Перекрестки Берии

1968г

'... В связи с обострением обстановки в городе Москва, вызванной фактами подстрекательства к беспорядкам и в целях защиты и безопасности граждан... объявить чрезвычайное положение...'

Ира встала и выключила нервным движением телевизор, оборвав на полуслове диктора.

— Где Алек? — повернувшись к дочери, потребовала.

— К Светке отправился, — недовольно ответила Катя. Ей пошел шестнадцатый год и она считала себя достаточно взрослой, чтоб шляться до поздней ночи с подружками. За что естественно получила от матери вчера.

— Эта дурища, — муж не часто слышал от супруги ругательные слова. И это не любовь у сына. Просто девчонка с детства верховодила и Алек привык подчиняться сильно энергичной однолетке. Встретит свою половинку рано или поздно, перестанет хвостом за Светкой таскаться, — с площади не уходит! Иван!

— Мне его утащить домой от девчонки за шиворот?

— Да хоть под пистолетом! Ты не понимаешь, что сейчас начнется? Вряд ли это хоть кто-то понимал.

— Забыл про Степлаг?

А вот это прямое попадание. Права или нет, но лучше соломки подложить. Воронович молча встал, отпихнув стул.

— Сидите дома. Обе, — сказал сквозь зубы и судя по испуганному взгляду Кати не слишком вежливо. — Еще не хватает потом тоже искать.

'Пионер' завелся мгновенно, мягко заурчав. Да и сидеть внутри приятно. Сидения удобные, места много, на всю семью хватает. Опель умел делать автомобили, а построенный еще в конце 50х в Ростове завод выпустил не меньше двух миллионов разных легковых моделей. Немецкие машины были дороже итальянских фиатов по лицензии и даже отечественной 'Волги', кроме представительской. Зато обеспечивали прекрасное качество. По слухам, советский персонал до сих пор дрючили, штрафуя за малейшую провинность. Зато и платили хорошо. Все-таки совместное предприятие и часть продукции уходит на экспорт, давая валюту. К тому же, помимо политических причин сотрудничества с независимой Германией, в СССР уже умели работать на производственном оборудовании опеля. Довоенный завод целиком демонтировали и вывезли в рамках репараций.

Улицы оказались практически пусты. Многочисленные магазины закрыты или в витринах никого не видно. Простые граждане предупреждение усвоили. Советские жители прекрасно умеют слышать недосказанное. Машины лишь изредка мелькали. Зато в том же направлении двигалась длинная колонна армейских грузовиков с солдатами и при оружии. Кажется, Ирка была права, давя газ, чтоб обогнать, подумал. Далеко не оторвался. Практически сразу остановили для проверки документов. Через три квартала снова. Прямо проезд пока не запрещали, но он плюнул и бросив машину пошел пешком, благо недалеко осталось. Прямо на дороге какие-то недоумки пытались строить баррикаду, толкая машины в кучу с бодрыми воплями. Совсем с ума посходили.

Красная площадь до краев была переполнена народом. Прямо возле мавзолея, практические под надписью 'Ленин-Сталин' стояли палатки и висело белье на распорках. Хорошо не гадят прямо тут. По соседству бесплатный туалет имеется, хотя страшно представить, что там сейчас делается. Если учесть, что бардак продолжается уже вторую неделю, ничего удивительного. Как и торчащие на перевернутых ящиках ораторы и лозунги абсолютно противоположного содержания. Рабочие требовали справедливых расценок и выборного директората, а кто-то по соседству остановить инфляцию и прекратить тратить средства бюджета на финансирование госпредприятий. Нерентабельные закрыть и все!

Все началось еще в прошлом году, когда внезапно скончался от сердечного приступа Гео́ргий Максимилиа́нович Маленков. По многим городам и предприятиям прокатились митинги. Кто надеялся на серьезные перемены в связи со сменой руководства и углублением реформ. Другие, напротив, призывали Берию вернуться к прежней политики и прекратить буржуазную либерализацию страны. Но тогда выступления большого накала не получили. И вдруг, вроде бы на пустом месте, в МГУ студенты начали требовать изменения методов управления страной, явно метя в партию и понеслось. Может им понравилось происходящее во Франции. А может зажрались.

— Берите люди! — с отчетливым украинским произношением, кричал у новенького газовского грузовичка человек в 'вышиванке'. — Для вас бесплатно! — Двое таджиков под его командой раздавали вперемешку всем подряд тушенку и водку. Кузов машины сплошь забит ящиками. — За нашу и вашу свободу!

Воронович мысленно плюнул, продолжая искать среди бессмысленно топчущихся и скандирующих: 'Берия-Берия, потерял доверие'. Не добили в свое время, вот и повылазили, демонстрируя свою гнилое нутро. Свободы ему не хватает. Сказал бы лучше спасибо Лаврентию за пересмотр сталинской национальной политики. Берия вернулся к прежней идее 'коренизации' партийного и государственного аппарата и предоставил дополнительные права на местах. Фактически, кроме немногих заводов союзного подчинения, поставленных еще в прежние времена, вся внутренняя экономическая политика в руках местных кадров. В чем-то это было даже удачное решение. Весь союз, напрягая силы, не возводил автозавод в Грузии или в Ужгороде производство электровозов, где таких предприятий и культуры производства не имелось.

Зато в торговле окраины взяли свое с лихвой. В Прибалтике и Западной Украине повылазили еще не забывшие прежнее время и умеющие купить-продать. В СССР их почти повывели в европейской части страны. Вспомнили былое кавказцы и часть азиатов. Там всегда сохранялись на местах прежние порядки. В результате по всей России, кроме аграрных рынков, либо западники компаниями владеют и торгуют, либо горцы. Казалось бы, чем плохо для них? Так нет, еще чего-то хотят. Мечтают убрать окончательно вторых секретарей в национальных республиках, будто те им всерьез мешают. Сколько народу с той же Украины к нему прибежало в фирму! И ведь дельные люди, с идеями и умением трудиться. Но не ко двору пришлись из-за национальности.

— О! — вскричал, вынырнувший неизвестно откуда хорошо знакомый тип из русской службы BBC, — и вы здесь!

Для англичанина он слишком чисто говорил по-русски, да и фамилия Бордович, как бы намекала. Родители из эмигрантов после гражданской войны. Видать отсюда и интерес к прежней стране. Но профессия неизбежно накладывала отпечаток. Его можно было встретить везде, а где нечто случалось, в обязательном порядке.

— Не до тебя, Джеймс.

— Ваш сын возле Мавзолея, -подсказал тот, правильно вычислив причину появления на площади. В доме у Вороновича не появлялся, но в редакции 'Литературного Современника' был своим человеком. Мог там видеть Алека. — Минут десять назад видел.

Воронович резко развернулся в указанном направлении.

— Пойдем, покажешь.

— Приятное с полезным, — охотно двинувшись в нужном направлении, — да? Что вы думаете о происходящем?

— Интернационализм в исполнении Сталина означал, по сути, доминирование России, в которой восторжествовали вдобавок самые тоталитарные тенденции, — вещал с импровизированной трибуны молодой человек с пышным бантом на шее.

— Да я ж тебя, гниду, за вождя! — к нему полез крепкий подвыпивший тип в кепке рабочего и сходу дал в скулу.

Радостно завизжали на несколько женских голосов и образовалась куча мала из помогающих и разнимающих.

— Исключительно непечатно, — выразительно посмотрев, ответил Воронович. — Здесь не с кем договариваться и нет согласия даже между находящимися на площади.

— Очень верное замечание. Но так всегда случается, когда недовольный народ выходит на улицы.

— Кто сказал: 'начинают революцию идеалисты, заканчивают беспринципные негодяи'?

— Бисмарк, хотя цитата не точна .

— Вот именно, — невпопад подтвердил Иван, думая о своем.

— Все происходящее закономерно, — уверенно говорил англичанин. — Осуществленные в начале 50-х экономические изменения способствовали динамичному развитию страны. Промышленность и сельское хозяйство давали стабильный подъем в 12-15% годовых. Но надо ж понимать, что все это практически с нуля. С каждым годом все сложнее и 'смягченная' директивно-плановая система, при которой было сокращено число обязательных для выполнения каждым предприятием показателей уже уперлась в тупик. Пора переходить к следующему этапу реформы.

— Свергать партию?

— О, я понимаю. Если человек открыто не покушается на принципы существования режима, он обладает достаточно высокой степенью творческой свободы, возможностью делать карьеру в избранной им сфере. Поэтому вас изменения пугают. Но важно окончательно отменить централизованное планирование. Смешанная экономика достигла своих пределов и не хватает полностью свободного рынка товаров и сырья.

Будто не в курсе, что предприятия давно самостоятельно ищут торговых партнеров и цены на ТНП определяются рынком. На сегодняшний день есть всего несколько отраслей, по-прежнему под государственным контролем: ВПК, космос, нефтянка, энергетика и железные дороги с авиацией. Даже на торговлю с заграницей получают частенько разрешение частные кампании и достаточно свободно из национальных республик.

— Очередной перекресток для Берии, — пробурчал Иван.

— О! — вскричал Джеймс, — замечательная аналогия. Куда свернуть. Ехать по главной дороге или вернуться на второстепенную. Вы разрешите использовать?

— На здоровье. Все равно не моя мысль.

Тут он забыл о собеседнике и ринулся на знакомую одежду в толпе у Мавзолея, позабыв про иностранца.

— Где Алек? — схватив за тонкое плечо испуганно вскрикнувшую от неожиданности девушку в куртке сына, потребовал.

Рядом очередной оратор требовал спешить на помощь строителям баррикад. Люди нестройно поддерживали криком 'Но пассаран'!

— Ты чего, пап? — спросил недоуменно сын, отпихивая какого-то студента рядом. В руках он держал стаканчики с кофе. Не иначе для Светки ходил добывать, молокосос.

Воронович вздохнул с облегчением. Нашел.

— Немедленно очистите территорию! — загремели громкоговорители, как по заказу. Они стояли на стенах Кремля и не один. Кто-то заранее позаботился. Или от демонстраций осталось? Никогда не присматривался. — В Москве введено военное положение.

Практически одновременно с противоположных концов площади появились солдаты. Прежде если и стояли, то далеко и не мешали ходить туда-сюда. Теперь из прилегающих улиц поползла темная масса. Причем улицы Ильинка и 25-го октября оставались свободными. Этот сценарий отрабатывался еще в прежние времена для больших скоплений народа на стадионах и тому подобных мероприятий. Если все перекрыть в давке пострадает огромное количество народа, даже при отсутствии такого намерения. Да и кидаться с отчаяния на милицию станут. Всегда нужно оставлять возможность уйти, выдавливая.

На площади поднялся шум, свист и крик. Большинство и не подумало следовать приказу. Напротив, мимо потянулись люди, держащие в руках куски арматуры и даже булыжники.

— Мы должны идти с нашими! — возбужденно вскричала Света, дергая Алека.

— Немедленно очистите территорию! — повторили громкоговорители. — В Москве введено военное положение.

— Собираешься драться с солдатами? — смерив субтильную девицу взглядом, спросил Воронович. При желании ее можно было зашибить щелчком. Может потому и комплексовала, вечно стараясь везде быть первой.

— Я думала вы герой, а не трус!

— Ты вообще, думать умеешь, соплячка? — сорвался Иван и моментально пожалел. Уж очень не понравился взгляд сына. После такого гордо поворачиваются и уходят за девушкой. Потом, скорее всего, пожалеет, да никому легче от такого не становится. Нашлась революционерка на его голову.

Уже открыл рот, чтоб произнести нечто извинительное, но тут раздался хорошо знакомый звук рвущегося полотна. Стреляли. Причем если сначала одиночными и залпом, почти наверняка в воздух, то буквально через пару секунд ударили очередями. В двух шагах о них, молодой парнишка с изумленным видом охнул и прижал руки к животу. Рубашка под пальцами быстро становилась красной. Раненный шагнул в сторону и свалился им прямо под ноги.

Вряд ли в их сторону летело прицельно, иначе не один бы пострадал, а многие словили, но и шальная пуля может наделать бед. Света уставилась на упавшего широко раскрытыми глазами в ступоре. Церемонится было некогда. Воронович влепил ей со всего размаха оплеуху, крайне жалея, что не сделал этого раньше и зачем-то пытался уговаривать. Обиделся бы Алек? Ну и бог с ним, пусть. Главное сейчас уцелеть в неразберихе.

— Взял Свету за руку, — скомандовал не употребляемым дома тоном, хватая ее за ладонь, прежде чем набухшие от грубого обращения слезами глаза выдадут поток воды, — бегом!

Люди еще не понимали, что происходит. В основном молодые, не видевшие войны и не понимающие, что время разговоров истекло. Он несся, расталкивая, не разбирая дороги, волоча за собой девушку и заставляя сына невольно мчаться следом. Ну конечно же не бросит дуру, на то и расчет. Они выскочили на пустую улицу, пробежали в стремительном темпе два квартала. Сердце колотилось дико, дыхания не хватало. Он уже далеко не мальчик и не привык к подобным стартам. В любом случае надо сворачивать и не мчаться, как запрограммированная крыса в объятия ОМОНа. Переулок был перегорожен поставленными вплотную грузовиками.

— Под днище! Алек, вперед!

Сын не стал переспрашивать и послушно нырнул вниз. Свете добавил ускорения, пнув ногой в зад, когда сработали инстинкты и не захотела лезть в грязь в новом платье. Очень хорошо, что отправил мальчишку первым и тот не видит обращения с обожаемым предметом.

— Стоять! — крикнул тонкий голос, прежде чем успел Воронович выползти наружу. — Руки вверх!

Вляпались, понял, выползая с максимальным ускорением. Мальчишка-призывник, сам не хило напуганный, с автоматом в дрожащих руках. Может с любого резкого движения разрядить весь 'магазин'.

— Мы просто проходили мимо, — максимально увесисто и спокойно, сообщил, демонстративно поднимая руки в жесте сдачи и прикидывая расстояние. Вырубить его можно одним ударом, но в чем виноват пацан? — ничего не нарушали, никому не мешаем.

— Что происходит? — рявкнул начальственный бас и из переулка выскочил лейтенант с двумя солдатами. Петлицы черные, не общевойсковые. У всех оружие наизготовку. Солдаты недвусмысленно контролировали движение, готовые открыть огонь.

Колебания оказались очень удачными. Если б его застали над телом даже не убитого, а просто сбитого с ног, порезали б в три ствола в момент. Все, что не делается, к лучшему.

— Я с детьми шел в ГУМ. А здесь стрельба, люди бегут.

Они реально топали снаружи и уже в немалом количестве. Время умных, убегающих первыми, прошло. Настал час остальных драпающих.

— Документы!

Воронович извлек предусмотрительно захваченный паспорт из кармана, Алек на секунду позже протянул студенческий билет. Света принялась нервно копаться в сумке, висящей через плечо. Как не потеряла во время бега один бог знает. Она все искала-искала, никак обнаружить не могла. Иван отобрал и через десять секунд достал пропуск в Ленинскую библиотеку.

— Этих в автобус! — сунув документы в планшет, скомандовал офицер.

— Пошли, — дернул стволом один из солдат.

Они оказались первыми, но далеко не последними. Время от времени приводили новых 'пассажиров', решивших проскочить переулком. На любые попытки поговорить двое стоящих в проходе срочников принимались орать и раздавать удары прикладами. Дважды, пытающихся нечто доказать и отказывающихся идти в автобус, принимались бить всерьез. Однажды застучали выстрелы и уже знакомый лейтенантский бас принялся материться.

— У него что на лбу написано иностранец? — плаксиво сказал кто-то рядом. — Я кричу: 'Стой, стрелять буду, а он, сука, лезет!'.

Мимо автобуса пронесли на брезенте тело вчетвером. Полной уверенности не имелось, толком не рассмотреть, однако очень одежда похожа на Джеймса. Допрыгался англичанин. Света задрожала при виде происходящего и пришлось обнять, успокаивая. Она хоть и дура, а девчонка. К тому же домашняя. Всерьез с таким прежде не сталкивалась. Трубниковы настоящие интеллигенты, хотя Сергей Анатольевич из крестьян. Но есть врожденная порядочность. Он и после тюрьмы никогда голос на подчиненных не повышал и общался исключительно на 'вы'. Дочку пальцем не трогали. А не мешало б в детстве выпороть. Сейчас меньше проблем бы имели.

Когда пустых сидений не осталось в автобус поднялся водитель и их повезли. Не очень далеко. У какой-то школы остановились и всех погнали наружу, через коридор из армейских. Во дворе, прямо на земле, сидело пару сотен человек. У многих следы от побоев. Огнестрельных, правда, не наблюдается. Судя по отрывочным фразам арестованных солдаты на площади стреляли по собравшимся без разбора и предупреждений. Если не преувеличение, а это обычное дело в критических ситуациях, то сотни погибших и раненых. Машины скорой помощи не могут подъехать из-за баррикад и приходится подстреленных выносить на руках.

— Как мы до могли дойти до убийства собственного народа? — патетически сказал один из соседей. — Во что превратились?

Хотелось встать и двинуть в морду со всей силы. Забыли, как это бывает в родном СССР или вспоминать отказываются. Не так много времени прошло. Вот он здесь, попробовавший настоящую жизнь на вкус и таких в стране миллионы...

1945г.

— Фамилия, имя, отчество?

— Воронович Иван Иванович.

— Год рождения?

— 1919. Член КПСС с 1943.

— Национальность?

— По паспорту русский.

— Это как? — спросил следователь. — В паспорте одно, на самом деле другое?

Он уселся ровно, отложив ручку и с интересом уставился на находящегося с другой стороны стола. Вся это писанина ему давно осточертела и на самом деле сейчас не требовалась, а тут наклевывалось что-то занимательное.

Подследственный был гладко выбрит, с темно русыми коротко стриженными волосами и серыми же жесткими глазами. Одет в толстый вязанный свитер, шинели у него не имелось. Зато в бараке лежала новенькая кожаная куртка, подаренная кем-то из американских летчиков. Для них подобные экземпляры, имеющие за спиной немаленькое кладбище, были крайне экзотичны, и они легко менялись на разную дребедень. Многие из местных сидельцев старались подчеркнуть, что они офицеры, любыми путями доставая обмундирование, этому было все равно.

Вообще любопытный тип, специально пустил его напоследок, расспросив предварительно других и внимательно изучив протоколы допросов. Еще тридцати нет, но так веет уверенностью в себе и привычкой приказывать. А глаза как у волка, все время настороженные и нехорошие. Знакомые признаки. Видел следователь таких неоднократно. Привыкших кровь проливать, не морщась и убежденных в своей правоте. Или в бандиты подастся, или будет тех самых бандитов ловить. А вот спокойно жить не станет, сопьется моментально.

— Детдомовский я, — сказал тот спокойным тоном. — И дата рождения, и имя с фамилией, и все остальное получил с потолка. Говорить еще не умел, и никаких документов не было. Время такое было... Мог бы и сдохнуть под забором, но нашлись добрые люди.

— Так может ты еще и самый настоящий еврей? — развеселился следователь. — Или вообще, белая кость, голубая кровь.

— Не, — равнодушно сказал Воронович. — Евреи обрезают на восьмой день после рождения, а у меня все на месте, хоть на вид и больше года было. А аристократов под Минском в 20м не водилось. Давно всех повывели. Да и тряпки, в которые я был одет, были какие-то не аристократичные. Мешковина и все. Когда подрос, поинтересовался. Интересно же. Так что я тутэшний, но русский. Окончил фабрично-заводское училище, работал слесарем на чугунолитейном заводе. На службу в пограничные войска призван в 39 году. На финскую попал, но уже под самый конец. Выборг брал. Потом направлен на учебу в Ленинградское училище пограничных войск НКВД имени Кирова, место дислокации — город Сортавала. Как раз в апреле выпустили досрочно и прибыл на новую границу. 84-й погранотряд.

Следователь мысленно вздохнул с сожалением. Страстного красочного рассказа не последовало, а жаль. Иногда такие сказочники попадались, куда там писателям!

— Звание?

— Да вроде капитана дали в 45м, когда в рейд по немецким тылам в Польшу пошли, — пожав плечами, ответил Воронович, — да приказа не видел. На награды та же история. Вроде есть, но ничего в руках не держал. В нашем районе самолеты из штаба партизанского движения не садились. Слишком далеко. Вот диверсанты с парашютами прыгали, и оружие в конце сорок четвертого начали сбрасывать. А до этого жили мы сами по себе без приказов. Только в самых общих чертах. 'Надо помочь Красной Армии!'.

— И какие награды имеешь?

— Два ордена Отечественной Войны, Красную Звезду и медаль 'За отвагу' еще с финской.

— И вот так спокойно об этом говоришь?

— А я не за ордена воевал, — все так же равнодушно сказал Воронович. — За то чтобы на земле нашей зверей немецких не осталось. Жаль, не довелось до Германии дойти. Я бы их всех... за то, что творили...

— Мда, — глубокомысленно сказал следователь, глядя ему в лицо, — повезло немчуре. А может и тебе?

— Может и мне, тоже бы вот сидел и на стуле и отвечал на разные вопросы. Самосуд в регулярной армии не разрешен. То ли дело в партизанском краю. Сам себе и судья, и прокурор. Только не я один так думал. Вон в бараке про Пруссию что говорят. Половина жителей уже сбежала, а вторую непременно выгонят. А уж американцы, что сделали с Берлином... Детей жалко, а остальных нет, — он посмотрел в упор на следователя, и тому невольно захотелось отодвинуться подальше. — Мужиков к стенке, баб раздать монголам, улучшать породу, чтоб чистых арийцев на свете не осталось, а детей в детдома. Я вот вырос и ущербным себя никогда не считал.

— А мы лучше вернемся к нашим делам, — после паузы сказал следователь.

— Так точно, — усмехаясь одним ртом, ответил Воронович и изобразил на стуле стойку смирно. Глаза у него при этом были совершенно холодные. — Направили меня в маневренную группу. Так это называлось. Она действительно была, но я заступил на должность помощника оперуполномоченного НКВД. В задачу нашего отдела входила борьба с агентурой вероятного противника в приграничной зоне, вербовочная работа, борьба с нарушителями границы и другая контрразведывательная деятельность. Мы имели право беспрепятственно заходить на территорию любой воинской части, свободно передвигаться в приграничной полосе. Вот отдавать приказы начальнику погранзаставы уже выше моих полномочий. Требовалось передать начальнику штаба погранотряда или погранкомендатуры просьбу, и они уже давали точные указания, где и как оказать нам содействие в организации засады, помощь в переходе нашего агента и так далее. Контрабандистами мы не занимались. В отделе было человек двадцать. Все больше приехавшие из России опытные оперативные работники, которые учили таких как я, азам агентурной работы контрразведчика. Мы с утра до вечера бегали, только за весну 41 года нашим отделом было задержано почти два десятка настоящих вооруженных немецких агентов, идущих через государственную границу, которых отправляли на следствие.

Ишь как, — с усмешкой подумал следователь. — 'Настоящих', не как мы дела лепим. Ну, это ты не по адресу голубчик сизокрылый шпильку вставляешь. Я всю жизнь не политиками занимался, а бандитизмом.

— Причем они руки не поднимали, настрелялся я за месяц не хуже, чем на войне. Не успел, как следует осмотреться, началось нападение фашисткой Германии. Первый бой был с какой-то механизированной частью, после чего осталось нас всего трое. Сверхсрочник старшина отдельного саперного взвода Бутман Борис Иосифович, рядовой Тимофеев Петр Кондратьевич, водитель грузовика и я. Бутман живой, — пояснил он на вопросительный взгляд. — Тоже здесь на проверке, а Петра еще в 43-м убили.

Угу, — мелькнуло в голове у следователя. Небезызвестный Бутман. Только по случайности не отправившийся в ежовское время лес валить на север. Слишком длинный язык имеет и любит начальству высказать свое единственно правильное мнение, да еще с подковырками и шуточками.

Еще очень жаль, что твой начальник комендантского взвода Старовский в Варшаве погиб в сорок пятом и поговорить с ним уже не получится. Тоже занимательный тип. Еще при царе успел сесть за грабежи, но на каторгу отправиться не сподобился, гражданская война очень вовремя началась. Потом и в Польше отметился налетами на богатых панов, куда-то пропал при советской власти и всплыл, так интересно, в партизанском отряде. Что натуральному ляху делать у коммунистов?

Говорят, умнейший мужик был и что характерно прекрасно знал про конспирацию и как подосланных раскалывать. Два человека, которые с самого начала при тебе состояли, и к чьему мнению прислушивался. Любопытно было бы сравнить их показания, тем более что Старовский, еще и за контрразведку с разведкой в отряде отвечал. Только вряд ли что интересное услышал бы. Чтоб такие битые волки между собой заранее не договорились, никогда не поверю. Время было вполне достаточно.

— Наше счастье, — говорил между тем Воронович, под поощряющее кивание слушателя, — что немцы не стали искать уцелевших после боя и покатили себе дальше, не останавливаясь. Отряд, в который я попал 22 июня, вообще сборный был и ничего лучше мосинки. Даже пулеметов не было. Он помолчал и продолжил:

— Старшина был ранен. Осколок застрял в ноге выше колена. Сначала вроде ничего, нормально ковылял, а потом стало хуже. Нога загноилась, а никаких медикаментов. Вот Петька и сказал, 'Давайте к моим завернем'. Он из местных. В местечке Сталино до призыва жил.

— Чего?

— Нет, это не в честь Иосифа Виссарионовича. Еще с дореволюционных времен название. Поляки пытались переименовать местечко, на картах писали название Згорелое, еще как-то хотели, но вся округа упорно так и называла — все Сталино, да Сталино. Там как раз до 39г по Случи граница с Польшей проходила.

— Думаешь, вернется? — старшина повернулся, пытаясь устроить ногу поудобнее.

— Вернется. Он нормальный парень. Еще часик и стемнеет, тогда придет. А вот что потом будет, — после длительной паузы сказал Воронович, — это бабушка надвое сказала. Запросто останется. Насильно тащить его к фронту я не собираюсь. Тут каждый решает сам за себя. Мало что ли западников поразбежавшихся мы видели? Все думают: 'Моя хата с краю'. Ничего, советская власть жесткая была, да немцы, пожалуй, еще хуже. Если они спокойно пленных расстреливают и раненых добивают, то уж с разными прочими вообще не будут вспоминать про законы и гуманность. Как начнут выгребать продовольствие для своей армии, так и взвоют крестьяне. Оккупанты стесняться не будут, здешние им не друзья-товарищи. Особенно как погонят их назад. Все сожгут, чтобы нашим не досталось.

— Что-то мне уже не верится, что скоро Красную Армию увидим. Сколько уже идем, а фронт еще быстрее убегает на восток. 'Малой кровью на чужой территории', суки...

— Совсем ты что-то раскис старшина, — сказал Воронович, сползая в овраг. — Речи завел непотребные. Он присел рядом с лежащим напарником и осторожно положил трехлинейку, с которой не расставался. — Посмотрим?

— Лучше не надо! Все равно снова перевязать нечем. Я вчера ночью размотал, так оттуда аж запах нехороший. Как бы не остаться совсем без ноги. Да и запросто можно копыта откинуть навсегда.

— Будем надеяться, что Петька постарается. Все равно больше рассчитывать не на что. Хорошо еще сюда добрел, я уже боялся, что нести придется.

Тимофеев не подвел. Уже в сумерках он появился одетый в гражданское, принес еды, на которую они с жадностью набросились после двух дней без крошки пищи и проводил к своему дому. То еще путешествие было. Само местечко состояло всего из пяти вытянувшихся улиц, и пройти его поперек, можно было всего за несколько минут, но как раз идти по дороге и не стоило. Тем более с оружием. Его пришлось спрятать в овраге, где они отсиживались. Все равно, любому за километр было видно, что они вовсе не здешние жители и пришлось обходить чуть ли не все местечко вокруг, спотыкаясь в темноте на пригорках и имея неплохие шансы переломать ноги в местных оврагах и ямах. Старшина под конец уже тяжело висел на плечах товарищей и еле передвигал ноги.

— Это правда, про Минск, — рассказывал Петька по дороге. — Еще 28 июня немцы заняли. У нас их нет, зато полиция уже имеется. Сами же местные записались. Они про всех знают, кто и чем дышит, тут не обманешь. Так что в хату вам нельзя. И вообще лучше на улице не показываться. Тут недавно вернулись двое красноармейцев из местных евреев, так их сразу расстреляли. А белорусов и поляков не трогают, но лучше глаза не мозолить. Неизвестно что этим скотам в голову стукнет. Могут отпустить, могут заставить в полицию идти, а могут в лагерь к немцам отправить или на месте стрельнуть...

Старшину затащили в сарай. Под утро появилась уже пожилая худая женщина, которая погнала Тимофеева за горячей водой, керосиновой лампой и чистыми тряпками. Раненому она сунула ремень в рот, чтобы не кричал, поставила Вороновича держать и принялась деловито разрезать штаны и разматывать грязные бинты. В нос шибанул тошнотворный запах.

— Ага, — разглядывая и щупая ногу, сообщила она. — Нормальненько. Свети давай, — прикрикнула на Тимофеева и одним движением вскрыла набрякшую опухоль. Хлынул потоком гной. — Сейчас еще легонько нажмем, — небрежно сказала врачиха и снова полоснула по ране. Старшина выгнулся всем телом, взвыл даже сквозь прикушенный ремень и обмяк. — Ерунда какая, — сказала она, демонстрируя извлеченный маленький зазубренный осколок. — Как мало надо, чтобы человек отправился на небеса. Вот рожать проблемы. А убить легко. На, — сунула она металлическую штуковину Вороновичу, — потом очухается, отдашь на память.

— А как жизнь вообще? — поинтересовался тот.

— Да ничего хорошего... За то, что я здесь делаю непременно расстреляют и меня, и вот его, — она кивнула на Петра. — А заодно и всю его семью. Положено моментально бежать в управу и докладывать о разных чужаках, тем более в форме советской. Но это хоть понятно. Ввели для всех отдельные законы. Евреев заставляют носить повязки, комендантский час с наступлением темноты. Зачем запрещают использовать освещение, ходить по тротуарам понять сложно. Вот почему важно снимать головной убор при встрече с полицией и немцами всем ясно. Утверждаются.

Она вздохнула.

— Здесь сплошь ремесленники живут, больше половины населения, могла бы польза быть для ихнего паршивого Рейха. А по любому случаю нарушения — расстрел. Из пальца их повысасывали, эти запреты. Вот недавно бабу с маленькой дочкой расстреляли за покупку телеги дров. Не положено! А по улицам бродит несколько десятков бандитов, и ищут к кому придраться. Попробуй такому отказать, непременно гадость сделает. Форма черная, на рукаве белая повязка с буквой 'P'. В смысле полицай. Увидите, не ошибетесь. Так что неприятно говорить, но уходить вам отсюда надо. И чем быстрее, тем лучше. И к Случи напрямую не ходи. Там на мосту пост стоит, кто легкой дороги ищет, плохо кончит. Ну, вроде все... Закончила, — отрезая торчащий кончик бинта, сообщила она.

— И когда он сможет ходить?

— Откуда я знаю? — невесело усмехаясь, спросила врачиха, начиная собирать хирургические инструменты. — Думаю недели через две. Точно сказать не могу. И от человека зависит, и от опыта. Я вообще не хирург, а зубной врач.

Она посмотрела на его изумленное лицо.

— Здесь вообще был один врач, один фельдшер и я. Так я из Пинска, перед войной в гости приехала. Ничего не поделаешь, — собирая инструменты, пояснила она. — Врача загребли большевики в 40-м, поехал в Сибирь. Слишком хорошо жил, да еще и лях. Тогда многих забирали с польскими фамилиями. Фельдшера лучше не беспокоить, у него сын в полицаях. Так что радуйся, что хоть кто-то есть. Денька через два зайду, посмотрю, что к чему.

— Как вас хоть зовут?

— Тамара Семеновна, — открывая дверь сарая, сообщила она, не оборачиваясь.

— Ну, как, старшина? — спросил Воронович, оглядываясь на товарища, когда дверь закрылась.

— Да будто все кости вынули и весь мокрый как после купания. Сил нет совсем. Но почти не болит... Что делать-то будем?

— А что тут придумаешь? Тебе отлежаться надо.

— Значит уйдешь?

— Уйду, — неприятным голосом сказал Воронович, — вот только не на восток. Мне что теперь возле Киева искать своих? Так сапоги развалятся столько топать. Надоело мне прятаться и бегать. Какая собственно разница, где немцев убивать? На мосту пост, на железнодорожной станции тоже кто-то должен быть.

Кормиться я здесь буду, — подумал, не озвучивая. Надеюсь, Трофимов не откажет, а вот стрелять где подальше. Волки возле своего логова скот не режут, чтобы пастухи не беспокоились. Вот и я не буду рядом с местом лежки никого трогать. Лучше уйти на пару переходов подальше и быть спокойным, что ловить не начнут. Через недельку вернусь, проведаю, если жив буду. Как нормально ходить сможет — заберу. И семью Трофимовых подводить не стоит, и вместе всегда лучше, чем в одиночку. А дальше уже судьба. Что будет, то и будет. Каждый убитый в Белоруссии фашист никогда не выстрелит в красноармейца на фронте.

— И как вышло, что ты стал командиром отряда?

— Да так... Без приказа... Сначала одного встретил, желающего по немцам и полицаям пострелять, потом сразу троих. К августу нас было семнадцать. Почти все окруженцы или беглые военнопленные. Тогда местные жители не сильно рвались воевать. Все больше по хатам сидели. Многие из разбитых частей оседали в примаках. Ну, партийные активисты и комсомольцы в лес шли, кто успел удрать. В деревнях их быстро всех позабирали. Кого расстреляли, а кто и на службу пошел. Мы таких, — следователь посмотрел на сжатые кулаки Вороновича, — потом вешали если ловили. Другим в назидание.

— А подполье?

— Да не успели никого толком оставить в тех местах... Слишком быстро немцы вперед проехали. Сами как умели, так и организовывали.

Угу, — подумал следователь, — а вот кое-кто утверждал, что у тебя целая сеть агентуры осталась. И среди обычных жителей, и среди полицаев, и даже кто-то выше был. Видать на совесть учили, если так хорошо науку усвоил. Или Старовский на старые дрожжи ума добавил. Уж контрразведка точно была. И сам не ленился. Вороном-то не только за фамилию звали. Легенды рассказывали, как глаз пленному выдавил, а остальные бодро начинали выбалтывать, все что знали и не знали. Раньше вроде и незачем было, все равно расстреляют. Вороны тоже любят мертвым глаза выклевывать, а этот на живых тренировался. Он невольно поежился.

— Осенью сорок первого как начались массовые расстрелы евреев они в лес и побежали. Вот тогда нас стало за две сотни. Я всех желающих бить врага принимал. Это потом с разбором стали подходить ко всяким разным. В сорок втором начали уже всерьез щипать по гарнизонам, так что фашисты и высунуться боялись из поселков. Бутман очень пригодился. Он не только строить, но взрывать очень хорошо умел и других учил. Все больше самоделки устанавливали, а это уметь надо. С Большой земли парашютисты-диверсанты у нас только в середине 44го появились, — продолжал между тем говорить Воронович, — когда в Литву в рейд пошли. Вот тогда и комиссара назначили и радиста дали. А до того жили сами по себе. Одно название, что бригада. Каждой твари по паре. Отряды с семьями и обозами... отряды, занимающиеся диверсиями и отряды, даже не пытающиеся что-то делать, только стремящиеся выжить. Одни никогда не принимали открытого боя, другие в рейды ходили. А были просто грабители под маркой партизан. Там в лесах всякое случалось.

— Но ты у нас не такой...

— Я командир пограничных войск НКВД СССР, — подчеркнуто заявил Воронович, — и в запас меня пока не уволили.

— Офицер, тогда говори.

— Не привык еще. Это в армии ввели, а до нас только в 44-м и дошло. А погон не было никогда. Мы все же не регулярная часть. Так что командир, но там где я начальник, действует армейская дисциплина, и анархии нет места. Заготовкой провианта в отрядах занимались специальные группы. Грабить было запрещено категорически. Мы могли только просить в деревнях для себя обувь и нательное белье. Дали — хорошо, не дали — значит, у самих нет. За трусость, грабежи и невыполнения приказа — расстрел на месте. Мы не имели возможности получать помощь с Большой земли и были вынуждены жить только за счет того, что нам давали местные жители. Раздражать их излишними поборами не стоило. Недовольные все равно были, как без этого, но у нас было четкое знание, сколько можно взять. Если кто-то добровольно, что даст — другое дело.

— Вот такие вы никого не обижающие...

— В среднем, — подтвердил Воронович. — В жизни всякое бывали. Жрать захочешь и на приказ плюнешь. Поэтому часто делали налеты на немецкие склады и эшелоны с продовольствием. В сорок третьем в блокаду каратели специально все кругом жгли, так вся бригада голодала. Копали луковицы саранок, какие-то еще коренья, обдирали сосновый луб, зеленый слой под корой. Все вплоть до ворон и лягушек употребляли. На березовом соке не проживешь. Партизану важнее всего еда и оружие. Остальное уже как получится.

С одеждой всегда были проблемы. Из трофейной одежды с определенного момента разрешали носить только брюки и сапоги, а немецкие кителя — нет. У нас был несколько случай, когда партизаны, одетые в немецкие мундиры, по ошибке стали стрелять друг в друга, погибло несколько человек. После этого, верхняя часть 'гардероба' обязательно стала советской. Я даже строил отряд, как меня учили. Только назывались отдельные группы не погранзаставами, а ротами. Тем более, что небольшими подразделениями и действовать, и кормиться лучше. Всего 6 рот по пятьдесят-шестьдесят человек, резервная рота, маневренная группа, где были отборные люди. Взрывники, пулеметчики, даже минометчики и снайперы. В разное время 150-250 человек, ну и комендантский взвод. Кто-то должен и порядок поддерживать.

— Э... да это ведь не все... Вот, — доставая бумагу сказал следователь, — были еще...

— Два семейных лагеря почти на 1500 человек. Точной цифры я не помню, но в документах должно быть. На первое число каждого месяца данные давали, а потом уже сводили вместе. Бывший подполковник Пилипенко этими хозяйственными делами занимался.

— Почему бывший? — заинтересовался следователь.

