Без Веры, Царя и Отечества

— А... — чистый лоб перерезает мыслительная морщинка. Как я уже говорил, ребёнок не глупый, но с воспитанием некоторые проблемы, и он не может осознать, как вообще может быть такое, что учитель не запомнить такого уникального и неповторимого мальчика Илью. Как?!

— Есть ещё и педагогический момент, — продолжаю объяснять, — Учитель хочет, чтобы вы с самого начала привыкали чётко и ясно излагать свои мысли, это понятно?

Илья кивает несколько неуверенно, замирает на несколько секунд, и снова кивает, но в этот раз вполне решительно и осознанно.

— К тому же, отвечая урок, вы не только демонстрируете учителю уровень своих знаний, но и помогаете одноклассникам. Как думаешь, чем именно?

— Э...

— Без междометий, пожалуйста, — обрываю его, — Если не можешь сразу собраться с мыслями, лучше помолчи, а не взмекивай, как козёл.

— Я не козёл! — возмущается ребёнок.

— Вот и не подражай ему, — отвечаю с лёгкой улыбкой и подмигиваю, — А вообще, давай-ка не вспыхивай на такие лёгкие подначки и шуточки! С тобой в одной классе будет сорок мальчишек, и некоторые из них — натуральные бараны!

... смеётся.

— А ты же умный парень? — спрашиваю его и вижу энергичный кивок, — Ну так и привыкай пропускать такие вещи мимо ушей! Представь — сидит сзади такой глупыш мамин и дразнится тихохонько, чтобы учитель не услышал. Вспыхивать будешь, так что? Обернёшься и выпалишь "Сам козёл!", так?

— Не... — протянул мальчик не слишком уверенно, — не выпалю!

— Да? — вздёргиваю бровь, на что он пыхтит рассерженным ёжиком, но молчит.

— Так что, ты подумал, как именно ты помогаешь одноклассникам, отвечая чётко и правильно? — возвращаюсь к вопросу.

Открыв было рот, ребёнок видимо вспоминает о "взмемекивании" и плотно сжимает челюсти. Он думает... Не сразу, но приходит в итоге к выводу, что правильные и чёткие ответы, выслушанные другими учениками, помогают тем лучше понять тему, ещё раз "пройти" её.

В таком роде и ведём беседы, перескакивая с темы на тему. Не всё так гладко, разумеется... Есть сложности с самодисциплиной и вниманием. Но есть и методы борьбы с этой напастью!

Если арифметическая задачка не о яблоках, а о попавших в ворота крепости ядер, то это же намного интересней!

Около двух часов занимаемся по гимназической программе, разве только меняю иногда яблоки на ядра, а землекопов на мушкетёров. Ребёнок пыхтит, старается... и старается не смотреть, как я, загородившись стопкой книг, рисую в тетрадке задания для дополнительной программы. Он уже знает, что чем лучше занимается по гимназической программе, тем больше времени у нас останется на дополнительную, самую для него интересную.

Ничего сверхъестественного, право слово! Обычные задачи на сообразительность, где требуется передвигать спички, рисовать недостающие фигуры и составлять анаграммы.

Под настроение, и если остаётся время, сочиняем вместе две приключенческие повести — на немецком и на французском, из знакомых ему слов. Дело идёт не быстро, но ландскнехт, олицетворяющий "приключения", и французский моряк, олицетворяющий "путешествия", сочинены на два десятка тетрадных листов каждый.

Всё это очень наивно, а от количества заржавелых штампов режет глаза, но... сам пишет. Почти.

Идиллию нашу прервал Евгений Ильич, позвавший на завтрак , и я, разумеется, не стал отказываться. Отношения у нас скорее приятельские, да и репетитор "из хорошей семьи" это вполне уважаемая фигура.

