Весна веры

Уехать можно из нескольких городов. Из Звенигорода — там крупная транспортная развязка, все же столица. По некоторым причинам, это не вариант.

Из Ирольска. До которого сейчас не доберешься.

Третий вариант — Сарск. Не так далеко от Карева, кстати говоря. Удобно добраться, удобно уехать... минус только один. Туда сейчас не попасть.

Освобожденцы сейчас там устраивают такое...

— Такое — что?

— Защищаться они готовятся, тора. Есть такой Валежный...

— Антон Андреевич, слышала.

От жома Тигра, не тем будь помянут... простите, припомнен, он же еще не померши!

— Вот. Он сейчас разбил фереев и идет на Сарск. И говорят, на Ас-Дархан тоже будет наступление.

— Так...

Этот вариант Яну не порадовал. Оказаться в разгар боевых действий в осажденном городе? Развлекайтесь сами, она — пас!

— Вот и приходится ждать. Или весны, чтобы до Ирольска добраться... даже ближе к лету, чтобы дороги подсохли, или когда ситуация в Сарске решится в ту или иную сторону.

— Как бы она ни разрешилась, все равно поезда ходить будут.

— А то и корабли. Сейчас-то нет, сейчас Вольную льдом сковало, да и море плохое, а вот по весне...

Яна улыбнулась.

— Получается, что мне придется либо снять дом поблизости, либо воспользоваться вашим гостеприимством, жом Меншиков.

Ответная улыбка купца была достаточно тонкой.

— Что вы, тора Яна, разве я могу отпустить... то есть допустить, чтобы вы скитались по чужим домам?

— Можете. Но меня этот вариант тоже не слишком устраивает, поэтому предлагаю заключить определенное соглашение.

Это уже было поле купца. Федор прищурился.

— Слушаю вас, тора?

Яна пожала плечами, и бросила на стол еще одну карту. — Дело в том, жом, что я серьезно больна. Смертельно.

Она даже не солгала. Жизнь — это смертельная болезнь с летальным исходом. И половым путем передается. Вот кто это сказал, Яна в упор не помнила, но идея верная. И в ее случае — особенно.*

*— Жизнь, как смертельная болезнь, передающаяся половым путем — польско-французский фильм, режиссер Кшиштоф Занусси. И нет. Автор его не смотрела, так что высказываться о качестве не будет. А вообще подобным образом высказывались еще с 1656 г. (Эйбрахам Каули) Прим. авт.

— О как...

— Примерно так, жом. Я смертельно больна, и осталось мне не так долго.

Купец искренне огорчился. Видимо, уже губы раскатал... щ-щас! Размечтался!

— А чем же вы так, тора?

Яна нехорошо улыбнулась.

— Когда нас убивали, всю нашу семью, меня ранили. В ране остался осколок, он движется к сердцу, медленно, но верно. Дойдет — помру.

Федор Михайлович кивнул. Бывали такие случаи, чего уж там! Сам видел, как человек с осколком в голове сорок лет прожил... но то голова, она — кость. А сердце?

Эх, лекаря б хорошего да поди, найди такого...

— Вы уверены, тора?

— Будет чудом, если я увижу следующую зиму.

И столько уверенности было в словах Яны, что купец поверил. Осознал. И задумался.

— Так какое соглашение вы хотите заключить?

— Вы, Федор Михайлович, доставите мою семью в Герцогства. Вы там будете жить, они будут жить... а когда люди рядом живут, то и помогать друг другу могут. Присмотрите за моими детьми.

— Детьми? Ах, да...

— Воспитанники и внебрачные сыновья не наследуют трон.

— В наше-то время?

— Это закон, — отмахнулась Яна. — Я готова вам заплатить, чтобы вы приглядели за мальчишками и научили их своему ремеслу. Понимаете? С малолетства. Чтобы помогали в лавках, чтобы видели, как, что и откуда...

— Тора, да это ж...

— Невозможно? Почему?

— Они ж... вы из них купцов вырастить хотите?

Яна поняла смысл возражения. И вздохнула.

