Весна веры

Болит ли у тигров голова? Да тут и хвост заболел бы! Если бы был тот хвост! А если и нет — вы доведете! До фантомных болей!

Все вы, бабы... то есть женщины, настоящее зло. И временами этого зла нам остро не хватает!

* * *

Лирическое настроение совершенно не помешало Тигру размышлять. И к утру у него был готов план.

Не самый лучший, но единственно возможный в этой ситуации.

Они не смогут пока встретиться с Валежным лицом к лицу. Но как гласит ферейская мудрость, если ты пришел за медом и столкнулся с медведем — кинь в него улей.

Почему бы нет?

И Пламенному он изложил свою идею без особых колебаний.

Хормельская волость. И вольные охотники.

У Валежного много людей, но фронт растянут. Вольные охотники, которые будут кусать то там, то здесь, доставят ему куда больше неприятностей, чем войско. Легко убить медведя.

Поди, прихлопни рой шершней!

Пламенный одобрил.

— Кто у нас сейчас там есть? Из наших?

— Ураган рассказывал. Когда он сидел в очередной раз, рядом с ним парнишка терся. Все расспрашивал, пытался усвоить... Ураган говорил — анархист.

Уточнение было немаловажным.

Ураган был за свободу.

А вот этот человек, о котором они говорили, был против любой власти. Вообще.

Командир вольных отрядов Хормельской волости, которого и старики звали Папашей.

Никон Иванович Счастливый. Его людей, соответственно, прозвали 'счастливчиками'. Надо полагать — зря. Гоняли их с двух сторон, в хвост и в гриву, а Папаша колебался, как то самое в проруби...

Не знал, где выгоднее купят.

Анархия — это понятно, но кушать хотелось вкусно, а жить — долго.

— И чего он за помощь захочет?

— Какая разница? — неприятно оскалился Тигр.

Пламенный подумал секунду — и ухмыльнулся еще гаже. А ведь и верно — никакой разницы. Пусть Папаша потаскает для них каштаны из огня, а потом... на что он будет годен, с опаленными-то лапами? И будут ли у него силы отстоять свои запросы? Ой ли...

Уж они постараются, чтобы сил у него и не осталось.

Папаша? Да хоть Мамаша! Многодетная!

Пламенный подумал какое-то время, и согласился с Тигром. Пожалуй, что другого выхода у них и не было. Но деньги и паспорта для бегства он все равно приготовит.

Анна, Россия.

— Папс?

Кира была свежа, довольна и счастлива. Борис Викторович, кстати, тоже. И Анна.

— Девочки, у меня для вас есть предложение.

— Какое?

— Ипподром.

— Ипподром? — не поняла Кира. — А что там делать?

— Я могу позвонить знакомым. Хотите покататься на лошадках?

— Лошадки!

— Вау!

Гошка и Кира были почти единодушны. Анна улыбнулась и развела руками.

Если так — конечно, хотим!

* * *

— Папс?

Анна собирала сына на ипподром, а Кира, пользуясь случаем, проскользнула к отцу в спальню.

— Ась?

— Я тут подумала... вчера — не твоя работа?

— Это ты сейчас о чем? — с видом полнейшей невинности посмотрел Борис Викторович.

— Об этом... Олеге!

— Нет, не моя, — отперся Борис Викторович, даже не уточняя о чем идет речь.

— Точно?

— Абсолютно! Ты родному отцу не веришь?

Кира посмотрела пристальнее.

— Я — верю. А вот Анна может и не поверить.

— А может и не спросить, — намекнул мужчина своему бестолковому дитятку.

— Может. И не спросит.

Дитятко оказалось вполне толковым.

— Вот и ладненько. Кстати, Кирюш, ты джинсы сними, а лосины надень.

— Разве?

Борис Викторович пожал плечами.

— Можешь не слушаться. Но учти — когда садишься на лошадь, должна быть растяжка. Лесенка там не предусмотрена.

— А... ты уверен?

— Ты сама видишь, как я одеваюсь.

Действительно. Борис Викторович влез в спортивный костюм. Дорогой, теплый, мягкий, очень удобный.

