить, что он запретит встречаться с Елисеем. А если не запретит, тогда зачем разводиться? Ведь она тоже ни в чем не виновата! Что она сделала?

Елисей, до этого радостно подпрыгивавший рядом, теперь притих, вложил ладошку в ее руку и искоса поглядывал, словно пытаясь угадать, что ее тревожит. Потом загородил дорогу, обнял ее колени и пролепетал, всхлипывая:

— Мамулечка, прости меня, пожалуйста!

— За что, солнышко? — Оля остановилась, присела, чтобы взглянуть ему в глаза, но он упорно бодал головой ее плечо, крепко обнимая за шею. — Что случилось, родной?

— Ну за то, что я взял этот медальон. Я никогда у чужих брать ничего не буду. Прости меня, пожалуйста. Не сердись.

— Я вовсе не сержусь, — уверяла она, отдирая его от себя, целуя его щеки, лоб, веки. — С чего ты взял? Это и со мной вполне могло случиться. Правда. Это с каждым могло случиться, никто в этом не виноват!

Елисей оттаивал, слезы высыхали.

— А почему тогда ты грустная? — спросил он подозрительно.

"Вот дурочка! Нельзя же ребенку свою тоску показывать..."

— Я не грустная. Я усталая. Вот сейчас придем домой, и все пройдет.

— А давай ты ляжешь спать, а я тихонько книжку почитаю? — предложил он. — А затем ты отдохнешь, и мы пойдем гулять. Давай?

— Я все равно не усну, — улыбнулась Ольга. — Так что давай зайдем в магазин, купим что-нибудь вкусненькое, пообедаем, а после гулять. Ладно?

— Ладно!

Малыш снова радостно прыгал вокруг нее. Она смеялась.

Нет, Гриша не отберет у нее сына. Вернее, это неправильно, если отберет. У ребенка должны быть и отец, и мать. И она не заслужила такого жестокого наказания. "А что если с Региной посоветоваться? — посетила ее неожиданная мысль. — Она занята сейчас сильно, но, может, посоветует хоть что-то. Она женщина. И... человек". Ободренная этой идеей, Ольга прибавила шаг, так что теперь Елисею пришлось ее догонять. Но ему это понравилось. Давненько они не играли в догонялки! А Оля, смеясь, щекотала его, если ловила, и снова себя ругала: "Почему это я сдалась без боя? Нет, я буду бороться за тебя малыш. Никто тебя не отнимет!"

Баггейн

Регина снова просматривала протокол допроса Зинаиды Ягишевой. Она читала его вчера перед сном, утром первым делом посетила женщину и еще раз с ней побеседовала, затем снова взялась перечитывать.

Дурацкое ощущение, что в материалах дела находится что-то очевидное, но она никак это не разглядит, не давало покоя. Голова начала болеть. Она взлохматила волосы, потом снова их пригладила кое-как. Встала, налила воды в стакан. Стоя у окна, смаковала воду, как вино.

Надо отвлечься. Скользя взглядом по знакомым ларькам за окном, людям, спешащим по своим делам, она сосредоточилась на медальоне.

С такими надписями и рисунками в их картотеке ничего не было, что, впрочем, не удивительно. А раз они не могут узнать, для чего предназначен артефакт, то не вычислят, и кому он понадобился. Замкнутый круг.

— Мед надо искать у пчел, а не у пасечника... — пробормотала она себе под нос и налила еще воды.

Это у отца любимая поговорка. Он сразу возник в ее памяти: высокий, не красавец, но эдакий мужчина со стилем, чем-то неуловимо напоминавший ее бывшего. Может, от этого и никак не получалось примириться с отцом. На детскую обиду наложилась взрослая — она теперь с подозрением относилась ко всем уверенным в себе мужчинам, знающим себе цену и умеющим себя преподнести. И с Киром была такая же петрушка. Будь он чуть менее... прокурор... например, такой, как Гриша, и она проявила бы большее снисходительности к его ухаживаниям. Регина передернула плечами. Волосы отчаянно мешали. Нашла в столе резинку и стянула их в хвост.

Так вот отец утверждал, что самое простое — пойти на рынок и купить мед. А если ты разбираешься в меде — большинство людей считают, что хоть что-то в этом понимают, — то неплохой товар купишь. Но настоящий мед, он все-таки у пчел, а не у пасечников. И если ты рискнешь, то будешь по-настоящему вознаграждена.

В данном случае это означало одно: чтобы узнать что-то о медальоне, ей нужен зигорра. Хоть какой-нибудь. Не специалист, который кое-что знает о существах, представляющих четвертый класс опасности, или даже сталкивался с ними, а сам зигорра. Хоть какой-нибудь: молодой, слабенький... Только где же его взять, если их убивают сразу, как только видят? Потому что если ты не убьешь — тебя убьют. Кто быстрей, в общем-то...

Еще одна ниточка — Зина Ягишева. Регина была уверена, что она в этой истории не замешана. Жертва обстоятельств, не подозревающая о том, что живет на каторге. Радим Харин ее отец? Ха! Радим был оборотнем-нелегалом. Ее отцом он не мог быть. У него был свой, довольно противоречивый кодекс чести. Он особо не вредил людям и каторжанам, которые на самом деле желали исправиться. Но запросто подставил под удар семнадцатилетнюю девушку, когда потребовалось спрятать медальон. Как он ее вычислил? Откуда узнал? Сейчас уже вряд ли выяснишь. Но жизнь он ей подпортил однозначно. Медальон явно имеет какое-то отупляющее свойство. Маги от него болеют, люди перестают рассуждать достаточно здраво. Поэтому и жизнь у Ягишевой наперекосяк: мечется, мечется, а без толку. Точно лягушка, попавшая не в кувшин с молоком, а в бассейн. Ей бы к берегу грести и выпрыгнуть, а она вместо этого долгие годы масло из воды взбивает.

Они знали о Зинаиде очень многое, и поэтому Регина не торопилась ее выпускать. Вообще, по отношению к задержанным людям у них тоже были двойные стандарты. С одной стороны — это же человек! Хозяин каторги и настоящей Земли. С другой стороны, если ты хоть каким-то краешком коснулся серьезного дела, о правах человека можешь забыть. Никто никогда не пригласит Зине адвоката и не постарается за сутки отыскать повод задержать ее подольше. Она будет здесь так долго, как потребуется: год, десять. Конечно, такого пока не случалось, но если бы потребовалось, никто бы не колебался. Исход обычно бывает один: независимо от того, насколько замешан человек в преступлении, по окончанию расследования его лишали воспоминаний о том, что с ним произошло и возвращали либо в прежнюю жизнь, либо в новую, даря ему другое имя и судьбу (если он был по-настоящему виновен).

В случае с Ягишевой, возможно, удастся избежать этой процедуры. Она жила в особой квартире, похожей на гостиничный номер люкс, то есть в намного лучших условиях, чем у себя дома. Телевизор показывал тысячи каналов, вплоть до эротических. По ее просьбе принесли бы любой диск или книгу, любую пищу, которую она захочет. Ее охранник — Бажен Зингер — слабенький маг, приставленный исключительно к людям, спокойный, вежливый вдовец, внушающий женщинам ощущение покоя и безопасности. Может, даже подружатся с Зиной. Зато ее сыночку полезно помаяться без матери. Глядишь, ценить начнет, а то присосался, как пиявка, всю душу вымотал. А память можно Ягишевой не стирать, потому что она все еще уверена, что находится в обычной полиции. Регина заверила женщину, что пребывание у них необходимо для ее же безопасности, поскольку она — ценный свидетель. На ее работе они вопрос решат, чтобы не было ни прогулов, ни нареканий. И Зинаида успокоилась, наслаждаясь столь редким в ее жизни отдыхом.

Регина вновь села за стол, открыла дело, перечитала показания.

"Преследователи постоянно менялись. Нет, я не замечала, как они менялись. Сначала идет девушка, потом оглянусь - мужчина. Очень быстро менялись".

Устало прикрыла веки рукой, открыла заключение Царевского.

"Раны нанесены предметом, по форме напоминающим деревянный брусок с торцовой частью примерно 7 на 7 сантиметров. Удары наносились торцовой частью..."

— Черт!

Регина вскочила и, подхватив папку, выскочила из кабинета. Постучавшись в соседнюю дверь, тут же вошла.

— Володя, ты сильно занят?

Муриан — молодой русоволосый парень в ярко-синей рубашке — присмотрелся к ней. Глаза его сегодня тоже пронзали синевой, будто он вставил линзы.

— Да вот вожусь с гастролером, только все бесполезно, — кисло промычал он. — А что ты хотела?

— Прочти, пожалуйста, эти показания и скажи свое мнение.

Володя читал быстро, словно охватывал страницу взглядом целиком. Затем поинтересовался у Регины:

— Почему ты никогда не делаешь себе нормальную прическу?

Она взбесилась мгновенно.

— Вовка! Ты же прекрасно знаешь, что я тебе скажу!

— Иди в задницу? — предположил он.

— Можно и туда!

— Но я же по-доброму...

— Вовка, если бы я хотела, чтобы кто-то мне указывал, какую прическу делать, какую одежду носить, в какой цвет волосы красить, я бы уже давно была замужем. Не беси меня. Скажи, что ты об этом думаешь, — она опять ткнула пальцем в записи.

— У нее точно нет проблем с головой?

— Точно.

Следователь надолго замолчал.

Регина опять не выдержала и выложила:

— Ладно, спрошу по-другому. У меня глюки или в этом деле замешан баггейн?

— Баггейн! — потрясенно пробормотал Фролов. — Ведь действительно баггейн. Быстро меняет внешность. А удары наносились не торцовой частью деревянного бруска, а...

— Копытами, — завершила за него Нарутова.

— Правильно! Регина, ты умница, — он быстро отодвинул бумаги и набрал что-то на компьютере.

— В Волгоградской области нет баггейнов-каторжан, — набрал другую строчку. — Беглецов-баггейнов в России тоже нет, — уныло оповестил он.

— Нелегал! — Нарутова чуть не зарычала от злости. — Вот же непруха. И не знаем, кто-то нанял его или он действовал по собственной инициативе...

— А что медальон?

— Ничего. Полный тупик. Никто не видел, нигде не зарегистрирован. Даже ни с чем похожим не столкнулись. Пчел бы... — уныло завершила она.

— Каких пчел? — не понял Володя.

— Да отец у меня так говорил. Мед надо искать у пчел. О медальоне зигорра надо спрашивать у зигорра.

— Ну и спроси.

— Издеваешься?

— Нисколько. Зря, что ли, мы держим в тюрьме одного.

— Чего? — Регина от удивления едва язык не проглотила.

— Ну да. Ты не знала? Хотя об этом трепаться не принято. Сидит, родненький. У нас только лет сорок, а вообще вроде пятое столетие по тюрьмам кочует.

— Ты шутишь, — потрясенно пролепетала Регина. — Зигорра в тюрьме пятое столетие? Зачем?!

— Ну, если тебе дадут его дело почитать, узнаешь. Мне вот не дали. Так что тебя, может, и не пустят к нему. Но мало ли. Дело вроде серьезное. Все-таки Чистяковых затронуло. Попробуй.

— Обязательно попробую! — Регина бросилась обратно к себе.

Кража

В назначенное время они были на месте. Лекс прибыл на позицию чуть раньше, поэтому мог наблюдать за командой Павла. Ребята неплохо сработались и оказались вовсе не такими дилетантами, как он предполагал. По знаку все надели маски. Дальше только так.

Он прыгает во двор с двухметровой стены. Собаки уже мчатся к нему. И Лекс на вдохе издает низкий утробный рык, по очереди заглядывая каждому доберману в глаза. Всё, собак нет, они сбежали, не оглядываясь и не скуля. Он слышит, как Шмат цедит еле слышно:

— Ниндзя, блин.

Наверно, он действительно напоминает им ниндзя. Парни тоже сработали чисто: охранники отдыхают на асфальте, но убрать их надо позже, сейчас — добраться до пульта до того, как на экранах заметят что-то неладное и вызовут полицию.

Лекс действует быстро, бесшумно. Расположение дома он знает наизусть. Удар ногой — дверь слетает с петель и тут же выстрел. Успели. Ладонь охранника бессильно падает, не дотянувшись всего сантиметр до кнопки. Охранников спрятали. Хозяева спят дальше, за другой сигнализацией, поэтому вышибленную дверь услышать не должны.

Они снова разделились. Лекс взял рацию охранника с пульта. Теперь можно переговариваться.

Через несколько мгновений раздается голос Токаря.

— Мы идем.

Лекс подождал их немного. Как только они появились в коридоре, начал не спеша подниматься наверх. Вскоре его догнали. Едва очутились на балконе, парни четко выполнили его указание: Павел замер у двери, рядом с Лексом. Остальные рассредоточились.

— Я на месте, — отчитался Эдик Шмат еле слышно.

Лекс кивнул — отлично. Теперь его очередь.

Темная комната освещалась слабым светом луны и звезд, проникающим сквозь круглые окна в куполе потолка. Знатную домину отгрохали. Настоящий дворец. Но в отличие от людей, кроме перил и фигур напарников, застывших у стены на балконе, Лекс видел еще тонкие лучи, рассекающие пространство над "музеем". Если бы они использовали какое-то устройство, чтобы спуститься вниз, пришлось бы повозиться. Но маг снял несколько ограничивающих заклятий с Леши, а ругару будто специально созданы для подобных преступлений. Хотя оборотни-волки тоже неплохо бы справились. Он почти физически ощущал изумление парней. Странные движения в темноте, словно он исполняет диковинную пантомиму: наклоняется, выгибается, переступает ногами точно журавль. И вот он с другой стороны перил. Отцепляет руки и прыгает вниз. Приземляется неслышно. Тут же выпрямляется — и прямиком к нужному шкафу. "Ниндзя, блин". Это никто не сказал, но наверняка кто-то так думает.

Шкафы тоже заперты — это, наверно, чтобы не искушать гостей. Но замок тут простенький, Лекс вскрывает его за два вдоха. Теперь Ключ. Его перчатками не возьмешь, он должен почувствовать твое тепло. Лекс достает из кармана медальон, секунд пять держит его в ладони, потом аккуратно вкладывает в углубление на основании артефакта.

После этого все идет не так.

Сначала бриллиант вспыхнул. Всего на миг, но так, что Лекс ослеп, и только тупо хлопал глазами, краем уха отмечая две вещи: еле слышный стук — медальон упал на пол, и шелест двери — хозяин проснулся. Будто неладное почуял.

Тут же глухой удар. Эдик, придурок! Почему не усыпляющий раствор? Ладно, уже неважно. Если даже убил, Лекс здесь ни при чем.

Зрение восстановилось, но Ключ искать некогда. Время утекало, оставляя им все меньше шансов уйти невредимыми. Это было волчье чутье на неприятности, молчавшее до сих пор, несмотря на предупреждения Информера, а теперь завопившее.

Он осторожно берет бриллиант за постамент. И соображает, что штуковину с такими иглами в кармане не потаскаешь. Почему ему раньше это в голову не пришло?

— Павел, прими игрушку, — приказывает он по рации.

Тот смыкает два пальца кружком — понял. Прицелившись, Лекс швыряет артефакт на балкон, точно между изящными деревянными столбиками ограды, у самого паркета балкона, там, где не зацепят лазерные лучи. Токарь быстро прячет его, укутывая в какую-то тряпку. Запасливый.

Затем Лекс в два прыжка взлетает на банкетку, отталкивается и сам повисает на перилах. Теперь надо аккуратно. Ну да не привыкать.

В два двадцать они, как и запланировали, выскользнули из дома. Еще минут через десять, покинув обозреваемый камерами район, стянули маски, облегченно выдохнули.

— Все получилось? — полюбопытствовал Тукан — самый тихий и интеллигентный мальчик в их компании.

— Скоро будет ясно, — ответил Лекс. — Сигнализация не сработала, иначе бы нас на выходе повязали. Как быстро среагируют те, кто следят за порядком в районе, сейчас проверим.

Покидая дом, они не особо скрывались от камер. Так что если за камерами следят внимательно, заметят на улице людей в масках, начнется облава. Но пока тихо.

— Эдик, — продолжил Лекс. — Ты почему не вырубил хозяина пистолетом с ампулой?

— А он кого-то вырубил? — изумился Киря.

— Растерялся! — Шмат проигнорировал вопрос Филиппа. — Ты говорил, что в доме только дед, а вышла баба!

"Не все знал Сева!" — вздохнул про себя Лекс. Вот откуда было это ощущение опасности. Кто знает, когда Юсифов поймет, что любовница что-то долго не возвращается в постель. А если бы он сразу услышал удар, вызвал бы полицию без кипиша. Вот был бы сюрприз.

— Убил? — равнодушно поинтересовался он. И опять всей кожей ощутил их страх от того, что он так запросто спрашивает об этом.

— Хрен его знает, — буркнул Эдик. — Надеюсь, нет.

— Ладно, — Павел вернул себе инициативу. — Сейчас все по домам, а завтра... Вернее, сегодня, но ближе обеду, собираемся у меня. Отметим удачное окончание дела. И расплатиться с нами должны, — он покосился на Лекса.

— Девчонок звать? — оживился Шмат.

— Конечно, — усмехнулся Павел. — Какой праздник без девчонок?

Уже вдвоем с Токарем, они прошли еще квартала два. Приехали они, по указанию Лекса, с разных сторон и машины оставили в разных дворах.

Павел сел за руль жигуленка. До самого дома они не проронили ни слова.

На полу в ограбленном доме остался медальон с отпечатками Лекса. Но это не так уж страшно — его пальчики давно есть в полиции. Лишний раз убедятся, что его приезд в Волгоград не пропал даром. А вот кровь — это плохо. Он не знал, что смогут вытянуть маги из раненой женщины или ее трупа, но если они доберутся до Эдика — всем хана. Может, в провинции они не настолько сильны? Оглушил ее Шмат пистолетом, оружие забрал с собой. Может, и обойдется. А по-хорошему валить всем надо из города. Хотя бы на месяцок, чтобы последить, что тут происходить будет. Хотя если припечет, Информер даст знать. Он прямо-таки живет у полиции в компах.

Очень бережно, еле дотрагиваясь, чтобы не дай бог не повредить нежную светящуюся кожу. Едва-едва лаская ладонями. Чуть сильнее — целуя. Лаэртель изгибается, будто жаждет прижаться к нему плотнее, раствориться в нем. Стонет, закусывая губы. А потом плачет.

Он испуганно отстраняется:

— Я сделал тебе больно?

"Дурак! Не надо было прикасаться к ней. Ты же слон по сравнению с этой девочкой. Как бы ты ни старался..."

— Нет-нет! — она снова прижимается всем телом. — Почему ты такой нежный, Леша? - еще немного - и она зарыдает. — Ты же темный, ты не должен быть таким нежным!

— Почему это? — спрашивает он ревниво, а в душе вспыхивает желание разорвать ее прежних любовников - эльфов, что проводили с ней ночи. Не потому, что она принадлежала им, а потому что у них не хватило ума быть ласковыми. Или она сейчас имеет в виду не эльфов? "Менты..." — ярость захлестывает его.

— Нет-нет, — снова шепчет она. Теперь он уже точно знает, что Лаэртель читает его мысли. — Они не тронули меня. Боятся. Заразиться боятся или того, что я их порабощу, околдую. Но ты ведь не боишься меня?

Вместо ответа он снова ее поцеловал. И тут же другое: "Боже мой, бред какой-то. Мы в тюрьме. Она сказала, что завтра ее убьют, а чем я занимаюсь, вместо того чтобы спасать ее?"

И снова тоненькие руки, которые становились очень сильными, если она хотела, обхватывают его плечи.

— Я умру. Ты ничего с этим не поделаешь. Не кори себя за это. Сделай то, о чем я тебя просила. Сделаешь?

Леша, соглашаясь, прижал ее к себе. Снова ласкал девочку, еле ощутимыми касаниями. Не корить? Как не корить себя, если она здесь из-за него. Может быть, пробиралась бы домой одна, ничего бы не случилось. Это ведь из-за того, что он пошел к диссидентам, все произошло. Поверил. Как дурак, поверил, что они помогут. А они давно сотрудничают с ментами. Следовало догадаться об этом раньше. Кто-то же настучал, когда он болтал по пьяни.

— Ты не мучайся, — вновь подхватывает эльфийка. - Это не из-за тебя. Это мое предназначение. Я родилась, чтобы принести нашим этот камень. И теперь я понимаю, что если бы не ты, я никогда бы не справилась с заданием. А ты сделаешь последние мгновения моей жизни самыми прекрасными. Пожалуйста, не думай ни о чем.

Он не может не думать. "В камере темно, а она светится. Интересно, если надзиратели заглянут, они поймут, чем мы занимаемся?" Или так: "Нары скрипят так, будто сейчас развалятся. А как же она? Ей не тяжело?"

А потом все мешается, сознание взрывается разноцветными брызгами. И он тоже плачет. О любви, найденной и тут же потерянной, невозможной в их мире.

...Свет бьет в глаза, его сбрасывают с кровати, и он сначала радуется, что оделся до того как уснуть, а затем на него обрушиваются удары, один за другим.

— Ты что сделал, с...? Что ты сделал?

Леша ничего не соображает, даже не прикрывается от летящего на него сапога. Но избиение прекращается так же быстро, как и начинается.

— Оставь его, - холодно и властно. — Этого следовало ожидать. Врача позови.

Он наконец сфокусировал взгляд. На кровати, откуда его только что столкнули, лежит Лаэртель. Лежит так, что сразу ясно: мертвая. Никакого врача не нужно. Но он не верит. Перебирается ближе. Целует ее ладонь — ледяная. И тогда он воет, скрючившись на полу, обхватив голову.

Дальше сколько-то времени выпало из его памяти совсем. Леша не помнил, где был, сколько был, били его или разговаривали с ним. Смутно подозревал, что его допрашивали, и вроде бы он сидел в той же камере. Но в себя пришел, только когда услышал приказ:

— Встать в строй!

И тогда точно что-то включилось в нем. Словно девочка Лаэртель повторяла в нем то, что сказала в камере.

"Тебя не казнят. Они ведь считают, что я тебя околдовала, значит, ты не виновен. Тебя отправят в штрафбат. Они смертники, но ты выживешь, я знаю. Как только попадешь туда, сразу, не медля, до того как начнется бой, беги к нашим. К моим".

И он сбежал. Прятался, полз, стрелял, ломал заграждения голыми руками и все-таки добрался до эльфов. А они как ждали. Будто знали, кто он такой и зачем пришел.

С ним обращались довольно уважительно. Не так, как с рабами, которых он там встретил. Это было страшно, не соврал следователь. Неизвестно, ставили эльфы над темными опыты, проводили операции или, как и везде, использовали лишь магию, но среди рабов не было оборотней, болотников, гоблинов или ругару. Это были существа, лишенные своей сущности, не способные измениться: не люди, не темные, не эльфы. Нечто. И все кастраты — эльфы считали, что мужская сила делает рабов агрессивными, а так ими легче управлять. Женщин, вероятно, сразу убивали.

"Если со мной такое сделают — тоже брошусь на мины", — со злостью и отчаянием решил Леша.

Позже его привели в комнату, украшенную изнутри дивными растениями так, что скрылись стены. Ни одного окна, только дверь-арка, а сверху льется свет, кажется, что над ними синее небо, но Леша-то знал, что они на первом этаже огромного дворца. В центре будто алтарь с многочисленными яствами. Его оставили одного с едой и напитками. Но он ни к чему не притрагивался. Ждал. Наконец вошел красивый эльф — беловолосый, высокий, тонкокостный. Глянул на Лешу, презрительно сощурившись, процедил:

— Я брат Лаэртель. Сводный, — а у Леши в голове стукнуло: "И любовник. Тот самый, который не умеет быть нежным". Но прежде чем он сделал что-то непоправимое, эльф сверкнул сталью глаз: — Я вытащу камень. Вот, выпей.

"Выпью и отключусь, а проснусь таким же рабом", — горько подумал Леша. И залпом осушил кубок.

Все оказалось не так страшно. Он очнулся на нейтральной полосе с развороченной грудью. Его использовали и выбросили, как ненужную вещь. И Леша был очень им благодарен. Хуже было бы, если бы оставили себе. А ему все равно теперь, где жить, чем заниматься.

Пару дней он отлеживался в воронке, ожидая, когда затянется рана. На нем ведь все заживает быстро. И шрамов не остается.

Затем пополз к своим, прекрасно понимая, что своих для него нет.

А там снова тюрьма и допросы. И он откровенно рассказывал, что сделал, как сделал, почему сделал. Докладывал подробно, потому что мечтал, чтобы его прекратили избивать и пристрелили.

Он выслушал приговор почти с улыбкой. И с нетерпением ждал утра — обещали казнить до рассвета.

Но утром его увезли в столицу. Люди выкупили его, неизвестно какой ценой. Эх, люди, люди...

Он ударил, а потом открыл глаза. Машина. Жигуленок. Рядом зло шипел Павел.

— Приехали, придурок! Чего руками машешь?

— Извини, — безразлично произнес он. — Спросонья не разобрал.

Ну конечно. Надо бы уже привыкнуть, что Лаэртель ему только снится. Сначала их единственная ночь, а затем мутотень всякая про фронт и эльфов. Ничего, вернется в Москву, снимет кого-нибудь. Там шлюх навалом. И ограничивающая магия им не помеха, потому что они наперебой себя предлагают. Главное, дважды к одной и той же не приходить. У него было такое ощущение, что если каждый раз с разными, то ничего. А если выберет одну, то как будто предает Лаэртель, изменяет ей. Она ведь мертва давным-давно. Пять лет как мертва. Пора бы простить себя и... ее. А он не мог. Ни простить, ни проститься. Будто обвенчались они в той тюремной камере навеки. Не так как люди говорят: "Пока смерть не разлучит нас", а навсегда, даже и в посмертии.

Лекс вышел из машины. Токарь снова сел за руль — надо было избавиться от машины. Леша поднялся по лестнице, машинально отметив, что Олеся тоже не спит, а после скользнул в мансарду. Упал на кровать, не раздеваясь. Может, удастся ему уснуть без сновидений? Было бы здорово.

Часть II. После кражи

Похищение

Пихлер начал день, проверяя подопечных. Завтра его здесь не будет, так надо предупредить, чтобы не расслаблялись без него. Примету сообщить, по которой человечка, который его заменит, узнать можно будет. Он долго размышлял и пришел к выводу, что надо прислать еще одного баггейна, помоложе. За ним следить проще и договариваться о процентах тоже. А время пройдет — глядишь, лет через двадцать и родной сын все в свои руки возьмет.

В машине хороший кондиционер, так что поездка не беспокоила. Для разговоров он приглашал людей и нелюдей к себе в машину. Даже если рядом дежурил полицейский наряд, в его сторону никто даже мельком не глянул. Он уходил от внимания как обычной полиции, так и работников каторги благодаря маленькой хитрости: ни его дом, ни его привычки нисколько не показывали, что он очень богат. Он жил более чем скромно. И за всем следил сам, лично, не передоверяя шестеркам. Поэтому наверняка кто-то за шестерку принимал его самого. А Сева и не огорчался — тем лучше прикрытие. Он вообще не гордый.

Проезжая мимо, завернул и в район, где находился дом Юсифова. Сразу заметил: кража удалась — там крутилась полиция. Вряд ли что-нибудь найдут. Но если и найдут, Лекса все равно не поймают, кишка тонка. Так что Шахович получит от заказчиков деньги, отдаст цомтту и отбудет на родину. Эйнхерии прибудут сегодня после полуночи: они суетиться не будут — подождут, когда дорога откроется, и сразу из своего дома шагнут на каторгу. Золото перечислят через посредников уже к обеду. Рыцари — народ серьезный, обманывать их никому в голову не придет — из-под земли в буквальном смысле достанут, поэтому и не боятся оплачивать сделки вперед.

Никаких неожиданностей вроде не ожидается, а значит, есть время поразмышлять, как обустроить жизнь на родине. Золота он скопил достаточно, а последняя сделка разом удвоит его сбережения. Но золото — такая хрень... Как в поговорке на каторге: деньги — навоз, нынче их нет, завтра их воз. Только чаще бывает наоборот. Думаешь: "Ой, сколько много! Надолго хватит..." А они раз — и закончились, и жизнью не насладился как следует, не отгулялся за долгие годы трудов и лишений на чужбине. А если еще какая тварь на добро позарится?

Он остановился на светофоре и пальцы, независимо от его желания стали выстукивать нервную чечетку на руле. Ну наконец-то! Он поехал дальше, даже не пытаясь отогнать надоедливые размышления, портившие предвкушение победы.

Это все из-за Чистякова-младшего. Сева прекрасно видел, что творилось в семье. Он ведь поначалу хотел в первый же день ключ забрать. Если бы придурок-Ефим не взялся лечить мальчишку, он бы завладел цомттой на несколько дней раньше. Обычно Шахович был снисходителен к каторжанам, но есхот попался под горячую руку. Если Пихлер долго не убивал, агрессия в нем нарастала в арифметической прогрессии (хорошо, что не в геометрической). Обычно, чтобы выпустить пар, он уезжал куда-нибудь в провинцию, подальше от обычной полиции и работников каторги, туда, где можно найти какого-нибудь пьянчужку или побродяжку, которого никто не хватится. Но слежка за Зинаидой не позволяла отлучиться, он терпел — недолго ему еще быть здесь. В результате Ефим превратился в месиво. Зато на душе полегчало...

И голова сразу заработала четко. Елисей заболел, как только к нему попал медальон? Но ведь дурноту чувствуют только маги. И чем сильнее маг, тем ему хуже, а мальчишка вообще чуть не умер в первый же день. Его дедушке с бабушкой тоже становилось плохо, но не настолько, а они сильные маги. Конечно, можно списать это на тот факт, что они не держали ключ... Но Шахович нутром чуял, что задатки у Елисея колоссальные. Если их правильно развить да использовать для своих целей... И ведь ничего сложного в задумке нет. Сутки попоить ребенка настойкой хагги, и он никогда в жизни не вспомнит никого из своего окружения. Иногда забываются и какие-то полезные навыки, вроде умения читать и считать, но тем и хорошо брать именно мальчишку. Даже если что-то забудет, легко научится снова.

Еще позавчера Сева смаковал эту идею отстраненно, в духе: "А неплохо было бы..." Но вчера она укрепилась, пустила корни, а сейчас, когда он убедился, что у Лекса все получилось, расцвела буйным цветом. Черт подери, когда, если не сейчас? Если судьба будет благосклонна к нему, он выкрадет мальчишку, начнет опаивать его настойкой, а к полуночи, как только цомтта будет у зигорра, отправится на родину. Хрен его кто там найдет! И вычислить не смогут за такой короткий срок. Если бы могли, давно бы уже поймали. Хорошо быть баггейном. Он ведь может разговаривать с ними, а они не заподозрят, что перед ними не человек, а разыскиваемый преступник. Если не глянут искоса, как Ефим тогда.

Пихлер взглянул на часы — 10.30. Ольга сегодня вышла на работу, стало быть, из подготовительного класса Елисея заберет бабушка. Через полчаса примерно. "Поеду-ка посмотрю, что там и как". Он перестроил машину в левый ряд, и, развернувшись, отправился к школе, в которой собирался учиться сын Гриши.

...Бабушку Елисея он заметил сразу: она опять приперлась со своей таксой. Интересно, эта псина полы им дома не вскрыла? Землеройка все-таки. Или ее магией усмиряют? Забрав мальчишку из школы, бабуля отправилась в магазин за покупками. Таскать собаку вместе с корзиной продуктов ей не захотелось, и она привязала таксу к перилам. Мальчишка животину любил, так что остался поиграть с ней.

Можно украсть ребенка возле магазина, где всегда немало народа крутится? Да запросто!

Шахович остановил машину в метре от мальчика с собакой. Тот опасливо посторонился. Но когда из машины вышел Гриша Чистяков, вскрикнув, кинулся к нему, обнял колени:

— Папка! Ты вернулся?

— Конечно, вернулся. Как я мог не вернуться, когда у вас тут такая беда? — Сева присел на корточки, клюнул мальчишку в щеку, подмигнул. — Поехали за мамой? Устроим ей сюрприз. Украдем с работы, все равно ей увольняться оттуда пора.

— А бабуля?

— Я ей уже позвонил, сказал, что будем дома через полчаса все вместе. Она купит что-нибудь к празднику. Поехали?

— А на первое сиденье можно?

— Вообще-то нельзя... — Пихлер помолчал. — Но раз уж такой день... Только чур по моему сигналу будешь прятаться, чтобы гаишники не заметили.

— Ладно! — Елисей тут же запрыгнул в машину, деловито пристегнулся.

Шахович сел за руль.

Они уже отъезжали от стоянки, когда мальчик поинтересовался:

— Пап, а ты что, машину купил? Мама же говорила, пока квартиру не купим, никакой машины.

— Ты не представляешь, как мне повезло! И на квартиру деньги заработал, и на машину хватило. Тем более она не новая, так что дешево обошлась. Чем это ты испачкался?

— Где?

— На шее.

Мальчик, вытянув шею, посмотрел в зеркало.

— Не вижу! — он деловито повертел головой.

— Давай я вытру.

Прежде чем Елисей заметил, что едут они вовсе не туда, где работает мама, Сева протянул руку и чуть сдавил шею ребенка. Мальчик тут же обмяк. Пихлер быстро отстегнул ремень и положил его на бок, чтобы не было заметно, что кто-то сидит впереди. Затем все-таки остановился и накрыл ребенка спортивной курткой, валявшейся на заднем сиденье.

Аккуратно, не нарушая правил, он ехал к себе домой, вновь сменив внешность. "Ой, блин, работники каторги. Заслуженные, блин. Зажрались вы тут, расслабились. Давно вас не гоняли. Если маги, если за заключенными всю жизнь приглядывали, так теперь ничего вам не угрожает? Случай с медальоном ничему вас не научил? Нет, ну может, мне и повезло. Может, удача на моей стороне. Но я за своими детьми в оба глаза следить буду. Не так, как вы..."

Лицо его искривила нехорошая усмешка. А затем он вновь прокрутил в голове все, что произошло. Итак, что заметили случайные свидетели? Мальчик уехал с папой. Запомнит кто-нибудь номера? Да ни за что! Хорошо если цвет и марку без ошибки назовут. Но от машины лучше избавиться. Вот дома напоит Елисея хагги, запрет его, а потом займется машиной.

Чудо как жизнь хороша!

Требование

Секретность, окружавшая сидящего в тюрьме зигорра, была необыкновенная. Регина залезла во все документы, какие могла, но узнала лишь то, что он действительно там сидит. Ни причины его столь длительного заключения, ни имени, ни какого рода существо там сидело. Немедленному уничтожению подлежало по меньшей мере четырнадцать видов, и они сильно друг от друга отличались по внешности, только по сути были одинаковы — неконтролируемая ненависть к людям и безмерная магическая сила. Собственно, исключительно по этим признакам существ и причисляли к четвертому классу опасности. Тот же баггейн вполне может себя контролировать и не убивать. А если ему выписать определенные настойки, выдать магические амулеты, он вообще становился безобидней сатира. Но если убийство людей было неотъемлемой частью природы, если без этого существо умирало, то его называли зигорра. Приговоренный к смерти. Убить его считалось величайшей доблестью, только мало кому удавалось. Нет, если объявляли охоту, поднимали спецназ, наваливались, что называется, всем миром, то побеждали любого. Но при внезапном столкновении с зигорра шансов на спасение не было ни у человека, ни у любого другого сотрудника каторги.

И вот одного из них смогли не просто убить, а пленили. И держали в заключении пятое столетие, периодически переводя из одной тюрьмы в другую. Зачем? Хотела бы Регина задать кому-нибудь этот вопрос. Но вместо этого выписала требование и отправилась доложиться начальству.

Прохор Савельич принял ее, как всегда, радушно. Правда, в этом радушии Нарутовой всегда чудилось "прощупывание" и та же боязнь оскорбить ее высокопоставленного папаню. Она гнала это ощущение, списывая его на мнительность, но справиться не могла.

— Проходи, проходи, Регина Юрьевна. Как дела движутся?

— Пока не движутся. Кое-что мы поняли, но немного, к сожалению. Я знаю только одно: вся история крутится вокруг амулета, который случайно попал к Чистяковым. Если поймем, что это и кто его заказал, найдем и убийцу есхота и, если повезет, самого Антипова. Поэтому сейчас я еду в тюрьму к зигорра.

Ей удалось сбить полковника с толку. Несколько мгновений он изучал ее, словно смысл слов до него не дошел. Потом проморгался и твердо заявил.

— Нет, милая. В тюрьму ты не едешь. Сегодня ограблен Юсифов, и это, без сомнения, наше дело, а не обычной полиции. На месте ограбления найден амулет, по описанию совпадающий с игрушкой, фигурирующей в твоем деле. Отпечатки показали, что держал его Антипов. Следовательно, дела объединяем у тебя. Отправляйся на место преступления.

— Хорошо, — легко согласилась Регина. — Что украдено уже известно? Описание есть?

— Приедешь на место — тебе Матвей доложит. Или хозяина дома еще раз опросишь. Аккуратненько. Мы для него, естественно, лишь полиция, хотя и более высокого уровня. Ну да не мне тебя учить.

— Я созвонюсь с Чарушиным, съезжу в тюрьму, а затем к Юсифову.

— Ты не поедешь в тюрьму, — Прохор Савельич заговорил тверже. — Нечего тебе там делать. Ты нужна на месте преступления.

— Зачем? Дела объединяют у меня, значит, Фролов свободен. Пусть съездит, помелькает там. Я обещаю, что долго не задержусь.

— Регина, — полковник начал закипать, — если непонятны мои намеки, скажу прямо: я запрещаю тебе допрашивать зигорра.

Нарутова улыбнулась. Довольно редкое явление, и обычно в таких случаях ей всегда на память приходил мультсериал "Мрачная Дарья": "Дарья, ты улыбнулась? — Вряд ли. Это судорога". Подобная гримаса свидетельствовала о том, что она злилась.

Регина встала, потому что сидя она чувствовала себя слабой и беззащитной перед крепким мужиком Угрюмовым, к тому же обладавшим магическими способностями.

— Если вы разговариваете со мной прямо, тогда прямо и объясните, почему не разрешаете допросить преступника, который может помочь раскрыть преступление.

— Да чем, чем он тебе поможет? — взорвался Угрюмов и вскочил. — Это же зигорра, глупышка! Он обманет, сбежит, но помогать не будет.

— Откуда вы знаете? Вы к нему обращались?

— Ни один сотрудник в здравом уме не будет к нему обращаться! Это зигорра, — настойчиво повторял он, — четвертый класс опасности, существо, которое никогда не помогает людям. В принципе не помогает.

— Зачем его тогда держат в тюрьме?

— А вот это не твое дело, — Прохор Савельич разом успокоился и стал перебирать бумажки у себя на столе. — Можешь Юрию Эрнестовичу позвонить и поинтересоваться у него, что и как.

— Я лучше позвоню Юрию Эрнестовичу и спрошу, почему дело передали мне, а расследовать мешают, — сквозь зубы процедила Регина. Она никогда не решала вопросы с помощью отца, но, когда его упомянул полковник, это взбесило.

— Что? — нахмурился Угрюмов. — Это что за тон, Нарутова?

— Я еду в тюрьму, — раздельно произнесла Регина и, развернувшись, вышла из кабинета.

Ее колотило, и она не знала, чего больше хочется: разбить какую-нибудь посуду или выплакаться. Самое ужасное — она не могла сделать ни того ни другого, поэтому села в машину и, сдерживая себя, чтобы не устроить гонки на двухполосной дороге, направилась в центр. Странно, что тюрьму сделали там, а не на окраине. Всегда это поражало. Место хоть и не очень шумное, но слишком уж близко к вокзалу. Да и до различных офисов-магазинов рукой подать... Кто-то предположил бы, что раньше это был не центр города. Если бы речь шла, например, о Бекетовке, она бы поверила. Но Голубинка... Так почему именно здесь? Может, место "чистое"?

Она уже подъезжала к нужному повороту, когда зазвонил телефон. Регина могла поклясться: кто бы ни звонил, он будет отговаривать ее от встречи с зигорра. Поэтому когда увидела знакомое имя на экране, ответила холодно и официально:

— Да, Кирилл Авдеевич.

Он явно опешил. Затем с шутливым раскаянием поинтересовался:

— Я в чем-то провинился?

— Ты же звонишь, чтобы уговорить меня не посещать тюрьму. Или я ошибаюсь?

— Регина, я только хотел...

— Я не знаю, чего вы все больше хотите: оградить меня от опасности или унизить. Но я не только женщина и человек. Я старший следователь. Меня когда-то взяли на работу дознавателем, и я заслужила звание капитана добросовестным и успешным трудом. И сейчас я расследую убийство и кражу. Так не мешайте мне заниматься расследованием. Ведь в девяносто девяти случаях из ста я оказываюсь права. Так или не так?

— Ну так уж и в девяносто девяти, — мягко укорил он. — Регина, ты пойми...

— Нет, это ты пойми. Вы все поймите. Если бы поехал Фролов, ты бы возражал?

— Безусловно, — заявил Кир без тени сомнений. — Риск был бы такой же, хотя ты знаешь, что если что-то случится...

Белов собирался сказать что-то вроде "о тебе я буду скорбеть больше", и она перебила. Это было одно из правил игры. Он заинтересован ею, вот такой: зачастую лохматой и совершенно не женственной. Она замечала это по его взглядам, заботе, ненавязчивому ухаживанию. Но не позволяла произнести ни слова вслух. Потому что если он произнесет их, придется что-то лепетать, насчет комплексов и того, что "ты прекрасный мужчина, просто чудо, мечта любой женщины, но мне не нужно никаких отношений, даже с самым лучшим мужчиной". И она заранее знала, что ранит Кира, а ей не хотелось этого. Поэтому прилагала все усилия, чтобы ничего не менялось: они друзья и только.

— А если бы ты знал, что этот допрос поможет поймать преступника, все равно бы запретил?

Кир будто дар речи потерял — Регине удалось поставить его в тупик. Скажет "да" — покажет некомпетентность, "нет" — подтвердит справедливость ее упрямства. Он вышел из ситуации с честью, так, как она и предположить не могла.

— Регина... Будь осторожна, пожалуйста. Он на самом деле опасен.

Сердце на миг сбилось с привычного ритма. Кто бы мог подумать, что ее способна взволновать такая простая фраза, произнесенная с неподдельной искренностью. Эх, Регина, Регина. Не такая уж ты снежная королева.

— Спасибо, Кир, — произнесла она, справившись с собой. — Я буду осторожна. Обещаю.

— Перезвони, как освободишься, — попросил он напоследок.

— Хорошо.

Она подъехала к воротам, предъявила удостоверение. Ее пропустили. Уже внутри передала требование.

Лейтенант долго его изучал, переводя взгляд с бумажки на Регину. Потом ушел куда-то, бросив:

— Подождите, пожалуйста.

Вскоре пришел майор, который так же читал требование, затем гипнотизировал старшего следователя, будто в документе была фотография, и он сличал: точно ли приехала Нарутова или это ее двойник?

Майор невесело усмехнулся.

— Ну что вам сказать? Давно его не беспокоили, но раз вы считаете, что нужно... Только вам придется переодеться.

— Зачем? — удивилась Регина. — Будете обыскивать? Вы считаете, я готовлю ему побег?

— Нет, что вы... — на этот раз улыбка была доброжелательней, хотя чуточку снисходительной. — Но беседу вы сможете провести только в камере. Он будет за решеткой, но... Без костюма химической защиты, вы в его камере не выживете.

"Ничего себе!" — Регина еле удержалась, чтобы не произнести это вслух, но ее мысли отразились на лице, потому что майор понимающе кивнул.

Нарутова последовала за ним в специальную комнату. Туда же подоспела женщина — сержант внутренней службы. Майор справедливо предположил, что без ее помощи костюм Регина на себя не натянет. Но прежде чем они начали эту нудную процедуру, снова зазвонил телефон.

— Региночка, Елисея украли! — зарыдала Ольга, стоило ей ответить на вызов.

Она слушала сбивчивый рассказ женщины, а сама боролась с желанием повернуться и удрать из тюрьмы, чтобы заняться ограблением, убийством... Кражу ребенка вряд ли ей отдадут. Это дело следователя по особо важным делам.

Аэропорт

— Произвел посадку самолет рейс номер 7R 1303 авиакомпании "Air France" из Москвы.

Доминике нужен был именно этот рейс, но она заинтересованность не проявила, лениво повернулась в ту сторону, куда рванули сразу несколько тележурналистов с видеокамерами и микрофонами. Роскошные каштановые волосы чуть колыхнулись. Это другим нужны шампуни и прочие причиндалы для объема волос, а ее Бог красотой не обидел. Типичная внешность молдаванки: густые темные волосы, идеальная смуглая кожа, глаза-вишни и губы-лепестки. И фамилия типично молдаванская — Могила. Поэтому лет с семи, как только она пошла в школу, где регулярно делались переклички, она жаждала выйти замуж. Пусть жених будет сутул и косоглаз, главное, чтобы фамилия была красивая. Лебедев, например. Или Царевский. Ну и деньги тоже бы не помешали. Хотя те, что работали на каторге, не бедствовали, даже секретарши получали больше, чем, скажем, секретарша в обычном суде. Другое дело, что большинство из сотрудников нелюди, а значит, ничего серьезного с ними не получится. Они ищут в супруги кого-то из своей народности, чтобы получилась нормальная семья, дети... Таких, как Юрий Эрнестович или Тарас, не так много. Но на Тараса без слез не взглянешь — гриб-боровик. Он на человеческой женщине женился и радуется, что такую красавицу отхватил, потому что по сравнению с гномихами любая женщина — красавица. А Юрий Эрнестович на ссыльной женился. Тоже ей за счастье, что человек такого высокого ранга ею не побрезговал. И опять же Регинка у него есть. Больше вроде как и не нужно ничего.

А Доминика... Вот обратит, например, на нее внимание Царевский. Не так как обычно обращает, когда уж совсем невмоготу без женщины, а по-настоящему влюбится... Ну и как с ним жить с таким? Да если она хоть раз увидит, как он ест, у нее разрыв сердца случится. Или опять же Матвей. Красавец-мужчина, ничего не скажешь. Дух захватывает. Но только для разового свидания. Максимум годик-другой можно с ним повстречаться. Потому что сколько она еще молодость сохранит? Лет пятнадцать. При некоторых усилиях двадцать (она же маг, хоть и слабенький). А дальше придется стареть рядом с неизменно прекрасным мужем. Нет уж, простите великодушно. Это испытание не для нее. А разводиться — тоже вроде как... Одной жить не очень хочется. Снова замуж выйти — опять фамилию менять, а Доминика хотела это сделать один раз. В общем, сплошные проблемы.

У Кирилла Авдеевича не такая красивая фамилия — Белов. Но это можно потерпеть, не Подмогильный же — опер за ней такой ухаживал всерьез. Уже от одного этого факта вся прокуратура со смеху умирала, а если бы они поженились? Кирилл Авдеевич не устраивал ее тем, что староват. Иногда в глубине души противный голосок замечал, что неизвестно, нужна ли она сама прокурору. Все-таки Доминика почти два года секретарем у него работала, а он заинтересованно не взглянул ни разу. Но девушка заставляла этот голос умолкнуть. Если и не глянул, так потому что она не очень этого и хотела. А если захотела бы — любого мужчину добилась.