— Так на звания в партизанских отрядах никогда внимания не обращали. Сначала надо доказать, чего ты стоишь. Иногда никогда не служивший, более достоин продвижения в командиры и пользы от него намного больше, чем от другого кадрового офицера. Пилипенко всю жизнь в снабжении проработал и до войны из кабинета только в туалет выходил. Совсем не рвался в первые ряды, кровь проливать. Ну, бумаги тоже кто-то писать должен. Чем больше народа, тем сложнее обходиться без бюрократии. Точно знать количество разных запасов и чтоб при этом ничего не исчезало, да и вовремя нарисовать правильную докладную в бригаду и, — он ткнул пальцем в потолок, — уметь надо.

'Гавнецо человек, но нужный', понял следователь не озвученное вслух. Он и сам был того мнения. Противный тип, но бумаги содержал в порядке, включая личные записи о подозрительном. Пригодилось.

— Кто там, в семейных лагерях находился? Женщины, дети, пожилые. Просто так не сидели, все делом занимались. Оружейники, сапожники, шорники, много разного. А куда деваться. Не гнать же назад? Чтобы железку рвать взрывчатка нужна. Так в семейных лагерях вытапливали ее из снарядов, что еще с боев в 41го остались. За десятки километров носили и на глаз работали без точной температуры прямо на костре. Многие подрывались. Сложно и опасно. Вот на них и возложили эту обязанность. Одни воюют, другие их обслуживают. В результате роты меньше заняты хозяйственной деятельностью.

Он помолчал, вспоминая.

— Когда мы Сталино взяли, и гарнизон уничтожили, до января 43го в наш район немцы соваться боялись. Фактически это был первый район в Западной Белоруссии, где была восстановлена советская власть. Даже школы работали. А потом в феврале сорок третьего года немцами была проведена армейская операция по блокированию и уничтожению партизан Пинского Полесья. Не только нас. Даже с фронта выделили на проведение операции две дивизии, и понагнали кучу полицаев и литовские карательные батальоны. Артиллерия, самолеты.

Воронович с впервые прорвавшейся в голосе эмоцией продолжил:

— Три дня оборонялись, пока боеприпасы к концу подходить не стали. У нас с этим делом всегда проблемы были. Все больше на местах боев в 41году собирали, аж за 200 километров группы поисковые ходили. Ну, еще трофеи. Вечно не хватало. Так что сбили нас. Пришлось уходить. Большие потери были, и часть обоза с беженцами погибли. Хозрота вся. Больше сотни человек. Вот тогда не только Сталино и Микашевичи, много и деревень пожгли каратели. Пузичи, Хворостовчи, Гричиновичи, Морочь, Пустевичи, Стеблевичи... Часть жителей в леса уйти успела, но очень многих убили. Кто нам помогал, кто нет... Всех подряд. И больше всех как раз не немцы старались, а полицаи. Не было ни одного большого селения, где бы не стояли гарнизоны, в большинстве состоящие из бывших советских граждан. Белорусы, украинцы, власовцы разные. Литовцы хуже всех были. Вот когда в нашем районе появились венгры, вполне договорились о нейтралитете. Мы их не трогаем, они нас не замечают. А с предателями договариваться не о чем.

— Так ведь брали в партизанские отряды разных перебежчиков!

— Это уже в 44м году. Как множество приспособленцев преданно служивших фашисткой власти поняли, к чему идет, и срочно осознали свои заблуждения, — криво ухмыльнулся Воронович. — Тысячами в лес подались. Некоторые отряды в два раза увеличились. У нас такого не было. Только после проверки. Дерьма мне не надо. Про кого узнали, что убивал на службе у немцев людей, моментально избавлялись. Ставили перед строем и на глазах у всех... А выяснить биографию если из района Пинска, при желании не особо сложно. У меня практически у всех или в семье убитые, или сами из-под акции сбежать успели. Такие голыми руками порвут и правильно сделают. И рвали на куски. Даже женщины. Как у тебя на глазах все село спалят или сотни людей в расстрельных ямах уничтожат, потом или с ума сойдешь или будешь мстить. Вот в конце 44го мы и наведались в Литву двумя бригадами с ответным визитом.

А вот теперь он говорил опять монотонно, будто излагая давно заученное, отметил следователь. И то, натворили они там знатно. Было бы желание, а подвести под статью легко. Ту или иную.

— До Вильно почти дошли. Иногда в сутки проходили по 70-80 километров. Задержаться на месте — это непременно влипнуть. Там со всей округи стягивали и немцев, и литовские полицейские батальоны. Тем не менее, в некоторые деревни и хутора специально заворачивали. Были у меня списки части карателей, жаль не всех. У кого с мертвого документы взяли, кой кого допросили... Документы, при прорыве первой блокады, взятые в одном литовском подразделении, тоже внимательно изучили. Две деревни дотла спалили. Нет, людей не трогали... Только тех, кто сопротивляться вздумал. Пленных немцев сразу расстреливали, а на этих пули жалко. Убивали ножами и штыками. Одел форму? Взял в руки оружие? Умри! А вот имущество все забрали или в огонь. И объяснили за что. Очень хорошо объяснили. Нечего им было к нам лезть. Независимости захотели? Вот и сидели бы в своей Литве, всем бы лучше было бы. За все надо платить.

— И что случилось со Строниным? — невинно поинтересовался следователь.

— Скорее всего, погиб. Нас под конец зажали. Даже воинские части вместо фронта направили ловить. Почти 30% потерь в личном составе. Уходили мелкими группами, просачиваясь через блокадное кольцо. Точных сведений нет. Из отряда, где он находился, никто в Белоруссию не вернулся. Вот это, — Воронович открыто посмотрел в глаза следователю, — мне не пришить. Отношения у нас с комиссаром не сложились, но вот лишнего не надо. Там слоенный пирог был. Все перемешалось. Немцы, партизаны, каратели, полицейские. Многие пропали без вести. А вообще не на месте он был. Не знаю, кто его рекомендовал, но зря. Вечно строил из себя 'братишку' как будто на Гражданской войне находился и без мыла в жопу норовил залезть. А сам старательно на пустом месте создавал дела. Надо ж было отчитываться перед начальством за проделанную работу. Вот и раздувал мелкие промахи до слоновьих размеров. И все писал, писал... У нас и рации нормальной не было, так впрок целый чемодан докладных накатал и таскал за собой. Не собираюсь я изображать, как его любил. На войне люди гибнут, и надеюсь, он успел, кого застрелить. Трусом комиссар не был. Из тех, кто со мной в 41-м начинал, единицы живые. Из тех, кто в Польшу в рейд пошел, четверть осталась. Прекрасно заранее знали, на что идем, но приказ был с самого верха от Штаба Партизанского движения с Большой земли.

— Вот-вот, любопытно про Варшаву. Как вы там оказались и что делали. Такого, — выделяя интонацией, сказал следователь, — приказа точно не было!

— Был приказ отвлечь противника. Мы это и сделали. Но оставаться в чахлом лесу, дожидаясь пока нас мимоходом прихлопнет вермахт смысла никакого. На восток и юг дорогу отрезали. В среднем течении Вислы на тот момент войск противника почти не было, они все были в активной обороне против фронта, катящегося из Белоруссии, но до него по прямой еще 200 километров. Мы пошли на прорыв, а дальше уже пришлось действовать по обстановке.

Ворон кивнул сопровождающему, чтобы тот оставался на месте и молча прошел мимо даже не попытавшегося помешать часового внутрь дома. Двигался он как хищный зверь. Быстро перетекая из одного положения в другое. Только что был совершенно спокоен и уже готов взорваться в неожиданной атаке.

— У меня от него мурашки по кожи, — вполголоса сказал часовой. — Как вы его терпите?

— Нормально, — пожав плечами, ответил седой, еще не старый мужик, лет сорока. Не смотря на летнюю погоду, он был в расстегнутом залатанном ватнике. Вся остальная одежда представляла из себя пеструю смесь самых разнообразных армий. Брюки немецкие, сапоги советские, а мундир польский без знаков различия. На плече висел немецкий автомат, на поясе пара немецких гранат-колотушек. — Был бы он другой, давно бы гнили в болоте, еще в первую блокаду. А так... Ни у кого вопросов не возникает. В нашем районе мародерства и бандитизма никогда не было. Всех баловников моментально повывели. В болотах места много и вонять не будут.

— Как бы нас теперь не повывели, — с тоской сказал часовой. — Скоро обложат совсем и раздавят. Какого хрена надо было идти в рейд, если через месяц в наших краях регулярная армия уже была.

— Так это как осмотреть. Про приказ-то слышал?

— Это какой?

— А тот самый... Оказать всю возможную помощь наступающей Красной Армии, загородив дорогу бегущим немецко-фашистским оккупантам. Вот они, эти бегущие, по партизанским бригадам и прокатились, как по дорогам. С регулярными частями у нас кишка тонка воевать. Как накрыли артиллерией всерьез, а потом пошли танки, мясорубка там была. Хорошо если половина уцелела. И не выполнить нельзя — дисциплина. И выполнить — смерть. А мы вона... до сих пор гуляем. Живые. А Ворон... В таких условиях как у нас сразу видно кто чего стоит. И хорошее, и плохое. Непременно вылезет на свет и подлость и благородство. Умереть героически легко. Достаточно одной пули. Ты попробуй на себе раненого трое суток тащить или не сожрать в одиночку кусок, когда брюхо от голода стонет. У нас своих не бросают и всем делятся.

— Ага, слышал я, как вытаскивали подстреленного на той неделе. Четверо погибло, а он все равно потом помер.

— Вот поэтому мы за своих стеной встанем, а тебя бросят при первой неприятности, — сплюнув, сказал седой. — Охота кому помирать из-за такого. Пригрелся при начальстве. Вкусно ешь, сладко спишь, а воевать не требуется.

— Ну, ты, — растерянно воскликнул часовой, хватаясь за винтовку, — нечего стоять тут. Иди отсюда!

Дверь с силой хлопнула об стену, и на пороге появился Ворон. Он явно был не в настроении.

— Как стоишь? — сквозь зубы спросил он. — Что часовому на посту разговаривать нельзя и отвлекаться от выполнения прямых обязанностей тебе в башку никто не вбил?

Часовой, растеряно моргая, отступил на шаг. По соседству с интересом стояло несколько человек и, посмеиваясь, наблюдали за представлением.

— Фамилия?!

— Миронин.

— Попросить что ли такого пенька на выучку? — задумчиво сказал, ни к кому не обращаясь Воронович. — Я из тебя сделаю нормального партизана. Отличника боевой и политической подготовки. Будешь у меня сдавать нормы и уставы. Так чтобы посреди ночи разбудить и от зубов отскакивало! А в промежутках в разведку ходить. Зажрался блядь, — он плюнул на землю и зашагал не оглядываясь.

— В твоем возрасте, — отойдя шагов на двадцать, сказал Воронович вполголоса, пристроившемуся сзади седому, — пора уже и поумнеть. Нашел с кем связываться. С сопляком. Только драки с трибунальскими разборками мне и не хватает.

— Виноват командир, не сдержался.

— Давай бегом вперед. Душанского ко мне и Брегвадзе.

— Это что? — спросил Ворон, беря протянутый плакат у радостно скалящегося грузина. — А! — разглядывая смазанное изображение сообразил, -наглядная агитация для особо тупых пшеков....Ну в конфедератке явно поляк. Толстый дядя вроде Черчилль. А это что за морда, с ними обнимается?

— Джон Гарнер , американский президент. Только-только напечатали, но узнать, конечно, трудно. Местная самодеятельность, — пояснил его начальник штаба Душанский.

— А... эта сволочь! Не узнал, богатым будет.

Брегвадзе довольно заржал. Не льстил начальству. Он вообще был легкий тип. По любому поводу готов веселиться. В лесной жизни самое милое дело. Пессимисты никому не нужны.

— Ничего смешного, не все американцы миллионеры... Дверь закрыли? Слушаем внимательно. Я вас тут собрал, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.

Он внимательно посмотрел на грузина, готового снова заржать и тот послушно закрыл рот.

— Наступление Красной Армии выдохлось. Вышла к Прибалтике с Польшей и движется сейчас как помирающая черепаха. Дырку во фронте фрицы практически уже закрыли. Еще немного и фронт остановится. Тогда за нас возьмутся уже всерьез. Наши партизанские генералы, — он скривился, — решили не гневить удачу. Боеприпасов не так чтобы много осталось, да и вперед идти, теперь смысла нет. Погуляли по тылам и хватит. Бригада повернет на юг и пойдет на соединение с армией.

— И? — спросил Душанский.

— А вот наш батальон, должен изображать в этом районе кипучую деятельность, отвлекая на себя фрицев.

— Не любят тебя, — пробурчал начштаба.

— Нет, подпоручик, — возразил Ворон. — Это не меня, это вас не любят. Есть Красная армия, Армия Крайова и Армия Людова. А у меня что? Армия Жидова? Да еще все сплошь западники с непонятными настроениями. Какой смысл всем и каждому объяснять, что на западной Белоруссии граждане СССР до 39го не проживали? И так прекрасно знают, но подозревают невесть в чем.

— Эй! — возмущенно сказал Брегвадзе. — Я вполне себе советский гражданин и хотя интернационалист, но лучше грузин на свете людей не бывает.

— Имечко у тебя подозрительное, — задумчиво сказал седой. — Давид — это ж наш человек, зуб даю.

— Это нормальное грузинское имя, — запальчиво заорал Брегвадзе. Все его веселье неизвестно куда исчезало, стоило высказаться по поводу грузин.

— Заткнуться всем! А ты Борис, — обращаюсь к седому, заявил Воронович, — у меня первым в атаку в следующий раз побежишь. Надоел. Нашел, когда намеки свои дурацкие строить. Он твоих шуток не понимает.

Он обвел троих присутствующих взглядом и продолжил:

— Надо и приказ не нарушить и людей спасти. Сидеть в этом паршивеньком лесу — это верный путь на кладбище. Хотя нам даже это не положено. Свалят в яму убитых и все. Так что я вижу только одно решение, как и рыбку съесть и дальше по поговорке. Нам нужно больше шума? Идем вот сюда, — он ткнул пальцем в карту. Не на восток, как все ждут. На запад. Завтра должны подойти баржи с полицаями нас ловить. Он посмотрел на грузина.

— Говорят три, — подтвердил тот. — Перебрасывают с юга. Только ведь есть еще и гарнизон в поселке. Почти четыре сотни, а там и дзоты оборудованы. Не бетон, конечно. Земляные стены, укрепленные бревнами и пулемет. Патронов говорят сколько угодно. Только тихо подойти и гранатами забросать. Любая прямая атака в крови захлебнется, а мы должны идти на подготовленные позиции меньшими силами, чем у них есть. Сколько в батальоне осталось, сотен пять и еще вот его подрывники, — он кивнул на седого. — Мало. Да на шум моментально набегут уже немцы через мост.

— Нам нужно отвлекать противника на себя? — дослушав, заявил Воронович. — Вот и сделаем. А как это дело провернуть сейчас думать будем. Мост, кстати на саперах. Я тебе обещал героическую атаку, — сказал он Бутману, — вот и побежишь опоры взрывать. Ты у нас специалист, вот и посмотри внимательно.

Сапер развел руками и приподнялся со стула, старательно показывая готовность уже бежать.

— Желательно без нападения в лоб. Нас там не ждут, вот и постарайся. Может, стоит переправиться втихую и с того берега начать, форму немецкую одеть. Головой поработай, не в первый раз. День у нас на общее выяснение обстановки есть. Не больше... Я что хочу, — обращаясь ко всем, пояснил Воронович. — Пройти через поселок, загрузиться на баржи и на Варшаву по реке. Пойдем помогать героическим ляхам в их восстании. По любому им люди нужны.

— Это настолько глупо, — сказал после длительной паузы Душанский, — что может и выгореть. Пока разберутся что к чему. Пока развернут свои подразделения, имеем хороший шанс проскочить. Власть в Варшаве у АКовцев, если верить радио, но немцы так это не оставят, будут долбать город. Это пробка на железнодорожном узле и серьезная помощь Красной Армии. Пока она в наличии, в обход приходится ехать, значит и нашим легче будет. А батальон, в любом случае, лишним не окажется, вот только удрать уже возможности не будет. Непременно обложат со всех сторон. Но нам и здесь конец очень скоро придет. Максимум пару недель. Дороги уже перекрыли, а повторять уход из Литвы, когда каждый третий погиб и из оставшихся половина с ранениями как-то не тянет.... Так что может и выход...

— Давай Давид сюда этого... как его... Янека из Батальонов Хлопских, — приказал Воронович. — Будем мувить с товажишем командиром. Может, что подскажет как знаток местности.

— Батальонов, — хмыкнул Брегвадзе вставая, — четырнадцать человек.

— Зато проводниками поработают. Посоветуемся и прикинем, как идти безопаснее.

— А ты командир, получается, нас любишь, — сказал Борис, когда грузин вышел. — В отличие от суки в генеральских погонах. Не батальон, сплошь беглые из гетто. Да еще с буржуазным душком.

— Кто сказал хоть слово про любовь? — удивился тот. — Да еще ко всем? Для меня все граждане СССР одинаковы. Даже если они не слишком любят советскую власть. Кто ее любит вообще, власть? Она всегда с налогами приходит и с черным воронком, что при капитализме, что при социализме. А среди людей всякие попадаются. Один готов умереть в бою, но украдет последний кусок у соседа. Другой будет сидеть на печи, пока лично его не тронут. Вы что думаете, я вас жалею? Я буду спасать, кого могу от рук карателей, не взирая на национальность. Евреи, белорусы или поляки, мне без разницы. Каждый спасенный — это списанный грех. И не говорите мне, что я в Бога не верю. Сам знаю. Это мой личный счет. Где каждый убитый немец стоит наравне с выжившим советским гражданином. И то заслуга, и это тоже. Причем неизвестно еще что важнее и значительнее.

Он покачал головой, в изумлении, показывая глупость старого товарища.

— Пока война идет, я любого готового сражаться, хоть урода или горбатого, возьму и в строй поставлю. Потому что это во вред немцам. Для них мы, славяне, все животные и должны стать рабами. Неприятно, но выжить можно. Если повезет. Даже устроиться на сытное место можно. Пока не придут из леса и не кончат за разные гадости. А вот вы бешеные животные, которых надо уничтожать на месте. Значит смертники по определению. Уж служить фрицам не побежите, там вас пуля ждет непременная и без раздумий. Вот и будем вместе немцев с полицаями убивать, пока ни одного на земле нашей не останется. Будем мстить за расстрелянных людей и сожженные деревни. Если не можешь остановить, надо ответить так, чтобы помнили.

— А после войны?

— А ты надеешься дожить? Сколько осталось из тех, с кем мы начинали в сорок первом? Ты, да я, да врачиха наша. Так она в бой не ходит и жива только потому, что мы ее из местечка вовремя вытащили. Не за ней приходили, но так уж вышло. Да и я странно, что от тифа не сдох. 18 дней без сознания....

Ладно еще в бою, а вот так помирать оказалось страшно.

— В Варшаве нас будут бить еще хуже, чем в лесу, — продолжил не сразу. — Вот и надо жить так, чтобы помнили. Не партработники на собрании, а обычные люди. Там в лесу, под Сталино, кроме двух рот охраны осталось полторы тысячи человек, которых мы защищали. Женщины, дети. Если бы не мы, им бы не жить. Так что погибну я или нет, жизнь прожил не напрасно. Все, — заявил решительно. — Хватит болтологии, начинаем заниматься делом. Выступаем обычным порядком. Впереди — головная походная застава. Рота Брегвадзе, на то они и разведчики. Потом первая рота, основной отряд и в прикрытии пятая рота. Она же осуществляет боковое охранение. Хозчасть, телеги, вообще все лишнее передать в бригаду немедленно. Только боеприпасы и еда остаются. Тут чистый фарт, не прорвемся к реке, все ляжем. Движение начнем ночью. Днем круговая оборона.

— Мы пришли в Варшаву на пятый день с начала восстания, — продолжал рассказывать Воронович. — 7 июля. При прорыве и уничтожении гарнизона, закрывавшего дорогу к реке и моста, потеряли 82 человека убитыми, включая умерших от ран позднее. Много было раненых.

— Ты про Варшаву...

— Да бардак там был, — с досадой сказал Воронович. — Мы то радио поверили, на другое рассчитывали. Готовились к своей 'Буже', то бишь 'Грозе', ни один месяц, даже ни один год, а на выходе пшик. Восстание началось практически спонтанно, многие отряды не получили оружие и в первое время чуть ли не с голыми руками бегали. Общих приказов тоже не было. Отдельные партии, подпольные группы, бывшие довоенные офицеры, сидевшие дома и воевавшие не первый год на улицах и в лесах. Добровольцы и примкнувшие к ним на радостях. Каждый считает себя самым умным и правильным. Ко всему еще в городе осталась масса очагов сопротивления, и связь между районами была слабая.

Между южными и юго-восточными предместьями и Центром города полицейские кварталы. Аллея Шуха, где находилось здание гестапо и следственная тюрьма гестапо. Район упорно оборонялся немцами, и взять его не удалось. Там все больше тыловики были, гарнизон Варшавы до восстания в этом смысле похвастаться молодежью с орденами и боевым опытом не мог, но сдаваться они не собирались, а боеприпасов было вдоволь.

Район Гданьского вокзала отделял Жолибож от стального города. Потом это тоже нам боком вышло, когда фрицы подтянули дополнительные части. Бронепоезда подогнали и артиллерию тяжелую на железнодорожных платформах.

Повстанцы заняли Старый город, большую часть кварталов городского центра, часть Воли, Охоты и Мокотува. Из трех десятков важнейших объектов ни один не был взят. Немцы удерживали все вокзалы кроме одного, радиостанции, мосты и аэродромы. Особенно плохо, что аэродромы не удалось захватить. Был расчет на помощь со стороны союзников. Американцев с англичанами, — пояснил он. — А теперь их как раз могли использовать немцы. Все, что было тихоходным и с малым радиусом действий не особо пригодное для фронта перебрасывали к Варшаве. Там все равно ПВО не было и бомби себе безнаказанно сколько угодно.

На восточном берегу Вислы в Праге восстание было подавлено в течение нескольких часов фронтовыми частями. Уж очень несравнимые были категории у пару сотен человек с пистолетами и гранатами и нескольких полков вермахта, направляющихся на фронт в полной готовности. При минометах, артиллерии и даже танках.

В целом, не смотря на все это, получилась огромная пробка, мешающая переброске подкреплений на восток. Нацистам нужна была полная очистка магистралей, оттеснение повстанцев далеко в стороны и недопущение нападений на проходящие колонны. Для них самым важным было провести по варшавским мостам на восток танковые дивизии.

Батальон перешел в подчинение общего руководства восстания, — слов Армия Крайова он произносить не желает, подумал следователь, — при условии использования единым отрядом. Мы приступили к последовательному уничтожению немецких групп, окруженных в глубине Варшавы. Та еще работенка, когда без нормальной ствольной артиллерии и с минимумом боеприпасов надо зачищать несколько зданий прикрывающих друг друга.

Вдоль улицы наступление самоубийственно. Только от здания к зданию, взрывая стены и вламываясь в выбитые окна. Сплошная зачистка, когда в комнату сначала кидают гранату и только потом проверяют, нет ли там гражданских. Сунуться в дверной проем без этого, наверняка нарвешься на очередь. Тут сходятся грудь в грудь. Не только ножами, зубами друг друга грызут. Они еще иногда сдавались, если не в горячке боя, то могли и поднять руки перед полякам. Нам пощады бы не было. Вот так и шли. Один опорный пункт уничтожим, к другому переходим.

Между Волей и Старым городом на территории бывшего гетто находился концлагерь и тюрьма Павяк. В концлагере освободили евреев привезенных с запада уже после уничтожения гетто. Больше 300 человек вступили в батальон.

Следователь мысленно улыбнулся. Отряд и без того называли жидовской армией. Две трети в нем были вовсе не белорусы.

— Сотню из тех, что покрепче разбросали по ротам. Остальные были на подхвате. Убьют кого, возьмут оружие. А так использовали в строительстве оборонительных баррикад и рытье траншей.

— И что там с тюрьмой произошло? — небрежно спросил следователь.

— А ничего особенно, — тяжело посмотрел на него Воронович. — Они, суки, пожелали сдаться регулярной польской армии, когда поняли, что конец пришел. Сначала энергично отстреливались. Вот я и послал им Душанского на переговоры. Он подпоручик Войска Польского, призванный в 39м. Все было честно. Вот только нельзя сначала убивать заключенных, а потом рассчитывать на гуманное отношение. В камерах после штурма нашли множество убитых. Прямо сквозь эти... окна для кормежки стреляли. Там уголовников не было. Арестованные во время облав, заложники и подпольщики. Почти тысяча заключенных. Очень немногие остались в живых. Просто не успели или не проверили раненых. Торопились.

Вот и вывели всех оставшихся в живых тюремщиков, в количестве 112 нацистских недочеловеков, не обращая внимания на состояние их здоровья, и к стене прислонили. Там длинная была. Вокруг всех корпусов. Очень поляки произошедшим остались недовольны. Они ж цивилизованные, желают соблюдать конвенции и договора о военнопленных. А я зверь, исповедующий 'Око за око' и совершил преступление. Возмездие это было. Как они, так и с ними. Можете себе записать — приказ о расстреле отдал лично и нисколько не жалею.

Вот уж и не осуждаю, мысленно согласился следователь. Да приди приказ сверху не тот, а немного другой и получил бы ты голубь на полную катушку. Расстрел, да еще и массовый военнопленных, преступление по любым законам. Счастье твое, что закон как дышло. Политика важнее справедливости. Хотя, если честно, она как раз и состоялась. Нет, не осуждаю.

— Ну, тут как раз началось первое наступление фашистов вдоль магистралей, ведущих по городу в направлении моста Кербебедзя через Вислу.

Кербебедзя, ухмыльнулся следователь. И язык не ломает. Выучил.

— Нас туда перебросили. Проблема что, даже пройдя по дороге, нельзя иметь гарантию, что из окружающих домов не обстреляют. Вот и пригнали кучу разного народа. Бригаду Дердевангера из уголовников, РОНА Каминского, полк охраной полиции Шмидта. Танк проходит до перекрестка, солдаты заходят в дома и выгоняют людей, а потом взрывают и все сжигают. Многие гражданские при этом гибнут ни за что ни про что, и мародерствуют знатно. Особенно те герои, что из РОНА. Как подстрелим кого, обязательно в карманах часы, да колечки золотые.

Вот золота у него точно не имелось. А у остальных партизан? Надо проверить. Чтоб выбросили, ага. Так и поверил. Партизаны и не затрофеили чужое добро.

— Взрывали дома и разравнивали руины. На пересечении улиц Вольской и Млынарской мы фаустпатронами подбили два танка. Потом еще один, а два захватили парни из Армии Крайовой. Гусеницы сбили, немцы и полезли наружу. На этом собственно наши успехи и кончились. Фашисты просто методично уничтожали окружающие дома, подтягивали артиллерию и разбивали очередную баррикаду. Фаустпатрон хорош метров на сто. А тут они нас могли обстреливать совершенно спокойно издалека. Каратели просто уничтожали весь район Воли вдоль магистрали и через сутки вышли к мосту. Его все равно обстреливали из Старого города, даже застрелили губернатора города Фишера и ранили его заместителя Гюммеля, но это был поражение восстания.

10 июля отступили в Струвку. Ну, Старый город, — пояснил Воронович. — Района Воли уже не было. Сплошные развалины, но зато дали остальным время на подготовку к обороне. Над созданием укреплений работала саперная рота Бекетта, повстанцы и население. Струвку окружили поясом подготовленных больших зданий (редутов), противотанковых рвов и баррикад. А вообще, — он усмехнулся, — идем мы грязные, тащим раненых, помогаем гражданским беженцам. За спиной три дня непрерывных боев в городе. А среди камней воевать не то что в лесу, да и отступать некуда, а тут сплошная благодать. Как будто ни войны, ни восстания. Пешеходы по улицам снуют, радио работает, целые стекла и никаких следов боев. Водопровод и канализация нормально функционируют, лампы на улицах и в домах светят. Работали продовольственные магазины, аптеки, рестораны и бары. С продуктами было хорошо. В самом начале захватили продовольственные склады и очень прилично питались почти до самого конца.

И настолько все замечательно, что даже жандармские роты организовали. Следить за порядком и документы проверять. 500 здоровых жлобов вместо того чтобы воевать, проверяли наличие повязки у каждого пришедшего с переднего края. Формы-то у всех не имелось, так это вместо опознавательных знаков. Потом им еще поручили собирать сброшенное с самолетов оружие, и лучше жандармов никто экипирован не был. Даже машинистки в штабах автоматы имели. А нам почти ничего не давали. Мало того, что чужаки, так еще и советские. Мои парни иногда на охоту ходили под самый конец. Забирали у этих козлов. Но очень честно. Автомат отобрали, пистолет выдали. И трофеи мы отдавали разным придуркам в конфедератках, только если деваться некуда или на обмен. Вот в Павяке взяли больше двух сотен винтовок и полтора десятка пулеметов, так я их что съел? Выдал безоружным добровольцам, желающим воевать с нами в одном строю.

Закончив на Воле, немцы приступили к уничтожению Старого города. Сначала попробовали нахрапом и быстро умылись кровью. Улицы узкие, артиллерии неудобно, зато наши позиции соединялись через подвалы. Стены проломили, и можно было перебрасывать людей незаметно в нужное место, в том числе и вроде бы уже в захваченные фашистами дома. Поэтому на переднем крае мы их довольно успешно сдерживали, но немецкая артиллерия постоянно стреляла по внутренним кварталам. От Гданьского вокзала регулярно било тяжелое орудие на железнодорожной платформе. Как прилетит такая дура, весь дом рушится. Пятиэтажные дома как карточные домики складывались. А еще добавляли с восточного берега Вислы немецкие батареи. Даже 6-ствольные минометы притащили по наши души. К концу июля не только целых стекол, но и домов не осталось. Авиация тоже нас не забывала. Все что могло гореть — спалили зажигательными бомбами. Половина домов на Струвке превратилась в кучу мусора. Только скелет с дырами вместо окон стоит, готовый в любую минуту рухнуть от взрывной волны, а вместо улиц с трудом расчищенная дорожка на одного и по бокам курганы из щебня и мусора. Ну, водопровод не работает — это уже мелочи жизни, если под обстрелом не надо с ведром за водой бежать.

Моральный дух повстанцев упал страшно. Добровольцев почти не было. Появились дезертиры и пьянство. Не знаю, на что они рассчитывали, но это было изрядно хуже Сталинграда. Там хоть армия со всей страной за спиной стояла и подкрепления шли. Подземные коммуникации от взрывов местами обрушились. Население перестало вообще вылезать из подвалов и на разбор зданий или другую помощь приходилось заставлять идти ударами прикладов. Уже в лицо проклинали и кричали, что мы во всем виноваты. Повстанцы в первую очередь, но мой отряд тоже жить мешал.

Воронович страшно устал. Все тело ломило, и нещадно болела голова. Попытка уснуть не удалась. Он лежал в углу подвала укрывшись драным одеялом и мучительно пытался разобраться правильно ли сделал, что привел всех сюда. Не надо было быть пророком, чтобы осознать, что попытка одновременного прорыва из Старого города и Центра с целью пробить коридор и по нему эвакуировать население и бойцов, обречена на провал. Даже в случае удачи коридор был бы так узок, что простреливался бы с флангов насквозь. Будут тысячи жертв.

Проще уже было уходить через канализацию, тем более что часть командиров, легко раненных и населения, это уже проделало. Там тоже не сладко. Немцы ставили мины, заваливали проходы и, перекрыв часть труб мешками с цементом, пустили воду внутрь подземелий. Но это все-таки какой-то шанс. В руках повстанцев в Старом городе оставался небольшой район вокруг площади Красиньских. Потеряв два десятка человек в ночной атаке, удалось вновь отбить Ратушу. Точнее ее развалины. С рассветом опять начнется. Остатки батальона деловито готовились к привычным будням. Устанавливали пулеметы, осторожно вынимали кирпичи, подготавливая бойницы. Снайперы обычно стреляли из глубины комнат, чтобы не было вспышек при выстреле, и засечь таких опытных бойцов было крайне сложно. Патронов мало и нередко главную роль в уничтожении атакующих фашистов играли именно такие стрелки, уничтожающие офицеров и любых командиров.

Он сел, и взгляд сразу уткнулся в пятерых связанных пленных. На гордую нордическую расу они меньше всего походили. Грязные, жалкие и уже далеко не молодые. Попались бы во время штурма власовцы, их бы сразу перестреляли, но этих не трогали. Не из особого человеколюбия. Было несколько случаев, когда нацисты гнали на позиции гражданское население впереди себя. Он тогда вывел перед зданием пленных и пообещал через громкоговоритель перестрелять их всех. Больше в зоне ответственности батальона такое не повторялось, но чем черт не шутит, глядишь, и пригодятся еще. При прорыве все равно придется избавляться. Не отпускать же их...

— Командир где? — заорали от входа. Почти бегом, расталкивая людей, попадающихся на дороге, в его сторону двигалась небольшая группа. Впереди хорошо знакомый поляк, выполняющий роль связного с пассажем Симонса, где сидели люди из Армии Крайовой. Он подошел и сходу начал страшной скороговоркой, мешая украинские и польские слова что-то возбужденно говорить.

— Ничего не понял, — поморщился Воронович. — Еще раз и спокойнее.

Поляка отпихнул в сторону Душанский и громко, так что слышно было всем, перевел:

— Не будет прорыва. Ждем. У них там радио слушали. Союзники не стали брать Берлин штурмом. Вчера, 6 августа американцы сбросили на него какую-то мощную бомбу.

— АтОмную, — возбужденно воскликнул связной.

— Пол города как корова языком слизала, — не обращая на него внимания, продолжил Душанский. — Сотни тысяч погибли. Гитлера, Геббельса, кого-то из генералов найти не могут. Руководство потеряно.

Чем дальше он говорил, тем больше вокруг собиралось народу.

— Все передают одно и то же. БиБиСи, русские, американцы. Даже немцы говорят открытым текстом. Предъявлен ультиматум. Если вермахт не капитулирует, будут уничтожать всю Германию! Хана им всем!

Подвал взорвался радостными криками. Люди обнимались, хлопали по плечу связного, потом начали качать, как будто он самолично застрелил Гитлера. Некоторые плакали. Пулеметчик на идиш объяснял пленным немцам, что произошло. Они испуганно моргали и блеяли что-то про нелюбовь воевать и обманщика фюрера.

Из особо темного угла, где начальство бывает редко, притащили бидон с подозрительным самогоном и начали разливать всем подряд. Воронович шел через толпу, пожимая руки и выслушивая поздравления счастливых людей. Время о времени он выдергивал из общей кучи командиров и своих старых знакомых на кого мог положиться, отводил в сторону и негромко объяснял, что Берлин Берлином, а они пока еще в Варшаве. Выпил? Теперь давай на пост. Еще не хватает, чтобы нас застали врасплох. Капитуляция еще не подписана. Вполне можно ожидать новой крови и обстрелов. Вот эти еще покричат, порадуются, потом тоже займутся делом. Будем смотреть, что дальше и действовать по обстановке.

— Ну, дальше всем известно. Немцы тянули, сколько могли подписание капитуляции. Искали, кто на это право имеет в отсутствии начальства, потом выясняли процедурные вопросы и прочую ерунду. Наши союзнички делали вид, что не понимают, зачем это надо, а сами быстро продвигались вперед, уже не встречая сопротивления. На Западном фронте части массово складывали оружие. Англичане с американцами ехали как на курортном отдыхе через всю Германию. Только 11 августа состоялась церемония в Гамбурге. Назначили командующего ВМФ крайним и вручили ему власть. Вроде как меньше других замазанный в крови.

Он дернулся, будто собрался плюнуть, но удержался. Все-таки не бесчувственный, отметил следователь. Крепко ему фашисты насолили. Подходящий кадр.

— Пока это все происходило, на нашем фронте немцы всей массой рванули на прорыв. С польским командованием подписали соглашение, что оно не будет препятствовать отходу и колонны шли с утра до вечера на запад, стараясь удрать от советских войск. Оставляли заслоны и основной массой драпали, бросая все лишнее.

У поляков это называлось 'разоружить' отступающие подразделения. Они даже не пытались связываться, только подбирали упавшее и ловили одиночек. Разные РОНА и РОА сдернули первыми, они прекрасно знали, что будет, как только мы узнаем кто они такие. Предателя прощать нельзя, до Сибири не доедут. Мы утром проснулись, а никакого противника нет. Все очень резво сбежали, и даже попрощаться забыли.

Если честно, то и ничего сделать, чтобы эту лавину остановить поляки не смогли бы. Немцы неслись в свой Фатерлянд как бешеные и не нашими силами их было останавливать. Да поляки и не пытались. Основной расчет был на то, что пока Красная Армия подойдет к Висле, будет время развернуть части Армии Крайовой в регулярные подразделения и поставить свою администрацию на всей территории.

В Вильно это не прошло, там их просто Красная Армия выгнала к чертовой матери, а Западная Украина с Белоруссией уже и раньше заняты были. Вот на левом берегу Вислы они успели. Тут уже начинается большая политика и не мне обсуждать, почему не дали им крепко по шее. Наверное, сменяли на Пруссию. Тоже дело. Будет нормальный выход к морю и постоянная угроза для тех же ляхов, чтобы не возникали и сидели тихо.

А нас практически сразу вывели на окраину Варшавы. И провоцировать не хотели, и опасались, что мы не пожелаем с немцами нейтралитет соблюдать. Кормили, поили, лечили и никуда не выпускали. Вот и сидели наподобие интернированных, только с оружием и ждали, что дальше будет.

Первым делом поляки кинулись на аэродром, который немчура предупредительно оставила в совершенно целом состоянии и даже имущество по описи передала, и быстро подготовили его к посадке самолетов из Италии. Удлиняли взлетные дорожки и все такое. Им надо было прикрытие в виде союзников. Так что миссия прибыла... ага! Уже 10 августа. Миколайчика с его правительством из Лондона привезли в багаже. Большой праздник был. Капитуляции еще нет, а немцы с американцами и поляками так мило раскланиваются. Едут, правда, по разным дорогам, чтобы случайно не пересечься. Какой-то танковый полк попыталась сдаться американскому полковнику, но он послал их ехать своим ходом дальше на запад. Надеюсь не доехали. Уже появились советские самолеты и бомбили всерьез все эти колонны. Только налетом с воздуха всеобщий драп не остановить.