— Что всегда остается с человеком, Федор Михайлович? Семья может погибнуть, деньги — пыль, а что творится в нашей стране, вы сами видите. Если из мальчишек не выйдет купцов, найдите им дело по душе, я плачу именно за это. За образование, которое они получат, за присмотр, который будет иной раз и в подзатыльниках выражаться — что поделать? Надо...

— Тора, так никогда не делалось.

— Почему? Никогда не бывало, что кто-то просил бастарда пристроить?

Неприятное слово резало язык. Но... иначе купец не поймет. А закладывать ему Нини?

Нет, не вариант. В Герцогствах Яна сама что-нибудь придумает, свяжется с сестрой... будет видно! А здесь и сейчас ни к чему давать людям в руки такой козырь.

— Бывало, да...

— И?

— Не императорского ведь!!!

Яна пожала плечами.

— Все когда-то бывает в первый раз, Федор Михайлович. Вы согласны?

— Да.

— Тогда... поговорим про оплату.

Купец только рукой махнул.

— Вы моего зятя похоронили, как смогли, дочери помогли, внуков привезли... я видел, что детей четверо. Я вам и так по гроб жизни должен, ваше величество.

— Вы опять!? — зашипела Яна.

Мужчина развел руками. Мол, есть вещи, которые иначе и не скажешь. Ладно же...

— Тогда поговорим не об оплате. А об инвестициях в ваше дело, которые, наверняка, пригодятся.

С инвестициями вышло получше. Всю свою долю добычи, полученную от бандитов, Яна с громадным удовольствием спихнула купцу. Вышло там очень нескромно. Себе она оставила деньги на расходы, несколько побрякушек — так, на всякий случай, а остальное они договорились вывезти в Герцогства, конвертировать в золото и вложить в дело. Там каждая монетка понадобится, еще и не хватить может. Конечно, Яна рисковала, но... такое уж купеческое сословие.

Деньги и еще раз деньги.

Ничем иным их уважение не заслужишь, только капиталами и их правильным применением. Вот и пусть работают.

А Гошка пусть учится. Захочет он стать военным — купит себе офицерский чин, в Лионессе это практикуется, к примеру. Гадкая страна, торговать военными чинами.

Считай, смертников плодить в случае войны, нигде ж не сказано, что эти люди смогут грамотно командовать.

А захочет — станет моряком, станет купцом... деньги дают свободу, это Яна хорошо понимала. Свободу выбора пути. И пусть торговать поучится, да. Вместе с Потапом. Чтобы мальчишек никто обмануть не мог, где еще, если не в торговле? Там-то священный принцип: не обманешь — не продашь. Вот, пусть учатся.

А в целом все сложилось неплохо.

Надоевших хуже горькой редьки лошадей пристроили, ухаживать за ними больше не надо. Жить они будут у купца. Яну официально представили всем домашним, как гувернантку для детей. Всех, сразу.

А что?

Так проблем точно не будет. Что девушка делает в доме? Работает. А дальше в меру испорченности человеческой, каждый же по себе меряет. Кто-то подумает — гостья, кто-то гувернантка, кто-то и про купца нехорошее подумает, все ж он мужчина...

Яну это не волновало. Репутация? Хелле рассказать, она долго смеяться будет...

А возиться с детьми ей было только в радость. Сколько бы времени ей не осталось, она его проведет с сыном. Гошка, радость моя родная...

* * *

Новую жиличку домочадцы купца приняли радушно, как-никак детей привезла. Внуков Федора Михайловича. Собой рисковала, а их тащила через охваченную войной страну. Заслуживает уважения.

И только вечером, в конюшне, Аким рассказывал дружкам:

— Я, значитца, ворота ей открыл, она Федора Михайлыча просит... Я так и так, мол, почиваеть он... А она меня как обложила! Сразу видать человек ученый! Не репка с грядки! Я и слов-то таких половины не знаю...

— Каких слов-то?

— Либераст недодавленный, демократ ушастый, чебурашка рогатая...