Ну почему мужчины так дорожат своей фамилией? Даже если эти самые фамилии матерные, все равно не меняют, берегут. Бред какой-то. Взял бы папенька, а еще лучше дед, фамилию жены и не пришлось бы Доминике так страдать.

Девушка размышляла, наблюдая за дверями, — оттуда просачивались пассажиры, прилетевшие из Москвы. Она постукивала ухоженными пальчиками по дорогой сумочке, напоминавшей большой кошелек. У выхода неожиданно образовалась толпа. Идут или не идут?

— Что это там за гости такие важные? — негромко спросили за спиной.

Обращались не к ней, а в пустоту, но Доминика обернулась и смерила взглядом парня примостившегося рядом. Ничего так, интересный. Фигура неплохая. Летом хорошо — сразу понятно, что человек собой представляет.

— Рок-группа питерская приезжает. "Солдаты удачи", что ли... — вежливо отозвалась она. — Или другая, — спохватилась (откуда бы ей об этом знать?), — но такая же известная. Вон сколько журналюг понаехало.

Парень растерялся. Наверно, женщины не баловали его вниманием. А может, не баловали такие стильные, как она. Он сильно сомневался: не заговорила ли с ним так радушно эта красотка, чтобы потом изящно продинамить и таким образом самоутвердиться? Осторожность боролась с желанием завязать знакомство. Доминика вновь взглянула на выход. Пусть соображает, только скорее, потому что как только музыканты появятся, ей надо будет оказаться хотя бы в тридцати метрах от них. Будет стоять дальше — не выполнит поручение.

— А вы любите русский рок? — поинтересовались из-за спины.

— Если честно, не очень, — она сморщила носик, зная, что это выглядит очень трогательно — не один час перед зеркалом репетировала, чтобы не показалось некрасиво, вульгарно или, спаси и сохрани, презрительно. — Я не могу не уважать людей, которые столького добились, но мне нравится более спокойная музыка.

Фразы тоже тщательно выверены. Она не глупая девочка, которая, чтобы понравиться, готова рассуждать о русской литературе и смотреть артхаус. У нее есть собственное мнение, она не поступится им, потому что ценит себя, но в то же время она толерантна и уважает чужие вкусы.

— Что например? — парень осмелел от столь откровенного поощрения и пошел в атаку.

Но тут в дверях образовался настоящий затор, и Доминика легко коснулась ладони нового знакомого.

— Давайте к ним поближе подойдем, а затем я вам расскажу о своих вкусах, а вы мне о своих.

Они вместе поднялись и направились в сторону музыкантов. От назойливых поклонников и журналистов их довольно успешно защищала охрана, но на требуемое расстояние Доминика все-таки подошла. Не очень близко, чтобы ее не засекли, но достаточно, чтобы прощупать группу.

Их было четверо. Солистка — уже немолодая женщина в застиранных джинсах и черной футболке — чем-то напомнила Регину. Хотя Нарутова все же более женственна. У этой знаменитости и манеры мальчишечьи, и фигура. Если бы Доминика не знала, что у солистки есть муж и дочь, обязательно бы подумала о нетрадиционной ориентации. Следом за ней полукругом, будто оберегая, трое мужиков. Двое длинных — с одинаковыми "мушкетерскими бородками", только у одного за спиной развевается грива темных волос, а другой поглядывает на всех лукаво из-под длинной челки. Сколько она знала — это первый играл соло на гитаре, второй — клавишник. Между ними — шустрый коротышка. Хотя, может, он и не коротышка, средний мужской рост, но очень уж неудачно встал между этими оглоблями. Голова невысоклика словно состояла из сплошных темных кудрей да гигантские очки поблескивали. Замыкал шествие абсолютно лысый и очень добродушный пухлячок. Девушка с любопытством изучила всех. А ведь хорошо идут, грамотно...

И еще интересно... Всегда ее интересовало, как это возможно: вместе работать, вместе выступать, находиться рядом иногда двадцать четыре часа в сутки и... остаться друзьями? Ни разу не вспыхнуло желание расслабиться после утомительного концерта? И как они выходят из положения, если она одна, а их трое? Пожалуй, надо поискать в Интернете, какие сплетни ходят об этой группе.

В общем гвалте, поднявшемся вокруг, парень что-то комментировал, склонясь к ней. Доминика не слышала ни слова, но доброжелательно кивала, а сама делала то, ради чего, собственно, Кирилл Авдеевич ее сюда отправил. Благо на это не требовалось ни много сил, ни времени, ни особых манипуляций. Когда толпа схлынула, она знала ответ и от души себя похвалила.

— ...И тогда мне показалось, что они как будто обо мне спели... — а новый знакомец-то делился тем, какую музыку любит.

Очень жаль, но придется его прервать.

— Мы с вами так и не познакомились, — она улыбнулась так очаровательно, что даже закоренелый эгоист не обиделся бы. — Как вас зовут?

— Сергей.

— А меня Доминика, очень приятно, — она протянула ладонь — "кошачья лапка" — пальцы собраны вместе, ладонь вниз. Тоже тщательно продуманный жест. У многих возникает желание поцеловать эту нежную руку, а вовсе не пожимать ее. Парень не решился. — К сожалению, я сейчас улетаю... — диспетчер очень вовремя объявил о посадке на рейс Волгоград — Адлер. — Надо идти на регистрацию. Но я вернусь через три дня. Может быть, тогда продолжим знакомство?

Она никогда не стеснялась предлагать подобное первой. Ни разу ей еще не отказывали, зато это давало свободу для маневра. Например, вот так попросить, откликаясь на его восторженное согласие:

— Давайте обменяемся телефонами. Только мне нужна ваша фамилия, а то у меня тут и брат Сергей, и ремонт стиральной машинки Сергей, и водитель начальника...

Она сочиняла. Благо имя у нового знакомого довольно распространенное, так что вполне правдиво прозвучало, и при этом ее не примут за шалаву.

— Да, конечно, — он заглянул в ее в телефон и продиктовал по слогам. — Жа-бин-ский.

Затем он называл цифры, но девушка уже пропускала их мимо ушей. Затем назвала свой номер, "случайно" перепутав две цифры местами.

Помахав на прощание, она скрылась за дверью, ведущей к стойке регистрации. Там предъявила документы, и ее вывели через служебный вход. Через десять минут она ехала на машине обратно в город. Еще на трассе набрала номер Белова.

— Кирилл Авдеевич? Это Доминика. Да, вы были абсолютно правы, приехали именно они. Да, я возвращаюсь. Минут через сорок, если не попаду в пробку, буду на месте. Хорошо.

Прежде чем отложить телефон, она удалила номер Сергея. Жабинский. Надо же! Очередная идиотская фамилия. Неужели их так много, что она постоянно попадает на такие? Когда-нибудь же должно повезти!

В кабинете Кирилл нажал отбой и тут же набрал Угрюмова.

— Прохор Савельич, — сообщил он без предисловий. — Не знаю, поможет ли вам и как вы это преподнесете, но имей в виду: мои предположения подтвердились, приехали именно они. Да. От Регины известий нет? Ладно, звони, если что.

Положив телефон, он посидел немного, бездумно уставившись в стену. На месте Угрюмова он бы пренебрег всеми условностями и сразу помчался в гостиницу, где остановилась эта четверка. Все-таки ребенка украли да не обычного ребенка. Но указывать начальнику следственного отдела он не имел права. Пусть сам рулит. Он может только еще и важняку намекнуть на полученную информацию. Дай бог, чтобы все благополучно разрешилось. И чтобы без потерь они вышли. Какая же Регина упрямая. Не то что ежик — настоящий дикобраз. Только тронь — ощетинивается иголками. Изменится ли это когда-нибудь?

Блаженство

Зинаида заканчивала экономический факультет Волгоградского университета. И по правилам университетского образования им преподавали предметы не только непосредственно относящиеся к экономике, но и много прочих дисциплин, как то: историю России, астрономию, историю русской литературы.

От преподавания последней в памяти осталась лекция, которую читала очень интересная дама — Татьяна Владимировна. Сравнительно молодая — может, едва за тридцать, очень высокая и худая. Не стройная, а костлявая — элегантная, длиннополая одежда висела на ней, как на вешалке. Всегда в черном, отчего щеки казались еще более запавшими, а кожа приобретала какой-то сероватый оттенок, будто у мертвеца. У нее были манеры дворянки и привычка курить на лестнице длинные дамские сигареты.

Это смешение различных качеств и привлекало к ней, западало в душу. Присев на край стола, она крутила в руках бронзовый медальон размером с хороший оладушек — единственное украшение на черной водолазке с воротом под горлышко — и захватывающе повествовала о древнерусской литературе.

— Что такое блаженство? — она обводила аудиторию томным взглядом.

— Счастье! — девочка-баптистка первая отвечала на подобные вопросы.

— Верно, — соглашалась Татьяна Владимировна. — Хотя нет. Счастье — это сильное слово. Блаженство более умеренное. Это состояние, когда ты можешь, расслабленно сказать: "Мама, как же мне хорошо..."

Зина смеялась вместе со всеми тогда. Но сразу поймала себя на том, что, пожалуй, блаженство даже лучше, чем счастье. Острое ощущение восторга расходует силы так же, как и неудачи. А вот состояние тихого покоя и радости "мне хорошо", может длиться дольше. И хочется, чтобы оно никогда не заканчивалось.

Только какое там не заканчивалось. С тех пор как она развелась, жизнь превратилась в гонки на выживание. Она постоянно находилась под угрозой выселения, голода, безработицы. У нее в активе две корочки: библиотекарь и менеджер. В период кризиса научилась работать на компьютере, выполнять несложные дизайнерские заказы. Потом стала верстать книги. Она сменяла одну работу за другой, но радикально ничего в ее жизни не менялось. Чтобы им с сыном жить очень скромно, ей надо зарабатывать хотя бы двадцать тысяч в месяц. А где в Волгограде женщина может найти работу за такие деньги? Ее квалификация подобного не предполагала. Вот и получалось, как в присказке: "покой нам только снится".

Охранник Бажен иногда сторожил квартиру, где ее спрятали, снаружи, а иногда Зинаиде удавалось зазвать его в гости, напоить чаем — подаренные конфеты пригодились. Как бы ни была шикарна казенная еда, но как приятно угостить тем, что по-настоящему принадлежит тебе. А ей не хватало общения. Телевизор, книги — это хорошо, но одной круглые сутки все равно тяжело. А он — невысокий, но крепкий, с очень простой внешностью, но грустными глазами, которые невольно приковывали взгляд, — замечательный собеседник.

— Всю жизнь жилы рвала, — доверительно делилась она, — ждала, что сын вырастет, хоть какая-то помощь будет. В конечном итоге ведь я для него старалась, хотела, чтобы он в городе вырос, а не в нашей захолустной деревне, где мужчины спились... А он вырос и стал копией папаши. Гены — великая вещь, никакое воспитание с ними не справится.

— Гены генами, а все-таки много вы ему позволяете, — неодобрительно покачал головой Бажен. — Вырастила — пора и честь знать. Когда птенцы не желают летать, их из гнезда выталкивают.

— Как вы так можете! — всплеснула руками Зина. — Вы мужчина, поэтому у вас все просто. А он мне сын все-таки. А я мать. Как же я могу его выгнать?

— А он сын, — повторил ее слова Бажен. — Он должен мать уважать. Давно вы развелись?

— Через два года после свадьбы. Богдану всего годик исполнился и два месяца. Ой, я только сейчас поняла, как у вас имена похожи — Богдан и Бажен.

— Да уж, — иронизировал полицейский. — Но я вам вот что скажу. Не обязательно его из дома выгонять. Я даже не скажу, чтобы вы его голодом морили. Налейте ему тарелку супа, если уж на то пошло. Но на остальное пусть сам заработает. Вплоть до денег на маршрутку. Не заработал — пусть идет пешком. Домашний телефон отключите, чтобы он на нем тысячи с друзьями не пробалтывал. У вас сотовый есть? Вам вполне хватит. Может, кому-то покажется жестоко, но я так скажу: на себя вы деньги зарабатываете, а на него не обязаны. И так, слава богу, до двадцати лет его тянули. Пусть скажет спасибо, что за квартиру сами платите, с него ничего не требуете.

— Если честно, я сама об этом думала, — вздохнула Зина. — Да только боюсь я его. Он когда в бешенстве, так и кажется, сейчас драться полезет. А он даром что маленький и щупленький, силушкой Бог не обидел. Сейчас только собачимся, а если бить меня будет, куда я тогда денусь?..

В подобных разговорах проходила часть дня или вечера. Все были вариации на одну и ту же тему. Ей, как женщине, хотелось пожаловаться. Бажену, как мужчине, хотелось разобраться с этой проблемой раз и навсегда, по-мужски разрубив узел. Но ее нисколько не обижало такое отношение. Наоборот, она как будто набиралась мужества, решительности. И ночью, когда оставалась одна, тянуло домой, поговорить с сыном твердо. И он тогда хочешь не хочешь — устроится на работу, будет ее уважать. Чего она так сильно боится? Одна останется? Так ведь некуда Богдану деваться, придется принимать ее правила игры. Да и разве так плохо одной? Сейчас вот ей нисколько неплохо. Более того, ей хорошо. Так хорошо, как не было ни разу в жизни. Она блаженствовала.

Сегодня она пристроилась возле телевизора посмотреть старую французскую комедию, но продолжала мечтать о своем.

Блаженство. Зина глупо хихикнула, а затем расцвела той самой расслабленной улыбкой. Одна... В любом ведь случае она должна когда-нибудь остаться одна. Дети вырастают, уезжают в другие города. Так она в свое время уехала от мамы и сейчас встречается с ней раз в месяц, а то и в квартал. Так и Богдан должен когда-нибудь уехать или жениться. А если ей не нравится одиночество, так надо завести настоящих подруг, со схожими интересами. Или... мужчину. А что? Почему она поставила на себе крест? Сына растила? Так вырастила уже. Плохо ли, хорошо ли, но все что могла — сделала. Замуж, может, и поздно уже. Привыкла одна жить, не хочется опять к кому-то приноравливаться, ну так хотя бы любовника заиметь. Спокойного, доброжелательного, не жадного (ей много не надо: чтобы не с пустыми руками к ней приходил, хоть дешевенькую коробку конфет принес). В общем, такого мужчину, как... Бажен. Зина опять хихикнула. Конечно, достойные мужчины, подходящие ей по возрасту, давно уже заняты, а если не заняты, значит, есть в них какая-то червоточинка, что ни одна баба не подобрала. Но почему не вообразить это, пока выдалась свободная минутка, когда она может не переживать о работе (ее заверили, что вопрос с работой улажен), не ждать с замиранием сердца, что сын снова будет требовать денег.

В дверь позвонили, а через минуту вошли. Бажен всегда так делал, если заходил без приглашения. Чтобы она приготовилась.

Зина услышала шаги нескольких человек и вышла в коридор. Кто это ее навестил? Опять опера, так напугавшие в первую встречу, или кто-то новенький? Люди были незнакомые. Двое. Один в дорогом костюме, несмотря на жару. Второй — сильно напоминал пахана: руки в широких карманах, сутулый, даже сгорбленный, кепочка лихо заломлена назад, а на губе висит спичка. Так висит, что хочется ее убрать, потому что еле держится, но никак не падает. И взгляд из-под кустистых бровей цепкий, внимательный. Во второго она и упулилась, словно он самой страшной фигурой здесь был, а у "шикарного" мужчины ничего не заметила: ни цвета волос, ни тем более глаз, ни другие особенности внешности. Человек в костюме и все. Бажен зашел последним. Он чуть хмурился, и это Зинаиду встревожило. Ее опять в чем-то обвиняют?

— Здравствуйте, Зинаида Власовна, — вступил "костюм". — Я майор юстиции, следователь по особо важным делам, Егор Иванович Кобалия. Мне нужно еще раз вас допросить. Где нам лучше расположиться?

Он спрашивал так, точно пришел к ней в гости. И что удивительно, вовсе не представил спутника. Почему?

— Может быть, в зале? — Зина поверх его плеча поймала взгляд Бажена. Тот одобрил.

Они прошли в зал, никто не разулся, хотя на полу лежал ковер с густым ворсом. Почему-то Зинаиду это расстроило, хотя опять же квартира ей не принадлежала и не сегодня-завтра она вернется обратно в облупленную съемную комнатушку.

Она устроилась на диване. Пришедшие расположились вокруг. Кобалия — напротив, "пахан" — справа, будто в кольцо ее взяли. Бажен замер в дверях, и это успокаивало. Казалось, он здесь, чтобы защитить, хотя понятно, что против своих он не пойдет. Но может, и не потребуется по-настоящему вмешиваться? Она же не преступница. Она скажет все, что знает, даже если будут в сотый раз задавать одни и те же вопросы.

Последующие два часа пронеслись как в тумане. Ей действительно задавали те же вопросы, она старательно отвечала, то и дело интересуясь: "Что случилось? Я что-то сделала не так?"

На что следователь с бесконечным терпением отвечал:

— Это не имеет значения. Ваша задача отвечать на вопросы.

Она тщательно выполняла эту задачу, хотя с каждой минутой силы оставляли ее. Вот уже она не может держать спину ровной. Вот язык с трудом шевелится. А вот и "поплыла". Кобалия и его спутник подернулись рябью, а затем пропали в тумане, но и сквозь туман Зина слышала настойчивый голос снова и снова долбящий одни и те же вопросы. И через силу, словно тянула в гору гигантский камень, она объясняла, что видела, что ее напугало, как наткнулась на Елисея, как отдала ему медальон. Описывала тех, кто за ней следил...

Потом туман исчез, и наступила темнота. И тишина. Зинаида пыталась сообразить, что происходит, а затем разревелась: казалось, ее внезапно швырнули куда-то за пределы Земли, туда, где и звезд нет. Это страшнее одиночной камеры. Это ничто, в котором человек жить не может, но она живет. И кто знает, сколько ей болтаться тут?

Но вдруг она различила легкое прикосновение к плечам. Кто-то мягко развернул ее, положил, приговаривая:

— Ничего-ничего. Все закончилось. Это сейчас пройдет. Вот, выпей.

Губ дотронулся краешек бокала, и она осторожно сделала глоток, другой.

— Вот и умничка, — похвалили ее. — Поспи немного. Через полчасика проснешься — и все пройдет.

Тут же навалилась дрема. Она устроилась удобнее, обхватив себя. Прикрыла веки, хотя по большому счету это ничего не изменило — было так же темно. И чуть не мурлыкнула от удовольствия. Это ведь Бажен за ней ухаживает. И он впервые за эти дни назвал ее на "ты". Боже, как приятно! Ее лет десять никто так не называл, кроме мамы и сына. Но то ведь совсем другое. Блаженно улыбаясь, она заснула.

"Вокзал"

Лекс лежал на кровати в мансарде и прислушивался. У него был не такой уж острый слух по сравнению с оборотнями и вампирами, которым он необходим для охоты. Но и сейчас, несмотря на то что Олеся и Павел спали, а их родители куда-то ушли, дом наполняло множество звуков. Дом жил особенной жизнью, независимой от людей.

Со строениями всегда так, причем с любыми — гаражами, сараями, дворцами, неприступными замками, коттеджами и многоквартирными зданиями. Проходя по пустым офисам, ощущаешь, как вещи отдыхают от людей, готовятся к новому дню. Здесь прошелестела забытая возле принтера бумага, там колышутся листья цветов. Жизни людей и здания переплетаются, но никто не знает, что получится из этого симбиоза. Иногда выходит гармоничное сочетание, тогда людям в помещении комфортно, они не желают отсюда уходить и стремятся вернуться. Иногда люди и здание конфликтуют, тогда вещи постоянно пропадают, стены пачкаются, штукатурка осыпается, пластик лопается, и хочется бежать отсюда домой, на улицу, куда угодно.

Он пытался понять, что представляет собой дом Павла. Сколько здесь живут Токаревы? Года два-три? Лекс заметил, что Олесе этот дом не нравится, даже раздражает порой. Ей кажется, что все тут не так, не на месте. Комнаты, которые можно было бы сделать побольше — маленькие, и наоборот. Нет нормального коридора, где можно оставить зимой верхнюю одежду — с улицы попадаешь на кухню. Павла вроде бы коттедж устраивает: просторно, есть где потусоваться с друзьям. А как, интересно, устроились его родители? За неделю Лекс видел их мельком пару раз. Мама Олеси — некрасивая, но очень добрая женщина, — это заметно по лицу. Отец — крепкий худой старик, тоже очень доброжелательный. Оба точно поставили цель не мешать ни в чем сыну. Стараются вести себя незаметно, с вопросами не пристают. С одной стороны, хорошо — у них есть собственные интересы, и дети для них не подпорки и не смысл жизни. Если завтра они разлетятся, старики не закиснут, не будут писать длинные письма, жалуясь на одиночество. Они будут жить в том же размеренном темпе: ухаживать за огородиком, делать что-то своими руками, ездить изредка в гости, баловать внуков. Но с другой стороны, зря они Павлу так доверяют. Хоть бы раз обеспокоились: где молодой человек его возраста работает, что оплачивает себе учебу в частном вузе, машину, дорогую девушку — у Павла была настоящая фотомодель. А он еще и такой большой дом купил. Судя по всему, родительская квартира, которую они продали, покрыла едва ли третью часть стоимости этого жилища. Возможно, старикам дом тоже не нравится и они предпочли бы дожить жизнь в прежней квартире, но вслух они этого никогда не скажут. Не захотят огорчать сына.

Лекс и сам не знал, с чего так заинтересовался этим вопросом. Может, оттого, что, задремав в машине, он перебил себе сон, и теперь лежал совершенно бодрый, а мысли надо было занять чем-то... безопасным. Может, потому, что в этой тишине впервые ощутил, что-то нехорошее, тревожное, обитающее в доме. Он долго не мог сформулировать впечатления, пока его не озарило — как на вокзале. Коттедж — нечто внешне красивое, но не предназначенное для постоянного проживания, он будто ждет новых постояльцев, а к тем, кто здесь задержался, относится со смесью презрения и недовольства. А самое главное — в поведении жильцов тоже это просматривается. Что-то вроде: мы живем тут, но это временно. Вот подкопим денег и найдем более удобное место. Взаимное такое желание расстаться. Вот только Токаревы, найдя более доброжелательный дом, осядут, у них тяги к переездам не наблюдается, а дом останется вокзалом. Изменит это кто-нибудь? Кто знает. Может, если задержатся подольше и будут обладать хоть искрой магии, то смогут.

Тоненькая фигурка, укутанная простыней. Темные волосы рассыпаны по подушке, ладонь под щекой. Почти ребенок, но уже женщина. Плечи открыты. Они белые, нежные и очень... беззащитные. Вот приснилось что-то беспокойное, она заворочалась, перевернулась на другой бок. Простынь соскользнула, открывая...

Лекс быстро сел, несколько раз глубоко вдохнул. Вот это он и имел в виду, говоря, что надо занять себя чем-то безопасным. Лучше уж о доме размышлять. Кажется, кто-то возится на кухне. Наверняка Олеся. Это он зря фантазирует, что она спит. Она вчера ждала, когда они вернутся. Тоненькая полоска света, выбивающаяся из-за закрытой двери, погасла, лишь когда он прошел мимо. Опять о том же...

Уже полдень. Можно звонить Пихлеру.

Лекс набрал номер, который помнил наизусть. При его работе, чем меньше сохраняется записей, тем безопасней. Когда Сева взял трубку, послышался шум машин — он куда-то ехал.

— Все в порядке, — обронил Леша коротко.

— Отлично, — Шахович говорил как-то отстраненно. Словно радость от удачно завершенного дела отступила перед чем-то более важным. — Я свяжусь с вами. До вечера расплачусь. Не звони мне пока.

В трубке послышались гудки. С заказчиками будет связываться? Мерзость какая... Это с теми, о которых Информер уверен, что они зигорра? Не хотел бы Лекс с ними сталкиваться. Зигорра контингент особый. Странная смесь всемогущества и полной зависимости от людей. К прочим существам они относятся примерно так же, как средневековый крестьянин к муравьям. Люди для них скот — еда и нечто, определяющее уровень жизни. Муравьи совершенно бесполезны. Только мед иногда портят, если в доме заведутся. Уж лучше бы Пихлер сам обещанные деньги отдал.

Надо бы еще раз написать Информеру. Лекс подвинул к себе табуретку с ноутом. Как только подключился Интернет, замигало окошко агента. Ого, Информер соскучился. Целых два сообщения написал.

Informer 9.00: "Как все прошло?"

Informer 11.34: "Ру, ты живой?"

Лекс быстро набрал ответ.

Крошка-Ru: "Живой. Все нормально. Были некоторые накладки, но это как всегда. Думаю, ты в курсе. Как девушка?"

Informer: "Ты в своем репертуаре. Чего ты о девушке переживаешь, не ты ж ей по башке дал? Жива. Тебе надо сваливать подобру-поздорову".

Крошка-Ru: "Ты опять о своем?"

Informer: "Можешь считать меня циником, но я не хочу терять клиента, с помощью которого зарабатываю кучу бабок, не выходя из дома. Другого такого у меня нет".

Крошка-Ru: "Польщен".

Informer: "Я полагаю, не написал, что за ключ раздобыл, чтобы я не каркал перед делом?"

Крошка-Ru: "Типа того".

Informer: "Расскажи, что собой представляет ключ".

Крошка-Ru: "Ты будешь смеяться, но я его потерял".

Informer: "Знаю. Ничего смешного. Пиши, что помнишь".

Лекс максимально подробно описал медальон, но надписей он воспроизвести не мог.

Крошка-Ru: "Помогло?" — завершил он рассказ.

Informer: "Поищу, но шансов мало. Обычно сам артефакт известнее, чем ключ. Если бы перевести надпись. Пошукаю у ментов, может, у них где-то мелькнет. Но мне тут другое в голову пришло. Ты обычно где живешь, когда в другой город приезжаешь?"

Крошка-Ru: "Раньше в гостиницах. Теперь, когда приобрел некоторую известность, квартиры снимаю. Которые посуточно, а что?"

Informer: "Я так и предполагал. Почему ты в это раз изменил своим принципам?"

Крошка-Ru: "Заказчик настоял".

Informer: "Так я и думал. Не нравится мне это. Узнай все, что можешь, об этом доме, чую, дело здесь нечисто".

Крошка-Ru: "Блин, у меня с утра такое же ощущение. Но что может быть нечисто?"

Informer: "А ты вот узнай, тогда пообщаемся. Откуда этот дом взялся, почему хозяева выбрали именно его. Как узнаешь, пиши".

Крошка-Ru: "ОК".

Лекс закрыл ноут. Интересное ему задание дали. И ведь ни у кого, кроме Павла, не спросишь. Только он знает точно, друзей и родных он мог обмануть. Только вот беда, он ведь и Лекса может обмануть. Хотя зачем? Он-то этих закулисных игр не знает, тогда и скрывать ему особенно нечего. Надо ждать, когда он проснется.

Чистка

Пока Пихлер ехал до дома, Елисей спал, даже не ворочаясь во сне. Сева даже проверил пульс — что если слишком сильно нажал на нужную точку? Сердце ребенка билось спокойно и размеренно, как у обычного спящего. Значит, все в порядке. Это даже хорошо, что он спит так крепко.

Шахович вышел из машины, открыл ворота и загнал машину во двор. Как бы долго Сева ни жил здесь, мир каторги навсегда остался ему чужим. Поэтому он не стремился особо обустраивать жилище. Так люди, работающие вахтовым методом, не будут делать ремонт в общежитии. Разве только какую-нибудь картинку на стенку повесят. Он же создал себе минимум условий, чтобы провести тут время отдыха, но и только. Все средства он откладывал для будущей жизни, когда сможет вернуться домой.

Деревянный одноэтажный дом наверняка кого-то поражал скромностью. Кухонька да две комнаты: одна большая, вроде как гостиная, со стареньким диванчиком и телевизором, вторая поменьше — спаленка с одной кроватью. Ковры Пихлер не любил, но выхода не было — в частном доме зимой прохладно, погреб-то неглубокий. Раз в неделю он приглашал сюда женщину, которая расставляла по местам вещи, пылесосила настенные и напольные ковры, изготовленные еще в прошлом веке (звучит-то как!), мыла посуду и окна. Сева представлялся посредником. Мол, дед попросил убраться, а ему проще нанять кого-нибудь. Был в меру вежлив, платил по прейскуранту. Он знал, что в памяти запечатлеваются крайности, — скандальный или интеллигентный клиент, щедрый или наоборот крохобор. Поэтому, чтобы свидетели его забыли, и в этом надо держаться золотой середины. Если полиция начнет его разыскивать, вряд ли будут допрашивать уборщиц, но чем черт не шутит? В плане безопасности лишних мер предосторожности не бывает. Он же не гастарбайтер, все гораздо серьезнее.

Открыв дверь домика настежь, Шахович вернулся к машине и вытащил мальчика. Отнес его на диван в гостиную. Постоял немного, чтобы убедиться, что он не проснулся, потом рванулся на кухню. Там в три секунды приготовил напиток и вернулся обратно, захватив и табуретку.

Если маленький маг проснется один в незнакомом доме, начнутся проблемы. Дети вообще бывают на редкость сообразительны, а уж такой неглупый пацан, как Елисей, и подавно. Поэтому первую чистку надо провести немедленно, едва он откроет глаза. А затем хорошо бы опять усыпить, но... понадежней, чтобы быть уверенным, что в течение часа он не проснется. Где-то у него был напиток...

Пихлер вернулся в кухню, сделал половину порции сонного чая, добавив туда побольше меда. Вот так хорошо. Сейчас даст ему хагги, а сонный настой — вроде как запить. После займется машиной.

Он снова опустился на табуретку. В душе царил раздрай, он с трудом сохранял спокойствие. Но волнение сейчас только помеха. Все ли он предусмотрел? Кажется, все. Медальон у Лекса. Он отзвонился, как договорились. Теперь надо сообщить эйнхериям, пусть перечисляют золото. А потом...

Сначала Сева собирался отдать долю Лексу, как только ему перечислят плату, и забрать цомтту себе. Потом договориться с заказчиками, где передаст артефакт. Но к чему такие сложности? Даром он, что ли, такой дом Павлу подарил? Можно сделать проще. Как только получит деньги, перечислит причитающееся вознаграждение подельникам, а с заказчиками пусть тоже Лекс дело имеет. И ему лишний раз с Елисеем не светиться, и вообще... безопасней так. От зигорра не знаешь, чего ожидать. Могут ведь и убить, посчитав, что плата слишком высока. Так надо, чтобы убийство Шаховича стало для них бессмысленным. Мол, убивай — не убивай, а золота все равно не вернете. А когда они отбудут восвояси со своим сокровищем, тогда уж можно и в гости к Токарю напроситься. А оттуда домой свалить. Вот и все.

Чрезвычайно довольный собой Пихлер присмотрелся к мальчишке, спящему на диване. Тот заворочался, что-то сонно забормотал. Он тут же склонился ближе, держа бокалы в обеих руках. Пора просыпаться. Лучше напоить, когда он еще немного не в себе, а то начнутся вопросы: зачем да почему.

Поставив сонный чай на пол, Сева ласково потрепал волосы мальчика, приговаривая:

— Просыпайся, соня! Совсем умаялся... Ой, да ты весь горишь! — это была заранее придуманная уловка.

Стоило Елисею чуть приоткрыть веки, как он тут же сунул ему под нос хагги.

— Ну-ка выпей скорее! Мерзость несусветная, но за то сразу выздоровеешь.

Это важное правило он тоже усвоил сам: детям нельзя врать. Ведешь на укол, скажи честно: будет больно, но вполне терпимо. Тогда ребенок соберется и будет терпеть, а ты заслужишь его доверие. Даешь горькое лекарство — не уверяй, что оно как сироп. Ему не часто за последние двадцать лет приходилось иметь дело с детьми, но каждый раз он немного ностальгировал: когда он будет возиться с собственными? Теперь до исполнения этой мечты оставался всего один шаг.

Елисей, сонно хлопая глазами, выпил хагги и скривился.

— Пааап! Где ты взял эту гадость?

— В Москве дали. Лучшее лекарство. На вот, запей, чтобы не так противно было.

Мальчик с удовольствием выдул полчашки чая, потом оглянулся.

— Пап, а где мы?

Можно было начинать чистку.

— Я купил дом. Пока мы будем жить здесь. Но не бойся, это ненадолго. Скоро мы переедем в другое место, там будет намного красивее.

— Понятно, — Елисей сладко зевнул. — А ты обещал за мамой съездить.

— Скоро поеду. Не хочу тебя одного оставлять, все-таки незнакомый дом.

— Так, может, мы вместе?

— Можно и вместе, — легко согласился Сева. — Вот завтра в новый дом переедем и сразу за мамой. Ты спи пока, Ешек.

Новое имя должно быть созвучно старому. Тогда, произнесенное впервые, оно не вызовет отторжения, разве только легкое удивление. А когда наступит время снова пить хагги, уже воспримется как собственное. А к третьему разу настоящее имя и не вспомнится.

Его расчеты оправдались. Засыпая, мальчик вяло поинтересовался:

— Ешек?

— Да. Придумал тебе новое прозвище. Ласковое и необычное. Нравится?

Елисей что-то пробормотал, а через пять минут безмятежно посапывал, раскинув руки.

Вот и замечательно. Пора.

Пихлер снова сел в машину и вскоре мчался за город, в поля. Там он давно приметил колхозные гаражи. Сторож будет рад немного подзаработать, поставив туда его автомобиль. Фольксваген тоже приобретен на чужое имя, чтобы по документам на машину не отыскали владельца. Но опытные маги — а мальчика будут искать опытные маги, смогут многое найти и без документов. Не стоит облегчать им работу, даже если нужно протянуть на каторге всего один день. Уничтожить машину так, чтобы этого никто не заметил — довольно сложно. Обязательно кто-нибудь глазастый попадется, кому много надо. На открытой стоянке тоже ее легко обнаружат, если возьмутся всерьез. А вот в захолустном колхозе неизвестно, когда надумают искать...

Он взглянул на часы. Все идет так, как надо. Отлично все идет.

Когда Елисей проснется во второй раз он запомнит только последние услышанные фразы: это их временный дом, скоро они переезжают в новый. Потом найдут маму. А зовут его — Ешек. Так постепенно, час за часом, Шахович очистит с помощью хагги старые воспоминания и вложит новые. К завтрашнему утру у мальчишки не будет прошлой жизни.

Знакомство

Все-таки Регина справилась с собой. С помощью женщины-сержанта надела костюм химзащиты. Попутно ей объяснили, что когда над дверями загорится зеленая лампочка, она зайдет в камеру к заключенному. Одна. Когда разговор будет окончен, она нажмет кнопочку, ей откроют дверь, она снова окажется в комнате. Опять подождет, когда загорится зеленый свет на этот раз на противоположных дверях, пройдет в душ — он здесь, справа, постоит там минут пять, затем под фен — это кабинка рядом, на ней нарисованы завихрения, которые можно принять за потоки ветра. После этого к ней вновь войдет помощница и поможет разоблачиться.

Подробные инструкции мало волновали Нарутову. Она пыталась сосредоточиться на встрече, но получалось не очень хорошо.

— Почему вы держите его в газовой камере? Неужели это так серьезно?

— Серьезней не бывает, — без улыбки ответил майор. — Эта тварь берет силу для магии буквально из воздуха. Чтобы сделать ее бессильной, надо чтобы рядом не было ничего, созданного природой. Поэтому там кругом пластик, а прутья решетки — из чистого золота. Золото чудище тоже почему-то не любит. Ну, а вокруг — искусственный отравляющий газ, на данный момент фосген.

— Вы так его называете: тварь, чудище. Я уже начинаю сомневаться, что найду с ним общий язык.

Майор улыбнулся:

— Если он захочет с вами пообщаться — пообщаетесь. Он не всегда в настроении.

— Но если он так опасен, почему его не казнят? — Регина задала так долго мучающий ее вопрос.

— А это не ко мне, — улыбка стала шире. — Это, скорее, к генералу Нарутову. Нам привезли — мы содержим. Лет через десять его еще куда-нибудь переведут.

"И тут об отце знают! — Регина быстро натянула противогаз, чтобы мужчина не заметил ее гримасы. — Что ты будешь делать, какая известная личность. И никто ведь не заподозрит, что мы однофамильцы. Всем сразу докладывают, что ли? "Сейчас к вам приедет Нарутова. Дочь того самого Нарутова"".

Сержант еще раз критически проверила ее обмундирование, затем вышла, Регина ждала зеленую лампочку...

Но допроса не получилось.

Камера оказалась размером примерно три на два метра — довольно большая. Никаких окон, только лампы в потолке. Действительно все отделано пластиком. Через всю комнату тянется решетка с толстыми, диаметром не меньше трех сантиметров, золотыми прутьями, располагавшимися через каждый дециметр. Неужели эта конструкция не позолоченная? Это ж сколько голодных можно накормить... И содержание зигорра действительно себя оправдывает? У самой стены, примерно в полутора метрах от решетки, ее ожидал стул. А за решеткой стояла кромешная тьма. Лучи ламп словно о стену разбивались не в силах туда проникнуть. Регине даже захотелось подойти и просунуть ладонь в резиновой перчатке за прутья, чтобы убедиться, что там нет еще одной стены. Но она сдержала себя, села на стул и только сейчас сообразила, что, слушая инструкции, ни разу не поинтересовалась, как она, собственно, разговаривать-то с этим существом будет. Он ничего не услышит, кроме бубнения. А она, пожалуй, и того меньше.

Но растерянность ее была недолгой.

— Боже, как очаровательно, — прозвучало прямо у нее в голове. — Они полагают, что я буду разговаривать с куском резины? Вы кто такая, что вас так берегут?

Она опешила и на несколько мгновений потеряла дар речи. Голос казался совершенно безопасным: мягкий мужской баритон — в сознании сразу возник образ надежного мужчины, эдакого белогвардейского офицера из дворянской семьи с благородной сединой на висках. Если бы Регина столкнулась с таким на улице, поверила бы в его порядочность безоговорочно. Сейчас она бы тоже успокоилась, если бы слова не проникали в сознание, минуя органы слуха. Какая же силища у этого монстра, что ни пластик, ни искусственный газ, ни золото, не мешают сделать это. К испугу примешивалось восхищение.

— Знаете ли, — продолжил голос, — не получится у нас беседы. Не для того я сижу годами в одиночке, чтобы лишать себя единственного удовольствия — поболтать с посетителем. Вам нужна какая-то информация? А мне хочется хоть полчаса побеседовать без газа и скафандров. Так что заключаем сделку. Побеседуем на свежем, на сколько это возможно, воздухе. Взамен обещаю быть предельно искренним.

— Никто не позволит мне удалить из камеры газ, — возразила она непослушными губами.

— Простите любезно, но это не мои проблемы.

Дальнейшее молчание было настолько многозначительным, что Регина сразу поняла: никакого продолжения не будет, пока она не выполнит требования. Пришлось подниматься и нажимать на кнопку.

— Что, не получилось? — посочувствовал майор, когда она закончила необходимые процедуры и покинула комнату.

— Он требует, чтобы из камеры удалили газ, а я была без скафандра.

Она говорила резко, потому что приготовилась воевать. Если надо — будет звонить отцу. Главное, чтобы он не сопротивлялся. Но у того давно уже выработалась привычка ни в чем не отказывать дочери. Будто таким образом он мог загладить вину перед ней.

Однако майор только хмыкнул:

— Мне надо позвонить.

А через четверть часа в комнату с камерой зашло несколько солдат внутренней охраны. Затем вышли. Майор прикрепил к внутренней стороне футболки у ворота крошечную финтифлюшку и распорядился:

— Если вдруг что-то пойдет не так, даже просто тревожно вам станет, словно что-то должно произойти, сделайте вид, что у вас ключица зачесалась. Надавите на эту штучку, мы сразу вас оттуда вытащим. Мои бойцы меры предприняли, но все равно, мало ли что. Нам только заложницы не хватало. Я знаю, у вас сильно развита интуиция, вот только на это и рассчитываю. Ну и на то, что последние четыреста лет, он вел себя как самый примерный заключенный. Никаких фортелей не выкидывал. Будем надеяться, что и на этот раз обойдется, не переклинит его. Да и вот это тоже наденьте, — он опустил на ее шею золотую цепочку с золотым же крестиком. — Больше золота. Эта тварь не любит кресты, а золотые особенно.

Регина спрятала крестик под блузку — отчего-то стыдно было выставлять защиту напоказ — и снова вошла в камеру. Здесь ничего не изменилось. Тот же блеск золотых решеток, та же непроницаемая тьма за ними. Только она после костюма химзащиты чувствовала себя голой.

— Совсем другое дело, — на этот раз голос звучал самым обычным образом и напряжение в ней спало.

Она опустилась на стул, достала из кармана блокнот и ручку. Но прежде чем начать допрос, полюбопытствовала:

— Почему за решеткой так темно?

— Потому что я не хочу, чтобы вы меня видели, — охотно пояснил зигорра. — Такая беседа интригует. К тому же вам нужны ответы. Пусть моя внешность вас не отвлекает.

— Меня тьма отвлекает, — недовольно буркнула Регина. — Как мне вас называть?

— Это для протокола? — добродушно посмеялись во тьме. — Я же знаю ваши правила: имя, фамилия, возраст. Меня зовут Элгон. Называйте меня Эл — вам так будет привычней. Возраст... тоже не скрываю, конечно. А вот с фамилией будут проблемы. Дело в том, что...

— Может, мы перейдем к делу?

— Простите, — очень виновато откликнулись за решеткой. — У вас горе, а тут старый болтун. Что вас больше беспокоит?

— Я Регина Юрьевна, — Нарутова попыталась взять инициативу в свои руки. Беспокойства не появлялось, зато снова нарастало раздражение, которое она испытывала к большинству мужчин. — Недавно в городе украли некий артефакт. Есть подозрение, что он принадлежит зигорра. Я вам сейчас его опишу, а вы...

Ее вновь бесцеремонно перебили, хотя и сделали это максимально доброжелательно, будто стараясь не обидеть.

— Вас ведь не эта кража беспокоит. А что? Начните с главного.

И женщина неожиданно для себя выдала ему все о похищении Елисея.

На этот раз за решеткой стояла какая-то особенная, внимающая тишина. Затем поинтересовались:

— Вы считаете, что все преступления взаимосвязаны?

— Да. Доказательств пока мало, но некоторые факты... За Зинаидой следил баггейн. Мы сможем доказать, что этот же баггейн убил Ефима. А мать мальчика передала мне, что по показаниям свидетелей, Елисея забрал отец. То есть...

— Существо похожее на его отца, а следовательно, снова баггейн, — подхватили из-за решетки. — Дайте подумать.

Воцарилась тишина, и Регине казалось, она физически ощущает, как из-за золотой решетки расползаются тонкие невидимые щупальца, проникают сквозь стены, пронзают воздух города, скользят сквозь стены и машины, прощупывают людей, что-то ищут. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение.

— Они найдут мальчика, — выдал наконец Эл и пояснил: — Я имею в виду следователя по особо важным делам и его команду. Важно, чтобы они отыскали его не слишком поздно. Какая у нас цепочка получается? Артефакт — баггейн — мальчик. Баггейны владеют очень специфичной магией, которая изменяет их внешность, но и только. Стало быть, артефакт, да еще такой древний, ему не нужен. Значит, он хочет его продать. И сделку он будет заключать здесь, на каторге. Отследите крупные операции с золотом за сегодняшний день. Это выведет на его след.

Регина не задала дополнительных вопросов, все стало очевидным в один миг: если баггейн продает артефакт зигорра, то наличные он должен получить в Волгограде, в другом мире его могут обмануть. И валюта ему ни к чему. В других мирах, особенно в мирах третьего класса, откуда он родом, эти бумажки не ценятся. Стало быть — золото. Как все просто. Вряд ли очень много людей будет получать большую сумму золотом. А зигорра ничто не помешает расплатиться. Сами они, может, и не сразу прорвутся, но на это существуют посредники. Единственная загвоздка — золото нужно баггейну, если он намерен покинуть каторгу. Если он хочет и дальше жить тут, он может получить вознаграждение в долларах. Так что подобные сделки тоже надо попробовать отследить. Это будет сделать сложнее. И резанули брошенные вскользь слова: "Важно, чтобы они отыскали его не слишком поздно".

— Вы считаете, баггейн похитил Елисея, чтобы... — и не смогла договорить.

— Если бы он хотел убить мальчика, убил бы возле магазина. Вряд ли бы кто-то его удержал. Нет, ему что-то нужно. Но не выкуп. В такие игры с людьми он бы не играл. Так что... У мальчика нет магических способностей?

— Никто не проверял его специально, но я подозреваю, что есть.

— Тогда он хочет воспитать себе мага. А значит, попытается как можно скорее лишить его памяти. Для этого есть несколько способов, но это неважно. Если Елисея найдут поздно, то, возможно, родители получат не Елисея. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — тянуло немедленно доложить обо всем следователю, ищущему мальчика, но ее остановили.

— Знаете, то, что вы считаете самым страшным, может на самом деле оказаться не таким уж страшным. И ваше дело, которое не кажется таким уж важным, впоследствии окажется намного важнее. Вы что-то начали про артефакт. Рассказывайте.

Регина смирилась с тем, что хозяйкой положения ей не стать. Она будто беседовала с кем-то древним и мудрым. Всезнающим. Кем-то сродни Богу. Как допрашивать Бога? Если и есть такие наглецы, то не она. Она может только отвечать на вопросы и смиренно ожидать совета.

— Цомтта, — категорично произнес Эл, едва женщина описала украденную вещь. — Это очень плохо, Регина Юрьевна. Вы должны перехватить пропажу прежде, чем она попадет к потомкам тех, кто ее сделал.

— Чем она опасна? — это был не праздный интерес, она приготовилась записывать и запоминать факты.

— Цомтта создана, чтобы противостоять магии каторги. Воспользоваться ею может любой. Если провести определенный, довольно несложный, смею вас заверить, ритуал, она снимет ограничивающие заклятия с любого каторжанина. Если каторжане объединятся и будут передавать ее друг другу, то завтра город будет полон оборотней, вампиров и прочих озлобленных существ, намного более могущественных, чем люди. А люди, скажу я вам, обладают удивительной способностью настраивать против себя и самые миролюбивые расы. Я знавал каторжан хоббитов и берегинь. Если уж их довели до убийства, то... В общем, расписывать не буду. Начнется локальный апокалипсис, который быстро распространится на всю каторгу. Но это еще не самое страшное. Хуже, как я уже сказал, если до цомтты доберутся потомки тех, кто ее создал. А если меня в свое время не обманули, то это эйнхерии. Если в их руках окажется цомтта, никакие барьеры их не удержат. Даже одного эйнхерия хватит, чтобы наворотить дел. А если их будет несколько... И учтите: цомтта нейтрализует магию людей, многократно увеличивая силу обладателя. Так что вы получите не апокалипсис, а войну богов. Вернее, войну с богами, потому что на вашей стороне не окажется никого, кто способен хоть как-то им противостоять.

Регина с трудом сдерживала нарастающую панику. Нельзя сейчас бояться. Бояться она будет потом, если не справится и встретится на улице с разбушевавшимся "Тором". А сейчас надо собраться и действовать. У них есть время. Может быть, очень мало, но есть.

— Вы подскажете, как выйти на след артефакта? — она спросила почти жалобно. Если бы сама сидела в камере и ей задали подобный вопрос, она бы расхохоталась во все горло и отбрила: "Делай свою работу, детка. Я и так тебе помог". Но вместо раскатистого смеха она услышала грустную усмешку.