Поговорить нам интересно не только об успехах Ильи (к коим Евгений Ильич скорее равнодушен), но и о книгах. Сам он достаточно ленив и встаёт поздно, бывая на Сухаревке по утрам не более двух-трёх раз в месяц. Я для него, некоторым образом, нечто вроде новостного бюллетеня из мира букинистики, хотя сам он уверяет, что ему просто интересно со мной общаться из-за "парадоксального мышления". Возможно, хозяин дома и не слишком лукавит.

Евгений Ильич человек светский, но взглядов придерживается демократических, хотя и с изрядными купюрами. Я бы назвал его либеральным барином, очень уж он своеобразен. Личность вполне симпатичная, но скажем так — с особенностями...

Сибарит, считающий себя человеком, способным к лишениям и трудам. Дачная жизнь, я так понимаю, закалила.

Родившись в знатном и очень небедном семействе, он искренне считает, что нынешнего своего положения добился сам. Мне это видится несколько иначе... но возможно, я пристрастен.

Человек он вполне симпатичный, но вот как социальное явление... своеобразен. Я испытываю к нему двойственные чувства.

С одной стороны, его можно назвать приятелем, несмотря на всю разницу в возрасте. Добрый, порядочный, хороший друг, и пожалуй — хороший человек.

С другой — такие вот приятные во всех отношениях люди, которые ни разу не обидели никого лично, но не отказываются от доходов с имения, где ещё папенькой поставлен управляющий, выжимающий из крестьян все соки. А сам он просто не вникает... не хочет вникать. Грубые материи.

Отсюда, наверное, и вся та ностальгия по ушедшей Эпохе. От таких вот людей, приятных во всех отношениях, умных и образованных, которые были деликатны с прислугой, никого не обижали, и в сравнению с которыми представители более низких сословий не выдерживали никакого сравнения.

Глядя на прислуживающего нам лакея Савельича, с его серебряными бакенбардами и важным, генеральским видом; на Евгения Ильича и восьмилетнего Илью, я думал о конце Эпохи, которую потом будут идеализировать и воспевать.

О том, что нужно будет непременно вести записи, и что возможно, я когда-нибудь напишу книгу об этих днях, и назову её как-нибудь интересно и не без пафоса. Например "На пороге Катастрофы".

О том, что История учит нас тому, что никого и ничему не учит! А ещё о том, что она развивается по спирали...

Глава 8 Житиё моё, часть вторая

— Слыхал?! — выскочив из-за прилавка и схватив меня за руку, вместо приветствия выпалил букинист, — Война! С германцем!

Вцепившись в мою руку, Илья говорил и говорил, и как-то так получалось, что война в его речах представлялась занятием необыкновенно возвышенным и патриотичным, оздоравливающим Нацию и укрепляющим Государство. Не знаю как, но букинист ухитрялся произносить эти слова с заглавных букв. Лицо его дышит тем благонамеренным патриотическим восторгом, возражать которому не очень-то и хочется.

Пробрало даже меня, и подхваченные ненароком мурашки чужого патриотизма принялись отплясывать "русскую" вдоль позвоночного столба. Знаю ведь... ан нет, всё одно не сразу отпустило, и я успел хапнуть чужих горячечных видений.

По его блестящим от возбуждения глазам и несколько несвязной, но несомненно патриотической речи, было совершенно ясно, что видит Илья исключительно героику происходящего. Враг подл и коварен, но труслив, а наши — сплошь Герои и храбрецы, а сама война должна кончиться не более чем за три-четыре месяца.

В его представлениях, вываленных на меня в самые короткие сроки, война походила на смесь парада и учений, где суровые русские воины с благородными лицами идут в полный рост. Иногда они очень красиво падают, но остальные Русские Герои ещё теснее смыкают свои ряды, кричат ура и штыковой атакой выбивают засевшего в крепости подлого врага.

Потом — парад, смотр, награждение героев, и где-то очень далеко рыдающая мать-старушка, у которой непременно осталось ещё несколько сыновей, и которым теперь — необыкновенный почёт и уважение от Мира за то, что они родственники Павшего Героя. И все пути им теперь открыты!

