Перекрестки Берии

— Поможешь? — подмигнул девочке.

— Конечно!

Поезд не успел остановился, а он уже шагал по перрону к нужному вагону в нетерпении, забыв о газете. В последнее время они становились крайне интересными. В сегодняшней имелось два важных, для понимающих в особенности, постановления.

Одно сообщало об отмене уголовной ответственности за аборты. Теперь их можно было официально и свободно делать в больницах. Уровень внезапной смертности молодых женин должен был стремительно упасть. И это хорошо. Правда делали все равно не бесплатно и это уже хуже. Все равно улучшение.

Второй указ тоже вызывал двоякие чувства. Объявлена амнистия за мелкие административные и экономические правонарушения. Отменяются все приговоры меньше чем к 5 годам тюрьмы и освобождаются из мест заключения пожилые или больные люди, а также несовершеннолетние и матери семейств. На словах звучало прекрасно. Но он ситуацию знал изнутри.

До указов 1947г 'Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества' и 'Об усилении охраны личной собственности граждан', получивших в определенной среде название 'четыре шестых' за кражу давали год. Грабеж карался по максимуму пятеркой, но нередко давали меньше. По новым правилам суд штамповал от десятки до двадцати пяти. В первую очередь изменения объяснялись послевоенной обстановкой, когда для многих жизнь человеческая потеряла всякую ценность, оружие достать легко, а крови многие навидались.

То есть, если сел до 47г, по амнистии выйдет масса крадунов, бандитов и воровской пристяжи, попавшей в лагерь на малый срок и усвоившие там уголовные правила жизни. И таких скоро на улицах появится многие тысячи сразу. Наверняка потянутся в большие города.

Обычно встречающих на перрон заранее не пускали, но удостоверение, как обычно, служило пропуском. Теперь на бардовом фоне золотым буквочки, поминающие ЦК, что на практике не хуже МГБ.

Из репродуктора неслось знакомое и привычно попадало из одного уха, моментально вытекая из другого:

В бой за Родину, в бой за Сталина!

Боевая честь нам дорога.

Кони сытые бьют копытами,

Встретим мы по-сталински врага!

После смерти Иосифа Виссарионовича звучало несколько странно, но никто не задумывался. Раз уж Ленин вечно живой, чего ж его верному другу и соратнику не остаться навечно в песнях.

— Вот каким местом мужики думают, — недовольно возмутилась проводница, когда радостно кинулся помогать Ире спуститься по ступенькам вагона. Руки у нее были заняты очень характерным свертком. — Как можно жену с таким маленьким ребенком одну отправлять.

— Работа у него такая, — объяснила Ирья.

— Нет такой, где нельзя договориться с начальством, когда только родила! — в возгласе звучало нечто личное, но чемоданчик вручила без дальнейших нотаций.

— Познакомься с Александром, — сказала жена, вручая ребенка.

Иван неловко взял, мучительно стараясь держать осторожно, чтоб не сделать больно крохотуле, продолжавшему сладко спать. Ощущения, более чем странные. У него сын. Вот не было и вдруг есть. Ну, не полностью идиот и считать сроки умеет. И все же, одно дело знать абстрактно и совсем иное держать невесомое тело. Какая-то нежность прет неизвестно откуда. Это любовь? Да. Но какая-то совсем другая.

— Руку под голову, — с еле заметной насмешкой, посоветовала Ира, — и не бойся разбить. Не стеклянный.

— Давай лучше поменяемся, — с мольбой попросил. — Чемодан тяжелее и ты привыкла мальчика носить.

— Ничего, — прокомментировала проводница, — научится. В костюмчике, значит не совсем дурак.

Она-то в форме. Железнодорожники давно в таком виде, а после войны чуть не всех подряд наряжают. Юристов, учащихся институтов и школ, работников всевозможных министерств. В каком-то смысле удобно. Сразу видно с кем столкнулся. Знаки различия практически не отличаются. Но вот форма разная. Поди разбери с лесником или шахтером ругаешься. Бывает швейцаров на входе в ресторан с генералами путают.

