Доминика Грасс

Йен, единственный среди них чёрный, хотя, скорее тёмно-серый марилиту. Отчаянный и рисковый, вечно вляпывающийся во всё, во что только возможно.

Особняком стоит сказать о старшем в боевой пятёрке. Аран Радужный, отец Аери. Остальным, как Тау, по двадцать восемь, но Арану уже тридцать три. Его приставили к Тау, Рау, Рону и Йену ещё когда тем было по десять лет. В сознании Тау это случилось как минимум пару-тройку жизней назад.

Братья выглядели... измучено и жалко. Ударом стало то, что их не только искалечили, но и обрили. Унизили, смешали воинский дух с грязью.

Он бросил их. Удрал. Собственного близнеца оставил на растерзание... Он должен занимать одну из этих коек. Вместо этого Закатный возмутительно здоров и доволен жизнью. Хоть волосы додумался убрать, предатель...

— Тау, брат!.. — обрадовался как мальчишка его близнец.

Правая рука Рау по самое плечо в жёстком лангете, перебинтован он едва ли не с кончика хвоста до ушей. Тау знал — повязки скрывали ожоги, глубокие порезы, колотые раны и частично снятую с мяса чешую. Так было у всех. Разница только в количестве ожогов, ран, и сломанных костей. Хотя судя по живости изувеченных воинов — их уже изрядно подлечили. Вывели из крови дрянь, которой воинов травили.

И теперь им скучно. Они бы сбежали, если бы хватало сил. Даже рассудительный Аран, безумно скучавший по жене и сыну.

Друзья, конечно же, ни в чём Закатного не винили. Гордились, что Тау в одиночку доделал то, чего не осилили впятером. Радовались, что всё удалось. Аран так вообще простил Тау всё вместе скопом и заранее.

Собственное состояние не могло не угнетать воинов, но они это хорошо скрывали. Бодрились. Надеялись быстро восстановиться на Миррасе, куда их отправляли. Выспрашивали у Закатного подробности "ну как всё прошло?!". Скупо рассказывали, то, чего не видел Тау.

Рау замолчал посередине фразы. Сощурился, уставившись на близнеца. Приблизился вплотную. Протянул к брату относительно здоровую левую руку...

— Твою Подземного Бога через три кольца!.. — корректно высказался Рау Яростный. — Ты что, женился?!

— Да ну, быть не может!.. — не поверил Йен, насколько возможно приподнявшись на своём месте. Цеплялся за перекладину, подтянувшись на руках. Полностью вставать он пока ещё не мог.

— Наш Тау "никогда в жизни, нафиг мне эти проблемы"?! — Аран внимательно изучил коротко обрезанную прядь.

— Когда? — лаконично поинтересовался Рону. — Мы меньше месяца не виделись.

Тау ловко вывернулся из круга родичей, выдернув из руки близнеца короткую косичку. Ответил:

— Четыре дня назад.

— И кто эта отчаянная? — с весёлым смешком поинтересовался Аран, привалившись к стене. Ему тяжело держаться в вертикальном положении из-за переломов.

— Не ваше дело, червяки обнаглевшие! — зашипел Закатный.

— А-а, ты на испытательном сроке, — с пониманием сказал флегматичный Рону. — Боишься, что придётся обрезать вторую прядь...

Нашедший свою избранницу марилиту носил обрезанную прядь с правой стороны, свободный после расставания — с двух, пока не отрастут. Только после того, как пряди достигнут прежней длинны, воину разрешено делать новое предложение другой девушке.

— Ничего он не боится, — весело оскалился Рау. — Чтобы мой брат да отказ получил!..

— Она — может, — вздохнул Закатный. — Действительно отчаянная...

Новость, что Тау добровольно связал себя, вызвала бурю эмоций у братьев. Красавец и умница Закатный с подростковых лет неизменно находился в любимчиках у женской части населения, не зная отказа и недостатка внимания. Его можно было всерьёз увлечь. Но не более. Пару раз влюбившись, охладевал до отвращения быстро. Девушки называли его "ледяным принцем" и "отравой души", а ещё "бесчувственной скотиной". Все их попытки привязать к себе Закатного терпели неизменный крах. Они влюблялись, а воин храма отворачивался, когда задумывалось, что будет совсем наоборот. Вереница разбитых сердец за ним тянулась изрядная.

