Поездка в целом удалась, нога стала как новая, и теперь австралиец возвращался обратно. Компанию ему составили технические специалисты, завербованные Короной за океаном, а также французские и польские добровольцы, которые ранее осели в Америке, но теперь, по разным причинам решили вернуться, дабы еще раз сразиться с красной гидрой.

Мартин протяжно вздохнул и попробовал, было, почитать прихваченные с собой американские газеты, но строчки заплясали перед глазами, умножая рвотные позывы. Да и читать там, в общем, было нечего. Политики и дипломаты говорили, кричали, предлагали, шумно требовали, грозили и вообще скандалили. Газеты то пестрили умиротворяющими заголовками в стиле 'Пришел мир для нашего поколения', то взрывались гневными обличениями вражеского коварства. Британия и Германия состязались во взаимных оскорблениях и все более абсурдных требованиях. Слова Черчилля 'Пусть Европа горит!' и Шетцинга 'Империализм не пройдет!' тиражировались и повторялись вновь и вновь, бросаясь в глаза с каждого газетного заголовка. Советский Союз вроде бы, по-прежнему склонялся к мирному завершению конфликта и пытался примирить германского орла с британским львом. Но безуспешно. Впереди была неизвестность, которая явственно поблескивала оружейным металлом и звенела стреляными гильзами.

— Пойду, прогуляюсь, — сообщил Мартин, осторожно спускаясь.

Мгновение покачался на носках, приноравливаясь к качке. Сосед внизу, бледный как мел, с лицом христианского мученика, что-то пробормотал и махнул рукой.

В коридоре было шатко и малолюдно. Каюта авиаторов располагалась ниже ватерлинии, далеко от первого класса, лишь изредка матросы и еще какие-то морские люди попадались навстречу. Мартин совершенно не разбирался в форме и знаках различия моряков, поэтому всех скопом зачислил в 'матросы'. Путь наверх занял почти четверть часа, Микки уже достаточно хорошо ориентировался, чтобы не блуждать по кораблю часами, но не настолько, чтобы безошибочно и с первого раза попадать куда требуется.

На палубу он выбрался достаточно быстро, но отбил палец на ноге о какую-то зловредную железяку. В темноте уже светился светлячок одинокой сигареты, мигал и попадал, чтобы снова возгореться неяркой звездочкой. Единственной на угрюмом фоне сплошь затянутого пеленой неба. Мартин встал с наветренной стороны, спасаясь от порывов ветра несущих брызги волн и дождя. Долго щелкал зажигалкой, но ветер подхватывал и срывал язычок пламени.

— Не получится.

— Что? — не понял Мартин.

— Я говорю, на таком ветру не получится, — терпеливо повторил незнакомец, громче, перекрикивая шум ветра. — Я уже пробовал.

Он взял у Микки сигарету и прикурил от своей.

— Благодарю, — сказал Мартин, принимая дар и стараясь рассмотреть собеседника при свете двух табачных угольков. Получалось плохо.

— Северный сосед? Канада? — неожиданно с добродушным юмором спросил попутчик. Он сделал два шага ближе, и теперь они могли говорить, почти не повышая голос. Летчик подождал, пока пронесется очередной порыв шквала, и ответил:

— Нет, я из Австралии.

Теперь они стояли друг против друга, почти соприкасаясь полями шляп, но черты лица собеседника Мартин по-прежнему не мог рассмотреть. Только улыбку и добродушный блеск глаз.

— Мое имя Шейн. Питер Шейн, — сообщил нежданный собеседник. — Арканзас, коммивояжер.

— Микки Мартин, Австралия. Летчик.

— 'Арсенал Демократии'? Возвращаетесь к месту службы? — немедленно догадался американец. То ли заметил, то ли почувствовал неудовольствие собеседника и немедленно поправился:

— Простите, не мое дело. Просто привычка — быстро оценивать и быстро думать. В моем деле без этого нельзя. Увы, к сожалению, я иногда еще и слишком быстро говорю.