— Не пьет?

— Нет. Ну, по праздникам.

— Это нормально, — разрешила.

— Пойдем, — попросил Воронович.

— Спасибо вам, — попрощалась жена с железнодорожницей и двинулась за сбежавшим с чемоданом мужем.

— Почему Москва? — спросила негромко, когда миновав вокзал, вышли на площадь.

— Теперь здесь будем жить.

— И кто я теперь? — спросила с подозрением.

— Ирья Альбертовна Воронович. Можно больше не бояться. Все уладилось.

В такси они молчали лишь держались за руки. Зато таксист заливался не хуже тетерева, не интересуясь насколько пассажирам интересна его радость.

— Мы теперь всем покажем! — грозил кулаком неведомым врагам. — Своя атомная бомба имеется! Теперь не сунутся!

Ирья не слушала. Для себя она решила, что подобное сообщение ТАСС много опаснее, чем представляется иным людям. Неизвестно с какой целью предупреждаем противника. Наверняка ведь не может быть много таких изделий. А у американцев было четыре года. Ну вот завтра решат не дать СССР накопить нужное количество и что? Лучше о таком не думать, тем более, когда у тебя беспомощный ребенок на руках. Пусть войны не будет! Хватит с нее, да и страны. Объяснять другим такие элементарные вещи не хотелось. Пораженческие настроения, караемые руганью, а то и доносом.

Она с интересом смотрела сквозь стекло на улицы вокруг. Москва очень отличалась от Пскова или Таллина. Никаких развалин, множество магазинов и людей, а еще строящиеся высотки. Что-то об этом она читала в газете, но не представляла насколько зрелище грандиозное даже со стороны. Наверное, после окончания будет не хуже американских небоскребов.

— Французское барокко, — выдала после раздумья, когда машина остановилась у названого адреса, на улице Грановского.

Иван посмотрел с недоумением. Иногда она упускала из виду, насколько далек от таких вещей. Правда и она в его работе смыслила на уровне описания Конан Дойля. Может потому и хорошо рядом? Невольно дополняют друг друга, а уж после случившегося можно не сомневаться — на него можно положиться.

Муж сунул таксисту деньги и повел на второй этаж. Ну что ж, точно не ее 'хоромы' в пристройке у школы, где даже помыться толком было невозможно, а белье приходилось сушить в комнате, чтоб не смущать учеников. По крайней мере, так заявила директриса, требуя прятать. Отопление паршивое, занимались при керосиновой лампе. Водопровода тоже не имелось. Одним словом, нормальная русская деревня конца 40х. И не в немцах проблема. Здание сохранилось при оккупации и учиться ходили 600 гавриков в две смены за 480 рублей жалованья плюс возможность растить картошку с капустой в огороде.

С каким облегчением бросила все и помчалась в неизвестность, стоило получить телеграмму.

Здесь имелись туалет с унитазом, водопровод, электричество, плита газовая и даже ванна самая настоящая. Метров тридцать жилой площади? Будто для кукол. У них с Маргит в доме спальня была не меньше, не считая трех других и пристройки.

— Пока две комнаты дали, — объяснил Иван, — по московским понятиям очень неплохо, — в голосе звучала гордость.

— Не в коммуналке, уже хорошо, — покладисто согласилась Ирья. —

Из привычного деревянного, своего дома в каменный, не спрашивая мнения. Но гораздо лучше, чем в тайгу навечно. Кое-что про 'сладкую' жизнь высланных в 41м приходилось слышать. После войны письма приходили из-под Новосибирска.

Из мебели в квартире имелись большая кровать и стол с тремя стульями. Еще парочка гвоздей, заменяющих вешалки. Устраивать уют Иван не умел, это она уже поняла. Может не привык, все время обретаясь по общагам и казармам, может не приходило в голову. Мужчинам не понять, зачем вешать занавески на окна или заводить мягкое кресло. А уж изготовление салата и вовсе неясное таинство. Ну вот готовился, старался. Тарелки, вилки, угощение, причем приволок не одну вареную картошку. Но порезать уже в голову не пришло.