— Можешь что-то такое надеть. Но жесткие штаны не надо. Красиво, но неудобно будет.

— Хорошо, — согласилась Кира. И удрала. А уже за дверью потерла ладошки, хитро улыбнулась.

Ну, папс! Молодец!

Вот что ревность животворящая делает!

* * *

Борис Викторович проводил чадушко взглядом, и улыбнулся своему отражению в зеркале. Отражение ему очень даже нравилось.

Ну, не юноша.

Но и не старик, и не урод, и женщинам он нравится, и вообще... вкусы у всех разные! Костюм ему этот вообще к лицу!

Интересно, что Кира наденет? Он честно предупредил... умничка дочка. Догадалась.

Это он вчера позвонил и попросил устроить Лейкину расстройство желудка. Обещал все компенсировать, все убытки. И владелец 'Орхидеи', кое-чем обязанный Савойскому, согласился. Не так много с него и требовали...

Детство какое-то?

Ну да! Но иногда так приятно! Пусть детство, пусть! Иногда — можно. Жалко только, записи с камер попросить не догадался. Для полного удовольствия.

А вот нечего тут!

Это моя... моя... моя Анна!

И кто к ней руки протянет, тому я их с корнем вырву! Точка!

* * *

Лошади!

Анна и не понимала, как соскучилась по ним! По умным серьезным глазам, по бархатным крупам, по особенному, лошадиному запаху. Неприятному?

Домашнему...

Она переходила от стойла к стойлу, угощала коней, хлебом, морковкой, яблоком...

— Ань, тебе не страшно?

— Кира, ты о чем?

— Ну... у них зубы, — честно сказала девочка. — А вдруг цапнет?

— И копыта, — согласилась Анна. — И лягнуть может. Но лошади очень умные. Если ты им не захочешь причинить зла, то и они тебе тоже.

— А они об этом знают?

— Конечно. Вот, возьми морковку, дай... Огоньку, — прочитала кличку Анна. — Посмотри, он ведь очень осторожен, едва твоей руки касается.

Кира смотрела с сомнением, но морковку протянула. Осторожно, держа за самый кончик.

Рыжий Огонек сомневаться не стал. Морковка только хрупнула.

— Погладить хочешь?

— Может, в другой раз?

— А прокатиться?

Мужчина лет тридцати, который подошел сзади, смотрел весело. С улыбкой, с подначкой даже... Анна его не осуждала. Понятно же, не будет посетителей, не будет и денег, а лошадки кушать хотят, и людям за труд платить надо, и корма заказывать, а все равно — тяжко.

Натура у всех разная, этому, вот, сразу видно, клиентам угождать поперек души, а приходится. Он и изворачивается на свой лад. Василий Иванович, главный конюх... наверное, немало насмешек из-за своего имени получил.

— На Огоньке? — уточнила Кира. — Да можно, наверное...

Анна качнула головой.

Прошлась вдоль лошадей, и выбрала.

— А на Буране можно?

— Не справитесь, девушка.

Анна пожала плечами. Серый, в яблоках, Буран, смотрел неприветливо. Не для развлечения конь. Ему бы в бой... такие и сами из-под пуль уйдут, и седока вынесут...

— Если я его оседлаю — разрешите?

— Он вас покалечит, а мне отвечай.

Анна качнула головой.

— Не покалечит. Держи.

Горбушка черного хлеба, круто посыпанная солью, пришлась как нельзя более кстати. Буран всхрапнул, коснулся ее губами.

— Где седло? — требовательно спросила Анна.

И столько настойчивости было в ее голосе, столько уверенности в своих силах, что Василий Иванович даже и сопротивляться не стал. Просто показал кивком в сторону кладовки.

Анна возилась недолго.

Да, и оседлать коня. И почистить после охоты, и напоить, и... даже лечить случалось. Петер лошадей не любил. А вот Анна любила. Всегда. И на конюшню сама удирала, бывало. Ей за это от матери доставалось, но девочка все равно выбирала моменты.

Да и охота. И выездка. И парад — мало ли где лошади нужны?