— Ну, все не удрали, — глубокомысленно заявил следователь.

— А это мне не видно было. Вы про Варшаву спросили, я подробно рассказываю. А кого успели поймать, и как это произошло, мне с той стороны не видно было. Вот 12 августа 1945года первые подразделения РККА вышли на Вислу, в районе Праги, окружая остатки не успевшей удрать группировки. На следующий день я официально потребовал разрешения на переход моста в расположение наших войск. Они там посовещались пару дней неизвестно о чем, потом выдали продукты на дорогу и дали коридор к мосту. 16 августа 45г все оставшиеся в живых, 152 человека с ранеными и оружием встретились с советскими частями. После чего военнослужащих призывного возраста отправили в действующую армию, а 11 командиров от комвзвода и выше сюда. На проверку. Для нас, видимо, война пока не кончилась.

— Не договариваешь, — погрозил пальцем следователь.

— Какое я имел право удерживать после капитуляции граждан Польши? — пожав плечами, удивился Воронович. — Присяги они не давали, воевали добровольцами. Душанский из Кракова родом, Валфер из Люблина, Бланштейн вообще из Бельгии. Полный список имеется и сдан в Особый отдел. Дезертирством это назвать нельзя. Нескольким воевать не надоело, хотели еще. Никто ж не знал, что там дальше будет, а их потянуло порядок в Германии наводить. Специально ко мне приходил английский лейтенант и просил разрешить, намеки строил, что иначе не выпустят на соединение с Красной Армией остальных. Ну, я и поступил в меру разумения. Они им там, в Германии непременно красного петуха в дома подпустят. Те еще кадры. У всех семьи погибли и очень длинный счет к фрицам.

— Вот так легко брали?

— Запросто. Чем свои британцы от случайной пули погибнут, пусть лучше туземцы... Они такие.... Белые сагибы. Сквозь губу цедит и очень себя уважает. Самое удовольствие на себе вошь найти, а после месяца боев по подвалам совсем не сложно, и на него скинуть. Лучше, конечно, к американцам идти, у них полный бардак. Сержант лейтенанту говорит: 'Вот этот будет ездить со мной!' Даже разрешения не спрашивает, ставит в известность. Оружие дали, на довольствие поставили, и поехал Ваня из Рязани служить в американской армии. Я таких несколько человек из военнопленных уже в лагере видел. До нас, жаль, доехать не успели, непременно бы раскулачил на пару машин. Я только англичан видел, ну летчики американские не в счет. Если виновен, — выпрямляясь на стуле, отчеканил он, — готов нести полную ответственность.

— Не волнуйся, — брюзгливо поставил его в известность следователь. — Если решат, что виновен, понесешь полный груз. Дурака из себя строить не надо. Но были еще и, — следователь вынул очередную бумагу из папки и зачитал, — Борис Бакальчук, Эфраим Базыкин, Дора Зильберт, Хаим Гильдерман, Моше Вотчин, Яков Глузин и Иосиф Линдер.

— Расстреляны за мародерство, — заявил Воронович. — Такое спускать нельзя. Одного простишь, другой сразу полезет по квартирам шарить. Еще не хватало уже после войны сцепиться с поляками из-за грабителей. Они знали, на что шли. Попался — ответишь. А приговор за преступление всем известен...

— Вставай, Ваня, — потребовал громкий противный голос.

— Пошел ты, — не открывая глаз, сказал Воронович. — Нашел тоже время, мне снилась баня.

— Вставай, — повторил Бутман, — разговор есть серьезный.

— Война уже четвертый день как кончилась, дать поспать несчастному человеку!

— Потом выспишься. Подъем! А то принесу воды и вылью на голову!

— Какая ты противная сволочь, — садясь на кровати и зевая, сообщил Воронович. — Как я тебя столько лет терпел и до сих пор не убил? Что случилось? Гитлер воскрес? Нас собирается посетить с визитом Бур-Коморовский?

— Кушай, — с поклоном ответил тот, показывая на стол. — Сегодня мы имеем второй фронт в полном наборе, — завлекательным тоном рассказывал он, — хлеб белый и тушенка в банке прибыли из США, огурчики и картошку предоставила свободная Польша, а кофе в кружке из Бразилии. Тоже, оказывается наш союзник, а парни и не знали. Надо их обрадовать.

Воронович влез в штаны и босиком пошел к умывальнику. — Что ты трепло, я давно знаю, — сообщил он оттуда, — но до сих пор не понимаю, как это совмещается с твоей профессиональной деятельностью. В саперах и подрывниках, тем более в диверсантах люди должны быть спокойными и выдержанными. С огромным терпением. А ты...

— А я компенсирую длительное молчание во время выходов на железку бесконечной болтовней. Причем в основном тебе в уши. Крайне любопытно, когда у тебя не выдержат нервы, и ты попытаешься меня прибить. Боюсь эксперимент провалился. У тебя не нервы, а железные канаты.

— Ты слишком хорошо про меня думаешь, — усаживаясь за стол, возразил Воронович. — Я просто пропускаю мимо не нужное. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Сплошной сквозняк, но с фильтром. Как что-то важное звучит, раздается звонок... А нервы у меня есть.

— Покойники по ночам навещают?

— Вот уж нет. Совершенно не тревожат совесть. А вот дети мертвые снятся. Как они кричали, когда сарай, куда их согнали, в Сталино горел. И помочь уже нельзя. Чтоб меня потом трогали страдания разных эсэсманов которым отказали в перевязке и лечении. А ведь придет время, непременно будут люди удивляться, как можно пленных расстреливать? Пусть скажут спасибо, что на кол не сажали или по древнему славянскому обычаю деревьями на части не рвали. А разве можно штыками на глазах у всего села ничего тебе не сделавшего несчастного крестьянина? Можно! Чтоб другой не посмел бегать к полицаям с докладами. И полицаев тоже можно. И нужно. Короче, что за срочность?

— Меня очень попросили представить тебя для важного разговора. Не сегодня, так завтра мы пойдем на ту сторону. Да оно и правильно, оставаться не стоит. Еще не хватает, чтобы поляки с нашими стали отношения выяснять, а мы между ними болтались как говно в проруби.

— Что решилась? — не удивился Воронович. — Ну, зови их. Только не всех сразу. Парочку. Одного от польской общественности, второго из западников и достаточно. А я пока покушаю. Не пропадать же такому добру.

— Откуда ты всегда все знаешь? — не двигаясь, спросил Бутман.

— Плох тот командир, — невнятно поведал Воронович, жуя, — который не знает настроений во вверенном ему подразделении. Людей слушать надо. Они любят поговорить о себе. А на радостях вообще языки развязались. Он проглотил кусок и подмигнул. — Первый вопрос, который задают себе после Победы: 'А что будет дальше?'. Надо жить, а как? Никто с пряниками за перекрестком не дожидается. Так что поставь себя на их место и многое поймешь. Мое дело возглавить это брожение, пока не начались проблемы.

— Так, — сказал он, через час внимательно выслушав делегатов. — Большое спасибо, что не просто разбежались, а ко мне пришли. Мне приятно, что я все ж таки заслужил уважение за эти годы, и вы решили поставить меня в известность, а не тихо смылись. Не вижу проблемы. Вы не призывники в армии, где уход является дезертирством и карается по всей строгости закона, а сплошные добровольцы. Война кончилась — свободны. Ничего особо сложного. Кто не из СССР или гражданства по каким-то причинам не имеет, пишет заявление. 'Я такой-то сякой-то, в связи с окончанием войны и наличием иностранного гражданства, довоенный адрес... Прошу отпустить домой в связи с полной и окончательной Победой над фашизмом. Число. Подпись'. Не знаю, как такие бумажки оформляются, но имею желание прикрыть задницу, на всякий случай. Документы в нашем государстве, как и в любом другом, важнейшее дело. Он посмотрел на своего, уже бывшего, начальника штаба Душанского. Тот послушно кивнул.

— Теперь с вами...

— И как с нами? — напряженно спросила Дора.

— Для начала я бы хотел понять, куда вы собрались. Чем вас не устраивает возвращение домой? Вас что кто-то в той же Польше заждался или здесь медом намазано?

— Нет у нас больше дома, прекрасно знаешь, и мы здесь тоже не останемся.

— А, — понял Воронович, — в Палестину намылились. Ты ж вроде не из сионистов будешь?

— А ты имеешь что-то против?

— Наоборот. Моя бы воля, я бы вас всех туда отправил, — заявил он, с удовольствием наблюдая, как она от неожиданности открыла рот. — Не знаю, что вы за выводы сделали из произошедшего, но по мне сигнал был очень ясный. Не только немцы вас убивали. Как раз без местных жителей намного меньше бы им удалось. Еще и соседи с удовольствием ваше имущество растаскивали, и они совсем не жаждут увидеть вас снова. Отдавать то, что уже считали своим. Будет еще куча проблем. А почему?

— И почему? — переспросила он с вызовом.

— Потому что одно из двух. Или вы растворяетесь в народе, среди которого живете, или идите в родную Палестину, про которую плачете в своих молитвах. Оружием и зубами добывайте себе право жить, как хочется. Никто вас там не заждался, и арабы непременно будут сопротивляться, но никто не станет воевать вместо вас! Каждый получает только то, что он заслужил. Сами пашите землю, осушайте болота и будьте как все. Потому что вам никогда не простят, что вы выжили. Рано или поздно это повторится. Снова изгнание, снова убийства и не поможет работа на благо другого народа. Свою историю вы лучше меня знаете. И если вы не создадите свое государство, рано или поздно просто исчезнете с Земли. Пришло время выбирать с кем ты. Тут не политические партии, а выживание народа. Я понятно объясняю?

Душанский громко хмыкнул.

— Что хотел, сказал, а теперь переходим к более занимательным вещам. Сколько вас? Ну, советских, не горящих желанием возвращаться.

— Семь.

— Придется вас расстрелять.

— ?!

— А вы как хотели? — с насмешкой спросил Воронович. — Мне еще не хватает за вас под трибунал. Так что всей компанией завтра дружненько напьетесь... У нас есть еще? — обернулся он к Бутману. — Не все выжрали за Победу?

— Найдем.

— Вон там, ближе к лесу, где трупы хоронили. А потом я вас за уход из части, мародерство и пьянство по совокупности к высшей мере. Самолично. Жаль, что от комендантского взвода почти никого не осталось, но может и к лучшему. Чем меньше людей в курсе происходящего, тем лучше. Ну, на семерых одного мало, еще разбежитесь. Вот Бутман тоже поучаствует. А то он в нашей компании единственный не замазанный остался. Надо это дело исправить, чтобы он свой болтливый рот на замке держал в будущем. Могил там много, надеюсь идиотов проверять в какой конкретно вы лежите не найдется, но лучше в одной пошуровать, чтобы свежей смотрелась.

Дора с изрядным облегчением закивала головой.

— Мешки с собой не брать! Часть вещей должна остаться, иначе странно будет выглядеть. Оружие я потом с трупов заберу, поэтому Душанский сходит на наш трофейный склад самостоятельно и упрет оттуда необходимое. Я правильно понимаю, что вы одной компанией потопаете?

— Так точно!

— Вот и озаботься заранее. Кто с вами не идет, делиться такими вещами не надо. Надеюсь, почему это так, вбивать в головы не требуется. И не расслабляйтесь, разные веселые ребята от отставших фрицев до обычных уголовников еще долго стаями будут ходить. И последнее... Это не мое дело, но лучше идти через Италию. На Балканах еще долго стрелять будут и сложно объяснить, кто вы такие и куда направляетесь.

— Нас провезут через Германию в Австрию. Есть один англичанин...

— Не надо мне таких подробностей. Ничего не знаю, и знать не хочу! Все! Свободны.

— А ты старшина не желаешь, — спросил Воронович, когда все вышли, и показал пальцами идущие ноги. — А то в курсе заговора, а сам помалкиваешь. Дружба дружбой, но некоторые вещи знать вредно для здоровья. Старовский всегда говорил: 'Или тебе знать не надо, или ты в деле и лучше всего кровью повязанный'. Мудр был аки змей и нет у меня уверенности, что остался он под развалинами.

— У меня баба беременная в отряде осталась, — обиженно ответил тот. — Сам знаешь. Не могу я не вернуться...

Он запнулся и озадачено спросил:

— А ты это всерьез про Мирона? Думаешь, он жив?!

— Я трупа не видел и никто не видел, — серьезно сказал Воронович. — Честно, не удивлюсь, если он сейчас в каком Париже выдержанное винцо попивает. Знает старая сволочь, где лучше всего применить свои таланты. Он и не скрывал никогда, что при первой возможности сдернет. Ему проще, ничего не держит, но может и лучше, что такие кадры будут проживать за границей. Не хотелось бы после войны собственных боевых товарищей ловить. Пускай уматывают куда хотят и где им будет лучше.

— А вот тебе с твоим партбилетом подобные советы раздавать?!

— Молчи гад про партию, сам мне 'Очерки по истории ВКП(б)' от 31го года подарил, а теперь вякаешь. Одно слово западники, не понимали, что хранят. За такое чтение запросто любой загремит в лагерь. И вообще: 'Не гнушайся египтянином, ибо ты был пришельцем в земле его' , — пробурчал Воронович. — Даже если он большевик и слово интернационализм всосал с супом в детдоме. Только такой тип и способен при желании быть объективным, потому что его твои проблемы не касаются, и он совершенно не страдает по поводу происхождения. Мне своих будущих забот из-за разных умников прекрасно хватает. А, кроме того, если наши товарищи съездят в столь любимую ими Палестину и, применив свой богатый военный опыт, накопленный под моим руководством, всерьез сумеют нагадить Британской империи, а буду считать, что сделал правильное и очень хорошее дело. Подрывники, пулеметчик, медсестра и даже обычный стрелок могут много чего натворить. Как-то не за что мне любить Империю, над которой не заходит Солнце.

— Разрешите, товарищ полковник? — спросил следователь, заглядывая в дверь.

— А! — подняв голову, сказал грузный лысеющий человек, — заходи Федор. — Как дела?

— Вот, — положив на стол папки с протоколами, пояснил тот, — по всем параметрам подходят пятеро. По мне лучший экземпляр вот этот.

Он показал на верхнюю папку.

— Капитан Воронович. Бывший командир отряда 'Смерть фашистам'. Окончил еще до войны Ленинградское училище погранвойск. Большой специалист по партизанским и противопартизанским действиям. Умудрился продержаться с 41 по 45г и даже три немецкие блокады его не взяли.

— А помню, — довольно воскликнул полковник, — наш варшавский деятель... Поляки его наградили военным орденом — 'Виртути милитари' за весомый вклад в дело освобождения Польши. Тоже суки подобрали формулировочку... То ли сажать за самовольство, то ли предъявлять окружающим как лучшего представителя советской страны. Что там с советскими наградами у него?

— Есть подтверждение. Все правильно.

— Ускоренные курсы, — пробурчал полковник, листая папку и быстро просматривая справку, приложенную к допросам. — Опыт оперативной работы минимальный.

— Как раз нет, — возразил следователь, — все опрошенные в один голос говорят про разветвленную сеть осведомителей в его районе. Как в контролируемых партизанами деревнях, так и вне его зоны. Он чаще всего работал напрямую с такими людьми или через парочку особо доверенных лиц, но сведения обычно были исключительно точными. Как минимум разгром трех полицейских гарнизонов и взрыв двух стратегических железнодорожных мостов по наводке. Ну и по мелочи. Уничтоженный эшелон с немецкими офицерами отпускниками, несколько эшелонов с техникой и боеприпасами. Не наугад, а точно знал время. Этот не из тех, кто взрывал рельсы на никому не нужных участках и докладывал наверх об успехе большой операции.

Он вообще подчинялся до середины сорок четвертого командованию бригады чисто номинально. Общие действия в случае необходимости и нехватки сил, не больше. Классическая рейдовая тактика при том что у него на шее висело множество гражданских лиц. Постоянно сотрудничал с диверсионными группами, прибывающими из Центра Партизанского движения, и снабжал их информацией и проводниками. Именно сотрудничал, но прямого подчинения не было. Если что-то его не устраивало, всегда находилась масса причин не выполнять указания.

Вообще такое впечатление, что в районе Пинска он все обо всех знал. Включая партизан. Несколько раз арестовывал и казнил людей из других отрядов. Причем с доказательствами мародерства или работы на противника. С большим удовольствием слил массу информации о разных партизанских деятелях и их преступлениях. Страшно не любит превышающих полномочия начальников вместо борьбы с противником занимающихся пьянством и грабежами. Его многие откровенно боялись. Так называемый комендантский взвод и взвод подрывников, — продолжил следователь, — замыкались на него и состояли из отборных преданных головорезов. Мигнет, любому голову оторвут.

— Ну-ну, — заинтересованно сказал полковник, — прямо подарок для нас грешных. И в чем недостатки.

— Масса, — тут же переключился, не моргнув глазом, следователь. — Привык к самостоятельности и бесконтрольности. Отряд оперировал постоянно в Западной Белоруссии и в нем многие заражены буржуазными настроениями.

Он искоса глянул на полковника и подумал, что, пожалуй, не стоит озвучивать, что среди обвинений в адрес Вороновича, были и повторяющиеся в излишнем покровительстве евреям в ущерб прочим. Собственно и не удивительно при наличии любовницы из этих. Тоже уже ничего не предъявить. Погибла в блокаду партизанской зоны в сорок третьем. А жаль, всегда на сильно самостоятельных хорошо иметь убойный материал. Девица-то была из обеспеченной семьи.

Вот только говорить все это не стоит, неизвестно еще, как Фридман отреагирует. У него никогда заранее не понять. То соплеменников сажает за милую душу, то прикрывает. С начальством ссориться не стоит.

— Вплоть до того, что в Польше осталось почти полсотни бывших партизан после окончания войны, — продолжал он говорить, — и Воронович им не препятствовал. Наоборот, построил всех уцелевших в Варшаве, и речь сказал благодарственную. Еще что-то странное выдал про 'братскую Польшу', в которой 'Жизнь будет замечательной, потому что она теперь будет мононациональной. Немцев порежут, а украинцы с белорусами вольются в дружную семью советских народов'.

— И что удивительного? — хохотнул полковник. — Тонко чувствует момент. Восточных кресов они назад не получат. Тут даже союзники не решаются настаивать, не то, что эта польская шелупонь. Правильно мыслит. Грех разбрасываться такими полезными офицерами. Вот в Белоруссии оставлять не рекомендуется. Эти партизанские орлы должны приносить пользу в другом месте и под постоянным контролем. Не известно еще как взбрыкнут, если обнаружат, что знакомую бабку обижают. Так что поедет он у меня прямиком в Прибалтику, — накладывая резолюцию на справку, пояснил следователю. — И не на погранзаставу, там таким резвым делать нечего. Опергруппам нужны шустрые парни. Пусть покажет, на что способен, если такой умник. А недостатков у нас никто не лишен. В сопроводиловке характеристика прилагается, пусть смотрят за своим новым кадром.

Воронович вышел из каменного здания клуба, где сидели по кабинетам и трясли бывших партизан, ловя на противоречиях в показаниях, доблестные работники НКВД. Это еще ничего, работы немного. Скоро ожидается новое пополнение уже из репатриантов из немецких лагерей. По всем признакам пора от бывших партизан избавляться. Так или иначе.

Он прошел мимо правильного ряда одноэтажных бараков и, не заходя в собственный, уселся прямо на теплую землю у входа. Хоть уже давно середина осени прошла, но сегодня приятно греет Солнце. Гораздо лучше, чем лезть на двухэтажные нары из нестроганных досок, с грязной соломой вместо постели. Кроме того, хотелось отдохнуть от длительного общения со следаком. Начнут вопросы задавать, всем интересно, как и что, а уже все и так осточертело.

Он взял протянутую самокрутку, у материализовавшегося из воздуха Бутмана и, затягиваясь, принялся рассматривать поднадоевший пейзаж лагеря. Колючая проволока, бараки, клуб, где непрерывно конвейером шли на допросы бывшие командиры РККА. Партизанскую молодежь сразу отделили и очень быстро отправили в армию. Кой кого сплавили на восстановление разрушенного хозяйства, а вот кадровыми командирами из партизан и бывших пленных занимался Особый Отдел. Вышек с пулеметами по периметру не было. Только охрана на воротах и патрули с собаками. Бежать находящимся здесь было некуда и незачем.

— И как прошло? — спросил старый приятель.

— Воевать в лесу легче, — признался Воронович. — Это ж ерунда спать на снегу и сырой земле в одной шинели. Бегать по болоту зимой по пояс в холодной воде, ничего не есть по несколько суток. А тут сидишь и не понимаешь, чего собственно от тебя хотят и что может прозвучать не слишком хорошо. Каждое слово надо обдумывать. Да они и сами не знают, ждут указаний сверху. Как там решат, так и будет. Торопиться уже некуда. На кой хрен по восьмому разу, да еще и новенькому одно и тоже талдычить? На оговорках что ли ловят? Так давно все имена и подробности озвучил. И не я один. На любого при желании можно дело сшить. Начиная от самосудных расстрелов и кончая невыполнением приказа. Все они прекрасно знают и без меня. Даже то, что не слишком хотелось бы, чтобы знали. Кто-то просто по дурости, болтает, а кто-то выслуживается.

— А может я? — без улыбки поинтересовался Бутман.

— Ты крайне подозрительный тип, — потянувшись, поведал Воронович. — Почему старшина в офицерском лагере сидит?

— Я лейтенант! — возмутился тот. — Согласно приказу Верховного командования.

— Ага, — позлорадствовал его бывший командир, — за уничтожение железнодорожного моста должны были Героя дать, а кинули маленькую звездочку. Надо посчитать все километры железной дороги, что ты подорвал, приплюсовать всякое разное вроде машин и дотов и по совокупности вручить генерала. У меня все записано кто и что делал. Имена героев и подонков тоже. Сам знаешь, называется этот здоровый гроссбух 'Боевой путь отряда Смерть фашистам'. Только записи сорок пятого и пропали в Варшаве.

— Ха. Кто ж его так называл? Отряд или батальон Ворона — это да. Но если бумаги в Особом отделе, значит, соединились все наши, кто в рейд не пошел с армией! Целы остались!

— Вот именно. Некоторые вещи, про которые меня спрашивали только там и были. Не сейчас, раньше. Сегодня был такой странный ни к чему не обязывающий треп. Впечатление, что посмотреть на меня хотели. Зачем, хрен поймешь. А так... чисто на глаз... Пилипенко наш стучит, скотина вонючая.

— Так ничего удивительного. Всегда подлюга был. И ведь живучий. Сколько народу сгибло, а он воздух портит. Э, командир, не бери в голову. Живы и уже не помрем. А что там про наши души решат, все равно не изменить. Мы с тобой как два ангела с белыми крыльями. С сорок первого вместе. В плену не были, врагов стреляли, взрывали и резали в силу возможности. Ну, есть на нас слегка разной грязи. Я вот до сих пор думаю, что зря тогда этого старосту в Коблевичах расстреляли. Может он и правда, с партизанами связан был, но на войне по-другому нельзя. Всех подозрительных или в распыл, или как беглых военнопленных в первые ряды. Пусть кровью смывают. Как без этого? Так оно и к лучшему, что есть к чему прицепиться. Особисты они любят крючок на человека иметь. Чистые, они все ужасно подозрительные. Ничего не надо, прямо как шпиёны какие затаившиеся. У всех нормальных людей должно быть хоть маленькое, но пятнышко. Вот помяни мое слово, пошлют или на Дальний Восток, или Пруссию чистить. Уж поляком мы ее не отдадим. В охранный полк НКВД или в вертухаи. И ведь не откажешься, по закону мы на службе.

Он помолчал и задумчиво продолжил:

— Если архив наш целый, так глядишь, в историю попадем. Как начнут писать историю партизанского движения, а мы вот они... Полный набор документов.

— Вот не правы вы! — сказал гневный голос у них за спинами. Оба обернулись, но возмущавшийся обращался не к ним. У входа в барак стояло несколько человек и яростно спорили.

— Гниды они, — яростно воскликнул высокий бритый налысо человек в старом офицерском кителе без погон. — Второй фронт, мать их! Не важно, когда и где они высадились. В Италии в 43м или во Франции в 44м. Они нас за людей никогда не считали! Ленд-лиз распространялся на множество стран. И только для нас были такие сволочные условия. Англичанам оружие давали, китайцам и то давали бесплатно, что угодно, а нам шиш! Этим американцам лишь бы мы побольше друг друга убивали. Чтобы кровь лилась рекой, а они смотрели.

— Ты еще фрицев пожалей! — сказал еще один голос. — Жалко ему, что мало убили...

— Да причем тут это, — досадливо сказал бритый, — победить можно по-разному и помогать тоже. Что нам поставляли? Продовольствие и немного сырья. Все. За остальные поставки нужно платить золотом или валютой. Ничего из военной техники, ни при каких условиях не положено. А это вещь такая... Грузовик тоже на войне используются. Поставишь направляющие для Катюш и в бой. А трактор может тащить тяжелое орудие. А вагоны перевозить подкрепления на фронт. Нельзя русским давать! То есть можно, но за золото. Никому таких условий не ставили!!!

— А вот как жрать бы ничего не было, как зимой 41 и 42 и народ помирал бы с голоду, так лучше было бы. Я помню, как привезли зерно для посевной. На Украине весь урожай фрицем достался. Не будь импорта многие бы и 43год не пережили. Так лучше?

— Хуже! Вот только почему немцы при нашем наступлении, когда удержаться не могли, вечно успевали оторваться и снова закрепиться на новых рубежах? Почему они даже после капитуляции почти все успели удрать на запад? А?! Потому что у нас собственный грузовой автопарк был недостаточен. Вечно грузовиков не хватало. Да еще полуторки вместо американских трехтонок. Не успевали мы за немцами. Артиллерийских тягачей нормальных не было.

Он непроизвольно махнул рукой, подбирая убедительные слова.

— Война — это не только стрельба. Это в первую очередь перевозки и снабжение. Рельсы, паровозы, шины, радиостанции, телефоны и даже медь и алюминий. Присадки разные, используемые в металлургии для выплавки сталей и брони. Молибден, цинк, ферросплавы. За все надо платить золотом. Отдал — бери. Свинец вот привозили. Как без него воевать? Сколько того золота у государства лишнего имеется? Они даже за перевозки платить заставляли! А то, что авиабензин и танки с самолетами отказались давать — это что? Вот англичанам — пожалуйста, сколько угодно. А порох для СССР, приходилось за золото брать. А как не платить и в долги не влазить? Если из пяти снарядов одного не будет, то кто пойдет в атаку на не подавленные огневые точки умрет! Вы думаете, можно было выиграть войну без новых станков? Можно! За счет еще пару миллионов погибших, потому что армия получит намного меньше, чем ей необходимо. И за станки тоже надо платить! И за победитовые резцы, и за многое другое. Естественно в первую очередь брали самое необходимое, без чего вообще труба.

— И что сами не могли? — скептически спросил еще один слушатель.

— Могли. Только если завод производит грузовики, то он уже не делает танки или что он производить способен. Построили дополнительный? Так для этого требуются станки и куча разного оборудования. На нем работают люди, разные специальности необходимые в других местах и, в конце концов, тоже электричество. Откуда это берется? С неба? Если в одном месте что-нибудь прибавиться, в другом что-то исчезнет. Выпустили дополнительно десять тысяч грузовиков, то, — он замялся, — я точных цифр не знаю, но, допустим, три тысячи танков на фронте нет. Металл, работа и станки. Например, полуавтоматы позволили использовать малоквалифицированных сварщиков, а увеличенную башню Т-34-85, новую КПП на импортных станках делали, старые долго не удавалось наладить. И выпуск ЗИС-2 стал возможен благодаря закупкам новых станков. Именно импортные зуборезные станки могут позволить резать совершенно различные по конструкции, форме и профилю шестерни, разных классов точности, что в итоге позволяет существенно увеличивать передаваемую нагрузку, ресурс, шумность и т.д. Большинство бесплатных поставок кроме продовольствия — это 42 и 43 года, когда американцы боялись, что мы не удержимся. Тогда даже больше 200 танков и под тысячу самолетов поставили бесплатно. А потом плати!

— И откуда это ты знаешь?

— Я работал в Закупочной комиссии, — пояснил бритый. — С 42го по 44й.

— Лучше бы нам уйти отсюда, — вполголоса заявил Бутман. — Не хватает еще, чтобы начали таскать на допросы еще и по этому поводу. Принижение роли советской промышленности, не способной справиться с необходимыми задачами. Так и до Магадана недолго.

— А мы сидим в стороне и спиной, — пояснил Воронович. — Ничего не видим, ничего не слышим. Этот закупочный точно идиот. Забыл, где находится. Тут каждый второй ближнего своего с удовольствием заложит, чтобы доказать преданность и кристальную честность. Как раз встанем, непременно кто-то обратит внимание. Давай лучше спокойно покурим и на солнышке погреемся. Тепло, хорошо, никто не тревожит. Когда еще такое будет?

Ну, суки, американцы, — прикурив новую самокрутку, забрав махорку из кисета приятеля, негромко сказал он. — А куда деваться? После того как СССР отказался в свое время платить долги, кто ж нам на слово поверит? США наложили запрет на поставку в СССР некоторых видов товаров, материалов и оборудования, которые имели стратегическое значение еще в Финскую войну. Я это прекрасно помню еще с тех времен. В газетах еще смеялись над происками империалистов и разжигателей войны. Вот и довеселились. Мы с ними не союзники, а вынужденные попутчики. А воевать надо. Откуда СССР после потери Никопольских рудников должен был брать марганец в отсутствие импортных поставок. Откуда, после захвата Домбайского обогатительного комбината, брать вольфрамовый концентрат. Кто, после оккупации Украины, плавит алюминий и где взять хлеб, когда немцы к Сталинграду вышли. Чем заменяются компоненты порохового производства. И как самолеты должны летать без бензина. Они могут и на собственном с Кавказа, но намного менее интенсивнее. Просто не хватало. Что это значит, мы на себе почувствовали, когда вместо фронта бомбардировщики нас приголубили в блокаду и в 43, и в Литве в 44, и в Варшаве в 45 тоже. Да что там авиабензин. Уже в 40-м в бензобак чего только не лили! Сам видел и керосин, и бутиловую смесь и всякое дерьмо, вплоть до самогона. А на войне нужно гораздо больше, чем в мирное время жечь топлива. Что толку в танковой армии, если она стоит без горючего? Вот и надо сказать огромное спасибо за то, что дали, а не проклинать за то, что не подарили. Конечно, лучше бы Рузвельт не помер так не вовремя и кидал нам все бесплатно. Да еще и пару миллионов солдат в придачу. Быстрее бы война кончилась, меньше бы погибло, но что есть, то есть. Ничего не изменить.

Нам американцев любить не за что, а им нас тем более. Неизвестно еще как бы они себя повели, если бы Гитлер не сделал Союзу такой роскошный подарок, объявив войну. У Великобритании не постеснялись за вроде бы бесплатный ленд-лиз территории забирать. Мне вот сильно обидно, что до Берлина не дошли, но и так не плохо. Нет больше Берлина. И Гитлера нет. Вот туда ему и дорога — в ад. А изменить ничего все равно нельзя. Не в Берлине Красная Армия встретила Победу, а на Висле, но мы победили. Не будет теперь советских Польши, Чехословакии, Венгрии, Австрии, Германии. Нам вот с тобой не все равно? Хватит и Балкан.

У себя бы в стране порядок навести и отстроить все порушенное, а не идти еще куда. Там бы тоже еще пару миллионов положили при освобождении. Ходили в свое время русские до самого Парижа, от еще одного больного манией величия цивилизованный мир избавлять. Ни одна сука спасибо не сказала. Не прошло и поколения как они все заявились под Севастополь в нас пострелять.

Лучше уж так. Германию наказать. Пруссия теперь наша будет, уже пишут в газетах не про советскую зону оккупации, а про компенсацию в счет наших огромных материальных потерь. Выслать всю немчуру, в западные зоны, кто сбежать самостоятельно не успел от наших лихих хлопцев, а еще лучше заставить их восстанавливать разрушенное в Союзе во время войны и ляхом дулю с маслом. Как сидели без моря, так и дальше будут сидеть. Нечего было гонор показывать. Пусть компенсируют за счет разных Силезий на западе. Чем меньше Германия будет, тем легче всем жить. Мы взяли исключительно свое и пусть остальные не вякают и живут в дальнейшем как хотят. Они там. Мы здесь.

1946 год.

Вокзалом это называлось исключительно из вежливости. Даже покосившаяся табличка Balti jaam не убеждала. Если, конечно, означала, то что он подумал. Столь глубоко его знания не распространялись и что идет после 'балт' неизвестно. Возможно мощные каменные стены когда-то были красивы, но все давным-давно выгорело и внутри валялись кучу мусора, а также остатки многочисленных костров. Наверное, зимой люди грелись в ожидании поезда. К счастью, площадь перед зданием когда-то была выложена булыжником и хотя грязь имеется, но в минимальном размере. Просто снег недавно растаял.

Станция находилась прямо в городской черте и Таллин местами хорошо виден. Не только вокзал пострадал. Повсюду следы бомбежек или обстрелов. То груда мусора и битых кирпичей вместо дома, то стена стоит, а за ней пусто. В принципе, ничего особенного. Варшава и Минск выглядели много хуже. Да и прочие места, через которые шел поезд, не блистали ухоженностью. По самым приблизительным прикидкам в Белоруссии половина зданий, включая производственные, уничтожена. Сам Минск представляет из себя сплошные развалины. А здесь собор практически целый.

Уж с обстановкой пришлось знакомиться всерьез. Ускоренные курсы по переподготовке превратились в чередование лекций с бесконечными выходами на расчистку завалов и восстановление важных для города предприятий. Канализация, водопровод, электростанция. Причем нередко приходилось работать плечом к плечу с немецкими пленными и деревенскими по разнарядке. Выматывались всерьез, даже в бытность курсантом столько не вкалывал. Все очень по-деловому организовано городским начальством, но потом на очередном докладе о политической обстановке засыпаешь.

Ладно еще политзанятия или очередная речь начальства с высокой трибуны. В стране происходило нечто странное. После войны нормальное дело реорганизация прежних структур. Но уследить за происходящим было достаточно сложно. РККА переименовали в Советскую армию. Совет народных комиссаров в Совет министров. Какой смысл? Ну ладно, пусть начальство балуется. Какая разница, сохранилось прежнее звание в системе или нет. Был капитаном, им и остался. Сняли Берию и назначили Абакумова? И что? Это наверху движение, а внизу все тихо.

Зато структурные изменения не могли не коснуться всего их потока. В МГБ передали из МВД пограничные и внутренние войска, а также милицию и отделы по борьбе с бандитизмом. В последнем случае подразумевалась буржуазные националисты. Воронович точно знал, первоначально его собирались распределить как раз по прежней специальности на границу и ничего против не имел. В связи переводом всего управления начались невразумительные переброски и вместо Пруссии или на худой конец Литвы отправили в Таллин. Он имел о городе и республике самые смутные знания и даже на курсах ничего толком не говорили, давая общие установки.

Одно хорошо. Могло быть и гораздо хуже. Находился в одном шаге от отправки за решетку. Было б желание, а к чему прицепиться всегда найдется. Нельзя сказать совсем уж безгрешен. Допустим, измены родине не было, но мелкие злоупотребления по части финансов, хотя и не для себя, а на общее благо, найти не сложно. Плюс свары с назначенными комиссарами и командиром соединения, превышение власти, парочка сомнительных расстрелов и реальные контакты с американцами, немцами, поляками и прочими сионистами. Можно сказать, по-доброму отнеслись. Бориса запузырили в лагерную охрану куда-то в Сибирь. Многих сидевших с ними в фильтрационном лагере и вовсе отправили на границу с Китаем. Японцы после Берлина тоже быстро капитулировали, но гражданская война между коммунистами и гоминданом в самом разгаре. Мы, естественно, всячески поддерживаем друга Мао. Будто своих проблем мало.

Трамвайная остановка имелась, где подсказали. Да и не сложно идти за толпой с поезда. Не он один приехал. Самого транспорта пока не наблюдалось. Кроме того, куда торопиться. Если не считать дороги до Таллина он очень давно не находился на свободе. Без пригляда со стороны начальства и подчиненных. Не требовалось нечто изображать, ни отличника боевой и политической подготовки для первых, ни несгибаемого Ворона для вторых. Можно позволить себе спокойно выпить пивка. Тем более, пока станет приятно проводит время народ разойдется и не придется пихаться в переполненном вагоне. Ведь стоит прибыть на место и снова примутся гонять с поручениями.

Соответствующее заведение прямо через дорогу, а вещей особых не имеется, чтоб тяжело таскаться. В 'сидоре' кроме выданного на дорогу пайка, новенького мундира и нижнего белья, всякая мелочь вроде бритвы, мыла и иголки с нитками, запасная гимнастерка и импортный костюм из Варшавы. К нему б еще хорошие ботинки, но чего нет, того нет.

Воронович пересек дорогу, пропустив телегу с каким-то барахлом. Стоящий с заведенным двигателем грузовик вроде не собирался трогаться. Водила сидел в кабине и курил. Может ждет кого, подумал мимолетно, направляясь к заветной двери и уже возле нее услышал хорошо знакомые звуки выстрелов внутри. Створка распахнулась от удара и оттуда задом выскочил молодой парень, в характерной позе, держа в руке 'вальтер'. Без формы, неуставное оружие, готовность стрелять в преследователей.

Пистолетчик двинул ногой, захлопывая дверь и начал разворачиваться. Даже если не бандит, выяснять предпочтительно в более спокойной обстановке и без оружия. Тем более, лично у него не имеется. Должны были выдать по новому месту службы. Воронович не раздумывая, двинул носком в бедро юноше. Сапог с железными набойками со всей дури — это больно. Отшатнувшегося и невольно взмахнувшего рукой, ухватил правой ладонью за запястье, а левой чуть ниже локтя. Резко нажал, заламывая на болевой прием, вбитый намертво в рефлексы еще в учебке пограничных войск.

