На "Святой Руси", всё вообще — "проявление Духа Божьего". Здесь же все в это верят! "Обсоборненная Русь". И — "нет различия между учёным и невеждой". А ждать пока "по усмотрению Божьему младенцу даётся слово премудрости" на тему профилирования лопаток паровой турбины — можно до "морковкиного заговения". Соответственно, нет и колёсного плуга. Поскольку, живут как "с дедов-прадедов заведено".
"Такое понимание соборности соответствовало древнерусскому понятию "лад" и было неразрывно связано с общинной жизнью русского народа".
Вот и живут "в ладу":
— У тебя есть плуг, а у меня нет? Не ладно.
И в морду. Чтоб наладить.
Моё раздражение было вызвано нарастающим предчувствием предстоящих неприятностей. Непонятно каких. Но чувство есть, а я как малый ребёнок: вцепился в свою литовку, как в любимую игрушку, и отпускать не хочу.
И ведь никому не передашь. Я-то думал: вот сделаю нормальную косу, набегут туземцы, с руками отрывать будут. Даже опасался — расспросами замучают, придётся какие-то показательные выступления придумывать, мастер-классы по косьбе организовывать.
А нет никого. Как в моём личном хайку.
Однажды затащил меня приятель. Нет, не туда, куда вы подумали. И даже не в бар. Затащил на один интернет-форум. Я, честно говоря, ни чатиться, ни форумиться не люблю. А уж фейсом букиться... Мне есть о чем и самому подумать. Но — попал. А там сплошной "ах-ах" с придыханием. На тему средневековой японской поэзии.
Я в этом — "не Копенгаген". Читаю, понять смысл пытаюсь — об чём это они? "Ах-ах, хайку, ах-ах, танка". Куча сплошь обрафинированных на лепестках сакуры дам. И судя по их постам — гель для смазки им уже не нужен. Они уже и сами — в сплошном... "неясном томлении".
Меня это, в принципе, радует. Просто как явление природы. Просто приятно знать, что где-то в сети есть дамы, которые уже... в экстазе. Пусть пока — только в поэтическом.
Но мне же интересно — может, когда и в реале пригодиться. Начал спрашивать: а как там, у японцев, с рифмой, а размер какой, в смысле строфы, а чередование ударных-безударных... В ответ сплошной "ах-ах" с виртуальным закатываем глазок. По делу — ни слова.
Пушкин формулу "онегинской строфы" на отдельном листике записал. Перед сном повторял. Так он же гений! А здесь "ах-ах" непрерывным потоком. "Ах, как тонко, ах, как чувствительно, ах, какая вуально-флёровая выразительность...".
Но дали пример. Воспроизвели и процитировали. Тут я и ответил. Хайкой. По нашему старому анекдоту.
Или кто думает, что наш отечественный фольк нельзя втюхать в японскую сакурно-вуальную флёровость?
"Ночь. Тишина. Полустанок.
Вдруг как-то сразу пропал чемоданчик.
Хоть и нет никого"
Спрашиваю: это хайку? "А в ответ — тишина". Только приятель отозвался: "да вы, батенька, хайкуист". Хорошо, что я с этой стихотворной формы начал, а не с танка.
* * *
Вот и с косой моей: "и нет никого". В Рябиновке, когда я косу сделал, времени было мало — выгнали меня оттуда быстро. Продемонстрировать не успел.
Мои мужи... "Это — смердячье дело. Воину — не интересно". "Птицы" похолопленные... Они крестьянский навык подзабыли. Они охотники-рыбаки-собиратели. Им хоть какая коса — "а чего это ей делается?".
Но более всего меня встревожила реакция Фильки из Пердуновки: никакая. Он-то довольно долго на заимке ошивался, косу мою в рабочем состоянии видел, присматривался. Даже трогал. И — только хмыки. Как бы мне, вслед за Героном, не нарваться на "душа не принимает".
"Предчувствия его не обманули". В смысле: меня. Но не в форме — "душа не принимает", а в форме — "слезь с косы, а то хуже будет".
"Хуже" — не "будет". "Хуже" — уже настало.