Буран попробовал надуть живот, но с Анной этот номер не прошел. И наступить ей на ногу не вышло, и цапнуть за плечо — тоже. Щелчок по носу — не больно, но очень обидно. А вот нечего тут!

Василий Иванович смотрел на это широко раскрытыми глазами. Не ожидал такого от впервые увиденной горожанки.

Кира тоже была удивлена. А Анна спокойно оседлала коня, угостила еще одной горбушкой хлеба, потом взяла его за уздечку и повела за собой.

И Буран, вредный, неуступчивый, не признающий практически никого, пошел, словно щенок на веревочке. Аккурат до выхода.

А там...

Кира своим глазам не поверила. Анна словно бы даже не коснулась седла. Так взлетела, словно птица.

— Мам, круто! — ахнул Гошка.

— Иди сюда, — предложила Анна.

Одно движение, и сын оказался в седле, впереди Анны.

— Василий Иванович, оседлайте для Киры Белочку и поводите ее на корде, — распорядилась женщина. — Для начинающих в самый раз будет.

— А...

— А мы пару кругов сделаем. Да, Гошка?

— Да, мам!

Вот мальчишка никаких сомнений не испытывал. Это же его мама! Конечно, она должна все уметь, и знать, и вообще быть самой-самой...

Это — его мама!

* * *

Борис Викторович только рот открыл, когда их увидел. Он на ипподром захаживал, бывало, и нрав Бурана знал. Чтобы этот черт в яблоках преспокойно катал и женщину, и мальчика?

Да с него уже сорок потов сойти должно!

Он тут свечки через одну делать должен! Драться, сопротивляться... нет?

То-то и оно, что не сопротивляется. Наоборот, ему это... нравится? Он словно красуется!

Вот Гошка не так уверенно сидит в седле, а Анна... кажется, бокал с водой ей на голову поставь — не шелохнется. Спина прямая, руки уверенно держат поводья, лицо спокойное.

— Борис Викторович?

— Анна, вы...

— Киру я оставила со старшим конюхом. Он ее покатает пока по кругу. Рано ей что-то серьезное.

— А вам?

— Буран не возражает, — коснулась красиво изогнутой шеи Анна.

— Против чего — не возражает?

— Покататься.

Анна чуть шевельнула поводьями, и конь сорвался с места, полетел, словно легендарный Пегас, под восхищенный Гошкин визг, под женский смех... где она так научилась?

Это ведь не в деревне! Если на крестьянских лошадках охлюпкой ездить, такому не научишься! Вот на что угодно Боря сейчас готов был спорить, что Анне и выездка по плечу, и конкур...

* * *

Полчаса.

Потом Анна отправила промерзшего Гошку в маленькое кафе, вместе с Кирой. На пару.

Пить чай, лопать удивительно вкусные булочки с корицей, отогреваться. Дети не возражали.

Полчаса — это много на лошади для новичка. А Василий Иванович не удержался. Кивнул Анне.

— Можете показать класс?

Анна только плечами пожала.

— Буран?

Вот чем хотите мог Боря поклясться, что конь... кивнул?

И они показали класс! Буран легко брал препятствия, летел над покрытием, словно птица, Анна даже не замечала их. Словно слилась в единое целое с конем. И не мешала.

Главное, не мешала. Отдавалась бешеной скачке так, словно это была любовь. Сколько Боря не смотрел, Анна ни разу не коснулась боков коня каблуками. Не пришпорила, не поторопила.

Буран делал то, что хотел, но Анна хотела того же. И вместе они составляли потрясающую пару.

— Вот спорить готов, она и выездку может. Охренеть, мы людей годами учим, а она...

Борис Викторович только плечами пожал.

— Анна у меня много чего умеет.

Анна.

У меня.

И почему-то эти слова звучат очень правильно. Идеально правильно.

* * *

— Аня, офигеть!

— Мам, ты была, как эти... китавры!

— Кен-тав-ры, Гоша.

— Вот! Они самые! Кен-тав-ры!

Анна улыбнулась.

Приятно видеть восхищение в глазах своего ребенка.