Парень вскрикнул, роняя пистолет и падая на колени. Когда выламывают сустав весь героизм куда-то исчезает, а ты послушно кланяешься, мечтая об отсутствии боли. Взревел мотор по соседству и моментально взвыли включившиеся от опасности старые рефлексы. Воронович еще ничего не понял, но шарахнулся с крыльца, утаскивая за собой 'стреноженного' парня. Очень вовремя. По двери ударила короткая очередь и пленный дернулся от попадания. Крайне удачно прикрылся. Мимо проскочил тот самый грузовик. Шоферу стрелять из автомата через дальнюю дверь было крайне неудобно, еще и держа руль. Только это и спасло.

Двинув по затылку и без того обмякшего парня подобрал 'вальтер' и больше сгоряча, чем реально надеясь попасть несколько раз выстрелил вслед заворачивающей за угол машине. Раздраженно харкнул на землю, поскольку если и угодил куда-то, то точно не в человека, обернулся к лежащему. На светлом коротком пальто расплывалось большое темное пятно. Не показалось. Стрелок в него попал. Интересный вопрос, подумал, распарывая торопливо извлеченным из 'сидора' ножом ткань, в кого он стрелял. В меня или собственного товарища.

Ранение в живот было слепое, выходного отверстия нет. Ничего хорошего. Еще и цвет темный. Повреждение вены. Возможно внутри целое море вытекшей, снаружи не разобрать. Так и помрет незаметно. Только и остается зажать рану, в надежде остановить кровь. Помочь ничем другим без операции нельзя. Все это произошло за меньше минуты, рассказывать и то дольше. Он еще рвал на куски рубаху раненного, намереваясь использовать вместо бинта, когда истерический голос потребовал:

— Руки вверх!

С ППШ в трясущихся руках стоял совсем молоденький морячок, явно не видевший фронта. Такой с перепугу запросто застрелит, а потом сам же плакать станет. Откуда вылез, неужто из пивной?

— Я капитан МГБ Воронович, — старательно подчеркивая каждое слово, чтоб успокоить, произнес. — Удостоверение в кармане. Сейчас покажу и очень медленно протянул руку к куртке, отслеживая краем глаза, как топотом бегут в их сторону еще трое мореходов с повязками патрульных. Возле вокзала видел, но они никого не трясли. Ну да, город портовый, наверняка военные корабли. Кому ж охранять, как не этим.

— Стоять! — взвизгнул морячок. — Хенде хох!

— Ты что дурной? Я тебе немец?

Тут прозвучало и вовсе непечатное.

— Не видишь, сейчас кровью истечет?

Добежавший наконец человек в кителе морского офицера сходу двинул прикладом в плечо.

— Ах ты ж гнида эстонская! — орал он при этом.

Подлетевший матрос добавил в бок.

— Я офицер МГБ! — крикнул Воронович, прикрывая голову руками. — Я ж тебя потом, — и тоже перешел на непечатный язык.

Похоже помогло. Бить дальше не стали. Изволили дождаться под прицелом извлечения удостоверения и после внимательного изучения офицер пробурчал нечто извинительное. По крайней мере разрешил дождаться у пивной приезда следственной группы. Сидевших внутри тоже задержали до последующих распоряжений. А чтоб не разбежались, загнали внутрь. Там оказалось два трупа в форме советских офицеров. Подполковник с лейтенантом. То ли дожидались поезда, то ли как Воронович с него. Чемоданчики и новые шинели. Петлицы общевойсковые.

Судя по обстановке, парень зашел и осмотрелся сначала. Стреляли в упор, а они даже не пытались защититься. Оружие у обоих на боку в застегнутой кобуре. Дебелая, как положено буфетчице, тихо всхлипывала в углу в прострации. Наливать посетителям, старательно огибающим по дуге покойников и брать деньги за это, ей не мешало на полном автоматизме.

Кроме этих сидело за столиками еще семеро. Двое инвалиды, остальные местные в гражданском. Поскольку делать было нечего, в ожидании начальства продолжали хлебать пиво, заедая сушенной мелкой рыбкой и обмениваться впечатлениями. Воронович все равно ни черта не понимал, поскольку беседовали они на эстонском. Но выпить это не мешало, как и следы крови на полу и покойники, которых запретили трогать и возле них поставили часового, жадного наблюдающего за распитием слабоалкогольных напитков.

Минут через сорок приехали кому положено. В помещении сразу стало тесно. Один принялся расспрашивать выпивох, второй занялся буфетчицей. Старший, полноватый и мордастый, в отличие от остальных был форме с подполковничьими погонами. Видать не часто такое случается прямо в центре столицы республики. Он внимательно изучил документы и хмыкнул.

— Сопроводиловка на тебя пришла на днях.

Ну очень хотелось заглянуть в личное дело, но не по Сеньке шапка.

— Будешь служить у меня в отделе. Сходу, значит приступил к выполнению обязанностей?

— Так вышло.

— Студилин Дмитрий Алексеевич, — протянул руку.

— Воронович Иван Иванович.

— А это мой заместитель. Майор Кабалов Никита Андреевич, — кивнул на второго, молча стоявшего рядом.

Этот был поджар и крепок. Настоящий волчара.

Еще одно пожатие.

— Рассказывай.

Доклад был короток и по существу. Как учили когда-то и заставлял других. Никаких свободных изложений в стиле как я провел время и что думал. Одни факты. Все максимально четко и коротко.

— Обычная полуторка, — закончил. — Выпуск военного времени с одной фарой и деревом вместо двери. В номере было 792, но букв не запомнил, мельком видел, при переходе дороги и не обратил внимание.

В стандартном две буквы и четыре цифры, но встречались самые дикие сочетания из-за наличия трофейных машин и старых номеров.

— На заднем борту скол верхней доски. На крыле следы от пуль. Даже если машину угнали, их не может быть много с такими приметами.

Начальник посмотрел на Кабалова. Тот понятливо поднялся и вышел. Видимо звонить. Телефона в пивной не имелось, но на вокзале наверняка найдется.

— Вот так и живем, — неизвестно зачем сообщил подполковник. — Эсти метсавеннанд уже в Таллине.

— Кто?

— Лесные братья по-эстонски. Привыкай, капитан.

А скоро их будет толпы, подумал Воронович, не пытаясь перебивать.

Постановление о начале полной коллективизации в Прибалтике вышло буквально на днях. До сих пор особо не заставляли, если верить лекциям на курсах, хотя порой давили. Теперь начнется всерьез. И появятся желающие стрельнуть в окошко, а также сводящие счеты. Кое-что он о советской коллективизации слышал. В партизанском отряде у многих развязывались языки и болтали. Конечно никто не признавался в таких делах, но и про липовых кулаков, и про высылку, и первую категорию приходилось слышать. Здесь будет ничуть не лучше. Местные еще не забыли прежние порядки, а оружия валялось после боев немало. Работы предстоит много и не самой приятной. Каким местом наверху думают?

— Вряд ли польза, — говорил между тем Студилин, — будет от твоего номера грузовика. На дорогах довольно часто машины останавливают. Их, как правило, не сжигают, а используют, застрелив шофера и получая транспорт. Потом ломанут магазин в одном конце и на скорости уходят с товаром в другой. Проселки они замечательно знают. Но все равно, молодец. Да, Павел? — спросил вошедшего с улицы высокого мужчину в длинном пальто.

— Помер гнида, — ответил тот, явно имея в виду раненного. -Никаких документов. В кармане только повязка, — швырнул на стол сине-черно-белую тряпку.

Это Воронович уже в курсе. Цвета буржуазной Эстонии.

— Отпечатки пальцев сняли. Чего дальше?

— Чего-чего, в морг вези. Стоп! Возьмешь с собой нашего нового товарища. Закинешь в общежитие, пусть устраивается. Завтра покажешь управление.

— Гродин Паша, — сказал тот уже на улице, — старший лейтенант.

— Воронович Иван, — в тон ему ответил, — капитан.

— Грузим трупака, — приказал морякам Павел, показывая на обычный ГАЗ военного времени. — Давайте-давайте. Быстрей управитесь, скорей свободны.

Сам он явно не собирался помогать. Впрочем, на пассажирское сиденье не забрался, тоже в кузов полез. Постучал по кабине.

— Трогай! Ну и как тебе нравится? — спросил небрежно Гродин.

— А что, такое часто бывает?

— У нас почти никогда. Армии полно. Сразу облаву устроят и уйти сложно. Зато в Пярну и в деревнях в порядке вещей. В прошлом году не меньше трех сотен убили. И ведь не солдат, боятся. Почти всегда местных. Партийцев, получивших землю от советской власти, врачей, учителей, милиционеров, просто подвернувшихся под руку. Грабят напропалую. Про свободу орут, а на деле зашли на хутор, забрали мед и сапоги. Налет на сельпо — унесли 150 метров мануфактуры и ящик водки. Для освободительной борьбы самое то.

— Ну из Америки им же жратву не скидывают, вот и крутятся, как умеют.

— А, ты ж из партизан, — сказал он со странной интонацией.

А ты видать из СМЕРШа и привык среди своих заговоры искать, хотелось ответить. Промолчал. Иногда лучше лишний раз рот не раскрывать. Особенно с незнакомыми. Целее будешь. Он-то прекрасно понимал идею. Учителей, объясняющих, что правильно кричать 'Хайль Гитлер!' и полицаев из местных тоже стреляли без разговоров. В чем разница? Для нас помогающие нацистам предатели, для них коммунистам. Чтоб уничтожить врага нужно его понимать. Любить вот не требуется. Дураком считать тоже.

— Правду говорят, — доставая папиросы, — что прибалтов после проверки в фильтрационном лагере домой отправляют?

— Уже в курсе? — Гродин не стал отказываться от курева и ответно предложил зажигалку.

В газетах такие вещи не печатают. Но слухи моментально появляются.

— В поезде говорили.

— Директива ? 54 от 3 марта 1946 года. В армию и рабочие батальоны не брать.

— И за что такая льгота?

— Государство и лично товарищ Сталин очень гуманные. Говорят, не запятнавших себя кровью предателей Родины вместо ссылки тоже по домам отправят.

Это чего, вместо шестилетнего стандартного срока в родную хату?

— Вроде как мобилизовали насильно. А ты попробуй выясни стрелял он или нет в наших. Все врут. Мы можем брать только крупных чиновников прежней администрации и офицеров с эсэсовцами. А остальных на производство. А то их мало для развода осталось. И знаешь, что в результате?

— Что? — послушно переспросил Воронович.

— Вызвали тут одного такого деятеля на допрос, а он вместо того чтоб явиться подался в бега. Теперь лови гада в лесу. Да не одного, у него группа из пяти человек. А тоже был якобы насильственно мобилизованный. Ни в чем не замешан, с немцами не ушел, остался.

— В смысле дезертир?

— В смысле борец за независимость. Пока жареным не запахло в форме ваффен-эсэс ходил и не мешала. А как воевать, так слинял в кусты. В безоружных стрелять много легче. Вот такой здешний контингент. Через одного вражья кровь и в спину готовы стрелять. Мало их в 41м выселяли. В десять раз больше требовалось!

Жить в окружении множества людей он привык с детства и ничего ужасного в общежитии не находил. Очень прилично, надо сказать. В сильно разбитом городе двухэтажное каменное здание практически в центре. Водопровод, даже душевая на этаже и туалеты, отопление зимой, электричество и газ на общей кухне. Что еще нужно нормальному человеку?

Получив положенный матрац с серой простыней и подушкой, разложил его на стандартной армейской койке с железной сеткой и осмотрелся. Три человека живут в комнате, включая его. Не казарма, все-таки здесь располагались офицеры МГБ и МВД. Хотя, вроде бы, теперь одно ведомство. Можно надеяться на отсутствие стандартных коммунальных склок. Семейные жили на первом этаже и сейчас на втором тишь и благодать. Все чем-то заняты на работе.

Кроме кровати в его личном пользовании имелась тумбочка, куда перекинул всякие бытовые мелочи и гвозди в стене, заменяющие вешалку. На один приспособил костюм, на второй мундир, полюбовавшись на собственные награды. До сих пор не привык к наличию. Выдали сразу горстью после прибытия на курсы, наряду с формой. Погоны всерьез раздражали. Умом понимал удобство и необходимость, а где-то изнутри ехидный голос напоминал про золотопогонников и бар, в море купающихся.

На столе, по соседству с грязными тарелками лежал почему-то журнал 'На боевом посту' издававшийся политуправлением внутренних и конвойных войск. Кажется в их комнате таковых не водилось. Павел точно здесь проживает, раз сказал брать ключ от его комнаты. А кто третий не удосужился выяснить. Ну ничего, познакомимся, подумал. Распахнул окно, с треском оторвав замазку с зимы. Пусть слегка проветрится и завалился на койку, закуривая и открывая журнал.

На крик 'Подъем!', — невольно подскочил, роняя с груди печатное издание и распахивая заспанные глаза. Его хватило на просмотр оглавления и одну папиросу. Загасил в пепельнице, изготовленной из гильзы малокалиберного снаряда и моментально задремал.

Вместо дневального обнаружился все тот же Гродин, отправившийся с трупом в морг.

— Собирайся, едем.

— Куда? — послушно засовывая ноги в сапоги, спросил Воронович.

— Мы в Вильяндиский район, хутор у озера Выртсъярв, — он ухмыльнулся. — Язык сломаешь с таких названий, специально учил.

— А что там? — уже на ходу, сбегая с лестницы.

— Буржуазные националисты в количестве пяти штук. По твоей наводке грузовик тормознули на КПП. Водителя повязали и он начал давать показания.

— Так быстро?

— Наверное не очень стеснялись при допросе. Там участковый эстонец из воевавших и Герой Советского Союза. Да-да, — подтвердил на быстрый взгляд. — Такие тоже есть. Он лесных братьев очень не любит, а они его попадись — на части порвут. Да, ты не понял. Мы-то туда. А ты в Лехмья.

— Куда?

— Деревня такая по дороге недалеко. Там нынче совхоз имени Ленина организовали. Ага, — сказал, — вот и Игнат Васильевич, — показал на понурого пожилого человека в толстых круглых очках с саквояжем у грузовика. — Наш криминалист. Это и есть капитан Воронович, — сказал уже тому.

— Оружие хоть дайте! — потребовал Иван, уяснив, что сейчас его отправят неведомо куда с дедулей, не способным защититься даже от зайца.

— Стрелять не понадобится, но ты прав. Не гоже с голыми руками шляться. Минутку, — и его личный Сусанин умчался назад в общежитие.

— Что случилось то? — спросил Воронович у старичка.

— Из сельсовета позвонили, — неожиданно басом ответил тот. — Трупы нашли старые. Там когда-то был оборонительный рубеж. Остались старые окопы, блиндажи, надолбы, мины, неразорвавшиеся снаряды. Нормальные люди туда не ходят, а мальчишки... Их не удержать. Ну вот и наткнулись. Возможно это еще с 41го лежат, но проверить необходимо, раз сигнал поступил.

То есть послали темную лошадку заниматься обычной рутиной, пока остальные примутся ловить врагов народа. Наверное, правильно. Неизвестная величина. Хотя лично он пустил бы чужака сходу в бой, посмотреть на поведение. Но нынче другие командиры с иными правилами.

— Держи, — сказал вернувшийся Гродин, вручая ППШ с подсумком. Там оказалось еще два запасных диска. Вернешься, отдашь. Выпишем официально личное оружие, а пока так. Поехали-поехали!

Трупов оказалось шестнадцать. И чтоб уверенно заявить по крайней мере о части — недавние, совсем не требовалось быть экспертом. Характерный запах и часть тел еще не разложилась. Полностью раздетые покойники находились в бывшем ДЗОТе достаточно далеко от дорог. Подъехать на автомобиле по здешней грязи невозможно, не оставив следов. Понятно, что даже здоровый мужчина никак не мог тащить волоком или на руках человеческое тело многие километры, да и местность открытая. Выходит, убийца совершал преступление где-то неподалёку и перенос трупов осуществлял ночью.

— Никак не так! — горячо возмутился здешний глава совхоза.

Зубодробительную фамилию с дважды повторенными гласными Воронович не запомнил.

— Нет среди наших таких... э, — он явно не знал слова на русском.

— Уродов, — подсказал капитан.

— Та, фот. Это самое, — глядя на очередную убитую, выносимую из темной дыры входа, согласился. Их выкладывали на брезент одну за другой, тихонько матерясь на русском и видимо на эстонском, часть слов непонятны, пригнанные из совхоза помогать работницы. Поначалу пришлось заставлять, уж больно запах неприятный, но гаркнули совместно, куда им деваться. Не начальникам же носить, тем более у здешнего до локтя руки не хватает. — Тфы смотри, офицер, — то ж тефки.

Волосы даже у дошедших до скелетного состояния сохранились и ошибиться сложно.

— У меня ф 'Ильиче' мужикоф и нету. Раз-тфа кроме меня. И те многотетные. Куты им такое паскутстфо творить.

— Хочешь сказать, не националисты убивали?

— Они б меня грохнули, — уверенно заявил эстонец, ничуть не затрудняясь на слове. — Мяги еще. Тот при Пятсе сидел, как коммунист. А зтесь чужачки. Никто у нас не пропадал. Таллинские тефки.

В любом случае требуется поднять данные о пропавших женщинах за последние год-два. И очень может быть прав. Городские.

— Ты, начальник, тафо-этого, не фешай на нас.

— Сидел?

— Ф штрафной роте был. Ну украл со склада кой чего, — без особой охоты признался, — так фину искупил, — он дернул плечом с пустым рукавом.

Судя по полученной на прощанье от Гродина краткой справке предприимчивый был человек. Вернувшись в сорок пятом умудрился понравится начальству и был назначен в совхоз. Работу знал, голова варила и ухитрялся выполнять план, не обижая подчиненных. Такие умудрялись приспособиться к любой власти и неплохо существовать. Причем явно не ворует, хотя, наверняка, что-то крутит. Без этого нынче никто и нигде.

— А прежде такое бывало? Ну до войны?

— Не, не приходилось слышать, — помотал отрицательно головой. — Люти стали хуже зферей. Баб кругом полно, горотские за пол мешка картошки сами татут.

Он ничуть не преувеличивал. После войны страна лежала в разрухе. Нехватка рук, техники, скота, а на европейской части СССР были уничтожены многие села полностью, привело к резкому обострению нехватки продовольствия. Если во время войны отсутствие части продуктов сглаживал ленд-лиз, то с капитуляцией Германии и Японии американцы перестали нуждаться в помощи СССР. И свою моментально прикрыли.

— Убифать? Урот, правильно гришь начальник.

— Но если не ваш, почему никто не видел. Не один раз приходил!

— Така не отни мы тут. Жилье в сорок перфом посносили, тля обороны материалы зафирали, но фон там, — он показал направление, — поля завотские. Несколько претприятий сеют фторой год картофель, огурцы, капусту для работников. На пайке не протянуть.

И это была чистая правда. Вороновичу в месяц положено 850 рублей. Шесть дополнительных буханок хлеба. Хорошо большинство продуктов по карточкам, но выдаваемого не хватало. Все время ходишь голодный. Толстенной пачки денег, выданной за прошлые заслуги, поскольку в лесу банка не имелось и денежное довольствие не перечисляли, хватит на годик максимум. И его положение еще не самое худшее, все-таки работники МГБ неплохо устроены в сравнении с остальными.

При зарплате чистыми рублей в 200 у молодого рабочего питание в заводской столовой обходилось в 8-9 в день. И это было отнюдь не много. Но без дополнительных огородов выживание становилось достаточно проблематичным. Начальство это понимало и всячески помогало. Выбивали землю под личные и общезаводские посадки. Давало транспорт для привозки собранного урожая. Оплачивало охрану. Проблема все та же. Это ведь в нерабочее время, после смены. Но жить захочешь, еще и не так постараешься.

— Парочка сторожей есть. Фот их и смотрите.

— Ну что скажите, Игнат Васильевич? — спросил Воронович подошедшего криминалиста.

— Следы прижизненного связывания указывают на обездвиживание жертв. Смерть этих людей...

— Мужчины среди них есть? — перебил Воронович.

— Уверенно могу сказать — нет.

То есть возвращаемся к теории о свихнутом насильнике.

Криминалист посмотрел внимательно и продолжил на кивок своим удивительным шаляпинским басом.

— ... последовала в результате причинения каждому из них открытой травмы мозга.

— Топором по башке?

— Возможно и топором. Характер причинённых ранений и специфика постмортальных манипуляций ясно указывает на то, что всё содеянное является делом рук одного и того же преступника. Либо преступников, — помолчав, добавил. — Время совершения убийств точно не установить, но не раньше осени сорок пятого и не позже зимы сорок шестого. Возможно при более детальном осмотре нечто выяснится, но вряд ли. Хотя, у одной есть очень характерная примета, благо передняя часть черепа сохранилась.

— В смысле?

— Зубы выросли неровно, здесь, — он показал, — дырка. Не выбиты.

— Не-а, начальник, — замотал головой, стоящий рядом деятель из совхоза на взгляд, — не знаю таких.

— Тогда везите их в морг, а мы с, — Воронович посмотрел на эстонца, — прогуляемся. Где, говоришь, сторожа проживают?

Опозданием это назвать нельзя, как раз к окончанию обеденного перерыва пришла, но не сомневалась, что Клава устроит очередную головомойку. Всегда являлась самая первая, на пол часа раньше и контролировала приход. По жизни заведующая не плохая баба, но регулярно старается продемонстрировать свою крайнюю важность. Не слишком образованная, зато муж каперанг и назначена свыше. Кроме всего прочего искренне верующая во все пропагандистские лозунги и пытающаяся их вбить немногочисленным подчиненным на постоянных собраниях. Ирья надеялась хоть в таком месте избежать столь важных для советских властей мероприятий, но даже четыре сотрудника, включая уборщицу, не могли изменить положения. Требовалось не просто выслушивать политические установки, но и отвечать на вопросы начальства. Хорошо еще ту удовлетворяло пересказ очередной газетной передовицы. Можно было бездумно повторять. Главное личное мнение не излагать. Причем наедине начальница разговаривала абсолютно нормально, без плакатных призывов и интересовалась все больше красивыми вещами.

— А вот и она, — преувеличенно-радостно, вскричала Клавдия Васильевна, стоило Ирье зайти в помещение библиотеки.

Мужчина у стойки был коротко стрижен и явно не эстонец, не смотря на цвет волос. Уж очень характерное лицо. Славянин. Но не из деревенских мужиков, хотя кожа обветренная, как у проводившего много времени на воздухе, а не в кабинете. Брюки военные и сапоги. По нынешним временам ничего не значит. Половина мужчин прошла через фронт. Ничуть не похож на стандартного агитатора или проверяющего из горкома. Даже заграничная куртка не сближала с обычными партийцами.

— Капитан Воронович, — представился тот, глядя серыми глазами, демонстрируя удостоверение. За счет крепкой фигуры, скорее жилистой, чем массивной он выглядел молодо, но лицо — твердое и даже жесткое говорило о малоприятном опыте и старило. — Мы можем поговорить с глазу на глаз? — он выразительно посмотрел на двух девочек с портфелями, извлекающими оттуда книжки.

— У меня в кабинете, — поспешно предложила Клавдия Васильевна, — пока подменю и сама запишу.

— 'Старшин' вернули, Ирья Альбертовна? — поспешно спросила одна из девочек.

Ирья абсолютно не понимала, чем руководствуется коммунистическая цензура, запрещая иногда классику и позволяя печать такое. Повесть Тальбота Рида 'Старшины Вильбайской школы' издали совсем недавно. Причем в переводе на русский. Очень похоже на реальный рассказ о традиционном английском колледже вроде Итона или Херроу. В этой милой и доброй книжке, написанной со свойственными английской детской литературе увлекательностью и ненавязчивой дидактичностью соперничающие отделения, спортивные состязания, вызывающие взрыв школьных эмоций, шалунов-первоклассников и настоящие сложности старшеклассников-старшин с первой любовью. Для здешних школьников все это напоминало сказку и пользовалось огромным успехом. Буквально на ночь давали лучшим друзьям и до полки библиотеки не доходила, постоянно находясь на руках.

— Да, отложила для тебя, — подтвердила, извлекая книжку из ящика.

Если вежливо просят, почему не пойти навстречу. В принципе можно выписать из другой библиотеки или заказать дополнительный экземпляр, но слишком много бумажной мороки. Да и никакой гарантии, что пришлют. Все поставки централизованы и согласно неведомо кем утвержденным фондам. Но это касается новых книг. А на старые, изданные до советов, частенько приходит бумага об уничтожении. Чем им не угодил Таммсааре она так и не поняла. 'Правда и справедливость' вполне себе разоблачение буржуазного общества. Правда там еще восстания и перевороты, может не так освещено, как положено в Союзе. Но чем отличается уничтожение литературы от немецких сжиганий? Отсутствием публичности разве что.

— Я хотел поговорить о Маргит Прууль, — сказал капитан, заодно выключая вечно работающую радиоточку.

Вторую неделю беспрерывно оно повторяло одно и тоже про империалистов-поджигателей войны и особенно злобного антисоветчика господина Черчилля. Ну сказал старик про попытки распространения коммунистических идей в мире и нежелании позволить румынам с болгарами выбирать власть по собственному разумению. Можно подумать не правда. Мало того, прокатили на выборах Уинстона, не смотря на всего заслуги в войну. Кто он такой и чье мнение выражает? А Сталин специально корреспондента позвал и страстно принялся опровергать речь, которую никто за редчайшим исключением не слышал в стране. Это очень нехорошо пахло конфронтацией, тем более на фоне сравнения немцев с англосаксами. На фоне жуткой разрухи и надвигающегося голода снова воевать? От разговоров и газетных статей становилось жутко.

— Я не понимаю, — сказала Ирья сразу, пытаясь нащупать причину прихода, — причем МГБ? Я отнесла заявление в милицию.

Марго что-то сделала и арестована? Я подвела своей глупостью, обратившись в милицию? Ощущение не из приятных.

— То что я скажу, — произнес после паузы капитан, — не должно выйти за пределы этой комнаты.

По-настоящему нарушение кучи правил, но в данном случае лучше быть честным. Иначе зажмется и ничего не добиться.

Она поспешно кивнула.

— Мы нашли несколько тел, — сказал он. — К сожалению, опознать практически невозможно. Возле Львова был похожий случай. Там местная ячейка националистов убивала лояльно настроенных к советской власти или заподозренных в работе на государственные органы. Пока приходится снова проверять всех пропавших в последний год.

— А вещи?

Смотреть на девушку было приятно. Лицо сердечком, с заостренным подбородком и высокими скулами, пухлые губы, чуть вздернутый носик. Волосы гладко зачесаны назад и скручены в тугой узел на затылке. И хотя одета не лучшим образом, старенькое платье не скрывает приятных округлостей.

— Они раздеты и разложились... Уж поверьте, зрелище не из приятных.

— Зубы должны были сохраниться.

Не только красивая, подумал он. Еще и умная. Именно поэтому и пришел. У пропавшей девушки был очень характерный дефект внешности. Возможно даже не портил, пока была жива, а придавал определенный колорит и индивидуальность. Щель между зубами.

— Почему вы пришли в милицию? — не подтверждая, но и не отрицая, спросил.

— Больше некому, — думая о чем-то, ответила Ирья машинально. — Мы с детства дружили и жили вдвоем. Ее родители погибли еще в 41м под немецкой бомбежкой. Мой дом в 44м накрыло.

С западанием пришло в голову, что об этом лучше бы помолчать. Советская авиация меткостью не отличалась и разбила половину жилых районов. Естественно, при условии, что метили по порту или неким военным объектам, а не прямо по населению в надежде запугать, как многие уверяли. Тогда погибли сотни и остались без крова многие тысячи. Разве задним числом утешаться, что никого не подселят теперь. Считай целый дом в распоряжении. Деревянный и не новый. Зато Каламая практически в центральной части города. В прошлом самый большой средневековый пригород Таллина. И рыбу можно дешево у знакомых взять. До сих пор основное население составляют рыбаки. Каламая и есть Рыбный дом.

— Вот и съехались. На работе никому не было дела до исчезновения. Ничего из заводского имущества не пропало, ну и бог с ней.

— То есть вы знакомы много лет? — он сознательно не употреблял прошедшего времени всерьез заинтригованный. У здешних, даже хорошо говорящих на русском, что случалось не часто, если только не жили много лет в СССР в речи заметен акцент. Она говорит очень чисто.

— С детства. И точно знаю, Маргит не имела отношения ни к подполью, ни к, — девушка запнулась. Неизвестно что хотела выдать первоначально, но удержалась, — к вашим секретным агентам. У нас не было друг от друга секретов.

— А брат?

— А что, Юло? — насторожилась. — Он даже у немцев не служил, подался в Швецию.

На самом деле не совсем так. То есть реально хотел удрать, но из-за бурного моря приплыл в Финляндию. А там его поставили перед выбором: выдадут немцам или служить в армии. Он выбрал финнов. Потом те организовали из таких сбежавших целый эстонский полк и отправили вроде бы в Карелию, если намеки правильно поняла. Даже дослужился до какого-то вянрика. Что-то типа младшего командира. Старше унтер-офицера и младше лейтенанта. Ничего удивительного, парень со средним образованием. Притом не трус. Он и уехал не из страха. Не захотел воевать за Рейх. Чего ради за немцев кровь проливать, когда Эстонии никто не обещал независимости. Финляндия, как бы, иное дело. Братство балтийских народов и все такое. После Великой войны финские добровольцы помогали воевать с немцами и красными. До 45г письма приходили. Что с ним стало потом неизвестно. Можно надеяться, что хватило ума завершить маршрут до Осло. Говорят, финны после капитуляции выдавали советам иностранцев. Но Маргит никаких известий не получала.

— Ирья Альбертовна, мне реально нет дела любила она советскую власть, ненавидела или мечтала смыться в Швецию к родственнику. Но вы можете нечто знать, дающее ключ в поисках убийцы. Ошиблись они в оценке ее поведения или хотели отнять деньги, которые копила на эмиграцию — вот это может иметь огромное значение. Может быть есть люди, обещающие переправить за границу, а сами просто убивают и грабят, понимаете? Это не враги власти. Это просто звери и снова станут бить в спину доверившихся!

— Не было этого, — вскричала Ирья. — И денег у нее не было, и золота. Мы еще в войну все ценное продали. И не стала бы она скрывать, реши податься в Швецию.

А ты б в жизни не пошла с заявлением, прочитала в лице капитана, если б она такое сделала. Сама себе на шею статью вешает. Не донесение о преступлении, кажется так? Почему вообще бегство из страны должно считаться злодеянием? Ей все равно с таким происхождением жизни бы не было. Немка по матери, да еще отец хозяин мастерской. Так зачем держать!

— Ничего от брата не приходило, — без особой охоты пробормотала. — Я правда не знаю, а она болтушка была, не стала бы скрывать ничего.

— Хорошо, — сказал капитан. — Будем считать не в этом дело. У нее был мужчина? Любовник?

— Ну, да, — признала без особой охоты. — Андреас Лийве. Его мобилизовали в армию. Сначала отправили в Пруссию, потом и вовсе на Дальний Восток перевели. Он тут не причем. Уж точно, если б к нему или брату собиралась, вещи б в квартире не оставила.

— Я ищу связь, — помолчав, сказал Воронович, — понимаете? Пока что не вижу ничего общего. Разный возраст, место проживания, работы. Но иногда контакт может быть невидим чужому. Ходили в одну школу, ателье, чинили обувь у мастера... Может вы видели, встречали или знаете этих людей? — он положил на стол несколько фотографий. Часть явно из личных дел или паспорта, другие из ателье.

Она медленно перебирала, внимательно всматриваясь в лица. Капитан называл при этом имена и фамилии. Сплошь девушки. И не только эстонки. Из дюжины две точно русские, одна полячка.

— Нет, — сказала, когда закончились снимки. — Никого не знаю. И фамилий таких не слышала. Извините, но ничем не могу помочь.

— Тогда, — вздохнув, произнес он, — начнем сначала. Забудьте, что писали в заявлении. Расскажите максимально подробно о ее последнем дне.

— Но мы не виделись! Когда я вернулась с работы, Маргит уже отсутствовала.

— Но она домой заходила?

— Да!

— Откуда это известно?

— Ну вещи, — сказала беспомощно. — Я ж знаю, как она одевается и потом взяла деньги. У нас общее хозяйство и мы большую часть зарплаты складывали в ящик. Ну себе кое-что оставляешь, на мелочи разные. А остальное общее. Под конец месяца обычно ерунда остается, так что я в курсе, сколько было. И взяла-то всего ничего.

— Зачем?

— Она собиралась купить картошку.

С продовольствием было плохо. По карточкам отоваривали самый минимум и люди покупали с рук у крестьян. Даже там было дешевле, чем в коммерческом магазине, но предпочитали мужики вещами. Килограмм хлеба мог стоить 150 рублей, то есть двухнедельную зарплату библиотекарши. И то, до вычетов. Подоходный налог, займ на оборону, всякие профсоюзные взносы и прочие 'добровольные' минусы. На руки хорошо если чуть больше половины жалованья выдавали.

— У кого?

— Я не знаю, — прошептала Ирья. — На рынке.

Воронович еще помучил девушку, добиваясь от нее обычного расписания подруги и с кем та водила дружбу и знакомству. Все это имело мало значения и вряд ли представляло хоть какой-то интерес по части следствия. Соседей и коллег по работе и без того опросил сегодня с утра и ничего полезного не услышал. Одни старательно выкладывали нужное и ненужное, другие изображали плохое знание русского языка или вовсе немоту. МГБ боялись, но эстонцы за редким исключением советскую власть не любили и временами демонстрировали. В целом, как и с прочими знакомыми пропавших, сплошная пустышка. Но мало ли что всплывет в разговоре. Любая версия должна проверяться, пока не выходишь на след. А в данном случае его нюх отчаянно сигналил. Про трех девчонок прямо сказали про поход на рынок. Две собирались приобрести бульбу. Это необходимо проверить.

В общежитие он вернулся поздним вечером. Оба его сожителя по комнатке уже валялись на кроватях. Эстонец изучал газету в тусклом свете лампочки, а Павел курил, пуская дым в открытую форточку.

Воронович молча поставил на стол пакет с гречкой, парочку огурцов и добавил поллитровку. Пора знакомиться, а то с этой беготней приходил пока спали, уходил еще не встали. Максимум 'здрасьте', а им и дальше в одной комнате жить, в отделе совместно трудиться.

Бутылку он извлек из 'сидора'. По карточкам давали две в месяц и вторую пока решил сохранить. Подумав, добавил банку ленд-лизовской тушенки, заправить кашу. В отличии от техники продовольствие поставляли бесплатно и не только еду, еще и семенное зерно. Иначе б пол Союза с голоду померло, а кто тогда немцев убивать станет? Но с окончанием войны подарки резко прекратились. В газетах писали про неблагодарность и коварный план Маршалла. Он такими материями голову не забивал. Слава богу, в дорогу выдали неплохой паек. Все-таки МГБ снабжалось по высшей категории. А в Белоруссии, судя по письмам, можно дождаться голода. Засуха, послевоенная разруха, почти выбитый скот.

— Где здесь сварить крупу можно?

Эдуард ни слова не говоря взял пакет и вышел.

— Ты на него не обижайся, — сказал Гродин, попутно расставляя тарелки и кружки. Все было металлическое и не бьющиеся. — Эдик стесняется своего русского. Понимать все понимает, а говорить трудно. А так парень боевой. Под Великими Луками Красную Звезду получил.

— Это чего, Луки?

Павел рассмеялся.

— Не обижайся, — повторил через минуту, — но не мешает тебе хоть чего по здешней истории почитать. А то местные коммунисты могут окрыситься. Для них это важно. Первые бои эстонского корпуса в 43г.

— Я воевал в Белоруссии с 41го. И из прибалтов знаю в основном эсэсовцев и литовские полицейские батальоны. 29-й территориальный корпус перешел к немцам чуть не в полном составе. Наша 16-я дивизия из литовцев в лучшем случае на треть состояла.

— Но ведь были и коммунисты, раз несколько тысяч на нашей стороне набралось? Вот и у эстонцев были. Я тебя понимаю, но нам с ними жить и вместе работать. Не все ж гниды. Есть и настоящие большевики! Вот Борис Гансович Кумм, например.

— Это, конечно, — согласился Воронович.

Данного человека он обязан был знать, как начальство. Министр госбезопасности ЭССР. Как положено, высший чин по республике из местной национальности. Заместителем у него должен непременно быть русский. Но птица высокого полета и от какого-то капитана до наркома дистанция огромная. С чего это вспомнил его собеседник? Ближе никого не нашлось или из нелюбимой породы ищущих материал на товарищей? Ляпнешь чего, а он в барабан бьет.

— О, — довольно воскликнул, на появление Эдуарда с котелком и чайником. — Вот и ужин. Сахара у меня нет, зато заварка имеется.

— Да ты богач! Квашеной капусты не привез?

— Я б и сам не прочь, но чего нет, того нет.

Если б сразу сюда, было б много больше. А то сначала фильтрационный лагерь, где тихо растворились польско-американские запасы, потом курсы в Минске и поездка в Ленинград за назначением, будто на месте нельзя выдать на руки предписание. Ничего особо ценного не услышал, разве освежил прежние инструкции. Уставы и параграфы в памяти за длительный срок заржавели, тем более в своем районе он достаточно долго был царь и бог. Судил по собственному разумению, не вспоминая и не используя кодексы и последние указания Пленума ЦК с министерскими инструкциями. Теперь приходилось существовать в рамках социалистической законности, а не отправлять искупать грехи кровью в бою или расстреливать по революционной сознательности.

— За Верховного главнокомандующего, товарища Сталина! — торжественно провозгласил Павел.

Тост, безусловно, стандартный, но не на празднике же сидят. Чем дальше, тем меньше Вороновичу нравился капитан Гродин. Жаль, что молчать, как эстонец не прокатит.

— С салом бы кашу, — честно деля на три равные порции, сказал Павел. — Говорят белорусы не хуже хохлов делают.

— Свинок тоже не осталось. Ну, почти. А на рынке у вас цены огого!

