Без Веры, Царя и Отечества

— Ах да! — ещё один волосок оставляю в ящике письменного стола, где Люба хранит свой дневник, и один раскладываю на подушке Нины так, будто Фрося прилегла там.

Служанка у нас выраженная блонда, почти бесцветная и напоминающая физиономией постаревшего поросёнка с начавшими отвисать щеками. А мы, Пыжовы, костлявые и русые с выраженной рыжиной, так что Фросины волосы должны сыграть должным образом.

Диверсию свою я провернул с небольшим временным запасом. Фрося пришла буквально минут через пять, сухо поздоровавшись со мной и зачем-то пояснив, что ходила в бакалейную лавку, но зряшно.

" — Пахнет москательной лавкой" — уверенно опознал я, но говорить ничего, разумеется, не стал.

Оставив на кухне покупки, служанка вышла во двор, и через несколько секунд я увидел её грузноватую фигуру, спешащую к укрытому кустами нужнику.

— Н-да... — засмеялся я тихо, — вот оно где, социальное расслоение!

Не то чтобы я не знал этого ранее, но такие вещи были настолько неинтересными и самоочевидными, что покоились на самом дне разархивированной памяти.

— Впрочем, чего это я, — кривая усмешка вновь продавила моё лицо, — в моей квартире тоже был клозет для прислуги и гостей.

Это, к слову, вернее всего говорит о претензиях "будущей госпожи Пыжовой" — знает, что называется, своё место... В кустах оно, в будочке под заросшей мхом подгнившей дранкой и щелями, в которые подглядывают мальчишки.

Папенька спит с ней, но допустить, чтобы эта самая задница, которую он мял пару часов назад, приземлилась на господский стульчак? Вот где кастовость общества и его расслоение! Сортирная!

Пока она не вернулась, быстро достал из тайника загодя припасённые пузырьки и буквально по одной-две капли капнул на несколько бумажек.

— Мне не надо, чтоб оно воняло... — закрываю пузырьки и прячу бумажки по укромным местам на кухне и в прихожей. Фрося ленива, и найти места с залежами позапрошлогодней пыли несложно, — мне надо слегка усилить запах москательной лавки в квартире!

Лак этот сохнет достаточно долго и изрядно вонюч, но бумага должна впитать большую его часть достаточно быстро. Судя по проведённым ранее опытам, полчаса-час достаточно стойкого запаха это даст, и мне этого вполне достаточно!

— Ополоснусь, — сообщаю вернувшейся служанке.

— Вот ещё, — тут же зазудела та, приняв измученный, уработаный вид, — не вздохнуть с вашими фанабериями! Нет бы как все люди, по субботам...

— Греть титан не надо, холодной водой пот смою, — сообщаю я, и та сразу, буквально на полуслове затыкается.

Вода в трубах не слишком холодная, так что я даже подумал было искупаться как следует, но вовремя вспомнил, что тельце у меня не только астеничное, но и весьма склонное к простудам. Так что наскоро, наскоро... пот смыть, и хватит.

Выйдя из ванной уже в домашнем, столкнулся с Ниной, с недовольной гримаской морщащей фамильный Пыжовский нос.

— Не квартира, а москательная лавка, — вместо приветствия сказала она недовольно, закрывая за собой дверь. Я, сдержав усмешку, устроился в гостиной возле книжного шкафа, перебирая корешки сто раз читанных книг.

Не считая учебников, книг у нас не так много, и всё больше приобретённых у букинистов, с уличных развалов. Преимущественно классика и приключенческая литература, разбавленная редкими вкраплениями условно-полезных брошюрок хозяйственного толка.

Единственное — папенька иногда притаскивает из гостей то скучнейшие мемуары чужих предков, то нечто наукообразное, и требует, почему-то от меня, непременно ознакомиться с этими шедеврами. Но эти книги стоят отдельно — не в закрытом шкафу, а на полке. Как я понимаю — напоказ, для не бывающих у нас гостей.

— Как экзамены? — спрашиваю вышедшую из ванной сестру.