— Если бы меня выпустили из тюрьмы под вашу ответственность... хотя бы на два-три часа... думаю, я смог бы реально вам помочь, — и прежде чем она осадила его, добавил: — Но это, безусловно, утопия. Поэтому подождите минутку.

И снова ощущение невидимых щупалец, пронзающих пространство. Что за мистика? Почему именно щупальца?

— Ищите место перехода, — наконец раздался бесконечно усталый голос. — Больше ничем не могу помочь. Много золота.

— Спасибо, Элгон, — искренно поблагодарила Регина, поднимаясь. — Большое спасибо. Вы очень помогли.

Она подошла к стальным дверям, тоже обитым пластиком, нажала кнопку, чтобы ее выпустили, а в спину ей позвучало доброжелательное:

— Не за что, Регина Юрьевна. До свидания. Заходите... если что.

Маги

Едва за Региной закрылись ворота, она позвонила Угрюмову, кратко доложила обо всем, что узнала.

— Ну, врать он не будет, — констатировал он ворчливо. Непонятно — то ли он сердился из-за утреннего шантажа, то ли ему не нравилось, что упрямая Нарутова доказала свою правоту и допрос зигорра оказалась ненапрасным. — Наверняка ведь просился, чтобы его выпустили помочь. Просился?

— Да, — подтвердила Регина.

— Давно он выслуживается, так что рисковать не будет. Будет старательно делать вид, что стал белым и пушистым. Куда теперь?

— Я заеду к Ольге на пять минут. Вы не знаете, кому отдали дело Елисея?

— Кобалии. А что?

— Есть шанс найти его у Чистяковых?

— Есть. Он там что-то вроде штаба образовал. Но я на всякий случай звякну ему, чтобы с тобой не разминулся. У тебя для него тоже что-то есть?

— Немного, но... Наши дела связаны, Прохор Савельич. Он вообще как, адекватный мужик? Не будет вспоминать моего отца и кричать, что я лезу не в свое дело?

— Региночка, — ни с того ни с сего перешел на неформальный тон полковник. — Я, конечно, знаю, что ты мужиков не любишь, но не путай важняка с дознавателем. Те, кто ищут только, где их самолюбие ущемили, такие посты не занимают. Сейчас надо как можно скорее вернуть мальчика, и он над этим работает.

— Отлично, — сухо порадовалась Регина. — Значит, я пока отключаюсь.

Второй звонок — Киру.

— Это я. Меня не съели. И вообще я бы сказала, что этот зигорра довольно мил, если бы увидела его хотя бы одним глазком. У меня такое ощущение, что я разговаривала с невидимкой.

— Этого-то я и боялся, — Кирилл не поддержал ее шутливый тон.

Но Регина сделала еще одну попытку.

— Того, что я буду разговаривать с невидимкой?

— Нет. Боялся того, что ты не сможешь правильно оценить опасность. Солнышко, пойми, — "Хорошо, что не "Региночка"", — зло подумала она, — когда на тебя нападет бандит, размахивающий ножом, — это очень опасно. Но в сто раз опаснее, когда ты беседуешь с очаровательной блондинкой, не подозревая, что она серийная убийца и ты у нее в списке следующая. Зигорра надо бояться, не только потому, что их магия очень могущественна, но в первую очередь потому, что они тонкие психологи, различают малейшие оттенки настроения, знают, на каких струнах сыграть, чтобы добиться своего. Они могут идти напролом, а могут действовать исподтишка. Зная тебя, я легко предположу, что ты не раз к нему в тюрьму наведаешься, если будет что-то очень сложное и срочное. Так вот не забывай, пожалуйста, что перед тобой порабощенный враг, который, как известно, гораздо опаснее свободного. Опаснее тем, что будет в сто раз искусней хитрить и притворяться, а ненависть в нем увеличивается в геометрической прогрессии с каждым годом, проведенным в газовой камере.

Нарутова еле сдержала себя, чтобы не прогундеть: "Бла-бла-бла". Но она лишь устало вздохнула:

— Целую лекцию прочитал! На всякий случай: я все еще следователь и все еще знаю, кого надо опасаться, а кого нет.

— Прости. Я...

— Ничего. Я отключаюсь, мне надо сделать звонок.

— Хорошо.

Теперь Захару. Пока она разъезжает по городу, пусть займется делом.

— Захар, — начала она, даже не поздоровавшись, едва он поднял трубку, — насколько реально определить места перехода в Волгоградской области и поставить возле них охрану?

— Смотря, что вы имеете в виду. Если вам надо перейти, то могу подсказать пару-тройку мест, которые пока функционируют. А если вы имеете в виду места, о которых полиция пока не знает...

— Да, их.

— ...То тут все гораздо сложнее. Это задание схоже с предложением выловить в море окольцованную рыбку. Вы имеете представление, что для этого нужно?

— Для ловли рыбы? Сеть да побольше. Поймать, пересмотреть, выпустить.

— Все так. Вот и мы должны пройти с такой сетью по всей области, вычислить места "провала" силы, определить, насколько большой "провал" — достаточно ли его для перехода и кто может здесь перейти. Оставить охрану, если воронка большая... Сами понимаете дело не одного дня. Если бы с местами перехода все было так просто, то у нас нелегалов не было бы.

— Ясно. Значит, место поиска надо локализовать.

— А в чем, собственно, дело, Регина Юрьевна?

Она вывернула руль — показался дом Чистяковых.

— Есть сведения, что к нам заявятся эйнхерии и в месте перехода их будет ждать могущественный артефакт, который увеличит их силу в сотни раз, попутно лишив способностей магов системы, которые будут к ним подбираться.

— Ни хрена себе! — она сумела впечатлить Захара, но он тут же собрался. — У меня такое предложение. Открытые места будем контролировать с воздуха. Пусть проверяют одиноких путников, бродящих далеко от жилья. Ведь если кто-то назначил свидание зигорра, он должен прийти на место перехода. В городе сложнее. Давайте попробуем раскинуть сеть, начиная от дома Чистяковых. Шанс небольшой, но хоть что-то.

— Поддерживаю, — Регина остановила "Форд" рядом с подъездом. — А на месте преступления кто-нибудь есть?

— Чарушин там работает, Фролов тебя ждет, но успехов особых нет, — уныло доложил Захар. — Это же Лекс...

— Тогда я от Чистяковых сразу к ним. Осмотр гостиниц и посуточных квартир тоже ничего не дал?

— Нет. Посуточные квартиры, правда, не все проверили.

— Тогда давай так. Пусть кто там попроще, из неспособных раскинуть сеть, обходят квартиры. Чем черт не шутит. Может, найдем кого. Если найдем Лекса, есть большой шанс, что перехватим артефакт и место перехода уже не понадобится. Больше пока мы ничего не можем сделать, но учти, время работает против нас.

— Время для перехода — полночь, — подтвердил Захар. — У нас меньше одиннадцати часов.

— Ладно, я сейчас сообщу Кобалии. Пусть что-нибудь придумает.

По-хорошему, ей нужен не важняк, а маги, чем сильнее, тем лучше. Чтобы сеть была гуще, чтобы скорее дело продвигалось. В поисках места перехода остальные существа помочь не могли. Только люди-маги чувствовали, как поглощается в некоторых местах их сила, будто втягивает ее в какую-то воронку. Места перехода — действительно воронка. Эдакая труба между мирами. Некоторые трубы "узкие", "извилистые", не всякий в них проскользнет. Для эйнхериев нужен большой "лаз". Казалось бы, чего проще — пометить все такие точки. Не на каждом же десятке метров они натыканы. Но беда в том, что места эти нестабильны. Одни годами служат порталом. Другие — однодневки, и от мощности "трубы" это не зависит. Вообще по большому счету никто не знает, от чего зависит появление и исчезновение этих мест. Загадка природы. Если бы они знали хотя бы район, где надо искать... Но все хорошо не бывает. Начнут поиск с Советского района, а дальше видно будет. Им и на этот район не меньше трех дней надо, а у них только несколько часов...

Регина вышла из машины. Дверь у Чистяковых ей открыли сразу. Оля чуть ли не бросилась к ней на шею, захлебываясь плачем. Нарутова виновато взглянула на маячившего в дверях мужчину — она сразу угадала, что он Кобалия, — следователь исчез, дав им пять минут наедине.

— Региночка, — "Опять! Да что такое сегодня?" — это я во всем виновата! — бичевала себя Ольга. — Если бы не я...

— Так, ну-ка успокойся, — осадила ее Нарутова. — С Елисеем ведь была бабушка?

— Де-ло... не... в э-том... — заикаясь, настаивала женщина. — Гриша хотел забрать сына... А я... решила... не от-дам... И вот...

— Погоди. Куда Гриша хотел забрать сына? — опешила Регина.

— Не... знаю... — уверенный тон следователя помог Оле взять себя в руки. — Он не разговаривал со мной совсем. С тех пор как Елисей заболел. Я поняла, что он разводиться со мной хочет... А я подумала... Разведусь. А сына не отдам. У мальчика должны быть мама и папа... И вот...

— Та-а-ак! — процедила Нарутова с угрозой. — Все мужики — козлы, все бабы — дуры! А Грише ты говорила, что не отдашь сына?

— Нет, — Ольга снова всхлипнула. — Он же со мной не разговаривает. Я думала, когда вернется...

— То есть ты считаешь, что это перст судьбы, что ли? — Оля обреченно кивнула. — Слушай, ты взрослая женщина, прекрати молоть чепуху. В такой ситуации мало кто соображает здраво, но ты все-таки хватила лишку. И вообще, на каком основании Гриша заберет сына? Любой суд оставит ребенка матери. Ты же, слава богу, не наркоманка.

— Но я ведь не маг, — слабо возразила Оля. — Я не смогу его защитить...

— А сейчас ты городишь еще большую чушь, — оборвала ее Регина. — Во-первых, с Елисеем была твоя свекровь, довольно сильный маг, а толку? Много она его защитила? А во-вторых, в тебе тоже есть магическая искра. Ведь ты ощутила присутствие медальона в доме. Ты тоже болела. Это я как бесчувственное бревно, не знаю уж, к лучшему или к худшему, — женщина вытаращила глаза. — Да, ты тоже маг. Возможно, твой дар можно развить и ты станешь равной мужу. Но это потом. Сейчас важно, что и Елисей — маг. И, вероятно, из-за этого его и похитили. Все, успокойся, выпей воды. И, если можно, сделай мне чаю, а я пока доложу следователю обо всем.

Кобалия понравился ей безоговорочно. Если бы самурайскому мечу можно было дать плоть и оживить, то он стал бы кем-то, похожим на этого следователя: спокойным, уверенным и опасным. Впервые Регина поймала себя на том, что сожалеет об обручальном кольце у него на пальце. Нет, замуж она не хочет — свят-свят-свят и три раза сплюнуть через плечо. Но он однозначно был бы любовником лучшим, чем Кукла. А женатых любовников у Нарутовой отродясь не было — этим принципом она не поступится. Может, у Кобалии есть брат неженатый? Ему вроде под пятьдесят уже... Боже, о чем она думает?

— Простите, я не знаю вашего имени-отчества, — обратилась она к важняку.

— Зовите меня Егор, Регина Юрьевна, — предложил он.

— Ну, тогда уж и вы меня по имени.

Она коротко передала все, что узнала от зигорра. Следователь хмурился, делал записи, сразу кому-то звонил. Потом тоже отчитался.

— Я еще раз беседовал с Ягишевой. Мне удалось выудить из ее воспоминаний внешность человека, которого она видела несколько раз во время преследования, — он показал фоторобот, а Регина, не сдержавшись, поежилась, представив, как Кобалия добывал сведения из Зинаиды. — Но, сами понимаете, много нам это не дает. С баггейном любой портрет — филькина грамота, даже если мы знаем, под какой личиной он жил на каторге.

— Знаете, — неожиданно озарило Регину, — мне вот что в голову пришло. Оля сообщила, что когда она жила в этой квартире, ее мучили страшные сны. Словно кто-то к ней рвался. А когда переехала в убежище, то кошмары прекратились, только болела.

Егор подхватил ее мысль налету.

— Замешан кто-то из каторжан или ссыльных!

— Кто-то, кого нанял баггейн.

— И он может знать, где его логово.

— А мальчик может быть там, вряд ли баггейн предполагает, что мы вычислим его за сутки.

— Хорошо, кто это может быть?

— Навскидку — богинки, бука, вий, трясовицы, феи...

— Скажу, чтобы потрясли всех, — он вскочил, но Регина остановила его, прикоснувшись к рукаву пиджака, и негромко попросила:

— Мне кажется, вы должны предупредить Олю о том, что случится, если мы опоздаем.

Было заметно, что с губ его готов сорваться вопрос: "Почему ты этого не сделаешь?", но, поколебавшись, вслух он сказал:

— Хорошо. Чем я еще могу помочь?

— У нас ситуация авральная, — объяснила Регина. — Не удивлюсь, если минут через пять мне позвонят и скажут, что дело тоже передают важняку, а я буду на подхвате. Но пока этого не сделали, не могли бы вы убедить дедушку и бабушку Елисея помочь нам. Вам-то они все равно не помощники, а нам каждый маг в помощь. Хорошо бы, если бы они и других пенсионеров организовали.

— Хорошо. Посылать их к вам?

— Нет, сразу к Захару, вот его телефон, — она быстро написала на бумажке. — С людьми маги не очень любят дело иметь, — с иронической улыбкой пояснила женщина и заметила, что в глазах Кобалии мелькнуло удивление.

— Регина, чай готов, — позвала Оля из кухни.

— Спасибо, иду! — она, уже садясь за накрытый стол, подумала: "Интересно, а кто этот Кобалия? Не человек ведь явно. Надо бы узнать у Угрюмова. Просто так".

Чай она влила в себя на бегу, печенюшку жевала в машине. Пора и совесть пробудить: Володька ее несколько часов прикрывает у Юсифова. Она верила им безоглядно, знала: все, что можно выжать с места преступления — выжмут. Но порядок есть порядок.

Юсифов построил себе настоящий дворец. Регина обошла комнаты — как в музее побывала. Красиво, конечно, но жить здесь... Бррр! Наверно, она очень уж примитивно устроена. Съездить, что ли, к отцу в Москву? Он тоже не бедствует. Как он устроился?..

Володя записал все, что нужно, и даже ее почерком. Она только подмахнула. Матвей и Тарас разжились только скудными приметами человека, при ограблении ранившего любовницу Юсифова. Преступник невысокого роста, худой, но быстрый и сильный. В маске — очень ценное замечание. Охранников ликвидировали издалека, так что они и примерно никого не помнили и вообще с трудом соображали — действие снотворного еще не прошло. Эксперты попробуют определить, что за лекарство им вкололи, но вероятность того, что это поможет в расследовании — ничтожна. Собаки только что не заикались — ругару их до поноса напугал. Спускался за артефактом тоже ругару. Пока Регине демонстрировали линии лазерной сигнализации, она размышляла об одном: "Вот же натренировали на свою голову, теперь хоть сплошной лазерный купол делай, иначе никакой гарантии". До квартала преступники ехали на двух машинах, к дому подошли пешком. Уходили так же. Опера засекли места стоянки и чуть-чуть направление движения отследили, но потом машины потерялись среди других следов. Паршиво.

— Ну как? Никакой зацепки?

Поинтересовался Фролов, но Чарушин и Тарас тоже ожидали ответа. Хотела бы она знать: они верят в ее проницательность или мечтают утереть ей нос?

— Ничего, — покачала она головой. — Медальон ничего не дал?

— Указал, кто был его последним владельцем, — отчитался эльф. — А кроме этого — ничего. Не любит он с чуждой магией сотрудничать.

— Ты-то как? — сразу насторожилась Нарутова.

— Хреноватенько, — выдавил Матвей. — Конечно, людскую магию он не любит больше, но и мне досталось. Отдал вон Тарасу.

— В общем, ценного мы нашли, только описание машин, на которых они приехали и рост одного из спутников Лекса. А всего их было...

— Пятеро. Ругару и четверо парней. Но они были очень осторожны, трогали только рации, но и то в перчатках, так что ничего определенного не скажешь. Хорошо Лекс ребят натаскал.

— Когда только успел... — протянула Регина. — Сдается мне, эти ребятки уже грабили раньше. А если так — они умные и машины их тоже ничего нам не дадут. Но будем делать, что можем. Займетесь?

— Уже! — заверил гном.

— Помощь нужна?

— А як же... Вы не переживайте, Регина Юрьевна, все будет в лучшем виде.

— Не будешь тут переживать, если времени у нас только до полуночи. Ну да ладно. Не ваша в том вина.

Проба

— Та-а-ак... — угрожающе пропела Ника Лавдовская. — Кто меня уверял, что мы будем выступать в другом месте? — солистка "Солдат удачи" изучала здание, похожее на уродливую летающую тарелку, приземлившуюся на "кубик" жилого здания. Серый бетон и грязные от пыли окна, расположенные по ободу сего архитектурного шедевра, даже на фоне Волги и зеленого противоположного берега выглядели отталкивающе. — Покажите мне человека, который сказал, что в этот раз мы будем выступать в другом месте, — настаивала Ника.

— К сожалению, он далеко, — пробасил Семен. Те, кто впервые слышал голос этого невысокого и щуплого человека с густой кудрявой шевелюрой и бородой, бывало вздрагивали. Не очень они сочетались между собой. — Если ты, конечно, хочешь вернуться для этого в Питер... Он остался там.

— А я тебя предупреждал, — лениво мурлыкнул Петр с совершенно не подходившей ему фамилией — Ребенок. Поправил на плече лямку от гитары — он никогда с ней не расставался, будто боялся, что отберут. — Я-то хорошо помню, что громкое название — Центральный концертный зал — относится именно к этому плоду воспаленной фантазии архитектора. А ты мне не верила.

Рядом с Петром, вымахавшим почти под два метра ростом, Ника казалась карликом, поэтому предпочитала сразу отходить подальше. Чтобы не сравнивали. Вот и сейчас она тут же помчалась вперед, осадив на ходу:

— Слова "я тебя предупреждал" — моветон, — буркнула она, чуть ли не вприпрыжку несясь к центральному ходу.

— А мне плевать на чужое мнение, — величественно отбрыкнулся Ребенок, плавно следуя за ней, соблюдая дистанцию в пять метров. Два его спокойных шага как раз покрывали четыре ее.

— Аппаратуру несут? — Ника внезапно остановилась и оглянулась, Петр тоже встал как вкопанный.

— Несут, несут, — успокоил ее Ян. Между собой его звали Морфеус: многие летом носили темные очки, но почему-то именно этот лысый и полноватый барабанщик напоминал о "Матрице". — Ника, не суетись, золотце. Самое плохое, что может случиться — это будет такой же отвратительный звук, как в прошлый раз.

— Не забывай главный закон жизни, — немедленно возразила Лавдовская, снова направляясь в здание. — Ситуация всегда может развиться в худшую сторону. В лучшую — редко, а в худшую — запросто.

— Мне жаль твою дочь, — Фирс откинул длинную челку, сверкнув огромными серыми глазищами. — Как она растет в атмосфере тотального пессимизма?

— А вот мою дочь не трогай! — с угрозой заявила Ника, влетая в вестибюль, отделанный мрамором. — Свою сначала роди, потом будешь меня учить. Это вообще не пессимизм. Это реализм.

— А я ее не трогаю, — развел руками клавишник. Алая футболка с белой надписью на фоне серо-черных одежд других притягивала внимание. — Я вообще никого не трогаю, пока я на работе.

— Ага, расскажи мне, — Лавдовская произнесла это уже несколько рассеянно, оглядывая зал. — Пожалуйста, скажите, что мне мерещится, словно здесь не работает кондиционер, — умоляюще прошептала она. — Ну пожалуйста, скажите мне...

— Не работает, — категорически прогудел Семен Тимофеев, блеснув стеклами очков.

— И кто-то считал, что хуже быть не может! — возопила Ника. — Никогда, никогда, слышите? Я никогда не поеду в Волгоград летом. Вон пусть Шаргия едет. Она у нас тоже известная рок-певица. Почему я-то должна всегда?

— Ты в первый раз в Волгограде летом, — справедливости ради заметил Петр, снова поправляя ремень. — Ладно, пойдем уже, что ли, сцену опробуем.

Им навстречу спешила женщина — администратор зала — в старомодном костюме и туфлях лодочках.

Она что-то тараторила, заискивающе заглядывала в лица музыкантов, но все, кроме Фирса, полностью ее игнорировали. Фирс всегда отвечал за женщин до концерта. Он умел управляться с ними одним взглядом: посмотрит глазами-блюдцами, и женщина забыла, зачем вообще подошла. Раздражающий фактор изолирован. Вот после концерта и Семен не против с поклонницами пообщаться, и Петр. Только Морфеус примерный семьянин, он на долгие гастроли ездит со всей семьей, благо жена не работает, а дети пока не учатся. Что он будет делать, когда начнется школа, никто не представлял. А Тимофеев, иронично усмехался в бороду: "А представляете, он все семейство будет с собой возить? Полетим на одном самолете мы, а на другом — Щекотовы..." Ян жил в большом доме вместе с прадедом, дедом и бабкой, отцом и матерью, а также семьями старшего брата и младшей сестры. Ника утверждала, что это не дом, а общежитие, и ему не хватает только семей деда и бабки по материнской линии. "Почему это только Щекотовы в одном доме? Дискриминация!" Кроме Морфеуса семью имела только она. Пять лет назад, она по-тихому расписалась с каким-то челом, не пожелав сменить фамилию, и вскоре родила ему дочку, сделав перерыв в выступлениях всего на полгода. С тех пор дочку все видели не однократно, а вот мужа Ники так и не лицезрели даже самые близкие друзья. О нем только легенды ходили. Судя по тому, что дочь Лавдовской полностью звали Эвелина Аристарховна Цингер, был он личностью интересной. Поэтому Тимофеев иногда шутил, что Аристарх — невидимка. Петр спорил с ним, утверждая, что он секретный агент израильской разведки. Ника подобные разговоры не пресекала и не поддерживала. Она делала вид, что не слышит. Одно не подлежало сомнению — Аристарх существовал и сидел с дочерью, когда мама была на гастролях. Больше никто и ничего не знал.

Едва забравшись на сцену, Ника развила бурную деятельность. Она командовала молодым ребятам-помощникам примерно так: "Синтезатор десять сантиметров дальше от сцены... Нет, пожалуй, десять сантиметров ближе... Нет, опять не то. А если на пять сантиметров правее? О! Кажется оно. Нет, стойте, давайте все же на десять сантиметров дальше..." Парни млели и послушно переставляли ударники туда, куда им скажут, только что не с линейкой. Для них внимание питерской звезды само по себе было наградой.

Ребенок расчехлил гитару и, что-то мурлыча под нос, настраивал ее: наигрывал какую-то мелодию, снова настраивал. Возле него зависло трое подсобников, так жадно ловя знакомую музыку, точно были крысами, готовыми последовать за волшебной дудочкой. Звукооператор тоже вытягивал шею и грозил вывалиться из открытого окна на верхние ряды кресел. Ника внезапно оторвалась от руководства по установке синтезатора и резко окликнула Петра:

— Ребенок, ты что, последний ум потерял? А ну заткнись!

Со стороны могло показаться, что слишком уж грубо она разговаривает с напарниками, но они знали друг друга так долго, что прекрасно понимали: это не настоящее. Петр умолк, мягко улыбнулся, забирая длинные волосы в хвост:

— А я так надеялся, что занятая феншуем, ты ничего не слышишь.

— Зря надеялся! — она снова повернулась к парню, двигавшему синтезатор. — На двадцать пять градусов поверни к стене. Да не этот край! — критически оглядела результат. — Нет, мало. Еще пять градусов.

— Транспортир дать? — поинтересовался Фирс, который никак не мог дождаться, чтобы его пустили к инструменту.

— Вот за это я ее люблю! — очень ласково проворковал Петр.

Прошло не меньше часа, прежде чем сцену приготовили. Ника замучила местных работников: то цветы не те, то стоят не там. И непременно нужны живые, а мертвые (искусственные) отнесите на помойку. Приходилось удивляться, как ее не убили этим же цветочным горшком. Но нет, теперь, когда Ребенок умолк, все следили за ней с обожанием, готовясь исполнить любое желание. Или услышать похвалу наконец.

И дождались. Лавдовская громко хлопнула в ладоши.

— Всем большое спасибо. Молодцы, хорошо поработали. Ты, ты и ты, — она ткнула пальцем в помощников, — марш на последний ряд. Ты, — указала на четвертого, — марш из зала. Позже скажу, пущу ли я тебя на концерт. А вы, пожалуйста, в первый ряд, — это уже женщине-администратору.

Такие же довольные, люди выполнили ее указания. Ника окинула взглядом своих орлов, занявших места за инструментами.

— Морфеус? — послышалась барабанная дробь. — Семен? — бородач потряс гитарой, спрятавшись в тень, чтобы не бликовали очки. — Петр? — он лихо сыграл какую-то мелодию. — Фирс? — мужчина в алой футболке подхватил еще не угасший звук электрогитары и сыграл к ней аккомпанемент. Ника удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза, подставив лицо свету юпитера. — Ну что ж, мальчики, попробуем, — она решительно взяла микрофон. — Погнали!

Место перехода

Беседа с Павлом вышла неприятная. Началось все неплохо. Лекс, услышав, что дверь Тока открылась, быстро спустился вниз.

— Надо поговорить, — он глядел на парня в упор.

Он знал, что людей пугает его взгляд, погружает в растерянность, лишает гонора. И Павел, не пришедший в себя после сна, поддался этому наваждению: вместо того чтобы идти в ванную, послушно шагнул обратно в комнату.

Лекс впервые был здесь. Окинул взглядом незастеленную двуспальную кровать, массивные стулья из настоящего дерева, письменный стол с дорогим позолоченным письменным прибором. Комната брата была значительно больше, чем Олесина, и Павел явно любил основательные и дорогие вещи. Лекс бы не удивился, если бы узнал, что Павел жаждет уехать заграницу, а Олеся всей душой этому противится. Почему-то это в первую очередь пришло ему в голову. Леша опустился на стул, Павел развалился на кровати, стараясь позой придать себе уверенность, но у него не очень хорошо получалось, потому что Лекс не отпускал его взгляд.

— Павел, как ты приобрел этот дом? — спросил он без предисловий.

Ток ожидал чего угодно, только не этих расспросов и поэтому выдал правду:

— Шахович мне отдал вместо денег, которые был должен за одно дело.

— И ты взял? — отчего-то не поверил Лекс.

— Почему нет? Он обещал пятьсот тысяч, этот дом стоит около двух миллионов, несмотря на то что построен далековато от города. Я родительскую квартиру продал, на эти деньги сделал ремонт и хорошей мебелью все обставил. С корешами расплатился. По-любому остался в выигрыше.

— А Сева как этот дом приобрел?

— Откуда я знаю, — пожал плечами Павел и отвел взгляд. Тут же будто освободился от груза. — Это ты с ним вась-вась, а я не привык ему лишние вопросы задавать. Расплатился. Мне выгодно, — и ладненько. Сам вон у него поинтересуйся.

— Он просил не беспокоить, — Лекс прошелся по комнате. Он пока толком не понимал, что значит эта информация, но беспокойство уже накрыло с головой.

— То есть как не беспокоить? — вскинулся Токарь. — А деньги?

— Деньги он перечислит.

— А ну тогда ладно, — Павел тоже поднялся. — Тогда я в ванную и в магазин. Через два часа ребята будут подтягиваться.

— Погоди, — остановил его Лекс. — Где вещица?

— В надежном месте, — Ток разом выпрямился, сжался, будто приготовился к драке. Потрогал жемчужину на шее, прищурился. — А что?

— Пока не знаю, что. Но мне не нравится то, что происходит. Верни вещицу мне.

— С чего бы это? — произнес, как сплюнул, а Лекс недоуменно замер. Почему он был уверен, что Павел отдаст артефакт по первому требованию? А он вот не отдаст, и что ты будешь делать? Украдешь? Отберешь?

Если бы они украли что-то другое, он бы без сомнения так и сделал. Но если он хочет, чтобы эта вещь оказалась у него, ему нужен был ключ. Или чтобы Павел отдал артефакт добровольно. Ключ теперь у полиции, а возвращать Ток ничего не собирался. Не просто не собирался, а готовился драться за добытый предмет.

Лекс шагнул ближе, попытался поймать взгляд Павла... и не смог. Тот, словно чуял подвох, глаза у него ускользали. Тогда Леша решил договориться.

— Мы ведь в одной лодке. Чего ты боишься? Что я оставлю тебя без денег? Сколько тебе обещал Сева? Я из своих денег заплачу. Скажи только как.

— Наличкой, — процедил Токарь. — Сто штук зеленых и мы в расчете.

— Сева не мог пообещать тебе столько, — нахмурился Лекс. — Он и мне столько не обещал.

— Ну так то тебе, — оскалился Павел. — Может, он тебя обдурил?

Но Лекс чувствовал: врет. Мальчикам на подхвате он, вероятно, обещал тысчонку. Для них тридцать тысяч рублей за два часа работы — большие деньги. Павлу, может, штук пять.

— Давай серьезно... — он шагнул ближе.

— А я серьезно. Вещичка будет храниться у меня. Я ее отдам Севе или заказчикам. И никак иначе. А ты можешь валить на все четыре стороны, если хочешь,— он быстро обогнул стоявшего на пути Лекса и вышел, стукнув дверью.

Лекс стиснул зубы, потом помчался в мансарду, даже не кивнув выглянувшей из комнаты на шум Олесе. Срочно связаться с Информером. Что он скажет?

Напечатал без предисловий:

Крошка-Ru: "Дом отдал напарникам тот, кто меня нанял. Откуда он его взял — не знаю".

Informer: "Быстро ты разыскал эту терабайтовую инфу. Еще новости есть?" — Информер язвил и правильно делал. Но откуда Лекс мог знать, что Павел будет дрыхнуть так долго? Или надо было его из постели вытащить, чтобы задать вопрос: "Откуда ты этот дом взял?"

Крошка-Ru: "Наниматель — посредник. Он сказал, что как только ему перечислят деньги, отдаст нам долю. А пока свяжется с заказчиками".

Informer: "И не побоялся, что вы ее заныкаете или перепродадите? Хотя да, ты ж не из таких, поэтому и любят с тобой дело иметь. А что заказчики сами могут вещицу забрать, не предупредил?"

Крошка-Ru: "Нет".

Informer: "Я скажу тебе одно: рви когти оттуда. Никаких денег не надо. Игрушка у тебя?"

Крошка-Ru: "Нет".

Informer: "Вот и славно. Уходи. Со мной позже расплатишься".

Крошка-Ru: "Объясни".

Лекс просил, хотя уже нутром чуял, что его догадка верна.

Informer: "Издалека не видно, инфы мало, — увильнул собеседник. — Но моя задница чует, что вы в месте перехода. Так что, как откроется портал полностью, к полуночи примерно, зигорра будут там. И если хоть кто-то будет кобениться... И даже если никто не будет. Или мне расписать тебе, что сулит свидание с зигорра и почему посредник вдруг стал вилять?"

Крошка-Ru: "Нет".

Лекс быстро проверил свой счет. Тот самый, куда Сева должен был перечислить деньги. Пихлер выполнил обещание: пятьдесят тысяч зелени за артефакт и десятку за ключ.

Крошка-Ru: "Куда тебе перечислить деньги за услуги?"

Informer: "Из запасов? Ну тебе виднее".

На экране появились цифры. Леша, нимало не сомневаясь, перекинул ему все шестьдесят тысяч. Реакция была незамедлительной.

Informer: "Это на похороны и помин души?"

Крошка-Ru: "Ты много для меня сделал. Спасибо".

Informer: "Не уйдешь?"

Крошка-Ru: "Не могу. Их всех убьют".

Informer: "Да, ты в своем репертуаре. Дурак, каких поискать. От того, что ты умрешь вместе с ними, кому-то станет легче?"

Крошка-Ru: "Может, кого и выведу. Пока".

Он закрыл ноут, не дожидаясь, пока Информер выдаст еще что-нибудь. Ни к чему тратить время, он действительно не может повернуться и уйти. Из-за Леси не может. Из-за ее родителей, которые абсолютно не похожи на его отца и мать, но все же родители в самом лучшем смысле этого слова. Они не заслуживают этой участи. Да и Павел с дружками не заслуживает — в конце концов, на каторге умственно неполноценных людей не убивают, а заключают в специальные учреждения. Вот только спасти их будет сложнее всего.

Да и Олесю не легче. Что он ей скажет? "Извини, но тебе надо валить из дома, прихватив папу и маму"? Куда? Зачем? Если бы с него сняли все заклятия, он бы мог измениться перед ними и напугать до полусмерти, чтобы они бежали без оглядки. Но среди темных магов нет настолько сильных. Ослабить заклятия могут, совсем снять — нет. И что делать?

Лекс сцепил пальцы так, что они побелели. Надо было что-то придумать. Непременно. Сколько часов у него есть?

Сеть

Угрюмов вызвал Регину к себе, едва она вошла в отделение полиции.

Она села за стол, стараясь придать себе невозмутимость, но ничего не могла с собой поделать — свежа была в памяти их ссора, всего несколько часов прошло. Поэтому вызов пер из нее. Если бы полковник хоть чем-то показал, что задет ее неповиновением, вызов прорвал бы плотину сдержанности и хлынул на начальника мощным потоком, после которого плевать — влепят тебе выговор или сразу уволят. Но Прохор Савельич точно впервые разговаривал с Региной.

— Сама понимаешь, — сообщил он, будто извиняясь, после приветствия, — дело вышло за рамки твоего уровня. Всем теперь руководит Кобалия. Спецназ и ОМСН тоже наготове, главное, найдите, кого схватить. Все следователи на подхвате у Егора. Твой телефон я ему дал, ты перед ним уже отчиталась. Пока можешь завершить то, что начала.

— Есть, — полуофициально отрапортовала она. — Я могу идти?

— Иди.

Она еще не дошла до кабинета, когда позвонил Захар.

— Регина Юрьевна, отчитываюсь. Наши пенсионеры здорово помогли. Обнаружили три устойчивых воронки. Обследовали только три квадратных километра. Оставили там наблюдателей. Что делать дальше?

Она прекрасно понимала, почему он спрашивает. Им еще работать и работать. Наблюдатель возле воронки, если это та самая воронка, много не сделает. Предупредить о появлении зигорра он не успеет. Вернее, успеет, но группа быстрого реагирования, даже самого быстрого, окажется там не раньше, чем через десять минут. А за четверть часа много можно накуролесить. Караулить каждую точку — никакого спецназа и простых нарядов не напасешься. Если бы они могли следить за преступником, в сто раз было бы проще. Но как отыскать его так быстро?

— Продолжайте пока, — уныло велела она ожидающему на другом конце провода Захару. — Я сообщу Кобалии, как он скажет, так и будет.

Позвонить она не успела — к ней пробился Тарас.

— Нашли машину, на которой двое из преступников скрылись с места преступления. Рядом со стоянкой у Волги, на Тулака. Есть фоторобот одного из спутников Лекса: симпатичный такой парнишка с черной жемчужиной на шее. Но след мы тоже быстро упустили — много людей прошло по следу, прежде чем мы жигуленок обнаружили. По базе данных прогнали — не попадался этот тип ни нам, ни в обычной полиции, так что опять пустышка. Теперь через хозяина концы ищем. Машина зарегистрирована на Вадима Христофоровича Югова, 1942 года рождения. В угоне не числилась.

— Копайте дальше! — с какой-то отчаянной мольбой попросила Регин. — Это пока единственная зацепка...

Следующим позвонил Кобалия.

— Регина, сохраните мой номер, пожалуйста, звоните, если появятся какие-то новости. Вы сейчас где?

— В отделении.

— Отлично. Оставайтесь там. Минут через десять подвезут задержанного, я хочу, чтобы вы присутствовали на допросе. Заодно обсудим успехи. Если они есть.

Десять минут она провела в кабинете, стараясь сбросить с себя наваждение и вернуть работоспособность. Еще ни разу ей не приходилось расследовать преступление в таком режиме, и осознание, что час-другой-третий — и они безнадежно опоздают: не спасут Елисея, не спасут Волгоград. Вообще никого не спасут, выбивало из колеи и мешало соображать. Мысли метались, как тараканы при включенном свете, и все заполняло отчаяние. Но нельзя же себя так распускать! Чтобы придумать что-то путное, надо рассуждать холодно и здраво. Так, пожалуй, начнем с глицина — она сунула сразу две таблетки под язык.

Потом села за стол. Что они упустили? С какой стороны можно подобраться к баггейну?

Когда ее вызвали в кабинет, который выделили Кобалии для допроса, она перестала нервничать и вспомнила одну ниточку, которую можно было потянуть.

Человек, сидевший на стуле с заломленными руками, был как-то вызывающе, неестественно красив. Не эльфийской, а кукольной красотой, анимешного героя. Регина села слева от Кобалии, наблюдая за огромными распахнутыми глазами, из которых словно лилась тьма. Она проморгалась. Морок исчез.

— Имя, возраст, статья, сколько сидишь.

— Так в деле все есть, гражданин начальник, — парень... нет, все-таки мужчина радостно подался вперед, но тут же снова откинулся на спинку стула. Кисти скованы наручниками за спиной, и освобождать важняк его явно не собирался.

В детективных сериалах в таких случаях следователь выдавал фразу: "Отвечай на вопросы и не выпендривайся", после чего подследственный начинал выслуживаться, подробно рассказывая обо всем... что не запятнает его.

Кобалия ничего не изрек, только долгим взглядом посмотрел на мужчину. Тот осел, втянул голову в плечи, прикрыл веки и забормотал, почти бессвязно:

— Царко Благодарович Червоненко, мир 3-гамма "и", сорок три года по земному летоисчислению, статья 105, пункт 2 "в". Приговорен к тридцати годам каторги без права свидания с семьей. Отбыл восемнадцать лет. Отрабатывал в частной клинике, врачом-гипнотизером, нареканий не имею.

Регина по привычке переводила для себя то, что услышала. Судя по имени, он должен отбывать срок на Украине. Судя по выговору — только в России. Странный у него мир... Хотя чему удивляться? Лет двадцать назад на Украине тоже многие знали только русский, может, в мире Гальарне (если она не ошибается, именно он шифровался 3-гамма "и") тоже такая ситуация. Тридцать лет каторги — либо убил не менее пяти человек, либо одного, но кого-то очень важного. Кто он такой, что Кобалия тратит на него время? Скорее всего, имеет какое-то отношение к снам Оли Чистяковой, но кто он? Не богинка, трясовица или фея — у этих существ способности передавались только по женской линии. Остается бука и вий. Но буку на каторге не найдешь. Если они "срывались", их казнили. Они не просто насылали кошмары, но и съедали детей, — за такое и тридцать лет мало. Значит, вий. Но они вроде заросшие должны быть. У этого наоборот глаза вызывающе открыты.

— Вы не сказали, к какому классу существ относитесь, — сухо потребовал Егор.

— Вий, третий класс опасности, — он уже не выглядел пришибленным, взгляд постепенно прояснялся.

Регина похвалила себя: угадала. На каторге на Царко наложили ограничительные заклятия, теперь он погружал в сон и пугал (а иногда и лечил от испуга) пациентов, чтобы... Частная клиника... Наверняка за деньги избавляет от различных зависимостей — алкогольной, наркотической. Или помогает людям, страдающим ожирением. Погружает в сон и выжигает невидимым резцом в мозгу: "Не жрать!" Только вот деньги, которые зарабатывал, шли в качестве возмещения ущерба семьям убитых в мире 3-гамма "и". Вероятно, убил кого-то из солдат, держащих оборону на Гальарне.

— А отца твоего, стало быть, зовут Благодар? — с нехорошей ухмылкой поинтересовался Кобалия.

— Да! — мужчина, которому на вид было около тридцати, опять с вызовом взглянул на следователя. — Нагло, правда? Только люди могут носить это имя, ведь только у них может быть дар на благо, на добро. Прочие — выкидыши вселенной. А я вам больше скажу. Моего деда звали Богумил. И он верил, что на самом деле мил Богу, иначе почему бы Он сотворил деда таким? О да, я забыл, это людей создал Бог, а остальных-то дьявол. Ну тогда мы братья, гражданин начальник, ибо вы-то тоже не человек. Но я еще скажу: моего прадеда звали...

— Ты мне генеалогию собрался излагать? — и снова Царко тряхнуло так, будто он получил удар в лоб кулаком тролля. Даже зрачки закатились.

А Регина поняла: Кобалия спросил об отце для того, чтобы снова ударить, причинить боль, дезориентировать подследственного. Стало муторно. Она не создана для этой работы. Она следователь, она человек, она представитель системы. Она должна ненавидеть преступников, дерзящих ей на допросах. Но она их жалела и ничего не могла с этим поделать. Настоящие мерзавцы ведь на каторге не оказываются. Их убивают, так же как зигорра. Что заставило этого вия убивать солдат? Кто-нибудь спрашивал? Наверняка спрашивали. Но адвокаты по отношению к таким особенно не стараются. Его отправили на каторгу. Для Регины она дом родной, для осужденного — ад. Без права переписки, без права свидания. И разве удивительно, что порой захлестывает ненависть, так что уже плевать, что с тобой сделают: добавят срок или сразу казнят. Он будет дерзить, получать ментальные удары — кажется, Кобалия делает сейчас именно это, — а когда оклемается, снова будет дерзить. Но то, что им нужно, он не скажет.

Она подвинулась ближе к Егору и шепнула в самое ухо:

— Можно я поговорю с ним наедине?

Кобалия задумался, потом черкнул на листочке:

"Можно, если будет присутствовать маг".

"Хорошо, но пусть сделает звукоизоляцию".

Важняк нажал кнопку вызова.

Несколько мгновений — и она остались наедине с вием, снова выкатившим анимешные глаза от удивления. Маг, стоящий в углу не в счет, — он за невидимой стеной и ничего не слышит. Однако если заметит опасность — вмешается.

Все-таки ограничивающие заклятия интересная штука. Они накладываются, чтобы заключенные не сильно отличались от людей. Иногда на орка наложат заклятие, а его орочья природа из всех щелей прет, невооруженным взглядом видно, кто перед тобой. А вот прекрасный воин Илья превратился в робкого ботана. Конечно, это только внешнее, но все равно... Некогда Царко был волосатым чудищем, поймав взгляд которого человек умирал. А теперь перед ней сидит стройный мужчина и таращит на всех наивные глазища.

— Почему вы пошли на преступление? Почему убивали людей?

Царко глянул заинтересовано, поерзал на стуле, затем на губах заиграла скабрезная улыбка.

— А вы добрый следователь, да? Пожалеть меня хотите?

— Я вас жалею, только проку от моей жалости шиш да маленько. Но я хочу попробовать договориться с вами.

— Срок мне скостить пообещаете? — он улыбнулся шире.

— Учитывая, что, отбывая наказание, вы совершили еще одно преступление — покушение на убийство — срок вам увеличат. Но...

— А кто сказал, что я Чистякову хотел убить? Ни фига подобного! Лишнее шьете. Я женщин не трогаю. Мне только надо было, чтобы она домой меня впустила. И учитывая то, что произошло позже, было бы ей это только на благо. Забрал бы медальончик, да и ушел бы с миром. А она вон сколько болезная промаялась. И дитенок ее.

— Вы не хотите распространяться о прошлом, расскажите о настоящем. Чем вас обидел Григорий Леонидович?

— Гришка-то? — вий прищурился. — Молодой он да борзый. Хамит, словно кошкой родился с девятью жизнями. Вы вон со мной как ласково беседуете. И даже важняк ваш... По мне, вот так в морду дать честнее, чем презрение свое всячески выказывать. Особенно когда ты в системе без году неделя и толком ни в чем не разобрался. Не будь он магом, я бы его проучил, честное слово. Но силен, зараза.

— Кто помог вам снять ограничивающие заклятия?

— Мир не без добрых... магов.

Разговор зашел в тупик. Она не сумеет ни о чем с Червоненко договориться. Слишком много ненависти, слишком мало доверия. А время утекает.

— Баггейн, который вас нанял, украл Елисея Чистякова. К завтрашнему дню он легко превратит мальчика в марионетку, не помнящую из прошлой жизни даже собственного имени. Поэтому вернуть его надо сегодня. Либо вы скажете мне все, что знаете, либо из вас насильно это вытащит Егор Иванович. Выбирайте.

— А чего тут выбирать, гражданочка начальник? Вы меня типа спасти хотите, и я вам за то премного благодарен, да только представьте себя на моем месте. Вас вот схватили и пытают... зигорра, например. И что вы выберете? Всех сдать, как стеклотару, и жить дальше или сдохнуть, хоть и бессмысленно? — он откинулся на стуле, полюбовался потолком. — Мальчишку жаль. А не убьют же его. А с другой стороны, возвращаться на Гальарне мне не к кому. А еще десятку сталкиваться с каторжанами и опускать голову, потому что все знают, что я своих продал... Не... Зовите Егора Ивановича.

— Как скажете.

Регина сделала знак, чтобы маг убрал "стену", и вышла из кабинета. Кобалия курил в коридоре. Услышав шаги, обернулся, поднял красивые, черные с проседью брови: как, мол, там?

— Он ваш. Только не заставляйте меня, пожалуйста, при этом присутствовать.

Егор смял недокуренную сигарету в пепельнице.

— Не курю уже шесть лет как, — покаялся он, — а теперь вот снова.

Регина не приняла смену темы.

— Зачем вы приглашали меня? — поинтересовалась она.

— После того как я допрошу его, он умрет, — Кобалия присел на подоконник. — Я надеялся, что у вас получится избежать этого. Если рассудить, не так уж он и виноват. Он ведь и случайно навредить мог. Каторжане не всегда себя контролируют. А вот куда смотрел маг-надзиратель, который за ним следить должен — это вопрос. Его уже отстранили от дел, сейчас тоже под следствием. Разбираться будут — преступная халатность виной или подкуп. А мне вот как-то плевать. Попался бы мне под горячую руку... — он резко оборвал себя, но с места так и не тронулся.

— По-моему с магом все ясно, — нерешительно вступилась Регина, просто чтобы поддержать разговор. — Гриша себе кучу врагов нажил, а этот решил новую методу применить. Подружиться с зеками. Балбес, — она поджала губы.

— Вы знаете мага, присматривавшего за Червоненко? — опять резко, будто мечом рубанул, уточнил Егор.

— Нет, — небрежно дернула она головой. — Но люди мне более понятны... Даже маги.

— Ясно, — он оттолкнулся от подоконника, как в реку нырнул. Регина следила за его уверенными движениями дикого зверя, пока за следователем не закрылась дверь. И даже немного после этого — не сразу пришла в себя. Затем, опомнившись, торопливо помчалась в кабинет, но не успела. До того как она заперлась, в коридоре раздался мучительный, полузадушенный крик.

"Кобалию в любовники захотела? Идиотка! Тогда уж сразу с зигорра..."

Ей нестерпимо захотелось поискать дело Червоненко, узнать, что же его толкнуло на преступление. Но она удержалась. А то потом года два будет корить себя: не подобрала слов, рано сдалась, надо было что-то предпринять... Лучше уж не знать ничего. Она набрала номер Тараса. Руки слегка дрожали.

— Новости есть?

