Предсказания китайского печенья

— Где она теперь? — я долго ждала, что бы задать этот вопрос.

— Она умерла.

— Как...? — обомлела я, хоть и ожидала нечто подобное.

— Вернее погибла. Я узнал об этом недавно, от ее сестры. Она решила, что мне это необходимо знать. Ее зарезали вместе с Эльзой при вооруженном нападении с целью ограбления — так сказано в протоколе. Кто-то посчитал их слишком богатыми. Криминальная среда. Вот собственно и все. Есть вопросы?

— Мне жаль, — только и могла сказать я.

— Меня или ее? — спросил Андрей.

— Вас, — ответила я.

— Нас давно уже не было. Не о чем жалеть. Если вопросов нет, я прошу тебя больше не вспоминать об этой истории, — резко сказал Андрей.

— Хорошо... — я была насторожена переменою в его голосе и подняла глаза взглянуть ему в лицо.

В кухне был полумрак, он сидел спиной к слабому вечернему свету, проникающему в окно. Я отстранилась от кухонной стены, на которую опиралась весь печальной рассказ Андрея. Мое движение было принято им за попытку пожалеть его, выказать соболезнование, и он отдернулся от меня, как ужаленный.

— Ты, смею надеяться, заметила, что я не отличаюсь сентиментальностью, и все эти сопли с сахаром не производят на меня должного действия, так что, не теряй даром времени.

— Воспользуюсь твоим советом, — я была обижена его неожиданным выпадом на мое проявление внимания. Он ощетинился, и к нему невозможно было пробиться ни словом, ни ласкою. 'Может, он все еще помнит, как я разрушила его 'защиту' в парижском отеле?' — Надеюсь, не выгонишь меня в ночь? — спросила я, в тщетной попытке разглядеть выражение его лица.

— Я не собираюсь выгонять тебя ни ночью, ни днем. Я решительно хочу, чтобы мы были вместе, несмотря на твое заявление о том, что ты передумала.

'Он, что шутит?!'

Отчаявшись разглядеть подобие издевательской улыбки на его лице, я рванулась дотянуться рукою до включателя на противоположной стене. Попытка была пресечена длинными ногами Андрея, в которых я запуталась, и окончательно потеряла равновесие. Ударившись бедром о его колено, я пристроила свое лицо в складках его рубашки, перепачкав помадою его шею, воротник и часть рукава.

— Викторова, я вижу, ты рада, но даже не мог рассчитывать на такое горячее изъявление любви и благодарности!

Он крепко держал меня, прижав к своей груди одной рукой, другой гладил меня по волосам на затылке. Мой нос и рот были зажаты в районе его подмышки, и я развлекалась тем, что напрасно бубнила проклятия в его адрес и пыталась выдернуть голову. Он держал меня и тихо шептал 'ну, что ты, я верю, верю', до тех пор, пока я не успокоилась, и начала посапывать, вдыхая приятный мятный запах его дезодоранта. Когда решил, что я окончательно успокоилась, он спросил:

— Не будешь драться?

Я трясла головой и пробубнила, что драться не буду.

— И ругаться, тоже не будешь?

В ответ я изрыгнула: 'Хам!' и почувствовала, как окрепла, ослабевшая было хватка. Я поторопилась: — Не буду, не буду, клянусь.

— Люблю твои клятвы! Уж если поклялась, то могила! — хохотнул Андрей, отпустил меня из заточения, но не со своих колен.

Он поправил пряди моих волос прилипших к покрасневшему лицу, нашел соскочившие тапочки и надел на мои ноги, перепутав, правый с левым, причем помпоны накренились в разные стороны и стали походить на клоунские. Мы рассмеялись.

— Кстати о клятвах... — он был настроен расставить все точки над i. — Я не шутил, когда сказал, что будет свадьба, можешь готовить список в чем мы поклянемся друг другу перед Богом. Лично высеку каждую букву на граните и установлю в нашей спальне, так что особое внимание обрати на клятвы в любви и верности. Ну, уж если преступишь, ...водружу на твоей могилке, вместо памятника.

— Это, как я понимаю, твое предложение руки и сердца? Мрачновато. Да и перспектива оказаться придавленной гранитною плитою с нарушенными клятвами... — и встрепенувшись, спросила: — А судьи кто? Кто будет решать, преступил ли ответчик клятвы? Не ты ли божественный?

— Я, — заявил он с хитрой улыбкой. — Пощады не будет.

— А вдруг ты нарушишь собственную клятву, подписанную кровью?

Андрей забарабанил пальцами по столешнице, на лбу пролегла морщина, он явно прокручивал варианты, при которых подобное было бы возможно. Наконец, стукнув ладонью по лакированной плоскости, категорично заявил:

— Этого просто не может быть!

— В жизни все возможно, — сказала я. — Предлагаю: оставить все как есть. Мы будем жить вместе, без свадеб и клятв, мне вполне нравится наша спальня и без надгробных памятников.

— Уходишь от ответственности, — Андрей резко оборвал мои предложения. — Оставляешь себе лазейку, мол, клятв не давала, я тебе никто и ты мне никто... Хватит! И даже не спорь и не выдумывай оправданий! Или мы друг для друга все... или ничего! Выбирай!

— Прошу, прислушайся ко мне, не руби с плеча... — я вложила в эти слова все убеждение, на которое была способна в этот момент.

Андрей протянул мне правую руку, левую положил на сердце.

— Берешь? — спросил он.

Он смотрел мне прямо в глаза и ждал. Я икнула, судорожно глотнула воздух, словно перед тем, как нырнуть, мысленно попрощалась со своей свободой и взяла его руку. Я почувствовала, как он облегченно вдохнул, все это время он таил дыхание, чтобы ни пропустить и малейшее сомнение в моих глазах. Теперь он распрямил плечи, будто скинул тяжелый груз. Я взяла его левую руку, до сих пор прижатую к области сердца.