— Нормально, — дёрнула та плечами, даже не оборачиваясь. Но всё-таки замедлила шаг...

— А у тебя?

— Нормально.

... вот и поговорили.

Получасом позже вернулась Люба, Нина сразу захлопотала вокруг и меня кольнула зависть. Сёстры не то чтобы очень дружны, но отношения у них хорошие, отчего вдвойне больнее.

Я помог принять пыльник, но в беседу не лезу и не особо прислушиваюсь. Да собственно, при всём желании не получилось бы прислушаться. Все эти девичьи шушуканья, разбавленные фразочками "Да ты что?!" и множеством ненужных подробностей, и так-то непросто разобрать!

— ... склад москательных товаров, — слышу я недовольные слова Любы. Потом с полминуты неразборчивого шушуканья и...

— Никак искупаться после гимназии успел? — поинтересовалась старшая сестра — то ли обратив внимание на влажные волосы, то ли, что скорее, после слов Нины.

— Ну... так, — смущённо пожимаю плечами, прижав к груди раскрытую книгу о приключениях виконта де Бражелона, — очень уж жарко и душно было. Да и нервы...

— В холодной? — сестра вздёрнула бровь.

— Ну... Фросю не хотел утруждать, — снова принимаю вид мальчика-зайчика, умиляющий немолодых дам, и раздражающий всех остальных.

— А как ты? Как экзамены? — максимально неловко перевожу разговор. Люба фыркнула, но соизволила ответить и мы некоторым образом побеседовали. Потом я, забрав с собой пару книг, удалился в комнату, где и читал до самого обеда.

За обедом сёстры молчали, только переглядываясь как-то особенно многозначительно, как это умеют только женщины. Стоило только Фросе появиться из кухни с очередным блюдом или начать убирать что-то со стола, девочки замолкали особенно выразительно.

— Хе! — почти беззвучно выдохнул я, включая в ванной холодную воду и плеща себе в лицо. Я не я буду, если это не стало последней соломинкой, сломавшей спину сестринского терпения!

С Фросей у них и прежде было неладно, и года полтора назад они пытались говорить с отцом на эту тему. Не срослось... почему уж, не знаю, да и неважно это. Но я им ещё поводов подброшу!

Вечером после ужина, закопавшись в недра книжного шкафа и обложившись книгами, я демонстрировал некоторую рассеянность и абсолютное отсутствие страха перед экзаменами. Папенька, будучи в прекрасном расположении духа, сидел на своём любимом кресле с папиросой и сыпал вокруг пеплом, да не всегда уместными остротами, в сотый рассказывая истории из своего детства.

Если верить им... Но впрочем, верить я перестал года два как, так что воспринимал это как обычные байки о тех временах, когда вода была мокрей, трава зеленей, бабы моложе, а сам он лихим гимназистом, грозой окрестных улиц и любимцем всех девушек.

В таких байках можно менять только имена, да пожалуй, какие-то приметы времени, а так они — ну под копирку! Единственное, папенька всё ж таки замечательный рассказчик, и человеку свежему его байки могут доставить истинное удовольствие.

— ... так неужто не боишься? — с который уже раз расспрашивал он меня, — Математика, и не боишься? Я, помнится...

Погрузившись во времена былинные, он на время отстал, но потом снова...

— Неужто не боишься?

— Да что там сложного-то? — дёргаю плечами.

— Ой не скажи... — вздыхает папенька, делая такую гримасу, что становится ясно — для него были сложными все предметы. А точнее — все, где надо было заниматься.

— Что ж ты тогда на одни пятёрки не учишься? — задала коварный (как ей кажется) вопрос Нина.

— Ну... так, — скучнею лицом и снова зарываюсь в книги.

— Ага! — радуется сестра, и мне от этой радости становится несколько тошно.

— Ну... — я закрываю книгу и снова дёргаю плечом, неловко улыбаясь, — здоровье иногда подводит.

— Разумеется, — ядовито соглашается Люба, — если бы не здоровье ты бы в первые отличники выбился. "Бы" мешает?

