Перекрестки Берии

Комсомолка Тынупярту отрицать совсем даже не пыталась. Умная. Проверить раз плюнуть. Найдутся, готовые заложить. Один или одна уже исполнили долг, написав куда следует. Можно не сомневаться или отвергнутый парень, или соседка по общаге. Вот с этими он бы с удовольствием побеседовал. Найти не особо сложно. Образцы почерка у ближайших связей изъять под удобным предлогом простейший вариант. Но в дальнейшем уперлась. Короткая послевоенная любовь, когда парней почти нет. Не удивительно, если морячок с базы. Потом то ли не выпускают в увольнительную, то ли в походе по океанам и волнам. А время идет и живот растет. Вот и пошла избавляться.

Первый допрос уперто трындит 'упала случайно'. Всерьез надавить, куда денется. Это ж не ученые урки в полной отрицаловке или бандиты из леса, которым терять нечего и все одно дадут четвертной , раз уж высшую меру отменили. Эта не из тех. Зарыдает, если наорать и пообещать семь бочек арестантов и все выложит. И выгонят ее из комсомола после этого, а на работе станут показывать пальцами и всякое мужское отребье цепляться. Кому это надо? Мне? Государству? Dura lex sed lex, — как говорил когда-то лектор. Закон суров, но это закон.

В идеале так, начиная писать повестку, подумал Иван. А в жизни посмотрю на нее лично. Если не отпетая курва, а нормальная девчонка так и запишем — случайность. Но абортмахера должна сдать. Не под протокол, лично мне. А там будет видно. Может и имеет смысл посадить мастера, но не портить жизнь Фриде Тынупярт. Вряд ли вторично сделает такую глупость. Попугаю всерьез на прощанье, чтоб запомнила и про анонимку скажу. Пусть думает и лишний раз языком перед подругами не метет.

— Ты энтот... слетофатель? — потребовала без стука ворвавшаяся женщина.

— Я, а в чем дело?

— Ма эй саа ару, — 'не понимаю', ответила она.

Лицо у нее было крестьянское, обветренное и с морщинами, хотя возрастом не особо старше тридцати. А вот одежда неуловимо городская. Воронович и сам бы не смог объяснить разницу. За редким исключением никто слякотной зимой в красивых шубках не разгуливал. В основном это жены больших начальников и офицеров в серьезных званиях. Все остальные сливались в одну серую массу. Но нечто внутри четко различало двух баб в похожих ватниках. По обуви, платью и рукам. Крестьянки значительно быстрее старели, хотя работа, к примеру, на консервном заводе тоже не самая приятная. Таких сразу узнаешь по вечным порезам на пальцах.

— Jah, — да.

Тут она затрещала на эстонском со страшной скоростью и смысл полностью исчез.

— Aeglaselt, — попросил, размышляя будет это по-ихнему 'медленно' или 'вяло'.

Теперь принялась говорить громко, как с глухим. Воронович покосился на Яллака. Тот изображал бурную деятельность, нечто чиркая в бумагах. Помогать явно не собирался. Просить его желание напрочь пропало. Начал переспрашивать и уточнять. Через несколько минут дошло о чем речь.

— Нет, — сказал на эстонском, — стараясь употреблять максимально простые слова. — Не ко мне. Бельем с улицы уголовный розыск не занимается. К участковому.

Последнее слово он произнес, естественно, на русском.

— Где он находится? — спросил старика Ааду.

— Список телефонов и адресов на столе под стеклом, — буркнул тот, не поднимая головы.

— Почему нет? — хватаясь за сердце, совсем по театральному, вскричала. — Разфе не софетская гражтанка? — и это на вполне приличном русском.

Тут до Вороновича начало нечто доходить. Она не могла сюда попасть мимо дежурного. И Яллак себя странно ведет. И где-то он ее уже видел. Не вспоминается, но точно не впервой. Подколоть решили?

— Говори, — сказал на эстонском, доставая из ящика бланк протокола.

— Что?

— Как было. Все. Полно.

Хотел сказать подробно, но не вспомнил слово. Ничего, поняла и принялась стрелять очередями. Не вслушиваясь, старательно писал. Когда, наконец, замолчала, спросил анкетные данные и заполнил соответствующие графы. Подсунул на подпись.