— А вот в 'Правде' про Орловского написали, который лично пообещал товарищу Сталину поднять благосостояние колхоза 'Рассвет'.

— А, читал, — разливая по второй, пробурчал Воронович.

Положительно Гродин или болтун, или провокатор. Кирилла Прокофьевича Орловского он знал лично. Этот был не из тутэшних, а профессиональный диверсант. Кажется и в Испании воевал. Особо не общались, но контактировали, поскольку оба воевали в западных районах. Потом того тяжело ранили и вывезли на Большую землю. И теперь вдруг возник с большими обещаниями. Ну, если лично товарищ Сталин выдаст ссуду, скот, семенное зерно и тракторы, почему бы и не накормить людей. Вопрос, почему надо лично Иосифа Виссарионовича просить и всех ли выслушают. Было б интересно проверить бюджет на сельское хозяйство и сколько он получит. Только в газете про подарок ничего конкретного. И что, обсуждать это? С человеком, которого видит второй день?

— Наверное сможет, — заверил вслух. — Из наших кадр, еще довоенный. А товарищ Сталин что сказал?

— Что? — автоматически переспросил Павел.

— Кадры решают все!

Если надо, он тоже умеет лозунгами разговаривать

Планерка ничем не отличалась от привычных. Студилин выслушивал офицеров и давал распоряжения. Хотя дело о массовых убийствах стояло в очереди, в самом начале были еще и другие, прежние преступления. Поскольку Воронович о былом, случившемся еще до его приезда, был не в курсе, не особо вслушивался, размышляя о своем.

— Иван Иванович? — произнес подполковник.

Воронович невольно вздрогнул. Машинально сделал попытку подняться и на нетерпеливый жест плюхнулся назад на стул. Здесь было не принято в отделе стоять по стойке смирно при докладе. Неизвестно, как с этим обстоит у более высокого начальства, но пока не важно.

— Уровень работы в здешней милиции на крайне низком уровне, — приступил к давно обдуманной речи. — Сразу после освобождения в течение нескольких месяцев найти данные невозможно. Что касается последнего года, одиннадцать случаев исчезновения женщин в возрасте от шестнадцати до сорока лет. Нигде это не зафиксировано, заявления так и лежат, но путем опроса родственников и знакомых установлено: три случая не имеют отношения к нашим. Одна попала под поезд, еще две вернулись домой.

— Погуляли, — со смешком сказал Кабалов.

— Трупов было шестнадцать, — задумчиво сказал Студилин.

— Да, не сходится. Но главное другое, одну все-таки опознать удалось. Некая Маргит Прууль. Работница завода 'Двигатель'.

— О!

— Полагаю к националистам это не имеет отношения, — возразил Воронович, правильно уловив смысл восклицания. Завод имел какое-то отношение к авиации и считался стратегическим объектом. — Никаких намеков на связи.

— Так тебе расскажут.

— Я беседовал не только с работниками бухгалтерии и начальником, но и комсоргом и в отделе кадров побывал.

Сам не зная почему об Ирье умолчал.

— Но это все ничего бы не значило, если б в пяти случаях при вопросах о пропавших не всплыл рынок.

Он еще раз прошелся по родственникам, уточняя. И результат достаточно обнадеживающий.

— Все они собирались за продуктами в последний день.

— Ну что ж, — сказал майор, — тоже версия. Без концов.

— Я вчера побывал там, показывал фотографии постоянным торговцам. Двух, в том числе Прууль опознали.

— Через три месяца?

— У нее очень характерная улыбка. Дырка в зубах. Не выбит, а щель. Вторая лишь предположительно.

— И?

— Якобы кто-то предложил дешевую картошку и она ушла с ним. К сожалению, примет назвать не могут, кроме одной. Человек заметно хромал.

— А вот это уже нечто. Молодец, хорошо поработал.

— Там неподалеку участки заводские под ту самую картошку, — сказал Кабалов. — Вагоноремонтный, моряков, еще чьи-то. Я займусь?

Да уж, помощь не помешает, подумал Иван. Проверить всех владельцев огородов та еще задачка. Даже завод не один и начинать обход придется с самого начала. Прежде приметы не имел и спрашивал не о том. Среди сторожей хромого не имелось. Тамошние охранники убогие инвалиды, не способные тащить на себе покойниц. Нашли способ подработать. От города достаточно далеко, чтоб посторонние регулярно наведывались. А потихоньку можно из той же бульбы гнать самогон на продажу. Он там по случаю шорох навел и на будущее зафиксировал проштрафившихся. Опер на то и опер, чтоб при любом удобном случае брать на крючок любого подставившегося. Может в будущем пригодится. А если нет, так ничего страшного. Всегда восемь из десяти вербованных шлак.

— На тебе саботажники в порту и ограбление склада, — отрезал подполковник. — Воронович начал, пусть и заканчивает. Пока неплохо справляется. Проверишь тамошних, — сказал ему. — Кто хромой и все такое.

— Есть! — максимально недовольным тоном ответил капитан, мысленно потирая руки.

Он слишком долго был командиром, чтоб с удовольствием выслушивать поучения от других, с огромным опытом на несколько месяцев больше, в качестве служащего отдела. А ловить бандитов учить не надо. Сами с усами. Тем более, здесь след не нацистского пособника, имеющего друзей и знакомых. Этот работает один. В худшем случае вдвоем. Такими вещами не хвастаются, любой урка в момент зарежет.

— Вопросы есть? — потребовал начальник у присутствующих. — Вопросов нет, — сам себе ответил на молчание. — Все. Занялись делами.

За дверью все дружно закурили. Студилин не выносил почему-то курения на совещаниях и запрещал. Зато снаружи сколько угодно.

— Здесь есть курсы эстонского языка? — спросил Воронович.

— Зачем? — удивился Кабалов.

— Половина свидетелей не понимает русский, еще треть делают вид, а остальные и ряды чего сказать, да слов нема.

— Пусть учат, — хмуро сказал Звонарев. — Дать в рожу, сразу резко понимать начинают.

— Это так, но иногда при тебе нечто говорят лишнее, если уверены, что не соображаешь. Знать эстонский может быть полезно.

— Не заморачивайся, — хлопнул по плечу Кабалов. — Если очень надо есть Эдик Кангаспуу. Но через пару лет всех научим правильно разговаривать. В школах русский первый язык с этого года.

И в деревне с городками тоже? — подумал Воронович. Где ж они столько учителей наберут. Нет, нынешняя компания с признанием величия и руководящей роли русского народа, раскручивающаяся с подачи Жданова и Сталина его вполне устраивала. Чай не из нацменов. Но головой тоже иногда думать нужно. У нас национальные республики пока, а не одна сплошная РСФСР. Будет непременная неприятная реакция по всем окраинам. Меньше всего русификация нужна на Украине и в Прибалтике. Сначала задавить националистическое подполье и лишь затем всех под одну гребенку. Сколько здесь была советская власть? Год в 40-41 и чуть больше года после освобождения. Даже лояльные не поймут, если убрать эстонский из любых учреждений. Слишком на оккупацию станет похоже.

Когда Кирилл остановил лошадь он уже почувствовал нечто неладное. Торчащий у барака милиционер очень неуместен. Но разворачиваться было б чересчур подозрительно. Поэтому совершенно спокойно подъехал. Высунувшийся на звуки алкаш Витька, подвизавшийся тут в качестве охранника, моментально исчез при его виде. Похоже все еще хуже ожидаемого. Сроду б не стал прятаться. Каждый раз выпрашивает махорку. Да и продукты давно не завозил.

Кирилл Мурин работал при заводской столовой извозчиком. По нынешним временам замечательное место. Всегда сыт и имел возможность достаточно свободно передвигаться. В его распоряжении постоянно телега с лошадью, на которой много чего перевозил, когда не выгодно гонять грузовик. Сам из крестьян-староверов уезда Вирумаа, так что знал и эстонский, и русский. За скотиной хорошо ухаживал, мерин всегда бодр, не смотря на солидный возраст и дефицитный бензин с запчастями не требовался. Всегда можно было договориться с крестьянами о сене, овсе или еще чего нужном. Взамен отвозил на рынок или обратно. Деньгами не брал, продуктами.

— Очень хорошо, что приехал, — сказал появившийся из барака мужчина в заграничной куртке. — Капитан Воронович, — продемонстрировал удостоверение.

Кирилл ничего прочитать не успел, да не очень и старался. К чему-то такому он был готов. Не удивил и легавый с автоматом, перекрывший дорогу. Можно подумать он сможет далеко убежать.

— У вас проводится обыск.

— А ордер есть?

— Постановление на обыск и арест имеется, санкция прокурора тоже, — слегка усмехнулся капитан. Все сильно грамотные стали. И продемонстрировал еще одну бумагу.

Номер, печать.

— Это в чем меня обвиняют? Я вам не враг родины из леса! Член партии. Меня принимали на фронте!

Ну, биографию, после обнаружения подозреваемого в отделе кадров Воронович внимательно проштудировал. В армию Мурина забрали еще при прежней власти. Потом, не спрашивая, перевели в 22-й территориальный корпус, а после отступления в 8-й стрелковый. В 45м, под Таллином, получил тяжелое ранение и после госпиталя комиссовали вчистую. Никуда не поехал, прямо в городе и остался. В нищую деревню, где ничего хорошего не ждало, возвращаться не стремился.

— Всего лишь в нескольких убийствах. Проходи.

— Без меня переворачивать не имели права! — возмутился Кирилл, обнаружив в комнате беспорядок и кучу народа. Двое в милицейской форме и в придачу соседи.

— Все по закону, — скривился капитан. — При понятых, — он показал на Витьку и хорошо знакомого мужика из совхоза.

— Вот эти? Да они и сейчас пьяные!

— Как ты объяснишь следы крови на полу?

— А никак. Мало ли кто здесь бывает. Вот этот же Витька без меня неоднократно лазил.

Забавно, мужику далеко за сорок, а так навечно Витьком и остался.

— Все надеялся чего-то найти и пропить.

— Неправда, — возмутился тот. — Сроду не пускал к себе. Вот такой, — он показал, как рыбак размер пойманного, — замок вешал.

— А третьего дня порезался, когда брился, — и Мурин показал на след на подбородке.

— Так поцарапался, что аж под плинтус попало?

— А может от курицы, — нагло заявил Мурин.

Он принимал офицера за работника уголовки, не зря с милиционером приехал, и вел себя очень логично. Только дураки сознаются. Пусть доказывают. А на нет и суда нет.

— Это определяется, человеческая или животного.

— Вот и определяйте. А я невиновен.

Очень хотелось вмазать. Но не при свидетелях. Да и бесполезно это. Гад пошел в полную несознанку. Фактически предъявить ему нечего, если по закону. Даже если на рынке опознают, ну и что? Да, говорил. Потом не сошлись в цене и разбежались. Никто не видел женщин здесь или его возле ДЗОТа. Одни косвенные. Нет, посадить его не проблема. Но дело не политическое. Требуются реальные доказательства, а не догадки. Иначе суд завернет, а Студилин намылит шею. Не столько обидно будет выволочка, сколько этот уйдет от приговора. Хотя пустить по Особому совещанию, как особо опасного? Можно, но это минус в работе и серьезный.

— А погреб тебе такой зачем?

Под полом оказалось внушительных размеров подземное помещение с деревянной загородкой, похожей на клетку.

— Продукты от ваших алкашей прятать. Ворье, — он махнул рукой.

— Да ты сам вор! — вскричал, обиженный до глубины души Витька.

В комнату ввалился милиционер с погонами сержанта, поставив на стол чемодан.

— В сарае еще три. Женские тряпки.

— Подкинули! — заорал Мурин, вскакивая. — Кто видел? Даже понятых не было!

Он дернулся к чемодану и присутствующие легавые набросились, выкручивая руки. Капитан подошел и врезал в поддых.

— Надеюсь остальные не трогал? — спросил Воронович пришедшего из сарая.

— Вы ж предупреждали про отпечатки пальцев.

— Так чего этот взял? — открывая чемодан, посмотрел на вещи.

Полной гарантии нет, но жакет похожий проходил по списку вещей, надетых на пропавших. И шапочка тоже. Надо показать родственникам, возможно опознают

— Машинально открыл, — глядя в пол, сознался сержант.

— Машинально! Хорошо не я твой начальник. Но ему доложу, чтоб взгрел.

Ирья вышла из библиотеки и сразу увидела его. Иван, мысленно она называла именно так, звание из мельком виденного удостоверения не запомнила, а он был в гражданском, по фамилии как-то неудобно, расположился на скамейке у входа, причем лицом к дверям.

Можно не сомневаться, ждет именно ее. Чувства очень странные. Опаска и предвкушение. Понравился, чего уж там.

Он встал, когда подошла и неловко выбросил папиросу в урну. Уже очко в его пользу. Советские обычно на улице по поводу мусора не беспокоились и швыряли куда попало. Ирью это всерьез раздражало. Конечно, они не привыкли к тихому уюту маленьких европейских городов и их чистоте. Но если уж совсем честно, то приучали в Европе к чистоте при помощи зверских штрафов. Со временем привыкли. И далеко не везде так уж замечательно. В основном на севере и протестантских странах.

— Что-то выяснилось? — спросила, страшась ответа. Догадывалась, какой он будет.

— Простите, — пробормотал Иван, — ничем обрадовать не могу. Она погибла давно. Но по зубам опознали.

— Ох, — вздохнула Ирья.

Плакать не тянуло. Слезы не помогали и прежде. Не первая в ее жизни смерть. Отца она плохо помнила, он скончался от ран, когда ей было лет восемь. Мать умерла перед самой войной. Еще молодая, но как-то сразу сдала. Белокровие, говорили врачи. Безнадежно.

— Я могу забрать тело для похорон? Она должна лежать рядом с родителями.

— С этим помогу.

— Спасибо.

Черт, где деньги то взять на могильщиков и крест?

— Не знаю, станет ли от такого легче, но должны знать, благодаря вам удалось найти убийцу.

— Мне?

— Рынок. Картошка.

Это было самое жуткое. За десяток килограмм дешевой бульбы девушки готовы были идти куда угодно. Для шестнадцати надежда хорошо покушать обернулась смертью.

— Это могло помочь? — удивилась.

— Пришлось побегать.

Это мягко сказано. Несколько десятков человек на базаре опросить. Мимо любого ежедневно проходит множество народа. Большинство никого не помнит. Они для них не люди, а покупатели одной массой. Причем не обязательно продавцы бывают каждый день на рынке. Собственно, как и Мурин. Но результат того стоил.

— Будет суд?

Краем глаза она видела патруль краснофлотцев. В центре постоянно ходят военные и грабители почти не появляются. Если и есть, то не здешние.

Моряки покосились в их сторону, но подходить не стали. Ее собеседник в штатском. Ну, насколько это можно сказать по человека в брюках и сапогах военного образца. Сейчас каждый второй мужчина в таком или перешитом. Редко что путевое даже на барахолке найти можно. Разве из Пруссии везут трофейное.

— Обязательно.

Да только закрытый. В горкоме не хотят, что нехорошие слухи пошли.

Фактически все гораздо хуже. Следователь записал в обвинении: 'за систематические убийства с целью завладения имуществом и деньгами'. Реально суммы не такие уж большие, а почти все вещи не проданы. Когда опознали найденное в сарае перестал запираться и признался. Мало того, поделился, что и прежде убивал. Еще при старой власти. Но тогда всего трех.

При том у Вороновича осталось четкое ощущение вранья. Мурин утверждал, будто заманивая свои жертвы предлагал залезть в погреб, чтобы набрать картофель самостоятельно. В момент, когда жертва начинала спускаться по лестнице под пол, бил по голове топором. В таком варианте не могло не остаться следов, а между тем кровь не нашли. Не было ее и на вещах. То есть убивал уже раздетых. Возможно сначала поил спиртным или оглушал. Очень вероятно насиловал. Не зря девушки все раздеты, а одежда, в чемоданах целая. К тому же на неприятные мысли наводила закрывающаяся дверь в погребе, отделяющая угол. Запашок там не зря стоял. Даже горшок не спасал. Выводить наружу наверняка не мог. Не удивился бы, если Мурин убивал далеко не сразу. Держал некоторое время в плену, насиловал и лишь затем избавлялся. Объяснять все это девушке неприятно и не имеет ни малейшего смысла. Зачем ей знать, что подруга еще жила, надеялась на спасение. Может быть кричала. После такого спать не сможет.

— Вы домой?

— Да, — настороженно ответила Ирья.

— Позвольте проводить. Заодно и сумку донесу. Нет, — сказал серьезно, — не собираюсь приставать или вербовать, хотя разговор есть.

Подумав, вручила сумку. В конце концов все равно ведь увяжется, так пусть трудится. Да и не похож на хама. А если честно, очень даже ничего. Не красавец, но обаятельный. Такой мужской шарм уверенного в себе человека.

— Кирпичи?

— Всего лишь книги. И о чем предстоит беседа? — пытаясь свернуть с опасной темы, спросила.

Опять пришла инструкция о списании старой литературы на немецком языке. Ну не могла удержаться и прихватила домой кое-что из классики. Все равно будут уничтожать, а Клава ни бум-бум в иностранных языках и не разберет что жгли. Вынуждено доверяет. Собственная библиотека ушла в войну. Кое-что продано, но в основном сгорело в печке. Тепла от книг немного, но за неимением возможности купить нечто существенное, грелись как могли. Теперь перечитает.

— Мне нужен учитель эстонского, — сказал Иван нечто неожиданное. — Хотя б на бытовом уровне объясняться и газету читать.

— Зачем?

— Ну как жить и не иметь возможности объясниться? Мне надело выслушивать на том же базаре 'ма эй саа ару'. Говорят, когда англичане спрашивали в Австралии как называется вон то странное животное им тоже отвечали 'не понимаю'. До сих пор кенгуру. Так я не хочу быть таким непонимающим.

Такое желание вызывало невольное уважение. По слухам, в горкоме и обкоме даже эстонцы испытывали затруднения с родным языком. Почти всех прислали из Союза. К счастью, сталкиваться с пламенными большевиками практически не приходилось. Даже Клава была всего лишь беспартийной. А среди местных и вовсе немного.

— Я заплачу! — неправильно поняв молчание, поспешно сказал Иван. — И не говорите, что вам деньги не нужны!

— А у вас их много?

— Ну получаю неплохо. И кроме того хорошую сумму выплатили задним числом.

— Это как?

— За звание с 41го и плюс за должность с момента поступления отряда в подчинение Центральному Штабу партизанского движения.

Ничего себе, с начала войны сидел в лесу. Все занимательней, подумала она. Явно не отсюда, знал бы хоть слегка. В Прибалтике партизан почти не было. Белоруссия или Украина.

— А немецкий случайно не требуется? Или английский. Три урока по двойной цене.

— Немецкий я в школе учил, а потом совершенствовал несколько лет с носителями языка.

— Хенде хох и хальт? — отметила выражение.

Ох, не прост Иван. Но почему бы и нет. Дополнительная сумма к мизерным доходам, слава богу зима закончилась, а то и топить нечем, отнюдь не лишняя и ничего ужасного не требуется. Да и вроде нормальный человек. Симпатичный и не наглый, как иные новые хозяева.

— Чуть больше. А вы много языков знаете?

Прозвучало с какой-то опаской.

— К сожалению, всего три. Ну еще кое-что на финском, но в пределах 'где находится вокзал' и 'сколько стоит буханка хлеба'.

— Так вроде финский близок к эстонскому.

— Польский тоже от русского не далек. Но не всегда друг друга понимают.

Причем не только в прямом смысле, подумала. Разные вещи под одним названием подразумеваем. У нас социализм и у них тоже Польская социалистическая Партия у власти.

— На нашем 'как дела' — Kuidas kasi kaib? У финнов — Mita kuulu? Кстати и 'не понимаю' у соседей En ymmara!

— Слава богу, в ближайшее время не потребуется!

Почему нет? — тянуло спросить ехидно. С какой стати нас можно оккупировать, а их нет? Но всему есть границы. На такой юмор может взвиться самый спокойный работник МГБ. А они ведь все партийные, нет?

— Только это... у меня получится разве вечером.

— Я тоже работаю, товарищ капитан. Вечером, так вечером. Главное не ночью.

— Шутите?

— Как умею.

— Тогда не надо по званию, ладно?

— Хорошо. Простите, не запомнила отчество.

— А можно просто Ваня? Я не такой уж старый.

— Зато начальство. К нему на 'вы' не обращаются.

— В данном случае, как на пароходе. Капитан главнее. Преподаватель точно важнее ученика. Он больше знает, на то и учитель.

1947.

Эдуард ехал в кабине с шофером. Эти места он знал много лучше, да и его 'барабан', чего уж лезть. Правда, лучше б прихватили местного участкового, но это означало завернуть сначала в деревню, теряя время. А там вполне мог оказаться некто, при их появлении бегущий в лес с предупреждением. Пусть Кангаспуу младше по званию, но сейчас рассудил здраво и мешать Воронович не собирался. На хуторе должен быть один человек и вряд ли опасный. Иначе б вдвоем не намылились, нема дурных целую банду брать в таком составе. А это что, мелочь житейская. Милиция тоже справилась бы, но начальству нужны показатели для красивого доклада. Мы взяли, не соседи!

Обычное дело, по повестке не явился, в армию и на стройки народного хозяйства не рвется, предпочитая отсиживаться в землянке, изредка навещая родителей. Помыться, продуктов набрать. Иван этого поведения искренне не понимал, сколько можно прятаться. В войну надеялись власть поменяется, а теперь какой смысл? До старости в погребе не просидишь. Если уж всерьез шухарится, то не в родных местах, а куда-то в большой город по липовым документам. Там и затеряться проще и все ж можно устроиться на работу. В прежние времена лучше всего брали на создание метро или какого индустриального гиганта. Жизнь совсем не сладкая, зато к документам не особо присматривались.

А сейчас по всей европейской части страны фронт дважды прокатился.

Здоровый мужчина с нормальными руками, а в деревне любой с детства привык спину гнуть, всегда найдет себе занятие. Хоть в шахте или на стройке. А уж баб свободных после войны! Молодой парень наверняка б нашел к кому в примаки пристроиться. Но здешние были селюки, толком не знающие русского и спалились бы мгновенно. А может просто страшно уходить из знакомых мест. Говорят, кулаки беглые частенько возвращались, прекрасно понимая, насколько плохо может кончится, даже у отсидевших.

Грузовик остановился и Воронович соскочил на землю из кузова. Привычно поправил ППС , автоматически сняв с предохранителя. Руки все делали машинально, без малейшего участия головы. Кобуру тоже расстегнул, но извлекать пистолет не стал. Красться три километра до хутора сжимая в руке слишком глупо.

Эдик попрощался с водителем и показал на тропу справа. Хорошо уже лето, а то шлепали б по колено в грязи. Колея от телеги ярко выражена, но слова проселок или тем паче дорога здешнее убожество не достойно. В принципе, в Литве и Эстонии жили много зажиточнее привычной Белоруссии даже до войны. Наверняка и в Латвии с Финляндией ничуть не паршивее, если уж в Польше на хуторах во время войны было полно вещей и продуктов. Иногда он остро жалел, что не дошел до Германии и в настоящую Европу не заглянул. Иные вернувшиеся рассказывали чудеса, хотя побывавшие в Румынии, заверяли, что там еще хуже, чем у нас. Но одно оставалось неизменным, не смотря на зажиточность, где-то возле городов очень приличные дороги, однако стоит чуть уйти в глубинку и начиналось привычная грязь.

Кангаспуу двинулся первым, Воронович за ним. Эстонец особо не разговаривал и в обычное время, а в лесу лучше помалкивать. Оба прекрасно соображали на этот счет. Звуки далеко разносятся. Но все же война у них была разная. Она не одинакова для солдата, офицера, летчика или партизана. Навыки у всех разные. Лейтенант воевал на нормальной, с поддержкой артиллерии и в пехотном окопе. Вероятно неплохо, раз имел орден и две медали. В МГБ его уже после победы по комсомольской 'путевке' определили. Но лесных схваток, когда неизвестно кто враг, на охоту выходят ягдкоманды из профессиональных охотников и егерей, а в чаще могут сидеть польские, украинские партизаны или даже белорусские полицаи, ничуть не хуже умеющие воевать и скрадывать беспечных, он не знал.

Идешь постоянно отслеживая обстановку на тропе, подмечая каждую мелочь: сломанную ветку с остатками сухих листьев, взрыхлённую почву. Если на пути окажется натянутая верёвка, сучок, мешающий движению, который так и хочется отбросить, или тоненький разрыв в слое земли — это может означать мину или простейший самострел. Получить в грудь заряд дроби из древнего обреза из-за невнимательности, кто ж тебе виноват?

Это вошло в кровь за годы и, хотя ничего такого не ждал, но рефлексы моментально включились, стоило оставить позади асфальт и ступить под кроны деревьев. Мозг еще не успел понять, что краем глаза зацепил, как Воронович сшиб товарища подсечкой и сам упал, начав стрелять еще в воздухе. Над головой ответно вжикнули пули, а в тех самых кустах, за которыми заметил блеск железа, закричал человек. Один есть, переводя огонь по соседству, откуда пальнула винтовка, подумал. Торопливо отполз к соседнему дереву, когда по его прежнему укрытию ударили из немецкого автомата. Этот обращаться с оружием умел неплохо и не давал высунуться, заставляя прятаться.

По соседству заработал ППШ Эдика, поливая длинными очередями лес. Стрелок перенес огонь на него. Вряд ли напарник мог в кого-то попасть, паля с перепугу, но хотя бы живой и отвлек, позволяя сменить позицию.

Впрочем, и от такой стрельбы оказалась польза. Кто-то из врагов не выдержал продолжающегося крика и горячего обстрела. Вскочил и метнулся в глубину леса. Целиться было некогда, полоснул короткой очередью навскидку. Фигура, словно налетев на препятствие, подломилась и завалилась вниз. Попал!

Вместо победной радости пришлось снова прятаться, когда чужак прошелся свинцовым дождиком совсем рядом. Долго такие игры продолжаться не могли. Скорее всего 'лесной брат' остался один. Их не могло быть слишком много и с самого начала слышал два ствола. Был еще и третий, но тот все так же вопил непонятно. По идее давно должен был либо уползти, перевязавшись, либо помереть от потери крови. А он все подвывал на одной ноте. Ну, по крайней мере, в общем веселье не участвовал. Зато Эдик замолчал. Это было плохо.

Воронович извлек из сумки обе лимонки и не поднимаясь, метнул одну куда-то в ту сторону, откуда по нему стреляли. В лесу, отнюдь не лучший вариант. Кругом ветки, деревья, кусты. Может еще до взрыва отскочить в другую сторону. Потому и кидал с легкой задержкой, чтоб назад не прискакало. Собственно, так и получилось, вторая взорвалась еще в воздухе, наткнулась на препятствие. Но после первого взрыва кинулся в сторону, пытаясь зайти во фланг и уже оттуда швырнул еще одну. Результат вышел сомнительный. Успел заметить, как человек в хорошо знакомом пятнистом комбинезоне нырнул в овраг.

Наличие полевой эсэсовской формы ничего не значило, удобная одежда, не больше. Ему и самому приходилось гулять в трофейном. Правда мундир не одевал никогда и другим запрещал. Не из брезгливости. Слишком опасно. При быстротечном столкновении, как сегодня, запросто перепутаешь и своего уложишь.

— Иван! — окликнул напарник, пока менял 'магазин'.

Так мог позвать любой немец или эстонец, но голос он перепутать не мог.

— Здесь! — ответил Воронович.

— Кажется все. Ушел.

Ивану не понравился прерывающийся голос Эдуарда, но сейчас не до того. Очень мешал слушать лес все тот же не прекращающийся на одной ноте вой. С этой стороны он видел скорчившегося человека и валяющуюся рядом 'трехлинейку'. Не рискуя, всадил пяток пуль в ватник. Тело дернулось и наконец настала тишина.

Ждать дальше не имело смысла. Воронович поднялся и пригибаясь, метнулся к раненному, в любой момент ожидая выстрел от третьего, шаря глазами по чаще и готовый сходу стрелять. Вблизи дошло, что произошло. Одна его пуля попала молодому парню в бедро, а вторая в пах. Если там внутри не оторвало напрочь мужские причиндалы, то разворотило, судя по брюкам и луже крови очень прилично. Ну, теперь отмучился, после дополнительной порции свинца.

Второй покойник оказался тоже совсем молодым пареньком. Если у первого наблюдалась легкая щетина, то этому на вид лет шестнадцать и даже пушком на щеках не обзавелся. Похоже опытный камрад собирался натаскать двух молокососов на простенькой задаче. Заодно кровью повязать. Да не на того нарвались. Жалеть? С какой стати, — подбирая немецкий карабин и быстро обыскивая на предмет чего ценного и бумаг, подумал. Кто к нам с мечом, тому мы орало и порвем. Это вам, ребята, не баб колхозных вешать за сотрудничество с властью. Мы сами с зубами и огрызаться умеем.

Кангаспуу сидел у дерева с белым, как бумага лицом, голый по пояс. Пальто, перешитое из шинели, еще снял, а гимнастерку резал. На первый взгляд ничего ужасного, пуля попала в плечо и сам себя достаточно умело перевязал. Но крови он потерял достаточно много, пока вместо собственного спасения поддерживал товарища из автомата. В горячке такое случается. Боли сразу не чувствуешь.

— Я к дороге, — оценив состояние напарника поставил того в известность. — Ловить машину.

— Нет, — резко сказал Эдуард. — Давай за сбежавшим.

— Очумел? Он уже за десять километров умчался.

— Нет, — сказал лейтенант, — я видел. Пару осколков он поимел. Один точно в ляжку. Хромал сильно. Далеко не уйдет.

— Да хрен с ним. Ты ж помрешь, пока бегать стану.

— Ты меня спас, — твердо заявил Эдик, — но дело важнее. Иди!

Воронович раздражено плюнул, поднимаясь. Не за этим типом приходили и никакие начальники ничем им не грозят в случае ухода. Ему не разорваться и всех не словить. Долг тоже не должен быть важнее жизней людей.

— Он будет убивать и дальше, — сказал лейтенант, прекрасно поняв колебания. — Моих людей. Не коммунистов. Обычный народ, мечтающий спокойно жить. Нас, эстонцев, и так немного осталось.

— Я тебе пес, чтоб нюхом искать?

— Пожалуйста.

— Два часа, — решившись, сказал Воронович. — Не догоню — вернусь. Постарайся не помереть за это время.

Не требовалось быть ищейкой, чтоб обнаружить начало следа. Когда скатился в овраг оставил заметную полосу из взрыхленной земли и разбросанного всяческого мусора, вроде старых, практически сгнивших листьев. И да, обнаружилась кровь. Совсем немного, однако никаких сомнений. А когда пересекал ручей оставил хорошо заметные отпечатки подошв. Иван себя не считал всевидящим индейцем из романов Фенимора Купера, прочитанных в детстве, но кое-чему его учили. Не только звериные следы бы не спутал, но и убедился в хромоте. Ноги ставил человек по-разному, к тому же опирался на палку. Потом отступился на мокрой глине и плюхнулся на задницу.

Кажется, реально подранок и нет сил драпать. Это было хорошо и одновременно плохо. Если б Воронович был не один, они б просто загнали хромого. А так, он может попытаться встретить преследователя. Варианты разные, но напрашивающийся, устроить засаду прямо на пути преследователя, азартно несущегося вдогон. Волчара, судя по впечатлению, битый и непременно проверится. А поскольку пострадал, долго драпать не станет. Получается идти теперь требуется осторожно, все время наготове и если ошибся в оценке, элементарно уйдет, пока ныкаешься от дерева к дереву. Не выход. Требовалось нечто нестандартное.

Не требовалось быть ищейкой, чтоб обнаружить начало следа. Когда скатился в овраг оставил заметную полосу из взрыхленной земли и разбросанного всяческого мусора, вроде старых, практически сгнивших листьев. И да, обнаружилась кровь. Совсем немного, однако никаких сомнений. А когда человек пересекал ручей, оставил хорошо заметные отпечатки подошв. Иван себя не считал всевидящим индейцем из романов Фенимора Купера, прочитанных в детстве, но кое-чему его учили. Не только звериные следы бы не спутал, но и убедился в хромоте. Ноги ставил человек по-разному, к тому же опирался на палку. Потом отступился на мокрой глине и плюхнулся на задницу.

Кажется, реально подранок и нет сил драпать. Это было хорошо и одновременно плохо. Если б Воронович был не один, они б просто загнали хромого. А так, он может попытаться встретить преследователя. Варианты разные, но напрашивающийся, устроить засаду прямо на пути преследователя, азартно несущегося вдогон. Волчара, судя по впечатлению, битый и непременно проверится. А поскольку пострадал, долго драпать не станет. Получается идти теперь требуется осторожно, все время наготове и если ошибся в оценке, элементарно уйдет, пока ныкаешься от дерева к дереву. Не выход. Требовалось нечто нестандартное.

Главное определить куда идет, чтоб не потерять. Остановился, вспоминая карту. Слава богу, догадался посмотреть перед выходом. В подробностях не нуждался, но на восток будет шоссе с достаточно интенсивным движением. Вряд ли стрелок рискнет переходить. Хутор? Ну это совсем глупо. Если их ждали, значит в курсе куда и зачем шли. Завтра здесь будет рота и займется прочесыванием. Деревня? Да, неплохой шанс. Наверняка там кто-то накормит и спрячет. Потом могут и вывезти тихо, если имеют отношение к транспорту. В конце концов, телеги обычной хватит.

Придется рискнуть. Тем более, потом и до жилья с участковым недалеко. Милиционер организует перевозку до Таллина и трупы приберет. Имеет смысл ему показать, возможно опознает. Местных обязан помнить, а там можно и по цепочке пройти. Он побежал правее, забирая в сторону дороги. Таким образом получался дополнительный крюк, зато не словит пулю, вылетев прямиком на ждущего диверсанта.

С пол часа гнал в хорошем темпе, потом пошел быстрым шагом, внимательно осматриваясь. Следы войны попадались довольно часто. Какие-то тряпки, железки, старые консервные банки. Однажды части скелета в остатках немецкой формы. Ничего удивительного. Лес большой, но далеко не везде можно нормально пройти. А здесь и вовсе торфяники с болотами. Не белорусские, конечно, утонуть разве по глупости получится, но в ботиночках лучше не ходить и напрямик не бегать. Путей не так много, для понимающих.

Деревня была уже совсем рядом. Изредка доносился ветром беззлобный собачий брех. На пригорке, недалеко от опушки идеальное место для отслеживания тамошних перемещений. И без бинокля можно обойтись. Если расчет правильный, а реально либо да, либо нет, остается гадать, он должен появится если не здесь, то по соседству. Во всяком случае, сам Воронович именно в этом месте и устраивал бы свидания со связником. Ты идущих сюда видишь, они тебя нет. И при этом не на самом краю леса. Конечно, гораздо удобнее залезть на дерево, но не станем усложнять задачу.

Иван сел и приготовился ждать ровно час. Если ничего не произойдет, пойдет к домам за повозкой. Сидеть в засаде привычно. Без терпения партизану не выжить. Еще зверски тянуло закурить, но нельзя. Запах не только зверь может учуять. Когда решил, что сделал глупость и собрался уходить, в предполагаемом секторе появления противника, мелькнуло движение. Воронович замер, мысленно вручая себе орден за правильное проведение операции, стараясь прямо не смотреть. Человек ощущает пристальный взгляд. Пусть спокойно подходит. Свалить вглухую теперь не так сложно, но требовалось взять живым.

Он здорово хромал, тяжело опираясь на палку. Судя по движениям здорово измучился. Тем не менее, не перся бездумно. Останавливаясь не просто отдыхал, а крутил головой, внимательно прислушиваясь и осматриваясь. Тот еще кадр. Немецкий пистолет-пулемет держит привычно-небрежно и даже в таком состоянии моментально откроет огонь. Он должен был пройти метрах в двадцати и казалось слышно тяжелое дыхание. Ближе уже не выйдет, у везучести тоже есть пределы. Воронович и не подумал картинно вскакивать с криком: 'Руки вверх!' и прочими уставными глупостями. Короткой очередью ударил по ногам. Ствол при стрельбе задирало слегка вверх и вправо, поэтому немного занизил прицел.

Человек еще падал в шоке, а он уже понесся длинными прыжками, готовый докончить начатое, если ствол повернется в эту сторону. Своя шкура важнее любых сведений. В последний момент ударил ногой в голову, когда подстреленный с животным рычанием перевернулся, готовый встречать напавшего пулями. Потом добавил сгоряча прикладом по хребту, хотя поправка уже не требовалась.

Быстро скрутил руки заранее приготовленным ремнем, обшмонал, избавив бессознательное тело от двух ножей, люгера, нескольких запасных обойм. Документов у схваченного не оказалось. Совсем. Ни одной бумажки. Зато под мышкой группа крови. Эсэсовец. И не из мобилизованных.

Портсигар с махоркой. Западный человек. Сигареты отсутствуют, но табак все равно не в кисет. Всякая ерунда вроде ключей. Вряд ли ему требовался замок такого рода в чаще. Скорее всего, от прежней квартиры. Символ с собой таскал. Впрочем, спросить, в любом случае, имеет смысл. Заодно перевязал прострелянные ноги. Если левая получила от него горячий привет в мясо, то в правой колено раздроблено напрочь. Больше не побегает. Оказывается, осколками гранаты ему прежде зад покорябало. Кто думает, что это смешно, очень ошибается. Можно запросто истечь кровью. А уж ходить и сидеть мука натуральная.

Выполнив первоочередное, сел рядом на землю и с наслаждением закурил трофейный табак. Явно не покупной, сами и выращивают. Горло дерет не хуже наждачной бумаги. Попутно принялся мысленно составлять словесный портрет. Рост средний, волосы русые, лоб широкий. Глаз не видно, н лицо с квадратным подбородком. Нет, навскидку не вспомнить ориентировку. Пол сотни рыл в розыске только из самых опасных, да две сотни на подхвате и каждый второй блондин. Шрамов на теле хватает, но у любого воевавшего они есть.

Мускулатура развитая, фигура атлетическая, не смотря на плохое питание. И чистый. Нет этой обычной вони, когда сидят в схронах, не имея возможности нормально помыться. Да это и не удивительно. Вещмешка с собой не имел ни один из троих. Наверняка здешние и по хатам сидят, изображая мирных жителей.

