Ругару

— Вам надо отдохнуть, в обед попробуете еще раз прийти. Отец к тому времени появится?

— Он сейчас никак не может, — бросился защищать друга Борик. — Но как только начальство отпустит, как штык здесь будет.

Как всегда: друг семьи знает больше, чем она. Или опять Гришу выгораживает.

— Давай я тебя домой отвезу... — робко предложил он. — А к обеду опять сюда...

— Можно и в больнице, — проявил щедрость врач. — Ольге Евдокимовне выделят одну комнату, там и кровать, и душ есть. Но вот если ей нужно переодеться...

Переодеться! Конечно!

— Борик, отвези меня в магазин, пожалуйста, — вцепилась женщина в кожаную куртку. — Я бы сама, но, боюсь, упаду.

— Конечно, солнышко.

Не прошло и получаса, а она уже входила в Торговый центр. Выбрала его, потому что тут рядом несколько бутиков, уж хоть в одном-то она найдет то, что нужно...

Пусть не сразу, но ее расчет оправдался. В обед, когда ей позволили снова прийти к сыну, она распустила волосы и Борик восхищенно прицокнул: темные круги она загримировала, бордовый атлас придавал коже здоровый оттенок. Платье было длинным, но до бедер идеально облегало фигуру, так что выглядела Оля шикарно. Цвет платья не подходил к ее глазам, но это такая мелочь. Она вошла к Елисею походкой модели, величественно опустилась на стул, снова склонилась к нему и опять проворковала:

— Я твоя мама... Ты платье вспомнил, вот я и принарядилась.

Она слышала, как перестал дышать врач. И, кажется, слышала даже, как затих Борик в коридоре, а потом Елисей дернулся, чтобы встать — не пустила капельница. Он только погладил маленькой ручонкой ее руку и пролепетал:

— Я так долго тебя ждал. Наконец ты пришла... Мамочка...

Она целовала его ладонь, пряча взгляд, чтобы сын не заметил слез. Затем ее снова проводили. Но к вечеру врач заявил, что раз она такая умная и сообразительная, будет лучше, если мальчика отправят домой. В знакомой обстановке у него больше шансов поправиться.

Его перевезли на скорой, дома тут же снова поставили капельницу. Сиделка находилась постоянно рядом, так что переночевали они благополучно. Радоваться было особенно нечему. Комнату, игрушки Елисей не узнавал. Имени ни своего, ни ее не помнил. Он только знал, что рядом с ним мама и очень радовался, если она надевала что-то бордовое: халат, платье, футболку. Врач сказал, что все идет так, как надо, и пугаться пока не следует. Оля и не пугалась. Этот маленький успех придал ей уверенности. Что бы ни было дальше, они справятся. Ведь самое главное — они есть друг у друга.

Лекарство тому виной или яд, которым пичкал Елисея преступник, но сын почти все время спал. И вот эти часы стали для Ольги самыми трудными. Сначала она отсыпалась, после взялась наводить порядок — пока Елисея не было, она не могла ничем заниматься.

Но порядок наводить оказалось непросто. Будто нарочно постоянно под руку ей попадались Гришины вещи. Летняя одежда, за которой он собирался приехать в один из выходных. Его книги, блокноты, бритвенный прибор, чайная чашка, объемом пол-литра. Раньше, когда ей становилось тоскливо, Оля прижималась лицом к его футболке. Запаха мужа на ней не было — вещи выстираны и выглажены. Но все равно казалось, что она дотрагивается до него самого, он словно становился ближе.

Теперь такие находки выбивали из колеи. Над каждой она сидела несколько мгновений, точно ее оглушали. Не могла сообразить, для чего ее взяла и куда следует положить. Позже стала собирать их в один огромный пакет. А когда он наполнился, осознала и смысл своих действий: Борик сказал, что он приедет. Гриша приедет, а Оля вручит эти сумки ему. Квартиру выдали ей, так что он на нее никакого права не имеет. Пусть забирает вещи и уходит. К родителям, например. Она не запретит ему общаться с Елисеем, но в случае развода сын останется только с ней и никак иначе.