Алек закряхтел знакомо. Ребенок был чудо. Почти не плакал и по ночам особо не тревожил. Но кушать требовал по часам. Извинительно улыбнулась и дала сыну грудь. Иван уставился на сцену со странным выражением. Похоже он не знал, отвернуться или нет.

— Рассказывай, — приказала. — Я долго терпела.

— Что?

— Все! — очень логично заявила, не имея понятия, о чем речь.

Иван налил себе пол стакана водки, выпил одним махом и захрустел огурцом.

— Я жду! — сказала с угрозой.

— Меня перевели в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б).

— И что это означает?

— Фактически повышение, причем ничего нового делать не придется. Расследовать преступления ответственных работников. В денежном смысле, по возможностям и даже квартирном — улучшение. В Москве нынче прописаться достаточно сложно, а снабжение здесь гораздо лучше. Если все пойдет хорошо, перспективы заманчивые. Ну и плюс, раз уж взяли, твое дело прикрыли по знакомству. Никто не ищет и претензий не имеют. Саша, кстати, в свидетельстве о рождении как записан?

Она сразу и не поняла, кого имеет в виду. Никогда так не называла.

— Алек, — подчеркнуто, — записан на тебя. И меня. Все настоящее.

У Ивана в глазах нечто мелькнула. Можно не сомневаться, посчитал дурой. Вот так подставиться с чужими документами.

— Я в поезде рожала еще до Пскова, — объяснила. — На том полустанке никому до нас дела не было.

— Ты была в списках на депортацию.

То есть все правильно сделал, отправив подальше заранее. Мужчина!

— Что было, то прошло. Чем платить то придется?

— Скажут фас и придется копать на три метра в глубину, — он криво усмехнулся. — Послезавтра еду в Баку.

— Что?

— Все катим, — без особого энтузиазма сказал Иван. — Новые начальники хотят проверить сигналы на очень ответственных лиц. Просто так убрать неудобно.

Стараться он будет, но чисто по закону. В худшем случае попрут, но играть надо честно, даже если приходится прогибаться.

— Послезавтра, — побормотала Ирья с тоской. — Мы пол года не виделись! — Потом поешь. В койку идем!

— А?

— Я соскучилась.

— А Алека куда?

Молодец. Правильно понял. Никаких Сашек или Шуриков.

— Он теперь рядом будет очень долго. Лови момент, мужчина, пока сын дрыхнет.

Возле подъезда остановилась легковая машина, загораживая проезд и из лакированно-кожаного нутра трофейного фольксвагена наружу полезли весело переговариваясь женщины в красивых платьях и мужчины в импортных костюмах. В их доме еще и не такое случалось. Когда-то здесь жили деятели Совнаркома, включая Молотова и многие, съехав, оставили квартиры родственникам. Воронович мало с кем был знаком, сходу отправившись в командировку, да и после бывая дома не часто. Потому присматриваться и здороваться не стал, обходя компанию по дуге.

— Иван Иванович! — вдруг окликнули радостным тоном.

— Здравствуйте Сергей Анатольевич, — с задержкой признал, пожимая руку.

Трубников отъелся и загорел, печать обреченности с лица исчезла, да и одежда совсем иная. К тому же отрастил бородку. Не окликни, мог и не узнать.

— Вы сюда по делу?

— Нет. Живу здесь.

— И в какой квартире?

Воронович назвал.

— Не возражаете, если попозже загляну?

— Всегда пожалуйста.

Похоже неплохо идут дела у бывшего однокамерника. И не ошибся с ним. Частенько люди в чинах, побывавшие за решеткой не любили об этом вспоминать и прежних знакомых сторонились. Этот не выкинул из памяти прежнее.