Отец, даром что изрядно нетрезв, мигом уловило соль шутки и залился хохотом, да и Нина засмеялась, но как мне кажется — просто вслед, не понимая толком.

— Мигрени, — дёргаю уголком рта, — и устаю быстро. В гимназии к концу уроков устаю сильно, и голова часто болит. А так...

Это не то чтобы тайна, но поскольку я не жаловался часто, в семье не воспринимают всерьёз мои проблемы со здоровьем. Вроде как и помнят, что они есть, но раз не жалуюсь...

Снова открываю книжку, но так неловко, чтобы моё нежелание продолжать разговор было очевидным. Я свою семью знаю...

— А так, разумеется, отличником стал бы, — как бы подхватывает Люба.

— Уж по математике-то... — пожимаю плечами максимально пренебрежительно и тут же спохватываюсь. Её это задевает, математика у обеих сестёр слабое место.

— По математике, говоришь, легко? — щурится она, и не дождавшись ответа, срывается с кресла. Минут спустя она снова в гостиной, но уже с учебниками пятого класса в руках, — Давай, попробуй решить хоть одну задачку!

... и я решил. Сперва за пятый класс, потом за шестой... Хотя программа у женских гимназий попроще будет, так что результат неплохой, но не вовсе уж из ряда вон. Но и так... вижу, как заело сестру. Она же себя умной считает! А тут я... моль подкроватная.

— Ну... — снова дёргаю плечами (движение, которое репетировал несколько дней) и прячу неловкость так, чтобы она бросалась в глаза, — мне точные науки и языки легко даются. Остальное — так... по-разному.

— Так почему... начала было Нина, и осадила сама себя, — ах да, мигрени! Что, такие сильные?

В глазах — незамутнённое любопытство человека, не знающего проблем со здоровьем больших, чем ушибленная коленка или несварение желудка.

— Когда как, — отвечаю, чувствуя неподдельную неловкость от столь пристального внимания членов семьи. Нечасто меня им балуют, — В основном когда устану.

— А так... — снова пожимаю плечами, — мне самому проще учиться было бы, это несложно. Да и по деньгам...

Как бы случайно кошусь на домашнее платье Любы, перешитое из материного, и та вспыхивает, поджимая губы, явно желая что-то сказать... Но промолчала. А ещё через несколько секунд её лицо разгладилось, и на нём проступила лёгкая дымка задумчивости.

" — Бинго!"

С трудом удерживаюсь от радости и напоминаю себе, мысленно вырубая зубилом в мозгах, что к этой мысли нужно подвести домашних так, чтобы ОНИ пришли ко мне с таким предложением. Иначе... зная папеньку, да и сестёр, обставлено это будет так, что я окажусь ещё и сто раз должен. Плавали, знаем!

А мне, как минимум, нужен какой-то наличный капитал на покупку тех же учебников у букиниста, без унизительного копеечного отчёта, ну и какая-никакая свобода передвижения. Менять гимназический концлагерь на домашний не вижу никакого смысла.

" — Никогда ничего не просите!" — стучится в голову цитата, и я, наступив на горло собственной песне, перевожу разговор на успехи в учёбе младшей сестры.

" — Сами предложат, и сами всё дадут!"

Получасом позже сёстры удалились к себе в комнату, и в гостиной остались только мы с отцом. Он курит, прикладываясь иногда к рюмочке и рассеянно листая журнал, я на диване, обложенный книгами со всех сторон, как в окопе.

" — Время!" — напоминаю себе и начинаю шевелить губами, как бы в так песне. Потом позволяю прорываться всяческим турум-пурумам, и наконец — слова...

— ... вялый друг, ла-ла-ла... — перелистываю страницу, дудю губами и снова припев из того мещанского романса, что так любит Фрося.

— ... турурум, ла-ла-ла... — шелест переворачиваемой страницы, и снова...

— Кхм! — прервал меня отец, — Ты что-то поёшь-то?

