— Не сочтёшь ли ты возможным оказать честь нашему дому и стать его гостем?
— Куда Хиари, туда я.
— В таком случае уведомим мастера Сигола о смене курса. Мы летим домой!
Наш казённый двухэтажный коттедж понемногу становился... тесноват. М-да.
Я, Айс, Лимре, Ильноу, Схетта. А теперь, помимо Фэлле, бродящей по дому потерявшимся привидением, ещё Хиари со своим вороном. Конечно, я, Схетта и Уэрен — особые случаи. Потому что не сплю, потому что не просыпается и потому что не занимает много места. И всё же.
В общем, я решил позаботиться о дополнительном пространстве.
Способов решить проблему с нехваткой места у магов много. Мягко говоря. Особенно если можно не оглядываться на количество затрачиваемой Силы. Одни только базовые — подчеркну: базовые! — техники манипулирования временем дают четыре принципиально разных способа умножения полезной площади. Начиная с натяжения (это когда в комнате два на полтора метра можно поставить стол на тридцать персон и ещё останется "место") и заканчивая сегментацией (а это — когда одна дверь ведёт в несколько комнат, скопированных с одного образца во всём, вплоть до обстановки; да это и есть одна комната... или, в иной интерпретации, "веер" сосуществующих на одном и том же месте временных сегментов).
И это я ещё не упомянул ни техник манипуляции пространством, которые в основном и пускают в ход в таких случаях, ни всякой экзотики. Типа создания постоянных врат в Межсущее с обустройством в последнем субреальности почти любого размера. А уж если комбинировать методы... ох. Я, пожалуй, даже не скажу навскидку, сколько практически осуществимых способов магического увеличения жилплощади выйдет!
В итоге, однако, я остановился на простейшем, по совместительству самом надёжном методе. Я добавил нашему коттеджу ещё один этаж. Второй. Бывший второй, соответственно, при этом "вознёсся", повинуясь моей воле, и стал третьим, когда я материализовал несущие балки и стены нового этажа. Нечто подобное могла бы сделать безо всякой магии бригада строителей; я, не торопясь, управился примерно за минуту (это, конечно, по часам внешнего мира).
Когда Ильноу спросил, почему я не устроил нечто оригинальное и полностью магическое, вроде Врат, ведущих прямиком в отгроханный на территории другого мира дворец, я ответил:
— Есть сказка о крепости, возведённой могучим чародеем. Высоко вздымались её башни и несокрушимой прочностью славились стены... ровно до тех пор, пока не явился, гм, герой и не сумел чародея убить. А со смертью хозяина, как только исчезла скреплявшая камни крепости магия, вся постройка тут же обратилась в груду развалин.
— Но ведь можно накладывать постоянные чары, которые будут работать без вмешательства мага! Я точно знаю: я об этом читал и ты рассказывал...
— Можно, конечно. Вот только скажи, что сложнее сломать: дом, который только силой чар и стоит — или же дом, который стоит сам по себе, а чарами просто укреплён?
Это замечание напомнило Ильноу о том, что мы ждём ответного удара высших из Круга.
Ожидание... чем дольше оно тянулось, тем туже сворачивалась в моей груди змея опасений. Уж я-то знал: даже самый хилый маг, получивший время на планирование и подготовку, станет стократ опаснее себя же, застигнутого врасплох. Если моя угроза с разрушением замка в горах Седого Хребта и прозвучала весомо, то больше оттого, что у меня имелось время на подготовку. Чем же ответят мне на это мои противники?
Просмотр вариантов будущего не давал внятного ответа. Только смутные тени, бледные, как кожа крестьян, переживших голодную зимовку, только паутинной хрупкости узоры на грани восприятия. И даже поистине сверхъестественная проницательность маэстро Лимре, по его собственному признанию, пасовала, когда я просил его о предсказании действий Круга. Сказать, что внезапная слепота Видящего беспокоила меня — всё равно, что ничего не сказать.