— Замечательно, — сказал на русском, забирая. — Первый день на работе, а уже раскрыл кучу преступлений. Три убийства, восемнадцать краж и два изнасилования. Ничего, — участливо улыбнулся, — наш советский суд учтет добровольное признание.

— Что? — переспросила она, бледнея. — Какие насилофания?

Яллак вскочил с места и выдернул у него итог допроса. Проглядел на скорую руку тамошнюю бредятину, где она описывала, как в течение часа творила ужасные преступления прямо в здании горкома партии. Ухмыльнулся.

— Подпись-то есть, — сказал Иван. — Чего еще надо. Я тоже шутки люблю.

— Иди, Дагмар, — сказал старик, разрывая протокол и кидая в мусорную корзину. — Юмор у него такой, профессиональный. А этим молодым идиотам скажи, что они тебе должны.

Ха, подумал Воронович, старательно держа каменное лицо. Прямо в точку. А мог бы и сам навечно записаться в идиоты, если б ошибся и реально за краденым прибежала.

— Чего стребовать, сама придумаешь.

Характерно, что все это прозвучало на русском. Все она прекрасно понимает. Иван уже открыл рот, сказать нечто язвительное в спину женщине, но тут зазвонил телефон.

— На выезд, — сказал, положив трубку Яллак, забирая портфель. — Кажись покойник в квартире.

Воронович служебные бумаги носил в офицерской планшетке, как и большинство остальных. А этот, не иначе по древней привычке таскает старье. Натурально, кожзаменитель снаружи до тканевой основы протерся. Антиквариат.

Старик повел наружу совсем не тем путем, которым поднимался утром Иван. Почему вдвоем отправляются, если полно дел, уточнять не стал. Очередная проверка. Мог б и одного погнать. Видимо заопасался повторения шутки юмора.

'Черный' ход имел выход во двор. Оба работника отдела обнаружились внизу, как и пол сотни возбужденных людей в погонах и без. Небольшая стайка девушек явно из машбюро примчалась. Они стояли у грузовика, с которого по соответствующим спискам раздавали картошку и бдительно отслеживали очередь. Не до нужд трудящихся, понял Воронович. Осуждать было сложно. Хотя правительство очень заботилось о народе, но хлеб в магазинах куда-то с отменой карточной системы исчез. Очереди за ним собирались у многих магазинов с ночи и открытие заведений сопровождалось жуткой давкой. Прежде он был прикреплен к спецмагазину, однако подозревал, что с переводом в милицию лафа закончилась. А когда в очереди стоять, не представлял. Оказывается, здесь тоже имеется забота о сотрудниках. Не так плохо.

Постановление об отмене карточной системы обещало много чего, а реально, как и предполагал, цены оказались заметно ниже прежних коммерческих, но в целом выше пайковых. На хлеб и муку снизились на 12%, на крупу, макароны и пиво — на 10%. Зато если цена 1 кг чёрного хлеба по карточкам была 1 руб., то после их отмены выросла до 3 руб. 40 коп. 1 кг мяса вырос с 14 до 30 руб., сахара — с 5,5 до 15 руб., сливочного масла — с 28 до 66 руб., литр молока — с 2,5 до 8 руб. Спасало питание в столовой МГБ. Там было дешево, но теперь вряд ли пустят.

Старик перекинулся парой слов с остальными, объяснив куда направляются с Вороновичем.

— Мой мешок не забудьте, пока пашу за вас, — отдал указание. — А на тебя, — уже Ивану, заглянув в список, — извини не предусмотрено. Приказ с сегодня, а это прежнее.

— А мы не на машине? — поняв, что Яллак топает дальше, не собираясь идти к дежурному, осторожно спросил.

— С транспортом у доблестной милиции проблемы. Можешь попробовать выбить мотоцикл, как старший. За отделом два числится. В городе еще ладно, но когда труп на окраине, гораздо удобнее любой машины. Только с бензином вечные проблемы. Предпочитаю пешком ходить, а не выпрашивать постоянно.