— Есть, — отозвался опер. — Хороших только мало. Вадим Христофорович года четыре назад оформил генеральную доверенность на некоего Ждана Игнатьевича Демина. Он вообще хотел машину продать, но покупатель сказал, что ему так удобнее. Ждан Игнатьевич в свою очередь тоже уверяет, что машину продал, и отыскал фамилию и телефон покупателя, но мы на него пока не вышли.

— Ясно.

Кругом сплошные тупики. Может, хоть Егор что-нибудь важное добудет...

Солдаты удачи

Они попросили никого не пускать в зал. Публика за дверями прибывала, как вода в наводнение, пока робко накатывала на двери, отступала разочарованно, чтобы минут через пять накатить снова. И кто знает, сколько двери смогут сдерживать этот напор. Хотя обычно на концерт "Солдат удачи" приходят адекватные люди самых разных возрастов, бывает даже семьями. Бесчинств ни разу не случалось, но кто поручится, что и в этот раз будет также? Все-таки ни один концерт не похож на другой.

Они должны были играть уже полчаса, но Ника сидела, облокотившись на гитару и обхватив голову ладонями, а остальные расселись вокруг, ожидая ее знака.

Это в первые годы они могли робко спрашивать или увещевать: "Ника, может, начнем?", "Ника, нас ждут!" Но это только оттягивало выступление. Лавдовская чувствовала, кто и где должен стоять, под каким углом к залу, и точно так же она ощущала, в какой момент начинать выступление. Они же не пирожки продают, в конце концов. Так что все терпеливо сидели в зале, еле слышно перешептываясь между собой.

— Вроде нормально получилось на репетиции.

— Нормально для пустого зала.

— Думаешь, она пытается звук компенсировать?

— А что еще?

— А мальчишка, которого она отправила, ты понял?

— Да. Ему и на концерт нельзя, но вряд ли он удержится. Так что ты присматривай.

— Я присматривай?!

— Ну не я же!

Ника наконец выпрямилась, хмуро на них посмотрела.

— Ладно, мальчики. Пусть запускают. У нас есть еще минут десять за кулисами.

И поплелась со сцены. Так всегда было, даже когда ей едва исполнилось девятнадцать: до выступления будто старуха, еле волочащая ноги. Но они лучше, чем кто-либо знали: это потому, что она затягивает внутреннюю пружину. Из последних сил, до отказа. Так что руки трясутся, а сознание мутится.

Ребенок с гитарой в руках поглядывал в зал из-за занавески: люди быстро рассаживались по местам. Но давки нет, все ведут себя прилично. Быстрый взгляд на Нику. Если бы ее кто сейчас увидел, решил бы, что она укололась: глаза уже стеклянные от усилий, кулаки судорожно сжаты. Десять минут прошло, все на месте, но Лавдовская ждет чего-то. И они ждут.

Потом она поднимается, все в таком же трансе, словно слепая прорицательница, почти на ощупь идет вперед, утыкается в длинную бархатную занавесь.

— Сделаем это, мальчики.

Голос звучит глухо, будто она вдруг стала чревовещательницей. А затем легко отбрасывает занавеску и выбегает на сцену. Пружина отпущена, Ника летит.

Она не играла концерты, она жила на сцене, растворяясь в музыке, эмоциях, публике. Она удивляла, восхищала, околдовывала, ранила, лечила, порабощала. Четверо мужчин — двое старше ее, двое младше, были на подхвате, ее тылом. Они ударно трудились, как на фронте, но лишь она стреляла по врагу и получала от него раны, иногда очень тяжелые. Может, поэтому, в отличие от Яна никогда не брала с собой дочь и не показывала мужа. Мало ли, куда пуля отлетит рикошетом. И хорошо, если пуля, а не гранатометом шандарахнет.

Ника то переодевалась, то тащила на сцену какие-то вещи и разговаривала с предметами. Она заставляла души людей заходиться восторгом, а потом садилась на краю сцены, как обычная дворовая девчонка с обычной гитарой-шестистрункой, и пела так проникновенно, что зал боялся дышать. Или делала знак, чтобы умолкли все, кроме Ускова. Женщины не могли разглядеть его потрясающий взгляд на полутемной сцене. Поэтому все были в музыке. В музыке и голосе Ники, которая продолжала черную неблагодарную работу, по исцелению человеческих душ.

Не все выдерживали. Ведь душа человеческая не менее чувствительна, чем тело, а может, и больше. Если скальпелем по ране без анестезии, мало найдется "йогов", которые смогут сдержать крик, не дернуться. Лавдовская всегда работает без анестезиолога. Поэтому когда она стала начитывать классику, под его, Ребенка, волшебную музыку электрогитары, многие ломанулись в двери. Глупые-глупые люди. Сейчас бы потерпели, зато потом бы сразу пошло улучшение. А так будет гнить их рана, смердеть, дергать, так что ночью потеряют сон, а днем присутствие духа. Будут раздражительными, плаксивыми, пугливыми. Будут делать глупости, калечить собственную жизнь, потрясать кулаками, крича в небо: "За что, Господи?" Им почему-то все время кажется, что есть простой ответ на этот вопрос. Ну вроде как съел пропавший салат — получил диарею. Все просто и прозрачно: причина — следствие. И с жизнью своей они хотят так же разобраться. Думают: "Я где-то накосячил, стоит там исправить, и все будет зашибись". И не понимают, что кроме диареи есть кое-что пострашнее. Инсульт, например. И человек идет к инсульту всю жизнь: жрет не то, что надо, пьет без меры, стресс опять же... Да много чего. И когда оно бабахнет, как ему втолковать за что? За то, что всю жизнь делал не то, что надо? Удар за ударом рыл себе заступом могилу? Да кто этому поверит? Все ведь себя хорошими считают: не убил, не украл (по крайней мере у соседа, у государства или с предприятия утащить не грех), не гулял (ну так, чтобы без меры, а пару раз — с кем не случается?)... Люди бьют себя кулаком в грудь и кричат: "Мы хорошие, хорошие!" Их можно понять. Не маньяки же какие-нибудь, в самом деле, детей не истязали. Понять можно. А объяснить как? Что душа — штука тонкая, гораздо тоньше, чем тело. И ей мало "не", ей надо, чтобы человек и делал что-то хорошее. А иначе начинается гниение. И все идет наперекосяк. И исправить это может Ника, которая все еще летит, а вовсе не поет. И ловит каждого в зале. Кроме тех, кто позорно капитулирует, испугавшись исцеления...

Семен уже не играл на гитаре, а выразительно махал ему... телефоном. Ничего себе. Это что же должно такое произойти, что их рискнули потревожить на концерте? Кто?

Он подошел ближе и сообразил: программу сегодня они не отыграют. Обычно Ника не только задерживала выступление, ожидая нужного момента для "включения". Она и играла намного дольше положенных двух с половиной часов. Играла до тех пор, пока всех ее слушателей "не отпустит". Но сегодня они уйдут раньше. Будет разочарование... Надо, наверно, завершить концерт завтра, чтобы сделать все, что они должны. Но пока надо волноваться о другом.

Лавдовская метнулась вглубь сцены за шляпой, и Тимофеев предъявил сообщение на телефоне и ей. Ника помрачнела. Не так это легко — свернуть концерт, никому не навредив. Но она справится.

Она будто убавила энергии, стала сдержанной. Лавдовская постепенно ослабляла связи, чтобы вывести зрителей из контакта. Но что же она сделает, чтобы уйти со сцены преждевременно?..

Ника снова пела под гитару, ее глубокий, чуть хриплый голос теперь успокаивал, даже усыплял. Когда последний аккорд прозвучал во взволнованной тишине, наполненной дыханием, биением сердец, свет в зале погас. Разом наступила кромешная тьма, зал испуганно выдохнул, а Петр, быстро сориентировавшись в ситуации, гаркнул на весь зал:

— Без паники! Сейчас мы выясним, что случилось, — может, если бы это крикнул кто-то другой, слова произвели бы обратный эффект, но сейчас тысячная толпа притихла, а через пять минут, Ребенок так же громко сообщил: — К сожалению, Концертный зал обесточен. Когда снова появится свет — неизвестно. Концерт придется прервать. Просьба спокойно покинуть помещение. На выходе запишите номер телефона. Если завтра все починят, то мы отыграем еще один концерт. Вам только надо предъявить билеты, с которыми вы пришли сегодня...

И опять его послушались — впрочем, иначе и быть не могло. Люди вставали, негромко обсуждая происшедшее, кто-то шуршал в сумке, подсвечивая себе сотовым — искали билеты. Ника прощалась со сцены, но ее и вполовину не было слышно так хорошо, как его. Кажется, у них получилось. Минут двадцать — и они смогут выяснить, что же такое произошло у волгоградской полиции, что они рискнули открыто показать проверяющей комиссии из МВД, что знают об их присутствии и нуждаются в помощи.

Пир во время чумы

Лекс наблюдал за веселящейся молодежью, а в голове крутилась фраза о пире. Музыка гремела, шампанское и дорогое вино пили без меры — Павел не жадничал. Но было в этом что-то нарочитое. Пусть друзья Токаря — Эдик, Фил и Дима не догадывались о том, что происходит. Пусть об этом не знали три подруги этих благородных разбойников (Тукан пришел без девушки, и все почему-то считали, что он влюблен в Олесю, но он уже давно нашел другую избранницу). Но Павел, прикоснувшийся к артефакту, не был прежним. Хотя и всячески делал вид, что ничего не изменилось.

Когда Алексей сочинил более или менее связную легенду, с помощью которой можно было выманить из дома девушку и ее родителей, коттедж наполнился гостями. Он спустился вниз и с неприятным удивлением обнаружил, что Олеся куда-то ушла. Хорошо и... плохо. Хорошо, что ее нет, но она ведь может вернуться. Вернуться тогда, когда ей непременно надо оказаться далеко отсюда. И с этим никто не разберется, кроме нее. Родители Павла какого-то незнакомца ни за что не послушают. Да и Леся может не послушать, но все-таки шансов больше. И теперь ему оставалось только ждать. Или выяснить у Токаря, куда подевалась его сестра. Только вот как это сделать, не вызвав его возмущение и подозрение? А он ведь в несколько раз подозрительней и агрессивней стал. Люди всегда были более чувствительны ко всяким волшебным штучкам. Можно ли вообще достучаться до его сознания, растолковать, чем он рискует? Лекс в этом сильно сомневался.

Он выпил воды на кухне, собираясь с духом. Услышав его, на кухню заглянула Ульяна Владимировна. Леша вежливо поздоровался. Женщина разглядывала его с доброжелательным любопытством и даже вроде бы со значением. Но он, нахмурившись, отогнал эти мысли. Олеся о нем рассказывала? Быть не может. Бред полный. Снова отправился наверх, откуда слышался дикий хохот. Запоздало посочувствовал старикам: слышимость тут отличная, так что им ни за что не уснуть, пока молодежь не утихомирится. Но Павел, судя по запасам еды, собирался праздновать до утра. А Информер считал, что их прервут гораздо раньше. Не дай бог.

Он пристроился на пуфике в зале, заставленном тарелками с едой и бутылками, внимательно следя за Павлом. Кажется ему, или парень не просто изменился, но продолжает меняться с каждым мгновением?

За окном было светло, но его занавесили плотными шторами, создавая приятный полумрак. Правда, на вкус Лекса все портили цветные пятна торшера, в бешеном ритме мелькавшие на стенах в такт музыке. И сама музыка звучала громко, так что он то и дело морщился. Две девушки танцевали в центре — то ли соревновались, кто кого перетанцует, то ли разыгрывали представление для своих парней, едва-едва удерживаясь на грани, чтобы не показаться лесбиянками. Но Эдику и Филу это очень нравилось. Они подбадривали девчонок выкриками и вообще всячески изображали команду болельщиков. Яна, откинув длинные темные волосы, игриво крутила попкой поглядывая на Эдика, чтобы он не сомневался, для кого устроено это шоу. Лекс отметил: справедливо, что Яна досталась именно ему. Шмат не блистал умом и подругу подобрал себе под стать. Она была миленькой и недалекой, но отталкивала в ней вторичность: прическа, макияж, одежда — все точь-в-точь копировало внешность подруги Павла — Ксении. Но если та, несмотря на стиль, выглядела всего лишь подделкой голливудской красавицы, то Яна вовсе казалась жалкой китайской игрушкой-однодневкой. Не было в ней ни единой изюминки, способной удержать мужчину. Разве только Эдика, но и то вряд ли. Месяц-другой — и она надоест, а если будут каждый день встречаться, то и раньше.

Вот у Фила девушка совсем другого типа. Кажется, внешность тоже кукольная: крупные кудряшки, сильно подведенные глаза, ставшие от этого круглыми, накладные ресницы, синие контактные линзы, алые губки бантиком. Но есть в этом что-то от вызова. Что-то вроде: "Пусть все принимают меня за куклу, они удивятся, узнав, как мало я умею слушаться и повиноваться". Это не женщина-кошка — Ксения и не синтетический зеленый заяц — Яна. Это змея, меняющая шкуру каждый миг, так что не знаешь, ужалит она тебя, или приласкает, сжимая шею холодными кольцами, или сдавит в объятиях, не давая вдохнуть. Красивая и опасная, скрывающая истинную сущность за невинной внешностью. Конечно, Кире она понравилась не за опасность, а за эпатаж, яркость, но Лекс считал, что ему повезло больше, чем Эдику. А с другой стороны, они друг другу соответствуют.

Олеся... А он? По себе выбрал?

Глупости. Он вовсе не выбирал. Всю жизнь ему везло на женщин. Его выбирали лучшие, так что гадать приходилось: чем он их привлек? Только они заканчивали как-то не очень...

Его будто обдало ледяной водой. А что если он не успеет? Что если и на этот раз не успеет?

Он перевел взгляд на Павла. Тот сидел в большом кресле, держа на коленях Ксению. Они развлекались, не обращая ни на кого внимания. Сначала поили друг друга вином — из бокала, из бутылки, изо рта в рот. Вино лилось на одежду, они смеялись, слизывали капли с кожи, ласки становились все откровеннее... Нет, померещилось ему. Токарь безмятежно счастлив. Пир во время чумы сейчас лишь для него, Лекса, остальные не догадываются об опасности, не верят в смерть.

Эдик не выдержал, вскочил, потащил Яну в мансарду. Кажется, он испугался, что первым место займет Павел. Не раз прозвучало в их компании, что к себе в спальню Ток ни разу девушку не пригласил. Но сейчас он отступил от этих принципов. Он умудрился встать, прижимая Ксению к себе...

И тут взглянул на Лекса. Абсолютно трезвым взглядом, нисколько не затуманенным желанием. Взглядом смертника, который исполняет последнее желание. Лекс решительно шагнул вперед. Заговорил, не обращая внимания на ластящуюся к парню девушку, стараясь перекричать музыку:

— Ты ведь чувствуешь! Я вижу, что чувствуешь. Зачем ты это делаешь? Сева уже заплатил тебе то, что обещал. Если надо, я заплачу еще. Но отсюда надо уходить. Нельзя ждать. Если придут заказчики, никто не выберется отсюда. Ты понимаешь это? Никто! Ладно эти обалдуи, — он ткнул в Фила и Диму, заинтересованно следящих за ними. При всем старании они не могли разобрать ни слова из-за громкой музыки. — Но родители твои в чем виноваты? Выведи хотя бы их...

— Ты какой дряни наглотался? — холодно поинтересовался Павел. — Дай мне тоже, вдруг понравится. Мы останемся здесь. Вещицу буду хранить я. А тебе придется с Туканом переместиться на кухню на полчасика, освободите территорию для Фила.

И он, сильно сжав ладонью ягодицы Ксении, удалился в коридор.

Этого следовало ожидать. Слова Лекса на самом деле походили на бред сумасшедшего. Чтобы ему поверили, надо открыть все от начала и до конца: о том, что они живут на каторге, о том, кто такой Сева, кто такой он сам, что за вещь они украли и кто такие зигорра. Но даже если расскажет, где гарантия, что ему поверят, а не спросят опять, какие таблетки он принял? Никакой. Нужны доказательства, а их как раз и нет. А самое страшное, он сейчас сообразил, что не может взять артефакт и свалить куда-нибудь, как он планировал поначалу. Зигорра придут сюда, не найдут обещанного и в любом случае перебьют всех. Значит, надо людей уводить, а артефакт оставить. Но беда в том, что даже если он будет стоять на самом видном месте, они не смогут его взять, потому что предыдущий владелец должен передать его из рук в руки. Или же нужен ключ. Тот самый, который он потерял.

Получается, единственный шанс остаться в живых — сдаться в полицию.

Они с Димкой спустились на кухню. Парнишка сидел совершенно раздавленный, уронив голову на сцепленные пальцы. Но его проблемы настолько мелочны... Лекс метался по кухне, вертя телефон. Как все просто — один звонок, сюда выезжают на задержание — и все спасены. Правда, четверо друзей отправятся мотать срок за это ограбление и прочие. Ему могут вообще вышку впаять за побег и за вероятные убийства за время, пока он не был под наблюдением. Если уж его сослали за недоказанностью улик, второй раз и убить могут. И, в общем-то, это закономерный итог, только вот...

Снова перед глазами возникла Леся: чистый взгляд, робкая улыбка, тонкие, музыкальные пальцы... Она ни за что не простит того, что он сделал. И убедить, что он сделал это для ее же блага, он не сможет. Не поверит она. Может, и к лучшему, что не поверит... Нет, пока есть шанс справиться самому, он будет стараться. До полуночи еще несколько часов. А спецназовцы — они быстрые. И без пяти двенадцать позвонит, они примчатся и все по местам расставят. Пока надо дождаться Олесю. Он убрал телефон в карман, тут же опять вытащил его, остановился перед Туканом.

— Ты знаешь телефон Олеси?

Помощь

Борик обожал свою машину. Конечно, всяк ему обязательно норовил попенять, что, мол, зря он такую игрушку взял, что ему идет только джип, самый навороченный — Ауди Q7 какая-нибудь или Порш Кайен. Но он-то лучше знал, с кем сможет жить душа в душу. И это был БМВ Х5. Черная с синим отливом (одна из подружек утверждала, что "черный сапфир"). То, что ему нужно: не настолько грубая и вызывающая, но со скрытой силой. В общем, они очень похожи. И поскольку Борик очень любил женщин — обычных человеческих женщин и без всякого подтекста, любил как обычный мужчина их любит — то машинка его тоже получила женское имя. Ее звали Аза. Садясь за руль в удобное кресло, он всегда напевал:

— Цыганочка Аза, Аза... — и добавлял: — Чем сегодня меня порадуешь, милая?

Его женщины порой посмеивались над ним — они же не знали, кто стал их кавалером на две-три ночи. Подчиненные смеяться не рисковали, несмотря на весь его безобидный вид. И Гришка-друг не смеялся, а очень серьезно величал ее Азой Борисовной. Борик обижался:

— Ты мне прямо инцест приписываешь.

— Ни в коем случае, — возражал Чистяков. — Ты можешь быть только ее крестным отцом и никак иначе.

Сегодня ему предстояло одно чрезвычайно неприятное дело. Может, гонка по трассе хоть немного сбросит стресс... Благо за городом можно было особо не сдерживаться. Он вообще был чрезвычайно аккуратным водителем. Как бы ни гонял (а делал он это только за городом), аварийные ситуации никогда не создавал. Вампиры они словно созданы для управления автомобилем. Интересно, на Заноах тоже так разительно переменилось как на каторге за последние сто лет? С тех пор как Борика завербовали, он ни разу не гостил дома, и побуждения такого никогда не появлялось. Не сошелся он характером ни с родителями, ни с родиной, век бы никого не видать. Хотя вот интересный феномен, как сказал бы папа Леня (подполковник знал отца Гриши так давно, что иначе его и не называл). Почему у нормальных вампиров, которые к людям, относились как к скоту, даже если скот поднимал их на рога, уродился Борик, пошедший людям на службу? Он в принципе знал почему, только вспоминать об этом не любил.

С утра его попросили помочь в Ерзовке. Подполковник попытался вежливо увильнуть или хотя бы отложить эту поездку. До того ли ему, когда Елисей похищен, у Ольги такой вид точно она чемоданы собирает, а Гришаня звонит только чтобы поплакаться, как ему, бедному, тяжко, как хочется домой, но сейчас такая запарка, что начальство не отпускает? Вот зачем это на его лохматую голову свалилось? Ведь столько лет Чистяковы-младшие его радовали. Больше ведь и порадоваться не на кого было. Прочие семьи были такие... специфически каторжные. В них не забудешь о работе, они и дома только о работе говорят. А у Чистяковых эдакий оазис. Сначала полюбуешься Гришаней, железной рукой управляющим каторжанами, высушишь по его приговору парочку, а потом придешь домой и умиляешься, как красавица Ольга отчитывает непутевого мужа и его столь же непутевого друга. Идиллия. Плакать хочется от умиления. И все рухнуло в одночасье. Он вроде бы и не виноват, но царапало сердце: виноват. Надо было чаще заходить. За Елисеем присматривать. Хотя чего уж там... Если уж грозная жена папы Лени внука прошляпила, что он мог тут поделать? У него, как у обычных существ-каторжан, магия очень специфическая, затрагивающая исключительно внешние изменения, повышенную устойчивость к ранениям, но и только. А задурить его запросто можно.

Борик ехал по раздолбанным волгоградским дорогам. Прошлой осенью наведывался в Волгоград президент и сказал, что дороги здесь хорошие. Многие тогда обсуждали эту новость. Хотели отыскать те три метра трассы, которые почудились первому лицу государства ровными. В России вообще не найдешь хорошие дороги, об этом даже легенды слагали, но, поколесив по необъятным просторам страны, Борику показалось, что в Волгоградской области земля страдает чесоткой. Стоит обновить асфальт, как она начинает ежиться, шевелиться. Дороги сначала покрываются трещинами, ямами, будто лишаистая кошка, а уже через полгода никто и не догадается, что их недавно ремонтировали. Спасибо для его Азы ямы большого значения не имели. А вот Регина Юрьевна, злобная блондинка с колючими глазами и таким же колючим умом, со своим Фордом намучилась. Ну и поделом. Надо старших слушаться. На месте Кира он бы ни за что на такую не позарился. Чего он с ней нянькается?

О чем это он? О том, что не хотел он ехать никуда, да только подумал: чего кобениться? В городе он никому не поможет. Если только после успешного окончания вызовут, чтобы привести приговор в исполнение. А сейчас он под ногами у оперов будет путаться, потому что никаких способностей к расследованию не имеет. Не свезло ему с этим. Так что может он лишь ждать результатов, сцепив зубы, и молить, чтобы гада, укравшего мальчишку, отдали ему, а не коллеге — Маргарите Княжниной. А если уж все равно ждать, то лучше съездить в Ерзовку, пособить там, чем сидеть дома, тупо глядя на телефон, или шляться по кабакам в поисках новых знакомств, чтобы не остаться наедине с собой.

В Ерзовке его приняли как родного. Начальник отделения полиции — кругленький, толстенький и лысенький, как колобок, чуть не кинулся Борику на шею.

— Спасибо, родной, спасибо! Уважил. Садись. Водочки?

— Я на работе, — отмахнулся Борик и припечатал: — И за рулем. Чем у вас тут маги на хрен занимаются? — добродушно проворчал он. Покинув прохладу Азы, он сразу надулся на всех на свете. Но злиться по-настоящему он умел только на матерых преступников. Причем на настоящих преступников, а таких, положа руку на сердце, на каторге из десяти заключенных двое. Другие так, по глупости да молодости сюда попадают. Ну или по неопытности. Но на его долю и этих хватит, чтобы с голоду не помереть.

— Ну ты скажешь... — тут же заступился за своих подполковник. — Чем занимаются... Да тем же, чем и у вас в городе. Только сам же знаешь, какой у нас контингент. Ну посадим мы его в карцер, ну заклинанием каким-нибудь долбанем, а толку? Другого тракториста на примете нет, а косить надо! Косовицу заканчивать пора, а кто ее закончит? Вот, на тебя одна надежда.

Они посидели, поболтали о том о сем. Подполковника жутко интересовало, что сейчас творится в городе, но спрашивать не торопится. Что-то его сдерживает. Оно и правильно. Все, что нужно знать, ему непременно сообщат.

— Ладно, — пропыхтел Борик, расстегивая рубашку еще на одну пуговицу (если так дело дальше пойдет, он ее до пупа расстегнет). Почему они кондиционеры не сделают себе? — Давай к делу. Меня проводит кто-нибудь?

— Сей момент! — он нажал кнопку вызова. — Забелин, ты готов? Быстро ко мне.

Борик поднялся и направился к выходу. На пороге потоптался, потупившись, пробормотал невнятно:

— Ну ты это... бывай, значит. Я тогда сразу... домой.

— А может... — попытался предложить какую-то программу подполковник, но видно, что предлагает не от души, ради приличия.

— Да не... Домой я. А то сердце не на месте...

— Ну ладно, — легко сдался начальник. — Спасибо, что приехал.

...Через десять минут, бодро пропылив по грунтовке, они были в ближайшем колхозе. Конопатый Забелин, который мог стать прототипом среднестатистического деревенского участкового, в меру весело, в меру почтительно изложил суть проблемы. Борик только вздыхал. Любит человек (не человек, конечно, но так проще) водку. Кто его за это осудит? Это вампирам свезло, что они ее, как воду, хлещут, нисколько не пьянея. А если бы не свезло? Вылетел бы с работы? Как есть вылетел. Кому нужен исполнитель наказания, который в ответственный момент лыка не вяжет? А этот парниша увольнением не отделается. Он каторжник. Паршивая иногда у Борика работа, а куда деваться? За трактор-то садиться некому.

Когда Забелин сообщил, что дальше можно и пешком, Борик остановил Азу возле обочины, посидел немного, вдыхая прохладный воздух кондиционера, а потом повернулся к сержанту:

— Ты это... Посиди тут... Я быстро.

И тут же почувствовал, как не по себе стало парнишке. Испугался он: а ну как завтра не досчитаются каторжника? И как его тогда списывать? Приговора-то не было. Да и не за что по большому счету...

— Ты это... — неловко промямлил Борик. — Не дрейфь. Не первый раз замужем...

Он тяжело выбрался из машины и медвежьей походкой направился к маячившему неподалеку сараю, возле которого скучал трактор. То, что нужный ему бедолага был там, он чуял издалека.

Орк с опухшей физиономией — это было заметно даже сквозь черную щетину — дрых на небольшом стожке сена, сладко положив кулачок под щеку. Борик поискал, куда присесть, подвинул деревянный чурбан. Поставил его так, чтобы при пробуждении глаза орка оказались напротив его и до шеи было недалеко. Затем огромной ладонью обхватил щеки орка, а другой — нажал точку на шее.

Мужик проснулся мгновенно. Дернулся, заметался и затих минуты через две. Алкоголь мешал сразу поймать взгляд, а то бы он через несколько секунд спекся.

— Здравствуй, Вася, — очень вкрадчиво поздоровался Борик.

— Ле-е-ева, — проблеял каторжанин.

— Не важно, — отмахнулся подполковник. — Ты мне лучше скажи, ты меня узнал?

— Да-а-а... — пьяненький чуть не плакал, но Борик был непреклонен.

— Тогда скажи мне, Вася, что ты тут делаешь? Колхоз, понимаешь, загибается. Трактористов не хватает, а ты водку пьянствуешь? Скажи, ты хорошо, поступаешь, Вася?

— Не-е-ет, — он снова дернулся.

— Не, ты не дергайся. Я ж с тобой по-хорошему. По-человечески. Так ты, значит, понимаешь, что делаешь плохо, и все равно делаешь, да? Ни маг-надзиратель, ни вообще полиция на хрен тебе не сдались? Как пил, так и будешь пить?

— Не-е-ет! — вопль полный отчаяния.

"Забелин решит, что я уже закусываю", — с неудовольствием подумал подполковник.

— Ты не вопи, Вася. Ты скажи, раскаиваешься в недостойном поведении? Будешь косовицу срывать?

— Нет, — теперь он шепчет сквозь слезы.

— Смотри, Вася, — внушительно произнес Борик, — я тебе верю. Но это последний раз. Если меня заставят еще раз припереться сюда по такой жаре... В общем, мне проще с собой тракториста захватить, честное слово. Ты мне веришь?

Он попытался кивнуть, но подполковник крепко держал его.

— Молодец, что веришь. Борик зря языком не треплет. Так что пить теперь будешь не раньше, чем председатель колхоза тебе скажет, что можно. Океюшки?

Он убрал руки, и Лева закивал часто и глубоко, того и гляди собственную грудь поцелует.

— Вот и умница, Вася. Сейчас-то протрезвел?

— Ага! — он скатился с сена и бодро прошагал к выходу по воображаемой прямой.

— Ну и славно! — обрадовался Борик. — Тогда вперед, на мины. Солнце высоко. Чтобы норму выполнил и перевыполнил. Все ясно?

— Ага! — он отдал честь.

— Ну бывай тогда. Будешь себя вести хорошо, больше с тобой не увидимся.

Вася выкатился из сарая и к тому времени, когда на улице показался Борик, трактор уже бодренько дымил по полю.

— Побольше бы нам таких, как вы... — завистливо следя глазами за трактором, прошептал Забелин.

— Что болтаешь-то? — буркнул Борик. — Чем кормить нас будете?

Обратный путь они проделали молча. Подполковник высадил конопатого возле развилки и помчался по трассе обратно, так же горюя. Ну да, он такой. Большой и лохматый, как медведь. И ему не очень нравится выполнять непосредственные служебные обязанности. Чем дольше служит, тем меньше нравится. Старость это, что ли? Он невесело усмехнулся собственной шутке. Все было проще. Он охотник. И если бы его могли взять в армию в каком-нибудь из миров третьего класса, ему было бы легче там. Это война. Или ты его, или он тебя. А когда приходится высушивать обездвиженного заклинаниями каторжника... Будь он хоть сто раз мерзавец, все равно это не сражение, а убийство. И пугать людей он не любил. Он, может, хотел, чтобы его любили, а не боялись. Чтобы заметили его доброе сердце внутри. После этих слов настроение у него резко улучшилось, и он в голос заржал. Нравилось ему это — ныть и жаловаться на горькую судьбинушку. И если не Гришке, то хоть самому себе. Бабам-то особо не пожалуешься... Хотя верный способ оборвать затянувшееся знакомство. Приходишь такой весь из себя типа пьяненький и жалишься на житье-бытье. Как с родителями поссорился из-за того, что им, вишь ты, очень детишки эльфийские нравились. ("Мой мир он очень похож на ваш, но только совсем другой. У нас там эльфов полно. Ну и других всяких. Стараемся не воевать, но всяко бывает..."). Как эльфы убили родителей, отомстили, значит. А он, значит, сказал: "Поделом", и за то дневной клан, к которому принадлежала его семья, от него отвернулся... Дальше он редко рассказывал. Этих нескольких предложений было достаточно, чтобы любая телка бежала от него без оглядки и потом обходила десятой дорогой. Вот такой нехитрый приемчик. Сначала поплачешься, потом поржешь над собой — и жизнь хороша. Ну или на Азе с ветерком прокатиться, но лучше чередовать...

Борик вывернул руль так, что чуть не улетел в кювет. В последний момент сумел справиться с управлением, а Аза — она послушная, одного прикосновения ей хватает, так что обошлось без аварии. Он остановился у обочины и несколько мгновений тупо следил за уносящимся вдаль по обочине питбулем.

Затем быстро набрал номер Регины.

— Регина Юрьевна? — очень вежливо поинтересовался он. — Вы не в курсе, у нас в Волгоградской области прибытие зигорра не ожидается? Ах, ожидается! А не эйнхериев, случайно, ждете? Опять угадал? Да это я не угадал, Региночка, свет, Юрьевна. Гореть мне в крематории, если вру, но я только что сбил Пса.

Питбультерьеры

— Сбили, это... — ошарашено переспросила его Регина.

— Сбил, это сбил, — довольно резко объяснил Борик. — На большой скорости наехал на не очень-то большую собачку. Темно-коричневую с белыми пятнами. Только какой хрен ему сделается? Это же Пес, я сразу понял. Умчался вдаль как ни в чем не бывало. В Волгоград умчался. У вас вообще что там творится? Москва в курсе?

— В курсе. С минуты на минуту ждем комиссию из Москвы. Они должны помочь.

— Отлично. Ладно, не мешаю. Если что, я на связи.

Регина положила трубку и, помедлив пару секунд, набрала Кобалию. Он был рядом, буквально в соседнем кабинете, но ей так живо представилось, что сейчас она подойдет к двери, а ей навстречу вынесут то, что осталось от заключенного Червоненко. И хорошо, если он хотя бы внешне будет целым. Поэтому и не рисковала.

— Егор, только что звонил Борик, — она была уверена, что уж важняк-то точно знает, кто это такой. — Он минуту назад наткнулся на Пса, который двигался в сторону Волгограда.

Кобалия не выругался, не присвистнул, но явно был изумлен не меньше Нарутовой пять минут назад.

— Ты в кабинете? — спросил он после паузы. — Я сейчас зайду.

Он ворвался к ней, уперся ладонями в стол, навис над ней.

— У нас нет времени до полуночи.

— Нет, — согласилась она.

— Черт! — он сложил руки на груди. — Я ведь хотел, чтобы комиссия эта сначала мальчишку спасла, а потом... Теперь уже надо заняться исключительно зигорра.

Регина его зауважала. Кто бы он ни был, этот важняк, но сердце у него есть. Перед глазами встало бледно-серое лицо Ольги, которая за один этот день, вернее, даже за половину дня — сколько часов прошло с тех пор как украли Елисея? — превратилась в настоящего зомби. Кобалия сказал ей, что будет, если они опоздают. Она гладила себя по коленям, обтянутым юбкой, и как заведенная повторяла, монотонно, словно мантру:

— Это ничего. Главное, чтобы живой. А не помнит... Ну так что ж. Главное — живой. Будем заново знакомиться. Он же все равно меня полюбит. И через год-два все наладится... Главное — живой.

А Нарутова слушала и ужасалась. Может, от этого Ольга и повторяла одно и то же на разные лады: она ждала, что кто-то из присутствующих скажет: "Да, Ольга Евдокимовна! Нечего расстраиваться. Одни воспоминания затерли, другие нарастили — подумаешь! Еще раз затрут и прежние нарастят. Не такая большая беда". Но никто не утешал ее, потому что не знал, что использует баггейн, чтобы добиться цели. Способов много — последствия у каждого разные. Это если не упомянуть о том, что может вообще ничего не получиться, и здоровый смышленый ребенок в один миг превратится в растение, пускающее слюни изо рта. Любое вмешательство в сознание даром не проходит, поэтому ни один маг не рискнет делать подобное. А тем более не попытается исправить то, что натворил преступник. Единственный шанс — найти мальчика сегодня, пока не закрепились чужие воспоминания, пока можно восстановить что-то хоть частично. Иначе она может получить злобное агрессивное существо, оболочку прежнего сына с "взрывчаткой" внутри. И никогда не будешь знать, что послужит детонатором.

То, что Кобалия в первую очередь решил вернуть мальчика... Не умно, но... Впрочем, может, у него свои соображения, и он знал, что они предотвратят обе катастрофы: и маленькую, личную, и большую. В любом случае теперь придется менять планы. Место перехода откроется в полночь, но если эйнхерии выпустили Псов...

Эйнхериев в древности считали душами павших воинов. Тех, что стали равными богам, потому что заслужили своими подвигами. Поэтому еще их звали Рыцарями. А у Рыцарей были Псы — сильные, злобные и тупые оборотни — верные слуги. Если эйнхерии хотели унизить противника — травили его собаками. Против большинства сотрудников каторги Псы ничего не могли сделать, все-таки и рядовые полицейские были если не равны им по сути, то защищены магией. Но каторжанам они могли повредить. Или людям. Псы могли превратиться в любую собаку. Сейчас вот это питбуль. Разгуливающий на свободе питбультерьер вообще приятного мало, а уж если это Пес...

Но беда была в другом. В их случае это означало, что эйнхерий не хочет ждать, пока откроется большой портал, поэтому идет маленькими переходами из одного мира в другой, а перед собой пустил Пса, чтобы вывел на след нужных ему людей. Первым идет Пес, за ним придет Рыцарь. А в полночь заявится следующая партия. И ведь следовало этого ожидать!

— Этого следовало ожидать! — эхом повторил Егор. — Мы тут спокойны, будто они договорились и очередь заняли, кто будет цомттой пользоваться. Сейчас, кто первый ею завладел, тот и король. Поэтому и дерутся. С одной стороны, нам на руку то, что они дерутся. С другой стороны, если город наводнится Псами и Рыцарями... Черт!

— А что если это наш шанс? — Регина тоже встала. — Если мы сейчас обнаружим Пса, проследим за ним, мы захватим цомтту раньше, чем здесь появится первый зигорра.

— Это мысль.

Он обзвонил всех.

Уже через пять минут посты были предупреждены. Искать собаку без хозяина. Возможно, в ошейнике. Пса, который целенаправленно движется по некоему маршруту. Не останавливать, осторожно следить. Быть предельно бдительными.

Им оставалось только ждать и верить. В который раз.

— Червоненко раскололся? — поинтересовалась она, скрывая за небрежностью неприязнь. Не к важняку, к обстоятельствам, которые сложились так, что надо переступить через каторжанина, не беспокоиться о нем, о законе. Только о деле.

— Имя Пихлер Севастьян Шахович тебе не знакомо? — ответил Кобалия вопросом, глядя в окно.

— Нет, первый раз слышу.

— Отыскать мы его не смогли. Очень осторожен, зараза. Человек-призрак. Но по описанию, которое я добыл из Царко, этот тот самый мужик, которого несколько раз видела Ягишева. Так что его фоторобот разослали. Но, когда ловишь баггейна, это многого не даст. Тем более я бы на его месте сейчас залег на дно и не высовывался неделю. Или отправился к ближайшему месту перехода и свалил на родину, потому что плату за цомтту он уже получил.

— Отследили золото?

— Отследили. С помощью москвичей сможем его поймать, если он куда-то переведет его.

— Может, и получится.

Она болтала ни о чем, потому что просился вопрос: "Что с Червоненко?" Но она понимала: нельзя спрашивать. Если бы с ним все было в порядке, Егор сам бы давно сказал что-то вроде: "Даже и не сильно ему повредил". Он же прекрасно знает, что у нее на уме, очень уж откровенно они друг с другом поговорили. Но он не продолжил тему, а значит, Царко больше нет.

Зазвонил телефон.

— Да! — кажется, Кобалия обрадовался тому, что их беседу прервали. — Да, отлично, — он быстро переключил телефон на громкую связь.

— Ведем его, движется по Второй Продольной из Красноармейского к Кировскому району, — Регина узнала Илью.

— Из Красноармейского? — Егор был удивлен не меньше Нарутовой. — Борик видел его на другом конце города. Вы уверены, что это Пес?

— Это определенно питбуль: морда квадратная, шея мускулистая, к холке расширяется, бедра длинные, тоже мускулистые. Окрас золотистый. Килограмм на сорок потянет псина. Ошейник шипами наружу.

— Борик описывал темно-коричневую с белыми пятнами. Этот определенно другой.

— Следовательно, их два. Питбультерьер без хозяина не будет шляться по улицам. Следим, чтобы не порвал никого.

— Аккуратно только. Очень аккуратно.

— Стараемся.

Егор отключил телефон.

— Два Пса.

— Пока два.

— Сколько ждать эйнхериев? Ладно, хоть что-то имеем. Только бы не сорвался с крючка.

— И второго было бы неплохо отследить, — добавила Регина.

— Найдут. У нас ребята опытные, найдут. Но и то, что имеем, неплохо.

Просьба

Дима Олесин телефон не знал. Что и неудивительно. Зачем он Тукану? Лекс еще пометался по кухне, а потом набрался наглости и, отодвинув тяжелые бархатные портьеры, закрывавшие вход в комнату родителям, постучал в косяк комнаты. Ульяна Владимировна снова строчила, но тут же прекратила шить и улыбнулась:

— Заходи, заходи. Что-то нужно?

— Вы не могли бы дать мне номер телефона Олеси?

— А зачем он тебе? — в глазах женщины светилась ласка и мудрость. Это было так необычно... Почему-то Лексу казалось, что старшие Токаревы... простоваты, что ли.

— Мне надо с ней созвониться... — он почувствовал неловкость, будто врал этой милой женщине, хотя действительно хотел позвонить и это действительно очень важно.

— Знаешь... — женщина словно тоже засмущалась, — ты милый парень, но у нас договоренность: номер телефона и сына, и дочери, я никому не даю. Если она посчитает нужным, сама тебе скажет. Извини.

— Нет, это вы меня извините.

Он сдержал вздох и направился уже обратно в кухню, когда Ульяна Владимировна остановила:

— Она мне с полчаса назад сообщила, что едет домой от подруги. Так что минут через пятнадцать будет здесь.

— Плохо, — вырвалось у него. — То есть хорошо, — тут же поправился он. — Спасибо.

Попросить бы ее остаться там, у подруги, не возвращаться сюда... Только вряд ли она бы послушалась. А что если... пригласить ее на свидание? Пойти с ней в кино, в парк, куда угодно, только подальше от дома. Удержит он ее вдали от дома до полуночи?.. Стоит попробовать. А ее родители?

Он ходил по кухне, напряженно размышляя. Они погибнут. Он не уговорит их покинуть дом. Не поверят, не захотят. А если устроить пожар? Бред. Слишком много людей, очаг сразу заметят, потушат, и все равно никуда не уедут...

— Тукан, давай поднимайся! — раздалось с лестницы.

Им милостиво позволили вернуться. Прекрасно. Он взлетел наверх, обгоняя Димку. И снова столкнулся с Павлом. Сейчас он походил на жеребца, который покрыл всех самок в табуне и почуял, что его хватит на еще один табун. Гордый такой. А Лекс — соперник. Поэтому Ток сразу попер на него, чуть ли не сталкивая с дороги.

— Слушай, ты че ходишь? Че ты все высматриваешь? Думаешь, я не вижу, как у тебя глазенки зыркают? Думаешь, сможешь у меня вещицу спереть? А хрен себе в задницу не хочешь?

Он буром шел на Лекса, а тому хотелось дать парню в лоб и сказать по-доброму: "У меня табуна нет, что ты со мной делишь? И вообще волк свинье не товарищ". Димка давно проскользнул в залу, и там снова слышался звон бокалов и хохот. Лекс и на миллиметр не отошел, стоял посередине коридора и в упор сверлил взглядом Токаря.

— Остынь, — процедил он.

Токарь стушевался. Почему-то он считал, что неожиданный напор сломает Лекса, но номер не прошел, и теперь на лице Павла отражалось смятение: как с честью выйти из этой ситуации? что делать?

— Я тебя в дом на недельку пригласил. Твое время вышло. Собирай манатки и вали отсюда.

Лекс еле удержался, чтобы не схватить Павла за грудки. Не нужна ему драка. Он справится и с ним, и с его дружками и из дома свалит до того, как полиция подъедет. Но ему надо остаться здесь. И желательно без драки, поэтому он отодвинул Павла с дороги плечом. А когда тот попытался задержать его, резко, но не сильно ударил по кисти.

— Не трогай меня, понял? — потребовал тихо, но внушительно. — Сегодня я ночую тут. И если до завтрашнего утра все в этом доме останутся живы, ты меня больше не увидишь. А сейчас я иду к себе и ложусь спать. И если вдруг кому понадобится уединение, пусть идут в ванную. Ясно?

Токарь потерял дар речи. Лекс быстро зашел в гостиную. Все притихли, посматривали на него и за его спину. Он быстро поднялся в мансарду. Разломать бы все к чертовой матери, чтобы хоть как-то выпустить пар. Он упал на пол и стал отжиматься, потом вскочил, рывком снял футболку. И только тогда заметил на лестнице Олесю.

Леся ушла из дома, потому что не знала, куда себя деть. Полночи не спала, ждала, когда вернутся брат и Леша. Потому уснула, чтобы проснуться ни свет ни заря и маяться в постели, представляя, как этот красавчик "Тесей" лежит там, в мансарде, один-одинешенек. Совершенно свободный и никем не занятый. Она ругала себя, переворачивалась на другой бок, сочиняла начало рассказа — описывала забавный эпизод из студенческой жизни. Но все перебивал он.

Она пошла в ванную. Перед этим долго выбирала белье. Затем в сердцах взяла без всяких кружев, обычные бесшовные трусики и бюстгальтер. "Уж в таких ты сомнениях, — издевалась она над собой, — как будто он тебя на свидание пригласил". После ванной села за компьютер, но снова никак не могла сосредоточиться.

Олеся еле-еле дождалась, когда парни проснутся. Вышла в коридор... А Леша скользнул по ней равнодушным взглядом и ушел. Девушка готова была сама себе пощечин надавать. "Размечталась, идиотка? Понравилась ему? Да ему скучно было без дела, вот и болтал с тобой. И ведь всегда ты к нему приходила. Всегда. Ни разу он первый разговор не начал. Ну почему, почему ты такая идиотка? Что бы тебе не влюбиться в кого-нибудь попроще. В Димку Цуканова, например. Он бы смотрел на тебя влюбленными глазами и ловил каждое слово. И шлялся бы за тобой попятам с тоскливыми глазами, как ядовитая игуана за своей жертвой..." Она понимала, что еще немного и начнет выть, а здесь, при брате и Лешке этого нельзя было делать ни в коем случае. Поэтому она быстренько созвонилась с Наташей и сорвалась к ней.

Ната быстро ей мозги вправила. Разложила все по полочкам.

— А чего это ты идиотка? — ругала она. — Ты нормальная здоровая девушка. Да если бы ты в него не влюбилась, в красавца этого с янтарными глазами, вот тогда бы я удивилась. За что ты, собственно, себя костеришь?

— Да сама же уверяла, что больше так не вляпаюсь, — уныло выдавила Леся. — Декларировала: "Теперь только так: сначала он полюбит, а потом уж я его"! И опять на те же грабли...

— Ты меня прости, солнышко, но рассуждаешь ты примерно как ребенок детсада. Ты о чем вообще? Любовь иррациональна, ее не просчитаешь. Если бы можно было просчитать, тогда не было бы столько несчастливых пар. Красивых стихов и задушевных песен тоже, между прочим, не было бы. Страдаем и сублимируем. Ну что я тебе все разжевывать должна? Вот и ты, пострадаешь, а потом напишешь какой-нибудь сногсшибательный роман. Вот если бы ты деньги ему отдала, морду его жене пошла бить или еще что-нибудь эдакое учудила, я бы подтвердила, что ты дура и идиотка. Но, слава богу, у тебя все в порядке. Так что прекрати себя казнить, любуйся героем и радуйся, что было и такое в твоей жизни.

Олеся всплакнула, Наташка ее пожалела. Затем они вместе пили кофе со сливками и съели почти килограмм печенюшек с начинкой из вареной сгущенки — лучшее лекарство от плохого настроения. Если бы Леся влюблялась чаще, она давно бы набрала какое-нибудь ужасное трехзначное число на весах, но раз в году, вполне можно было себя побаловать.

Затем вместе посмотрели комедию. И девушка собралась домой. Все правильно Ната внушала. Надо радоваться тому, что встретилась с таким шикарным парнем. Может быть, уже завтра он уедет, и они расстанутся навсегда. Так чего же тратить драгоценное время, ругая саму себя? Наоборот, пойти поболтать с ним в последний раз, попрощаться.

А стоило ей зайти в дом, как ее огорошили: Леша ее искал. Даже телефон спрашивал. Она помчалась в мансарду, умудрившись проскользнуть мимо компании брата незамеченной. Все они были слишком увлечены танцами и выпивкой.