Порядком заинтригованные друзья отодвинули подальше свои немалые проблемы, живо интересуясь, как его угораздило вляпаться и кто виновница.

Тау отбивался как мог, через слово посылая любопытствующих на экскурсию в некоторые части дома и тела Подземного Бога. Ругаясь и отбрыкиваясь от излишнего любопытства, тайком радовался, что они не впали в депрессию. Поэтому лишь подстёгивал их любопытство, выдавая самую незначительную информацию по капле.

Тициановый марилиту сомневался, что сам остался бы в норме. Как часто говорил Аран — Тау через край умён. Видит слишком много, понимает слишком глубоко, не в силах проще относиться к этой жизни. И здорового пофигизма с эгоизмом Закатному изрядно не хватает.

Казалось, что времени прошло всего ничего, а врачи уже недвусмысленно приказали здоровому воину выметаться и дать отдых раненым.

— Тау, — остановил на выходе голос Рау, заставив обернуться. — Ты её хотя бы любишь?

Не сразу, но тициановый с непонятной, смутной тоской ответил:

— Даже больше, чем мог себе представить.

— А она? — уточнил проницательный Рону.

Тау не ответил на этот вопрос даже самому себе.

— Сочувствую, братишка, — без тени иронии произнёс Рау.

— Завидуй лучше, червяк рыжий! — обозлился Тау. — Сочувствовать я тебе и Йену буду, когда найдёте избранницу по приказу верховных матерей, а не по выбору души!

Закатный стремительно вылетел за дверь, больше не обернувшись.

Рону, женатый уже три года, внутренне согласился. Дети Литу очень серьёзно относились к выбору спутницы жизни и подобным отношениям в целом. Если марилиту до определённого времени так и остаётся свободным, Верховные Матери находят пару среди таких же одиночек. Сроком на пять лет. По прошествии срока очень немногие разрывают эти узы.

— Кажется мне, что братишка попал куда сильнее, чем все мы, — высказался Рау, глядя в след близнецу. — Наши раны заживут. А его...

Тау был прав, заскучать я не успевала. Дел, помимо "выдрыхнуться про запас на месяц", хватало. Не тех, которыми меня грузили по практике, а тех, которые я себе сама назначала выполнить.

Например, переругаться... тьфу, перезнакомиться с участниками экспедиции и подобрать ключик к старшему куратору. Ключик, кстати, подбирать не понадобилось. Подтянутый, крепкий и бодрый седой старикан, подходящий к рубежу семидесяти лет, восхищался моим отцом как специалистом и принял меня радушно.

Последний раз практиканта отправляли в такую далёкую и не самую простую экспедицию лет десять назад, на памяти Амвросия Александровича. Этим заковыристым именем звали моего нынешнего куратора. Впрочем, он отзывался и на простое "дед Саныч", и на прозвище, звучавшее как "Сыч".

Сложная... далёкая... по большей части историко-археологическая экспедиция. Мы идём на место одной странной находки. Что там — никто из непосвящённых не знал, информацию сразу же засекретили. Но по своим источникам мне удалось добыть шёпотом передаваемый слух. Слишком нереальный, чтобы поверить ему просто так. В том направлении пропал мой папа. Да попробовал бы только декан меня не пустить...

Попасть туда по собственной прихоти без разрешения малореально. Объект закрытый и даже точное местоположение раскопок держится в тайне. Дабы не скакали по хрупким костям секретного объекта орды придурковатых туристов и недипломированных любителей.