Борик заглянул в гости, когда она укладывала четвертый пакет. Недоуменно оглядел гору вещей, загромоздившую проход, потом уточнил:

— Это что?

— Вещи Гриши, — пояснила Ольга.

— Зачем? — он не мог самостоятельно подыскать хорошее объяснение тому, что делала женщина.

— Чтобы он забрал их с собой, — для нее все казалось очевидным. — Мы разводимся.

— То есть как... разводитесь? — у Борика голос пропал. Правда, быстро вернулся. — Почему, Оля? Он же старался раньше вырваться, не мог просто. Он же не на пляже загорал, тоже преступников ловил и сдерживал. Как каторжан другому магу сдал, так сразу домой рванул, даже минутки не задержался. Оля, ты чего? Я ж любил вас за то, что вы не такие дураки, как остальные. Не собачились никогда. Я ж душой у вас отдыхал. Ты не можешь, не должна это разрушить.

— Я разрушить? — с сарказмом поинтересовалась женщина. — Да если бы не ты, я бы не знала, что он сюда едет, что он вообще хочет сюда ехать и переживает о нас. Он ведь так ни разу и не позвонил мне! Ни разу! Понимаешь? — возмутилась она.

— Что?! — Борик взревел и тут же прикрыл себе рот, потом обхватил ее за плечи. — Оля, ты ничего не предпринимай. Кажется, это я виноват. Погоди, сейчас выясним. Стой здесь, — уговаривал он, будто она собиралась сесть на самолет, летящий во Францию, а Гриша был по меньшей мере в розыске и последовать за нею не мог. Он быстро выудил из кармана сотовый и ткнул в какую-то кнопку. — Ты где, придурок? Бежишь? Где бежишь? Ясно. Беги, — тут же дал отбой, снова схватил ее. — Стой здесь. Все будет хорошо, — и в глубь квартиры: — Улита! Пойди сюда на минуточку.

Появилась медсестра, вопросительно уставилась на Борика: мол, по какому поводу шум?

— Улита, Елисейка спит? — тут же убавив громкость, поинтересовался Борик. Она кивнула — эта немолодая женщина вообще почти не разговаривала. — Отлично. Надо нам с тобой погулять полчасика.

— Как это погулять? — тут же взвилась Ольга.

— Ничего-ничего, — успокоил ее Борик. — Мы тут недалеко. Если что, позвонишь — мы мигом примчимся. Давай, — это уже медсестре.

Та хмыкнула, но повиновалась, сняла тапочки и сунула ноги в туфли.

— Борик, мне это не нравится, — заявила Оля с угрозой.

— Ничего-ничего, потерпишь, — оборвал всегда вежливый друг и в обнимочку с медсестрой вышел в подъезд, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мгновение Ольга тупо смотрела перед собой. Затем зашипела, как кошка, и метнулась следом. Но, распахнув дверь, замерла — прямо на нее шагнула клумба, и она невольно попятилась. Такое обилие цветов она видела только в цветочном магазине да в сериале Санта-Барбара. Создавалось впечатление, что кто-то скупил весь магазин: розы, гвоздики, ромашки, астры, хризантемы, лилии, орхидеи и много еще разного, что и рассмотреть-то невозможно из-за пестроты.

Все это великолепие рухнуло к ногам и оказалось, что за ним стоит ее Гриша. Такой же, как всегда: нескладный, перемазавший белую футболку в пыльце и листьях. Он тоже рухнул на пол, обхватил ее колени худыми руками и взмолился глядя снизу вверх:

— Олечка, прости меня. Я придурок, мерзавец, но прости меня. Я ж не смогу без тебя, родная. Не смогу, ни дня не смогу. Куда я без тебя? Я давно должен был рассказать, я боялся, что ты уйдешь, поэтому молчал. Прости меня. Если бы я знал, что все так... Прости меня. Я все сделаю, что скажешь, только прости...

Ольга всхлипнула, шмыгнула носом. Толкнула мужа коленом:

— Отпусти!