Уточнять не в толщине ли кошелька дело не хотелось. Есть люди, по поводу и без повода жалующиеся на безденежье. А есть иная категория — удавятся, но не сознаются в бедности. Раньше у работников МГБ, а значит и у милиционеров, было право бесплатного проезда на общественном транспорте. Теперь льготу отменили, параллельно вдвое повысив тарифы. Не так много, но здесь чуть, там еще немножко. На электричество тоже в худшую сторону расценки пошли, а по городу ходили упорные слухи о предстоящем скачке за коммунальные услуги и жилье. Случись такое, наверняка за отдельный дом и отсутствие подселенных соседей придется крупно расплачиваться.

— Ты на Дагмар зла не держи, — сказал ему неожиданно старик уже у подъезда дома с покойником. -Этим остолопам лишь бы посмеяться, а она баба хорошая, только сильно простая. Я думаю, — он покрутил пальцем у виска, — слегка того.

— В смысле?

— Еще в прежние времена в прислуги нанялась. Потом советы пришли, — Воронович отметил знакомое выражение. Ни один коммунист так бы не выразился, — хозяев выслали. Из дома ее выселили. Нашла какую-то халупу на окраине со старухой и ухаживала за ней пока та не померла. Без платы, за койку. А пока бабки не стало, детей стала собирать без родителей. У нее сегодня больше десятка и кого только нет.

Тут он резко заткнулся. Додумать не особо сложно. Откуда беспризорники? Родители сосланные, убитые в войну немцами, после лесными братьями и потерявшиеся при эвакуации Таллина в 41м и отходе вермахта. Многие с ними ушли, но бардак творился огромный. И как кормить такую ораву? На зарплату уборщицы много не купишь. Разве с собственного огорода, самой не доедая. Проще сдать в детдом. Не удивительно, что считает ненормальной.

Идти, собственно, пришлось недалеко. Нужный дом находился в центре. Очень приличная с виду и внутри четырехэтажка с царскими колонами и лепниной. По крайней мере, именно так, представлял особняки аристократов. Внутри жили как начальники среднего уровня, так и имелись коммуналки на первом этаже. Но всерьез загадить внутри не успели. Или кто-то следил за порядком.

— Запах я почувствовал, — нервно говорил здешний дворник, дыша перегаром. Откуда взялся татарин в здешних местах было достаточно странно, но хоть не требовалось напрягаться для понимания при беседе, как с аборигенами. — Воняет из-за двери мертвечиной. Вот, участковому сказал нашему. На то ведь и поставлен бдить за обстановкой.

Он говорил нервно и многословно, нервничая. Никаких причин для этого вроде не было и тянуло положив руку на плечо и проникновенно глядя в глаза изречь: 'Мы все знаем, покайся'. Скорее всего, тут бы и раскололся. На тему спертого имущества жильцов или домохозяйства. Продал и выпил.

Милиционер в форме кивнул.

— Та. Я зфонил, согласно инструкции.

Вторую часть он произнес очень чисто. Не иначе вызубрил старательно. Особенно по части не лезть самому в сомнительных случаях. Пусть, кому положено, разбираются.

— А кто там живет?

Воронович принюхался. Попахивало, но вряд ли покойником. Уж этот запашок ни с чем не спутаешь. Хотя, если сквозь плотно закрытую дверь прошло, внутри противогаз понадобится.

— Ну, как, — опять подал голос татарин, не дожидаясь пока тормознутый участковый соизволит очнуться. — Прописан генерал-лейтенант Филатов с семьей. Тока оне в Германии. Оккупанты.

В смысле служит в администрации оккупационной советской зоны. Хотя мы и не дошли до настоящего Рейха, Пруссия не в счет, свой кусок получили, согласно союзным обязательствам. И в Берлине тоже. Только там до сих пор запустенье и сплошные развалины после взрывов атомных бомб. На тот момент еще не ясно было что с Японией и ссориться американцы не хотели. Самое козырное место Фатерланд, по нынешним временам.

— Ключа нет?

— Откуда?

— Ломайте, — нетерпеливо сказал Яллак.

Участковый, не двигаясь, посмотрел на дворника. Тут, пыхтя, вставил приготовленный заранее ломик в щель и нажал. Сделанная на совесть дверь гордо устояла. После применения мата и совместного рывка замок выдержал. Зато сорвали петлю. Из проема потянуло ядреным запахом гнили.