— Ну-ну, — сказал с насмешкой, обнаружив дрожание ресниц. — Хорош придуриваться.

— Was? — спросил тот, изображая недоумение.

— Фуяс, — пробурчал Воронович. — Нет времени в игры играть.

Первую часть он сказал на немецком, вторую на эстонском и продолжил на русском.

— Или сдохнешь тут, или поедешь в больничку, если на вопросы ответишь.

— Фот именно, — сказал бандит с характерным местным акцентом, отнюдь не немецким. — Плефать на тебя. Фсе конец один — умру.

— Дурашка, — почти ласково заверил Воронович. — Я Ворон. Тот самый, что в Паневежисе на площади вешал литовских полицейских и их родню. Слышал?

В глазах невольного собеседника нечто мелькнуло. Он знал. Почти наверняка и про сожженные деревни, откуда родом каратели. На площади обычно вешали старосту с табличкой на шее, где объяснялась причина казни. В Литве все в курсе.

— Слышал, — отметил Воронович с удовлетворением. — Я очень просился в Вильно, но и здесь давить вас, сук можно. Мне на законы растереть. Как вы с нами, так я с вами. Но просто убить? Есть участь пострашнее смерти. И я тебе ее обеспечу. Смертную казнь у нас по неведомым мне причинам отменили , даже для таких выродков, как вы. Ты у меня будешь жить, но очень несчастливо. Правую ногу ампутируют, но люди и на костылях прыгают. Так что левое колено отстрелю в последнюю очередь. А начну, пожалуй, с рук.

Осмотрелся, подыскивая подходящий чурбачок и поднявшись, под невольные крики боли, поволок с гнилому пеньку.

— Раны непременно прижгу, — пообещал, прижимая ладонь, — чтоб заражения, упаси бог, не случилось и концы раньше срока не отдал, — тяжелым тесаком, взятым у самого бандита одним движением отсек четыре пальца, вогнав далеко в дерево острие.

Человек закричал, выгибаясь всем телом и с ужасом глядя на обрубки.

— Неудачно, получилось, — пробурчал Воронович, глядя на кривые остатки пальцев. У мизинца даже две фаланги сохранилось. — Ну ничего, поправить недолго и ударил вторично.

— Хватит! Не надо!

— Штаны сам не расстегнешь, — беря вторую ладонь. Небрежно двинул поддых и не смотря на судорожные попытки вырваться, положил на импровизированную плаху. — Еще и язык вырежу, чтоб не мог попросить.

— Нет! — взвыл бандит в голос, теперь от него несло, как положено, а штаны обмочил. Он был неглуп, жесток и неоднократно убивал. Причем далеко не всегда легкой смертью. Но сейчас ему продемонстрировали запредельную жестокость. — Я все скажу.

— Имя?

— Ильмар Таавет!

Есть такой. И по приметам схож. Ага, было там про тяжелое ранение в живот. Шрам присутствует. Не из самых отпетых, есть и похуже. Но кроме службы в полицейском батальоне, участия в массовых расстрелах и боев в составе эсэс на нашем фронте, куча послевоенных художеств. Грабежи, убийства. За ним много крови и не удивительно, что не рассчитывал на пощаду. Но сломать можно любого. Это Воронович твердо знал. Тут важно, знать, чего добиваешься и мучать не зря. Под пыткой что угодно скажут.

— Я ведь знаю про твою жену, — сказал вслух. — Она сейчас в тюрьме. Соврешь — лично матку ей вырву. Ты меня понял?

— Да!

Он нисколько не сомневался. Ворон и не на такое способен.

— Кто предупредил о нашем приезде?

— Антс, председатель сельсовета!

— На тебя работает? Врешь! — и недвусмысленно поднял клинок.

Ильмара прорвало и он заговорил без остановки.

С окна чердака хлестко ударил винтовочный выстрел. Странно было б, если б не заметили происходящее. Смысла красться не имелось никакого, да и вряд ли б вышло. А вот уйти через заборы и соседние дома могли. Потому требовалось оцепление и подъехали прямо на грузовиках к кварталу с нескольких сторон, стараясь не дать время удариться в бега. На сложные операции и дальние подходы не имелось возможностей и желания. Сегодня бандиты здесь, завтра уже в лесу.

Моментально заполошно ответило несколько стволов. В окруженном доме зазвенели выбитые стекла и заработал из глубины комнаты автомат. Его поддержал, судя по хорошо знакомому звуку MG 42. Стрелявшие не собирался сдаваться. Но это и неважно. Главное все вышло удачно. Полученный адрес правильный и есть кого брать.

В какой-то момент установилась тишина. И воспользовавшись представившейся возможностью летеха прокричал явно заранее заготовленное:

— Вы окружены! Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!

В ответ опять началась беспорядочная стрельба.

— Не знаю точно, — сказал Воронович, присевшим у сарая офицерам. — Мне сдали двоих, в избе только старуха проживает.

— Так, — сказал милиционер из местных с сержантскими погонами. — Сын у нее погип еще в 44м. Отна жифет.

Офицер, если судить по сапогам, он был в танкистском комбинезоне, издевательски хмыкнул. От него даже на расстоянии несло перегаром.

Большинство солдат в роте молодняк, призванный уже после войны, но для оцепления вполне годились. Других все равно взять негде, а с этими удалось договориться почти случайно. Не дозвонившись до отдела, никто не брал трубку, двинулся напрямую в комендатуру Тарту. Объяснил ситуацию. Тамошний дежурный вошел в положение и моментально пригнал на окраину подчиненных, включая собранных с бору по сосенке. Откуда старший лейтенант в новенькой шинели, нервно теребящий кобуру, взял несколько офицеров, Воронович не имел понятия. Может по пьянке загребли на губу, а тому хватило ума с собой прихватить. Оружие явно не свое, уже на месте выдали. Вряд ли офицеры в свободное время гуляли с ППШ и гранатами.

По крайней мере трое с нашивками за ранения. На фронте были, что и требовалось. Еще двое сержантов и почему-то штатский присутствовали на импровизированном совещании.

— Не пыло сигналоф.

— Уже не важно. Потом станем разбираться, — оборвал неуместные оправдывания Воронович.

— Вам живые нужны? — спросил майор с зелеными петлицами пограничника.

— Как получится. Рисковать солдатами не требуется.

— Тогда все проще. Товарищи офицеры, стандартная тактика, — он явно взял на себя командование. — Пулеметчик умелый?

— Да, — заверил комендантский лейтенант.

— Заткнуть гиду с MG в доме, не давая поднять головы. Он самый опасный. Хоть бесконечной очередью, пока во двор проскочим.

— Прохор сможет, — подтвердил один из сержантов.

— Ты, ты и ты, — показывая на офицеров, включил и штатского, — в помощь по два-три человека взяли на каждое окно с этой стороны. Чтоб сплошное море огня. Мы, с капитаном, — посмотрел на Вороновича, — идем впереди.

Справедливо, подумал Иван. Кто заварил кашу, тому и отвечать. Посылать молодых солдатиков душа не лежала. Не обстрелянные. Зачем грех на душу брать.

— Под прикрытием влетаем во двор. Никто не бежит прямо к окнам.

Танкист хмыкнул. Пограничник посмотрел на него многообещающим взглядом.

— Молчу.

— Наискосок к стене и гранаты внутрь. Вопросы есть?

Молчание.

— Сверим часы. 17.32.

Комендантский лейтенант принялся подводить стрелки. Один из сержантов пожал плечами, показывая пустую руку.

— Услышишь. Через восемь минут начинаем. По местам!

'Эмка' приехала когда оцепление уже сняли и разбитом доме остались лишь милиционеры, старательно обыскивающие помещения на предмет оружия, бумаг и всего любопытного. Мертвых положили у крыльца в ожидании труповозки. Трое, не считая хозяйку. Бабке не повезло или напротив, словила удачу. В ее возрасте ничего хорошего в лагере не ожидало, а так быстро отмучалась. В прямом смысле сразу. Поймала пулю в самом начале. Остальным настолько счастье не привалило. Пулеметчик комендантского взвода оказался настоящим мастером и сумел подавить своего противника. Того буквально нафаршировало свинцом. Двум, стрелявшим из окон, повезло меньше. Разрыв гранаты в замкнутой комнате еще никому на пользу не пошел. Кроме осколков еще и ударная волна. Один еще минут пять дергался в агонии. Сердце крепкое, молодое, никак на тот свет не отпускало. Второму снесло нижнюю челюсть и продырявило горло. Быстро истек кровью, но опознать его будет сложно.

Воронович вскочил со ступенек, демонстрируя чинопочитание начальству. В отличие от прибывших Студилина с Кабаловым он был не в форме и изображать строевой шаг с отдаванием чести не стал.

Иван не особо обрадовался появлению новых лиц, прекрасно представляя последствия. Самостоятельность закончилась. Он удобно устроился, изучая найденные удостоверения, справки и паспорта. С эстонского тут же переводил тот самый штатский, оказавшийся присланным командировочным из Таллина. Товарищ Мери тоже воевал в 8м эстонском стрелковом корпусе и после войны направлен на учебу в ВПШ . Прежних навыков не забыл, в бою вел себя правильно и позже сам вызывался помочь.

— Здравия желаю, — сказал штатский.

Как минимум четыре паспорта из десятка проходили по ориентировкам убитых активистов. Видать надеялись чужие документы использовать при проверках. Возможно кто-то знал химию и умел незаметно подчистить или исправить. Обычным диверсантам давали самые поверхностные знания по этому поводу, но многие учились самостоятельно. Жить захочешь еще и не так постараешься. Лично ему Мирон, в свое время, преподал ряд уроков. Немцы тоже любили бюрократию и без аусвайса могли пристрелить на месте. А могли и подсунуть своего человека. Так что требовалось знать и куда смотреть, и как создавать фальшивки. Эти, похоже, настоящие.

— Здравствуй, Арнольд, — пробурчал подполковник. Он явно знал партийного.

Вид у Студилина был, как у съевшего лимон. В здешних краях бушевали свои, невидимые посторонним страсти, очень отличные от политического бандитизма. Даже для далекого от интриг Вороновича достаточно доходило. Это ж достаточно просто, объясняли сведущие люди. Если у тебя бумага от людей Веймера, Аллика или Кумма не ходи к назначенцам Каротамма и Кэбина.

Просто? Совсем нет. Все они занимали довольно высокие посты в руководстве: А.Веймер был председателем Совета Министров республики, Г.Аллик — его заместителем, Б.Кумм — министром государственной безопасности Эстонии. Н.Каротамм — первый секретарь ЦК КП(б) Эстонии, И.Кэбин — секретарь ЦК КП(б)Э по агитации и пропаганде.

Внутри республиканского руководства существовало несколько групп, борющихся за власть и влияние. Разобраться в их старых и новых счетах и сварах, отделив личную от общественной основы, не так просто. На поверхности лежало противостояние этническое. То есть представительство в республиканских и партийных структурах русских (русскоязычных) и эстонских представителей. Каждый не прочь увеличить долю своих людей в управлении.

Для местных больной вопрос. Советские товарищи частенько здешних уроженцев не уважали и не стеснялись это показывать. Особенно на фоне постоянного возвеличивания достижений русского народа. Буквально любое изобретение записывалось в приоритет перед западными. Мы самые лучшие, но не все. А сплотивший навеки. Это шло сверху и нисколько не смягчалось даже в национальных образованиях. Там сажали вторым секретарем непременно славянина. А кому понравится, если к нему в дом влезли навечно, да еще и определяют правильное поведение.

Не так заметно выпирала разница между самими аборигенами. Одни из них имели большой опыт легальной и нелегальной работы в независимой республике, по несколько лет отсидели в тюрьмах (отсюда их название — 'старые политзаключённые'), другие эмигрировали в Советский Союз или вообще большую часть жизни провели за границей, являясь лишь по факту происхождения эстонцами. 'Старые' и 'новые', 'политзаключенные' и 'эмигранты' доказывали Москве насколько они полезнее и лучше противоположной группы. Иногда это шло за счет населения, реже — тому на пользу. В целом, что те, что эти, были коммунисты и не собирались уклоняться от линии партии.

Тем громче грянуло недавняя поверка из ЦК, выявившая в деятельности ЦК КП(б) Эстонии крупные недостатки и ошибки, которые замедляют перестройку всей жизни эстонского народа на советский лад. Якобы обнаружились серьёзные извращения в осуществлении политики партии в деревне, которые сводились к следующему: при проведении земельной реформы части зажиточных крестьян удалось сохранить за собой лучшие земли, местное руководство оказывало покровительство кулакам, не защищало интересы бедняков и прочее.

Студилин по этому поводу сильно возбудился даже без команды сверху. Уж очень явные намеки на Первого секретаря ЦК компартии Эстонии Н.Г.Каротамма позвучали. Он обвинялся в том, что 'по существу запретил газетам вести пропаганду преимуществ колхозного строя'.

Как ни странно, ничего серьезного не произошло. Критикуемый покаялся с должным пылом и сохранил прежнюю должность. Возможно, в данном случае, сыграла свою роль позиция Жданова и Кузнецова, которые 'опекали' Эстонию. Второй секретарь ЦК компартии Эстонии Кедров хорошо знал секретаря ВЦСПС Кузнецова ещё по совместной работе в Ленинграде и пользовался его поддержкой. Он и на свой пост был назначен также по его рекомендации.

— В ходе оперативных мероприятий, — бодро начал доклад Воронович.

— Молчать! — наливаясь кровью, взревел Студилин. — Кто тебе позволил устраивать бардак без согласования со мной?

Прозвучало несколько двусмысленно, но он, кажется, и не понял, что выдал ненароком.

— Почему не доложил?

— Телефонная связь отвратительная, — покаялся Иван, — а завтра их бы на месте уже не было!

Председатель сельсовета охотно позволил воспользоваться аппаратом, внимательно слушая разговор. Столь же готовно отправил людей за убитыми и Эдуардом. И очень удивился, когда Воронович закрыл дверь и для начала двинул в поддых. Если сильно ударить в солнечное сплетение, можно и убить. Но такого желания Иван не имел. Исключительно для лучшего понимания вломил. Мотивы предательства он понимал, хотя прощать не собирался. Каждому по трудам его. Мог и погибнуть, да и за напарника Антсу отвечать придется всерьез.

Здешний деятель был уже третий по счету. Предыдущих, как и еще шестерых активистов (два комсомольца, партийный, милиционер и два простых бедняка, взявших землю у прежних хозяев) застрелили. Хорошо семьи не тронули, но те либо сбежали, либо сидели тихо, не смея рта открывать. Так что желающих занять пост не имелось и нынешнему даже выдали оружие. Только вот никого ловить не собирался, исправно сообщая метсавеннад о всем происходящем. Обвинять таких сложно. Прекрасно знали — им не жить, попытайся возмутиться. Но и жалеть, сдавшего его с товарищем, Воронович настроения не имел.

Когда до бывшего деревенского начальника дошло, откуда сведения о его предательстве, даже не потребовалось пугать или всерьез бить. Почти с облегчением сообщил обо всех связях и кто таскает в лес еду, а к кому в гости заходят. Это Иван оставил на потом. Никогда не поздно заняться. Когда машина привезла из леса лейтенанта, забрал с собой разговорчивого 'языка' и поехал в Тарту, на указанный Ильмаром адрес.

— Где арестованный бандит Таавет? — зарычал сходу прямой начальник.

Фактически фраза звучала длиннее. На каждое слово приходилось по три матерных. Он так и дальше продолжал. Для старшего по звании в армии обычное дело. Они всего тыкают подчиненным и разговаривают ругательствами. Вот обратное может выйти боком.

— В лесу лежит, — с недоумением, — ответил Воронович. — У деревни.

Для себя сделал напрашивающийся вывод. Дежурный доложил продиктованное, однако они помчались допрашивать, а не к нему. Проверяли. За такие штучки, вообще-то морду бьют. Сначала помоги, потом устраивай разборки. Тем более при чужих. Арнольд никуда не ушел и сидит рядом, прислушиваясь. Приличный начальник бы громогласно похвалил и лишь затем, с глазу на глаз, вставил на всю катушку.

— Он был тяжело ранен и помер. Нисколько не жалко.

На самом деле добил. Зачем ему такое счастье, нести на горбу в деревню и спасать? Смертной казни нет и этот эсэсовский урод, убивший добрый десяток своих же эстонцев, будет жить? Справедливость требовала отмщения.

— Он мог дать показания о связи с иностранной разведкой!

— Чего? — от неожиданности Воронович раскрыл рот.

— У нас есть сведения, о контактах Таавета с американцами.

За кого он меня принимает? Я ему мальчик? Может и не отказался бы Ильмар от контактов с заграницей в любом виде. Но если б имел возможность, свалил бы мгновенно. Сам признавал, что сглупил, не уйдя если не с немцами, так в Швецию. И никаких сведений о контактах с утра в отделе не имелось, иначе б знал.

— Виноват, — произнес вслух. — Не сумел взять целым. Он отстреливался.

— А про председателя сельсовета и здешний дом, — ехидно спросил майор Кабалов, — в пылу перестрелки выкрикивал?

Заместитель был гораздо умнее Студилина и умел ловить на противоречиях. В войну не в кабинете сидел, а настоящих диверсантов брал. Но уж больно выслуживался. Так и не нашли с ним общего языка.

— Помер-то не сразу, — повинился Воронович. — Кой чего выбил, обещая больницу и спасение.

— И без проверки полез требовать помощь в гарнизоне! — опять заорал Студилин. — Ты имеешь понятие о дисциплине?

— Так точно!

— Тогда что творишь?

— Виноват, вынуждено действовал по обстановке, не имея возможности получить приказ.

— Мне такие офицеры в отделе без надобности, — сквозь зубы, сообщил подполковник. — Не в первый раз лезешь не в свое дело. Три месяца бандгруппу выпасали и всю операцию сорвал!

Нет, ну чего взбесился? Ведь врет в глаза. Воронович реально ничего не понимал. Допустим, он мог чего-то не знать. Не присутствовал или случилось до его появления в отделе. Однако в общих чертах представлял, кто с кем работает и над чем. Докладывали всегда на общей планерке о результатах. Своих сексотов публично по именам не называли никогда. У любого отдельный контингент. Оформляли агентов далеко не всегда. Хотя был и план по вербовке. И попробуй не выполни! Привлекаешь граждан к сотрудничеству, значит работаешь. Премия, повышения и тому подобная фигня. Показатели надо давать. Причем не только для себя. Для отдела важно. Не сумел, значит хреново работаешь, а если не умеешь заниматься агентурной работкой, то тебе другое место подберут, с понижением.

Вот и приходится всячески крутится. С того возьмешь подписку, с этого. Главное не чтоб освещал, а бумажка правильная в папке. Ну и если случится нечто, всегда можно извлечь обязательство о сотрудничестве. Иван не так давно здесь, но тоже имеет несколько официальных сексотов. Но то для галочки. Отдельно, для себя, кое-кто нигде не фиксируется. Например, скрывающий службу в 20-й дивизии ваффен-СС в качестве зенитчика в 16 летнем возрасте. Ничего подпадающего под понятие преступление за ним нет, но срок бы Кийску навесили в момент. А так, учится спокойно в театральном институте. Свой в определенных кругах. Еще капитан буксира, вляпавшийся на контрабанде, экспедитор на торговой базе. Воровство. И так далее. Глядишь и пригодятся.

Нет, все-таки неизвестно зачем вола крутит. Не послали б их с Эдиком отлавливать дезертира так близко к лежке, если б реально нечто крутили. Могли случайно спугнуть. Да и Ильмар хорошо затихарился. В этом году в том районе никого не трогал, уходя от деревни подальше на акции, чтоб не спалить логово. Сейчас хотел натаскать новобранцев на легком деле. Никто б тел не обнаружил еще долго, а шли они в противоположную сторону.

— Виноват! — послушно выдал Воронович вслух итог раздумий на бешенной скорости. Прошло всего несколько секунд. Спорить с командиром — себе дороже. Правильно принимать разнос и каяться. Иначе не успокоится. — Больше не повторится.

Подполковник в очередной раз выдал матерную тираду, на этот раз уже просто выпуская пар и прошел мимо убравшегося с пути Ивана в дом. Делать ему там абсолютно нечего, зато в рапорте можно честно написать про присутствие на месте столкновения.

— Не сцы, — сказал майор Кабалов, подмигивая. — Утрясется. Есть и без 'лесных братьев' чем заниматься. Бумаги точно стрелять не станут. Целее будешь.

На стук калитки Ирья моментально подскочила, забыв о книге. У двери они оказались одновременно. Она сбросила щеколду, прежде чем Иван постучал.

— Я ж просил не ждать, — недовольно пробурчал. — Ночь на дворе.

— Зачиталась, — прижимаясь, ответила.

Возвращался он всегда грязный, заросший, измученный. И пахло от него вечно потом, оружейным маслом, табаком и иногда кровью. Она никогда не спрашивала зачем мотается по районам. И так догадывалась. Он тоже о служебных делах не распространялся. И не важно. Пусть только возвращается. Даже не к ней, но целый. А что грязный не страшно. Теплая вода стоит в котле на печке. Белье постирает пока будет отсыпаться. Лишь бы дали вволю отдохнуть, а не снова дернули на службу, как случалось неоднократно.

— Господи! — сказал он, — я что маленький ребенок, чтоб раздеться не мог.

— Ты еще секретаря ЦК спроси, партийный товарищ.

— Нет, ну правда.

— А может мне приятно тебе помочь?

И это чистая правда. Поливать, когда моется, даже брить, если б позволил. Откуда вылезло это чисто женское она и сама бы не смогла объяснить. Но даже запах нравился. Иногда, когда его долго не было нюхала гимнастерку и становилось легче. Естественно, никому о таком не рассказывала. Да и некому. Маргит бы смогла, но той уже не было. А других подруг и не имела. Не с Клавой же обсуждать мужиков. Она вся такая правильная и морально устойчивая. По крайней мере, на словах. На самом деле все время боится. Любой мелкий начальник вгонял заведующую в дрожь, а уж от чекистов натурально тряслась. Иван перестал заходить поэтому в библиотеку. Даже понимая, что не по ее душу заявился, Клава всерьез очковала. И вполне могла отыграться на Ирье, случись что с ним.

— Может и вытрешь?

Она окинула взглядом полураздетого мужчину. Ничего парень ей достался. Не богатырь, но крепкий. Весь из жил и вполне способный носить на руках. Между прочим, проверено на практике.

— На, — кинула полотенце, — будто чего не видела.

Долгое время между ними вообще ничего не было. То есть он реально приходил учить эстонский. При этом она достаточно женщина, чтоб понимать бросаемые в ее сторону взгляды, когда, по его представлениям, Ирья не видела. Ноги он изучал с глубоким одобрением, да и не только их. При этом никаких попыток сближения не делал, хотя говорили они на всякие темы достаточно свободно. Быстро сообразила, он не из разговаривающих лозунгами, на манер Клавы. Достаточно критично относился к окружающей жизни и не закрывал глаза на проблемы. Судя по иным оговоркам повидал много неприятного. Партизанская война отнюдь не благородное занятие.

Шлепая босыми ногами Иван прошел в комнату. Сначала поставил автомат к стенке, сунул пистолет под подушку и лишь затем нырнул под одеяло. Эта привычка держать оружие под рукой с самого начала не удивляла. Партийных и военных неоднократно убивали. В Таллине не часто, но в уездах регулярно. Хотя о таких вещах в газетах не писали народное радио быстро сообщало об очередном происшествии. Иногда с заметными преувеличениями. Их дом хоть и не на окраине, но вломиться можно без особого труда. Она не зря тщательно запирала, когда Иван оставался на ночь.

— Холодный, — сказала невольно хихикнув.

— Зато побрился, — ответил шепотом, целуя в шею.

— Надо на кровать повесить табличку: 'здесь спали Ирья с Иваном, когда они, действительно, спали', — сказала она на эстонском.

В первый раз она буквально не знала, как себя вести. Ну что поделать, если все ее умения чисто теоретические. Никогда прежде с мужчиной не была. Но он оказался нежным, неторопливым и осторожным. И это оказалось очень приятно. А потом еще лучше. И кроме того, она заподозрила, что грозный работник МГБ, бывший партизанский командир и уж точно неоднократно убивавший, за что получил несколько орденов, включая польский, в глубине души мягкий человек. Иначе б не вел себя так. Делиться догадкой даже с Иваном не стала. Может ему не хочется, чтоб кто-то был в курсе. Мужику положено быть несгибаемым. Особенно коммунистам в глазах населения.

— В Белоруссии у меня был, ну можно сказать, приятель, — сказал он медленно, с жутким акцентом, но почти правильно на том же языке. — Старовский. Из западников, — это произнес на русском, подразумевая присоединенные территории польских кресов, — так он говорил: 'Иностранный язык правильно учить с девушкой в постели. Очень способствует'.

Вобще-то Мирон много чего говорил, но когда дошло до реальных действий все его советы вылетали из головы. Не имелось у Вороновича большого опыта. То есть женщины были, а как ухаживать не очень представлял. В лесу проще. Там цветы и душевные разговоры не в ходу. Неизвестно будем ли завтра живы, так давай хоть сейчас побудем вместе.

Хуже того, быть просто поднятым на смех неприятно, но переживаемо. Но когда ты не знаешь, посмеет ли отвергнуть потому что неприятен или испугается погон и власти, сразу настроение портится. И посоветоваться не с кем. Не с Студилиным же. На что способны иные деятели он хорошо знал и почему боятся МГБ тоже.

В 45г он лично расстрелял Шуляка. Они были знакомы с 42-го и отряды действовали рядом. Командир в тамошних лесных условиях — это царь и бог, самолично решающий кого казнить, а кого миловать. Шуляк был неподдельно храбр, как бывший командир РККА, попавший в окружение, умел поддерживать дисциплину среди подчиненных. Его люди давали реальный результат, громя немецкие гарнизоны и пуская поезда под откос, а не занимаясь отписками и враньем.

При все этом он не выдержал тяжести бесконтрольной власти. Пил, практически каждую симпатичную женщину в отряде заставлял с собой спать. Когда, не выдержав придирок, два десятка человек захотели перейти к другому командиру их всех перестрелял. Были еще убитые в пьяном виде колхозники, сказавшие нечто поперек. Когда устроил в очередной деревне погром, поскольку тамошние крестьяне не могли дать столько продовольствия, сколько хотел, количество жалоб окончательно перевесило размер терпения. Пригласил к себе, якобы обсудить операцию и разоружив всю команду прислонил к стенке после суда.

Потом была большая разборка с командованием бригады и даже Штабом партизанского движения в Москве. Очень уместным оказалось, что боясь потерять руководящую роль Шуляк прикончил заброшенную в лес группу советских разведчиков. Причем радистку предварительно изнасиловал и потом собственноручно застрелил.

Что-что, а информацию Старовский качал качественно и свидетелей под протокол допрашивал до похорон бывшего героя. Отбросить показания и гибель спецгруппы оказалось невозможно. Так все и спустили на тормозах. Любви к нему от остальных партизанских вожаков не добавилось. За каждым нечто числилось не всегда законное и праведное. На действия Большой земли они б утерлись и стерпели, но от такого же? Чем он выше?

— Ты все равно других языков помимо русского не знаешь, — задыхаясь под наглыми руками. — Так что не нарушай одиннадцатую запись.

— Есть такая? — он даже остановился в удивлении. — Я плохо помню, но вроде десять?

Странно, что вообще хоть в курсе, с его воспитанием.

— Самая важная! Не дурачь женщину — серьезно рискуешь.

— Я тебе никогда не вру!

Просто молчишь о многом, подумала Ирья. Потом говорить стало совсем невозможно. И много позже, пристроившись уютно на плече и осторожно водя пальцем по старому шраму:

— Вань.

— А? — бормочет сквозь дрему.

— Почему я?

— Мне нравятся блондинки по имени Ира.

— А говорил, не врешь!

— Чистая правда.

— Лишь бы отвязаться!

— Ох, — сказал он. — Ну как объяснить то, что сам не понимаешь. Не любят за что-то. Просто любят.

— А почему ты никогда не спрашивал, люблю ли я тебя?

— Боялся услышать отрицательный ответ.

— Теперь спроси!

— Сейчас это будет не честно.

— Я все равно скажу!

— И? — после долго молчания потребовал.

— Да, я люблю тебя.

— Тогда выходи за меня замуж.

— А надо? — спросила она помолчав. — Анкета у меня, ты ж знаешь. Или не знаешь?

— Я хороший опер, Ир. Еще когда про твою подругу спрашивал, поинтересовался.

— Тогда зачем портить карьеру?

— Если б меня волновало очередное звание, обязательно бы прислушался. Все равно моральный облик не соответствует высокому званию офицера МГБ. Ну пусть хоть за дело склоняют.

— В церковь не пойдешь?

— Это перебор. За такое точно уволят из органов. Чем ЗАГС то плох?

— Я подумаю над твоим предложением.

— Только недолго, блондинок в Таллине много.

— Скотина! — задохнувшись от смеха, стукнула кулачком. — Кто ж так уговаривает?

Дым стоял в помещении пивной плотным облаком. От него не помогали открытые двери. Но люди внутри, казалось, не замечали ничего. Пили свое паршивое пиво, лениво перебрасываясь репликами. Между столиков сновал инвалид без ног на низкой тележке, отталкиваясь небольшими палками-рычагами от пола и выписывал виражи между посетителями. Достаточно агрессивно приставал к стоящим с кружками и время от времени ему наливали или оставляли допить. Связываться с ним желающих не находилось. Продавщица всегда защищала калеку, позволяя ему ошиваться здесь. А появись на шум патруль, тоже могли встать на его защиту. На старой гимнастерке от постоянно носил награды — медаль 'За отвагу', ордена Красной звезды и 'Славы'. Так что постоянные посетители о том в курсе и старались не задевать. Мог открыть рот и в голос обложить матюгами, отравив удовольствие.

Новый гость о тонкостях общения в здешней забегаловке был не в курсе, но нервного инвалида обошел стороной, подойдя к столику в углу, среагировав на жест там стоящего. Здешние подставки не имели стульев и специально высокие, как на загнивающем западе. Еще с прежних времен сохранились.

Был пришелец в дорогом импортном пальто, да еще и шляпе. А на ногах модные ботинки. Зима тут не зима, а сплошная слякоть, однако снег все-таки выпадает и ходить в таких не рекомендуется. Не иначе, в основном ездит, а не пешком топает. Обычно в пивной обретались люди рангом пониже, но народ правильный. Без причины не цепляется.

— Иван Иванович? — спросил богато одетый на подвинутую к нему кружку с пивом.

— Все правильно, — подтвердил Воронович.

— Я так понимаю, записаться на прием сложнее, чем обратиться с просьбой о встрече столь странным образом.

Ну, да. Елена Васильевна являлась его любовницей. А еще она работала прокурором города. И занималось тем, что брала взятки у подследственных и их родственников. И не важно, что за освобождение пойманного за руку на хищении получила 500 рублей, два куска сала и палку колбасы. Преступление есть преступление и наверняка при правильной проверке будет выявлена куча нарушений. Один факт уже имелся. При зарплате 950 рублей в месяц на днях отправила перевод в три с половиной тысячи матери. Когда Иван объяснил ей конкретные сроки отсидки и попросил взамен закрытия глаз на случившееся о маленьком одолжении, Елена Васильевна не колебалась ни минуты. Оба они прекрасно знали, с таким покровителем и при стандартном нежелании юридического ведомства выносить сор из избы, до тюрьмы дело не дойдет. Возможно все закончится выговором по партийной линии. Но кому нужны неприятности с вероятным переводом с понижением на другую работу? Даже второй секретарь ЦКЭ не всегда сумеет прикрыть полностью. Ему тоже светиться в подобном случае не хочется. А так... Нашел капитан способ попросить об услуге.

— Гадость, — сказал, отхлебнув Кедров. — Разбавляет она, что ли? Вот и занялись бы.

— Вы правы, — не обращая внимания на предыдущие слова, обычная попытка указать на место, согласился Воронович. — Меня не тянет оставлять явные следы в вашем секретариате. И проблема, отнюдь, не в вашей знакомой.

— О чем тогда речь? — не особо поверил собеседник.

— В МГБ и прокуратуру поступили сигналы о крупных хищениях на спиртовом заводе.

— Это не новость. Меры приняты.

Он курировал пищевую промышленность и не мог не быть в курсе, чем занимались последние три месяца проверяющие. После той истории с уничтожением двух групп Вороновича, за все хорошее, включая отсутствие субординации, отправили в качестве вечного дежурного писать бумажки и затем в помощь созданной сводной группе. Там стрелять не требовалось, зато приходилось разбираться в финансовой документации. Не то чтоб никогда не занимался хозяйством. Не один год контролировал снабжение собственного отряда с упором на количество имеющегося у крестьян. Лишнее брать — вместо дружелюбного приема примутся немцам сообщать. Зачем мужикам грабители. Потому всегда приходилось держать в голове размер запасов, имеющихся и даже урожай в районе. Далеко не все мечтали делиться и это тоже учитывалось в планах.

Но здесь делопроизводство гораздо запутаннее, причем из-за бюрократии и сознательно тоже. Инструкции за разные годы, приказы из главка и министерства частенько противоречили друг другу. А где нет, там находились веские причины для нарушений. Например, в 43г. разрешили продажу водки в порядке стимулирования работ на спиртозаводах в размере от 500 до 2000 литров в месяц. Однако на строгость соблюдения этих лимитов закрывали глаза: регулярный перерасход, спирт вместо продажи отпускался бесплатно. Если чисто по закону — хищение. Все дело в том, что алкоголь стал вторыми деньгами. Без бутылки ничего не двигалось.

Но хуже всего, в общей системе участвовали и ответственные работники. Ко всем праздникам они получали вне любых лимитов и правил определенное количество спирта. Привозили бидонами в ЦК и переливали для банкета в бутылки, разбавляя водой. Ежемесячно тоже шли поставки. Норма выдачи колебалась в зависимости от занимаемого положения Первый

секретарь райкома ВКП(б) и председатель райисполкома получали от 3 до 5 литров, секретари райкома партии и заместители председателя

райисполкома по 2-3 литра и зав. отделами по 1-2 литра.

Немного? А если в этом участвовали десятки человек и продолжалось годами? Откуда возьмется дополнительная продукция? И тут начиналась наиболее серьезная часть, подпадающая под статьи уголовного кодекса. Создавались неучтенные излишки. Для этого занижалась крахмальность сырья, завышалась влажность и сорность. Принималось в переработку сырье от частных лиц. Огромное количество картофеля и зерна списывалось на потери и гниение.

Частично так и было, поскольку хранилось сырье не по правилам, но на практике все было сложнее. Немало творилось и прямых махинаций, когда путем подделки документов создавались огромные излишки. Написать увеличенную сорность или влажность зерна. В результате по бумагам от 10 до 20% продукта исчезало. Фактически резервы продукции переправлялись на водочные заводы, откуда через базы и магазины спирт распродавался, а деньги присваивались.

После месяца трудов голова гудела, но благодаря парочке настоящих профессионалов, работающих с ним рядом и объясняющих непонятное, со временем разобрался в схемах. Ничуть не удивили признания ответственных работников, о том, что такое происходит повсеместно в СССР. Тем более и итог тоже оказался вполне предсказуемый. Руководителям региональных партийных и советских организаций доклады о происходящем были хуже горькой редьки. Они сами получали бесплатно или по госцене сверх любых нормативов и заинтересованы в сохранении такой практики и в дальнейшем.

Под следствие попали 'стрелочники' и даже им серьезный срок не грозил. Разматывать клубок злоупотреблений под давлением начальства никто особо не стремился. Бесплатный спирт получали помимо партийцев начальство МГБ и прокуратуры и лишиться живительного источника не стремилась. К тому же и им могли предъявить претензии. Зачем дело раздувать? Причастным начальникам 'поставили на вид'. Инженер, конюх и парочка экспедиторов получили от 3 до 6 лет. Директора завода даже с должности не сняли. Казалось бы, на этом можно закрывать дело и забыть о неприятностях навсегда.

— Новость в другом, — сказал Воронович. — Мой прямой начальник подполковник Студилин дал указания разоблачить вредительскую группу троцкистов, свивших гнездо в партийном руководстве.

Человек напротив непроизвольно подался вперед.

— Не просто хозяйственное дело, а политическое. Полкана крайне интересуют связи расхитителей и заговорщиков в ЦК Эстонии. Он явно не сам придумал заговор и выполняет заказ. Намеки достаточно ясные. Министр МГБ республики решил сильно отличиться, обнаружив, что не просто так покрывали воров, а с дальним умыслом. Не бытовое разложение, а сознательное вредительство и инструкции американских империалистов. Тут пахнет уже не выговором, а процессом, когда начнут пачками забирать. Пока еще в Москву не доложили, выбивая нужные показания из арестованного директора и парочки секретарей райкомов. Их тихо забрали и колют во Внутренней тюрьме МГБ. Мне туда доступа нет и подробности неизвестны. Но долго это не продолжится. Тогда спецсообщение пойдет куда положено и если там одобрят, любые возражения будут считаться клеветой на честное имя работников МГБ. У вас еще есть время связаться с, — Иван ткнул в потолок, — и попытаться остановить. Но его осталось совсем мало.

Он назвал десяток имен, о которых знал, что на них хотят получить сведения об участие в подпольной троцкистской группе.

— Почему? — спросил после длинного молчания Кедров, нечто для себя просчитав. — Почему вы обратились ко мне?

— За мной много чего есть, — сказал Воронович, — и кровь, и ошибки, приводящие к крови. Но никогда сознательно не заставлял врать арестованного, чтоб дополнительный орденок получить. Меня учили расследовать, а не шить липу. Тем более такую. Вор должен сидеть и это правильно, но за то, что он совершил, а не из-за желания генерал-майора стать генерал-лейтенантом и пойти на повышение, раскрыв козни империализма. Стоит начать и полетят головы. Причастных и посторонних. И уж точно не агентов разведки, а вполне лояльных советской власти. Как там Ленин говорил: история оценивает нас не по нашим желаниям и стремлениям, а по результатам наших действий. Хотите верьте, хотите нет, — он усмехнулся, — я за главенство закона. Можете передать Елене Васильевне, поймаю второй раз — сядет. Конкретно за взятку, а не попытку морально разложить члена ЦК. Будьте здоровы, — поставив пустую кружку на столик, пошел к выходу.