Мартин улыбнулся и добродушно ответил:

— Все в порядке. Я действительно из 'Корпуса'. Не думаю, что это секрет, разве что вы из коммунистической разведки.

— Нет, что вы. Мой бизнес куда проще и совершенно безобиден!

— Чем торгуете, если это не секрет? Оптика, механика?

Шейн взмахнул руками.

— О, нет, что вы! Мелкая галантерея. Иголки, нитки, пуговицы, прочие швейные принадлежности. И конечно, швейные машинки, по специальным заказам, оптовые поставки, но можно договориться и об отдельных экземплярах.

Мартин неподдельно удивился.

— Пуговицы? Иголки? И ради этого стоит пересекать океан? Да еще с риском...

Он невольно оглянулся на беснующийся океан. Где-то за пеленой ветра и дождя должны были быть остальные корабли конвоя и эскорт, но в такую погоду их приходилось скорее угадывать, чем видеть.

— Что здесь сказать... — отозвался Шейн, закончив табачные манипуляции, — Раньше однозначно стоило! Вы, наверное, на официальном содержании. Поэтому давно не покупали в английских магазинах разную хозяйственную мелочь, не так ли?

Мартин слегка потупился. Что верно, то верно, 'Злой Клэр' мог спускать с подчиненных по три шкуры на дню, но в отношении снабжения 'Арсенал' сбоев не давал даже в худшие дни лета сорок второго.

— Видите! — воодушевился американец, — когда разговор заходит о войне, все в первую очередь думают о снарядах и забывают, что людям надо одеваться и чинить одежду. Об этом я и беспокоюсь. С некоторой выгодой для себя.

— И хорошая выгода? — поинтересовался Мартин.

— Теперь уже не знаю. Британская таможня никогда не была особенно приветлива к тем, кто привозит товары из-за границы. Дескать, пусть покупают отечественное. Теперь же... В каждом приезжем они видят немецкого или на худой конец русского шпиона и террориста. Еще, говорят, финансовая политика — никакого вывоза капитала из страны. И вот результат! Раньше я приезжал с отдельными образцами и стопкой контрактов, все было цивилизованно и удобно. Я раскладывал товар лицом, записывал пожелания, оформлял сделки на будущие поставки и шел дальше. Теперь как нищий коробейник тащу с собой три чемодана. Что-то конфискуют на таможне, большую часть придется раздавать в виде ...э-э-э... благодарности за разные услуги и так далее. Скоро мне придется торговать вразнос, буду ходить с лотком на шее, как мои дальние ирландские предки.

— Ну-ну, наверное, не все так скверно, — осторожно заметил Мартин. Разговор начинал его утомлять. Американец был забавен и обаятелен, но сигарета дотлевала, сырость просачивалась сквозь тонкое пальто, не рассчитанное на такие испытания.

— В общем, да, — согласился Шейн. — Бывало и хуже. Но все равно теперь работа трудна и малоприбыльна. И становится труднее от раза к разу. Я почти забыл, как выглядит дом. Две-три недели у вас, на острове, потом обратно, а там я днюю и ночую в конторе. И снова к вам, в Англию.

Мартину стало совсем неинтересно, вежливо сославшись на неотложные дела, он свернул беседу и поспешил прочь с промозглого и продуваемого мостика. Повернувшись спиной к американцу, летчик не видел, как тот глубоко затянулся дымом. Яркая вспышка сигары отчетливо высветила лицо Шейна, его холодный, оценивающий взгляд, которым коммивояжер проводил австралийца.

Продавец шитья и иголок отвернулся в сторону океана, оставшись наедине с собой и стихией.

* * *

— Не слишком ли это... экзотично? — вопросила Элизабет, критически оглядывая манекен, облаченный в пятнистый комбинезон защитного цвета с желтыми и коричневыми пятнами.