Глава 96
Во дворе заимки носом в землю лежали мужики. Без поясов и, соответственно, без топоров и ножей. Ивашка, с саблей в руке, гулял перед строем (или правильнее "ложем"?) и выдавал обещания потоком. Включая трудноосуществимые. Типа: "локти себе пообкусываете". С другой стороны ряда лежащих мужиков стоял Ноготок, поигрывая в руках своей секирой.
— Вечер добрый. Что тут у вас?
"Что тут у нас" выплеснулось на меня смесью мата и жалобного скулежа. Ивашка рявкнул и ткнул саблей в сторону. Там, у забора, валялась какая-то хрень, прикрытая мешковиной. Пришлось подойти и посмотреть.
Под насквозь промокшей, склизкой от крови, грубой и грязной мешковиной лежал самый мелкий из "птицев". То самый, что так боялся, что я заберу из-под него уже мёртвую "пророчицу".
Как он тогда торопился, мельтешил... А теперь лежит совершенно спокойно и неподвижно. В луже натёкшей, из прорубленной с левой стороны шеи, крови.
Рана-то невелика. Как голову срубают напрочь — из самых первых моих здешних впечатлений. Так что, могу оценить почти профессионально: здесь просто глубокий порез. Прорезавший артерию.
Я велел всем заткнуться и выслушал Ивашку. "Птицы" пытались "чирикать" — пришлось призвать их к порядку. Выразительно.
Потом — наоборот. Пришлось призвать к порядку Ивашку. Пока мужики высказывали свою версию. Как Змей Горыныч в три головы на пруду поёт — долго, хором, не в такт.
Господи, как мерзко разбираться в причинах идиотской ссоры, стоя над её результатом — трупом покойника.
Моего терпения хватило ненадолго. Я просто пошёл и нашёл свою шашечку. Как-то после орально-убивальной ночи она мне сильно не требовалась. А тут пришлось из кучи нашего барахла выковыривать. Вышел во двор, проверил заточку на ногте. Чтоб все видели. Нацепил через плечо на спину. И изложил своё видение произошедшего.
— Вы двое, самые умные. Один самый старший, другой самый сильный. Я над вами Ивашку начальным человеком поставил. Вы начали над моим человеком издеваться, обидные прозвища ему придумывать.
— И чё? Слово — не хомут, шею не натрёт.
— Молчать. Я вас выслушал. Теперь вы меня. Кто не хочет — переляг к покойнику. Мне грязюку кровавую по всему двору разводить не интересно. Нет желающих? Пошли дальше. Остальные вас слушали и хихикали. По дурости. Когда бревно сорвалось и на Ивашку покатилось, дурак, ныне покойный, так и заорал, как от вас наслушался: "Эй ты, придурок беременный, с метёлкой на опояске — брысь оттедова". Так?
— Дык он же предупредить хотел, может, жизнь спас. Этому... как ты сказал.
— Это не я сказал. Это ты, Чимахай, придумал, сказал, покойничка повторять выучил. Это — твоя вина.
— Чего?! Ты этого павлина брюхатого обеляешь, а меня винишь?! Ты сам-то сопля! Ты...
Чимахай начал подниматься, за ним зашевелись и остальные.
Ещё чуть — и всех четверых придётся тут и зарубить. Всех. Вот так сразу, не поговорив, не объяснив... Просто — "в куски". Просто из соображений собственной безопасности.
По тому, как перехватил секиру Ноготок, как, совершенно автоматически, развернулся боком и повёл назад руку с саблей Ивашка... Мясо рубленное. По всему двору. Кусками. И кусочками...
Я закинул за спину правую руку и, глядя прямо в глаза подымающемуся на ноги Чимахаю, шагнул ему навстречу, одновременно вытягивая шашку из ножен на спине. Отвёл руку в сторону и крутанул.
Шипящая шашка — позор. Я — не опозорился. Поёт. Блестящее металлическое кольцо постояло, тоненько жужжа, справа. Мужики как заворожённые, замерев в неудобных позах в полуподьёме, смотрели на этот круг.
"Кольцо всевластья — кольцо смерти".
Чьей-то.