Может и не стоило последнего говорить, но не сдержался. Прокурор, отпускающий преступников за такую ерунду, как кусок сала, не имеет права находиться на этой должности. Ее не прощает даже голод. Как раз, на данной должности получает неплохо и деньгами, и продуктами. И она гораздо гаже тех работников спиртового завода. Их преступления спровоцированы вынужденостью хозяйственного управления, когда начальству не откажешь. А Елена Васильевна руководствовалась исключительно корыстью. Ко всему еще имеет покровителя и может не бояться последствий. Конечно, на практике необходимость потрафить вышестоящим и личный прагматический расчет частично переплетаются. Жизнь вечно сложнее элементарной схемы и в мотивах людей присутствует много всякого. И все ж работник юстиции должен получить максимальный срок, не смотря на должность любовника-покровителя.

— Где ты ходишь? — возмущенно потребовал уже капитан Кангаспуу. — Через пять минут все должны быть на собрании.

— А в чем дело? — вяло поинтересовался Воронович, закуривая.

— Еще и выхлоп от тебя!

— Дальше фронта не пошлют, — все тем же тоном сообщил Иван.

Настроение у него было паршивое. Рассуждая про чужие грехи он, попутно, совершил самое настоящее должностное нарушение, вкупе с разглашение секретной информации и злоупотреблением служебным положением. И это по минимуму. При желании можно навешать и 58-ю. Навскидку 1, 11 и 14й пункты. Но в этом смысле он не страдал угрызениями совести. Сделал все правильно, прекрасно зная о вероятных последствиях. Вряд ли Кедров станет его покрывать, загреми всерьез. Не сват и не брат. Плохо другое. В итоге это может коснуться Ирки и других знакомых. Любой контакт, например, с Борисом и кое-кем из партизан он регулярно переписывался, может попасть под контрреволюционные связи или подобную белиберду. Вряд ли кому станет легче, если ничего против власти не злоумышлял.

— Ты что, обиделся про награды? — спросил совсем другим тоном Эдуард.

Чуть не всем в отделе за операцию по обезвреживанию вражеской агентуры прилетели ордена Красного Знамени, лично Кангаспуу повышение в звании, но хоть ранение получил. А Вороновичу шиш. Студилин не простил излишней самостоятельности и неуважения. Смотрелось, конечно, не очень. Остальные по очереди норовили сказать нечто утешительное или выпить, поставив бутылку. Даже Кабалов ощущал неловкость. Еще и поэтому постарались максимально меньше встречаться, загнав на спиртзавод.

— Чхать я хотел на орден, — искренне сказал Иван. — Если б получал за каждого убитого немца или предателя, ходил бы обвешанный с головы до ног и звеня не хуже сигнализации.

— Тогда?

— Ты знаешь, чем занимаюсь?

— Хищениями, — он недоумевал.

— И чем дальше я этим занимаюсь, тем страшнее. Предприятия существуют в каком-то абсурде. Можно сажать любого. Суворов когда-то высказался про интенданта, мол через пару лет каждого вешай — не ошибешься. Ничего не изменилось. И это не шутка! Нигде и никогда не выполняются правила при производстве. Воруют не из алчности, хотя не без этого, а из-за хозяйственной необходимостью, когда взаимные услуги обеспечивают относительную стабильность работы предприятия. Любую мелочь приходится выписывать согласно планам и существующим фондам. Причем на складе есть, грубо говоря двадцать тонн, а три предприятия просят сорок. Кому дать? У кого отношения с начальством лучше. А что это означает? Номенклатурные работники получали на предприятиях и в хозяйствах, расположенных на подконтрольных им территориях, строительные материалы, промтовары и продукты, а в обмен были готовы оказывать покровительство своим подопечным.

Воронович плюнул раздражено.

— Система, блин. Спирт, мясо, рыба, сахар, мануфактура. Откуда она берется, с неба? Значит кто-то не получит. Еще в 45м Постановление СНК СССР запретило предприятиям, учреждениям и организациям проводить банкеты за счет государственных средств. Как делали, так и продолжают.

Только средства на них проводятся по иным статьям расходов. И кто потом ответит? Не начальник. Очередной 'стрелочник'. Все знают, всех устраивает, все молчат. В прошлом году кто-то перепутал и цистерна с бензином пришла на завод, ее не заказывающий. Вернули? Нет, безусловно. Горкому отпускают бесплатно, а тот делает вид, что не понимает откуда берется горючее. Ну и продают, естественно. А ведь кому-то она принадлежит. Везде одно и тоже! Сто кило в качестве взятки наверх, триста растащили. Работникам двадцать и все молчат, довольные.

— Времена меняются, а люди нет. Люди только приспосабливаются, — сказал Эдуард.

Наедине он стал заметно разговорчивее.

— К чему? — с горечью произнес Воронович. — К вечной нехватке всего необходимого? Ты знаешь, что творится в деревнях?

Списывали сырье для производства не только прямо на заводе. Хранили продукты в неприспособленных помещениях, а то и просто под открытым небом. Транспорта не хватает. В результате зерно и картошка гниют. Лучше б раздали работникам, больше пользы. Так нет. Либо пропадет, но никому не достанется, либо украдут. Скорее всего, одно другому нисколько не мешает. И ведь толку сажать никакого. Везде одно и тоже и с ехидцей спрашивают, где нарушена инструкция? Все согласно бумагам. А что вывоз не организован, так на телеге много не увезешь, а грузовиков опять не дали. Потому что бензин не завезли, отвечают на МТС. И вот та пропавшая цистерна как раз идет на эти срочные нужды. Хоть часть спасти. А это прямая уголовщина.

— Мы опоздаем на собрание, — отрезал эстонец. Он явно не хотел обсуждать подобные вещи. Тем более и услышать могут.

И не зря. На днях в республиканской прессе появились статьи и срыве государственных поставок зерна из-за противодействия несознательных элементов и буржуазных вредителей. Очень смахивает на очередную компанию по ускоренной коллективизации. А недовольных в лагерь. Вот и собрание не только для их отдела.

— Идем!

В зале, на первый взгляд, никто б их отсутствия не обнаружил. Согнали весь личный состав, включая секретарш и прочий подсобный люд. Сидячих мест уже не найти, в проходах стоят. На второй, обнаружились бдящие у входа люди, старательно отмечающие каждого пришедшего в списках. Даже требовали показать удостоверение. Видимо, чтоб посторонние не просочились. Такого и на партсобраниях не увидеть. Нечто очень серьезное затевается.

Опа! На сцене присутствует в числе партийных работников все тот же Кедров. Причем не в костюме, а френче партработника. Что значит, не пешком шел. То-то ботиночки не заляпанные. Вот тебе и просьба без сопровождения прийти. Будто не в курсе, что любой шофер обязан стучать и непременно доложит о странном зигзаге. Вот на такой ерунде и палятся разведчики. Кто-то не пожелал лишний квартал-другой ножками прошагать. Козел. Хорошо еще там, лично его, Вороновича, никто не знает. Обычно он по пивным не бродит, разве встречается с кем-то.

— Товарищи офицеры! — рявкнул начальник управления.

В зале и сидящие встали. Министр МГБ Кумм прошел к переносной трибуне, вечному атрибуту массовых собраний. Наверняка нечто такое же происходило в соседнем здании, где размещалось МВД. Система общая, а структуры, включая и снабжение, далеко не одинаковы.

— Садитесь.

Длинная пауза, в течение которой перебирает бессмысленно бумажки.

— Постановлением совета министров СССР и центрального комитета ВКП(б) — без всякой раскачки начал внезапно читать, — решено с завтрашнего дня начать проведение денежной реформы...

В зале раздалось дружное гудение множества голосов. Слухи о готовящемся ходили с недавних пор достаточно повторяющиеся. Кто-то наверху или в финансовых органах не удержал язык за зубами. Такие вещи не совершаются по велению левой пятки вдруг и прямо сейчас. Подготовка не могла не идти. И нечто просочилось. В магазинах последние пару дней сметали с полок все подряд. Антикварные и ювелирные и вовсе закрылись. Раскупили вплоть до последней дряни.

— Молчать! — рявкнул начальник Управления.

Командный голос позволял перекрыть любой шум на поле боя. Охотно верилось, что байки про то, как он на фронте командовал орудиями и не нуждался в телефоне, правдивы. Понятно, не все время. Он все ж в СМЕРШе на уровне армии подвизался. Но случай такой имел место.

... как известно, — продолжал между тем вещать министр, — в период Отечественной войны на временно захваченной советской территории немецкие и другие оккупанты выпускали в большом количестве фальшивые деньги в рублях, что еще больше увеличило излишек денег в стране и засорило наше денежное обращение.

Цифры могли знать разве специалисты, но любому нормальному человеку и без того ясно, что цены подскочили по сравнению с довоенными в разы. И дело тут явно не в происках фашистов. Просто выпуск обычных товаров мирного назначения заметно снизился. Тут и необходимость перехода на снабжение для фронта и разрушенные предприятия. Даже вывезенные на восток заводы не могли сразу переключиться на обычную продукцию.

— ...теперь требуются специальные мероприятия по укреплению советского рубля.

Понятно, зачем собрали. Всегда найдется куча недовольных и нужно удержать людей от излишне энергичных действий.

— Эта реформа будет произведена на следующих основах.

Во-первых. Обмен ныне обращающихся и находящихся на руках наличных денег на новые деньги будет производиться с ограничением

Теперь в помещении наступила мертвая тишина. Каждому интересно услышать, как о нем заботится государство. Особенно, у кого реально имеются кругленькие суммы. Худо-бедно, но не он один получил жирный кусок после войны. На фронте многим некуда было тратить денежный оклад. Обычно переводили родным, но далеко не все и не всегда. В результате иной лейтенант мог десятки тысяч при увольнении в запас иметь. Что уж говорить о генералах с полковниками. Особенно, успевших побывать в оккупационных войсках. Там платили еще и марках. Как это бывает, Иван помнил по 40му году. Тогда советские рубли меняли на местные деньги в Прибалтике и Украине в соотношении один к десяти. Внезапно свалившееся на голову богатство заставляло покупать массу ненужных офицерам вещей. Анекдоты про ночные рубашки вместо платьев с тех времен пошли. И не случайно. Тоже магазины обчистили полностью, а что делать с галстуком или шляпой не знали. На форму не нацепишь. Но дешево!

— ... В-четвертых. При проведении денежной реформы заработная плата рабочих и служащих, а также доходы крестьян от государственных заготовок и другие трудовые доходы всех слоев населения не затрагиваются реформой и будут выплачиваться в новых деньгах в прежних размерах...

Воронович опустил голову, чтоб глаз не видно было. Хотелось не то плакать, не то смеяться. Он своими глазами видел положение в Эстонии. Здесь еще не провели коллективизацию, но засуха 46 года с неурожаем всерьез ударила по населению. На предприятиях с января 47г срезали нормы, выдаваемые по карточкам. Объясняли закончившейся войной, будто после нее кушать не нужно. Не зря даже прокурорша брала не золотом, а салом.

Судя по письмам и спецсообщениям на Украине, в Белоруссии, бывшей Пруссии и многих областях РСФСР положение крайне тяжелое. Собственно это коснулось и Европы в немалой степени, вплоть до Франции, но в западные зоны продукты поставляли американцы и его то мало трогало происходящее в Венгриях и Италиях. А вот повышение цен в сентябре 46г вдвое на хлеб в государственных магазинах больно ударило по многим и так не сильно жировавшим гражданам. И поставки в братские Румынию с Болгарией с прочими Югославиями и Албаниями, на фоне натурального голода, не очень радовали. По слухам, на Западной Украине, где местные националисты не позволяли создать колхозы, кушали досыта. Но вот появившихся там в немалом количестве бессарабских голодающих, готовых работать за миску кукурузы, УПА убивала пачками. Чужие могут быть советскими агентами. Возможно какой-то процент и являлся сексотами, но резали не за это, а по одному подозрению. Если так смотреть, то здешние эстонцы тихие и милые.

Хуже всего, в доброй трети колхозов в СССР деньгами не платили. Или давали какой-то мизер. Получали продуктами по числу трудодней. А государству требовалось сдать по плану, не взирая на неурожай и лишь потом делить остатки. Даже сквозь цензуру прорывался ужас, творящийся местами. Когда всерьез на планерке обсуждают какой срок давать при людоедстве, лишних вопросов задавать нежелательно в принципе. Себе дороже. Но случаи были и попали в сводку. Как и запрет писать в диагнозе истощение от голода. Можно дистрофия.

Ему лично приходилось бегать и ловить не реальных врагов советской власти, а хищения продуктов и сопротивление при сдаче хлеба и картошки. Ну и чтоб еще лучше себя почувствовали, в феврале-мае 47го производилось фактически принудительное размещение очередного облигационного госзайма среди населения. Официально добровольные, на практике очень даже принудительные.

В газетах советский народ всегда встречал с огромным подъемом и воодушевлением изъятие минимум месячной зарплаты год, вычитаемой прямо в бухгалтерии. Еще и непременные 'стахановцы', подписывающиеся на большую, чем просят сумму. А ты следуй примеру, иначе начальство может сделать неприятные выводы. Замечательная причина для агитации против советской власти. Говорят, скоро за не выработку минимума трудодней отдадут команду сажать и выселять в отдалённые районы.

— Одновременно с проведением денежной реформы, то есть с 16 декабря 1947 года, — когда народ в зале, загомонивший после окончания фразы успокоили, продолжил министр, — отменить карточную систему снабжения продовольственными и промышленными товарами.

Ага, подумал Воронович без радости. Дождались. Еще 16 сентября, 'с целью сближения' были изменены существовавшие цены: пайковые (по которым распределялись 'карточные' товары: хлеб, мука, крупы, мясо, масло, рыба, сахар, соль) резко повысились (в 2-3 раза), коммерческие же — снижались. Но не так резво. В итоге у кого деньги были остались в выигрыше. Прочим стало заметно паршивее.

— Господи, — пробормотал Эдуард на эстонском, явно не сознавая, что произносит вслух, — что сейчас начнется в стране!

Ну, да. Товаров то не добавится от отмены карточек. Только прежде обеспечивали всех, пусть и по-разному. В том же сентябре урезали нормы выдачи для горожан, прежде всего иждивенцев и детей, а некоторые категории и вовсе сняли с пайка. Практически всех рабочих и служащих предприятий местной промышленности, подсобных хозяйств, МТС и совхозов (колхозники прав на карточки вовсе не имели).

А теперь покупай. Очереди не исчезнут, зато у кого больше денег получит преимущество. А остальным лапу сосать?

— ... отменить высокие цены по коммерческой торговле и ввести единые сниженные государственные розничные цены на продовольствие и промтовары.

Ну слава богу, не все идиоты. Предусмотрели.

— ... Единые цены на хлеб и крупу устанавливаются на более низком уровне, чем нынешние пайковые цены, причем пайковые цены на хлеб снижаются в среднем на 12%, на крупу — на 10%, а по сравнению с нынешними коммерческими ценами снижаются более, чем в два с половиной раза.

Это при параллельном отсутствии денег на руках. Зарплата в начале месяца.

— ... В-четвертых. Единые цены на другие продовольственные товары в основном сохраняются на уровне действующих пайковых цен.

В основном? Хотелось матерно ругаться. То есть не в основном повысятся. А как же, большую часть проблем государство берет на себя, но и народ должен почувствовать важность момента.

— ... В-пятых. Единые цены на промышленные товары устанавливаются на несколько повышенном уровне по сравнению с низкими пайковыми ценами, а по сравнению с коммерческими ценами снижаются в среднем более, чем в три раза.

Только кто из работяг приобретал нечто в коммерческих магазинах? Тут совсем иные средства потребны. Зато на колхозном рынке цены, наверняка, подскочат.

— Итак, — сказал Кумм, впервые подняв голову от зачитываемого документа. Наша задача обеспечить гладкое проведение реформ. Никаких эксцессов не должно случится! — судя по ударению, он собирался спрашивать с сотрудников за любое происшествие максимально придирчиво. — Поэтому личный состав переходит с этого момента на казарменное положение...

1948г.

Иван молча извлек из кухонного шкафчика бутылку водки, налил полный стакан и выпил, как воду. Ирья, точно также, ни слова не говоря, протянула небольшой кусок засохшего хлеба, закусить. Он кивнул и принялся энергично жевать, искоса глядя на ополовиненный сосуд с беленькой.

— С некоторых пор я жена официальная, — заявила, когда он уселся на стул и взялся за бутылку. — Имею право быть стервой. Начинать скандалить?

Мужчина изобразил широкий жест, предлагая стул напротив и поставив для нее стакан.

— Праздную, — сообщил с непонятной интонацией и принялся наливать в оба по очереди.

Похоже крепко собрался отмечать, решила Ирья и начала сооружать на столе нечто из двух тарелок, сковородки с жареной картошкой и трески. Ничем получше порадовать не имела. С деньгами, как всегда, туго. Точнее, гораздо хуже, чем прежде. Хлеб стал дешевле. Чуть-чуть. Зато практически все остальные продукты заметно подорожали. Стоимость ниже предреформенных коммерческих и выше государственных. Зарплата при этом не изменилась. И если прежде в МГБ частенько 'выбрасывали' для своих нечто дефицитное по приемлемой стоимости, то теперь с этим стало совсем плохо. А чтоб дополнительно порадовать, товарищ Сталин параллельно отменил денежные выплаты по орденам и медалям (в том числе боевым) и право бесплатного проезда награжденных на всех видах транспорта.

Не только это. Упразднялись льготы по уплате сельхозналога для семей погибших на фронте и получивших инвалидность в ходе боевых действий, причём несвоевременная выплата налога грозила крупным штрафом или конфискацией скота. Их, слава богу, эти страсти не касались, но жить стало заметно труднее. Вот водка подешевела, на счастье выпивохам. К счастью, Иван не особо пил. В праздник мог себе позволить, но никогда до слета с нарезки. Впрочем, было подозрение, что иногда он дома не появляется крепко поддав с товарищами по работе. На горячем не ловила и похмелиться не просил. А мужчинам иногда и расслабиться надо.

— И с чего сегодня такая радость? — вручая вилку своему герою, поинтересовалась.

— Самому не ясно, ликовать или страдать.

— Так сложно? — чокаясь, грамм пятьдесят налил ей не больше, жадюга, спросила Ирья.

— Мне скоро тридцать, — невнятно объяснил Иван, выпив свою порцию и жуя крепкими челюстями рыбу.

Вот тоже странность. Сидел по лесам, вечно жрал всякую ерунду, стреляли в него, штыками кололи, тифом болел, а здоровье, как у быка. И зубы все свои, кроме бокового, неизвестно в какой драке выбитого. А у нее дырки. И в поликлинике очередь, да еще и за материалы нужно оплатить. Одно слово, медицина бесплатная.

— Стрелять научили, командовать умею. Все. Получается пол жизни фьють, — он свистнул, — не профессии, не настоящих умений. Нет, руками я могу кое-что. Красить, штукатурить, плотничать, кирпичи класть. Даже печку сложить. Но все на уровне подмастерья. Взрослый человек, блин.

— Тебя уволили? — с замиранием сердца, спросила.

Это было б прекрасно. Если кому и требуется бегающий по лесам с автоматом муж, то точно не ей. А работа... Что-нибудь обязательно найдется. Здоровый, руки на месте, голова тоже.

— Не совсем так. Хм... А и правда, — сам себе сообщил, — с кем поделиться, как не с женой. Нажраться в стельку совершенно не тянет. Так, напряжение снять.

На этот раз он набулькал себе гораздо меньше. Но и ее стакан не забыл.

— Не настолько тоскливо, чтоб водку пивом запивать, — прокомментировал выпивку без тоста. — У нас в республике новый нарком госбезопасности. Москаленко Валентин Иванович.

Государственные 'внутренние и спецорганы' большая деревня. Еще не успел приехать, а кое-что о предыдущем пути стало известно. Нарком внутренних дел Чечено-Ингушской АССР, участвовавший в тамошней депортации. Потом назначен начальником отдела оперативного управления Главного управления по делам военнопленных и интернированных. Снова повышение. Начальник МГБ Читинской области. Теперь пошел на республиканский уровень. Нынешний пост подразумевает членство в Бюро ЦК компартии Эстонии. Хорошо идет карьера. И есть весомое подозрение, что нынешнее назначение не случайно, а с подачи самого Вороновича. Прежнее дело о троцкистах теперь закроют. По крайней мере Студилина снял сходу. Похоже приехал с твердой установкой кого гнобить.

— Новая метла по-новому метет, — объяснил вслух. — Раз уж прибыл, обязан нагнать страха на подчиненных, чтоб старались. Наш отдел разогнали со страшной силой. Начальника на Камчатку. Остальных по здешним районам.

Вслух это не звучало, но сразу три начальника районной милиции и один республиканский из МГБ попались на нарушениях во время проведения денежной реформы. А были еще заместители, повторяющие 'подвиги' старших. В основном оформляли сберкнижки задним числом или меняли крупные суммы. Теперь на 'укрепление' кидали новых работников и в отделе сядут привезенные Москаленко. В здешней обстановке они не в зуб ногой, зато прекрасно знают благодаря кому поднялись и чьи приказы выполнять не задумываясь.

Может и не так плохо. Нарушений была масса и прежние работники вросли в систему, стараясь не сориться с партийным начальством. А там, на самом высшем уровне, вели себя ничуть не лучше прочих корыстолюбивых граждан. Тем более, попробуй откажи, когда прямо дают указания задним числом оформлять покупки, отдавая сдачу новыми купюрами или оплачивают всевозможные сборы, налоги и займы старыми денежными знаками.

— А меня, — подвел итог, — в милицию.

— Куда? — переспросила Ирья, от неожиданности автоматически выпив и отдышавшись. Она уже настроилась на переезд в глухую деревню и тоскливо размышляла чем там станет заниматься.

— Закусывай, — подкидывая ей в тарелку куски картошки, заботливо посоветовал.

— Куда?

— В нашу Таллинскую рабоче-крестьянскую милицию старшим оперуполномоченным. То ли повышение, то ли понижение, сам не понимаю. Прежде был обычный опер, однако в более престижном главке. Должность зам отдела, зато власти против прежнего много меньше. От сих до сих и куча требовательных начальников. Работы теперь только прибавится. К тому же я до сих пор не особо говорю на эстонском.

И вот это назначение, когда остальных со страшной силой дрючили, а также похвала за спиртовое дело, наводила на определенные мысли. Лучше б Москалено не выделял так явно. Хотя, был еще и Эдуард, вообще оставшийся в родном отделе. Так что совсем уж выделения из ряда вон не случилось. Между, прочим, очередная причина глубоко задуматься. Так ли уж прост капитан Кангаспуу. И может здесь совсем иная связь.

— Ваня, — сказала Ирья со счастливой улыбкой, — чтоб у нас всегда были такие неприятности. Когда тебе на новое место службы?

— Завтра бумаги на перевод оформляю.

И в этом есть нехороший момент, о котором говорить не хочется. Далеко не все в курсе были, что он женился. Ни гостей, ни свидетелей, ни свадьбы. Зашли, печать поставили. С этим просто. Но теперь придется заполнять анкету в отделе кадров в милиции. Ведомство одно, управления разные. Не просто так личное дело передают, а еще раз все проверяют и заполняют. Тут уж не сделаешь вид, что забыл сообщить. Но ведь в МВД к сомнительным родственникам спокойней относятся. Давно умерли и бог с ними. За себя он не боялся. А вот Иркой могут заинтересоваться.

— Вот и заканчивай грусть-печаль топить, — сказала она. — Доедай и спать. Прямо с утра подниму и вместе набросаем основные тезисы.

— Чего?

— Ну как, — удивилась. — Знакомиться с личным составом вновь назначенный командир должен?

Он кивнул, озадаченный.

— А там наверняка все местные. Сходу их ошарашишь речью на эстонском. Потом иначе относиться станут. Хоть и не здешний, а уважение проявил. Построить по стойке смирно всегда успеешь.

— А если не все? — подумав, произнес с сомнением.

— Тогда выучишь еще один вариант.

— Да?

— Я в тебя верю, — проникновенно заявила Ирья. — Немножко стараний и на трезвую голову всех поразишь нестандартным заходом.

Здание, где размещался уголовный розыск находилось в центре, но с виду производило не особо выгодное впечатление. Облупленные стены снаружи, ободранные полы, по которым шаркала усердно шваброй существо в синем халате поверх телогрейки и с замотанным платком лицом. Красивее от ее трудов не становилось, хотя, возможно и чище. Но это он погорячился. Не успела протереть, как очередной тип в форменной милицейской шинели и грязных сапогах промчался по неотложному делу, оставляя следы. Вытереть подошвы перед входом ему и в голову не пришло. Как никто не догадался поставить снаружи мусорную урну. Торчащие там курильщики при виде Вороновича временно замолчали, не переставая стряхивать пепел на усеянный окурками грязный снег. Это раздражало. У серьезного учреждения должны были убирать не для вида.

В проходной имелся турникет и окошко, к которому тянулась очередь из двух человек. Для особо тупых таблички: 'Вход' и 'sissepaas'. Тут же проходили наскоро показав удостоверение работники. У него такого пока не имелось. В отделе кадров, находящемся в соседнем подъезде пообещали выдать вечером. Пока фотографию подклеят, заполнят и печать поставят пойдет несколько часов. Сидеть под дверями очень не хотелось. Ждать дома тоже.

Пока милиционер занят с другими, уставился на доску на стене, с графиком дежурств. Рядом висела стенгазета с новогодними шутками, хотя скоро конец февраля. Кажется, здесь политика-воспитательная часть в зачаточном состоянии. И это хорошо. Бесконечные собрания в МГБ, ничуть не требуемые для работы мешали жить. Хорошо еще иногда можно отговориться срочным поручением, но достаточно часто приходится сидеть и слушать очередные речи парторга. Полковничье звание и соответствующие привилегии заставляли стараться, вплоть до требования вести конспекты программных указаний и статей Ленина-Сталина.

— По какому пофоду? — спросил белобрысый дежурный устало. Глаза у него были красные, как у кролика.

— К полковнику Тумме, — и продемонстрировал старое удостоверение.

— Твести отиннатцатый кабинет, — мельком глянув, сообщил. — Второй этаж в конце коридора.

Коротко и ясно. О цели даже не спросил, но система одна, так что ничего удивительного. На самом деле, в объяснениях не нуждался. По делу Мурина ходил сюда несколько дней, разбираясь с пропавшими женщинами.

В коридорах торчали и ходили люди во множестве. В форме, без оной и явно по вызову. Такие стояли с сразу читаемым терпеливым ожиданием в глазах, покорно дожидаясь вызова. Поставить скамейки никто не догадался. Однажды мимо провели человека с расквашенной мордой под конвоем. Вот этот на ходу посвистывал, изображая беззаботность.

На верхнем этаже стало посвободнее. Видимо сюда с улицы не часто ходили. У ничем не отличающейся от остальных двери, даже табличка отсутствовала, мысленно перекрестился на удачу и постучал. Неразборчивый возглас изнутри принял за приглашение.

— Разрешите?

Человек в кабинете больше всего был похож на ушлого хуторянина. Крепкий с хитрым взглядом и красной физиономией крепко пьющего пролетария.

— В чем дело? — на эстонском потребовал полковник. — Почему без разрешения входишь?

— Капитан Воронович, — становясь по стойке смирно, — представляюсь по поводу назначения старшим оперуполномоченным.

По такому случаю он был в форме. Правда, награды решил не надевать и пришел хоть и практически новом, поскольку носил исключительно по праздникам, но не парадном.

— А, — после паузы, сказал Тумме. — Помню.

Неизвестно что подразумевал, возможно все ту же историю с убийцей.

— Был приказ, — он принялся перебирать бумаги на столе с видом мученика. У Студилина имелась секретарша, не смотря на более низкое звание и должность. Да и кабинет побольше размером. Похоже, все-таки понижение, по всем параметрам.

Полковник нашел нечто, пробежал глазами и хмыкнул.

— Ну что ж, будем работать вместе.

Удивительно, но на обоих языках говорил с заметным акцентом. Оказывается и такое случается. Видать из приехавших после установления советской власти, а не местный.

— Наша задача, — тоном политрука произнес новый начальник, — охранять труд и мирную жизнь советских граждан. И не важно, насколько серьезное происшествие. Задача угрозыска найти и обезвредить преступников. Их накажут по советскому закону!

Воронович осознал, насколько он влип. Официально звучало тебя переводят 'на усиление', причем ему припомнили доклад о паршивом уровне работы в милиции. Давай, отвечай за свои слова. В недрах МВД бывших работников НКВД ненавидели. И за прошлое, когда сажали и вычищали пачками, и за нынешнее подчиненное состояние. Про него наверняка пойдет слушок, что прислан для контроля. В переводе, следить за происходящим в отделе. Ладно еще отыграться попытаются, давно не мальчик и кое-что повидал, но если все станут разговаривать в подобном тоне, он точно не выдержит.

— В нашей работе не существует маленьких и больших, важных и не интересных случаев. Все должно расследоваться максимально быстро и тщательно. Ведь что нам говорил товарищ Дзержинский? Холодный ум, горячее сердце и чистые руки!

Там не про голову было? — подумал Воронович, воздерживаясь от исправления ошибки начальника. Какая разница. По смыслу ничуть не отличается от висевшей на стене в любом юридическом учреждении цитаты.

— Нашим операм приходится заниматься всеми категориями уголовных дел. Кражи, хулиганство, грабежи, даже ДТП и пожары. Людей нет, а ваши, — с внезапно прорвавшимся негодованием, — ручки пачкать не желают. Пройдем, — выдержав паузу и убедившись в отсутствии реплик, приказным тоном позвал полковник.

Далеко они не ходили. Буквально до соседней двери, причем распахнул ее Тумме ногой. Комната намного больше и в ней пять столов. Три заняты. Двоим сидящим чуток за двадцать и оба в старой форме без погон, как ходят нынче через одного. Служили в армии, причем не офицеры. Потом в милицию пошли. Скорее всего, местные. Внешность соответствующая, звание лейтенантское, больше не положено. Третий был примечательной личностью. С ним познакомился еще в сорок седьмом. Яллак Ааду работал по уголовному миру всю жизнь и прекрасно его знал. Ему уже за семьдесят и служил в криминальной полиции при царизме, затем при Эстонской республике, при советской власти до прихода немцев в милиции. Видать проверку прошел, поскольку не трогали. Неизвестно по какой причине оказался на корабле при эвакуации и остался в Ленинграде на время блокады в тамошних правоохранительных органах, в качестве мобилизованного. Поскольку с нацистами не сотрудничал, а совсем наоборот, при возвращении в родные места был принят моментально на службу, несмотря на возраст. Опытных работников в 45м не имелось совсем.

— Где Лембит? — недовольно потребовал полковник на эстонском.

— Со вчерашнего пожара отсыпается, — ответил один из молодых.

Похоже слова в кабинете раньше оказались не банальной оговоркой.

— А кто работать станет? А, — произнес, переходя на русский, — это капитан Воронович. Новый старший опер отдела. Прошу любить и жаловать, а также всячески помогать на первых порах. Ясно?

— Так точно, — нестройно ответили в три голоса.

Видимо Тумме посчитал задачу выполненной. Повернулся и вышел. Следом за ним, переглянувшись, отправились двое молодых. Якобы курить, хотя в кабинете и без того дым висит. До сих пор не стеснялись. Наверняка решили обменяться впечатлениями без его ушей.

— Заместитель и старший оперуполномоченный, — сказал, высохший до состояния мумии старик с цепкими глазами, — это прекрасно. Вот это будет твой стол, показал на угловой. На, — и он кинул на стол папку, — послезавтра сроки подходят, а у меня куча других.

Воронович открыл картонную обложку. Внутри оказалось всего парочка бумаг. Два протокола и анонимка. Комсомолка Тынупярту, — о господи, язык сломаешь, — сообщалось в доносе, нагулялась с парнями до брюха. Но рожать не стала, а сделала криминальный аборт.

Еще в 36м подобного рода операции были запрещены, кроме как по медицинским показателям. Ну, была милая оговорка про тяжелое положение, но для этого требовалось решение специальной комиссии. Это занимало время и они ходили с поверками, после чего все в курсе. Или из-за изнасилования. Еще лучше, чтоб соседи знали. Практически невозможно получить разрешение, не дав взятку. Проще уж заплатить за избавление нежелательного ребенка. Тише и спокойней.

Фактически, кроме штрафа, таким ничего не грозило. А вот врачу могли дать три года. Найти не так просто. Риск большой. Обращались к кому угодно от повитух до бабок. В результате молодые дурищи неоднократно гибли или получали внутренние необратимые повреждения. Потом и хотят рожать, да не получается. Но было еще худшее. Рожали, а потом убивали или просто выкидывали младенцев. А это уже статья. Не приходилось прежде таким заниматься, но слышал, поскольку по статистике каждое четвертое убийство именно младенцев. Не звери какие. Обычные бабы. Денег на аборт не нашли или поздно спохватились. А ребенок им без надобности. В общежитии запрещено или того пуще, в одной комнате вшестером живут. Только орущей по ночам добавки на жилплощадь и не хватает до полного счастья.

Комсомолка Тынупярту отрицать совсем даже не пыталась. Умная. Проверить раз плюнуть. Найдутся, готовые заложить. Один или одна уже исполнили долг, написав куда следует. Можно не сомневаться или отвергнутый парень, или соседка по общаге. Вот с этими он бы с удовольствием побеседовал. Найти не особо сложно. Образцы почерка у ближайших связей изъять под удобным предлогом простейший вариант. Но в дальнейшем уперлась. Короткая послевоенная любовь, когда парней почти нет. Не удивительно, если морячок с базы. Потом то ли не выпускают в увольнительную, то ли в походе по океанам и волнам. А время идет и живот растет. Вот и пошла избавляться.

Первый допрос уперто трындит 'упала случайно'. Всерьез надавить, куда денется. Это ж не ученые урки в полной отрицаловке или бандиты из леса, которым терять нечего и все одно дадут четвертной , раз уж высшую меру отменили. Эта не из тех. Зарыдает, если наорать и пообещать семь бочек арестантов и все выложит. И выгонят ее из комсомола после этого, а на работе станут показывать пальцами и всякое мужское отребье цепляться. Кому это надо? Мне? Государству? Dura lex sed lex, — как говорил когда-то лектор. Закон суров, но это закон.

В идеале так, начиная писать повестку, подумал Иван. А в жизни посмотрю на нее лично. Если не отпетая курва, а нормальная девчонка так и запишем — случайность. Но абортмахера должна сдать. Не под протокол, лично мне. А там будет видно. Может и имеет смысл посадить мастера, но не портить жизнь Фриде Тынупярт. Вряд ли вторично сделает такую глупость. Попугаю всерьез на прощанье, чтоб запомнила и про анонимку скажу. Пусть думает и лишний раз языком перед подругами не метет.

— Ты энтот... слетофатель? — потребовала без стука ворвавшаяся женщина.

— Я, а в чем дело?

— Ма эй саа ару, — 'не понимаю', ответила она.

Лицо у нее было крестьянское, обветренное и с морщинами, хотя возрастом не особо старше тридцати. А вот одежда неуловимо городская. Воронович и сам бы не смог объяснить разницу. За редким исключением никто слякотной зимой в красивых шубках не разгуливал. В основном это жены больших начальников и офицеров в серьезных званиях. Все остальные сливались в одну серую массу. Но нечто внутри четко различало двух баб в похожих ватниках. По обуви, платью и рукам. Крестьянки значительно быстрее старели, хотя работа, к примеру, на консервном заводе тоже не самая приятная. Таких сразу узнаешь по вечным порезам на пальцах.

— Jah, — да.

Тут она затрещала на эстонском со страшной скоростью и смысл полностью исчез.

— Aeglaselt, — попросил, размышляя будет это по-ихнему 'медленно' или 'вяло'.

Теперь принялась говорить громко, как с глухим. Воронович покосился на Яллака. Тот изображал бурную деятельность, нечто чиркая в бумагах. Помогать явно не собирался. Просить его желание напрочь пропало. Начал переспрашивать и уточнять. Через несколько минут дошло о чем речь.

— Нет, — сказал на эстонском, — стараясь употреблять максимально простые слова. — Не ко мне. Бельем с улицы уголовный розыск не занимается. К участковому.

Последнее слово он произнес, естественно, на русском.

— Где он находится? — спросил старика Ааду.

— Список телефонов и адресов на столе под стеклом, — буркнул тот, не поднимая головы.

— Почему нет? — хватаясь за сердце, совсем по театральному, вскричала. — Разфе не софетская гражтанка? — и это на вполне приличном русском.

Тут до Вороновича начало нечто доходить. Она не могла сюда попасть мимо дежурного. И Яллак себя странно ведет. И где-то он ее уже видел. Не вспоминается, но точно не впервой. Подколоть решили?

— Говори, — сказал на эстонском, доставая из ящика бланк протокола.

— Что?

— Как было. Все. Полно.

Хотел сказать подробно, но не вспомнил слово. Ничего, поняла и принялась стрелять очередями. Не вслушиваясь, старательно писал. Когда, наконец, замолчала, спросил анкетные данные и заполнил соответствующие графы. Подсунул на подпись.

— Замечательно, — сказал на русском, забирая. — Первый день на работе, а уже раскрыл кучу преступлений. Три убийства, восемнадцать краж и два изнасилования. Ничего, — участливо улыбнулся, — наш советский суд учтет добровольное признание.

— Что? — переспросила она, бледнея. — Какие насилофания?

Яллак вскочил с места и выдернул у него итог допроса. Проглядел на скорую руку тамошнюю бредятину, где она описывала, как в течение часа творила ужасные преступления прямо в здании горкома партии. Ухмыльнулся.

— Подпись-то есть, — сказал Иван. — Чего еще надо. Я тоже шутки люблю.

— Иди, Дагмар, — сказал старик, разрывая протокол и кидая в мусорную корзину. — Юмор у него такой, профессиональный. А этим молодым идиотам скажи, что они тебе должны.