Олеся замерла на лестнице, заметив, что Лекс раздевается. Мимолетно опять восхитилась им и смущенно отвернулась. Тут же уколола себя: почему-то когда в первый раз у ванной с ним столкнулась, так не стеснялась. Она собралась спуститься обратно, чтобы не мешать ему, когда парень окликнул:

— Леся!

— Извини, — тут же покаялась она. — Ты хотел лечь спать?

— Нет-нет, ничего, проходи, — она немного помялась, а после все же прошла в комнату. — Садись, — он кивнул на кровать. Тут же подхватил футболку, помял ее в руках. Но не надел, а откинул.

Девушка присела на постель, но следила по-прежнему за футболкой. Она медленно-медленно сползала с подушки на пол. Наконец раздался тихий шелест, и футболка исчезла из вида. Леся почему-то обрадовалась и перевела взгляд на парня. Вид у него был такой, будто он только что вышел из комы и плохо соображал, где находится и что вообще вокруг происходит. Он наклонился вперед, облокотился на колени. Пальцы судорожно сцепил, аж побелели. И смотрит перед собой в одну точку. Дотрагиваться страшно. Кажется, тронешь — и он взорвется.

— Что-то случилось? — помогла она. Участливо наклонилась ближе. Лекс только медленно кивнул, подтвердив, но на нее так и не взглянул. — Расскажешь?

— Да, — твердо заявил он и все-таки повернулся. — Олеся, — начал он решительно и будто споткнулся. Взгляд стал рассеянным, Лекс смешался, словно опять забыл, что собирался сказать. Отвернулся, а дыхание сбилось.

— Леш, — позвала Леся.

— Извини, — прохрипел он. — Когда ты так близко я ничего не соображаю. Надо было тебе позвонить.

— Да? — девушка приободрилась. Осознание того, что она для Алексея не только интересный собеседник, придало необыкновенную смелость. — Так зачем же дело стало? — быстро достала из кармана телефон, приложила к уху. — Алло... Леша? Это Олеся. Давно хотела у тебя узнать, почему у тебя волосы седые? Ой, — она вмиг посерьезнела: сообразила, что шутит над каким-то тяжелым переживанием парня.

Но он воспрял.

— Волосы у меня седые, потому что я с рождения такой. У нас в семье все такие. Даже мама и сестренка.

— Ясно, — Олеся еще делала вид, что разговаривает по телефону. — А что насчет твоей татуировки? Их же просто так не делают, каждая что-то значит.

Леша быстро взглянул на плечо.

— Здесь изобразили меня. А пунктирный круг обозначает, что я почти свободен. Почти. Я как волк, но только не в клетке, а на длиннющем поводке. Вроде бы могу ходить куда хочу, но в лес, домой, не вернусь. Поводка не хватит, — он опять произнес это без надрыва, как раньше, очень буднично.

И Леся совсем осмелела.

— Да! Как же я раньше не догадалась: волосы как шкурка волка, глаза тоже волчьи. Тебя изобразили очень точно. Но, ты же не хищник и не ешь красных шапочек на завтрак?

— На завтрак я ем только зеленые шапочки, — подыграл ей Леша. — К сожалению, красные шапочки я могу себе позволить только по праздникам.

— Хм... — Олеся задумчиво разглядывала потолок. — Несколько двусмысленное замечание. Но я рискну. Знаешь, Леша... я ведь звонила тебе не насчет татуировок и необычных волос. Это я зубы заговаривала. На самом деле я хотела спросить, какие у тебя планы на вечер. Можно пригласить тебя на свидание?

Лекс посерьезнел, смотрел на нее в упор своими невозможными глазами, и она даже могла увидеть, как расширились его зрачки. Верный признак, что он...

— Алло! — она притворно взглянула на экран. Сказала, будто самой себе: — Связь вроде не прервалась, — снова приложила трубку к уху. — Алло, ты меня слышишь?

Он так же серьезно оторвал ее ладонь от уха, забрал телефон, положил на тумбочку, склонился к руке. Губы остановились в миллиметре от кожи. Она ощущала его дыхание и тепло так явственно, словно он поцеловал ее. И лишь когда снова поднял голову, казалось, кожа заныла от обмана.

— Леся... — голос снова охрип. — Прости, я не могу.

— Почему? — потребовала она.

Взгляд его теперь блуждал, точно он мучительно подыскивал слова, чтобы не соврать и не обидеть.

— Это трудно объяснить... И невозможно понять. Если я скажу, ты сочтешь меня сумасшедшим.

— Попробуй, — попросила она.

— Нет, — возразил он. — Это слишком...

И она чувствовала в нем столько боли, что не хватало сил, встать и уйти, потому что ей отказали. Да и ее ладонь он все еще держал.

— И что же нам делать? — поинтересовалась она. А потом дотронулась до его щеки. Очень бережно, будто боялась поранить. — Хочешь, я тебя поцелую?

— Да!

Кажется, он обрадовался. Поцелуй получился настоящим. Таким, что почти лишил чувств. Но это был только поцелуй, и он закончился. Ведь у каждого настоящего поцелуя есть определенное время, по истечении которого его надо либо завершить, либо перейти к чему-то большему. Но Леша позволил себе лишь невесомое прикосновение к ее плечам.

Олеся в последний раз заглянула в его глаза, но снова нашла там только боль. Тогда она мягко отстранилась.

— Прости. Я тебе навязываюсь. Я пойду.

— Нет, — он снова удержал ее. — Не навязываешься, нет. Дело не в тебе, а во мне. Я очень хочу, чтобы ты осталась, но... — он умолк, опустил голову.

— Тогда что я могу еще сделать? — Леша встрепенулся, во взгляде надежда боролась с сомнением. — Скажи, — ободрила она.

Он нервно рассмеялся.

— Я знаю, это прозвучит безумно, но... Не подумай, что я издеваюсь... Если ты попросишь...

Олесю это почему-то развеселило.

— Боже, как романтично, — воскликнула она и потребовала: — Обними меня, — в кольце его рук, уткнув в него разом вспыхнувшее лицо, она с притворной дерзостью затараторила: — Мало пригласить на свидание, мало поцеловать тебя. Надо попросить. Я даже догадываюсь, как именно попросить и о чем именно попросить. И ты совершенно прав: это безумно, это слишком, это совершенно фантастично и похоже на издевку. Но, в конце концов, что я теряю, если пойду на это? Самоуважение? Ерунда. Всегда можно сказать, что пошутила. К тому же это несколько интригует, знаешь ли. Поэтому, Леша, я прошу тебя... Мммм... Как бы поточнее сформулировать свои желания...

— Быстрее, пожалуйста, — шутливо взмолился он. — А то я сейчас скончаюсь от щекотки.

— Покомандуй у меня! — возмутилась она, вскинув подбородок и нахмурившись. Потом снова спрятала лицо. — В общем, так, Алексей. Я прошу, чтобы ты обнял меня. Нет, не обнял, а обнимал. Процесс! И поцеловал меня. Много раз. Везде. Я ведь взрослая уже. И провел со мной эту ночь. И не в беседе. А чтобы ты... был со мной ласков. И... любил меня, но любил не в смысле...

Смысл, наверно, уже был ясен.

Кажется, буквально через мгновение она оказалась на кровати совершенно обнаженная. "Какое на фиг кружевное белье?" — она испуганно наблюдала, как он сбрасывает с себя остатки одежды, а затем склоняется над ней.

— Милая моя... любимая, — шептал он с такой нежностью, что страх тут же ушел. — Если бы ты знала, что ты для меня значишь...

Олеся притянула его к себе и укусила плечо.

— Если ты от меня смоешься, я тебя найду и убью, — заявила она сурово.

Он рассмеялся счастливо.

— Смоюсь? Я так похож на дебила?

Поиск

— Вот такие у нас дела, — закончил невеселый отчет Кобалия.

Москвичи — хотя все члены комиссии из министерства жили в Питере, их упорно называли москвичами, — не торопились что-либо говорить. Каждый словно был погружен в себя, они даже не переглядывались. А может, им это и не нужно? Регина тихонько сидела в уголочке, как ребенок, которого забыли отправить спать во время взрослой вечеринки и теперь он изо всех сил старается ничем не выдать своего присутствия. Стоит сделать неосторожное движение — и о тебе вспомнят. И выставят. Она и чувствовала себя как ребенок. "Солдаты удачи" были для нее чем-то вроде легенды, живыми богами. Она слушала их песни, и хотя постер их на стену не повесила, удержалась, но парочку фоток в компе имела. И тут они так близко, что можно протянуть руку и потрогать. Да еще, оказывается, они в одной системе работают. Стоит ли удивляться, что музыка у них такая завораживающая, тексты загадочные, но прочищающие мозги. Она знала немало исполнителей, услышав которых, хотелось повеситься в чуланчике. Но после "Солдат удачи" возрождалась любовь к жизни и здоровая агрессия, дававшая силы бороться, огрызаться, не давать себя в обиду, делать то, что считаешь нужным, то, что хорошо и справедливо. Больше этого коллектива ей нравился только женский дуэт "Туман". И теперь она невольно задалась вопросом: а может, и они в системе? Тоже маги, исцеляющие людей от всякого дерьма, навешанного каторжанами и нелегалами. Хотя среди "Солдат удачи" не все маги. Тоже, как и в любом отделении полиции, — целая коллекция разных существ. Человек, и она же один из самых сильных магов в России, только Ника Лавдовская. (Захар, который с пеной у рта возмущался тем, что в фантастических произведениях упоминаются всякие там полу-, четверть— и восьмушки существ, так же злился, когда женщину-мага называли магом, магиней или магичкой. Услышав слово "эльфийка", он тоже лез в бутылку. "Это все равно, что женщину называть человечинкой или человечичкой, — разорялся он. — Для особи женского пола всегда есть свое название. Мужчина — эльф, женщина — фея. Да-да, фея, и никак иначе. Мужчина — маг. Женщина — мея. А кто этого не понимает, тот дурак!" Нарутова с ним не спорила, но и не особо соглашалась. У них на каторге сидели и феи. И они вовсе не были эльфами женского пола. Может, когда-то эльфиек так и называли, но сейчас давно все изменилось. А "мея" — слово и вовсе незнакомое большинству людей. Назови так кого-нибудь, так и не поймут, о чем идет речь.) Высокий гитарист с мушкетерской бородкой — сирена, как ни глупо это звучит. ("Где ты, Захар? Просвети нас, как называть особей мужского пола сирен? Почему-то повсюду только о сиренах-женщинах повествуют, а о том, что они размножаются не почкованием, даже не упоминают".) Очарование его голоса Регина ощутила на себе. Он лишь поздоровался, а у нее, несмотря на магическую защиту, сердце ухнуло в желудок. Только через пару мгновений она посочувствовала Ребенку (такая дылда — и Ребенок, вот же подшутил Господь): играть в ансамбле и не иметь права рта раскрыть, потому что реакция на звук его голоса специфическая и неадекватная. Другой не менее интересный экземпляр — любящий алые наряды Фирс Усков. Некрасивый, но с удивительным, завораживающим взглядом. Самый старший из них — по паспорту ему уже сорок шесть. Ни много ни мало инкуб. Это раньше считалось, что они только зло несут и вроде как секс с ними убивает. А вот оказывается, все от настроя инкуба зависит. И может быть совсем наоборот.

Хотя кто в их группе неинтересен? Сатир Семен Тимофеев, он же бас-гитарист? Заросший почти как Борик, — так и хочется пошарить в густой кудрявой шевелюре, поискать в ней рожки. Хотя рожек, конечно, нет. На нем обязательно ограничивающее заклятие лежит. У него три ипостаси: Семен на сцене — бог музыки, Семен с мужчинами — вечно на драку нарывается, и Семен с женщинами — вечно всех клеит. Когда делом не занят. Един в трех лицах.

Ну и на закуску бесконечно милый, полностью лысый, толстенький Ян Щекотов. Он же тануки. Его преданность семье умиляла Регину до слез. "Почему мой отец не тануки?" — грустила она. Ничто не приносило ей столько огорчений, сколько детство, проведенное вдали от отца. До сих пор не могла она от сердца простить его за это, несмотря на всю его помощь.

По отдельности "Солдаты удачи" были в чем-то сильны и в чем-то слабы. Вместе они составляли некий симбиотический организм. Они понимали друг друга без слов. Они могли объединить силы и перекинуть их на одного из команды (во время концертов, способности всех транслировала Ника). Поэтому чаще всего вместе они могли сделать больше, чем три отряда спецназа.

"Солдаты удачи" молчали, но Регина почти физически ощущала, что это молчание кажущееся. Протягиваются в этой пятерке незримые энергетические нити. Они прощупывают друг друга, просчитывают будущее, обговаривают варианты. Настоящий мозговой штурм, только круче, гораздо круче. Потому что слов им не требуется, а значит, все происходит гораздо быстрее.

— Псов ведете? — осведомилась Ника минуты через две.

— Да, ведем. Но только одного. Второго еще не засекли. Последний раз опера отзванивались, когда питбуль был у химзавода.

— Парни толковые? Псы ведь хоть и глупые, по сравнению с обычными оборотнями, но слежку легко учуют. Если упустите — потом не найдете.

— Лучшие опера, — коротко ответил Егор.

— Ну-ну. Если пока все идет так, как надо, не будем делать лишних телодвижений. Пес сам приведет нас в нужное место. А мы попробуем отыскать мальчика. Вы предполагаете, что он сейчас с баггейном?

— Даже если нет, баггейн знает, где он. Дайте мне Пихлера, а я из него вытащу все, что нужно.

— Суров, брат, — усмехнулась Ника.

— Какой есть, — прищурился Кобалия.

— Ладно, работаем. Нам нужна комната с пятью компьютерами, с выходом в Интернет. Доступ в банк, куда было перечисление золота. Вернее, к счету, на котором это золото лежит. Шанс, прямо скажем, небольшой, но мы сделаем все, что можем.

Егор обернулся к Регине.

— У оперов в комнате есть компы, — тут же включилась она.

— Нарутова? — Лавдовская снова криво ухмыльнулась.

Женщину бросило в жар. Настолько явно в этой, так сказать, мее читалась та же фраза: "Дочь того самого Нарутова?"

— Да, — подтвердила она.

— Гордая, — произнесла Ника по-доброму. — Это хорошо. Но лечить тебя надо. Подойди ко мне, как все закончится.

— Я вас провожу, — Регина встала, чтобы отвести их в нужную комнату. На предложение так и не откликнулась.

Может, она и больна, но лечить ее не надо. Сама как-нибудь разберется.

Пока они шли по коридору, ее нагнал Семен. Одного роста с Региной, он не наклоняясь и не вытягивая шею, забормотал ей на ухо:

— А как вам наш сиделец? Интересный экземпляр, а?

Она не сразу сообразила, что он спрашивает о зигорра, которого она посетила в тюрьме.

— Н-да, — промямлила она.

— А вот положа руку на сердце, — нисколько не смущаясь ее холодностью, бормотал Тимофеев, — если бы его выпустили против эйнхериев, он бы с ними расправился. Одной левой, без вариантов. Только он ни за что не будет помогать просто так. Он же не дурак-энтузиаст. Выговорит себе условие: я вам помогаю — вы меня отпускаете. А кто на это пойдет? Никто. Это как чтобы справиться с пожаром в лесу устроить всемирный потоп. Хрен редьки не слаще. А все-таки если выхода не будет, то, может, и стоит попытаться. Если упустим Рыцарей. Вернее, впустим на каторгу, и они завладеют цомттой. Попробуем тогда как-то с Элгоном договориться. Типа: мы тебя выпустим, но безоговорочная депортация, и чтобы на каторгу ни ногой. Иначе никакого заключения, сразу секир башка. Вы бы попробовали его убедить? У вас получится.

— Почему у меня? — она толкнула дверь и, войдя в комнату, встала в сторонку, глядя, как все неспешно рассаживаются за компьютерами. Только Семен стоял рядом.

— В вас ненависти к нелюдям нет. Даже к каторжникам. Даже к закоренелым убийцам. Ни ненависти, ни страха. Вы не представляете, какая это редкость. А Элгон это через все золото почует. Поверит, что не обманете.

— Тут только одна загвоздка, — вкрадчиво пояснила Регина. — Если я ему это пообещаю, то костьми лягу, но добьюсь, чтобы это обещание исполнили. А оно вам надо? Всемирным-то потопом лесной пожар тушить?

— Ох, какая вы! — белозубо улыбнулся Тимофеев. Вот почему он женщин легко добивался. У инкуба оружие — глаза. У сатира — улыбка. Ее, правда, этим не проймешь. Бывший муж привил стойкий иммунитет к подобному очарованию.

— Семен, — окликнула бас-гитариста Ника. — Время!

— Айн момент.

Он подсел к свободному компу. Опять в комнате повисла тишина. Лишь негромко жужжали кулеры. Затем "Солдаты удачи" забарабанили по клавишам. Кто-то тронул ее локоть. Регина точно очнулась от гипнотического сна: вздрогнула, обнаружив рядом Кобалию.

"Выйдем", — мотнул он головой.

Уже в коридоре пояснил:

— Мы помехи создавать будем. Если они что-то выяснят, сообщат. Мы опять можем только ждать.

— И верить, — вздохнула Регина. — У меня теперь и вера появилась. Сильная команда, сразу чувствуется.

Отец

Что делали "Солдаты удачи", входя в систему банка с полицейских компьютеров, Регина понимала не очень хорошо. Ее человеческих мозгов для этого не хватало. Были бы они обычными людьми, она бы решила, что это хакеры, и сейчас что-то там взламывают. Но им не надо искать другие счета или забрать у баггейна золото. Им надо выйти на самого Пихлера и чем скорее, тем лучше. И чем в этом мог помочь компьютер? Загадка... Но Нарутова давно убедилась: если логике что-то не подвластно, это не значит, что подобного не может быть.

Общаясь с коллегами по работе, она чаще всего угадывала, человек перед ней или кто-то из другого мира. Но так же часто, она не представляла, что за существо перед ней: вампир, оборотень, есхот? И спрашивать стеснялась. Это как расписаться в собственной беспомощности. У остальных чутье особого рода, а она как слепой котенок. Ей бы в обычной полиции работать, не путаться у них под ногами. Постоянно казалось, что так все и думали. Но у нее же получалось расследовать преступления. Значит, не так уж и беспомощна. И сегодня слова Семена открыли ей еще одну сторону. Оказывается, это хорошо, что в ней нет ненависти. А ведь действительно. Она, несмотря на то что Стерва, постоянно огрызается и вместо комплиментов сыплет всякие гадости, а без ненависти это все. Она мужчин не может ненавидеть. Это скорее неприязнь, непонимание, попытка защититься любой ценой, страх. Забавно, что она не боится каторжан и физической боли так, как боится, что кто-то сумеет снова подобраться близко к сердцу, а потом использует эту близость, чтобы унизить, растоптать ее.

Регина взглянула на Кобалию, который опять стоял у окна спиной к ней. Она на расстоянии ощущала, как он напряжен. Почему при первой встрече с ним сразу возникла мысль: "Вот бы такого в любовники!", а от чуткого, внимательного Кирилла она отпихивается руками и ногами? Да потому что, Кобалию она никогда не полюбит, никогда не поверит, будто он ее любит. А Кириллу может поверить. И от этого страшно до тошноты. Страшно, что повторится история ее замужества. Когда милый, обаятельный, заботливый мужчина за один месяц после свадьбы превратился в домашнего тирана и монстра. И так все было тонко, изящно. Он не кричал поначалу. Он умел довести ее до слез несколькими негромкими фразами. Она все делала не так: не так одевалась, не так красилась, не так мыла посуду, не так занималась сексом. Даже походка у нее некрасивая, а движения — уродливые — он умел подбирать слова. Заметив слезы, хмыкал: "Истеричка. Я делаю тебе замечание, чтобы ты стала совершенством. Это нормально". Регина пугалась. Наверно, у нее неправильная реакция. Она хваталась за книжки по психологии, потом сама шла к психологам. "Что у меня не так? Что мне надо исправить?" Она не плакала, услышав придирки. Она убеждала себя: "У него доброе сердце, он не хотел меня задеть, поэтому я не должна обращать на это внимание". Но как только он заметил, что слез нет, в ход пошло более сильное оружие.

Теперь на нее кричали. Замахивались, оскорбляли. Муж возмущался: если бы он знал, что все будет так, никогда бы не женился. И только когда она плакала, опять удовлетворенно заявлял: "Истеричка. Если я не скандалю, ты садишься на шею. А если хоть как-то выскажу недовольство, ты сразу начинаешь рыдать". Регина снова хваталась за книги. Ну конечно, она что-то делает не так. Ведь такой замечательный человек выбрал ее. Все женщины от него без ума. Стоит ему подмигнуть, и они готовы идти за ним на край света. А он женился на ней. А она, бестолковая такая, никак не сделает его счастливым. Так надо стараться больше, работать над собой, быть примерной женой. Никогда не упрекать, быть внимательной, молчаливой, кроткой, всегда улыбаться...

Она очень старалась. И все-таки заслужила похвалу. Он хвастался ею перед друзьями и коллегами по работе. А почему не хвастаться? Где найти такую: скажешь, что в ванной на зеркале брызги и кран перестал блестеть, она встанет и пойдет драить ванную, даже если температура у нее под сорок. Она не устроит скандал, если он заявится домой в три часа ночи, и поверит, если он скажет, что все это время он работал, не разгибая спины. Она не будет стричься и краситься, если он запретит. Она купит себе курточку в секонд-хенде, чтобы он мог сэкономить себе на шикарное пальто. Она выдернет зуб, не будет его лечить, потому что лечение дороже, а ему надо ремонтировать машину. Она прекратит общаться с подругами, потому что ему не нравятся ее подруги. Она не поедет с ним в гости, потому что он считает, что это неудобно ехать вместе: ведь Регина не знает женщину, с которой он работает, и эта женщина приглашала на день рождения только его, а не всю их семью. Она будет стараться делать покупки за час, потому что его раздражает, если она уходит из дома надолго. Она заступится за него перед соседками, если те ужаснутся гигантским сумкам, которые Регина тащит домой. Она никогда не откажет ему в сексе, как бы сильно не устала, как бы ни болела. Она сделает аборт, если он объяснит, что денег нет на ребенка, и что в двухкомнатной квартире им будет тесно, если здесь будет еще и малыш. Она не устроится на работу, ведь ему нужна забота, а Регина не сможет поддерживать порядок и создавать уют, если восемь-десять часов в день будет отсутствовать дома. Она всегда терпелива и нежна, лишь бы заработать его благосклонный взгляд, доброе слово, ласку. Они жили душа в душу.

Пока однажды Регина не узнала, как много денег и добрых слов ее муж тратит на многочисленных любовниц, пока она сидит дома, исполняя повеления господина.

Оглядываясь назад, она удивлялась самой себе. Что за наваждение была эта совместная жизнь? Почему семь лет она так слепо верила ему? Почему считала нормальным, что превратилась в рабыню, добровольно подчинилась во всем? Почему, когда услышала от него, что он не любит и не любил никогда, а женился только потому, что понял: сможет ее покорить, сломать, подчинить, сделать из нее идеальную жену, ей показалось, что мир рухнул, и слышала она только одно: не любил, не любит. И казалось, что она никто. Книжки и психологи не помогли. Ей ничего не поможет. Она не состоялась как женщина. Она слишком ничтожна, чтобы ее любили. Нет в ней ни красоты, ни ума, ни изюминки, чтобы привлечь такого мужчину, вот и приходилось ему гулять по бабам, чтобы хоть как-то восполнить жажду любви. И тогда она выпила пачку снотворного. Таблеток двадцать сразу. Потому что жить с этим она не могла.

Спас ее отец. Кто его знает, как он догадался, что ей плохо, как смог оказаться рядом в нужный момент. Регина лежала в токсикологии, психологи ее не беспокоили, зато активизировались различные родственники мужа, знакомые и сам муж (папа-то опять на работу в Москву уехал). И получилось, что она врушка и лицемерка, потому что этот милый интеллигентный мужчина, мечта любой женщины, осчастлививший невзрачную дурнушку, не мог быть домашним тираном. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Они же видели, как жила семья Осокиных. Душа в душу жила. Да и все видели, хоть кого спроси.

— Ты очень сильно преувеличиваешь, как всегда, — мягко втолковывал Ярослав, сидя рядом на табуретке в белом халате. — У нас была прекрасная семья. Да я не люблю тебя и вряд ли смогу полюбить, но разве это главное? Нам было хорошо вместе, вот что важно.

У нее волосы вставали дыбом от паники, что она ничего не докажет, не оправдается. Что ее слова о том, что она не может так жить дальше, воспринимаются как прихоть, что человек, который разрушил ее жизнь, считает себя правым и не собирается ничего менять.

А следом те же родственники-знакомые на разные лады твердят: чего ты выпендриваешься? Он тебя бил? Он выпивал? Так из-за чего семью разрушать? Кто из мужиков не гуляет? Все гуляют. И если уж справедливо рассудить, ты что, сама без греха? От хорошей жены мужья не гуляют.

На ее стороне были лишь мама и отец. Мама сказала:

— Я давно знала, что он мерзавец. Когда ты в больнице лежала, я заехала к тебе за вещами, а он ко мне стал приставать. Представляешь? Я не хотела тебе рассказывать, ты же всем готова была глаза выцарапать, если кто хоть слово плохое о нем скажет.

А отец снова прилетел из Москвы, о чем-то переговорил вполголоса с Ярославом на лестнице в больнице, и больше Регину бывший не беспокоил. Она развелась, вернула себе девичью фамилию, вытерла пыль с диплома и пошла в дознаватели.

И только через год вдруг осознала, что радуется, когда идет домой. Радуется такой простой вещи: в квартире, которая досталась ей от отца, ее никто не ждет. Она придет, упадет на диван, будет смотреть комедии, или читать, или тренькать на гитаре. Или позвонит Маринке и зазовет ее в гости вместе с ее шумным, но не по годам рассудительным пятилетним сыном. Или отправится в кино на вечерний сеанс. И никто никогда не упрекнет ее, не унизит, не будет манипулировать и не заставит плакать. Вот оно счастье! Разве можно его променять на что-то?

Единственный недостаток одинокой женщины — она все-таки была достаточно молодой и здоровой, чтобы хотеть секса. Но когда появился Кукла, и эта проблема исчезла.

Кукла — очаровательный эльф-спецназовец обладал всеми неоспоримыми достоинствами и не имел ни одного недостатка. Он был сильным, заботливым в постели, и при этом ему было абсолютно плевать, что у нее на душе. Регина звонила, и если он был свободен, то приезжал. Честно отрабатывал полную программу в постели и, случалось, засыпал, а просыпался с неповторимым выражением лица, за которое и получил прозвище. "Кто я и что здесь делаю?" — отчетливо читалось на нем. Затем появлялось понимание, он одевался и уходил. Кукла принадлежал не только ей. Но разве это имело значение? Если сегодня он был занят с другой дамой, то завтра непременно придет к Регине. Пары ночей в месяц ей вполне хватало для поддержания здоровья. Большую часть времени занимала работа и чуть-чуть друзья. Вернее, подруги.

Прошлое вспыхнуло в голове отголоском боли, когда Регина изучала спину Кобалии. Тут же сменилось радостным ощущением свободы. А затем вернулось осознание того, что произойдет в ближайшие часы. Она вышла в другую комнату и набрала номер отца. Да, он спас ей жизнь и избавил от доводящего до нервной дрожи домогательств бывшего мужа (тому очень не хотелось ни с того ни с сего съезжать с обжитой квартиры, платить деньги за съемную, да еще и искать новую жертву, которая прогнулась бы так же, как Регина. Но гораздо сильнее, чем эти неудобства его напугал разговор с отцом). Отец дал ей работу, которая у нее получалась и в конечном итоге стала для нее всем. Но отношения у них так и не заладились. Регина ничего не могла с собой поделать, она считала, что будь с ней рядом отец, с раннего детства и до юности, не случилось бы в ее жизни этого безумного замужества. Вот такая логика, почерпнутая из книг по психологии: она искала отца, безупречный авторитет, который избавил ее от всех трудностей. Она влюбилась и сделала из избранника божка, позволив ему полностью распоряжаться каждой частью своего существа. Если бы не отец, этого никогда бы не случилось.

Он взял трубку не сразу. Знакомый бархатный голос. И сразу быка за рога:

— Что у тебя случилось?

Даже не поздоровался. Он все чувствует, этот великий маг.

— Ты же знаешь, что я тебе не скажу. Я звоню не для того, чтобы пожаловаться. Хотела услышать тебя. Поблагодарить. Я ведь никогда тебя не благодарила, только ругалась.

Ей удалось его озадачить. После паузы поинтересовался:

— Это связанно с зигорра? Ты думаешь, что погибнешь?

— Пап, забудь, что ты маг, а?! — с обидой воскликнула она.

Снова повисла тишина.

— Я приеду.

— Не надо! Я не для этого звоню.

— Именно поэтому я и приеду.

— Да пошел ты в баню! Невозможно с тобой разговаривать.

Она в сердцах нажала отбой. "А что ты, собственно, хотела услышать? Ну признайся хоть самой себе. Что?"

Сформулировать она не успела. В коридоре одновременно появились Егор и "Солдаты удачи".

— Спецназ уже готов? — Ника мчится впереди всех.

— Да. Регина, останься, — командует Кобалия. — Держи связь с Ильей.

— Есть, — прозвучало сухо, но притворяться, будто ей нравится то, что ее задвинули, она не будет.

Егор тоже не оправдывался. Все направились к выходу. Когда в коридоре стихло, она вернулась в кабинет, и тут же с ней связались.

— Регина Юрьевна...

— Да, Илья, что у тебя?

— Мы упустили его, Регина Юрьевна...

— Как? — она заметалась по кабинету. — Где?

— Возле энерготехникума. Как в воздухе растворился.

— Да что за блин такой! — выругаться бы покрепче, но воспитание не позволяло.

— Это еще не все, — уныло продолжил Илья. — Минут пять назад второго Пса, как раз темно-коричневой окраски с белыми пятнами, засекли в районе Обувной фабрики...

— И?

— И тут же опять упустили. Что делать, Регина Юрьевна?

— Скиньте мне карты с точным указанием мест, где вы их потеряли. И ищите, ищите.

Она и сама не знала, зачем ей эти карты. Но вскоре сидела за компьютером и сверлила их взглядом. Сначала по очереди, затем свернула окошко в половину экрана и переводила взгляд слева направо.

Потом решительно набрала номер.

— Захар, кончай страдать фигней, — скомандовала она.

Смерть

Олеся никак не могла прийти в себя. Все происходило как в сказке. Потому что не бывает такого потрясающего секса по той простой причине, что не бывает таких потрясающих любовников. И таких парней не бывает. Леша совершенно невозможен для реального мира. Недаром она сразу его Тесеем обозвала.

У него наверняка давно не было женщины, очень уж он неутомимым оказался. Она же начала с угроз, а закончила какой-то бессвязной мольбой пополам со слезами. Что-то вроде "не смогу жить без тебя". Напугала его до полусмерти: Леша испугался, что сделал ей больно. Когда разобрались, вместе смеялись, а он, лежа на спине и прижимая ее к груди, гладил по волосам, приговаривая:

— Леся, милая... Если это только будет в моей власти, я никуда не уйду. Добровольно не уйду.

И все опять закончилось бурными ласками, только на этот раз у нее и мозги работали, машинально отмечая: хорошо, что Павел не заметил, как она в мансарду пошла, хорошо, что музыка орет и никто ничего не расслышит, хорошо, что парни с Лешкой так и не подружились, поэтому никто его искать не будет.

Потом они опять болтали.

Она засмеялась:

— А мне что, тебя всегда надо будет так просить?

— Не знаю, — очень серьезно ответил он. — Может, и нет. Может, можно как сегодня, только скажешь не "Проведи со мной эту ночь", а "Леша, проведи со мной всю мою жизнь" и все. А затем добавишь: "Люби меня".

Она заглядывала ему в глаза, ища признаки шутки. Сама серьезность. Не стала заморачиваться с этим пока. Ну к чему портить себе настроение, когда все так замечательно получилось?

Позже ее сказочный парень уснул. Это был удар по самолюбию, несмотря на то что она читала: если мужчина засыпает рядом — это признак величайшего доверия. Разом проснулся стыд. Приперлась к нему, соблазнила. Вернее даже чуть не умоляла, чтобы он с ней переспал. А он проснется и поинтересуется: "А ты что здесь делаешь?" Вот будет номер! Хватит унижаться-то. Пусть проснется, напугается, пойдет ее искать. Хоть как-то покажет, что нуждается в ней не меньше, чем она. Не на словах, на деле.

Она осторожно выбралась из его объятий, он только пробормотал что-то. Не без труда отыскала трусики и бюстгальтер, начала откапывать футболку, взглянула на него, спящего, и передумала уходить. Такой он был милый. И еще такой... ну которому безоговорочно довериться можно. Честный, что ли...

Не раздеваясь, она перелезла через него, бесцеремонно попихалась, устраиваясь возле стенки. Леша так и не проснулся. Опять обрадовано пробурчал что-то, прижал ее к себе, уткнувшись носом ей в затылок, и умиротворенно засопел.

Олеся захихикала. Здорово было лежать так. Словами не описать, как здорово. Все равно, что будет завтра. Уйдет — не уйдет, обманет — женится. Это же все завтра. А сегодня — это сегодня. И не надо его портить глупыми выходками. Сегодня, может, никогда не закончится...

Она так ясно представила это вечное сегодня... Они будут жить вместе. Читать книги, смотреть фильмы. Смеяться, переживать. Расставаться, когда надо будет идти на работу, и торопиться обратно домой. Они никогда не будут ссориться. Зачем? Ссора — это попытка отстоять права. Но у них-то хватит ума не покушаться на права друг друга. Они будут жить вместе и каждый миг знать, что если кому-то из них станет скучно, если захочется уйти, то второй отпустит безропотно, без истерик и скандалов. Потому что обоим должно быть хорошо. А если хорошо только одному, а то и никому, то зачем жить вместе? И вот это ощущение свободы — что тебя отпустят и ты можешь уйти в любой момент — оно свяжет их крепче штампа паспорта и венчания. Это ощущение свободы дорогого стоит и не каждому дано. Может, одной паре на миллион, а может, и того реже. Ничто так не убивает любовь, как ощущение рабства, ущемленности. Поэтому им всегда будет хорошо вместе, и никогда — порознь.

А потом они вместе состарятся. И это будет необыкновенно прекрасно.

...Она почувствовала, что он проснулся. В один миг. Вот сейчас Леша дышал глубоко и ровно, а сейчас — щелк! — точно вообще не дышит. А рука шарит по ее телу, будто он с большого бодуна и соображает, с кем же переспал по пьяни. Чтобы имена не перепутать. Ладонь замирает на ее трусиках, и раздается такое протяжно-тоскливое вполголоса:

— Че-оооорт!

И будто ветром его с постели сдуло. Десять секунд — и его нет. Только шелест по лестнице пронесся.

Н-да... Сегодня закончилось довольно быстро.

Что же она с ним делает, эта девочка... Как же можно над ним так издеваться. Он ждал ее почти целый день. Ему казалось, он ждал ее целую вечность, подбирал аргументы, прокручивал разные варианты диалога. И кто мог предположить, что когда она окажется так близко, у него съедет крыша.

Он ведь уже забыл, что это такое — хотеть девушку. Не потому, что он молодой и пора — гормоны в ушах плещутся. А потому что нужна она, и он головой будет о стенку стучаться, пока не сдохнет, если она сейчас откажет. Впервые за пять лет после встречи с Лаэртель он был живым и почти счастливым. "Почти", потому что знал: Олеся не из тех, кто прыгает в постель к тому, кто приглянулся. Ему надо проявить инициативу, хоть как-то показать, что она нравится. А он ни черта не может! Когда маг-нелегал ослаблял ограничивающие заклятия, Лекс больше о силе, ловкости, обонянии переживал. О женщинах не думал: он принадлежал Лаэртель. А если уж молодость брала свое, так пройди вон мимо "точки", шалавы наперебой зазывать будут. Однозначно и недвусмысленно, как и заложено в ограничивающем заклятии, так что оно ну совсем не мешало. Абсолютно. А теперь разом встало стеной между ним и любимой девушкой. Любимой без преувеличения. Это совсем не было похоже на холодный расчет, с которым он собирался жениться на Анне, или болезненный восторг, который испытывал к эльфийке. Это было живое, настоящее. Родное. И оно ускользало, поманив несбыточным счастьем. Сейчас упустит момент — позже все будет иначе. Даже если он не избавится, а хотя бы ослабит это заклятие, то поздно будет. Убежит олененок, не поверит ему в другой раз. Не простит его медлительности...

Как удалось уговорить ее попросить, кто его знает? Не иначе как кто-то добрый помогал. Люди же верят, что бывают эти... как их... ангелы! И стоило ей произнести заветную фразу, как барьеры рухнули, да с таким грохотом, что маленько обоих оглушило. Леша смотрел в ее испуганные глаза и изо всех сил себя останавливал. "Напугал ребенка, придурок. Разве ж так можно? Совсем разучился уже с нормальными девушками обращаться". Но потом, слава богу, все нормально пошло. Было между ними взаимопонимание. Контакт. Как говаривал Устиныч: "Есть контакт!" Так что они взахлеб исповедовались друг другу, пугались, после смеялись над собственными страхами, а в целом все чудесно было. Так, как он и не чаял уже, что быть может.

И целуя ее до беспамятства, он отстраненно размышлял: надо сдаваться. Завтра же с утра идти в полицию, каяться. О Павле и его друзьях он сообщать не будет. Конечно, там не дураки сидят, сами вычислят, если захотят. Тогда поторговаться можно. Все-таки это люди, да и баггейн их с толку сбил, так что, может, и пощадят, не тронут. А он по-любому все на себя возьмет. Чем ему это грозит? Он никого не убил, только крал. Серьезный ущерб не нанес. Да пусть хоть полтинник за все впаяют, какая разница? Главное, чтобы жить и не прятаться. Спокойно ходить на работу. Куда там его определят? Опять охранником в банк или машины мыть? Да хоть ассенизатором! Лишь бы не бояться за себя, за Олесю. Спокойно жить. Он попросит, чтобы ему в Волгограде работу дали. Но если и не дадут, неужели девушка за ним не поедет? Она же явно из той породы женщин, что и в Сибирь рванет, если будет знать, что нужна. В Сибирь не очень тянет, но может, обойдется. Надо на лучшее надеяться. Он трезво свои шансы оценивает. Всю жизнь вряд ли с ним Олеся проживет. Детей она от него не родит, а для женщины это важно. Может, лет через десять опомнится, подведет баланс: приход — расход от совместной жизни с полоумным ругару, решит, что шкурка выделки не стоит, надо рвать когти, пока не совсем состарилась. Но десять лет — это же целая вечность! Десять лет просыпаться и засыпать рядом с любимой женщиной, да ему этого на всю оставшуюся жизнь хватит. И если не десять лет, а три года. Один год. Один месяц. Это все равно больше, чем ничего. Это щедро со стороны судьбы, которая пять лет по стенке его размазывает и никак не добьет. Не от бессилия, а из природной любви к мучительству...

Леша задремал, но сквозь сон чувствовал ее тепло, нежный аромат волос. Прижимал ее к себе крепче. Его сокровище. Самое большое за всю жизнь.

Сон слетел в один миг. Словно кто-то переключил канал в телевизоре. Он машинально убедился, что ему ничего не приснилось, что Олеся действительно с ним рядом, только почему-то не совсем раздета. Но когда ладонь коснулась трусиков, яркой вспышкой вспомнился вчерашний и сегодняшний день. У него же, дурака похотливого, важный разговор для нее был. А теперь поздно, поздно!

Он и сам не знал, откуда взялось это "поздно". Скатился с кровати, натянул брюки и рванул вниз. В залу, где гуляла изрядно оттянувшаяся молодежь, он влетел одновременно с Псами.

Они проникли в дом как питбули, но тут же обернулись в людей. Здоровенные амбалы под два метра ростом. Головы лысые, морды широкие. Глазки маленькие и тупые-тупые. У собак, пожалуй, умнее будут. Павел и его дружки еще приходили в себя, когда один Пес врубил свет, а второй долбанул ногой по музыкальному центру, так что тот подпрыгнул, хряснулся об стену и замолчал развалившись. Оба поигрывали тесаками и изучали людишек с тупыми улыбками. Прав, как же прав был Информер. Не смог только вычислить, что за зигорра придут, но теперь-то он это и сам знает. Рыцари! А они и их Псы огнестрел не жалуют. По старинке — с мечами и кинжалами. Только бы Олеся не спустилась.

А у него, придурка, ни ножа, ни дубинки. И сделать не из чего — пуфики, кресло, диван... Он следил за каждым движением Псов. Оружие можно достать только у них, но с двумя он не справится, значит, надо как-то разделить.

Между тем Павел отмер.

— Эй, братаны, вы кто такие? Вас не звали.

Псы переглянулись.

— Ы? — спросил тот, что у двери.

"Можно убить?" — перевел Лекс.

— Женщин — да. Мужчин — нет. Хозяева, — второй оказался общительней.

Они знают, что артефакт у кого-то из мужчин. Но у кого — не знают. Хозяева придут — разберутся.

— Угу.

— Я не понял, вы че, немые? — Эдик не выдержал и полез вперед и тут же получил по морде гардой, отлетел к окну и замер там.

Павел выхватил пистолет. Против Псов? Игрушка! Это же оборотни и никаким заклятием не ограничены, потому что нелегалы.

Он ударил "немого" стремительно и без всякой стойки: только что оглядывал всех, и тут же молнией к нему, потому что единственное его оружие — неожиданность. Пес, правда, все равно развернулся — реакция у оборотней отличная, это умом обделили. Тесак не меч, зачем им замахиваться, точно в джунглях лианы рубишь, тем более если тебе велели мужчин не убивать? Так ведь и артефакт потерять можно, хозяин тебя сам на кусочки порежет. Резкий удар ребром ладони чуть ниже локтевого сгиба, потом кисть в захват и вывернуть, а добить уже в основание шеи. Человека он бы убил, но этот амбал всем весом разворачивается, освобождаясь, и Лекс еле успевает отпрыгнуть, чтобы ему полостную операцию без наркоза не сделали.

За спиной орет девушка, тут же захлебывается хрипом. Слышны щелчки выстрелов — с глушителем почти беззвучно, мат, снова оглушительный визг. Он ничем не поможет. Только один противник. Сначала один, потом другой. Поэтому спиной надо к лестнице на мансарду встать. Он пошел по кругу, но не завершил движение. "Немой" с ревом бросился вперед, на этот раз держа нож обратным хватом. И движения стали скупыми, экономными, Лекс нырнул ниже, а нож скользнул по ежику волос. Второй на них внимания не обращал. Как же ему повезло. Не команда они, иначе кранты бы пришли.

А "немой", окрыленный успешной атакой, снова совершил ошибку, слишком вытянул вперед руку. Лекс скользнул змеей пропуская удар справа от себя, кажется, холодок лезвия почуял. А затем быстро: удушающий захват, подножка. Мордой об пол приложить, и пока не опомнился, кисть вывернуть, а после ножом в сердце, в самый центр, между лопатками. Нож против них намного лучше, чем пули, неважно серебряный или нет.

Пес последний раз дернулся и затих. Лекс тут же выдернул его тесак и повернулся ко второму. Яне было не помочь, горло ей перерезали, кажется, до позвоночника. Сейчас она выглядела даже более настоящей, чем при жизни. А Пес, играя ножом, будто рисовал в воздухе узоры, наступал на Ксению. У Юли хватило ума забиться куда-то за диван и затихнуть. Ксения орала, но, словно загипнотизированная не могла сдвинуться с места. Они метнулись наперерез вдвоем: Лекс от лестницы и Димка от окна. Димка успел первый и оружия у него не было. Его насадили на тесак, как бабочку на булавку. Пес еще недоуменно и вроде бы недовольно рассматривал стекленеющие глаза парня, когда Лекс попытался нанести ему такой же удар между лопаток. Но этого умника тоже спасла реакция. Мгновенно скользнул в сторону, оскалился, процедил.

— Женщин — да, мужчин — нет!

— Вот и слушайся хозяев!

Лекс искал брешь в его защите и не находил. Ему бы измениться или хотя бы заклинания ослабить, тогда бы они сражались на равных. Заметил, что Фил и Павел ожили: один взял горшок, другой использовал бесполезный пистолет, как дубинку, схватив за ствол. Умник почуял движение за спиной и бросил взгляд в сторону: что там? Этого Лексу хватило. Обвод руки с кинжалом, резкий удар по запястью и тут же в горло насквозь. Отскочить, чтобы туша не рухнула на тебя, а позже в сердце по самую рукоять. Точно в центр груди.

Ксения кричала и кричала. Из коридора испуганно позвала Ульяна Владимировна:

— Павлик, что у вас там?

Токарь заторопился к ней, на ходу засовывая пистолет за ремень брюк и прикрывая рубашкой.

— Ничего, ничего, мам. Все нормально. Это мы фильм ужасов репетировали. Здорово Ксюха орать умеет, правда? Ей только в кино сниматься.

— Боже мой, Павлик, да разве так можно? Отец уже собрался в милицию звонить, у меня с сердцем плохо стало.

— Все-все, я скажу, чтобы она не кричала...

Диалог звучал все глуше — Ток "выдавливал" женщину на первый этаж. А Лекс машинально отметил: "Родители живы. Могли ведь на первом этаже всех прирезать, прежде чем сюда подняться".

Ксения обессилено упала на диван, закрыла лицо. Кричать она не могла. Фил приводил в чувство Эдика.

— Что с ним? — осведомился Лекс.

— Живой вроде.

Шмат застонал, сел вытирая кровь.

— С... — прошелестел он. — Зубы выбил, — и только теперь увидел, что лежит рядом с Яной. Лужа крови из перерезанной шеи грозила добраться до его ладони. — Эт-то ш-што з-за х-хрень? — на него напало заикание.

Вернулся Павел, спокойный, уверенный.

— Без паники, — скомандовал он. — Придут хозяева этих уродов, мы с ними за все посчитаемся.

Лекс чуть воздухом не подавился.

— Ты совсем на хрен сдурел? У тебя в доме четыре трупа! Полицию надо вызывать. Не хочешь полицию — убирайся отсюда.

— А пусть он делает, что хочет, — Юля смело вылезла из-за дивана. — Лично я пойду домой. Вляпались в какое-то дерьмо и нас втянули.

— А ну сядь и заткнись! — Токарь в одно мгновение выхватил пистолет. — И ты сядь, — повернулся он к Лексу. Никто никуда звонить не будет. И никто отсюда не уйдет, по крайней мере до утра.

— Ток... — робко возразил Киря.

— Заткнитесь все! — рявкнул Павел. — Еще слово — и я стреляю.

— А крутит-то тебя вещица, а? — внезапно озарило Лекса. — Крутит так, что вообще не соображаешь. Отдай ее мне, слабоват ты для артефакта.

— Х... тебе! Я тебя последний раз предупреждаю — не вякай!

— Это я тебя в последний раз предупреждаю, Павлик, — он указал на огромные туши, валявшиеся на полу с одинаковыми ранами в груди. — Ты знаешь кто это? Знаешь, почему я бил в центр груди, а не слева? Может, попробуешь вскрыть их, посмотреть, где у них сердце и на что оно похоже? Может, мозгами пораскинешь, почему ты стрелял бесполезно и ни одна пуля их не взяла? Это Псы, мальчик. И мы с ними еле справились. А когда придут их хозяева — Рыцари, будет полный песец. Нас на фарш измельчат. Так что или вызывай полицию или мотай отсюда, куда глаза глядят.