К своему счастью, я умею ждать. В моей жизни хватало моментов, обучающих этой полезной науке... вспомнить хотя бы заключение в кутузке Ордена Золотой Спирали.
Вдобавок же причин отвлечься от переживаний... хватало. Да. Причём совсем рядом.
...Фэлле Хиорм тенью просочилась на веранду. И — всё верно: Рин сидел именно там. Молчаливый и жутковатый, недвижный, как статуя. Частенько он застывал вот так, попросту переставая быть нормальным человеком. Это служило одной из причин, по которым Фэлле никак не могла определиться со своим к нему отношением.
Причём даже разговоры (откровенные!) не помогали. Скорее, всё запутывали ещё сильнее.
Рин злой? Но тогда почему он оставил в живых её, убийцу?
Рин добрый? Но он не скрывал, что ему доводилось резать на куски невинных...
Впору успокоиться. Решить уже, что раз Рин — бессмертный высший маг, то людскому уму судить о нём невозможно. Но когда они с Ильноу улыбались друг другу, как равные, как старший брат мог улыбаться младшему... непостижимый и высший? Вот этот? Ой ли!
— Пить будешь?
Губы сидящего, по-прежнему похожего на статую, не шевельнулись. Казалось, что вопрос просто родился в воздухе сам собой. Притом родился сразу стариком, отягощённым недобрым тёмным знанием и тайнами из числа тех, за которые убивают либо умирают... либо и так, и так.
Вздрогнув, Фэлле неуверенно кивнула.
— Тогда садись и пей.
На её краю чайного столика, рядом с плетёным стулом, возник — вот ещё ничего нет, а вот уже оп! и есть — высокий тонкостенный бокал изумительно сложной формы. Свет преломлялся в блестящих гранях, тёмно-красная жидкость внутри окрашивала его багрянцем... прямо-таки хоть не трогай эту красоту вовсе, а сиди и любуйся.
Осторожно сев, Фэлле всё же взяла волшебный бокал. Потянула носом воздух... запах оказался не хуже внешнего вида, а то и лучше. У неё даже достойных слов-то не нашлось бы для описания этакого чуда. А когда она пригубила из бокала, вино, оказавшееся во рту, учинило в нём настоящий взрыв запаха и вкуса. Не иначе как по серебрушке за глоток, решила она. Ну, никак не меньше. А кувшин такого чуда — полновесный золотой...
— За скорое перерождение, — раскатился по веранде негромкий, пробирающий голос. — За всех скопом: виновных, невинных, причастных и посторонних, погребённых и лишённых погребения. Пусть новая жизнь их удастся лучше старой.
Фэлле Хиорм вспомнила, как Айс, не глядя, бросил: "С этим к Рину. На веранде он!" — а сам исчез в дальнем углу "боевого зала". Как она успела выяснить, там находился проход в особый пласт "дополнительного" пространства, где можно было творить любую волшбу, вымещая злость на иллюзиях и не опасаясь разрушить что-нибудь реальное.
Вспомнила — и не стала спрашивать ни о чём. Просто выпила ещё.
Ей тоже было за кого пить...
А минутой позже Рин перестал изображать статую. Повернул голову, спросил, как обычные люди спрашивают, при помощи горла, языка и губ:
— И почему тебя заинтересовала Схетта?
— Кто?
— Та девушка, которая спит. И за ответами о которой Айс послал тебя ко мне.
— Ты же сам знаешь, о чём я хочу спросить!
— Конечно, — не стал отрицать он. — Я вообще знаю... много чего. Например, что у этого нашего разговора возможны... были возможны... не менее пяти веток несхожих сценариев. А ещё мне известно, что самый обоюдно приятный сценарий как раз состоит в том, что ты спрашиваешь, а я отвечаю. Простой разговор, без чтения мыслей и просмотра теней несбывшегося.
— Не понимаю...
— Конечно. Но если тебе не нравится твоё непонимание — спрашивай. Как я недавно учил Ильноу: самый важный ответ — это именно тот ответ, который не прозвучал, так как никто не задал нужного вопроса. А самый глупый вопрос — не заданный. Спрашивай.