— О, нет, — ответствовал премьер, проводя ладонью по материи. Обычно на такую одежду шла грубая, самая прочная ткань, но этот образец сшили из более 'цивильной' материи, причем на человека небольшого роста и скромной комплекции, на самой грани армейской системы размеров.

— Поверьте, это пойдет только на пользу боевому духу и моральному состоянию нации, — продолжил Черчилль. Ему ужасно хотелось курить, но, по естественным образом установившемуся молчаливому уговору, сэр Уинстон воздерживался от сигар в присутствии Ее Величества. Учитывая, что им приходилось проводить все больше времени в обществе друг друга, обет становился утомительным, но политик крепился.

— Не будет ли это слишком эпатажно? — все еще сомневалась Элизабет, обходя манекен по кругу.

— В таких вопросах нельзя быть чрезмерно выразительным или эпатажным. Массовое бессознательное, как назвал бы его господин Фрейд, воспринимает лишь самые яркие и однозначные символы. И чем тяжелее времена, тем сильнее нужно бить по психике многомиллионной толпы. Королева, вождь нации, которая облачается в военную форму — это крайне выразительно и вдохновляюще. Особенно...

Черчилль на мгновение запнулся, почти незаметно для стороннего взгляда, но все же решил закончить откровенную мысль.

— Особенно для мужчин. В нашей природе стремиться быть первыми и защищать тех, кто остается в тылу, за нашими спинами. Когда юная девушка облачается в доспехи, стыдно отстать от нее хотя бы в малости.

— Что ж... Я доверюсь в этом вопросе вашему... — Элизабет так же позволила себе чуть заметную паузу, которую можно было истолковать многими способами. — Опыту и познаниям в вопросах пропаганды и мобилизации воинского духа. А теперь...

Она подошла к широкому столу, заваленному документами, и премьер отметил, что королева чуть сбилась с шага, на считанные миллиметры склонила голову. Язык тела отчетливо показывал сдерживаемые постоянным напряжением воли неуверенность и страх. Но Элизабет быстро справилась с секундной слабостью.

— Теперь просветите меня, — она решительно обернулась к собеседнику. — Чего вы ожидаете дальше?

— Дальше... — премьер чуть сморщился, оправдывая оскорбительное прозвище, данное ему оппозицией в пику 'Бульдогу' — 'Мопс'. — Дальше все будет в высшей степени любопытно.

Он последний раз взглянул на манекен, словно набираясь от него вдохновения, и окончательно переключился на новую тему.

— Попытка немцев взять короткий разбег и перепрыгнуть на наш берег до осенних штормов провалилась, теперь это очевидно даже самым скудоумным гуннам. Никакое чудо, даже сам Господь не помогут коммунистам организовать что-нибудь мало-мальски пристойное до весны.

Премьер без малейшей рисовки перекрестился, пробормотав 'да простится мне поминание имени Его применительно к красным безбожникам'. И продолжил:

— Однако мира не будет, и Сталин предельно четко дал это понять. Таким образом...

Премьер прошелся по полированному паркету, заложив ладонь за лацкан пиджака, совсем как Наполеон.

— Таким образом мы вступаем в следующую фазу конфликта, и это меня безмерно радует.

— Объяснитесь.

— Наши противники действуют, с одной стороны искусно и расчетливо, с другой стороны очень предсказуемо. Сначала они хотели использовать инерцию континентальных успехов и сымпровизировать высадку. Итог был предсказуем. Теперь, судя по организации этого... 'Воздушного Фронта', попробуют рецепты господина Дуэ и намерены вести тотальную воздушную войну. Но и в этом они не преуспеют.

— Я бы очень хотела и в этом вопросе довериться вашему опыту, господин премьер... Но, признаться, теперь это гораздо сложнее.

— На самом деле, секрет нашего следующего триумфа будет очень прост, — Черчилль позволил себе легкую, предельно нейтральную усмешку, которая должна была изображать понимающую снисходительность по отношению к противнику и в то же время никоим образом не казаться насмешкой над сюзереном. — Коммунисты предельно логичны и расчетливы, но они совершают традиционную ошибку наших континентальных противников... Русские и немцы забыли, насколько полезен может отказаться колониализм. Они не приняли в расчет наших славных и добрых младших союзников.