Он вцепился крепче:

— Я не отпущу тебя. Я за тобой на коленях буду ползти, только чтобы ты простила... Ты только скажи, что простишь, что дашь мне один шанс. Я ж не смогу без тебя, Оленька...

— Пусти, говорю, — Ольга уже рыдала взахлеб. — Пну ведь сейчас, отцепись.

Он только ослабил хватку, но на лице было такое отчаяние, словно он сейчас и вправду поползет за ней на коленях и головой об пол будет биться. Правда, отчаяние было недолгим. Потому что в следующий миг, Ольга рухнула прямо ему в объятия, вцепилась в отросшие волосы, дернула больно:

— Ты почему мне не звонил, дурак? Я же чуть не умерла тут! Мне плохо, сын умирает, его украли. А я одна. И ты не звонишь. Я чуть не свихнулась.

— Ну так это... — в Грише явно боролись два желания: он не знал, то ли ему расхохотаться, расцеловать жену, то ли расплакаться от умиления. — Так Борик сказал: "Не звони, она сама тебе позвонит..." И я ждал, ждал... А ты не звонишь. Я целый час ждал, а потом к начальству помчался, чтобы домой отпустили. Только сразу не получилось, пришлось отрабатывать несколько дней. Олечка, я чуть с ума не сошел за эти дни. Ты даже не знаешь, на что я готов, только чтобы тебя удержать. Ты не представляешь, что ты для меня значишь, Олечка. Ты меня не пугай так. Я не смогу без тебя, правда...

— Дурак! — она отпустила его волосы и вцепилась в футболку. — Какой же ты дурак! — а сама вдыхала его запах. Это неважно, что жара и он потом пропах. Ей и это нравилось. Потому что он такой родной, домашний. И принадлежит только ей, никому больше. — Все деньги небось на цветы потратил? — она удобно устроилась у него на плече и подставила губы.

Гриша с готовностью их поцеловал, затем сообразил, о чем его спросили, и притворно обиделся.

— Обижаешь! На квартиру не хватит, но если взять ипотеку, через пару лет выплатим. Олечка, я так тебя люблю, родная, — последние слова прозвучали невнятно, потому что он опять ее целовал.

А она, еще всхлипывая, думала, что вот теперь непременно все будет хорошо. Не может быть, чтобы иначе было.

Эпилог

— Посмотрите внимательно на фотографии. Вам знакома какая-нибудь из этих женщин?

При подобном опознании должны присутствовать понятые, но Регина решила провернуть аферу, поэтому сидела один на один с подследственным. От аферы она ожидала многого. Ругару действительно оказался крепким парнем. Конечно, если бы не стечение обстоятельств: отец приехал с женой, его жена согласилась лечить умирающего преступника — он бы не выжил. Но все случилось так, как случилось. То ли его "особенное" проклятие, переплетенное с "линией жизни" тому виной, то ли от природы эти существа так восстанавливаются, но в больнице он быстро пошел на поправку. Через неделю его перевели в следственный изолятор. Тут-то Регина и заметила, что жило только тело. На вопросы он отвечал подробно, но без всякого интереса. Глаза были такие безразличные, будто они с зомби беседовали. Это, скрепя сердце, можно было назвать сотрудничеством с органами и содействием им, но Алексей Антипов всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое. Рассчитывал, что если подробно и обстоятельно расскажет обо всем, от него быстрее отстанут.