Фэлле помолчала, приводя в порядок растрепавшиеся мысли.
— Значит, её зовут... Схетта? Ну, спящую?
— Да.
— И кто она тебе?
— Самый простой ответ — жена. А что до ответа не простого...
И Рин рассказал историю, в которую оказалось почти невозможно поверить. Девчонка из провинции, чуть не угодившая на алтарь, спасённая высшим некромантом, ставшая могучей и умелой волшебницей, полюбившая настоящего принца...
Приключения. Подвиги. И свершения, которыми не станешь гордиться напоказ, те, после которых одни уходят изматывать себя тренировками, другие заливают тоску вином, а третьи просто сидят в мрачном молчании... Высшая магия, способная пересилить Волю властительного риллу. Любовь, что в самом буквальном смысле едва не сожгла мир — и презрела смерть.
Сказка? Быль?
— ...а потом я решил помочь другу. И сговорился с высшей посвящённой по имени Сьолвэн. Она воссоздала... нет, не потерянную Ниррит — но девушку, похожую на неё так сильно, как это только возможно. Тело, ум, характер, память...
— И получилась Схетта?
— Да. Получилась Схетта. У Айса с ней, конечно, ничего не вышло: даже Сьолвэн не могла изготовить идеальную копию той, кого никогда не встречала, на основании только чужой памяти. Впрочем, мудрая древняя, наверно, даже задачи такой не ставила — точно повторить Ниррит...
— И Схетта стала твоей... женой.
— Да. Хотя далеко не сразу она... ну, это уже не так важно.
— Ты её любишь? Сильно?
— Очень. Почти как магию.
Фэлле сморщила нос.
— То есть для тебя магия важнее?
— Скажи, ты скучаешь по Браслету?
Внезапный вопрос стал — как удар под дых.
— Только честно! Скучаешь?
— Я... да.
— А ведь он — просто отравленный дар. Не твоя часть, не... ты спросила, насколько важна для меня магия? Важнее, чем руки и ноги, чем всё тело. Если мне предложат "выбор" между магией и жизнью, я скажу: возьмите жизнь. В конце концов, при помощи магии жизнь можно и вернуть... — Молчание. Тонкая улыбка. — Магия — моя суть и моя душа. Собственно, это часть меня, благодаря которой я могу собой гордиться, благодаря которой существую, чувствую и люблю. Если магии вдруг не станет... на что глухому красавиц песни? На что слепому закат над морем?
Рин помолчал и добавил глухо:
— А что до любви... если у меня отнимут Схетту... если Деххато или ещё какая гадина её тронет... нет, миры я с горя крушить не стану. Я и убивать не стану в отместку. Убийство, каким бы оно ни было — это слишком легко... не-е-ет, убийство — не мой путь.
Фэлле поёжилась.
Последствия великой любви в размытом описании Рина оказались таковы, что и сама великая любовь, отбрасывающая такую тень...
Брр!
— Совсем застращал, да? Не бойся, маленькая. Не будет этих ужасов. Не будет, кстати, как раз потому, что все, способные что-либо со Схеттой сотворить, способны и предвидеть последствия.
— Ты о ком?
— О риллу, о ком же ещё?
Фэлле снова поёжилась.
— А ты разве не боишься властительных?
— Не боюсь. Опасаюсь. Да, это разные вещи. Риллу опасны, они сильнее меня многократно. Младшие демиурги, и этим всё сказано. Но их превосходящая сила — ещё не повод бояться их, как раб боится надсмотрщика или котёнок боится пса. Вот ты меня опасаешься... но не боишься ведь?
— Н-н... нет, — созналась девушка, чувствуя с удивлением, что нимало не кривит душой.
— То-то.
Некоторое время на веранде царила тишина. А потом к Рину явился Ильноу, как всегда, с целым ворохом накопившихся вопросов, и Фэлле тихонько ушла к себе.