Потом я резко остановил вращение и, чуть замедлено, чуть манерно-подчёркнуто, чуть щёлкнув пятками своих без-каблучных мягких сапог, чуть выгнув "грудь колесом", вспомнив где-то, в каком-то историческом фильме, виденное, вытянул шашку вдоль руки, положив остриё себе на плечо.
Постояли-посмотрели. Друг на друга. Я — как парадный лейб-казак, они — на полусогнутых.
И... они опустились назад, носом в землю. На брюхо. На своё место. На нормальное смердячье место.
На "дольше всех" завис в раскорячку в полуприседе Чимахай. Всё переводил взгляд с шашки в моей правой на дрючок в левой. Потом сообразил, что остался один, оглянулся. И грохнулся на колени. Потом — на живот. Потом, как положил их Ивашка перед моим приходом: сложил ладони на затылке. Всё.
Бунт подавлен, плаванье продолжается. Приступаем к раздаче слонов. И — слоников.
— Ну вот. А теперь, коли всем стало ясно, то хочу я услышать покаяние. В том, что вы своей неразумностью и злобностью — своего сотоварища под меч карающий подвели. В смерти его — покайтесь. А меня, господина своего, лишили имущества — моего холопа. Разорили, имению моему ущерб сделали. И тем клятву свою холопскую — нарушили. Начнём с тебя, Звяга. Встань.
— А чё я? Как чё — так Звяга. Я там вооще...
— Встать.
Звяга отнюдь не рвался переменить своё "набрюшное" состояние. Скорее наоборот. Пытался вжаться в землю как боец под артобстрелом.
Здоровенный взрослый мужик пытается прикинуться кочкой мелкой. Перед тощим сопливым подростком. У которого поющий кусок точёного железа — в руке, и готовность убивать — в душе.
— Звяга, будь добр, сделай по слову моему. Встань. А то ведь... зарежу. Нахрен.
Зрелище острия шашки, опущенной до земли перед его носом, оборвало детский лепет здоровенного мужика. Не снимая ладоней, сложенных по-дурацки домиком на макушке, он неловко поднялся.
— Я... эта...
Вот именно. Услышать внятное, членораздельное, искреннее покаяние от мужиков не удастся. Это я уже понял. Они просто слова в предложение сложить не смогут. А повторять за мной...
Да они сейчас, со страху, хоть какую белибердень повторят. Зря я это. Насчёт — "покайтесь грешники". Впустую.
Наперёд запомни, Ванька: покаяние имеет смысл либо добровольное и прочувствованное, либо, если уж принудительное, то только публичное. Для воздействия на души ещё не покаявшихся. Включая ещё и не согрешивших. А пока переходим к следующему аттракциону.
— Я знаю, что "ты". Я знаю что "эта". Раздевайся.
— Эта... Зачем... Ну...
— Не "зачем", а "почему". По слову моему. Быстро.
Звягу трясло. Не только руки, но и зубы, и колени. Он путался в рукавах рубахи. Потом, стаскивая штаны, зацепился в штанинах. Упал. И, в панике, что я сочту его задержку проявлением неповиновения, рвал ноги из портов, непрерывно повторяя:
— Я вот, я счас, я ну...
— Ноготок, привяжи его к столбу заборному. Для порки плетью.
Ноготок умело переплёл Звяги кисти рук ремнём и повёл к забору. Все остальные провожали страдальца взглядами. А я смотрел на Чимахая. Тот тайком бросил взгляд в сторону ворот, потом повернул голову в другую сторону. И увидел перед носом мой дрючок.
— И не надейся. Как "цаплю" поломаю.
Он лежал на животе. Чтобы посмотреть мне в лицо ему пришлось вывернуть голову. Выражение взгляда понять трудно: темновато, сумерки. Но лютую злобу я разглядел.
Так-то, Ванюша. "Ежевечерне кричать белыми ягодицами" выглядит примерно вот так. Как себе сам недавно втолковывал: "управление даже средним хозяйством в здешних условиях предполагает регулярное применение телесных наказаний". Ты, явно, "из молодых да ранний" — хозяйство ещё маленькое, а массовая порка уже потребовалась.