— Я? — закрываю книгу пальцем и как бы снова проявляюсь в реальность, — Романс "Милый друг", Фрося часто поёт. Вот... привязалось.

— Романс, говоришь? — задумчиво сказал папенька, крепко сжимая губы и в одну затяжку приканчивая папиросу, — Ну, пусть будет романс...

Глава 5 Экзамены, коварные интриги и планы ГГ на будущее

— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие , Господь с Тобою... — истово молится знакомый мальчишка из параллельного класса громким срывающимся шёпотом. Глаза у него белые от ужаса, лицо багровое, покрыто крупными каплями мутного пота.

Рядом несколько человек травят дурацкие анекдоты, постоянно разражаясь беспричинным смехом и растягивая губы в резиновых усмешках. В глазах — тоска...

Севка Марченко, не замечая этого, грызёт ногти и заусенцы, обкусывая их с мясом. Достаётся и губам, изжёванным до последней крайности — так, что на них неприятно смотреть.

Несколько человек, забившись по углам, как в спасательные круги, вцепились в учебники математики, снова и снова цепляют глазами формулы и аксиомы. Некоторые проговаривают их вслух...

— ... если Х равно...

— ... яко Спаса родила...

— ... жираф! Понял? Жираф! Ха-ха-ха!

— Я рядом сяду, — безапелляционно говорит Бескудников, вставая подле меня и прерывисто выдыхая.

— Да я только за, — пожимаю плечами индифферентно Андрей далеко не самый лучший представитель человечества, но в споре не вижу никакого смысла.

— А? Да, экзаменационная комиссия, будь она неладна... — он снова вздыхает и закусывает кулак, усаживаясь радом на корточках.

Переводные экзамены адски сложны, лишь один из десяти гимназистов оканчивает гимназию, не оставшись ни разу на второй год. Возможность летней переэкзаменовки имеется, но дирекция весьма придирчива к претендентам.

Даже болезнь не всегда служит оправданием, если только это не образцовый ученик, свалившийся перед самыми экзаменами с воспалением лёгких или нервической лихорадкой. До переэкзаменовки могут также допустить претендента, который отстаёт в одном, максимум двух предметах, и притом не является записным хулиганом.

Прочие... по-разному. Знаю достоверно, что Парахина к переэкзаменовке допускать не собираются. Учится он весьма посредственно, если не сказать больше, да и репутация у него отнюдь не блестящая. Возможно, родители похлопочут, занесут кому надо барашка в бумажке... но вряд ли.

Экзаменов боятся. Боятся остаться на второй год, а потом ещё и ещё... Предельный срок сдачи экзаменов для гимназистов — двадцать три года, и поговаривают, что хотят снизить его до двадцати одного.

Экстерном можно сдавать экзамены хоть в сорок или даже в девяносто, здесь предельных сроков нет. Но! Подобная льгота доступна только тем, кто не поступал и не учился в гимназиях. Это проверяется очень тщательно, и аттестат зрелости в таком случае аннулируется, притом весьма публично.

Сделать хоть сколько-нибудь приличную карьеру, не окончив полного курса гимназии или реального училища, возможно только в армии, да и то с большими оговорками. Хотя в Российской Империи имеются и генералы, за плечами у которых только церковно-приходская школа...

Некоторую карьеру, условно штабс-капитанскую, можно выстроить, имея хотя бы шесть классов, с последующей сдачей соответствующих экзаменов про военной части, но для статских это фактически предел. Хотя бывает всякое... но это примерно тоже, что надеяться разбогатеть, купив лотерейный билет.

Уделом большинства недоучек становится работа конторщиками, страховыми агентами, "бутербродными" репортёрами и так далее. Веком позже их назвали бы "офисным планктоном", но как по мне, это определение не было бы точным.

Недоучки эти, ставшие конторщиками и мелкими маклерами, живут всяко лучше представителей низших сословий, но грань эта подчас весьма тонка. А ещё им очень больно понимать, что шансы ты просрал сам... и видеть, как бывшие одноклассники делают карьеры, ворочают состояния или совершают научные открытия.