— ... а потом, брат, — фамильярничает мужчина, вцепившись мне в предплечье и горячечно дыша в лицо испокон века нечищеной пастью и патриотизмом, — заживём!

— Это да... — согласно прогудел тощий Ипполит Валерьянович — разночинец, обладающий удивительно густым басом и не менее удивительным самомнением. На Сухаревке он один из признанных политологов, умеет толково и доходчиво объяснить всю внешнюю и внутреннюю политику, делая весьма уверенные прогнозы. А чуть погодя — объяснить, почему они не сбылись и что мы все неправильно поняли Суть.

— Проливы! — он многозначительно поднял вверх указательный палец и встал, не шевелясь. Думается мне, что в такие мгновения Ипполит Валерьянович мнится себе фигурой величественной, благородной и несколько трагической. Из тех, кого не слишком ценят при жизни, но стоит телу остыть, как сразу ахают "Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало !"

... но мне он более всего напоминает суслика, вставшего на задние лапки у своей норки.

Среди букинистов тем временем разгорелась жаркая дискуссия о Проливах, и единственное, в чём были согласны все — надо брать! Разнились только мнения в способах захвата, ну и в количестве возвращаемых земель.

— ... это предопределено! — надрывался фальцетом один из любителей "на грош пятаков", мнящий себя истинным коллекционером, — Предопределено! Самим Богом Империи Российской суждено править миром!

— ... пора вернуть утраченные земли! — в тон ему гудел Ипполит Валерьянович, и по разговорам становилось ясно, что претендует он, ни много ни мало, на все земли, которые когда-то накрывала тень Восточной Римской Империи. Как минимум.

На багровом лице патриота воинственно подпрыгивала волосатая бородавка. Он большой поклонник идей Панславизма, и видит славян исключительно под благой сенью Матушки России. Для их же блага, разумеется.

— ... в орбите, — кивал Савва Логгинович, отстаивая исключительное право Российской Империи определять судьбы прочих славян и всех соседних народов, — исключительно в орбите! Молдаване, право слово — что за народ?! Недоразумение какое-то!

Повертевшись на Сухаревке и везде слыша одно и тоже, я невольно поучаствовал в нескольких патриотических диспутах, парочку из которых можно было бы назвать скорее небольшими импровизированными митингами. Спорить с разгорячёнными людьми не стал, да и смысл...

Противостояние Антанты и Тройственного Союза в газетной риторике длится не первый год, и в коллективном бессознательном уже давно проросла идея неизбежности столкновения. Статьи, обсуждения экономистов и юристов, военных и политиков, обывателей и Церкви.

Постепенно риторика менялась, и хотя пресса не писала ещё о неизбежности войны, но идея "Мы" и "Они" набирала обороты месяц от месяца. Не думаю, что врали вовсе уж много, но однобокая подача одних фактов и замалчивание других привело к тому, что общество стало видеть войну не просто неизбежной, но — справедливой!

Много позже они прозреют, а пока...

... протолкавшись, я отправился прочь, не заработав ни копейки. Какая уж там работа...

Думал было сразу пойти домой, но состояние у меня взбудораженное, да и понимание историчности момента упорно сверлит разгорячённую голову. Народу на улицах ещё рано, всё больше спешащие на рынок домохозяйки и прислуга, но даже эта своеобразная публика дышит патриотизмом и национализмом, обсуждая не цены на рынке, а политику, проливы и Наших Бравых Героев.

Дворники под присмотром полицейских снимают вывески с немецкими фамилиями и названиями, которые хоть сколько-нибудь пристрастный человек может заподозрить в "иностранщине".

— Живее шевелитесь! — рявкает полицейский офицер, задирая голову наверх, где дворник на пару с приказчиком снимают вывеску, — Да что ж вы...