Если бы только порка. Чимахая подняли, раздели, к очередному столбу привязали. Подняли следующего, "пламенного горниста". Команду "Раздевайся" он выполнил спокойно. И пока руки вязали. Но когда к столбу начали цеплять, когда понял, что будут плетью бить — парень взвыл по-дурному. Он беспорядочно рвался, лягался и орал.
— Господине! Не надо! Я боюсь! Меня нельзя! Не трогайте!! Отвяжите!!! Не надо!!!
Полномасштабная истерика взрослого мужчины. И не удержишь: визга как у женщины, а силы-то как у мужика.
Ещё один мой прокол. Я совершенно забыл о довольно известной вещи: болевой порог у женщин, как правило, существенно выше, чем у мужчин. Проще: они лучше переносят боль. А вот у мужчин, играющих роль женщин в сексуальных контактах, болевой порог существенно ниже. Пассивные гомосексуалисты, обычно, намного более чувствительны к боли, чем мужчины в среднем.
Вопли и рывки "горниста" нервировали и меня, и окружающих. Ивашка с Ноготком довольно жёстко увязывали парня к столбу, и тут "сорвало крышу" у его "мужа и брата".
Когда Ноготок приложил привязанного парня кулаком по рёбрам, чтоб тот успокоился, а потом с другой стороны — древком своей секиры по печени, последний лежавший на земле "птиц", стартовал с места. Взвыл, мгновенно вскочил на ноги из положения "лёжа" и, подхватив валявшуюся на земле дровеняку, кинулся на Ноготка. Тот был занят перевязыванием рук своего подопечного, стоял спиной и этого движения не видел.
* * *
Может быть у мужика, бросившегося на выручку своего любовника, всё и получилось бы. Как получалось, обычно, у древних спартанцев. Их отряды, объединённые "настоящей мужской любовью" не знали поражений.
В армии Карфагена воинов сковывали цепью за пояса. Чтобы сохранить сомкнутый строй в бою. Македонцы строились фалангой, из которой просто физически не убежать. Римляне в своих легионах и Суворов в полках "русских чудо-богатырей" устраивали децимации. Казнь каждого десятого из сбежавших и выживших. Отряды "бессмертных" древних персидских царей разворачивались в тылу своей армии, получившей приказ "ни шагу назад", примерно так же, как дивизии НКВД на фронтах Великой Отечественной. Но ни тактические хитрости при формировании боевого строя, ни даже страх смерти "потом" не останавливали солдат, разбегавшихся от страха смерти "сейчас".
А вот "узы любви" спартанцев оказывались крепче. Любовники защищали друг друга с такой яростью и стойкостью, что Фермопилы стали могилой для тысяч персов. В вечной борьбе между Спартой и Афинами нищие спартанцы победили богатых афинян. Ни богатство четверть-миллионного города, ни искусство Праксителя или Сафо, ни мудрость Аристотеля или Сократа, ни сотни союзных городов Афинского союза, ни коммерческое процветание и слава тогдашней "мастерской мира" — ничто не устояло против "настоящей мужской любви". "Любовь" и "верность" победили "богатство" и "мудрость".
А следом, на общих развалинах, воцарился "гражданский долг". В формате римских легионов. Где "мудрость" была сведена к Уставу, а "мужская любовь" каралась смертной казнью. В отличие от "любви к животным". И в этом смысле — тоже.
"За римскими легионами гнали многотысячные стада овец и коз. И не только для пропитания".
Впрочем, история древних греков с самого начала, с "Илиады", полна "однополой любви" с политическими последствиями.
Давний пример: гибель Патрокла, любовника Ахилла, стоила троянцам уничтожения нескольких царей-союзников, гибели десятков славных воинов и смерти главного защитника Трои — Гектора. Удручённый потерей партнёра, Ахилл трижды прогнал троянского принца бегом вокруг города в полном боевом облачении. А потом, хорошенько пропотевшего, зарезал.
* * *
Ноготок не попал на роль Гектора по очень простой причине. Причина называется — "шашист Ванька". Когда на тебя бежит здоровый мужик с бревном в руках и орёт невнятно, но страшно, то очень хочется как-то его... даже не остановить — просто отдалить.