Глава 16

То, что его везут на встречу с какой-то очень важной персоной, Солодин сообразил почти сразу. Но то, что персона очень и очень значима, полковник понял лишь, когда прямо на вокзале пришлось пересесть в закрытый черный автомобиль очень начальственного вида, который понесся сначала по городским улицам, а затем по проселочной дороге, безлюдной, но хорошо мощеной. После примерно получаса быстрой езды машина миновала высокие металлические ворота и вырулила к группе одно— и двухэтажных зданий, уютно вписанных в подмосковный лес.

Шествуя в сопровождении неразговорчивого майора госбезопасности по дорожке выложенной как-то очень по-пролетарски — битым красным кирпичом, инженер уже знал, к кому идет. Привычка Сталина общаться с людьми на даче, в приватной обстановке была общеизвестна. С одной стороны, душа полковника замирала в нетерпеливом ожидании. Очевидно, что абы кого Верховный вызывать не станет, тем более, посылая специального порученца высокого ранга. С другой, все это сильно нервировало. Очень сильно. Солодин никогда не боялся начальства, но именно теперь ловил себя на мысли, что возможно лучше было бы остаться на прежнем месте и кропотливо пахать свою преподавательскую делянку.

Глядя в широкую спину майора Солодин запретил себе думать о плохом и приказал ожидать только хорошего.

Сталин принял его на крытой полукруглой веранде с полом из некрашеных, гладко струганных досок, отполированных до блеска. Яркое январское солнце прыгало и играло в многочисленных маленьких прямоугольниках витражного остекления. Аромат горячего крепкого чая смешивался с запахом еще теплых, недавно выпеченных сушек.

— Здравствуйте, товарищ Солодин, — негромко произнес Сталин. За исключением знаменитого серого френча он был не похож на свои официальные фотографии. Бледноватое лицо со следами оспинок, седые усы. При нем не оказалось трубки, без которой трудно было представить Вождя. Полковник отметил, что в молодости Сталин был достаточно высокого роста, хотя конечно не такой гигант, как можно было предположить по парадным изображениям. Не заметил Солодин и какого-то особенного магнетического взгляда, о котором немало слышал. Взор Главного был умеренно доброжелателен, светился цепким и умным вниманием, но не более.

— Здравия желаю, товарищ Сталин! — умерено громко ответил Солодин, вытягиваясь 'во-фрунт', как и положено перед Главнокомандующим.

— Вольно, — усмехнулся Сталин. — Вольно, товарищ полковник... Проходите, присаживайтесь. Разговор у нас будет не короткий... Прошу к столу.

Стол был простой, круглый, с настоящим самоваром посередине, большой тарелкой с сушками — крупными, вкуснейшими даже на вид. На отдельном маленьком блюдечке высилась горка кускового сахара, похожего на обломки желтоватого хрусталя — полковника сразу пронзила ностальгия по детству. Чашки, снаружи зеленые, в крупный белый горошек, приглашающее сияли неземной белизной внутри. С краю стола лежала папка из простого белого картона, с единственной короткой надписью — буквами 'ГС'. Канцелярская принадлежность немного не вписывалась в общую картину весеннего чаепития.

Ну что же, если Сам приглашает... — подумал Солодин и, не чинясь, сел к столу, откинувшись на спинку плетеного стула достаточно вольно, но не разваливаясь.

— Знакомы с таким... приспособлением? — чуть прищурившись, спросил Сталин, указывая на самовар.

— А как же, — откликнулся Солодин, деловито разливая кипяток по чашкам и повторяя про себя 'это просто старый человек, обычный старый человек, я наливаю ему чай, почему бы мне не налить чаю обычному старому человеку?' — Мы народ тульский, чай да пряники — наш хлеб.