Нарутова сдержала слово и наняла для него адвоката. Вернее, отец нанял. Как всегда, он не спорил с ней, исполнял любую ее прихоть. Расстались они так же сухо, как встретились. Хотя Регина изо всех сил выдавливала из себя доброжелательность, но получалось не очень удачно. И жена отца — Нарутова не утруждала себя тем, чтобы запомнить ее имя, — хоть и пришлась очень кстати, но так и не нашла места в ее сердце. Она была врагом, той, что отняла у ребенка отца, ведь к ней он уехал, когда малышке было всего три года. И наверняка она не отпускала его повидать дочь. Она была тем ненавистней, что вдобавок обладала потрясающей модельной внешностью, да и вообще не была человеком. Как было матери конкурировать с такой? Немыслимо! А для мага она лучшая жена, чем простая русская женщина. И именно логика жизни, чрезвычайная прозрачность того, что произошло, выворачивала Регину наизнанку: набрел на идеальную во всех отношениях женщину, вот и сменил прежнюю, все равно что запорожец на иномарку поменял. К тридцати годам это прошло, ненависть перегорела, оставив холодный пепел, который не мог ни любить, ни ненавидеть. Она могла лишь воздвигать бетонные заборы между собой и отцом с его новой семьей и время от времени с фальшиво-вежливой улыбкой перекликаться через них: "Как дела? У меня все хорошо! Спасибо, что позвонил. И вообще спасибо..." Отец хочет эти заборы снести. Она успокоила, что работает над этим. Брехня. Она их подновляет, укрепляет и делает толще. Ее эти заборы устраивают. За ними безопасней. Потому что предавший один раз предаст и другой, тогда, когда она меньше всего этого ожидает, когда она будет совершенно беззащитна перед этим предательством. Нет уж, больше она так не подставится.

Регина размышляла об этом, наблюдая, как ругару подолгу рассматривает фотографии девушек, откладывая их одну за другой. Седые волосы здорово прибавляли ему возраст — ни за что не скажешь, что ему двадцать пять. Хотя это не от переживаний, а особенность всех родственников Леши, то, что в них от волка, — шкура и глаза. И она ведь не знала его до этого безумия, может, не так уж эта седина и старила Антипова. Елисей вон посчитал, что он немного старше Богдана Ягишева, а тому двадцать два.

Алексей исследовал снимки. Иногда в лице мелькало сомнение, иногда — узнавание. Но безразличие из его глаз все равно не уходило. Тусклые глаза, как у смертельно больного. Только она все равно его расшевелит. Всенепременно. Она может нанять для подследственного адвоката, но не мага-психолога. Значит, придется самой психологом поработать, без всякой магии. Как там сказал Элгон-зигорра? "У людей поразительная способность настраивать всех против себя". А может, ее предназначение не расследование преступлений, а создание другого имиджа для человеческой расы? Она усмехнулась. Да-да, все так и есть. Каторга погибала во тьме, пока не пришла она. И назвали ее Регина-избавительница. Дурь. Она это не для ругару делает, а для себя. Из-за болезненной жажды справедливости. Вроде как сделала все, что могла, и справедливости стало чуть-чуть больше. И у нее жизнь не совсем бессмысленная. А только чуть-чуть бессмысленная...

Для того чтобы лечить ругару она предусмотрела три этапа и проделала немаленькую работу. Благо недели хватило. Когда Алексей отложил последнюю фотографию, она снова осведомилась:

— Узнали кого-нибудь?

Он вяло пожал плечами:

— Я не уверен. Вроде бы видел мельком.

— Алексей Николаевич, — Регина доверительно наклонилась вперед, словно собиралась шепнуть тайну ему на ушко. — Вы ведь заметили, что мы здесь вдвоем. Даже если вы узнаете кого-то из них, ваше признание не будет иметь никакого значения. И если вы напишете собственной рукой, когда и где разговаривали с каждой из девушек, это тоже вполне сойдет за фальшивку, ведь я могла вас запугать или добиться признания шантажом, каким-то образом причинить боль, чтобы вырвать нужные показания. В суде будет ваше слово против моего. Конечно, мне поверят быстрее, но и сомнения у кого-нибудь останутся. К чему я это? Я задаю этот вопрос не для того, чтобы услышать ответ, который мне хочется услышать и обвинить вас еще в чем-либо. Я хочу сообщить вам кое-что, чего вы сами о себе не знаете. Интересно услышать?

И снова вялое шевеление. Ни фига ему неинтересно. Не нужно ему это. Ему нужно только чтобы его оставили в покое.

Регина поднялась из-за стола, пересела на подоконник, чтобы не сверлить подследственного взглядом. Почему-то ей казалось, что так ему легче будет выслушать то, что она собирается изложить вопреки его желанию.