— И эту я забираю тоже, мне она необходима.

Улыбка Андрея затмила все мои вздохи по свободной жизни.

'Нужна ли она мне, эта свобода? — задумалась я. — В конце концов, когда он будет уверен, что я никуда от него не денусь, он не будет ершиться, и маленький глоток свежего воздуха я сумею себе выцыганить. Как говорит моя заклятая подруга Аллочка: 'Ночная кукушка всех перекукует'.

Эпилог 12.09.1991

Любовь. За свою жизнь человек испытывает это чувство не единожды, и, слава Богу! Как непросто вызвать его, сохранить и достойно проститься с ним, если судьбе будет угодно разлучить возлюбленных. Я безумно благодарна Андрею, что он не дал мне замкнуться и скатиться к вечному плачу о своей искалеченной любви. О своем Тиле. Я люблю Андрея зрелою, осознанною любовью, без всяких выгод и корыстей, без хитроумных планов и затей.

На нашей свадьбе было весело и шумно. Янкевич был приглашен тамадою и, безусловно, справился с этой ролью, я даже посоветовала ему зарабатывать этим на жизнь.

— Нуждаться не будешь, Борис Насонович!

— Я и так не нуждаюсь! Тем более на кого я своих баб оставлю? Без меня кривая рождаемости на нашей фабричке поползет вниз, а я, как патриот, не могу этого допустить. Короче, я решил устроить демографический взрыв на отдельно взятом предприятии. Опять же, являясь цветом нашего генофонда, я намереваюсь улучшить качества нации, — и, взяв меня за руку, наставительно, чтобы я запомнила, сказал: — Россиянин будущего будет моим потомком, Неле!

— Россиянин будущего?! Не забывай Боренька, ты же все-таки еврей, — попыталась вразумить я зарвавшегося Бориса.

— Так я и говорю — улучшать буду. Будут проблемы по этой части, звони, — смеялся Янкевич, хлопая меня по спине, отчего сотрясались все белые цветы венка моей фаты, и я подумала, что они расстанутся со своими лепестками, если наш тамада еще раз пожелает нам 'детишек побольше' и закрепит свои пожелания ободряющим хлопком.

Моя сестра Валерия привезла на нашу свадьбу своего приятеля и однокурсника Алексея, он на год старше Лерки, характер у него замечательно-неконфликтный, так что наша Лерка крутит им как хочет. Она оканчивает Ленинградский Университет, и маменька с папенькой не дождутся, когда Лерка вернется домой. За неимением объекта, о котором необходимо проявлять заботу, маменька является горячим поклонником пожеланий высказанных Янкевичем, и каждый день спрашивает меня по телефону, не станет ли она бабушкой. Папенька продолжает играть на своем басу и ему, взнузданному незанятой маменькой, приходится умереннее принимать горячительные напитки. Недавно он жаловался мне, что творческий процесс без употребления 'беленькой' становится менее продуктивным.

Наша бригада преподнесла нам прекрасный подарок: поездку в город влюбленных Венецию, где мы в полной мере ощутили разницу между Москвой перестроечного времени и старым, прекрасным и очень романтичным городом. Мы гуляли по узким улочкам, вдыхали тинный запах каналов, рассматривали потемневшие от воды стены дворцов и церквей, и, задернув шторы, до полного изнеможения занимались любовью в полумраке нашего номера маленькой гостиницы, выходящим окнами на мост Риальто. Во время нашей прогулки на гондоле вдоль Канале Гранде я произнесла слова, которые от меня так долго ждал мой муж, и которые вполне могут заменить все клятвы:

— Я самая счастливая женщина на свете! Я люблю тебя! Навсегда.

Зная цену моим словам и моему упорному характеру, мой супруг может быть уверен, что я никогда не устану и не пожалею сил на то, чтобы сделать его таким же счастливым.

Я вспомнила предсказания китайского печенья, разломленного мною в московском ресторане 'Пекин' двадцать третьего июля 1987 года. Разочарование в людях, окружающих меня в то время, исполнилось в точности. Я так и не простила Аллочке несдержанность в словах и то, что она отвернулась от меня в самый ужасный момент моей жизни, несмотря на ее попытки пойти на сближение, после оглашения нашей с Андреем помолвки. Разочарование в любимом человеке, выбравшем более легкий путь и жизнь с нелюбимой женщиной, взамен веры, надежды и любви. Мишель, 'друг', познакомивший меня с человеческим коварством и опрокинувший мои представления о мужской дружбе. Дорогой находкой, предсказанной ему, я считаю беднягу Анри, перипетии жизни которого теперь зависят от Мишеля. Я думала, чтобы случилось со всеми нами, если бы Анри не направили в Москву? Он никогда бы не попал под опеку Мишеля, и жизнь его приняла бы совсем другой поворот. Какими бы сложились мои отношения с Мишелем? Может быть, они были бы романтическими? Избавленный от соперничества и ревности, он проявил бы свои лучшие качества и покорил мое сердце? Еще два человека, попавших в мясорубку судьбы — Янис, не сумевший понять и простить и не дающий остыть своей обиде многие годы, и Амалия, постаравшаяся увернуться от удара, да только от предопределенной свыше участи не укрыться.

Все это в прошлом. Боль и горечь от обид и разочарований прошла. Рядом со мной любимый человек, которому, без ложной скромности, я могу доверить все.

Отчего же, когда поет Эдит Пиаф, сердце мое начинает вторить: 'Падам, падам, падам...'?

КОНЕЦ

г. Москва, 2004г.