— Я... сказал... что ни одна сволочь отсюда не выйдет.

Павел был красный от гнева, слова еле выдавливал.

— Ну как знаешь, — сплюнул Лекс. — Подыхай. Лично я ухожу, — он повернулся к лестнице, но его остановил грозный окрик.

— Еще шаг и я стреляю. Уйдешь, когда я разрешу, мудак!

— Что? — Лекс тут же развернулся и пошел на Токаря. Он не оборотень, да и заклятия его сковывают. Если у Павла нервы сдадут, будет еще один труп. Но Току, наверно, очень хотелось выговориться.

— Ты откуда этих субчиков так хорошо знаешь? Ты ведь их навел на нас, да? Признавайся, падла.

Со следующим шагом Лекс оказался достаточно близко, чтобы молниеносным движением захватить кисть и вывернуть ее. Никто даже не вздохнул, а Павел только что угрожавший стволом, стонет с завернутой за спину кистью, а пистолет упирается ему в висок.

— Знаешь, первое правило боя, мальчик? Если у тебя есть ствол, не подпускай противника на расстояние руки. Хочешь стрелять — стреляй, а не болтай.

И тут с лестницы скользнула Олеся. Испуганно уставилась на него.

— Леша? Леша, не надо, пожалуйста! Что у вас случилось?

Она был одета, но то ли по выражению лица, то ли по растрепанным волосам, то ли по тому, как она обращалась к Лексу, все сразу поняли, чем они занимались в мансарде.

Алексей смотрел на нее, а Павел вдруг застонал мучительно:

— Леска, дура! Ты с этим?

Но она не отводила взгляда от Леши.

— Пожалуйста, — умоляюще прошептала она.

Он отпустил Токаря, толкнув его вперед. Вытащил обойму, сунул ее в карман, пистолет не глядя вернул Павлу. И пока девушка не заметила залитую кровью комнату, шагнул к ней, обнял.

— Пойдем, мне надо с тобой поговорить.

— Леша? — она пыталась выглянуть из-за его плеча, взглянуть на брата, но он не дал. Чуть ли не силой оттащил ее в коридор.

— Пойдем, это важно и срочно. Скорей.

Девушка повиновалась.

Заложник

Мальчик сидел на диване с остановившимся взглядом. В последние три часа это уже в пятый раз. Он щелкал пультом телевизора, листал журнал, случайно завалившийся за диван в прошлом году, а сейчас удачно найденный, а потом на него находил столбняк, и Пихлер прекрасно знал, что это. Елисей пока сопротивляется напитку, чувствует, что реальность ускользает от него, заставляя терять что-то очень важное. Он старается ухватить нить памяти, удержать. Неосознанно старается, потому что не понимает, что происходит и почему. Но этот момент важно не упустить, потому что иначе последний час чистки пойдет насмарку. Завтра к вечеру он перестанет сопротивляться. Завтра к вечеру их вообще здесь не будет. Сейчас самое трудное время и для него, и для ребенка. И самое опасное.

— Ешек! — окликнул он маленького мага из кухни. — Голова закружилась?

Малыш откликнулся не сразу. Тоже сопротивляется. Вроде бы и привык к новому имени, и в то же время чует пока — чужое оно, непривычное. Тогда Шахович снова настойчиво позвал:

— Е-е-ше-ек! — и улыбнулся ласково, когда мальчик наконец услышал его. — Уснул, что ли? Голова не болит?

— Болит немножко.

— Может, температуру померяем?

— Нет, не хочу.

— Тогда выпей лекарство.

— Оно противное, — скуксился ребенок.

— Разве? — нарочито удивился баггейн и сделал вид, что пригубил хагги. — Ну если только немного, — подошел к Елисею с бокалом, сел рядом. — А что тут поделаешь? Это же лекарство. Хорошо, что операция не нужна. Операция — намного противнее и больнее, поверь мне.

— А вам делали операцию, дядя Сева? — оживился мальчик.

— Конечно. Рассказать?

— Да, — Елисей уже не казался заторможенным, он обхватил его руку своими ладошками, доверчиво заглянул в лицо. — Дядя Сева, я когда вырасту, врачом буду. Хирургом. Можно? Мне очень нравится.

Это процесс стирания. Елисей Чистяков ни за что не захотел бы стать хирургом, а ведь неплохо было бы. Хирург, а тем более хирург-маг — очень полезная личность. Когда надо — вылечит, когда надо — убьет.

— Конечно, можно. Из тебя замечательный хирург получится. Вот как домой вернемся, так сразу в школу хирургов и пойдешь.

— А разве таких маленьких берут? — засомневался ребенок.

Плохо. Это память о каторге. Сколько же еще маленьких и больших знаний придется у него стирать. За неделю не управиться.

— Конечно, берут, — рассмеялся он. — Давай, пей лекарство и слушай, — Елисей сделал первый глоток, и он тут же стал наговаривать. — У нас дома, на Нахле-Гааш, как ребенок рождается, знающие люди сразу определяют, на что он годен: хирургом станет или травником, а может, боевым магом или хранителем. А как ходить научится — так в школу. Сначала, как и здесь, грамоте учат, да силу свою контролировать, не размениваться по мелочам, а потом, лет с семи и настоящему ремеслу, — мальчик сделал последний глоток, Сева вытер ему рот салфеткой и продолжил, приобняв по-отечески: — Потому и нам с тобой домой пора. До семи лет могли мы путешествовать, миры разные смотреть, а теперь точно возвращаться надо. И пока ты школу не закончишь, не станешь первоклассным хирургом, мы оттуда ни ногой. А потом уж и опять путешествовать можно. Почему нет? Или на каникулах, может быть, выберемся куда-нибудь.

— А мы вдвоем там жить будем? — грустно поинтересовался Елисей.

— Вдвоем, Ешек. А потом, может, найду хорошую хозяйку нам. Ты не бойся, солнышко, я такую выберу, чтобы любила тебя.

"Попробовала бы она не любить, — усмехнулся баггейн про себя. — Личный маг не у каждого есть, и их берегут — помнят, что переманить могут, и тогда мало не покажется. Отношения с такими магами бывают даже ближе, чем с собственными детьми, чтобы всегда ощущал свою особенность и был привязан к хозяевам. И не задумывался, почему зовет их "господин" и "госпожа", а не "папа" и "мама", как родные дети".

— А мама? — робко поинтересовался ребенок.

Самое трудное. Из воспоминаний это стирается тяжелее всего. Поэтому проще не стирать вовсе, а сделать так, чтобы ребенок сам захотел забыть, положил в самый дальний уголок памяти.

— Ешек, мальчик мой, — произнес Шахович с непередаваемой грустью. — Я мог бы тебя обмануть, и сказать, что все будет хорошо, что твоя мама тоже скоро приедет. Но я хочу, чтобы ты доверял мне. Всегда знал, что я тебя не обману, как бы трудно нам обоим ни было. Я ведь говорил тебе уже, только ты не запоминаешь, потому что трудно с этим смириться, и я тебя прекрасно понимаю. Но с этим придется смириться, ничего не попишешь. Мама умерла и никогда не будет жить с нами. Единственный близкий человек, который у тебя остался — это я, твой дядя.

Елисей отвел взгляд. Не верил, сомневался. Опять застыл, будто вспоминал, и баггейн ловко перехватил инициативу:

— Давай я расскажу тебе о ней. Она очень тебя любила. У нее были длинные черные волосы и красивые карие глаза...

— Голубые! — поправил Елисей, и Пихлер едва заметно вздрогнул. — У мамы были голубые глаза. Ее Белоснежкой называли, потому что волосы черные, а глаза — голубые.

"Об отце не упомянул — это уже хорошо. И о матери забудешь, куда ты денешься? Пара бокалов хагги — и глаза у нее "почернеют", тогда уж — какая Белоснежка? Ведьма, скорее..."

— Я тебя проверял, — он потрепал волосы ребенка. Не акцентируя внимание на голубых глазах, переключил мальчишку на другое: — Она была королева магов, и когда выходила в длинном бордовом платье, расшитом крошечными, размером с булавочную головку алмазами, все любовались ею, так она была прекрасна.

Эта версия возражений не вызвала. Конечно — мама почти всегда королева, самая красивая и могущественная для ребенка. А бордовое платье, сверкающее звездами запомнится лучше, чем другие детали внешности. Шахович хотел добавить еще деталей о бале, на котором сияла королева магов, но амулет на шее тоненько, еле ощутимо зазвенел и тут же затих.

— Что это? — напрягся Елисей — он тоже услышал. Нет, не ошибся Сева, правильно сделал, что украл его. Очень сильный маг будет, если без всякого обучения так хорошо все чувствует.

— Это предупреждение, — баггейн вскочил. — Те, кто убил твою маму, вышли на наш след, нам надо бежать немедленно.

Он быстро прошел на кухню, налил хагги в пластиковую бутылку, тщательно закрутил. Больше ему, пожалуй, и не нужно ничего. Золото он и с Нахле-Гааша выцарапает, самим бы ноги унести. Эх, жаль пока рано к Токарю соваться. Ну ничего, можно и другое место перехода поискать. Благо, знакомых много, деньги есть. Переправятся, пусть и раньше, чем он планировал. Надо отсюда уйти, пока круг не замкнули.

Он быстро подхватил Елисея, направился к выходу, наставляя его попутно:

— Нам придется идти очень быстро, возможно, я буду хватать тебя под мышку и нести, старайся не мешать, не кричать, не стонать. Сейчас главное быстрота и тишина. Понял? — он приоткрыл дверь и внимательно прислушался к уличным звукам, выставив вперед амулет. Потом присел перед мальчиком: — Готов?

— Да, — очень серьезно кивнул тот.

"Эх, жаль — задатков много, а знаний никаких. Как бы сейчас твоя магия пригодилась", — посетовал баггейн, а вслух предупредил:

— Если что, сопротивляйся, как умеешь, всеми силами, какие есть. В опасности, даже что-то маленькое, незначительное, мгновенное все равно поможет. Хорошо? — дождавшись еще одного утвердительного кивка, подбодрил: — Идем. У нас все получится.

Облава

— Захар, — Регина командовала четко и уверенно. — Бери всех, кто у тебя есть, стягивайтесь к Горной поляне. Переход будет где-то там.

— Новая информация?

— Интуиция, — брякнула Нарутова и тут же пожалела — глупо это звучит.

— Вы уверены, Регина Юрьевна? — Захар был сама вежливость. Не хотел ее злить и все равно разозлил. И тут же перевел стрелки: — А Егор Иванович одобрил?

"Поделом тебе, Нарутова. Забыла, что ты на вторых ролях теперь?"

— Захар, — уверенно скомандовала она, — перебрасывай всех на Горную поляну и раскидывайте сеть от Второй Продольной. И вверх, вверх к жилому району. С Кобалией я сейчас все согласую и отзвонюсь.

"Если он будет в зоне доступа", — она набирала номер важняка. Телефон не отвечал. И что теперь делать? Та же интуиция убеждала, что если бы она изложила свои соображения Егору, он без вопросов бы с ней согласился. Но так то же интуиция, Захар вон не торопится ей довериться. Вот ведь парадокс: следователь без интуиции — как телевизор без пульта: работать — работает, но сколько же мучиться приходится! С интуицией намного проще, но, по меткому выражению Угрюмова: "Интуицию к делу не пришьешь". Нужны доказательства. А их нет. Просто один Пес ушел от наблюдателей в районе энерготехникума, а второй — в районе обувной фабрики. И когда Регина сравнивала эти две точки, ее озарило: эйнхериев будет два. Друзья, а может, и братья. Любят охотиться вместе. Пустили Псов по следу на спор: чей слуга лучше, кто быстрее найдет нужную вещь. Вот так очень по-человечески. Но не спорили бы они, если бы у кого-то Пес был намного хуже. Потому и спорят, что то один побеждает, то другой. Значит, и к нужному месту они должны подойти почти одновременно. А раз так — нужная точка находится примерно посередине. То есть в районе университета или санатория "Ергенинского". Только жилья там нет, а на Горной поляне — пожалуйста. Есть элитные дома, для богатеньких буратин, в любой момент добирающихся до города на машине. Следовательно, тот Пес, которого обнаружили в Красноармейском, добрался раньше. Какие тут могут быть доказательства? Да никаких. Регина чувствовала, что все именно так. И что нужны жилые дома и место перехода находится в одном из них. Только не рискнула отправить Захара сразу в поселок Горная поляна. Как долго они будут обыскивать заданный квадрат? Около часа. Если будет неудачно, можно изменить направление в сторону санатория, а потом и университета...

Она вновь набрала номер Егора — он был по-прежнему недоступен.

"А ведь неправильно это все, — с тоской подумала она. — Он должен быть доступен. Он должен координировать дело с цомттой, а я — освобождение Елисея. А получилось наоборот. И что теперь делать?"

Она посидела немного, сцепив пальцы. Набрала номер Егора, ту же сбросила и снова сжала ладони так, что они побелели. Сдвинет она поиски. А если и тогда результата не будет? Если окажется, что надо было оставаться на местах, что переход наметился в другом месте, как раз там, откуда она срывает Захара и других магов? Ей могут влепить выговор. Или вообще с позором уволить. Только это будут такие мелочи. Потому что ее, может, тогда и в живых уже не будет. И половины Волгограда не будет, а то и всей области. Если она ошибается — эта ошибка дорого обойдется. Подстраховаться, позвонить отцу? Глупость какая!

Регина фыркнула и вновь набрала номер Захара.

— Я созвонилась с Кобалией, — заявила она. — Он полностью согласен с моим мнением. Надеюсь, вы в пути?

— Да, мы едем, — заверил он.

— Отлично. Я тоже скоро буду.

В детстве Регина любила наблюдать, как работают геодезисты: тахеометр на трех ножках, похожий на старинный фотоаппарат, длинная, выше человеческого роста, линейка. Их всегда двое. Один что-то высматривает в прибор, делает вычисления, подает другому, стоящему метрах в пятидесяти, знаки. Это было похоже на магию: так же загадочно, недоступно ее пониманию... Если бы она только знала, насколько была близка к истине. Нет, геодезистов в Волгограде и других городах тоже можно встретить. Студенты учатся в архитектурно-строительном университете, проходят практику, делают необходимые расчеты. Но из четырех пар, встреченных на улицах города, одна обязательно будет из полиции — маги, раскидывающие сети, чтобы найти место перехода. Так их проще замаскировать. Тахеометр чуть-чуть изменить — и готово. Действия похожи, суть совсем иная.

Когда Регина на Форде подъехала к перекрестку, ведущему к "подозреваемому" поселку, вдоль дороги стояло две пары магов, вдали виднелось еще несколько. Захар явно нервничал, сразу пошел ей навстречу.

— Регина Юрьевна, зря мы это... — начал он сразу. — Вы следователь, имеете право приказывать, да только место пустое. Никаких следов Псов нет, и вообще ничего нет. Вы же понимаете, Регина Юрьевна, — тон голоса намекал, что имеет в виду он прямо противоположное: "Ни хрена вы не разбираетесь в магии, Стервочка вы наша, и хрен знает, разберетесь ли...", — вы же понимаете, что там, где есть особые места, всегда будет и поселение. Люди к таким местам подсознательно тянутся. И если сила уходит, уходят и люди. Отсюда мертвые города, вымирающие деревни. А тут — гляньте. Степь да степь кругом. У дороги чуть дальше начали строительство, только неизвестно, что из этого выйдет. Южнее или севернее — домов полно, а тут как вымерло все, хотя место хорошее — вода есть, но земля при этом не болотистая... А все почему?

— Потому что нет магии? — блеснула эрудицией Регина, и Захар не заметил иронии, обрадовался:

— Конечно...

— Захар, ты всерьез взялся мне лекции для первого курса читать? — резко прервала она парня.

— Регина Юрьевна, поймите....

Он определенно разговаривал с ней как с дебилкой: терпеливо, монотонно, будто внушая. Интересно, а она восприимчива к магии? К гипнозу вот совершенно не восприимчива, как ни странно. Вот бы и на магию у нее блок стоял. Не привнесенный, как у большинства сотрудников полиции, а природный. Чтобы люди-маги зубами скрипели — бездарь, а защищена без нашей помощи. Женщина вздохнула. Такой подарок только в книгах бывает. Там что ни главный герой, так у него природный иммунитет ко всяческому воздействию. На всех могут враги воздействовать, а на него ни за что. Ходит гордый такой. Но зато у нее есть интуиция. И судя по тому, как ей удавалось до сих пор расследовать преступления, часто это больше, чем дар магии или дар блокировать магию. Поэтому она пропустила монотонное гундение Захара мимо ушей.

— Захар, дитя мое, работал бы ты молча, — язвительно прервала она опера. Как сплюнула.

У парня глаза сузились, но он уставился в аппаратуру, команды и движения стали резкими, даже грубыми. Только не в ее сторону, хотя подразумевалась она. И то же озарение, что подсказало, где искать Псов, открыло, о чем сейчас не упомянул опер: он звонил Кобалии. Звонил до того, как поехать сюда, одновременно с ней. И не мог дозвониться, как и она. Поэтому Захар знает, что все делается на ее страх и риск, под ее ответственность. И нервы его от того, что он тоже прекрасно знает, какую цену придется заплатить, если это каприз Стервы.

Регина поежилась: не дай бог ошибиться, не дай бог. Она отошла подальше и отзвонилась дежурному. Как же раньше-то она об этом не подумала?

— Платон, ты? Это Нарутова. Слушай, возьми на контроль. О любых вызовах полиции с Горной поляны, сообщай мне. Любых! Если и на пьяного кто-то жалуется. Сообщай, а я тут разберусь, стоит это внимания или нет. Ладушки, — дав отбой, она сообщила злой спине Захара. — Я прекрасно знаю об особенностях магии и людских поселений. Я очень хорошо готовилась к своей работе. Поэтому и просила, чтобы вы искали от дороги к поселку. Но если ты считаешь нужным, можем сразу отправиться в поселок. Я, боюсь, поселок — это слишком очевидно. Вдруг место перехода где-то на подступах, а мы его пропустим. Обыскивать надо методически, пядь за пядью. Все равно на это уйдет около часа. А ты как считаешь?

Опер ухом не повел, так же зло командовал. Ну-ну. Пусть дуется. Глядишь, операм, за то что работают со стервой Нарутовой, скоро молоко выдавать будут. Регину не мучили сомнения, проснулся азарт, как у гончей, взявшей след. Не терпелось идти дальше. И она пошла. Почему она должна стоять у дороги, если есть маги, которые продвинулись ближе к жилью? Это Захар ждет, что сейчас ему кто-нибудь позвонит, спросит, куда это они завеялись, он нажалуется на человечинку, ей дадут втык, и все опять будет "по-умному". Ну и пусть себе ждет. А она дальше пойдет.

Регина обошла заправочную станцию и автомойку, появившиеся за последние два года возле перекрестка, миновала полосу деревьев и бодро зашагала по высокой траве, не обращая внимания на то, что пыльца донника пачкает темные брюки. Кончиками пальцев легко проводила по головкам цветов, машинально отмечая, что настроение поднялось не из-за предчувствия близкого успеха, а потому, что она в степи. Для кого-то радость жизни составляет море, для кого-то — горы, а она вот отдыхала душой только здесь. Пусть жара выжгла травы, а рядом нет ни деревца, чтобы укрыться. Все равно хорошо. Свободно.

И тут же сердце сжало ощущение беды. Как там у Кобалии дела? Почему недоступен, почему не перезванивает? Только бы с Елисеем ничего не случилось. Регина чуть нахмурилась. Нет, сейчас не об этом переживать надо. У нее другое дело, вот и надо сосредоточиться на нем. Не отвлекаться. Не звонит важняк — и хорошо. Больше маневра.

Рыцари

Лесин сказочный принц умчался так быстро, словно его женить собрались. Мечты, выстраивавшиеся радугой в небе, оказались бутылочными осколками и теперь осыпались с неба, обдав дождем боли, изрезав в кровь так, точно с нее живьем сняли кожу. Поэтому она долго пошевелиться боялась. Казалось, стоит ей встать — она истечет кровью. Вот и начала уговаривать себя, как обычно. "Знала же, что все будет так? Знала. И решила, что ничего страшного. Что лучше жалеть о том, что сделала, чем об упущенных возможностях. Ну и о чем сейчас-то печалишься? О непрожитой вместе жизни? О том, что таких отношений, которые ты воображала пять минут назад, не бывает? Вообще и никогда? Так ты и раньше это подозревала. Наверно, так и должно произойти: будешь влюбляться, будешь разочаровываться. Будешь писать об этом и идти дальше. Как там один "мудрец" сказал? "Бойтесь счастливого брака — это навсегда". Ты ведь чего хотела? Тихого семейного счастья. Жарить мужу котлеты и стирать носки. А он чтобы работал и одевал тебя. Идиллия, ешкин кот. А у тебя жизнь будет намного богаче и интереснее. Станешь журналисткой, а может, и писательницей. Мужчин у тебя будет много разных. И ни один не разобьет сердце, потому что ты никому свое сердце не отдашь. Вот тому, первому, отдала — и хватит. А Леше, признайся честно, не отдавала ведь? Только представила, что могло бы сложиться. Но не сложилось и слава богу. Нельзя делать жизнь узкой, сводить ее только к отношениям. Все к лучшему, к лучшему".

Уговоры помогали, боль утихала, оставляя какую-то умудренность. Она представила, что если столкнется сейчас с Лешей, успокоит ласково и понимающе: мол, ничего не объясняй, все нормально. Не будет его преследовать, приставать с разговорами. Вот если он пристанет. Ну пообщается, почему нет? Но только теперь по ее правилам, не по его.

Внизу неожиданно смолкла музыка, затем раздался женский визг. Леся испуганно села на кровати, прижала к груди покрывало. Это что за шутки? А следом — сухие щелчки, в которых она опознала выстрелы из пистолета с глушителем, мат, вопли, удары. Будь она посмелее, она бы непременно спустилась узнать, что происходит, но сейчас и полицию вызвать не сообразила. Сидела и тряслась всем телом. Может, это глупая шутка друзей Павлика и ничего серьезного не случилось?

Олеся пришла в себя, когда услышала, что внизу спорят. Спорят. Значит, живы. Никого не убили. Она быстро надела джинсы, футболку и помчалась вниз.

Леша держал пистолет у виска брата, что-то зло ему выговаривая. Но она была абсолютно уверена, что ничего он брату не сделает. Его довели до бешенства, но даже и в таком состоянии — не убьет. Но убивать и не надо. Павел не забудет этого унижения. Они будут врагами на всю жизнь. И всю жизнь ей придется лавировать между двумя разъяренными мужчинами. Зачем это надо?

— Пожалуйста... пожалуйста... — умоляла она, и из Леши уходила злость, ярость. Путаные мысли и уговоры, высказанные себе в мансарде, улетучились в один миг. Не сбегал он в ужасе. Всё совсем иначе было: услышал что-то и спустился. Вот же он смотрит, и они слышат, чувствуют друг друга. Девушка уже расслабилась и собралась оглянуться, чтобы понять, что произошло, а он шагнул ближе, прижал к груди, так что и голову не повернешь, потащил в коридор:

— Скорее. Очень мало времени.

Они стояли в коридоре, рядом с ее спальней, а Олеся выглянула из-за его плеча. Померещилось ей или там действительно ноги какого-то неподвижного человека торчат? Чтобы она не отвлекалась, Леша обхватил ее лицо ладонями.

— Послушай меня, Леся, это очень важно. Отсюда надо уходить сейчас же. Здесь очень опасно.

Смысл от нее ускользал, ей было страшно.

— Что там, Леша? — шевельнула она непослушными губами.

— Там четыре трупа, — честно ответил он. — Павел сошел с ума, он никого не выпускает. Но если мы задержимся хоть на пятнадцать минут — трупами станут все. Слышишь? Ты должна увести отсюда родителей. Быстро. Слышишь меня?

Девушка про трупы услышала, но сознание отказывалась впускать эту информацию, ведь тогда она осознала бы, что это не просто автокатастрофа из-за пьяного водителя, там что-то намного страшнее: были выстрелы, была драка, кричала девушка. Нет три девушки, а потом одна. Кто убит? Кем убит? Стоило хоть на мгновение сознанию впустить это, и она никуда не сбежит, потеряет волю, силы, как только что в мансарде. Она ухватилась за единственное, что помогало здраво рассуждать.

— А ты? — Леся уцепилась за его запястья, будто он мог в любой момент превратиться в еще один труп, а пока она держала его, он был в безопасности.

— Я уйду с тобой... — произнес он. — Если хочешь.

— Да, — быстро подтвердила она. — Конечно, — и тут же догадалась, почему он не торопился с ответом. — А Павел?

Она догадалась без слов. Леша только быстро поцеловал ее, снова поймал взгляд, словно гипнотизировал.

— Ты сейчас о родителях должна волноваться. Они ни в чем не виноваты, их надо увести. Понимаешь?

И Олеся рискнула.

— Да, я пойду, скажу им. Что брать? Деньги, документы?

Он чуть рассмеялся:

— Мы не станем беглецами. Завтра-послезавтра вернемся, надо только немного переждать. Ничего не бери, не пугай их. Придумай что-нибудь. В гости пойдем. Со мной знакомиться. Надо вывести их из дома... Иди.

— Ладно, — она дернулась исполнять поручение, тут же замерла с тревогой. — А ты?

— Я быстро. Оденусь, ноут захвачу и через минуту буду внизу.

И снова это необычное единение с ним, минуя органы слуха, некое слияние, так что она ощутила в один миг: опасно, очень, немедленно уходить, очень мало времени.

— Ладно, — она помчалась вниз по лестнице.

Запыхавшись, влетела в комнату родителей. Отец читал книгу, мама строчила на машинке. Как же она их любила! За то что без страха возвращалась домой, зная, что ее не встретит запах алкоголя. За дни рождения, на которые она всегда могла пригласить подруг. За то что научили любить книги, за то что верили в ее талант и с удовольствием читали ее рассказы. За то что, возвращаясь домой, она всегда видела теплый свет в окошке: ее ждали, о ней переживали.

Она так и выпалила:

— Мам, пап, я вас безумно люблю. Это вступление. А вот основная часть — я выхожу замуж, — она искренно верила, что не врет, что так оно и есть. — И мы с Лешей хотим сейчас вместе с вами погулять по городу, чтобы лучше узнать друг друга, пообщаться, — лица родителей вытянулись, но она не давала им произнести ни слова. — Только, пожалуйста, не отказывайтесь. Я ведь не каждый день сообщаю вам такие новости! Сделайте мне подарок, оденьтесь минут за пять и пойдем.

— Леся, да как же это! — отец снял очки. Он улыбался, но настроен был решительно. — Я уже настроился отдохнуть, а не идти куда-то.

— А мне надо обязательно дошить сегодня... — робко вступила мама. — Давайте...

— Я помогу тебе дошить. Хочешь — всю ночь будем сидеть. А ты, пап, не хочешь ходить — не надо. Посидим в ресторане. Ну, пожалуйста! — и тут же сообразила, что есть один безошибочный способ переломить их. — Все, я пошла. Через пять минут выходим! Жду вас на кухне.

Отец пытался возражать и возмущаться, но у него не очень хорошо это получилось. Олеся демонстративно зажала руками уши и выскочила из комнаты, оттолкнув локтями тяжелые занавеси, закрывающие вход. По инерции сделала несколько шагов и застыла, точно ее заморозили в один миг. Даже сердце остановилось.

В коридоре, оглядываясь стояли двое абсолютно непохожих друг на друга мужчин. Один в вычурных доспехах, сиявших в свете лампы серебром и золотом так, что она прищурилась. Огромный, широкоплечий гигант, чем-то похожий на викинга, с гривой светлых волос и маленькими острыми глазками, серой сталью уставившихся на нее. Он будто хотел узнать о чем-то. Тут же презрительно скривился. Посчитал ниже своего достоинства с ней беседовать. Потом рявкнул так, что Леся сжалась, а стекла в окнах жалобно звякнули — даром что евроокна.

— Рахам! — и, не услышав отзыва, взрыкнул: — Что с моим Псом? — рванул меч из ножен, висевших на поясе, и бросился вверх по ступеням, перепрыгивая, кажется, сразу через четыре.

Второй — темноволосый, коротко стриженый, в черном дублете с нитевидными золотыми узорами по горловине, краю рукава и подолу — с таким же величественным презрением осматривал коридор и кухню. Олеся слышала, как за спиной появились родители и затихли, как и она. Девушка как завороженная смотрела на пришельца. Он тоже наконец запнулся взглядом за нее. Мужчина был некрасив, но повадки имел отпетого бабника. Чуть повел бровью, почти подмигнул. Губы изогнулись в хищной улыбке. Голова качнулась — почти поклонился.

— Леди... — голос вкрадчивый, обволакивающий сознание. — Простите моего брата Темиртаса, он хам. Это потому, что молод. Меня зовут Дэлглайш. А вы... — Олеся не могла вымолвить ни слова, не могла шевельнуть даже пальцем — будто паутина окутала сознание. Он бесцеремонно провел ладонью по щеке, оставляя царапины, затем грубо пощупал грудь. — Ты права, абсолютно не важно, как тебя зовут. Он трогал цомтту... — зашептал он. Стало горячо и противно, словно ее обдали слюной. — А после трогал тебя. Я чувствую ее следы на тебе. Цомтта еще у него? Это тоже не важно. Пусть Темиртас разбирается. А я пока подберу остатки магии с тебя. Интересный опыт, — он отступил на шаг и небрежно махнул рукой. — Разденьте ее.

Отец и мама тут же подскочили к ней и рванули с нее футболку.

Перебранка Лекса и Токаря проходила мимо сознания Филиппа. После азарта боя нахлынула усталость и все происходящее оценивалось как-то отстраненно, точно и не он во всем этом участвовал, а просто кино такое — 5 Д со всеми спецэффектами. Полное погружение. Но если только ему надоест, он нажмет на кнопку, и все остановится. И он вернется в реальную жизнь. А может, это вообще сон? Кошмарный сон, который скоро закончится? Торкнуло их не слабо. Много выпили, намешали несовместимых напитков. Переоценили силы. Это глюки, глюки, глюки. Потому что не может же быть правдой эта девочка Яна, лежащая на ламинаде, похожем на натуральное дерево, с перерезанным горлом и уже остекленевшим взглядом, Димка, прикрывший собой Ксюшу, Эдик с выбитыми зубами. А там еще два трупа. Необычных. Как там Лекс предложил? "Вскройте грудину и посмотрите, где у них сердце и на что оно похоже". Может, вскрыть?

Юлька завозилась у дивана. Надо же, а он и забыл, что она тут. Если бы этот мудак попер на нее, он бы не прикрыл. Стоял бы столбом, как Токарь. Не потому что не любил. Любил по-своему. Только трус он. Не то, что Димка.

Лекс забрал обойму и утащил Олесю в коридор, что-то горячо ей там доказывал. Юлька воспользовалась паузой и рванулась вперед.

— Да пошли вы все на хрен! Я иду домой!

Павел только глянул, и она испуганно отскочила обратно, снова забилась за диван. Киря зауважал его. Вот силища у него. Лекс его как только не унижал, а уйдет из поля зрения — Ток сразу власть берет. Грубо, жестко. И ведь прав он. Сколько эта птица залетная здесь будет? Завтра исчезнет. А может, и сегодня. А им оставаться. И с Пашей как-то спокойнее.

Ксения, перешедшая с визга на хриплые подвывания, монотонно раскачивалась в кресле. Затем сползла вниз, ухватила мертвого Тукана за ворот рубашки и заголосила, запричитала не хуже древних плакальщиц.

— Димочка, прости меня! Прости меня, я дура, Дима. Прости меня, родненький. Не надо так лежать, Дима. Пойдем домой. Я больше так не буду. Никогда не буду. Прости меня...

Все застыли.

— Это что за х...я? — Павел вытаращился и, кажется, до него начало доходить.

Фил знал, что Димка любит Ксюшу до безумия, до потемнения в глазах. Та с ним играла. Даже переспала один раз. Киря об этом знал. Эдик подозревал. Почему не сказали другу? А зачем? Ксения ему не жена. Настолько не жена, что он и в спальню ни разу ее не приглашал, тоже в мансарде с ней развлекался в порядке живой очереди. Если бы Токарь любил ее, они бы не скрывали. Или тому же Тукану по башке настучали. А так...

Причитания Ксюши превратились в неразборчивое бормотание, но Фил догадывался, что это только начало. После маленькой паузы у нее начнется истерика. Стало ужасно жарко. Он стянул повязку с головы, волосы рассыпались по плечам, стало хуже. Отчаянно захотелось курить.

— Слышь, — обратился он непонятно к кому, — а кондик не работает, что ли?

Его проигнорировали. Киря снова повернулся к Ксюше.

"Вот так оно чаще всего и бывает, — подумал он. — Считала, не нужен. Совсем не нужен. На кой он ей: ни рожи, ни денег. Уж с Павлом в любом случае не сравнить. А теперь, когда ничего не вернешь, теперь-то и знает, что только с ним и была бы счастлива. Хотя бред это. Оживи он сейчас, и ничего бы не изменилось. Поблагодарила бы за спасение, а трахалась бы все равно за деньги. А Юлька?"

— Шмат, у тебя сигарета есть?

Казалось, если он не закурит, то свихнется. А может, это такое кодовое действие? Чтобы вернуться в реальный мир, надо закурить?

— Янку убили, — потеряно просипел Эдик.

— Да, — согласился Киря. — И Димана. А еще курить хочется. И нету ни у кого, представляешь?

Лекс промчался вверх по лестнице. Этот уйдет, никого слушать не будет. Вольная птица. Вернее, волчара. Не случайно вон татушка стильная.

Павел словно опомнился и начал командовать.

— Чего расселись? Ну-ка встали быстро, прибраться надо. Быстро, я сказал! — разозлился он.

Но прежде чем хоть кто-то попал под его власть, снизу раздалось громовое:

— Рахам!

Фил поднялся и поискал оружие. С кряхтением вытащил тесак из груди амбала.

— Киря, ты чего? — Эдик тоже встал.

— Рыцари, — пожал он плечами. — А сигарет ни у кого нету.

Он влетел в комнату — величественный и завораживающе прекрасный, точно один из скандинавских богов. В доспехах, с обнаженным мечом. Склонился над бугаиной, лежавшей поперек выхода, простонав:

— Рахам...

А потом обвел их безумным взглядом разъяренного быка. И Ксюша поползла к нему на коленях быстро-быстро, на ходу откидывая волосы, убирая ворот блузки, подставляя шею. А за ней Эдик тоже бухнулся на пол, корча гримасы, и пополз вперед. Казалось, не хотел, поражался тому, что делает, но полз. Павел держал руки в карманах и наоборот пятился, мелко трясясь. Юльку Фил не видел, она была где-то за спиной. А сам он протянул богу тесак. С улыбкой и поклоном. Это ведь честь — быть убитым таким воином!

И тут же улыбка сменилась недоумением, потому что за спиной у бога появился Лекс. Схватившись за перила, в каком-то невероятном прыжке, с разворота ударил великана обеими ногами по башке и заорал:

— Не смотрите ему в глаза! Сопротивляйтесь, мать вашу!

От удара, который вырубил бы любого человека, мужик в сверкающих доспехах лишь пошатнулся, повернулся к Лексу, попутно не прилагая никаких усилий, отхватив голову Ксюше — близко она подобралась. Кровь толчками хлестала из рухнувшего на пол туловища, заливая мертвое правильное лицо, шикарные темные волосы, веером расплескавшиеся по ковру.

Они бы долго любовались этим. Происходящее казалось ненастоящим, как компьютерная игра: ни звуки, ни запахи не разрушали эту иллюзию. Из комы их вывел Лекс. Он метался по комнате, швырял в бога пуфики, цветочные горшки, колонки — все, что попадалось. Да так легко, будто это пуховые подушки. Попутно отхлестал по щекам всех, отчаянно матерясь.

— Перережут как свиней, очнитесь!

Подобрал с пола тесак, хотел забрать еще один у Фила, но он пришел в себя, тоже хищно оскалился, встал в стойку.

— Никаких стоек! — тут же одернули его. — Двигайся. Он быстрее, сильнее, но нас больше!

Компьютерная игра? Почему бы и нет. Завалим монстра. Трупами завалим.

Все зашевелились, у Эдика тоже оказался нож. Перочинный, но хоть что-то. Один Ток оглядывался, ища хоть деревяшку, чтобы защититься, Лекс по-прежнему метался между ними. Все, что он швырял в Рыцаря, тот откидывал с небрежной легкостью, но это хоть сбивало темп, не давало приблизиться к людям. Если бы не этот неправдоподобно быстрый парень они бы уже были мертвы, Киря это отчетливо понимал, но ему и вполовину не стать таким. Да и никому не стать. Человек ли он? А Лекс распоряжался:

— Свалить! Его надо свалить на пол.

Рыцарь зарычал, услышав это, и шагнул к Токарю:

— Отдай цомтту! — прогремел он, протягивая ладонь.

Павел набычился, оскалился по-звериному и тоже попытался швырнуть во врага пуфик. Силенок не хватило. Пуфик упал у ног бога.

— Червяк! — презрительно скривился он.

Лекс швырнул ему в спину другой, нырнул у пола, дернул за ноги. Фил и Эдик пытались помочь, но сделали лишь шаг. Все менялось слишком быстро: Лекс откатился — на его плече сзади появилась длинная рана. А Павел осел на пол и откинулся на спину. Что с ним сделал Рыцарь, они даже не поняли.

Шмат собрался и с ревом протаранил головой колени великана. Такого напора он не выдержал, стал заваливаться на спину. Лекс был уже рядом. Не обращая внимания на рану, подтолкнул гиганта на пол, занес тесак, словно собирался пробить его лоб насквозь.

Промахнулся. Туша рванулась, сбрасывая парня с себя так, что Лекс при немалом росте и весе, отлетел в сторону, точно был тряпичной куклой, затих на лестнице. Великан каблуком сапога небрежно с размаха наступил Эдику на позвоночник. Парень всхрапнул и замер.

"Остался я", — сообразил Киря. И отчаянно захотел умереть как-нибудь красиво. Не под каблуком, как Эдик, не со сломанной шеей, как Лекс. Он взял тесак наперевес, как копье и метнулся к богу, целясь ему куда-то в почки.

Рыцарь обернулся так же стремительно, как и раньше, и за миг до того как меч вспорол грудь, Фил подумал: "Мало места для разбега..."

Неудачно Лекс упал. Оглушило его на минуту, а то и меньше, но когда он пришел в себя, Рыцарь добивал девушку. Фирменным движением эйнхериев раскроив ее снизу вверх. Он зажмурился от отвращения, тут же вновь придал себе безмятежность трупа. Будет добивать? Проверять, все ли мертвы? Надо выбрать момент, когда он не ожидает нападения. Это единственный шанс. Но неужели Павел убит? Ему ведь нужна эта самая цомтта, а если убить владельца — артефакт пропадет, и искать его лет сто, где он появится. Неужели он настолько туп?

Рыцарь постоял, нашел чистое место на диване и вытер об него меч. Потом пошел к Токарю. Наклонился над ним:

— Цомтту! — пророкотал он, протягивая ладонь.

Рыцари умеют драться на мечах, знают, как нанести смертельные раны и как тяжело ранить, чтобы человек помучился маленько. И все равно этот Рыцарь дурак. Это от гордыни, наверно. От безнаказанности. Лекс чуть разжал ладонь, в которой держал тесак Пса и тут же снова крепко обхватил рукоять. Это чтобы убедиться, что рука не подведет.

— Цомтту! — вновь потребовал великан так, что у Лекса волосы дыбом встали от страха, как у волка.

А затем он вскочил бесшумно. Одним прыжком оказался рядом со склоненным Рыцарем, ударил по шее, и, не давая тому опомниться, по глазам, снова по шее, но впереди, толкнул в грудь ногой, по запястью — он держал меч. Бил наотмашь, пока не свалил на пол. И тогда, оседлав грудь, нанес последний удар — тесаком пробил лоб насквозь, пригвоздив его к полу.

Посидел немного, тяжело дыша. Дурак. Самонадеянный дурак. Сначала убедись, что все мертвы, после занимайся своим делом. Он сполз с трупа. Ноги дрожали — сильно он выложился здесь. Еще раз полюбовался на труп Рыцаря. Есть чем гордиться, черт подери. Хотя, говорят, на каторге существует легенда, как эйнхерия убил вообще мальчик. Засадил камнем из пращи в лоб — и готово. Вот любопытно — у Рыцарей три сердца, но убить их можно только пробив лоб. И тем не менее они всегда защищают тело доспехами, но никогда не носят шлем. Это у них высший шик такой — показать, что ты смел, не боишься людишек. Они ведь для тебя черви.

Комната напоминала сцену из ужастиков, которые он терпеть не мог, но иногда натыкался на какой-нибудь отрывок случайно, переключая каналы: все залито кровью, люди валяются в разнообразных позах, с самыми разными ранами. Надо бы перевязать Павла, может, спасет его.

Он встал на колени рядом с телом Тока, попытался отлепить разрезанную рубашку. Сообразил: бесполезно. Раны были нанесены умело: чтобы человек медленно, но умер. Если бы сразу в реанимацию, может, и помогли бы, но теперь он много крови потерял. Удивительно, как еще жив.

О том что, что Павел жив, свидетельствовало едва заметное колыхание грудной клетки. А позже и веки дрогнули. Губы шевельнулись.

— Ладонь... — выдохнул Ток еле слышно.

Лекс сначала не понял, потом заметил, что правая рука, так и спрятанная в карман, дергается, будто парень хочет вытащить ее и не может.

Он осторожно, стараясь не причинить дополнительной боли, освободил кисть. В ней была зажата цомтта. Зажата так, что иглы проткнули ладонь насквозь.

— Возьми... — еще один выдох. Лексу даже показалось, что он выдает желаемое за действительное. И только когда следом прошелестело: — Леска... — он почувствовал то, что знал умирающий: в доме еще один Рыцарь. Два Пса, два Рыцаря. И у второго сейчас родители Павла и Олеся.

Он снял ладонь Тока с игл. Цомтта была великолепна: ни капельки крови не задержалось на ней, она переливалась многочисленными гранями. Маленькая, прекрасная, пролившая столько крови...

Лекс покрутил ее, затем тоже сунул в карман, еле касаясь, игл пальцами. Он не знал, что его встретит внизу, может, очень похожее зрелище: кровь и трупы. Он шел по коридору, всей спиной ощущая рану, где его достал Рыцарь. Завтра затянется. Вот только, что его ожидает сегодня?

Снайпер

Дверь домика открылась на узкую щелочку и тут же снова закрылась. Ника удовлетворенно кивнула:

— Успели. Он не ушел, но нас заметил. Что будем делать?

Она спрашивала у своих, а отвечали они ей, похоже, молча. Кобалия в разговоре не участвовал. Они мило побеседовали, пока ехали сюда. Объясняли ему, как с помощью компьютера, Интернета и счетов, на которые было перечислено золото, они смогли вычислить местонахождение Пихлера.

— Это тонкие материи, едва ощутимые, — деловито пояснял лысый, полный Ян, похожий на колобка. — Раньше все было и сложнее, и проще. Общее информационное поле сейчас очень плотное, много помех. Зато компьютеры... Главное, чтобы он дома был. Если он уже залег в другом месте, пока мы его обнаружим, сутки уйдут, а это... Сами понимаете...

Да, все ясно. Егор вспоминал эту красивую женщину — Ольгу Чистякову, которая крепилась изо всех сил, но находилась на пределе возможностей. Мужа-то ее, видимо, из Москвы не отпускают. Оно и понятно: быстро замену хорошему магу не найдешь, тем более его и самого на замену вызывали. И без мага каторжан не оставишь. Хотя как ему там работается? Если бы с его сыновьями что-то случилось... Но к чему об этом думать? Его дело — вернуть Елисея. Пока не поздно.

А Регина Нарутова очень смышленой оказалась. Конечно, изранена донельзя. Нечасто он с такими сталкивался. Такое ощущение, что сверху оболочка, которая выглядит цельной, прочной, настоящие рыцарские доспехи, а под ними — сплошная рана. И не подступишься к ней, чтобы залечить. Да он бы и не рискнул. Когда такие женщины панцирь снимают, редкий мужчина устоит. А ему проблемы не нужны. У него хорошая семья, и отношениями с Сильвией он не станет рисковать ради мимолетной интрижки. А с людьми ничего кроме интрижки не бывает. Даже с лучшими из них. Слишком уж они разные. Интересно, Нарутов знает, что у дочки под броней? Почему не подлечил? Его-то она не подпустит, но можно же и хитростью как-то... И опять же это не его дело. Хотя скоро может стать и его. Если у нее получится предотвратить катастрофу с эйнхериями, переведут ее в областной следственный комитет. Тоже важняком станет. Ему на это намекнули. Хотя прокурор из девочки лучший бы получился. Лучший, чем Кирилл Белов — однозначно.

Они заняли позицию, перекрыв выход со двора. Прямо перед ними — деревянный дом, стены потемнели, кажется, их никогда не красили. Простое, чуть покосившееся крыльцо с облупленной дверью. В таких домах обычно живут одинокие старики. Он бы никогда не предположил, что баггейн может быть настолько нечестолюбив. Зато у него большой двор — около сотки. Слева длинный сарай — наверно, машину туда ставил. Справа — соседский забор. И все такое же — старое, некрашеное, покосившееся. Во дворе идеально чисто, ни одного сорняка. Не иначе какой-то химией полил, чтобы этого добиться. Они стоят напротив дома, а спецназ окружил его со всех сторон. Но теперь, когда преступник их заметил, приходилось ждать ответного хода. Что предпримет баггейн? Начнет угрожать и торговаться. Как будто мало ему того, что он уже сделал с ребенком. Но он будет драться до последнего, будет пытаться уйти. Не уйдет. Не тот случай. Но как ребенка спасти?

Словно в ответ на его мысли Ника сморщилась, потом произнесла вслух:

— Баггейн говорит со мной. Терять ему нечего, свернет шею мальчишке, если мы его не выпустим. Что передать? — она повернулась к Егору.

— Какие у него условия? У него наверняка есть план.

Ника шевельнула губами. Затем перевела:

— Спецназ уходит, остается только один человек. Проводит его с мальчиком до места перехода. Там он уходит, ребенка оставляет. Если что-то пойдет не так, Елисея он убьет.

— Странно, что он о золоте не упомянул, — недобро усмехнулся Кобалия.

— Золото останется на его счетах, — тут же добавила Ника.

— Ясно.

Он быстро соображал. В спецназе точно есть пара магов, но не очень сильных, а то не бегали бы по крышам. Насколько сильна Ника?

— Я так понял, у него защитных амулетов гора?

— Гора, — подтвердила Лавдовская. — Я их отсюда чувствую. Магией его не зацепишь.

— А спецназ прикрыть?

Женщина заинтересовалась.

— Чтобы он его не учуял? Можно, но сомнительно. Он ведь с амулетами пойдет, значит, они предупредят.

— Но амулеты ведь не всесильные? Есть предел действия. Сколько?

— Самый лучший — метров сто.

— Накинем еще полтинник для верности. Рацию баггейн услышит?

— Заглушу, — отмахнулась Лавдовская.