Привлекать внимание полиции не стал и прошёл мимо, остро жалея об отсутствии хотя бы плохонького фотоаппарата. Понятно, что потом в архивах можно будет найти всё и немножечко больше, но когда это потом настанет, и сколько времени на это придётся угрохать, боюсь даже представлять. До оцифровки ещё очень и очень далеко.

Кое-где заколачивают витрины — от греха... Я так понимаю, прежде всего те, где иностранщина выведена прямо на стекле сусальным золотом. А то патриотизм, он такой... не всегда созидательный.

Пошатался по улицам, впитывая впечатления, но довольно-таки быстро нахапался впечатлений так, что голова начал гудеть, обещая мигрень, если её носитель не одумается.

— Передозировка сенсорики, — бурчу вслух, сверяясь с часами. Рано... но деваться некуда, и я отправился домой с гудящей головой.

— Война, а?! — встретил меня папенька, светящийся от радости и излучающий оптимизм вперемешку с запахом свежего алкоголя. Так-то по утрам он не пьёт, но если повод имеется, то может и тяпнуть. А сегодня ни одна собака не упрекнёт... ещё один повод для радости!

— Война, — покорно соглашаюсь с ним.

— Ну-с... — Юрий Сергеевич потёр руки, — Глафира, поторопи девочек к завтраку!

Я отговорился было, что уже позавтракал, но папенька неумолим как Рок и усадил меня за стол.

— Совместная трапеза, — не совсем понятно выразился он. Хм... считает этот день праздничным? Похоже на то.

— Наконец-то сбудется вековечная мечта русского народа о Проливах! — витийствовал он, дирижируя вилкой и жмурясь от нахлынувших эмоций, — Это день, дети, когда-нибудь будут отмечать как праздник, как начало войны, которая принесла нам Величие!

— Что, Алексей Юрьевич, — внезапно сменил он тему, обратившись ко мне по имени отчеству, что делает всегда, когда хочет подчеркнуть важность своих слов, — небось думаешь на войну сбежать?

Я кисло улыбаюсь, потому что как иначе реагировать на такое, даже не знаю... Но папенька воспринимает это так, как ему удобно и гулко хохочет, запрокидывая голову и промокая платком выступившие слёзы. В такие минуты он почти красив, этакое олицетворение Дворянства.

— Смотри! — он грозит мне пальцем, — Не вздумай!

— Понимаю... — папеньку внезапно пробивает на ностальгию, — сам таким был! Ох, каким сорванцом я был...

Несколько минут мы слушаем одну из историй о детстве дражайшего родителя, только что с неизвестными ранее подробностями. Ну, как обычно.

— Война... — взгляд Любы затуманивается романтикой и желанием замужества — так, что почти уверен, будто вижу в её глазах мелькающие фотокарточки бравых военных, увешанных орденами, и Она, ради которой все эти ордена и зарабатывались.

— Я сестрой милосердия пойду, — непосредственно заявляет Нина, — корпию щипать!

После завтрака отец ушёл на службу, а чуть погодя и сёстры убежали к каким-то своим знакомым, оставшимся на лето в городе. Я отправился к себе в комнату и повалился на заправленную кровать как был, в одежде.

В голове роятся безрадостные мысли, безумно тяжело видеть всю эту военную вакханалию и знать, чем это всё закончится...

— А они? Неужели они не понимают? — задался я вопросом и попытался разобрать ситуацию не с позиции послезнания, а с позиции человека, корнями вросшего в здесь и сейчас, и понятия не имеющего о том, что будет завтра. Человека, который может думать и анализировать, опираясь на собственные знания и...

— ... мнение авторитетов, — подытоживаю плоды размышлений.

Человек ленив! Думать, это вообще-то работа, и не самая простая. Школьное образование на всех уровнях в Российской Империи основано на зубрёжке, на механическом запоминании.

Есть, разумеется, педагоги-новаторы и даже гимназии, где целые коллективы освещают путь в Будущее своими сердцами, но... таких мало. Я бы даже сказал — исчезающе.