— Ноотма! — скомандовал старик, назвав фамилию участкового.

Милиционер тяжко вздохнул, посмотрел с обидой и лишь затем двинулся внутрь на приличной скорости, зажимая нос пальцами. Даже снаружи теперь от запаха слезились глаза и задерживаться ему очень не хотелось. Хлопнуло окно и почти сразу выскочил наружу.

— Нет никого, — доложил.

— Покурите, пока выветрится, — предложил Яллак. — А ты, — опять участковому, — за понятыми. Проверь квартиры и тащи сюда двух граждан.

Трупа, действительно, не оказалось. Зато обнаружилось огромное количество испорченной еды. Неизвестно каким местом думал генерал и думал ли вообще, но уехать на годы, оставив в квартире бидоны с маслом, коробки с яичным порошком, консервы ящиками, а не отдать если не в часть, так хоть знакомым, надо быть тем жлобом. Почти все пришлось выкинуть. Благо имелся дворник и кому таскать эту гадость нашлось.

Протокол сел писать Воронович. Старик прошелся по комнатам и испарился, не желая нюхать. А молодому положено трудится. Записал причины вторжения, количество отправленного в мусор добра и понятых по всей форме. Потом пришлось ждать пока врежут новый замок. Оставлять в таком виде дверь было нельзя. Даже при беглом взгляде обнаружилось помимо продуктов пять заграничных приемников, какие-то закрытые ящики, множество отрезов материи, 6 аккордеонов, 4 пишущих машинки, несколько ковров и множество женских и мужских костюмов, обуви, шляп. Наверняка и нечто более ценное имелось, но никому этим заниматься не хотелось. Запашок убавился, но все равно сидеть в помещении неприятно.

Описывать в доход государства причин не имелось, однако если кто-то, вроде того же дворника поживится, потом не обнаружится. Вряд ли генерал имел в голове полный перечень награбленного имущества. А даже если да, жаловаться из-за парочки вещей не станет. А то могут задать неудобные вопросы. В общем, убедились, что ничего портящегося больше не имеется, причем так и тянуло прихватить парочку импортных бутылок со спиртным, но нельзя. Слишком много свидетелей. Вставили дверь, опечатали и ушли. На пол дороги своевременно вернувшийся Яллак вздохнул и сказал:

— В Ленинграде мы таких расстреливали. У людей за кусок хлеба дорогущие вещи меняли, спекулянты.

Иван промолчал. Чтоб он не сказал, восприниматься будет через службу в МГБ. Еще заподозрят в провоцировании. Это, у человека, просто старая боль проклюнулась. На самом деле, не обязательно мародер. После войны военнослужащим из оккупационной группы войск разрешили отправлять посылки домой с тамошними шмотками. В зависимости от звания и размер отправлений варьировался. Солдатам мелочь. Отрез ткани, духи, часы или ботинки. Генералы могли и мебель с машиной домой послать отдельным вагоном. Это и не скрывалось, тем более и союзники вели себя точно также. Потому и нравилось жить в поверженной Германии многим. Там платили денежное довольствие оккупационными марками и потратить их дома все равно нельзя. А когда после войны старшие возраста демобилизовали, то выдавали единовременно за каждый год службы месячный оклад.

Возле 'дежурки' их ждало столпотворение. Трое милиционеров в форме и без висели на огромном мужике, который энергично сопротивлялся попыткам надеть наручники. Еще один страж порядка вяло пытался подняться позади драки. С виду тип был за два метра и поперек ничуть не уже. Такой вполне мог танк на скаку остановить. Отшвыривая пытающихся задержать, он упорно двигался в сторону выхода, где маячила свобода. Прямо на оказавшихся на пути Вороновича с напарником. Изображать шлагбаум было абсолютно бесполезно. Он бы просто снес, не останавливаясь. Стоило попасть под удар кулака, размером с пушечное ядро и нокаут обеспечен. При этом, мужик явно не пытался кого-то искалечить или прибить. Отпихивал от себя с силой и бил открытой ладонью. Правда, любому и этого бы хватило, о чем красноречиво поведал сержант с повязкой дежурного, улетевший через турникет.