Он распорядился негромко.

— Первый, всем отойти на сто пятьдесят метров. Седьмой пусть держит дверь под прицелом.

— Пусть переместится так, чтобы сарай был под прицелом, — встряла Ника. — Он пойдет вдоль сарая.

Кобалия передал и эти указания. Седьмой — это эльф Рибиэл, которого здесь зовут Радислав, хотя больше знают как Куклу. Лучше него снайпера нет.

Егор повернулся к Нике:

— Ну что... Скажи, что его требования мы выполним. Я провожу его до места перехода, оно тут, через две улицы. Потом отходи и прикрой спецназ, особенно, Куклу. Глядишь и вывернемся. Постарайся, чтобы он поверил, что мальчик для нас настолько ценен, что рисковать им мы не будем.

Ника сосредоточилась.

— Баггейн поверил. Ты должен встать перед дверями с поднятыми руками, чтобы он проверил, нет ли на тебе оружия. Если все будет нормально, он выйдет. Удачи!

Кобалия отдал оружие Семену. Они уходили не прячась, демонстративно, чтобы баггейн мог видеть из окна. Егор вышел, встал в центре двора так, как велели. Хрен его опознает этот баггейн издалека. Не поймет, что оружие всегда с ним. А если поймет, то будет уже поздно. Приходилось им с Куклой в паре работать. И в этот раз справятся.

Он прождал добрых пятнадцать минут, прежде чем дверь снова приоткрылась, и на порог, озираясь, вышел Пихлер. Одну ладонь он держал у шеи мальчика: чуть сильнее надавит — и Елисей уснет навсегда. Другой подхватил его под ребра повыше, так что закрывал ребенком голову и туловище. Малыш был в полубессознательном состоянии — глаза вроде открыты, но ничего не соображает. Наверняка чем-то напоил, чтобы не мешал идти.

— Тут недалеко, — Кобалия старался угасить прущую из него энергию. Баггейн не должен ничего почувствовать. Не сейчас. — Я провожу вас. Только мальчика не трогайте.

Пихлер как-то гнусно хихикнул и невнятно буркнул из-за спины ребенка:

— Провожайте.

Егор пошел вперед, сразу начав считать шаги баггейна. "Один..." С неудовольствием заметил, что Пихлер хитер: старается идти так, чтобы с одной стороны его закрывал Елисей, а со спины — дом, забор или сарай. "...два, три..." И еще он очень осторожен. Но Ника предвидела его путь, поэтому все шло так, как надо. Следователь считал. Это их правило с Куклой. Седьмой — семь шагов.

— Мы не станем рисковать жизнью ребенка, — "...четыре, пять..." Кобалия разговаривал, потому что знал: его молчание, так же как и настойчивые уговоры отпустить шею Елисея, заставят преступника насторожиться. Во всем надо соблюдать меру.

— Да уж, не рискуйте. Мне и одной секунды хватит, чтобы его убить.

"Семь". Пихлер открылся на долю секунды, и Кобалия обрушил на баггейна ментальный удар. Сокрушительный, способный выжечь мозги напрочь и самому живучему существу. Но защитные амулеты сделали свое дело — баггейн даже сознание не потерял, только на пять сантиметров сдвинул мальчишку. И этого хватило Кукле. Беззвучный выстрел напомнил Егору пролетевшего мимо шмеля. Но когда Пихлер дернулся, следователь понял, что Седьмой на этот раз промахнулся. Преступник ранен, но не убит. А ведь ему нужна всего одна секунда. И Егор прыгнул вперед, освобождая всю сдерживаемую до сих пор энергию...

...Он очнулся в машине, когда его облили ледяной водой. И кубики льда не вынули, собаки. Один из них больно ударил веко. Не хватало еще ходить с синяком. Егор смачно выругался, ему тут же подали полотенце.

— Выложился, да? — издевательски поинтересовались над ухом. Были бы силы, он бы в морду дал водиле. Только он таким образом приводил его в сознание и потом ехидничал. Знает прекрасно, что ему еще минут пять в себя приходить, вот и издевается. А затем слиняет, ожидая, когда гнев начальства пройдет. Он после такого всегда злой.

— А что делать? — прохрипел Кобалия. — Еле успел. Расскажи.

Будто сквозь туман он наблюдал, как баггейна под ручки увели в машину. Лицо ему уже перебинтовали — пуля снайпера пробила щеки навылет. Культя на левой руке тоже перемотана, но на белом уже выступили кровавые пятна. Мальчика рядом не было, наверно, увезли в больницу. Надо надеяться, что увезли.

— Что тебе рассказать? — бубнил над ухом Терентич. — Все как всегда: допрыгнул, ударил по запястью и на фиг отсек ему кисть. Как лазером. Кровищи было! Некоторые предлагали не перевязывать, чтобы и сдох тут же. А другие "добрые", сказали: "Перевяжем, пусть малек еще помучается". Ну а ты свалился без чувств. Как всегда.

— Мальчик? — пальцы на руках уже шевелились.

— Живой. Почти не соображает, но живой.

Такое состояние — потеря сознания и памяти после того как выложишься на все сто, случалась не только у его народа. Ругару вон тоже после изменения болели неделю. Это все равно как из аккумуляторов всю энергию забрать в один миг. Нужно время, чтобы зарядился, никуда не уедешь без этого. Ругару память не теряли, зато он восстанавливался быстрее. Везде есть плюсы.

У Кобалии уже обрели чувствительность и ноги. А водитель не торопился уходить подальше, и вскоре Егор понял, почему.

— Вон снайпер твой, — указал он на высокую фигуру в маске, прислонившуюся к забору. Спецназовец небрежно покусывал травинку. — Не хочешь с ним потолковать?

— Хочу! — от ярости аж скулы свело.

— Ну я так и знал, что захочешь. Сказал, чтобы подождал, пока ты оклемаешься.

Несколько мгновений — и Кобалия выскочил из машины, бросился к Радиславу, схватил его за грудки, хотя тот был намного выше.

— Ты что творишь, с...? Это что было такое? Почему не пристрелил его?

Тот равнодушно выплюнул травинку и пояснил:

— Не хотел Борика без обеда оставлять. Борик его с удовольствием пожует.

— Ах так? А если бы я не успел, то тобой бы закусил?

— Ты успел, — пожал плечами Кукла. — И я видел, что успеешь.

Егор не выдержал и с силой приложил его об забор. Только что эльфу сделается? Это для него так, легкий массаж спины.

— Я напишу рапорт! — пообещал он зло и отпустил мерзавца.

Но никаких эмоций от него так и не добился.

— Я скажу, что случайно промахнулся, — сообщили ему в спину. — Любой эксперт докажет, что с моего места точно не попадешь.

— С...! — снова процедил Кобалия и снова сел в машину. — Почему он такая с...? — поинтересовался он у Терентича.

— Потому что Кукла, — деловито пояснил водила. — Куда едем?

— Черт! Что там у Регины-то творится? Совсем из головы вылетело.

— Ну звони и поедем. Из Министерства-то, тоже твоей отмашки ждут, — он махнул в сторону "Солдат удачи".

— Да уж, нам еще сегодня придется поработать, — вздохнул Егор.

Дом на отшибе

Они нашли место перехода примерно через полчаса. Захар позвонил Регине и со смесью азарта и вины доложил:

— Есть место перехода, Регина Юрьевна! Очень сильное место. В поселке дом стоит самый последний, земли вокруг него чуть не двадцать соток — все куплено, так что никто рядом и не построится. И воронка там расширяется, к полуночи трехполосное шоссе будет. Но это не все. Там и сейчас что-то происходит. Я так полагаю, Псы там. А может, и не только Псы.

— Вызывай подкрепление, Зак, я еду к вам.

— Регина Юрьевна...

— Да, Зак, я человек, и там очень опасно, но я все равно еду туда. К тому же ты тоже человек, хоть и с магическими способностями. Машину пусть подгонят. Вы же меня видите?

— Есть, Регина Юрьевна.

Она помчалась к трассе. В душе царила легкость — она оказалась права, и смятение — успеют ли? Должны успеть, не зря же она на след вышла. Куда Кобалия провалился?

Егор позвонил, когда она садилась в машину.

— Вы где?

— Обнаружили место перехода, — коротко отчиталась она. — Частный дом на Горной поляне. ОМНС вызвали, но, если эйнхерии на месте, этого будет мало.

— Окружите дом, ничего не предпринимайте, мы скоро будем.

Федор вел машину аккуратно и остановил задолго до нужного места.

— Что такое? — поинтересовалась она.

— Здесь наши все. Близко пока не светимся. Не ясно же, что там и как...

Она вылезла из машины. Тут же заметила фигуру заросшего медведя — подполковника Борика. Он тут же направился к ней.

— Здравствуйте, еще раз, — сегодня в нем не было и половины того шарма, что она обнаружила при первой встрече. Кажется, несчастье в семье друга здорово по нему стукнуло.

— Какими судьбами? — поинтересовалась она.

— Неизвестно же, цомтту сумеем захватить или нет, так что людей, даже магов отсюда отправляют подальше, а вызывают всех, кто есть рядом третьего уровня.

— Больно поможет ваш третий уровень, — скептически скривилась она. — Надо идти туда и как можно скорее.

— Ну, вы один раз удачно посамовольничали, второй раз уж потерпите, — она недоуменно подняла брови, и Борик охотно пояснил. — Захар уже нажаловался, просил заступиться. Регина только плечом повела. — Вон наши едут, — завершил подполковник.

Она обернулась — по дороге ехала вереница машин. Запоздало подумала: "Разговариваешь с исполнителем наказания, подполковником, а чего-то выеживаешься. Тоже мне шишка на ровном месте. Скромнее надо быть и люди к тебе потянутся..."

— Передайте, пожалуйста, Заку, я не мстительная, — и отправилась навстречу Кобалии.

Надо снова отчитаться и встать в сторонке, чтобы серьезным людям не мешать ликвидировать угрозу. "Лишь бы вообще не отправили отсюда", — запоздало испугалась она.

Егор вышел из машины бледный, с темными кругами под глазами. Как будто они не виделись несколько недель, а не полтора часа, и все это время он тяжело болел. Что у них там приключилось?

— Что с Елисеем? — спросила она, забыв обо всем.

— Нормально, — вяло успокоил он. — Наверно. Жив. Пока все тихо?

— Что-то там творится. Но если эйнхерии там, не похоже, что они забрали цомтту. Так что нам пока везет.

— Ладно, все по местам. Вы, Регина, войдете не раньше, чем я вам позволю. Это понятно?

— Да, — она была рада, что позволили остаться. — Предупреждать будем?

— На кой? — иронично удивился он. — Возьмите бинокль. Начинаем штурм.

Регина отыскала удобное дерево и быстро туда залезла, спиной чувствуя восхищенные взгляды. Однако когда оглянулась мельком, все, кто не участвовал в штурме, уставились в бинокли. "От самомнения избавляться надо", — хмыкнула она и прилипла к окулярам. Черные фигурки скользили вокруг дома. Она издалека узнала Куклу. Куда же без него.

Подъехала еще одна машина. Все оживились: из такси вышел генерал Нарутов — седой, представительный. Не скажешь, что ему на пенсию скоро. Открыл дверцу, подал руку и — сначала стройные ножки на высоченных каблуках, а потом и вся вытянулась рядом его жена — высокая, молоденькая совсем, чем-то похожая на березку в белом мини-платье. Спасибо волосы в прическу убрала, обычно ходит с гривой роскошных волос едва не до пояса. Регина сердито отвернулась. Сказал, что приедет, и приехал. У него личный самолет, что ли? Как он успел? Меньше всего ей хотелось сейчас сталкиваться с отцом. Впрочем, он тоже не торопился ее беспокоить. А что он, собственно, вообще тут делает? Даже оперов из людей отправили отсюда, а он...

Она заставила себя сосредоточиться на подозрительном доме. Ребята в темных костюмах скользнули в дом почти одновременно: в окно, в дверь. Регине показалось, что мир погрузился в тишину. Сердце отстукивало секунды.

Ну что там у них? Почему ничего не сообщают? Регина зашипела от злости, быстро надавила пальцами в уголки глаз, проморгалась и снова стала следить.

Сделка

Лекс спустился по лестнице, держа руку с цомттой в кармане. Сначала он увидел Олесю. Она стояла посередине комнаты, обнаженная, кожу во многих местах будто соскоблили, она сочилась сукровицей. Родители сидели за столом. Харитон Маркович обнял себя, Ульяна Владимировна сложила ладони на коленях словно школьница. Леша снова взглянул на девушку, но она не заметила его присутствия. И тогда он понял, что она уже не здесь. И там, где она сейчас, тоже кошмар, потому что она мелко дрожала.

— Добрый вечер. Я Дэлглайш.

Лампочки вспыхнули и погасли, погрузив комнату в призрачный лунный свет. Ненастоящий. Это эйнхерий создал такой антураж для последней беседы с проигравшим. Эстет гребаный.

Он сидел в кресле напротив входа в комнату родителей. Совсем непохожий на Рыцаря, которого Лекс только что убил: более спокойный и опасный. Удобно устроился, чтобы держать под контролем всех, кто войдет в комнату, и поигрывает мечом, ловя лунные лучи на лезвие.

— Мой брат мертв, я полагаю? — он быстро взглянул на Лекса. — Неудивительно. Он был до крайности недалек, как и его Пес. Цомтта у тебя?

— Да, — хрипло откликнулся Леша и снова ощутил рану на спине.

Он ожидал, что Леся хоть как-то отреагирует на его голос, но девушка так же смотрела в пустоту и тряслась.

— Отдай, — потребовал он.

— Нет, — мотнул головой Лекс. — Заключим сделку. Отпусти их. А я отдам цомтту.

— Их? — переспросил Рыцарь. Скользнул взглядом по людям. — Трупы? Ты что, питаешься мертвечиной? — искренно изумился он. Только теперь Лекс заметил, что родители сидят очень уж неподвижно. А Дэлглайш вещал. — Ты ведь ругару? Я вижу твою метку на левом плече.

На нем была футболка, только спина располосована, но для эйнхерия не составляет труда заглянуть под одежду.

— Я могу отдать тебе эту леди, — он кивнул на окровавленную Лесю. — Она еще жива. Только она не здесь, ты же видишь. Это очень трудное испытание для человека: делать то, что добровольно никогда бы не сделал. Делать под воздействием магии, прекрасно осознавая, что совершаешь. Ее родители были в ужасе, когда раздевали ее. Мне это было нужно, чтобы видеть, где ты до нее дотрагивался. Потом я собирал эту магию мечом. Интересный опыт, но шкурку немного повредил. Мечом не очень удобно такие тонкие действия совершать. Затем я приказал ей убить родителей. И она убила. Кухонный нож воткнула в яремную ямку. Даже крови почти не было. Она довольно сильная, знаешь? С первого раза получилось. И старики обрадовались этому исходу. Наблюдать, как я скоблю дочурку, но не иметь возможность пошевелиться, им было тяжелее. А для нее вот испытание оказалось непосильным. Зарезала их и... ушла.

Дэлглайш специально это расписывал. Он хотел разозлить Лекса. Он хотел, чтобы Леша ошибся: поймал взгляд, стал послушной игрушкой. И он держался на грани невероятным усилием воли, едва касаясь игл цомтты. Даже подрагивал, как Олеся. Надо держаться. Пока можно договориться — держаться. Это неважно, что она ушла. На каторге есть хорошие маги, исцелят. Он заплатит. Он сделает все, что скажут, только бы они вернули ее. Пусть она забудет о нем и об этой ночи. Это лучше, если забудет. Только бы жила.

— Так она нужна тебе?

Дэлглайш встал с кресла, подошел к Лексу, попытался заглянуть в глаза — Рыцарь был на полголовы ниже, но Леша снова спрятал взгляд, уходя от его магии. Дэлглайш и без того силен. Намного сильнее, чем ругару. Победить в честном поединке Лекс не сможет и без ограничивающих заклятий: у него второй уровень опасности, по классификации людей. Так к чему давать противнику дополнительное преимущество?

Не добившись, чего хотел, эйнхерий подошел к Олесе. Внимательно ее осмотрел.

— Ладно, — великодушно согласился он. — Забирай. Это честная сделка. Давай цомтту.

Зигорра действительно всех остальных принимают за идиотов.

— Она должна уйти, — заявил Лекс. — Раньше, чем она будет в безопасности, цомтту я не отдам.

— Вот как! — Дэлглайш снова повернулся к нему. — Так ты мне не доверяешь? — он почти искренно возмутился. — Ты не доверяешь мне? — и тут же рассмеялся доброжелательно. — Умный мальчик. Но осуществить твои условия довольно затруднительно, не находишь? Время-то у нас ограничено. Сейчас почти десять вечера. Через два часа подоспеют другие эйнхерии, те, кто заплатил за цомтту. Мне надо уйти раньше. Сколько тебе нужно, чтобы спрятать ее в безопасном месте?

— Она оденется... — Лекс не выдержал — голос дрогнул. Но он тут же справился с собой. — Я ее одену и отправлю в ближайшее отделение полиции. Как только она туда доберется, я отдам тебе цомтту. Это дело получаса.

— Умно! — одобрил Рыцарь. — В отделении полиции ее, пожалуй, вернут. Если захотят. А мне с цомттой будет уже все равно, что они знают обо мне. Даже наоборот — реклама. Самые умные поспешат засвидетельствовать почтение. Что ж, я согласен! — решительно произнес он и подал открытую ладонь. — По рукам.

Лекс не торопился пожимать ее. Не из-за гордости или брезгливости. Он ожидал подвоха. И не случайно. Ладонь исчезла очень быстро, он бы не успел ее пожать, если бы и захотел.

— Хотя надо подумать, так ли уж выгодна сделка, — он вновь повернулся к девушке. — Дай мне еще пару минут, — он рассматривал свою жертву. Лекс не мог следить за его лицом, но чувствовал, что выражение у него примерно то же, что и у повара из богатого дома, рассматривающего мясо на рынке. И говорит он что-то лишь для того, чтобы развлечься, потешить себя. Он все давно решил. Вот только что?

Дэлглайш тут же оповестил его.

— Знаешь, ты мне и так вернешь цомтту. Ни к чему мне заключать с тобой сделку.

И прежде чем Лекс сделал хоть один вдох, мечом сделал быстрый росчерк на теле девушки. Точно расписался. А когда он вдохнул, Леся ожила, взглянула на Лешу, потом на себя. Раны вдруг вскрылись и на пол, разматываясь, выпали внутренности.

И тогда Лекс сжал цомтту, насаживая пальцы на длинные иглы.

Дальше он тоже был не здесь. Откуда-то с потолка видел стоящего в центре комнаты парня. Он держал руку в кармане, и его окутывали призрачно-зеленые цепи. Рядом Рыцарь удовлетворенно оглядывает сотворенное. Вокруг него белое сияние. Затем цепи разбиваются на звенья, повисают в воздухе, и втягиваются под кожу, каким-то образом захватив и сияние Дэлглайша — Рыцарь померк, превратившись в черную фигуру. Ложный лунный свет тоже угас. А парень быстро вырос, вытянулся под потолок, голова превратилась в волчью, с огромной пастью, острыми зубами. Руки удлинились, взбугрились мышцами. Вместо пальцев появились острые когти, лишь чуть уступающие кинжалам. И он прыгнул на Рыцаря, зажав в одной лапе искрящуюся кругляшку с длинными золотыми иглами. Ухватив за основание, он размахивал артефактом, стараясь вонзить иглы в лоб, пробить в нем дыру цомттой.

Бой был яростным, потому что ругару не хотел жить, а Рыцарь не хотел умирать. Один стремительно размахивал мечом, оружие казалось иглой в пальцах опытной швеи, которой надо выполнить срочный заказ. Но ругару обращал на него внимания не больше, чем на ту же иглу, не замечал рассеченных мышц, перерубленных костей, он пер на врага и, добравшись-таки до головы, исполнил то, что задумал: — одной лапой прижал Дэлглайша за шею к полу, а другой вдавил цомтту ему в лоб. Несколько раз повернул, пока иглы не царапнули паркет, затем вынул. Удовлетворенно взглянул на кругляшку — крови и мозгов она на себе не удерживала, все так же сияла. Поразился мечу, проткнувшему его насквозь под ребрами, выдернул из себя, как зубочистку и улегся на спину, постепенно вновь обретая облик человека. Тот, что следил сверху, хмыкнул:

"Хорошая сделка".

И нырнул в кровавое марево.

Трупы

Прошло минут пять с тех пор, как спецназ вошел в дом, и рация ожила.

— Егор Иванович, я Первый. Полный дом трупов. Все чисто. Вам надо это видеть.

— Идем, — ответила рация голосом Кобалии. — Нарутова, жди. Я проверю, после сообщу.

Регина стиснула зубы. Примирило с происходящим ее только то, что отец тоже никуда не пошел, так и стоял с красавицей женой и Никой Лавдовской рядом с такси.

Минут через десять Кобалия вызвал ее:

— Регина, тут безопасно. Но не знаю, стоит ли тебе сюда идти. Шагу нельзя ступить — кругом кровь и трупы. Омоновцы не все выдержали. Я такого сто лет не видел. — У нее мелькнуло: "Гипербола или ему на самом деле больше ста?" — Справимся без тебя, — продолжал он. — Маги сейчас прикроют воронку, цомтту мы вряд ли найдем, она со смертью владельца переносится в неизвестное место. Так что дело можно считать закрытым. Пока цомтта не появится в другом месте.

— Я сейчас подойду, — отрезала она.

Да, она женщина, но она и следователь и это ее дело. Есть у нее хитрый прием, как не реагировать на жуткие вещи, с которыми приходится сталкиваться следователю. Когда тело Ефима изучали, ее не замутило. Самое страшное, что ее может ожидать, — сейчас там тела еще десятерых таких, как Ефим. Или сто. Нет, сто, пожалуй, не влезут в дом.

Она размышляла об этом, обогнув отца и даже не кивнув ему. Столкнувшись в дверях с омоновцами, судорожно втягивающими воздух, она спокойно пошла дальше. Вспомнила Куклу — он точно сейчас внутри и не побледнел. В спецназе народ покрепче. Но ему и побледнеть сложно — от природы кожа белая и загар ее не берет. В доме уже горел свет. Какие яркие лампы поставили. Прямо как в операционной. Да-да, она размышляет о всяких пустяках, чтобы не думать о том, что здесь и вправду очень трудно пройти и не вляпаться в кровь. Только на первом этаже вповалку пять тел. А надо же отыскать Кобалию. Вот тут, между трупом в черном дублете со здоровенной дыркой в башке и искромсанным парнем есть место, куда ногу поставить.

Когда скользкая от крови рука ухватила ее за лодыжку, она завизжала на весь дом. И тут же оборвала себя.

— Живой! Он живой! — заорала она вполне внятно, скатившимся с лестницы спецназовцам.

— Возьми... — прохрипели снизу.

Регина машинально наклонилась, и ей протянули сияющий шарик с длинными золотыми иглами. Цомтту. Принимая дар, она поймала мутный взгляд обезображенного парня и узнала. С трудом, но узнала.

— Ребята, быстро! — тут же начала командовать она. — Ну-ка взяли, аккуратно. Скорую вызвали? Если он умрет, я с вас три шкуры спущу.

Но не надеясь на них, выскочила из дома, бросилась к отцу, крича на бегу:

— Там один живой. Но если ему немедленно не помочь, он умрет. Ты можешь?

Он только открыл рот, а Регина, подбежав ближе, повернулась к его жене.

— Ну вы-то можете. Вы же эльфийка... — слово прозвучало на редкость презрительно, но в то же время и многообещающе: "Не случайно же ты сюда приперлась. Вот и докажи, что я могу тебя уважать..."

— Послушай, Регина... — сухо начал отец. Не понравился ему тон дочери, но "березка" рядом с ним, скривила губки.

— Все хорошо, Юра. Я помогу, — и пошла к телу, которое уже вынесли на улицу, на ходу распуская волосы.

Регина осталась рядом с отцом. Если Алексей Антипов умрет, она этого видеть не хочет.

— Здравствуй, дочка, — еле заметно кивнул генерал Нарутов.

— Привет, — она не сводила взгляда со светлой фигуры, вставшей на колени. Отсюда не разобрать, что она делает. — Я же тебя отговаривала приезжать. Сам виноват, что не послушал.

— Я за тебя переживал, — объяснил Юрий Эрнестович.

— Неужели? — ее так переполняла ирония, что она даже оторвалась от созерцания эльфийки и взглянула на отца.

— Ты меня никогда не простишь? — поинтересовался он.

— Не знаю, — повела она плечом. — Может, и прощу. Я работаю над этим.

— Что это у тебя? — он показал на бриллиант в ее ладони.

— Это? Цомтта. Лекс мне ее передал. Полагаешь, случайно?

— Полагаю, нет. Думаешь, толковый парень?

— Кто знает. Поживем — увидим.

Они замолчали надолго. Подъехала скорая. Медбратья бежали к телу с носилками. Интересно, есть среди них есхот? Они чаще отбывают наказание врачами. Столько произошло за последнюю неделю. Она столкнулась с каторжниками, с нелегалами, с зигорра. И одни оказались полными отморозками, а другие сделали все, чтобы с людьми не случилась беда. Хотя какое им дело до людей? Люди вон с ними не церемонятся. Антипова погрузили в машину и, воя сиреной, машина сорвалась с места. "Березка", пошатываясь, шла обратно. Отец рванулся к ней, но Регина схватила его за рукав.

— Она тоже каторжанка? — поинтересовалась она об эльфийке.

— Была, — криво усмехнулся отец.

Без ревности и раздражения Регина смотрела, как Нарутов, не стесняясь посторонних, подхватывает девушку, заботливо усаживает в машину. Сам садится с другой стороны.

— Мы в гостиницу, — сообщил он на прощание. — Если хочешь, поехали с нами.

— Нет, я пока тут, — покачала она головой.

Жена отца открыла глаза, положила белую кисть на локоть генерала.

— Подожди. Мне надо кое-что сказать.

Регина с готовностью переместилась к ней ближе, чтобы та не напрягалась.

— Этот мальчик... ругару. На нем эльфийское проклятие.

— Не может быть, — поразилась Регина. — Его ведь проверяли, прежде чем завербовать. Он чист!

— Это проклятие трудно обнаружить, — терпеливо, хотя и с трудом, разъяснила эльфийка. — Оно очень тонкое. Я его обнаружила потому, что он умирал. Оно переплетено с линией жизни. Вы ведь знаете...

Регина знала о "линии жизни". Грубо говоря, у каждого человека внутри переплетение различных энергетических потоков и самый важный, самый мощный из них, без которого не жить, маги прозвали "линией жизни". Умные да знающие, когда хотят убить, метят в него. Не пистолетом — магией. Потому что если "линия жизни" цела, то стрелять бесполезно, выкарабкается человек с самыми страшными ранами. А если она повреждена, то никакого оружия не надо — человек и без того умрет, от смертельной болезни или тоски. Эльфийку порадовало, что Регина знакома с такими тонкостями и не надо тратить силы на объяснение элементарного.

— Так вот это переплетение... — замялась она. — С одной стороны, благодаря ему мальчик удивительно живуч. Раза в два выносливей по сравнению с соплеменниками. С другой — это проклятие убивает каждую женщину, с которой он переспит. Не ругару убивает женщин, — подчеркнула она, — а проклятие. Женщина, с которой он провел ночь, не доживет до рассвета. Я не смогла его снять и вряд ли кто-то сможет, даже та, что наложила. Начнешь отдирать проклятие от линии жизни — повредишь ее, и он превратится в труп. Заклятие настолько сильное, что даже цомтта его не сняла. Ты предупреди его, когда выкарабкается. Что нельзя ему ни с людьми, ни... Вообще нельзя. Ни с кем.

— Непременно, — заверила Регина. — Спасибо. А он выкарабкается?

— Да. Теперь — да.

— Спасибо, — повторила Нарутова и отошла от машины.

Машина сразу тронулась с места. Тогда она позвала негромко. Просто так, чтобы проверить, насколько хорошо отец ее слышит.

— Юрий Эрнестович!

Машина встала как вкопанная, дверца отворилась:

— Что такое? — спросил отец серьезно.

— Я рада, что ты приехал, — выдохнула она. И поправилась: — Что вы приехали.

Он снова закрыл машину.

Регина провожала взглядом такси, когда к ней подошел Кобалия.

— Ну что, ты славно поработала, — заявил он.

— Мы поработали, — перебила она.

— Ну конечно. Мы. Маги закрыли воронку. Эйнхерии оттуда не появятся. Так что можем ехать. Порядок наведут без нас. Картина преступления ясна. Магически восстановили все. Даже имена этих субчиков узнали... Лекс не знал, что за штуку украл. Деньги заплатили — он и рад стараться. Но надо отдать ему должное, когда он заподозрил неладное, попытался людей спасти. До последнего пытался. Но безуспешно. Когда убили эту девушку — Олесю Токареву — она много значила для него... Он совершенно случайно, как я полагаю, активировал цомтту. Сам не понял, что сделал. Она ведь от крови активируется. Сжал ее в руке, ограничивающие заклятья, которыми его на каторге обвешали, рассыпались, вернее, преобразовались, дав ему дополнительную силу. Да еще силу эйнхерия в себя утянул. Только поэтому и справился с ним. Ты же знаешь, Рыцари и без магии очень сильны... Вбил Дэлглайшу цомтту прямо в лоб. Чистая импровизация. Типа: нужна цомтта? Получи. Не в себе был парень. И если честно, не уверен я, что стоило Антипова спасать. Помилование ему в любом случае не светит. А жить дальше с этим проклятием, помня, что здесь произошло...

— Вы меня упрекаете, Егор Иванович? — в Регине нарастала злость. Почему она всегда оказывается права? Что это за наваждение такое? Открыла дело Антипова и заподозрила неладное. И печенками чуяла: не мерзавец это, а жертва.

— Регина, я не упрекаю, — как можно мягче остановил Кобалия. — Сама рассуди...

— Черт побери! — вспылила она. — Мы сами, сами вырыли себе яму, из которой нас чудом вытащил ругару по имени Леша. Если бы он не нанялся украсть цомтту, баггейн нашел бы другого дурака. Только где гарантия, что тот дурак сражался бы так с Рыцарями и смог их убить? И имели бы мы с вами апокалипсис местного масштаба, грозящий быстро перерасти в мировой. Антипов ведь мог при себе цомтту оставить. Понимаете, Егор Иванович? — Регина не знала, почему перешла со следователем на официальный тон. — И никто бы не отобрал ее. А если бы он умер, не передав ее, мы имели бы опять бомбу замедленного действия, которая неизвестно где и когда рванет. Но он дождался, когда в дом войдет человек, и передал цомтту ему. Мне то есть. И за это мы должны его были облагодетельствовать? Позволить сдохнуть? За то что жизнь ему искалечили, без вины сослав на каторгу? Я найму лучшего адвоката, Егор Иванович. Отца попрошу, чтобы лучшего из Москвы нанял. И если уж нельзя его оправдать, то постараюсь, чтобы наказание он понес минимальное, потому что, будь он нашим агентом, служи он в спецназе, ему бы медаль дали. Но он оказался по другую сторону. По нашей вине. Чего вы ухмыляетесь? — возмутилась она.

Кобалия и правда откровенно лыбился, слушая ее пламенную речь, и только последняя фраза заставила его опомниться.

— Извините, Регина. Не принимайте на свой счет. Я голову ломал, почему отец не взялся подлечить вас. Ведь знает же, что там, под панцирем железной леди. А теперь убедился, что зря сомневался. Генерал Нарутов умнее многих. Он дал вам работу, которая вас исцелит. Хотел бы я встретиться с вами лет через десять, чтобы увидеть результат. Но вряд ли получится.

— Это еще почему? — хмуро поинтересовалась Регина.

— Потому что, скорее всего, мы теперь будем работать вместе, и тех перемен, которые в вас произойдут, я заметить не смогу. Это как с собственными детьми: не отследишь, как они растут, потому что всегда рядом.

— У вас есть дети? — она уже успокоилась и осведомилась почти безразлично.

— Два сына, — охотно пояснил Кобалия. — Вот, — он достал из паспорта фото.

Возвращение

Зинаида шла знакомой улочкой к дому и одновременно узнавала ее и не узнавала совершенно.

Сколько дней она не была дома? А ведь три дня всего. Три с половиной дня. Только кажется, что прошло несколько месяцев. Настолько необычные, насыщенные дни были... Эпизод с последним допросом немного подпортил впечатление. То ли от испуга, то ли от волнения ей стало совсем плохо. Хорошо, что Бажен оказался рядом. Умеет лечить, зараза, — Зина невольно усмехнулась. Вот что значит мужчина рядом. Никакой скорой не надо. А она в сорок с небольшим превратилась в развалину. Может, потому, что сама на себе крест поставила: мол, не было у тебя в жизни ничего хорошего и не будет никогда. А кто сказал, что не будет? Почему не будет? Это в прошлом ничего не изменишь, но будущее-то в ее руках. Надо записаться на рисование, на восточные танцы. Надо делать все, чего до сих пор себе не позволяла. Ведь, в конце концов, для нее это важнее, чем еда. Ну поголодает, если что, главное дело себе интересное найдет. А там, глядишь, и работу получше найдет. Ну чем черт не шутит? Она ведь может и в Москву на заработки податься. Ее-то здесь ничего не держит.

Подбадривая себя, она поднялась в квартиру. Не позвонила. Быстро отыскала ключи и открыла дверь сама.

И тут же навалилась тоска. Эти ободранные стены, давно некрашеные полы, самодельные, грубо сколоченные вешалка и подставка для обуви — все подавляло. "Бытие определяет сознание, — уныло размышляла она, сбрасывая туфли. — И сделать ничего нельзя. Квартира съемная, зачем мне сюда вкладываться? Может, и правда, уехать? Вот плюнуть на все и уехать..."

Она убеждала себя, но ни на мгновение не сомневалась — это только слова. Все останется по-прежнему: та же квартира, та же работа, та же нехватка денег, те же склоки с сыном. И завтра... нет, сегодня вечером, три дня в съемной квартире станут еще одной цветной шкатулкой, случайно попавшей в руки, прекрасным сном, а Бажена она и вовсе забудет. Чтобы душу не травить. Он ведь ничем, ни одним движением не показал, будто чем-то интересна ему. Так зачем мечтать о несбыточном?

Зинаида постояла в коридоре, словно самое важное решение следовало принять здесь, а потом оставить это необычное приключение за спиной и шагнуть в реальную жизнь.

Но она не шагнула. На пороге возник заспанный Богдан с темными кругами под глазами. Похудел за эти дни. Впрочем, чему удивляться? Денег у него нет, доел, наверно, что было в холодильнике, а затем голодал.

— Мама? — удивилось чадо. На краткий миг ей показалось, что он сейчас заплачет, скажет: "Я так волновался. Я столько размышлял в эти дни и все понял. Я никогда..." Помнится, от его отца она тоже ждала подобных слов. Не дождалась. И сейчас не суждено было услышать. Первая растерянность у сына сменилась агрессией. — Ты че, мать, ох...а? — зашипел он и тут же начал набирать громкость. — Ты почему на звонки не отвечаешь? Ты куда делась вообще? — Зина слушала, и становилось так тоскливо, что впору поворачиваться и уходить топиться, а Богдан разорялся. — Ты че, проучить меня решила? Ушла на бл...и и думаешь, я тут буду по потолку бегать, тебя искать? Думаешь, я без тебя не проживу? С голоду сдохну? Не сдохну, представляешь! Я найду, что пожрать. А желудок посажу, сама же будешь после по больницам шлендать, сумки с продуктами таскать. Я между прочим скорую уже вызывал!.. Я тебе...

И тут что-то накатило на нее. Она произнесла негромко, но яростно:

— Пасть закрой! — сын подавился фразой и заткнулся, уставившись на нее. — Так вот, — отчеканила она. — Я тебя обязана содержать до восемнадцати лет. Не нравится жить со мной — скатертью дорожка. Нравится — я тебя не гоню. Тарелку супа налью — будь благодарен. Нет супа — не обессудь. Не нравится — иди работать. Но пасть на меня разевать не смей. Какая бы я ни была, но по мужикам никогда не гуляла, водку не пила. Старалась тебя, остолопа, до ума довести. Не доглядела, вырастила урода. Моя вина. Но это не значит, что ты имеешь право меня оскорблять и запугивать. Будешь выдрючиваться — милицию вызову. Все ясно?

— Ой какие мы борзые! — скривился Богдан. — Да я прямо сейчас уйду.

Он лихорадочно собирался, но искоса посматривал на мать. Раньше его угрозы уйти действовали безотказно. Почему-то это пугало ее до обмороков. Сейчас же, глядя, как он засовывает ноги в летние туфли, она только произнесла:

— Ключи оставь.

— Чего? — опешил он на пороге.

— Ключи оставь. Не хочу, чтобы пока я была на работе, ты вынес половину квартиры. Когда захочешь вернуться, позвонишь, и я тебя впущу.

— Да пожалуйста! — он вспыхнул, вытащил из кармана джинсов ключи, швырнул на пол. И вылетел из квартиры, саданув дверью так, что посыпалась штукатурка.

Зина подождала немного, потом подобрала ключи и прошла в зал. Уселась на диване, подобрала под себя ноги, сжалась в комочек. Запал прошел, точно его и не было. Выгнала сына. Всегда ее это пугало. А как не пугать? Что у нее есть? Ничего. Теперь, если он не вернется, ее ожидают бесконечные одинокие вечера, в которых не будет ничего, кроме телевизора. Да она повесится через неделю в этих четырех стенах!

Она зарыдала от жалости к себе. Через пять минут решительно вытерла слезы и заторопилась в коридор. Богдан не мог далеко уйти. Она догонит. Попросит прощения.

Остановил ее телефонный звонок. Зинаида подхватила трубку, шмыгнув носом, торопливо произнесла:

— Алло? Кто это?

— Это Бажен, — раздалось в трубке. И она затаила дыхание, боясь спугнуть этот голос из другой жизни. — Зина, я хочу вас поддержать, — твердо произнес он, — вы все сделали правильно. Слышите? — и тут же поправился: — Слышишь?

И она нисколько не поразилась тому, что он прекрасно знает, почему она плачет. Так и должно было быть. Именно так и никак иначе. Он почувствовал все на расстоянии.

— Ты так считаешь? — всхлипнула она расслабленно.

— Уверен. Помнишь, что я тебе говорил? Чтобы поставить детей на ноги, надо снять их с шеи. Вот ты и сняла. Первый шаг сделан. Ты не останешься одна. Куда он денется? Ты только не звони ему. И через два-три дня он вернется. И вы попробуете жить иначе. У вас получится. Не сразу, но получится. Поначалу будут срывы. Он будет вести себя, как привык, ты будешь вести себя, как привыкла. Но постепенно все изменится. А если что, я помогу. Звони в любое время дня и ночи. Слышишь?

— Да, — слезы текли, хотя она улыбалась. — Я слышу. Спасибо, Бажен.

— Не за что.

— До свидания, — несмело произнесла она.

— До свидания.

Зина улыбнулась смелее. Всего один звонок. Как много для женщины значит всего один звонок.

Она постояла, а затем набрала другой номер:

— Мама? Привет. Это я...

Мама всегда ей рада. То, что дочь не звонила три дня, нисколько ее не беспокоило — она же работает, занята. Богдан до бабушки не дозвонился — это уже явно работа полиции. Они болтали о пустяках, а Зина ждала паузы, чтобы задать один-единственный вопрос, ради которого, собственно, она и затеяла этот разговор. И дождалась.

— Мама, а ты знаешь Радима Харина?

— Харин? — переспросила мама. — Сосед это наш. Когда я замужем за твоим отцом была, Харин друг его был. Гад еще тот. Спаивал Власа и пользовался им. Из-за него, можно сказать, только и развелась. А ты откуда о нем узнала?

— Да случайно в Интернете наткнулась, — соврала Зина. Мама ничего не понимала в компьютерах и поэтому легко поверит, что человека можно просто так найти в Интернете.

— Неужели жив, мерзавец? — возмутилась мама. — Ты с ним не общайся, и тебя наверняка захочет облапошить.

— Ни за что, мам! — заверила Зинаида. — Поэтому и звоню тебе. А про отца мне расскажешь, наконец?

— Расскажу, чего уж, — вздохнула она. — Надеялась, тебе уж неинтересно. Как семнадцать исполнилось, ни разу не поинтересовалась. Приезжай в гости, расскажу, что захочешь.

— Ладно! — обрадовалась Зина. — В воскресение жди!

Она положила трубку и со странным облегчением потерла шею, на которой не было медальона. Надо же смешно как. Столько лет она жила с этой "тайной", а все оказалось пшиком. Неумной шуткой неумного человека. Никогда Зинаида не предполагала, что будет радоваться, если узнает подобное. Но сейчас на душе по-настоящему полегчало. И по-настоящему поверилось, что жизнь наладится, и будущее будет не таким безрадостным, как прошлое. Тем более всегда можно позвонить Бажену.

Развод

Встреча с сыном превратилась в кошмар. Десять часов Ольга провела возле реанимации, ожидая, когда он очнется. Спасибо Борик был рядом. Несмотря ни на что старый друг семьи не казался ей чужим и опасным. Она в сознании не могла удержать даже то, что он не человек. Как же не человек, когда вот он: большой, неуклюжий, безумно страдающий, может, лишь чуть меньше, чем она сама. Не пристает с глупыми беседами, уговорами "пойти отдохнуть", как прочие. Сидит рядом и словно ждет, когда у нее появится желание. Намек на желание. И если уловит что-то, исчезнет на несколько секунд и появится снова: с пластмассовым стаканчиком горячего кофе, с котлетой по-киевски или пирожком, с подушкой, чтобы подложить под затекшую спину, с домашними тапочками, чтобы можно было снять туфли... Оля только взирала на него с немой благодарностью, но Борик другого и не ждал, он так же напряженно следил за дверью, за которой колдовали лучшие врачи каторги в Волгограде, и пересказывал то, что расслышал через закрытые двери.

— Сильная интоксикация, да еще этот урод надавил у Елисея на шее что-то... Но опасности для жизни нет. Пытаются как-то нейтрализовать действие яда. Что им удалось, будет ясно, когда он очнется. Надо ждать.

Под утро Борик встрепенулся, рванулся к двери. Удержал себя, вернулся обратно и с трудом выговорил:

— Очнулся.

Оля тоже помчалась к двери и столкнулась с врачом. Тот взглянул на нее с сомнением, перевел взгляд на Борика:

— Отец?

— Нет, друг.

— Плохо. Я не уверен, что... — он замялся.

Борик пришел ему на помощь.

— Олечка, солнышко, — он мягко, но настойчиво оттащил ее от двери, развернул к себе. — Елисей проснулся. Но на свое имя он не откликается. То есть он уверен, что его зовут не Елисей. Если уж он не помнит этого, то, вероятней всего, не вспомнит и тебя.

— Но надо же попробовать, — она затаила дыхание. — Я хочу попробовать. А вдруг вспомнит? Если я не зайду, мы никогда этого не узнаем.

Врач шагнул ближе.

— Мы попробуем, но вы должны четко осознавать, что сейчас очень трудный период в жизни мальчика. Преступник недавно буквально вывернул ему мозг наизнанку. Никаких стрессов ему переносить нельзя. Если он разнервничается, это плохо скажется на дальнейшем восстановлении. Он должен вспоминать прошлое без стрессов, желательно в доброжелательной обстановке. Тогда есть шанс на успех.

— И поэтому меня к нему не пустят? — Ольга тут же развернулась всем телом к врачу.

— Пустим, если вы уверены, что контролируете себя, — сурово сообщил мужчина. — Если уверены, что не расплачетесь, не будете рвать на себе волосы и что-то доказывать Елисею, когда он вас не узнает. Вы должны быть спокойны и уйти, как только он покажет, что не хочет с вами разговаривать. Уйти спокойно, без слез. Вы уверены, что вам это по силам?

Оля уже глядела куда-то внутрь себя, концентрируясь, сжимая в крохотную точку эмоции. Потом, дома или когда выйдет на улицу, она позволит этой пружине распрямиться, но сейчас она должна держать себя в руках. И она сможет. Она выдержит. Врач умолк, ожидая ответа. Женщина заявила:

— Я справлюсь, — заявила она твердо.

Он с сомнением перевел взгляд на Борика.

— Может, мне...? — неуверенно предложил подполковник.

— Это исключено. Во-первых, посмотрите в зеркало, на кого вы похожи, во-вторых, чем меньше сейчас мальчик будет видеть людей, тем больше вероятности, что он вспомнит хотя бы самых близких, поэтому в ближайшую неделю только отец и мать. Все. Если через неделю заметных улучшений не появится, будем думать дальше. Так вы уверены, что справитесь?

— Да, — заверила Ольга.

— Хорошо, идемте.

Никто не знает, чего ей это стоило, скольких седых волос, но она отлично справилась. Она не позволила слезам выкатиться, когда увидела своего мальчика бледным и изможденным под капельницей. Когда он скользнул по ней равнодушным взглядом, она ласково улыбнулась. И когда она позвала его, а сын ответил вяло:

— Я не Елисей, я Ешек, — она по знаку врача не спорила.

Только прошептала ласково:

— Я твоя мама...

А он отвернулся, пробормотав:

— У моей мамы красивое бордовое платье и длинные темные волосы.

Она выдержала и это. Она была рядом с Елисеем целых пять минут, а потом ее вывели. Дольше оставаться рядом было нельзя. Оля вышла и чуть не упала. Борик был рядом: поддержал, сунул что-то под нос, чтобы она пришла в себя. Врач хвалил ее, а она напряженно размышляла: "Что дальше? Дальше что?"

— Вам надо отдохнуть, в обед попробуете еще раз прийти. Отец к тому времени появится?

— Он сейчас никак не может, — бросился защищать друга Борик. — Но как только начальство отпустит, как штык здесь будет.

Как всегда: друг семьи знает больше, чем она. Или опять Гришу выгораживает.

— Давай я тебя домой отвезу... — робко предложил он. — А к обеду опять сюда...

— Можно и в больнице, — проявил щедрость врач. — Ольге Евдокимовне выделят одну комнату, там и кровать, и душ есть. Но вот если ей нужно переодеться...

Переодеться! Конечно!

— Борик, отвези меня в магазин, пожалуйста, — вцепилась женщина в кожаную куртку. — Я бы сама, но, боюсь, упаду.

— Конечно, солнышко.

Не прошло и получаса, а она уже входила в Торговый центр. Выбрала его, потому что тут рядом несколько бутиков, уж хоть в одном-то она найдет то, что нужно...

Пусть не сразу, но ее расчет оправдался. В обед, когда ей позволили снова прийти к сыну, она распустила волосы и Борик восхищенно прицокнул: темные круги она загримировала, бордовый атлас придавал коже здоровый оттенок. Платье было длинным, но до бедер идеально облегало фигуру, так что выглядела Оля шикарно. Цвет платья не подходил к ее глазам, но это такая мелочь. Она вошла к Елисею походкой модели, величественно опустилась на стул, снова склонилась к нему и опять проворковала:

— Я твоя мама... Ты платье вспомнил, вот я и принарядилась.

Она слышала, как перестал дышать врач. И, кажется, слышала даже, как затих Борик в коридоре, а потом Елисей дернулся, чтобы встать — не пустила капельница. Он только погладил маленькой ручонкой ее руку и пролепетал:

— Я так долго тебя ждал. Наконец ты пришла... Мамочка...