— Ты тоже так научишься.

— Правда?

— Мы сюда будем часто ездить, — пообещал Борис Викторович.

Они всласть накатались, пообедали в ресторане, купили детям по несколько игрушек, посмотрели фильм в небольшом частном кинотеатре, и возвращались домой. Довольные до безумия.

День получился действительно замечательный.

И за все это время Борис Викторович ни разу не вспомнил о Лизе. Вот ни разу.

Ни на пять минут, ни на секунду...

Наваждение какое-то! Но ведь полное ощущение, что это был день, проведенный с семьей! И от себя правду скрывать получается все хуже и хуже.

Его семья...

Глава 6

И курился пар — и калился жар -

И роса пряла... и весна плыла...

Валежный. Сарск.

— Сколько сейчас у нас людей?

— У нас восемнадцать тысяч человек. У Логинова двадцать две, но там еще корпус Алексеева.

— А у Калинина?

— Порядка шестидесяти тысяч.

Валежный помрачнел.

Да, это много. Это очень много, но бить их все равно надо.

— Есть телеграмма от Изюмского.

— Давай сюда.

Телеграмма Валежного порадовала.

Изюмский писал, что напал на Зараево, отбил его у комитета Освобождения (жаль, поймать их не удалось, очень быстро бежали), и он готов двигаться дальше. Людей у него немного, всего тысячи полторы, но если он захочет...

Если Валежный поможет...

Валежный тоже хотел помочь. И сейчас мог это сделать. Вольная была в его руках.

— Телеграфируй Логинову. Пусть поделится.

Армейские склады — штука такая... с них не одну армию обрядить можно — шесть! Если, конечно, как следует потрясти интенданта.

Окрестности Хормеля, Русина.

— Братия! Нам великий шанс выпал! Ежели падет Русина, станет свободной наша волость! Станет возможной наша воля! Сами решать будем! Свое государство построим! Вольности ждут! За них бороться будем, братие!

Говорящий взмахнул папахой и спрыгнул с телеги!

Его проводил гром аплодисментов, но мужчина, не обращая на них внимания, подошел к ближайшему костру, уселся, ловко вынул из костра головешку и прикурил папироску.

— Хорошо...

Вино и спиртные напитки он на дух не переносил. А вот табачком побаловаться любил.

— Никон Иваныч?

Рядом опустился парень лет двадцати, уставился на обожаемого вождя глазами преданной собаки.

— Чего тебе, Сенька?

— Никон Иваныч, неужто вольности дождемся?

Мужчина затянулся еще раз. Помолчал немного. И ответил — рассудительно, взвешенно.

— Вольность, Сенька, просто так не дается. Ее с боя брать приходится, как предки наши воевали, как жизнями платили, чтобы их дети выжили. Так и мы...

— Так мы ж завсегда готовы!

— Оно так. Но мыслю я, Сеня, другое. Валежный на Звенигород пойдет, это понятно.

Сене это тоже было понятно.

— Пламенный умирать не хочет. Но и войска у него сейчас никакие. После фереев, после Сарска, после Ас-Дархана... нет, с Валежным впрямую и я сойтись побоюсь.

— Вы!?

В глазах Сени было тесно изумлению. Как?! Обожаемый вождь, легендарный уже Папаша, кого-то боится? Да быть такого не может!

— Я, Сеня. Я. Ты учти, на тигра тоже в одиночку не охотятся. Подготовка нужна, а без того завалит тебя кошка полосатая...

Сеня закивал. Понял.

— А тогда как же...

— Думаешь, я своих братьев под пули погоню, чтобы Пламенный себе кусок урвал?

— Нет...

— И на Пламенного не пойду. Валежный коли придет, так о вольности и сказать будет страшно. Вояка же! Он свой порядок наведет!

Сеня и с этим не спорил. А что? Папаша всегда прав! Даже если небо на землю падать будет!

— Я подожду удобного момента. А кого ударить и когда... посмотрим, Сеня. Посмотрим. Пусть братья готовы будут, но спешить в таком деле не след. Тигра надо стрелять, когда он на тебя не смотрит.