— Да... сразу видно ученого человека.

Валежный, Сарск.

Рисковать и брать Сарск с налета?

Валежный не готов был так поступить. В его армии каждый человек был ценнее золота. Обстрелянный, обученный, спаянный с остальными... положит сейчас людей — где других брать?

Новобранцы? Добровольцы?

Глупо. Пусть освобожденцы сгоняют к себе в армию всякий сброд, Валежный так не поступит. Пусть будет меньше, но лучше.

А потому...

Наступать он собирался с южного направления. Просто у него есть три бронепоезда, чтобы поддержать пехоту огнем, вот и...

А Сарск защитили хорошо, пренебрегать нельзя ничем.

Если бы хоть флот был... но мимо Ас-Дархана не пройдешь, а там тоже освобожденцы. Удастся ли Логинову взять этот город?

Алексееву Валежный приказал идти на соединение с Логиновым, себя-то он знал, а вот там... там ни один человек лишним не окажется.

В ночь на двадцатое февраля Валежный приказал начинать наступление.

* * *

В старом храме молился священник.

Храме?

Да, раньше тут был храм. Правда, не Творца, а Хеллы, но какое это имеет значение? Церковь не уничтожала старые капища. Она их прятала, использовала в своих целях, вот и капище Хеллы, одно из старых, подземное еще...

Когда культ Хеллы начали потихоньку запрещать и давить, ее приверженцы не стали воевать. Они просеялись сквозь пальцы, словно песок — и ушли. Говорили, что они есть везде, что даже императорская семья... старик в это не верил.

Творец над всем, это ясно. А Хелла...

Древнее заблуждение.

Но сейчас неожиданно пригодившееся.

Когда в Сарск пришли освобожденцы, первое, что они сделали — закрыли храмы. Второе — принялись арестовывать священников.

Третье...

Творец, прими их души, они мучениками за веру пошли к престолу твоему.

Старый епископ уцелел чудом. Казалось бы, ничего особенного, но... у него была забавная привычка. Иногда — может, раз в год, может, два раза, ходить на лыжах. Что, раз епископ, то уже и не человек? Так-то времени не было, и возраст, и болезни, и обязанности — да мало ли причин? Но пару раз в год... хотя бы один раз, это было обязательно. Надеть простую куртку и штаны, встать на лыжи, оттолкнуться палками — и по полям. И смотреть, как искрится в лучах рассвета снег. Сначала сизый, а потом пронзительно-белый, хрустальный, алмазный, пронизанный солнцем...

Смотреть на заснеженные деревья, снять губами иней с хрупкой березовой веточки, посидеть на поваленном дереве, сделать пару глотков вина из фляжки, не ради опьянения, скорее, как дополнение к этому дню. И закусить самым простецким бутербродом. Горбушка хлеба, ломтик сала, лепесток лука.

Пусть не подобает.

Но если даже раз в год не отпускать себя н свободу? Как жить-то?

Конечно, он никого из братии с собой не брал и не звал. Это было только для одного. Только его день, день между ним и Творцом, и не стоит вмешивать в эти отношения кого-то еще.

В этот раз его нашли.

Послушник, Антошка.

— Владыка!!!

Мальчишка бежал без всяких лыж, высоко вздымая облака снега. Растрепанный, без шапки, раскрасневшийся от бега.

— С ума сошел?! — по-отечески поинтересовался епископ, снимая теплый шарф и укутывая глупого мальчишку. Простынет ведь...

Но вместо этого кровь похолодела в жилах у епископа.

Творец берег его.

И увел из монастыря в тот день, когда пришли ОНИ. Чудовища, иначе и не скажешь. В детстве епископу, тогда еще просто Даньке, рассказывали страшную сказку, мол, и так бывает. Вроде как обычный человек, и выглядит, как человек,, и ходит, разговаривает, а внутри у него сидит чудовище. И кровь человеческую пьет...

В тот день страшные сказки оказались правдой.

Когда они добрались до монастыря,, все было кончено. Уже не было освобожденцев, остались только черные тела на белом снегу и алая кровь. Их просто расстреляли.