Когда я не пропадала в местном отделении исследовательского института, то бегала по округе и общалась со сверстниками. Каждый вдох, каждая минута жизни, каждое движение... упоение жизнью. Ловила мгновенья, живя так, будто всё вокруг, и солнечный лучик, и ветерок с реки, и гусеница на листочке — чудо. Даже общество Ирмы не вызывало раздражения. Леший говорил, что это я на неё влияю, что блондинка стала серьёзней, внимательней и перестала ныть. И, кажется, я даже точно могу назвать последний поворотный момент, помимо расправы над валевисами.

— Зачем ты таскаешь с собой эту древность? — Ирма ткнула пальчиком с изящным розовым ноготком в мой блокнот и пачку акварельных карандашей.

— Ты что, с ума сошла? — мирно поинтересовалась я. — А зарисовки где и чем делать?

— Да зачем их вообще делать? — искренне удивилась девушка. — Есть же фотоаппараты и планшетники, чтобы текст набрать. У тебя вон тоже планшет...

— Ирма, — оборвала я без угрозы. Мне вообще не хотелось даже мимолётно раздражаться. — Представь ситуацию. Ночь, темнота. Дождь. В коротких проблесках молний ты видишь что-то невообразимое! И единственное, что ты можешь сделать — карандашами на бумаге воспроизвести то, что видела. Рисование тренирует зрительную память. Если ты рисуешь, ты подмечаешь и запоминаешь значительно больше деталей, чем если фотографируешь. Поняла?

С сомнением посмотрев на меня, блондинка неуверенно кивнула. Я достала планшет, загрузила фотографию. Перелистала блокнот, нашла рисунок. Показала оба изображения.

— Скажи, где больше души?

Медленно и внимательно рассмотрев фотографию и рисунок, коллега кивнула уже более уверенно.

— Я поняла. Кажется... Но ты слишком хорошо рисуешь. Я так не смогу.

Вздохнув, я произнесла, заглянув в голубые глаза красавицы:

— Ирма, я понимаю, что ты не сменишь свои жизненные приоритеты, так уж ты устроена. Но хотя бы начни свои руки использовать не только для подпиливания ноготков, а голову — не только для мыслей о симпатичных мальчиках. Начни думать и делать, а не стенать и мечтать. Даже если ты практику завалишь, всё это пригодится.

Для меня это был просто разговор. Разве что немного более откровенный, чем обычно со сверстниками. Для Ирмы он оказался одной из поворотных точек.

Мама позвонила мне рано утром. Обычно в это время я уже делаю разминку, но в этот раз решила плюнуть и отоспаться.

— Привет, мамочка... — ответила я, нацепив гарнитурный наушник.

— Привет, малышка! — родной мамин голос вызвал в моём полусонном сознании образ согревающего солнца. — Ну как ты?

— Жить можно...

Минут пять мы трепались в своё удовольствие ни о чём и обо всём одновременно. Вроде как мимоходом я спросила о том, удалось ли завернуть мою дорожку в Летшасс официально. Я туда в любом случае поеду, вопрос только в том, чем мне это грозит. Мама замолчала ненадолго. Ответила:

— Да, всё удалось. Ты можешь прервать свою практику в любой момент, на любое количество времени. Известишь начальника, он отметит, потом вернёшься когда пожелаешь. Защита тебе продлена до года.

— Ну и хорошо, — ровно отозвалась я.

Временами мне становится безразлично, смогу ли я подтвердить свой диплом. Главное, чтобы получилось всё запланированное. И неважно, будет у меня при этом подтверждённый статус или только отцовское имя.

Не затягивая тишину, мама осторожно поинтересовалась:

— Послушай, дочь моя... твоей недавней шутке есть реальная причина?

Умная у меня мама. Порой слишком.

— Ну, предположим... — неопределённо отозвалась я.

— И насколько всё серьёзно? — Ой, какие мы настороженные. Мама, расслабься, что бы ни было, закончится ничем.

— Мам, ты правда хочешь это знать?

— Конечно, хочу! — Сколько возмущения-то. — Ты мне дочь, или мимо пробегала?! Должна же я знать, что с тобой там происходит!

— Не вопи, — поморщилась я. — Ладно, мам. Кое-что я тебе скажу. Всё не так, как тебе кажется. Куда сложнее. Тау — марилиту. Храмовый воин, как па... дядя Раа. Даже того же рода — он Морриш.