— Ир, — сказал, выглянувшей на звук ключа в замке жене, — я тут встретил старого знакомого, он пообещал зайти. У нас есть чего пожрать?

— Найдем, — бодро ответила она. — Разносолов не обещаю. Как у тебя? — спросила уже с кухни.

Воронович скинул ботинки и прямо в носках прошел следом. Она посмотрела и вздохнула выразительно. Тяжкая борьба за надевание тапочек с переменным успехом шла с самого знакомства. Он предпочитал дать ногам отдых и если б не приход гостя, ходил бы босиком. Правильно воспитанная жена считала необходимым перемещаться и в доме в легкой обувке.

— Нормально, — сказал неопределенно. Служебные дело он никогда не обсуждал дома. Не из соображений секретности. Просто если реально не знаешь, на допросе не подловят. — Спит? — заглядывая в комнату, где лежал наследник. Он еще мал и вряд ли мог отвыкнуть от папаши, но Иван, не успев приспособиться к наличию ребенка уехал в достаточно длительную командировку и даже после возвращения чувствовал себя виноватым.

— Скоро кушать попросит. А я, пожалуй, переоденусь.

Тут прозвенел звонок и они невольно рассмеялись. Гость заглянул еще скорее ожидаемого.

— У вас замечательный муж, — горячо вскричал Сергей Анатольевич, после представления, — не каждый решится так поступить.

— В смысле? — не поняла Ирья.

— Его еще из тюрьмы не выпустили, а посмел поручиться за меня. Да-да, — воскликнул, на гримасу Ивана, — я в курсе и очень благодарен.

— От меня ничего не зависело, — пробурчал, ощущая взгляд супруги. Про ту историю он ничего не рассказывал и теперь обязательно отольется.

— Тем более!

Трубников поставил со стуком на стол бутылку коньяка. Все-таки он успел поддать, хотя и не пьян, но чуток тормоза ослабли и его несло.

— Не уверен, хватило б мужества у меня так поступить. Я не трус, но за решеткой совсем иначе себя ведут. А уж как шарахались от родственников вроде близкие друзья, — он махнул рукой.

— Хороший коньяк, — изучая этикетку, сообщил Иван, неумело пытаясь съехать с темы. — Армянский, пятнадцать лет выдержки.

Открутил крышку и налил в заранее поставленные рюмки. Самое забавное, он об их наличии в доме и не подозревал. Со старого дома вещи привез, женщинам нравится такое. Да и приобретать всякие кастрюльки-ложки-чашки-занавески сызнова не понадобится. Но тамошние наперстки даже паковать не стал. Это нечто западное, ему и стакан подойдет. А теперь, вдруг обнаруживают бокалы. Для коньяка они вполне приличного размера. Жена, видимо, наводит уют. В ее понимании. Ну и пусть ей будет приятно, если хочется. Это разве принципиально какого цвета обои? Для него — нет.

— Мне не надо, — сказала Ирья. — Еще кормлю сына.

— Поздравляю, — обрадовался Трубников. — У нас тоже дочка недавно родилась, а Иван Иванович о вас много говорил...

Что чистое вранье. О жене он старался и с сокамерниками помалкивать.

Опять этот прожигающий взгляд. Положительно потом сковородкой огреет. Или нет? Успеет остыть.

— За здоровье...

— Александра, — подсказал.

— Пусть ему достанется иная жизнь, более спокойная, обеспеченная и без войны.

Они выпили, закусили нехитрым набором из картошки, шпрот из банки от пайка с работы и соленых огурцов, закатанных женой. У нее и на это времени хватало.

— Вы чем занимаетесь?

— В основном ребенок. Иногда переводы.

— С немецкого?

— Да. Еще английский и эстонский. Ну, последнее не особо требуется.

— Почему же? Очень даже может понадобиться. Но лучше, безусловно, английский. Хорошо знаете?

— Книжки для развлечения читает, — довольный изменением направления разговора, разливая по второй, сообщил Воронович.