Всех.

Вывели и дали залп из ружей. Не слушали, не разговаривали — о чем? Просто убивали. Монахов, послушников, трудников...

За что?

Творец до сих пор не давал ответа.

Епископ помнил, как копал яму, как стаскивал в нее каменно-тяжелые тела... на это потребовалось бы несколько недель, старику да мальчишке, но монастырь стоял рядом с селом. Миряне пришли на помощь, а Даниил больше не возвращался в монастырь. Нашел себе прибежище в старом капище.

Он пошел бы в Сарск, умолял, увещевал, был бы убит, но стеной встал Антошка, стеной встали другие крестьяне... ругались, просили....

Даниил сдался.

Он жил и ждал... чего?

Он не знал.

Но молился, что было сил.

За тех, кого Творец лишил разума. За тех, кому не повезло оказаться в адском котле.

За тех, кто придет...

Должен ведь кто-то прийти? Должно это безумие прекратиться? Правда?

Доходили новости — страшные, жуткие. Что казнена императорская семья, что люди воюют между собой, что...

Даниил даже верить такому не мог.

Вот когда она сбылась — детская сказочка, вот как отозвалась.

Жутко...

А с утра загремели выстрелы, и Даниил понял, что произошло... нечто.

Валежный. Антон Андреевич.

Это имя повторяли многие, знали, что он идет на Сарск. И если Творец будет милостив... Даниил молился за человека, который сможет прекратить это безумие... молился, пока по стенам не пополз иней.

Иней? Откуда?

Треснула, рассыпаясь в щепки, икона.

— Это уже наглость, звать другого бога в моем храме.

Голос ледяной, звонкий, словно сосульки с крыши падают. И лицо... чудовищное совершенство? Или совершенное чудовище?

— Сгинь, рассыпься! Да расточатся враги его!!!

Хелла, а это была именно она, рассмеялась еще раз, и старый священник едва не обмочился. От ужаса.

— Слуга, ты звал и тебя услышали. Скажи тем, кто придет, что императорская кровь жива. И скоро она будет в Сарске.

И — тишина.

Даниил смотрел широко раскрытыми глазами — и не мог поверить.

Было?

Не было?

Было... иначе откуда иней, кружевной занавесью закрывший все стены. Он медленно таял, но память о словах чудовища не исчезала.

Императорская кровь — жива?!

Творец, благодарю тебя!!!

Есть шанс!!!

Есть шанс прекратить это безумие!!!

Если бы иней не растаял сам, то жар молитвы его точно растопил бы. Впервые за эти чудовищные дни старик получил надежду.

А что от Хеллы...

Он бы и на гадюку сейчас согласился, не то, что на богиню. А орудия все гремели и гремели. Бой приближался.

* * *

Корпус Улаева, приданные ему бронепоезда и бронеавтомобили должны были атаковать Сарск с юга. Вдоль железной дороги.

Вторая часть войск должна была отрезать освобожденцам дорогу на север. Чтобы не сбежали... вдоль Вольной.

Когда рассвело Салам Амирович Улаев бросил людей в атаку.

Это было жуткое зрелище. Первыми пошли бронеавтомобили. Они переваливались через наспех выстроенные заграждения, ломали доски, словно спички, рвали колючую проволоку, а уж следом за ними шла пехота.

Шла, стреляя во все, что движется.

Они не надеялись уцелеть, они шли умирать.

Сам Улаев возглавлял наступление. Ему говорили, его пытались остановить... бесполезно. Семья генерала была в Звенигороде. Что с ними?

Неизвестно...

Душа мужчины просила крови. И освобожденцы щедро заливали ей траншеи.

Падали, под огнем из бронеавтомобилей... да, у них на позициях были и пулеметы, и ружья, но...

Броня была непробиваема. А что ты сделаешь с этим чудовищем, которое едет прямо на тебя... вот именно на тебя, и сейчас раздавит... и пули свистят у виска, и черные флаги, черные мундиры надвигаются неудержимой волной...