Несколько мгновений висела тишина. Потом мама выразилась ёмко и откровенно. Помолчала. Вздохнула и сказала:

— Ты была оригинальна в любом деле, цветочек мой.

Хмыкнув и улыбнувшись, я сказала:

— Репейник я, мам, репейник. Сорняк в розарии. Я тебе фотку скину. Потом. И, мам, как там дела с моим братиком или сестрёнкой?

— Вот вернёшься и поговорим, — пригрозила мама.

— Обязательно, — согласилась я. — Ну, пока, позвоню перед отъездом.

Пока мы разговаривали, я успела полностью проснуться. Подумала. Оторвала голову от подушки и посмотрела в окошко. Ещё раз подумала. Засунула голову под подушку и закрыла глаза. Да ну всё нафиг, я сегодня до обеда не встану...

Экспедиция, наконец-то, собралась. Доехали те, кого не хватало, довезли оборудование, собрали провизию. Отправление состоится уже завтра, и, надеюсь, на этот раз без неожиданностей. А то я заскучаю и впаду в депрессию.

За день до того ребята решили устроить мне вечер прощания. Я не против. Успела привыкнуть к ним. В обстановке вне учёбы общение со сверстниками оказалось не таки тягостным. Проще, ближе, легче.

Хотя я и не курила, но пачку сигарет у Ирмы упёрла. Блондинка вручила мне их со словами "на всякий пожарный, в этой глуши ничего достать нельзя". Мне нравился этот запах. Не пакостный табачный, а с жасмином, тонкий, необычный. Поэтому и сунула в один из боковых карманов штанов. В тот, что возле колена.

Сидели мы недолго, но душевно. И провожая до отдельной выделенной мне комнаты, Лёха сказал:

— Знаешь, Доминика, если бы ты умела дружить — мы бы с тобой стали лучшими друзьями.

Я так удивилась, что аж остановилась, с обалдевшим видом посмотрев на одногруппника.

— Я умела? Леший, ты что, издеваешься? Я умею дружить, Лёха! Это меня всегда отталкивали.

— Но я же никогда такого не делал, — Лёха посмотрел сверху вниз, но не с высока. Внимательно, серьёзно. Не виноват же он в том, что гораздо выше меня ростом. — Я согласен, что у нас дебилов хватало. У меня тоже среди нашей группы друзей-то нет, кроме тебя. Но ты всегда в стороне. Выше и дальше любого. Обособленная. Ты принимала мою поддержку, когда необходимо, давала свою в тех же ситуациях. И мы с тобой могли бы стать настоящими друзьями, Доминика. Лучшими. Мешала этому только твоя холодность и отстранённость.

Парень говорил, а я смотрела на него и медленно теряла ощущение реальности. Пауза оказалась достаточно длинной, чтобы я её заметила. И ответила:

— Моя паранойя этому мешала, Лёшка. В большинстве случаев оправданная. — Сделав ещё пару шагов и остановившись у своей двери, я опять посмотрела на Лешего. — Ладно. Не получилось на учёбе, давай попробуем стать друзьями на практике. Если тебе это всё ещё нужно.

— Шутишь, Кобра?! Ты самая необыкновенная личность, которую я в жизни встречал. Пренебречь твоей дружбой я не смогу. И не стану. — Леший улыбнулся. Протянул мне руку. — Давай попробуем.

Схватив коллегу... друга за руку, сжала выше локтя в особом жесте доверия. Приятелям такого не позволяют. Если сдавить пальцы чуть сильнее или немного сместить — можно причинить жуткую боль. Ладонь Лешего, так же обхватившая теплом мой локоть, в первый момент вызвала приступ острой паранойи. Желание вырваться и отступить я подавила. Попробуем, друг...

Попрощавшись с Лёшкой, я долго стояла посреди своей комнаты, пытаясь осознать, что это было вообще. Ты меня изрядно озадачил, Леший. Потому что я действительно не умею дружить. Что поняла только сейчас.