Не забыв прихватить волшебный бокал с остатками чудесного вина.
...время растянулось, но сверх того — углубилось. И мир стал иным, совсем. Это произошло не особенно быстро, но стоило оглянуться назад, как рождалось и стремительно разрасталось яркое, словно солнце в безоблачном зените, изумление. Неужели он был — таким? Неужели он думал именно так, чувствовал столь скудно, существовал до такой степени скромно? И, что совсем уже в голове не укладывается, вполне довольствовался имеющимся?
Да он ли вообще это был?!
Нет, нет. Наверно, тот, старый Ильноу служил просто семенем для Ильноу нового. Того, о котором даже он сам всё чаще думал как об Илнойхе. Тот, старый, тихо зрел в своей скорлупе, лишь смутно догадываясь об огромном мире за пределами твёрдой оболочки. А этот, уязвимый, но чуткий и гибкий, пророс в то самое запределье и теперь торжествует, утверждая собственное переменчивое бытиё. Ведь вне скорлупы оказались — и свет, и ветер, и движение, и множество вещей, которым только предстояло наречь имена, ещё не отделяемых друг от друга, смутных, сложных... но таких интересных!
Рин говорил, что так будет. И добавлял, что это правильно. Самый лучший способ найти и вписать в поле ощущений что-то новое — вернуться душой и отчасти разумом в детство. Ведь это — как раз тот период жизни, когда картина внешней реальности ещё не устоялась, да и реальность внутренняя меняется быстрее, чем сознание успевает отслеживать эти перемены.
— Первый шаг к полноценному аналитическому трансу, — говорил учитель (и за словами его разворачивались тысячи упругих нитей-связей), — заключается в отказе от готового. Мы перестаём говорить миру, что умеем, знаем, видим, ощущаем, понимаем... вся эта чушь достойна глубочайшего забвения! Мы не умеем, но учимся. Не знаем, но постигаем. Не видим, но смотрим. Не ощущаем, но воспринимаем. Не понимаем, но просим о понимании, обращаясь разом и внутрь, и вовне. Мы меняемся и растём, питаемся и движемся, перестаём существовать и начинаем жить. Мы воплощаем дзен в каждом мгновении... ну, ты, как начинающий друид, меня понимаешь.
— Нет, — отвечал Илнойх.
— Не понимаешь? — под внешним удивлением — внезапное напряжение.
— Иду к пониманию... и...
— Проговори до конца!
— Путь к пониманию и есть истинное понимание. Отчасти.
На лице Рина расцветает широкая улыбка. Но эта, внешняя, улыбка — только слабое и бледное подобие того взрыва радости, что цветёт и переливается у него внутри. Илнойх не может сказать точно, откуда у него взялась столь ясная уверенность в этом, но он и не стал бы говорить об этом, даже если бы мог. Поистине, есть вещи, вовсе не нуждающиеся в словах!
А вот Рин говорит вслух:
— Поздравляю тебя со второй степенью ламуо. Мой наставник в своё время возился со мной куда дольше... потому что моя скорлупа оказалась куда твёрже.
— Лимре, как ты считаешь, он уже...
— Да.
— Но ведь он ещё...
— Только если следовать проторёнными путями. Разве проторённые пути — наилучшие?
— Точно. Спасибо!
Рин быстро, но низко поклонился Видящему и почти выбежал с кухни, где только что имел место короткий и как будто почти бессмысленный диалог. Но фиксация на внешнем очень часто оказывается скорее вредна, чем полезна.
И маэстро Лимре ясно различал веер блистательных последствий "бессмыслицы". Он даже мог — нет, не прочесть, как менталисты, а просто угадать чужие мысли:
"Я сам сначала стал друидом. Почти два года — на достижение третьей, так формально и не подтверждённой степени. Потом я десятилетиями постигал магию — отдельно от прежнего пути, следуя в основном классическим рецептам. И только в Ирване я начал вязать из двух путей нечто цельное... ощупью, практически бессистемно, поначалу, с неизбежностью, очень грубо...