Она целовала его ладонь, пряча взгляд, чтобы сын не заметил слез. Затем ее снова проводили. Но к вечеру врач заявил, что раз она такая умная и сообразительная, будет лучше, если мальчика отправят домой. В знакомой обстановке у него больше шансов поправиться.

Его перевезли на скорой, дома тут же снова поставили капельницу. Сиделка находилась постоянно рядом, так что переночевали они благополучно. Радоваться было особенно нечему. Комнату, игрушки Елисей не узнавал. Имени ни своего, ни ее не помнил. Он только знал, что рядом с ним мама и очень радовался, если она надевала что-то бордовое: халат, платье, футболку. Врач сказал, что все идет так, как надо, и пугаться пока не следует. Оля и не пугалась. Этот маленький успех придал ей уверенности. Что бы ни было дальше, они справятся. Ведь самое главное — они есть друг у друга.

Лекарство тому виной или яд, которым пичкал Елисея преступник, но сын почти все время спал. И вот эти часы стали для Ольги самыми трудными. Сначала она отсыпалась, после взялась наводить порядок — пока Елисея не было, она не могла ничем заниматься.

Но порядок наводить оказалось непросто. Будто нарочно постоянно под руку ей попадались Гришины вещи. Летняя одежда, за которой он собирался приехать в один из выходных. Его книги, блокноты, бритвенный прибор, чайная чашка, объемом пол-литра. Раньше, когда ей становилось тоскливо, Оля прижималась лицом к его футболке. Запаха мужа на ней не было — вещи выстираны и выглажены. Но все равно казалось, что она дотрагивается до него самого, он словно становился ближе.

Теперь такие находки выбивали из колеи. Над каждой она сидела несколько мгновений, точно ее оглушали. Не могла сообразить, для чего ее взяла и куда следует положить. Позже стала собирать их в один огромный пакет. А когда он наполнился, осознала и смысл своих действий: Борик сказал, что он приедет. Гриша приедет, а Оля вручит эти сумки ему. Квартиру выдали ей, так что он на нее никакого права не имеет. Пусть забирает вещи и уходит. К родителям, например. Она не запретит ему общаться с Елисеем, но в случае развода сын останется только с ней и никак иначе.

Борик заглянул в гости, когда она укладывала четвертый пакет. Недоуменно оглядел гору вещей, загромоздившую проход, потом уточнил:

— Это что?

— Вещи Гриши, — пояснила Ольга.

— Зачем? — он не мог самостоятельно подыскать хорошее объяснение тому, что делала женщина.

— Чтобы он забрал их с собой, — для нее все казалось очевидным. — Мы разводимся.

— То есть как... разводитесь? — у Борика голос пропал. Правда, быстро вернулся. — Почему, Оля? Он же старался раньше вырваться, не мог просто. Он же не на пляже загорал, тоже преступников ловил и сдерживал. Как каторжан другому магу сдал, так сразу домой рванул, даже минутки не задержался. Оля, ты чего? Я ж любил вас за то, что вы не такие дураки, как остальные. Не собачились никогда. Я ж душой у вас отдыхал. Ты не можешь, не должна это разрушить.

— Я разрушить? — с сарказмом поинтересовалась женщина. — Да если бы не ты, я бы не знала, что он сюда едет, что он вообще хочет сюда ехать и переживает о нас. Он ведь так ни разу и не позвонил мне! Ни разу! Понимаешь? — возмутилась она.

— Что?! — Борик взревел и тут же прикрыл себе рот, потом обхватил ее за плечи. — Оля, ты ничего не предпринимай. Кажется, это я виноват. Погоди, сейчас выясним. Стой здесь, — уговаривал он, будто она собиралась сесть на самолет, летящий во Францию, а Гриша был по меньшей мере в розыске и последовать за нею не мог. Он быстро выудил из кармана сотовый и ткнул в какую-то кнопку. — Ты где, придурок? Бежишь? Где бежишь? Ясно. Беги, — тут же дал отбой, снова схватил ее. — Стой здесь. Все будет хорошо, — и в глубь квартиры: — Улита! Пойди сюда на минуточку.

Появилась медсестра, вопросительно уставилась на Борика: мол, по какому поводу шум?

— Улита, Елисейка спит? — тут же убавив громкость, поинтересовался Борик. Она кивнула — эта немолодая женщина вообще почти не разговаривала. — Отлично. Надо нам с тобой погулять полчасика.

— Как это погулять? — тут же взвилась Ольга.

— Ничего-ничего, — успокоил ее Борик. — Мы тут недалеко. Если что, позвонишь — мы мигом примчимся. Давай, — это уже медсестре.

Та хмыкнула, но повиновалась, сняла тапочки и сунула ноги в туфли.

— Борик, мне это не нравится, — заявила Оля с угрозой.

— Ничего-ничего, потерпишь, — оборвал всегда вежливый друг и в обнимочку с медсестрой вышел в подъезд, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мгновение Ольга тупо смотрела перед собой. Затем зашипела, как кошка, и метнулась следом. Но, распахнув дверь, замерла — прямо на нее шагнула клумба, и она невольно попятилась. Такое обилие цветов она видела только в цветочном магазине да в сериале Санта-Барбара. Создавалось впечатление, что кто-то скупил весь магазин: розы, гвоздики, ромашки, астры, хризантемы, лилии, орхидеи и много еще разного, что и рассмотреть-то невозможно из-за пестроты.

Все это великолепие рухнуло к ногам и оказалось, что за ним стоит ее Гриша. Такой же, как всегда: нескладный, перемазавший белую футболку в пыльце и листьях. Он тоже рухнул на пол, обхватил ее колени худыми руками и взмолился глядя снизу вверх:

— Олечка, прости меня. Я придурок, мерзавец, но прости меня. Я ж не смогу без тебя, родная. Не смогу, ни дня не смогу. Куда я без тебя? Я давно должен был рассказать, я боялся, что ты уйдешь, поэтому молчал. Прости меня. Если бы я знал, что все так... Прости меня. Я все сделаю, что скажешь, только прости...

Ольга всхлипнула, шмыгнула носом. Толкнула мужа коленом:

— Отпусти!

Он вцепился крепче:

— Я не отпущу тебя. Я за тобой на коленях буду ползти, только чтобы ты простила... Ты только скажи, что простишь, что дашь мне один шанс. Я ж не смогу без тебя, Оленька...

— Пусти, говорю, — Ольга уже рыдала взахлеб. — Пну ведь сейчас, отцепись.

Он только ослабил хватку, но на лице было такое отчаяние, словно он сейчас и вправду поползет за ней на коленях и головой об пол будет биться. Правда, отчаяние было недолгим. Потому что в следующий миг, Ольга рухнула прямо ему в объятия, вцепилась в отросшие волосы, дернула больно:

— Ты почему мне не звонил, дурак? Я же чуть не умерла тут! Мне плохо, сын умирает, его украли. А я одна. И ты не звонишь. Я чуть не свихнулась.

— Ну так это... — в Грише явно боролись два желания: он не знал, то ли ему расхохотаться, расцеловать жену, то ли расплакаться от умиления. — Так Борик сказал: "Не звони, она сама тебе позвонит..." И я ждал, ждал... А ты не звонишь. Я целый час ждал, а потом к начальству помчался, чтобы домой отпустили. Только сразу не получилось, пришлось отрабатывать несколько дней. Олечка, я чуть с ума не сошел за эти дни. Ты даже не знаешь, на что я готов, только чтобы тебя удержать. Ты не представляешь, что ты для меня значишь, Олечка. Ты меня не пугай так. Я не смогу без тебя, правда...

— Дурак! — она отпустила его волосы и вцепилась в футболку. — Какой же ты дурак! — а сама вдыхала его запах. Это неважно, что жара и он потом пропах. Ей и это нравилось. Потому что он такой родной, домашний. И принадлежит только ей, никому больше. — Все деньги небось на цветы потратил? — она удобно устроилась у него на плече и подставила губы.

Гриша с готовностью их поцеловал, затем сообразил, о чем его спросили, и притворно обиделся.

— Обижаешь! На квартиру не хватит, но если взять ипотеку, через пару лет выплатим. Олечка, я так тебя люблю, родная, — последние слова прозвучали невнятно, потому что он опять ее целовал.

А она, еще всхлипывая, думала, что вот теперь непременно все будет хорошо. Не может быть, чтобы иначе было.

Эпилог

— Посмотрите внимательно на фотографии. Вам знакома какая-нибудь из этих женщин?

При подобном опознании должны присутствовать понятые, но Регина решила провернуть аферу, поэтому сидела один на один с подследственным. От аферы она ожидала многого. Ругару действительно оказался крепким парнем. Конечно, если бы не стечение обстоятельств: отец приехал с женой, его жена согласилась лечить умирающего преступника — он бы не выжил. Но все случилось так, как случилось. То ли его "особенное" проклятие, переплетенное с "линией жизни" тому виной, то ли от природы эти существа так восстанавливаются, но в больнице он быстро пошел на поправку. Через неделю его перевели в следственный изолятор. Тут-то Регина и заметила, что жило только тело. На вопросы он отвечал подробно, но без всякого интереса. Глаза были такие безразличные, будто они с зомби беседовали. Это, скрепя сердце, можно было назвать сотрудничеством с органами и содействием им, но Алексей Антипов всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое. Рассчитывал, что если подробно и обстоятельно расскажет обо всем, от него быстрее отстанут.

Нарутова сдержала слово и наняла для него адвоката. Вернее, отец нанял. Как всегда, он не спорил с ней, исполнял любую ее прихоть. Расстались они так же сухо, как встретились. Хотя Регина изо всех сил выдавливала из себя доброжелательность, но получалось не очень удачно. И жена отца — Нарутова не утруждала себя тем, чтобы запомнить ее имя, — хоть и пришлась очень кстати, но так и не нашла места в ее сердце. Она была врагом, той, что отняла у ребенка отца, ведь к ней он уехал, когда малышке было всего три года. И наверняка она не отпускала его повидать дочь. Она была тем ненавистней, что вдобавок обладала потрясающей модельной внешностью, да и вообще не была человеком. Как было матери конкурировать с такой? Немыслимо! А для мага она лучшая жена, чем простая русская женщина. И именно логика жизни, чрезвычайная прозрачность того, что произошло, выворачивала Регину наизнанку: набрел на идеальную во всех отношениях женщину, вот и сменил прежнюю, все равно что запорожец на иномарку поменял. К тридцати годам это прошло, ненависть перегорела, оставив холодный пепел, который не мог ни любить, ни ненавидеть. Она могла лишь воздвигать бетонные заборы между собой и отцом с его новой семьей и время от времени с фальшиво-вежливой улыбкой перекликаться через них: "Как дела? У меня все хорошо! Спасибо, что позвонил. И вообще спасибо..." Отец хочет эти заборы снести. Она успокоила, что работает над этим. Брехня. Она их подновляет, укрепляет и делает толще. Ее эти заборы устраивают. За ними безопасней. Потому что предавший один раз предаст и другой, тогда, когда она меньше всего этого ожидает, когда она будет совершенно беззащитна перед этим предательством. Нет уж, больше она так не подставится.

Регина размышляла об этом, наблюдая, как ругару подолгу рассматривает фотографии девушек, откладывая их одну за другой. Седые волосы здорово прибавляли ему возраст — ни за что не скажешь, что ему двадцать пять. Хотя это не от переживаний, а особенность всех родственников Леши, то, что в них от волка, — шкура и глаза. И она ведь не знала его до этого безумия, может, не так уж эта седина и старила Антипова. Елисей вон посчитал, что он немного старше Богдана Ягишева, а тому двадцать два.

Алексей исследовал снимки. Иногда в лице мелькало сомнение, иногда — узнавание. Но безразличие из его глаз все равно не уходило. Тусклые глаза, как у смертельно больного. Только она все равно его расшевелит. Всенепременно. Она может нанять для подследственного адвоката, но не мага-психолога. Значит, придется самой психологом поработать, без всякой магии. Как там сказал Элгон-зигорра? "У людей поразительная способность настраивать всех против себя". А может, ее предназначение не расследование преступлений, а создание другого имиджа для человеческой расы? Она усмехнулась. Да-да, все так и есть. Каторга погибала во тьме, пока не пришла она. И назвали ее Регина-избавительница. Дурь. Она это не для ругару делает, а для себя. Из-за болезненной жажды справедливости. Вроде как сделала все, что могла, и справедливости стало чуть-чуть больше. И у нее жизнь не совсем бессмысленная. А только чуть-чуть бессмысленная...

Для того чтобы лечить ругару она предусмотрела три этапа и проделала немаленькую работу. Благо недели хватило. Когда Алексей отложил последнюю фотографию, она снова осведомилась:

— Узнали кого-нибудь?

Он вяло пожал плечами:

— Я не уверен. Вроде бы видел мельком.

— Алексей Николаевич, — Регина доверительно наклонилась вперед, словно собиралась шепнуть тайну ему на ушко. — Вы ведь заметили, что мы здесь вдвоем. Даже если вы узнаете кого-то из них, ваше признание не будет иметь никакого значения. И если вы напишете собственной рукой, когда и где разговаривали с каждой из девушек, это тоже вполне сойдет за фальшивку, ведь я могла вас запугать или добиться признания шантажом, каким-то образом причинить боль, чтобы вырвать нужные показания. В суде будет ваше слово против моего. Конечно, мне поверят быстрее, но и сомнения у кого-нибудь останутся. К чему я это? Я задаю этот вопрос не для того, чтобы услышать ответ, который мне хочется услышать и обвинить вас еще в чем-либо. Я хочу сообщить вам кое-что, чего вы сами о себе не знаете. Интересно услышать?

И снова вялое шевеление. Ни фига ему неинтересно. Не нужно ему это. Ему нужно только чтобы его оставили в покое.

Регина поднялась из-за стола, пересела на подоконник, чтобы не сверлить подследственного взглядом. Почему-то ей казалось, что так ему легче будет выслушать то, что она собирается изложить вопреки его желанию.

— Вам знакомо имя Лаэртель Незаконнорожденная? — брешь в его безразличии она пробила. Точно пощечину ему дала. И прежде чем эта брешь затянулась, она продолжила: — Можешь не отвечать, я знаю, что знакомо. Как ты думаешь, где она сейчас? — Алексей набычился, почти физически ощущалось, как в нем закипает злоба. Он воспринимает эти вопросы как издевательство. Злоба лучше, чем безразличие, лишь бы через край не перехлестнула, чтобы не бросился. Тут уже очень аккуратно надо, как по канату. — И опять можешь не отвечать. Готовясь к разговору с тобой, я тщательно навела справки, поэтому знаю больше, чем ты. В контрразведке Великой Республики, твоей родины, уверены, что она умерла, дело ее закрыто. Надо сказать, что уверенность их основана не на пустом месте. Однажды они сумели взять ее вместе с завербованным ею ругару Антиповым Алексеем Николаевичем. После нескольких дней допросов, которые проводились в специфической манере, свойственной КГБ как Великой Республики, так и СССР в сталинские времена, кто-то из следователей предложил хитрую штуку. Попробовать перевербовать Антипова. Открыть ему всю правду о шпионке. А потом устроить им свидание, пусть выпытает у нее, где артефакт, что она несет домой. Расчет оказался неверен. Эльфийка за те дни, что провела с ругару бок о бок, возымела такую власть над ним, что Антипов остался предан Лаэртель. Тем более с органами у него и раньше была напряженка. Так что откровенное общение, перешедшее в бурный секс, закончилось совершенно неожиданным образом. Узнать Антипов ничего не узнал, зато подследственная умерла. Никаких внешних или внутренних повреждений не было, шею парень ей не свернул, однако, поди ж ты, — умерла. И этот факт подтвердили целых три доктора. Тем не менее похоронили ее не раньше, чем от тела пошел душок.

Регина перевела дух и снова искоса взглянула на ругару. Злоба ушла, он снова погружался в отчаяние, переживая прошлое еще раз. Ничего, сейчас будет тебе встряска.

— Но если бы у органов КГБ были такие же связи, как у людей-наблюдателей, они бы знали, что примерно через месяц после захоронения шпионки, Лаэртель Незаконнорожденная вновь появилась при королевском дворе и была обласкана венценосным отцом, поскольку блестяще выполнила порученное ей задание. Отец даже хотел выдать ее замуж за какого-то довольно знатного эльфа, абсолютно не амбициозного, — можно было не опасаться, что он воспользуется столь близкой родственной связью с правящей династией и устроит переворот. Лаэртель отказалась. До сих пор она не замужем и, по слухам, нет другой эльфийки, которая бы так любила развлекаться с пленными — если ты не понял, Леша, заниматься с ними сексом, — до того как над ними проводят операции, делая их более безопасными и удобными рабами. Кстати, медицина эльфов вкупе с магией шагнула далеко вперед. Скоро они будут менять не только внешность рабов, но и самую душу. Один шаг до этого.

Снова быстрый взгляд на подследственного: тот презрительно скривился. Не верит. Хотя мозгами бы пораскинул, зачем ей выдумывать эту мерзость?

— Как готовили Лаэртель для этого задания? Сколько потребовалось магии, чтобы обмануть всех? Сколько сил, чтобы вылезти из могилы и пробраться домой, — это вряд ли мы узнаем. Она заслуживает звание героини, ничего не попишешь. Когда ты, Леша, принес эльфам камень, она уже была там. И она на самом деле тебя любила, если тебя это утешит. Может быть, странной, непонятной нам эльфийской любовью, но любила. Ведь это она настояла: ты не должен умереть, когда камень из тебя извлекут. И она не позволила отдать тебя лекарям и сделать из тебя раба. И потребовала, чтобы тебя отпустили обратно. В этом полностью ее заслуга.

Взгляд Алексея изменился. Мгновение — и он поверит.

— А еще она посчитала, что раз она любит тебя, а ты любишь ее, и раз она снизошла до того, чтобы провести с тобой ночь, то ни на одной женщине ты не имеешь права жениться. Поэтому в ту же ночь, когда она, якобы, умерла, она наложила на тебя проклятие. Каждая женщина, с которой ты переспишь, умрет до рассвета. А ты взамен получил небывалую даже для ругару живучесть. Собственно, только благодаря этому проклятию ты смог перейти линию фронта и донести камень эльфам. И когда они выбросили тебя на нейтральную полосу с развороченной грудью, ты не умер тоже из-за проклятия. Лаэртель и раньше тебя поддерживала. Когда вы в первый раз на засаду нарвались, как бы иначе ты, простой водила, смог завалить пятерых милиционеров, специально обучавшихся рукопашному бою? Это была ее помощь. Но временная. А теперь она тебя сделала сильным и живучим навсегда. Только не удержалась. Никак не могла безвозмездно тебя даром наградить. И напакостила вдогонку.

Регина вернулась за стол, снова вперилась глазами в Алексея, а тот смотрел не веря, но теперь уже потому, что там, за этим неверием плескался ужас.

— Я так полагаю, — буднично поясняла Регина, — она настолько считает эльфов выше всех прочих, что и мысли не допускает, чтобы ее любовники из низших рас могли еще с кем-то получить удовольствие, а тем более быть счастливы. Поэтому ее нынешних любовников убивают. Но не тебя, Леша. Потому что тебя она по-настоящему любила, хотя и знала, что никогда не выйдет за тебя замуж. Поэтому поступила так, как поступила. А эти девушки, — она небрежно махнула на фото. — Ты молодой здоровый парень, я предположила, что, живя в Москве, ты должен был с кем-то встречаться. Поскольку на тебя было наложено ограничивающее заклятие, и при твоем аресте мы убедились, что сняла его только цомтта, самым легким способом ты мог обойти запрет, проведя время с проституткой. Эти женщины предлагают себя откровенно, и никаких заминок у тебя не возникало. Верно? — по лицу парня прошла судорога — Регина угадала. — Да, Леша, — твердо заявила она, — они все мертвы. Не знаю, с кем из них ты провел ночь и все ли здесь, с кем ты сталкивался, но это и неважно. Просто знай, что ты несешь в себе смерть и от этого не избавишься.

Ругару обхватил голову руками, согнулся в три погибели, сдерживая рвущийся наружу вой. Только у него не очень хорошо получалось, поэтому она слышала мучительный стон. Он раскачивался из стороны в сторону. И Регина чувствовала, что сейчас его душит не этот факт невозможности нормальных отношений, — хотя большинство мужчин пришли бы в отчаяние исключительно от этого. Но он осознал то, во что пять лет не верил: все женщины, в смерти которых его обвинили, погибли по его вине, хотя и косвенной. И, как оказалось, погибло около десяти проституток — они ведь тоже ни в чем не были виноваты. И — самое страшное — Олеся. Девочка-студентка, писавшая неплохие рассказы, — она вполне могла стать когда-нибудь известной писательницей. Она подарила ему надежду на другую жизнь. Если бы не она, кто знает, сражался бы он с эйнхериями или ушел быстренько, получив свою долю. Она так много сделала для всех них, а сама умерла. Из-за него. Это он так считает, что из-за него. Регина была почти рада увидеть страдания Алексея. Это значило, что она не ошиблась, — он хороший парень, просто так фишка легла. Поэтому нельзя было оставлять его в таком состоянии, иначе он зубами вены себе вскроет в камере.

Она быстро собрала фотографии, швырнула их в стол, затем достала из холодильника минералку, налила в стакан. Подошла к Алексею, ласково положила руку, на будто сведенную судорогой шею, провела по напряженной спине. Его немного отпустило от этого неожиданного прикосновения.

— Выпей воды, Леша. Мне еще надо кое о чем поставить тебя в известность.

Он вцепился в стакан, как в спасительный круг. И до того, как он опрокинул в себя воду залпом, Регина задала следующий вопрос.

— Ты никогда не задумывался, какой ценой наблюдатели выкупили тебя у кагэбэшников? — в мутных глазах снова мелькнуло удивление. — Все-таки ты очень серьезный промах совершил. Не промах — непоправимое зло. Этот камень мог определить исход войны раз и навсегда. По-хорошему, тебя надо было наказать, да так, чтобы другим не повадно было. Всю семью твою вырезать вместе с тобой.

— Что с моей семьей? — прохрипел он. Это никогда ему в голову не приходило раньше.

Регина не стала его мучить.

— Все хорошо. Все живы-здоровы. Помнят тебя, страшно переживают, — она протянула ему черно-белую фотографию.

Он сначала не понял, а потом схватил ее, всмотрелся. Регина умудрилась раздобыть свадебную фотографию. Сергей Антипов, тот самый, что походил на старшего брата, женился-таки на соседке Анне. На фотографии у нее фата закрывает половину лица, так что выглядит она прелестно. И вообще, говорят, хорошая семья получилась, муж в ней души не чает, а она в муже. Некоторым соседям даже завидно.

— Наблюдатели предложили Великой Республике в обмен на тебя, другой артефакт, пояснила Регина, пока Леша рассматривал близких. — Он примерно уравновешивал наличие у эльфов камня жизни. Так что генеральный секретарь лично позволил отдать тебя людям, а семью твою не трогать.

Алексея словно прорвало.

— Но дело не во мне, правда? Наблюдателям... Вообще людям не надо, чтобы это война заканчивалась. Им нужно, чтобы мы бесконечно убивали друг друга. В этом они видят некое равновесие, регуляцию численности населения, ведь так? Я много думал. Моя родина — Великая Республика — нисколько не лучше сталинского режима, а может, и хуже в чем-то, но мы прогресс двигали. И не только машины всякие, но и культуру, искусство. У эльфов методы не благороднее, к тому же они статичны, застыли как насекомое в янтаре, некуда им развиваться, ведь по нашим меркам они вечны и уже достигли совершенства. Но и они во многом правы, природу жалеют... И по большому счету не виноваты ни те ни другие в тех зверствах, что творятся. Мы на Везиофее приспосабливаемся, пытаемся выйти из ситуации с наименьшими потерями. Но виноваты, по-настоящему виноваты, — кукловоды. Те, кто сталкивает нас лбами, поддерживая эту бесконечную войну и непримиримую вражду. Я однажды представил: где были бы наблюдатели... где были бы люди, если бы во всех мирах прекратились войны? Кому бы они были нужны?

Регина молчала. Дура она была бы, если бы хаяла систему, работая в ней, но она пришла к тем же выводам.

— Можно я возьму фото себе? — поинтересовался он, убедившись, что ничего не услышит.

— Конечно, — позволила Регина. — Я для тебя специально и добыла. С родными твоими я увидеться не могла. Могу только фотографию тебе подарить. У Ани и Сергея сын растет. Лешей назвали. Но фотографию племянника мне не нашли. Ему сейчас около полугода. Таня тоже замужем. Муж — хороший парень Саша из соседней области. Познакомились, когда она в соревнованиях по легкой атлетике участвовала. Она учится на третьем курсе университета физической культуры в Панкратове. Он тоже студент. Игорь... — Регина запнулась. Об Игоре, пожалуй, рано ему знать. Может, позже... — работает, — завершила она. Отец твой поначалу, когда с тобой беда случилась, сильно пил, но потом мама с ним справилась. Очень сильная женщина. Повезло тебе.

Сказала и испугалась — вдруг решит, что она издевается? А она вспоминала вечно пьяного отчима. Ее мама не справилась. Только и делала, что плакала, а затем заверяла: "Он обещал исправиться". И так почти тридцать лет.

Леша оторвался от карточки, положил ее за пазуху — там у него оказался внутренний карман. Глаза стали спокойными, а главное — живыми!

— Да. Мне очень повезло. Если бы не они... — он проглотил комок. — Спасибо вам. А письмо нельзя им передать?

— Нет, — покачала головой Регина. — Может, после суда, но это сложно, ты же понимаешь. Они не знают, где ты. Знают только, что жив.

— Ясно.

И опять засвербело у нее: может, рассказать об Игоре? Нет. Вся ее задумка удалась, как по нотам. Ложные надежды давать ни к чему.

— Скоро суд, — подвела итог Регина. — Возможно...

— Все равно теперь, — невесело усмехнулся он. — Как будет, так и будет. Выкарабкаюсь, не впервой.

— Выкарабкаешься, — подтвердила она. — Я в тебя верю.

И вызвала охрану.

Рабочий день сегодня закончился на удивление быстро. Все ниточки она подобрала, все бумажки заполнила, задерживаться не было никакой причины. Но эти свободные часы свалились на нее внезапно, так что она не знала, чем их заполнить. Если бы знала это заранее, договорилась бы, чтобы Маринка пришла в гости с пятилетним сыном или сама бы к ней в гости напросилась. Но сейчас уже поздно звонить им, наверняка у них свои планы. Сходить в кино? Но сейчас не идет ничего, что не терпелось бы посмотреть. Подождет, когда в Интернете появится лицензия и уж тогда... Книгу, что ли, купить какую-нибудь? Нет, не будет. Книги Регина подбирала тщательно. Она давно пришла к выводу, что если будет покупать все, что ей хочется прочитать, то погибнет под тоннами макулатуры. У нее двухкомнатная квартира, но это не значит, что ее можно захламлять абы чем. Поэтому она взяла себе за правило: покупать лишь те книги, которые впоследствии будет перечитывать.

Попав домой, она первым делом включила кондиционер, потом отправилась на кухню. Приготовила себе бутерброды с ветчиной и сыром, заварила слабенький кофе — крепкий не переносила. Позавидовала людям, страдающим интернет-зависимостью. Она бы сейчас зависла на каком-нибудь форуме или в бесконечной игре, и время до утра пролетело бы незаметно, но Регине это казалось ужасно, неправдоподобно скучным. Даже скучнее, чем в полной тишине жевать бутерброды, сидя под сплит-системой.

Когда с ужином было покончено, она прибралась за собой и подошла к книжному шкафу. Купила то, что хотела перечитывать, — вот и выбирай. Но взгляд скользил по корешкам и ни за что не мог зацепиться. Наконец Регина вытащила сборник стихов Веры Павловой. Включила на компьютере музыку — "Secret Garden", она всегда ее успокаивала, залезла с ногами на кровать и перелистала томик, выхватывая отдельные строчки. Улыбалась самой себе. Листала дальше. Несколько раз перечитала одно из любимых стихотворений:

Нарисуй меня в латах

на голое тело,

будто вместо халата

я латы надела,

я накинула латы,

как халат, после душа.

А они маловаты.

А они меня душат.

А затем спонтанно, что случалось с ней довольно редко, дотянулась до телефона и набрала Куклу.

— Привет!

— Привет, — по его голосу никогда не догадаешься, рад он, что ты позвонила, или его это бесит, следит он сейчас за футбольным матчем или, пардон, трахает секретаршу-магичку.

— Ты сегодня занят?

— Нет.

Вот этому можно верить. Если он занят, то скажет об этом прямо. Эта прямота позволяла не испытывать вины и ложного смущения.

— Приедешь ко мне?

— Да.

Вот и отлично.

— Когда будешь?

Пауза — наверно, на часы смотрит.

— Через пятьдесят пять минут.

В этом он весь. Не через час, а через пятьдесят пять минут. Кто хочет — может засечь время.

— Отлично, — Регина нажала отбой.

Перелистнула еще одну страницу и снова набрала номер.

— Радислав, — она знала эльфийское имя Куклы, но никогда его не называла так. Каторжан называла настоящим именем, а его нет. Неизвестно почему. — Я передумала, не надо приезжать.

— Хорошо.

— Извини, пока.

— Пока.

Она положила трубку и хихикнула. Если она еще раз позвонит любовнику, а он пошлет ее куда подальше, он будет в своем праве. Но какая-то невиданная дерзость подмывала позвонить сейчас же и сказать что-нибудь вроде: "А вообще-то приезжай, я соскучилась", лишь для того, чтобы услышать, что он ответит: приедет или на этот раз будет занят. Она сдержала себя и снова стала читать стихи. Потом решительно отложила книгу. Зачем себя обманывать? Она ведь вовсе не Кукле хотела позвонить.

Регина вертела в руке телефон, собираясь с духом. Затем быстро набрала цифры, даже не отыскивая номер в списке контактов. Трубку взяли почти сразу.

— Папа? Привет. Нет, у меня все нормально, не волнуйся. Адвокат хороший, спасибо. Лучше, чем я ожидала. Я уже пришла в себя, отдыхаю. Пап, ты не части вопросами, ладно? Я хочу кое-что спросить у тебя. Но наверно, выйдет путано, ты не перебивай, пожалуйста. И прежде чем я скажу тебе все, ты можешь мне пообещать, что не солжешь мне? Я все пойму, правда. Это нисколько не испортит наши отношения, может, и наоборот. Пообещаешь? Я поверю твоему честному магическому слову. Или честному генеральскому.

Отец отвечать не торопился. Боялся, что боком ему выйдет это обещание. Не зря боялся.

— Если это не затрагивает тайны, относительно которых я давал подписку о неразглашении... — с большой долей неуверенности выговорил он.

— Даю тебе честное следовательское, что не затрагивает, — торопливо заверила Регина.

— Хорошо, — обреченно выдохнул отец. — Даю тебе честное генеральское, что не солгу.

— Спасибо. Знаешь, в чем дело? В последнем деле, которое я расследовала, свидетельницей, да и пострадавшей, проходила Зинаида Ягишева. И там такая закавыка вышла. Отец Ягишевой когда-то дружил с оборотнем Радимом Хариным. Тот оттрубил на каторге десять лет, а после жил тут на поселении. Интересная личность была, ты его знать должен.

— Знаю. И что? — голос отца был напряжен. Кажется, он подозревает, что Регина его обманула.

— Так вот когда у этого самого Харина встал вопрос, куда спрятать ключ от цомтты, он придумал очень хитрую и в то же время простую вещь. Он написал Зинаиде письмо. Мол, я твой отец, единственное, что могу оставить на память о себе — этот дешевый кулончик. Мама не позволяла мне к тебе приезжать, но я тебя всегда любил и следил издали. И прочая дребедень. И вот двадцать лет Зинаида жила с этим кулоном на шее. Сочиняла себе истории об отце, грела себя мечтами, что он ее любил, просто действительно не мог быть рядом. Собственно, ее мать тоже подобные версии подкрепляла, поскольку долгое время категорически отказывалась говорить об отце, — она слышала напряженное дыхание Нарутова — он искренно пытался вникнуть, к чему Регина это все ведет. — Но Харин априори не мог быть отцом Зинаиды. Он был оборотнем, и дети у него могли быть только от женщины его народа. Он выдумал эту историю, потому что все просчитал: характер Зины, ее тоску об отце. Он тщательно подобрал слова, которые бы ее растрогали и побудили хранить кулон больше, чем собственную жизнь. Харин был манипулятором, преследовавшим собственные цели и не заботящимся ни о чувствах, ни о благополучии знакомых ему людей. Но когда эта грязная история открылась, я позавидовала Зинаиде. Уверяю: я позавидовала ей черной завистью. Я мечтала оказаться на ее месте, — в трубке послышалось недоуменное сопение. — Ты сейчас, наверно, ничего не понимаешь, но я тебе объясню, подожди. Она ведь счастливей, чем я. У нее родной отец умер, а чужой человек, вернее, даже не человек, ее обманул. И что с обманщика взять? Ясно, что Зина никогда ему нужна не была, поэтому он никогда ей не писал, не звонил, не приезжал. Так посмертное письмо и все. А у меня был отец. Живой, здоровый, красивый. Он был магом. Но он почему-то считал, что его обязанности по отношению ко мне сводятся к регулярной выплате алиментов и еще дополнительным бонусам на день рождения, Новый год и Восьмое марта. И я долгие годы разбиралась и не могла разобраться, почему он выбросил меня из своей жизни, как надоевшего котенка. Пристроил в добрые руки... Нет, даже не в добрые, если вспомнить моего отчима, ну да ладно... Пристроил и забыл о моем существовании, — на этот раз сопение было обиженным. — Пап, я знаю, что это несправедливо, но ты не обижайся, пожалуйста, я хочу объяснить. И сама понять хочу. Я не для того звоню, чтобы больно тебе сделать. Я очень ценю то, что ни в чем не нуждалась. Что ты не пытался уменьшить алименты, не шел на какие-то хитрости, чтобы сделать это. Что ты всегда был щедрее, чем положено по закону. Я правда это ценю, тем более мне есть с чем сравнивать. Но больше чем деньги и подарки мне нужен был ты. Чтобы ты водил меня в парк гулять. Чтобы подсказал: "Не стоит с этим мальчиком на свидание ходить, он козел". Чтобы встречал меня, когда я поздно из университета возвращалась. Чтобы я знала, что у меня есть тыл. Кто-то мудрый и сильный, готовый заслонить меня от жестокого мира. А тебя не было. Тебя не просто не было, ты точно и не хотел быть. Ты не приезжал ни на один праздник. Только подарки, открытки, телеграммы, потом звонки... Виртуальный папа вместо живого. И вот я подумала... С какой-то сумасшедшей надеждой подумала... А может, я не твоя дочь? Я ведь и не похожа на тебя совсем. Может, тут такая же петрушка, как с Хариным, только ты лучше этого каторжанина. Когда-то ты пожалел беременную женщину и женился на ней. Ты дал свою фамилию чужому ребенку, то есть мне. Когда ты полюбил другую женщину, ты развелся, но заботился обо мне в меру своих сил. И поскольку я тебе не родная, трудно было ожидать и требовать от тебя чего-то еще... Может, в этом дело, а? Скажи мне честно...

Отец собирался с духом недолго.

— Нет, — затем опять обронил веско: — Нет, Регина, ты моя дочь. Если хочешь, можем провести экспертизу ДНК, чтобы ты убедилась, — она собралась возразить ему, но он заторопился. — Подожди, дай теперь мне сказать, пока я не передумал. Раз уж я обещал честно... Я дурак, Регина. Я не злой, не бессердечный, просто дурак. — Я полюбил Филиэль — она догадалась, что так зовут его жену, — до твоей мамы. Я любил ее безумно. Но она потребовала... и я посчитал, что это справедливо... что сначала у меня должен появиться собственный ребенок. До того как заключить брак с ней по всем правилам, у меня должен родиться ребенок. Наследник, если хочешь. И я женился на твоей маме. Она была влюблена в меня по-настоящему, а я только хотел ребенка. Но это не значит, что я не любил тебя. Моя забота о тебе искренна, я пытаюсь, как могу, загладить вину. Но тогда... К тому времени как тебе исполнилось три года, Валентина уже разобралась что к чему. Ведь обычная интеллигентная вежливость сильно от любви отличается. И... мне тяжело было быть ее мужем в полную силу, потому что я постоянно думал о другой женщине, которую любил и которая меня ждала. Когда Валентина все поняла, она подала на развод, а я испытал облегчение. Ложь закончилась, можно было начинать новую жизнь. И вот тогда Валя попросила меня не мешать ей. Заверила, что чем меньше я буду бывать рядом с тобой, тем лучше. Чтобы ты полюбила нового папу и жила счастливо. И я поверил ей и исполнил ее просьбу. Нет, я не обвиняю твою маму в чем-то. Виноват только я. Возможно, в тот момент, мне это тоже было удобно: уехать в Москву и забыть обо всем, формально выполняя долг по отношению к тебе. Но все эти годы я на самом деле за тобой следил. Я переживал. И если не удержал тебя, когда ты собралась выходить замуж, то лишь потому, что знал: не имею я теперь на это права. Я на самом деле дурак. И я на самом деле ненавижу себя за то, что сделал. Но я на самом деле твой отец. И если я могу что-то исправить, я готов быть рядом с тобой сейчас. Хочешь — добьюсь твоего перевода в Москву. Хочешь — сам приеду в Волгоград. Только скажи.

Регина только всхлипывала. Впервые за семь лет после развода она плакала и не могла остановиться. И не хотела.

— Регина? — встревожился отец.

— Да-да, пап, — всхлипывая, откликнулась она. — Я слушаю. Спасибо, что рассказал обо всем. Мне надо было это знать. Правда.

— Ты плачешь...

— Это ничего. Это надо.

— Мне приехать?

— Нет-нет. И вообще переезжать никому не надо. Пусть все идет так, как идет. Спасибо тебе. Ты и так много для меня сделал. Спасибо.

— Регина...

— Все, пап. Я устала, пойду посплю. Я тебя люблю, — она быстро нажала отбой, положила телефон на кровать.

Достала из шкафа огромное банное полотенце, такое большое, что походило на покрывало, и, всхлипывая, отправилась в ванную. Уже стоя под горячим душем, сообразила, чем она завершила разговор с отцом: "Я тебя люблю". Нет, она всегда его любила, даже когда ненавидела, но вот ни разу ему это не говорила. А теперь время пришло. Вот и славненько.

Вместо послесловия

Алексей Антипов, ругару, был реабилитирован по ст. 105 п. 2, и осужден по ст. 26 п. 2, ст. 35 п. 2, ст. 161 п. 2 и согласно ст. 69 п. 2 приговорен к семи годам лишения свободы с конфискацией имущества согласно ст. 104.1 п. 1. Учитывая смягчающие обстоятельства и сотрудничество со следствием, в соответствии со ст. 62 п. 1, срок был сокращен до пяти лет. Отбывать наказание приговорен в качестве оперативного уполномоченного Управления ФСБ по Волгоградской области.

Севастьян Шахович Пихлер, баггейн, был осужден по ст. 35 п. 5, ст. 111 п. 2 "в", ст. 126 п. 2 "в" и ст. 210 п. 1 и приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение подполковником полиции Борисом Жангожиным 27 июля 20... года.

Царко Благодарович Червоненко, вий, скончался в камере следственного изолятора. Врач констатировал кровоизлияние в мозг.

Каторжанин Лев Васильевич Хабалов, отбывающий наказание в качестве тракториста колхоза "Избоищи" рабочего поселка Ерзовка Городищенского района Волгоградской области, закодировался, женился, получил премию за ударный труд на полях в самые жаркие летние месяцы.

Элгон, зигорра, ходатайствовал о помещении его в камере без ядовитого газа. Ходатайство поддержала Нарутова Р. Ю., однако оно было отклонено.

Все участвовавшие в расследовании "Дела о цомтте" награждены денежными премиями. Нарутова Р. Ю. получила также повышение в звании и переведена в Следственный комитет по Волгоградской области следователем по особо важным делам. Кобалия Егор Иванович стал старшим следователем по особо важным делам.

Эйнхерии — их также называют Рыцарями. По внешности похожи на людей, но обладают гораздо большей силой, как физической, так и магической. Из-за внешнего сходства с людьми их часто принимали за души умерших воинов, но к роду человеческому они отношения не имеют, людей презирают.

Есхот — существо, внешне похожее на человека, но принципиально иначе контактирующее с миром. На голове у есхотов тонкие, подвижные рожки с шариками на конце, похожие на принимающие антенны. Ограничивающая магия, применяемая на каторге к каторжанам и заключенным, эти рожки скрывает, вместо них для питания им выдается браслет с металлическими шипами, выполняющий ту же функцию, что и рожки. Для жизни есхоту необходимы человеческие эмоции, неважно положительные или отрицательные. Если увлечется поглощением их, может опустошить человека так, что тот впадает в депрессию и умирает. Класс опасности 2.

Богинки (2 класс опасности) — болотные женские демоны, ворующие новорожденных детей. Живут возле рек, болот и прудов, нередко они живут в лесах или глубоких оврагах неподалеку от человеческих поселений. Они появляются в облике уродливых дряхлых старух с огромной головой, большими отвисающими грудями, раздутым животом и искривленными ногами. Вместо зубов из их сморщенных ртов выглядывают ужасные клыки. Иногда они могут принимать обличье высоких стройных девушек с бледными лицами или же превращаться в диких животных. Богинки нередко наводят порчу на людей и домашнюю скотину, способны наслать тяжелые болезни, уводят с дороги усталых путников;

Сару (1 класс опасности) — обезьяны-оборотни. Превращаясь в людей, обезьяны выглядят как пожилые люди, очень умные и знающие, но несколько странного поведения. Очень любят большие компании, в некоторых легендах даже спасали людей только для того, чтобы с ними пообщаться. Легко впадают в гнев, но быстро отходят.

Карс — птица гигантских размеров с человеческой головой и большим клювом; позади рук с длинными когтями растут два мощных крыла.

Тэнгу — человекообразные существа с длинными красными клювами и иногда крыльями — помесь человека и аиста, очень обидчивы, но прекрасные воины.

Чулочно-трикотажная фабрика.

Болотник — хозяин болота, человек с длинными руками, тело покрыто шерстью, хвост тоже длинный, крючком.

Ругару — в измененном состоянии — человек с волчьей или с собачьей, свиной, коровьей, петушиной головой. В зверином обличье внутри него остается человек, он сохраняет человеческий разум и может контролировать животные желания, в итоге не "теряет голову", как некоторые оборотни.

На всякий случай для молодого поколения: трехкопеечная монета СССР по размеру примерно равна пятирублевой современной, а по номиналу была, пожалуй, больше, потому что на нее можно было купить стакан лимонада или целых три коробки спичек. )))

Поскольку меня очень часто ругают за то, что я не пишу анекдоты полностью, исправляю здесь свою оплошность, хотя, по моему мнению, это анекдот с бородой.

"Девушка загорает на пляже, к ней подходит мужчина, говорит:

— Какая красивая девушка! Можно пригласить вас на ужин?

— Нет, — лениво отвечает она.

— Почему? — заигрывая интересуется он.

— А вы кто по профессии, — устало спрашивает девушка.

— Токарь, — удивленно отвечают ей.

— Ну вот представьте: целый год вы ждали долгожданного отдыха на берегу моря. Приходите на пляж, а тут повсюду станки, станки, станки..."

НВП — Начальная военная подготовка.

Вий — существо, насылающее ночные кошмары, видения и привидения. Вся его сила в глазах, которые очень сильно заросли бровями и ресницами и совсем затемнили зрение.

Краткое содержание фильма: "Война окончилась, но летчиков, воевавших в Германии, не отпускают в Россию. У одного из них уже есть невеста, другие еще только мечтают найти хорошую девушку. Когда одному из товарищей выпадает шанс слетать на сутки домой, они отдают ему приготовленные заранее золотые кольца и паспорта, чтобы он вместо них зарегистрировал брак с пятью девушками и привез им обратно жен. Поиск невест превращается в захватывающее приключение с погонями, арестами и чрезвычайными ситуациями. Но свою миссию главный герой выполняет, попутно найдя невесту и для себя".

Во избежание недоразумений, привожу здесь краткое содержание этого старого фильма, почти полностью скопированное с сайта "Кинопоиск" (это вовсе не значит, что сама его я не видела). "Матвей Морозов, первый парень на деревне, был настоящей головной болью для председателя колхоза. Правда, работал за десятерых, но горазд был на всякие выдумки. Да к тому же полюбила его председательская дочка Лариса. Очередной выходкой Матвея были гонки на тракторах с передовиком производства Зефировым, в результате чего был сломан трактор. Чуть было не отдали Матвея под суд, но вместо этого он сыграл свадьбу с Ларисой. А потом поползли по селу слухи о "дружбе" Матвея с новым зоотехником Тоней. Жутко взревновала Лариса и задумала извести соперницу. Да еще бабка Алевтина — местная сплетница и самогонщица — подлила масла в огонь, выложив новые сведения о Матвее и Тоне. Разгневанный Матвей запер бабку в погребе, где она едва не замерзла, и его осудили за хулиганство. В фильме он возвращается в родное село из мест "не столь отдаленных" и вспоминает историю совершенного сгоряча "преступления", в котором нисколько не раскаивается".

Крапивин В. Застава на якорном поле. Главный герой, мальчик по прозвищу Ежики, катается на метро, чтобы услышать мамин голос (она произносила остановки).

Цуру — журавли-оборотни, в человеческом облике — очень добрые, милые существа со всепонимающим взглядом.

Трясовицы — демоны болезни — двенадцать безобразных женщин, питающихся жизненной энергией человека. Каждая из двенадцати воздействует на свои точки, поэтому вызывает свое заболевание.

Мурианы — оборотни, способные перекидываться в животных и птиц, с каждым превращением они уменьшаются в росте. Мурианы предпочитают яркие цвета в одежде.

Баггейн — довольно агрессивный оборотень, способный принимать какую угодно внешность. Если посмотреть на него боковым зрением, виден его истинный облик: заостренные кверху уши и лошадиные копыта (если он без обуви).

Берегини — русалки, помогающие людям добраться до берега невредимыми.

Бука (3 кл.) — он же букан. Отличается огромным открытым ртом и длинным языком, которым бука хватает детей и пожирает их. Бука ходит только ночью, часто насылает кошмары, чтобы разбудить ребенка, прежде чем украсть; феи (2 кл.) — на каторге — классические феи, прекрасные девушки, любящие танцевать и устраивать веселые балы. Едят феи цветочную пыльцу и пьют утреннюю росу. Свободное время проводят за пряжей или тканьем. Их искусные руки производят те плащи и ковры, одаренные всякими чудесными свойствами, те шапочки, колпачки-невидимки и тонкие сорочки, защищающие тело лучше всякой кольчуги, которыми феи часто одаривают своих любимцев. Они также навевают добрые сны тем, кто заслужил их расположения и кошмары тем, кто их чем-то обидел.

Тануки — оборотни-барсуки. Могут превращаться в любого человека, но чаще имеют одну и ту же внешность. Измененные не обладают особой силой, живут семьями, по одиночке не водятся. Вынужденный разрыв с семьей переносится очень тяжело, вплоть до депрессии и суицида.

Ввиду моратория на смертную казнь в Российской Федерации, в суде этот приговор зачитывается как "пожизненное лишение свободы". Но сотрудники каторги знают, что это равнозначно высшей мере и в тюрьме подобные осужденные не задерживаются.

194