Ха, подумал Воронович, старательно держа каменное лицо. Прямо в точку. А мог бы и сам навечно записаться в идиоты, если б ошибся и реально за краденым прибежала.

— Чего стребовать, сама придумаешь.

Характерно, что все это прозвучало на русском. Все она прекрасно понимает. Иван уже открыл рот, сказать нечто язвительное в спину женщине, но тут зазвонил телефон.

— На выезд, — сказал, положив трубку Яллак, забирая портфель. — Кажись покойник в квартире.

Воронович служебные бумаги носил в офицерской планшетке, как и большинство остальных. А этот, не иначе по древней привычке таскает старье. Натурально, кожзаменитель снаружи до тканевой основы протерся. Антиквариат.

Старик повел наружу совсем не тем путем, которым поднимался утром Иван. Почему вдвоем отправляются, если полно дел, уточнять не стал. Очередная проверка. Мог б и одного погнать. Видимо заопасался повторения шутки юмора.

'Черный' ход имел выход во двор. Оба работника отдела обнаружились внизу, как и пол сотни возбужденных людей в погонах и без. Небольшая стайка девушек явно из машбюро примчалась. Они стояли у грузовика, с которого по соответствующим спискам раздавали картошку и бдительно отслеживали очередь. Не до нужд трудящихся, понял Воронович. Осуждать было сложно. Хотя правительство очень заботилось о народе, но хлеб в магазинах куда-то с отменой карточной системы исчез. Очереди за ним собирались у многих магазинов с ночи и открытие заведений сопровождалось жуткой давкой. Прежде он был прикреплен к спецмагазину, однако подозревал, что с переводом в милицию лафа закончилась. А когда в очереди стоять, не представлял. Оказывается, здесь тоже имеется забота о сотрудниках. Не так плохо.

Постановление об отмене карточной системы обещало много чего, а реально, как и предполагал, цены оказались заметно ниже прежних коммерческих, но в целом выше пайковых. На хлеб и муку снизились на 12%, на крупу, макароны и пиво — на 10%. Зато если цена 1 кг чёрного хлеба по карточкам была 1 руб., то после их отмены выросла до 3 руб. 40 коп. 1 кг мяса вырос с 14 до 30 руб., сахара — с 5,5 до 15 руб., сливочного масла — с 28 до 66 руб., литр молока — с 2,5 до 8 руб. Спасало питание в столовой МГБ. Там было дешево, но теперь вряд ли пустят.

Старик перекинулся парой слов с остальными, объяснив куда направляются с Вороновичем.

— Мой мешок не забудьте, пока пашу за вас, — отдал указание. — А на тебя, — уже Ивану, заглянув в список, — извини не предусмотрено. Приказ с сегодня, а это прежнее.

— А мы не на машине? — поняв, что Яллак топает дальше, не собираясь идти к дежурному, осторожно спросил.

— С транспортом у доблестной милиции проблемы. Можешь попробовать выбить мотоцикл, как старший. За отделом два числится. В городе еще ладно, но когда труп на окраине, гораздо удобнее любой машины. Только с бензином вечные проблемы. Предпочитаю пешком ходить, а не выпрашивать постоянно.

Уточнять не в толщине ли кошелька дело не хотелось. Есть люди, по поводу и без повода жалующиеся на безденежье. А есть иная категория — удавятся, но не сознаются в бедности. Раньше у работников МГБ, а значит и у милиционеров, было право бесплатного проезда на общественном транспорте. Теперь льготу отменили, параллельно вдвое повысив тарифы. Не так много, но здесь чуть, там еще немножко. На электричество тоже в худшую сторону расценки пошли, а по городу ходили упорные слухи о предстоящем скачке за коммунальные услуги и жилье. Случись такое, наверняка за отдельный дом и отсутствие подселенных соседей придется крупно расплачиваться.

— Ты на Дагмар зла не держи, — сказал ему неожиданно старик уже у подъезда дома с покойником. -Этим остолопам лишь бы посмеяться, а она баба хорошая, только сильно простая. Я думаю, — он покрутил пальцем у виска, — слегка того.

— В смысле?

— Еще в прежние времена в прислуги нанялась. Потом советы пришли, — Воронович отметил знакомое выражение. Ни один коммунист так бы не выразился, — хозяев выслали. Из дома ее выселили. Нашла какую-то халупу на окраине со старухой и ухаживала за ней пока та не померла. Без платы, за койку. А пока бабки не стало, детей стала собирать без родителей. У нее сегодня больше десятка и кого только нет.

Тут он резко заткнулся. Додумать не особо сложно. Откуда беспризорники? Родители сосланные, убитые в войну немцами, после лесными братьями и потерявшиеся при эвакуации Таллина в 41м и отходе вермахта. Многие с ними ушли, но бардак творился огромный. И как кормить такую ораву? На зарплату уборщицы много не купишь. Разве с собственного огорода, самой не доедая. Проще сдать в детдом. Не удивительно, что считает ненормальной.

Идти, собственно, пришлось недалеко. Нужный дом находился в центре. Очень приличная с виду и внутри четырехэтажка с царскими колонами и лепниной. По крайней мере, именно так, представлял особняки аристократов. Внутри жили как начальники среднего уровня, так и имелись коммуналки на первом этаже. Но всерьез загадить внутри не успели. Или кто-то следил за порядком.

— Запах я почувствовал, — нервно говорил здешний дворник, дыша перегаром. Откуда взялся татарин в здешних местах было достаточно странно, но хоть не требовалось напрягаться для понимания при беседе, как с аборигенами. — Воняет из-за двери мертвечиной. Вот, участковому сказал нашему. На то ведь и поставлен бдить за обстановкой.

Он говорил нервно и многословно, нервничая. Никаких причин для этого вроде не было и тянуло положив руку на плечо и проникновенно глядя в глаза изречь: 'Мы все знаем, покайся'. Скорее всего, тут бы и раскололся. На тему спертого имущества жильцов или домохозяйства. Продал и выпил.

Милиционер в форме кивнул.

— Та. Я зфонил, согласно инструкции.

Вторую часть он произнес очень чисто. Не иначе вызубрил старательно. Особенно по части не лезть самому в сомнительных случаях. Пусть, кому положено, разбираются.

— А кто там живет?

Воронович принюхался. Попахивало, но вряд ли покойником. Уж этот запашок ни с чем не спутаешь. Хотя, если сквозь плотно закрытую дверь прошло, внутри противогаз понадобится.

— Ну, как, — опять подал голос татарин, не дожидаясь пока тормознутый участковый соизволит очнуться. — Прописан генерал-лейтенант Филатов с семьей. Тока оне в Германии. Оккупанты.

В смысле служит в администрации оккупационной советской зоны. Хотя мы и не дошли до настоящего Рейха, Пруссия не в счет, свой кусок получили, согласно союзным обязательствам. И в Берлине тоже. Только там до сих пор запустенье и сплошные развалины после взрывов атомных бомб. На тот момент еще не ясно было что с Японией и ссориться американцы не хотели. Самое козырное место Фатерланд, по нынешним временам.

— Ключа нет?

— Откуда?

— Ломайте, — нетерпеливо сказал Яллак.

Участковый, не двигаясь, посмотрел на дворника. Тут, пыхтя, вставил приготовленный заранее ломик в щель и нажал. Сделанная на совесть дверь гордо устояла. После применения мата и совместного рывка замок выдержал. Зато сорвали петлю. Из проема потянуло ядреным запахом гнили.

— Ноотма! — скомандовал старик, назвав фамилию участкового.

Милиционер тяжко вздохнул, посмотрел с обидой и лишь затем двинулся внутрь на приличной скорости, зажимая нос пальцами. Даже снаружи теперь от запаха слезились глаза и задерживаться ему очень не хотелось. Хлопнуло окно и почти сразу выскочил наружу.

— Нет никого, — доложил.

— Покурите, пока выветрится, — предложил Яллак. — А ты, — опять участковому, — за понятыми. Проверь квартиры и тащи сюда двух граждан.

Трупа, действительно, не оказалось. Зато обнаружилось огромное количество испорченной еды. Неизвестно каким местом думал генерал и думал ли вообще, но уехать на годы, оставив в квартире бидоны с маслом, коробки с яичным порошком, консервы ящиками, а не отдать если не в часть, так хоть знакомым, надо быть тем жлобом. Почти все пришлось выкинуть. Благо имелся дворник и кому таскать эту гадость нашлось.

Протокол сел писать Воронович. Старик прошелся по комнатам и испарился, не желая нюхать. А молодому положено трудится. Записал причины вторжения, количество отправленного в мусор добра и понятых по всей форме. Потом пришлось ждать пока врежут новый замок. Оставлять в таком виде дверь было нельзя. Даже при беглом взгляде обнаружилось помимо продуктов пять заграничных приемников, какие-то закрытые ящики, множество отрезов материи, 6 аккордеонов, 4 пишущих машинки, несколько ковров и множество женских и мужских костюмов, обуви, шляп. Наверняка и нечто более ценное имелось, но никому этим заниматься не хотелось. Запашок убавился, но все равно сидеть в помещении неприятно.

Описывать в доход государства причин не имелось, однако если кто-то, вроде того же дворника поживится, потом не обнаружится. Вряд ли генерал имел в голове полный перечень награбленного имущества. А даже если да, жаловаться из-за парочки вещей не станет. А то могут задать неудобные вопросы. В общем, убедились, что ничего портящегося больше не имеется, причем так и тянуло прихватить парочку импортных бутылок со спиртным, но нельзя. Слишком много свидетелей. Вставили дверь, опечатали и ушли. На пол дороги своевременно вернувшийся Яллак вздохнул и сказал:

— В Ленинграде мы таких расстреливали. У людей за кусок хлеба дорогущие вещи меняли, спекулянты.

Иван промолчал. Чтоб он не сказал, восприниматься будет через службу в МГБ. Еще заподозрят в провоцировании. Это, у человека, просто старая боль проклюнулась. На самом деле, не обязательно мародер. После войны военнослужащим из оккупационной группы войск разрешили отправлять посылки домой с тамошними шмотками. В зависимости от звания и размер отправлений варьировался. Солдатам мелочь. Отрез ткани, духи, часы или ботинки. Генералы могли и мебель с машиной домой послать отдельным вагоном. Это и не скрывалось, тем более и союзники вели себя точно также. Потому и нравилось жить в поверженной Германии многим. Там платили денежное довольствие оккупационными марками и потратить их дома все равно нельзя. А когда после войны старшие возраста демобилизовали, то выдавали единовременно за каждый год службы месячный оклад.

Возле 'дежурки' их ждало столпотворение. Трое милиционеров в форме и без висели на огромном мужике, который энергично сопротивлялся попыткам надеть наручники. Еще один страж порядка вяло пытался подняться позади драки. С виду тип был за два метра и поперек ничуть не уже. Такой вполне мог танк на скаку остановить. Отшвыривая пытающихся задержать, он упорно двигался в сторону выхода, где маячила свобода. Прямо на оказавшихся на пути Вороновича с напарником. Изображать шлагбаум было абсолютно бесполезно. Он бы просто снес, не останавливаясь. Стоило попасть под удар кулака, размером с пушечное ядро и нокаут обеспечен. При этом, мужик явно не пытался кого-то искалечить или прибить. Отпихивал от себя с силой и бил открытой ладонью. Правда, любому и этого бы хватило, о чем красноречиво поведал сержант с повязкой дежурного, улетевший через турникет.

Драться Иван не стал. Можно было поймать на болевой, выкрутив руку, но удержать такую тушу вряд ли сумел. Шагнул чуть вбок, пропуская удар и поймал гиганта за палец, выкручивая до хруста. Совсем не по-мужски человек взвизгнул и попытался вырвать руку. Получать в ухо Вороновичу не улыбалось, потому резко нажал, ломая кость. Гора охнула и закатив глаза осела на пол, оставив в полном недоумении противника. С подобным ему сталкиваться не приходилось. Безусловно, не притворялся. Коршунами налетели разозленные милиционеры и надев, наконец, наручники, поволокли затихшего куда-то по коридору, награждая пинками. Дежурный отряхнулся и извиняющимся тоном сообщил:

— Ёёбнут.

Он отнюдь не ругался. На республиканском наречии слово вполне безобидно и означает пьяного .

— Неплохо справился, — сказал круглолицый, коротко стриженый крепыш в штатском, неизвестно когда появившийся. В свалке он точно не участвовал и протянул руку, — майор Лембит Олев Робертович.

— Капитан Воронович Иван Иванович, — пожимая, ответил.

Если делает вид, что не помнит, как приходил в прошлый раз и рылся в документах, так тому и быть. У обоих воспоминания не из лучших и начальник отдела предлагает писать с чистого листа.

— Я тебя помню, — опровергая мысль, заверил майор. — С того дела. Как убийцу девушек звали, Мортин?

— Мурин.

— Ошиблись тогда, надо признать. Наши бандиты люди простые, бесхитростные. В подворотне по башке или белье крали, тут хозяйка и наскочила. С перепугу и двинули сильнее нужного. Но в том своя опасность. Рутина.

На русском он говорил практически свободно. Значит из советских эстонцев, присланных на усиление. На глаз возраст под сорок, в отличие от Яллака русскую школу до революции заканчивать не мог. Тогда уточнять не стал, особо не трогало, хотя для местных такие тонкости имели немалое значение. Приезжих эстонцев они не любили почище советских.

— Привыкаешь к простейшим стандартным ситуациям и нечто хитрое можешь и не заметить. Постороннему иной раз гораздо лучше видно.

Он не извинялся, просто констатировал факт.

— Эстонский, говорят, понимаешь.

— Я-то сказать нечто могу, но когда быстро трещат, перестаю смысл улавливать, — на всякий случай уточнил Воронович.

— Вопрос практики, — усмехнулся Олев. — У тебя ее будет очень много. Научишься, раз уже начал. Что там было? — уже к Яллаку.

Тот коротко объяснил, причем они продолжали говорить между собой на русском. Пока не ясно, так принято в отделе или ради него, чтоб не стоял болваном.

— Ну и к лучшему, — подвел итог Лембит. — Не хватало нам еще мертвого генерала или его родственника. Нет, — отмахнулся на попытку отдать протокол. — Сам дело закроешь. Все бумажки официально оформить. Ааду, подскажешь. Знаешь? Ну, да. Наши порядки, в этом смысле не отличаются. Должен уметь. Сейчас в столовую. Обед, — демонстративно поглядел на часы, — по расписанию.

— У меня...

— Уже поставлен на довольствие, — извлекая из кармана талоны, заверил правильный начальник.

Нельзя сказать, чтобы здесь кормили на убой. В жиденьком супе плавали две макаронины и нечто вроде капусты. Мясо в нем отсутствовало, как данность, однако на поверхности наблюдались следы жира. На второе размазанная до состояния кашицы картошка и солидный кусок соленой рыбы. На третье клюквенный морс. Рассчитывать на биточки и антрекоты было несколько опрометчиво, а поскольку все-таки имелось чем набить желудок и досталось практически бесплатно, уже жирный плюс снабженцам МВД. Любопытно, старшие офицеры здесь же питались. По прежнему месту работы у них отдельный зал имелся. Но там и выбор заметно больше.

Во время обеда они не обсуждали дела. Возможно из-за присутствия Вороновича. Он все равно не в курсе. А может не принято за едой. В детдоме им твердили регулярно: 'Когда я ем, то глух и нем'. С тех пор немало крови утекло, но некоторые привычки Иван так и не изжил окончательно. Например, все быстро съесть, пока команда на выход не прозвучала. Ирья смеялась, что он боится, чтоб не выдернули из подноса тарелку. Конечно, нет. Пайка дело святое и отобрать ее у нормального солдата все равно, что у сторожевого пса кость. Сразу в рожу получишь, на рефлексах.

Привычка. Какой смысл изображать правила этикета, если он все равно не умеет пользоваться вилкой и ножом. Ему это абсолютно не мешало, тем более не чавкал и не сморкался в занавески в богатых домах. В основном, за отсутствием таких семей среди знакомых. К генералам и членам ЦК его пока не пускали.

— Я уже хотел в столовку бежать. Вызов, — сообщил один из лейтенантов, вскакивая при виде начальства. — Кавторанга избили прямо на пороге. Улица 22 июля дом три, квартира семь. Каратов Дмитрий Владимирович. Политотдел Балтийского флота. В больницу увезли.

— Ну, — непонятно оживляясь, произнес Лембит, разворачиваясь к Вороновичу, — вот тебе, Иван Иванович, и первое настоящее дело c явными врагами. Разберись.

— Есть, — ответил послушно капитан, в душе недоумевая.

Позвонили в дежурку, понятно. Но там обязаны были спихнуть по назначению. Мы причем? Пусть МГБ ищет националистов, нападающих на политработников. Хотя, нечто странное в происшествии имелось. Что значит избили? Приличный враг советской власти обязан хотя бы ножом пырнуть оккупанта, если не застрелить. К тому же самый центр города, полно патрулей, а дом за флотскими. Там чужой виден на фоне их черных бушлатов, как белая ворона.

— Зачем про врагов сказал? — неприязненно спросил Яллак, когда дверь за капитаном закрылась.

— А чего я такого сказал? — 'удивился' Лембит. — Я человек прямой, чего думаю, то и говорю.

— Ты прямой?

— А вот посмотрим, чего стоит.

Воронович в коридоре налетел на уборщицу, снова нечто старательно тершую. Совершенно бессмысленное занятие при ходящем туда-сюда количестве народу. Женщина обернулась и признал ту самую Дагмар, с 'краденым' бельем. Она покраснела, как девочка от смущения.

— Изфините, — сказала, — прафда, ничего плохого не хотела.

— Все нормально, — отмахнулся на ходу. — Работай спокойно.

Три остановки на трамвае, потом выяснить где лежит пострадавший. В здешнем приемном покое не особо торопились. До палаты не доехал, выписать тоже не успели.

— А вот, — показала молоденькая медсестричка на сидящего в коридоре человека со странной нашлепкой на лице. Почему-то тот был в пижаме с веселенькой расцветкой из желтеньких цветочков на синем фоне. Без сомнения, не больничная. Прямо из дома. — Денек-другой побудет для контроля, а то наличествует сотрясение мозга. Еще на рентгене обнаружился перелом ключицы.

— Всерьез били?

— Скорее со злостью. У нас иногда привозят, так сразу видно — профессионал. Бац и человек без сознания. Бери спокойно кошелек. Или ножом ударили и шить бесполезно, даже если пара минут прошла. Насмерть бьют. Или режут до крови, но чтоб напугать. Визгу много, а опасности нет. А здесь, будто на базаре поймали с кошельком. Попинали в запале, могли и забить, но как бы, без умысла.

— Люда! — крикнул нетерпеливо мужской голос. — Вы мне нужны!

— Сейчас! Так я пойду, доктор зовет?

— Конечно. Спасибо за помощь.

Иван подсел к покосившемуся на него хмуро человеку. Один глаз у того заплыл, да и на морде следы наблюдаются. А нос, судя по всему, сломан. Это не страшно. Иным боксерам по несколько раз ломали. Приятного мало, однако умирают от таких ударов крайне редко.

Если мысленно убрать синяки, приятный на вид мужчина под сорок. Не размазня какая, крепкий и не мог не воевать. Пусть в политотделе, но легко представить с орденами.

— Капитан Воронович, — представился, демонстрируя удостоверение. — Расскажите Дмитрий Владимирович, что произошло.

— Да не знаю я ничего, — глядя перед собой, буркнул тот.

— Как это было, способны вспомнить? — терпеливо продолжил Иван. — Вы вышли внести мусор?

— Какой мусор?

— Ну не в политотдел же в таком виде направлялись?

— Никуда я не собирался.

— И? — не дождавшись продолжения нажал.

— В дверь позвонили. Открыл. Сразу в морду получил. Все.

— И кто это был?

— Не знаю!

— Один или больше?

— Ничего не помню!

— Совсем ничего?

Молчание.

— Как одет был человек, в форме или штатском? Какого роста, видели ли раньше?

— Не помню, — после долго молчания, ответил он. — Что вы ко мне привязались! Ничего не знаю! У меня сотрясение, вот! Оставьте в покое!

Это прозвучало на грани истерики и совсем не стыковалось с первым впечатлением.

— Зря вы так, — с сожалением уронил Иван, — всегда лучше честно со следователем говорить. Он тоже человек и способен понять, если кто оступился случайно.

Не дождавшись покаяния от насупившегося, поднялся и двинулся на выход. Никакими буржуазными националистами здесь не пахло. Не стал бы кавторанг такое скрывать. Чего ради? Очень смахивает на сведение счетов между своими. Прекрасно знает, кто на него набросился и сдавать не хочет. А это сужает круг до достаточно узкого. Вариантов имелось несколько и требовалось поговорить с соседями и родственниками. К сослуживцам в последнюю очередь. На базу придется выписывать пропуск и объяснять флотскому начальству причину. А там, обычное поведение, примутся товарища всячески выгораживать. Даже не от большой любви. ЧП никому не на пользу.

Через четыре часа, изрядно уставший от беготни и повторяющихся разговоров он слушал женские рыдания. В какой-то книжке он в детстве читал, что мужчины якобы теряются от слез слабого пола. Стоит разнюниться и теряешь соображение. Хочется утешать и гладить по плечику, лишь бы успокоилась. Автора он не помнил и нисколько по данному поводу не страдал. Слезы не производили на него ни малейшего впечатления. И не из черствости. Просто приходилось и прежде сталкиваться. Поток воды, а сама врет напропалую. По личному опыту, самые опасные дети, а потом женщины. Первые еще не испытали на собственной шкуре настоящую боль и привыкли к послаблению по возрасту. Их бы в армию мобилизовывать лет в 12-15 (раньше автомат не удержат) прекрасные бойцы получились бы. Жестокие, не боящиеся смерти и легко внушаемые. Они не думают о смерти или родственниках — главное выполнить задачу.

А от слабого пола не ждешь подлянки и непременно вляпаешься. На хуторах такие могли отравы в молоко подсыпать или ножом ударить. Эти, как раз, за близких бились. Их понять проще, но доверять словам или слезам, извините.

Ольга Симакова еще раз хлюпнула покрасневшим носом и взяв предложенный платок, принялась вытирать потекшую тушь. Красится в советской стране было не особо принято, однако прямого запрета не существовало. Некоторые дамы, особенно в западных областях и начальственные жены использовали всевозможные приемы для украшения. Ирка однажды продемонстрировала, как правильно наносить боевую раскраску. Откровенно говоря, ничего он не уловил помимо помады. Здесь чуточку подкрасить, там подмазать. Ничего яркого, как бывает у девиц свободного поведения.

Результат всерьез впечатлил. Она умудрилась нечто такое подчеркнуть, что сразу захотелось срочно стереть, а то все мужики приставать станут. Ирья и без того красивая. Вечно на нее посматривают. Причем ничуть не похожа на артистку вроде Орловой или Серовой. Совсем другой тип. Скандинавский. Но при этом он уверен, что если и найдет кого получше, то не станет прятаться по углам. Есть в ней, при всем огромном количестве ехидства и сознательного отстранения от советских порядков честность.

— Ну пьет Николай, — хлюпая симпатичным вздернутым носиком, прохныкала Ольга. — До войны совсем другой человек был. А теперь вечно под мухой и это, — глянула искоса, — иногда совсем ничего не получается по мужской части. Чем больше надирается, — а вот это уже злость в голосе, — тем меньше выходит. И дергается от этого. Ревнует ко всем столбам.

— То есть с товарищем Каратовым вы не встречались? — уточнил Иван. Ему совсем другую версию изложили, причем сразу две бабы. Соседи — лучшие друзья милиции. Даже не в коммуналке всегда готовы доложить, про поведение подозрительных лиц.

— Дима так красиво ухаживал, — со вздохом призналась. — Цветы дарил, подарки.

А муж ну совсем-совсем без причины ревновал. Пока не выдержал и не пришел с разборками. Или кавторанг ляпнул чего обидное на претензии, или кровь взыграла у капитан-лейтенанта Симакова. И понеслось. Все лучше, чем подумалось сначала. На прошлой неделе прямо на улице остановил двух работников с 'железки' с очень характерными свертками. Оказалось, ружья, однако не армейские. Охотничьи. Старинные, красиво оформленные. Позолота и все такое. Даже с виду стоят немало. На вопрос где взяли, стоят и мнутся. Ну куда денутся, когда МГБ с подозрением смотрит. Показали. Стоит на запасных путях открытый вагон, а внутри навалом таких стволов. Буквально, не фигурально. Кучей свалены до потолка. Иные от тяжести погнулись и теперь разве не выброс. Привезли из Германии в качестве трофеев неизвестно зачем. Охотникам такие без надобности. Стоят сильно дорого. На подарки начальству? Зачем сотнями тащить, да еще таким паршивым образом? И ведь, реально, должны до черта стоить. Клейма какие-то, даты аж 19 века. Ну и что прикажешь делать? Дал пинка для профилактики сильно умным рабочим, не сажать же, если на той станции еще и не то найти можно. Десятки эшелонов каждый день и временами стоят плотными рядами. Тут и охрана не поможет, за каждым вагоном не уследишь. Всех в тюрьму отправлять, работать некому станет. Привел железнодорожное начальство и заставил опечатать и часового поставить. Потом Студилину доложил по всей форме о недостатках на товарной станции. Вот и сейчас подумал, два морячка не поделили нечто ворованное. Стали отношения выяснять. Ан все проще.

— Где его можно найти?

— Если не на службе, — она еле заметно дернула плечиком, — то дома сидит.

Как поведали все видящие кумушки из соседних квартир, вылетела с утра, как ошпаренная. И сейчас сидела в столовке для офицерского состава, хотя давно все закончила. Не очень-то рвется возвращаться. Видать скандал начался под родной крышей и только потом выплеснулся наружу кулаками. Идти-то не далеко. Ровно на один этаж спуститься.

— Где ж еще?

В пивнушке, например. Или у приятеля.

— Пойдемте, — строго сказал Воронович.

— Зачем? — опять глаза набухли слезами.

— Чтоб дверь не ломал, если его нет. А то вдруг повесился.

— А? — она даже забыла про рыдания, часто заморгав от растерянности. — Николай?

— И правильно, — 'согласился' Иван. — Зачем себя жизни лишать? Я б бабу застрелил, чтоб сразу все проблемы решить, — и оскалился.

Женщина шарахнулась в угол, приняв идею всерьез. Кажется, он излишне много общается с Иркой. Заразила свой вечной иронией. И с утра с 'признанием' и сейчас. Или у него начинается профессиональная деформация? Врачи шутят насчет покойников, а он с подследственными. Так мертвые не обделаются с подобного юмора и жаловаться начальству не станут. А, плевать. Главное дело раскрыто. Бумажки написать, в папку подшить, в архив сдать. Все б так быстро и легко прокатывало.

— И что мне будет? — спросил капитан-лейтенант, обнаруженный по месту жительства. Он и не думал запираться и сразу во всем покаялся. На удивление почти трезв. Только что пришел со стоянки торпедных катеров. Служба прежде всего. Ответственный дурак. Лучше б развелся.

— Заявление пиши на имя начальника милиции.

Симаков послушно взял бумагу и принялся черкать под диктовку.

— Я такой-то, узнав о блядстве жены сгоряча набросился на ее любовника такого то числа в таком то месте, в чем чистосердечно раскаиваюсь и добровольно сообщаю. Надеюсь, товарищ Каратов не пострадал серьезно и зла на меня не держит. Число. Подпись.

Воронович перечитал, остался доволен и спрятал в карман бумагу.

— Сейчас оденешься и рысью побежишь в больницу извиняться.

Капитан-лейтенант дернулся.

— Именно так. Ладно, вместе пойдем. Пусть тоже выдаст бумагу, что не имеет претензий. Все равно никто не поверит, что сам упал. А потом оформлю на пару суток за мелкое хулиганство. Посидишь. Подумаешь на трезвую голову, как жить дальше. Честно говорю, дальше от меня ничего не зависит. Мои командиры твоим непременно отпишут. Какие меры примут, видно будет. Сейчас не карьера главная, а не сесть всерьез.

В кабинете не было никого. Хорошо ключ в дежурке оставили. Не успел начать писать, как ворвался старик.

— Уже вернулся? На мотоцикле ездить умеешь?

— Да.

— Тогда поехали пока не стемнело.

— А доложить о результатах?

— Потом. У нас рабочий день границ не имеет. Ночью напишешь.

— Что случилось-то? — без особой охоты следуя за ним, спросил Воронович.

— Авария. Три покойника.

— И почему уголовный розыск этим занимается?

— Мы всем занимаемся. Особенно при наличии трупов.

Мотоцикл оказался трофейным BMW с коляской. Практически новый и не покоцанный. Иван давно мечтал о таком, но купить не реально. То есть везли из оккупационных зон, да все больше для себя и большие начальники. Впрочем, денег у него не имелось. Жена похвастаться заработками не могла, библиотекарше платят сущие слезы, а иногда хотелось порадовать новым платьем или еще какой приятной ерундой. Полученная за прошлое сидение в лесах при демобилизации солидная сумма быстро таяла. Не до подобных приобретений. И, слава богу, как оказалось. Считай, бесплатно заполучил.

Ехать пришлось минут сорок на полной скорости. С какой стати городская милиция должна разбираться с происшествиями на дорогах так далеко? Хм... А кто должен в такой ситуации? Уголовка ближайшего населенного пункта в лице тамошнего неграмотного участкового? Так местами их и вовсе нет. А чем ОРУД заниматься должен? В такие моменты чувствуешь себя дурнем, на которого могут свалить чужие проблемы. Надо б поинтересоваться распределением обязанностей.

Причины, по которым они сюда мчались стали понятны с первого взгляда. Легковушка, из числа на которых ездит начальство вылетела от удара на обочину и перевернулась. С виду она стала похожа на гармошку. Не так давно им навстречу проехала знакомая труповозка из морга, а Яллак определено выразился насчет итога ДТП. Смотреть там не на кого и спасать тоже. Проезжающие машинально притормаживали, но не останавливались. Сердитый милиционер начинал махать рукой, чтоб уматывали. В помощи он не нуждался.

Возле стоящего криво грузовика с разбитым радиатором сидел с понурым видом знакомый лейтенант из комендатуры Пярну.

— Что случилось, Кравец? — когда тот поднял мутный взгляд на подошедших.

— Сбоку выскочил, — равнодушным тоном ответил тот, показав на проселочную дорогу, пересекающуюся с основным шоссе.

Как нарочно растут деревья и ничего из-за них не видно. Водитель просто обязан был остановиться прежде начала движения.

— А чего сам грузовик вел?

— Комбат попросил, — все также спокойно, ответил старый знакомый. — а мне на вокзал надо, невесту встречать. Она ждет.

Кажется, он не очень соображал с кем говорит.

— Все будет нормально.

Яллак поманил за собой Вороновича и когда отошли подальше, сквозь зубы произнес:

— Ты знаешь, что бывает, когда гибнет второй секретарь обкома на пустом месте?

— Догадываюсь. Наказать немедленно виноватых.

— Поэтому ничего не обещай никогда и никому. А сейчас мы с тобой все тщательно зарисуем, измерим до сантиметра и составим протокол, чтоб придраться не к чему было. Суд не наше дело, а вот что пойдет туда и на основании чего рисуется статья, зависит от нас с тобой, понимаешь?

— Да.

— Вот и постарайся сделать все правильно. Чтоб комар носу не подточил. Кстати, так надо делать всегда и не только для начальства. Чтоб совесть была чиста и потом врать не начали на следствии, когда от шока отойдут. Рисуй схему с положением машин. Не забудь про деревья, мешающие обзору. А мы с товарищем, — ткнул пальцем в участкового, — замерим длину тормозного следа.

— Яллак, в МГБ есть криминалист Костиков...

— Я в курсе. Он и на ментов работает. Не так много в Таллине экспертов.

— Я к тому, что пусть попробует определить не пьяные ли были? Там до сих пор пахнет, аж бензин и кровь перешибает, но может разлилось.

— Соображаешь, — кивнул старик. — Сработаемся. Кстати, поздравляю с первым рабочим днем в качестве сотрудника рабоче-крестьянской милиции. Считай кончился, — он кивнул на садящееся солнце.

— И каждый раз так?

Хорошо Ирка привычная и не ждет ровно к четырем. Но спать не ложится и это плохо. А быстро они не закончат.

— Ну, не всегда, — усмехаясь, — Бывает хуже. Это ж у тебя сегодня была бытовуха обычная, без тяжких телесных и убийств, которые за час не раскроешь. Работай, капитан, иначе до утра не управимся.

1949г.

Знакомое тарахтение мотоцикла заставило Ирью довольно улыбнуться. Сегодня муж вернулся рано, еще только темнеть начало. Не часто он ее баловал, вечно занятый на работе. Зато, когда появлялся, могли отправиться погулять или даже в кино с театром. Уж что-что, а билет заранее приобретать не требовалось. Для него всегда находился, стоило показать удостоверение. При этом смотрел он исключительно трофейные фильмы, а на спектакль пошел один-единственный раз и долго потом плевался. Нельзя сказать ей понравилось, но уж больно демонстративно отказывался. Надеюсь не про новую породу яйценосных кур , ехидно поинтересовался как-то, обнаружив томик пьес на столе.

А вот книг ее муж не читал. Ну, если не считать уголовных кодексов и тому подобной специальной литературы. С военных повестей откровенно ругался, считая социалистический реализм полным враньем, не имеющим отношения к реальности. Классику и вовсе считал ненужной. Какой смысл терять время на страдания Анны Карениной или похождения Дон Кихота? — спрашивал недоумевающе. К нашей жизни это не имеет отношения.

Все ее попытки подсунуть хорошую литературу обычно кончались ничем. Но все ж Иван читал, но очень странно. Стоило Жданову осудить писателей и моментально проснулся интерес к их творчеству. Ахматову бросил на середине, с Зощенко хмыкал. 'Уже сатиру запрещают', пробурчал недовольно. А про 'На краю Ойкумены' высказался вполне определенно: 'Я не историк и не вижу вранья. Может потому и интересно'.

Она поднялась, невольно держась за спину. Ходить стало уже тяжело, живот серьезно мешал. Ноги тоже к вечеру опухали, но в целом беременность протекала замечательно. Почти не тошнило и перестало без причины портиться настроение. А то иногда до слез на пустом месте. Врач говорил — это случается у женщин в положении. Супруг оказался на редкость терпелив и в упор не замечал таких вещей. Правда, ему легче. Он дома не сидит и постоянно не сталкивается.

Дверь резко распахнулась и Иван влетел на полной скорости.

— Чемоданчик на месте? — спросил не здороваясь. Заранее приготовили для больницы кое-что. Бельишко, халатик, платье, кой-чего по мелочи. Заодно там лежали документы. — Одевайся! — и проскочил в дом. Через минуту вернулся, поставил груз на пол и принялся осторожно помогать одеваться. Помог застегнуться и надел ей на голову шапку-ушанку.

— Март месяц на дворе, — с недоумением возразила.

— Пригодится, — впихивая в карман заодно и беретик, — невнятно сказал.

— Я обычно не задаю лишних вопросов, — сказала Ирья, когда запихнул в другой карман ее пальто весомую пачку денег.

Еще вчера они считали, как дожить до конца месяца. Его капиталы, выплаченные за прошлые подвиги, давно растаяли, а взяток принципиальный начальник не брал. Разве иногда нечто съестное приносил. Не сильно часто. А тут еще ребенку много чего требовалось. Может последнее понижение цен от 1 марта кому радость и принесло, но удешевление часов, патефонов цемента, сена и телевизоров (!) на 25-30% их не особо касалось, за отсутствием возможности купить, что по прежней, что по новой цене. Падение цены на четверть у алкоголя способствовал увеличению у Ивана работы. Пить стали сильнее и прибавилось не просто валяющихся на улицах, но и преступлений с несчастными случаями. Продовольственные товары лишь на несколько процентов меньше стали стоить. И то, далеко не все.

— Откуда деньги? И я ведь пока не рожаю.

— Время сейчас самое неподходящее, — пробурчал Иван, помогая пройти и поддерживая. Повесил замок на дверь, — да деваться некуда. Петух жареный клюнул. Надо дергать на рывок.

— Хотя б по-русски скажи!

Ирья совершено свободно говорила на трех языках, но далеко не все специфические обороты понимала. Не с тем контингентом прежде общалась.

— В январе вышло секретное постановление Совета Министров СССР о депортации, — объяснил еле слышно на ухо. — Лето 41-го помнишь?

Она взглянула на мужа с забившимся сердцем. Такое не забудешь. Кстати, почему к ней не пришли до сих пор не понимает. Видать очень вовремя отец умер и где-то там в толстых гроссбухах НКВД строчку с разочарованием вычеркнули. А теперь и до нее дошла очередь.

— Официально забирать будут кулаков, бандитов, националистов и членов их семей. Лишить опоры 'лесных братьев'. Фактически грести не желающих вступать в колхоз и всяких подозрительных.

Воронович не первый день сидел на измене, услышав о готовящемся. До милиции подробности не доводили, а срывать с места жену перед самыми родами было страшно. Но сегодня ему вроде бы случайно сказал Кангаспуу о специфической категории попавших в список, столкнувшись в коридоре. Недобитых беляков окончательно выселяют. Но таких после первой высылки осталось немного и заодно уцелевших членов семей эмигрантов из прежней России. Не все люди сволочи, иные добро помнят.

— Заглянуть в утвержденный на самом верху перечень имен не в моей власти, — усаживая в коляску, говорил тихо. — Да там их тысячи, а исправлять задним числом никак. Запрещено. Печать поставили — все.

— Никак срок подошел? — воскликнула, высовываясь из-за забора соседка. Хорошая баба, но сильно говорливая. Вот и хорошо, когда поинтересуются кому положено, будет чего доложить.

— Да, Мина, — подтвердил Воронович. — Пока вроде ничего страшного, но в больницу. Пусть полежит, там лучше присмотрят.

Он поставил жене на колени чемоданчик и залез в седло, ударив ногой по стартеру. Двигатель взревел, а Воронович еще и добавил газ. Выслушивать неуместные пожелания настроения не имелось. Даже если они искренние.

— Я так понимаю, — сказала Ирья, — туда мы не едем.

Он молча кивнул.

— А куда?

— Не на ходу, — добавляя газ, ответил муж.

Они выскочили на окраину и подрулили к стоящему на обочине грузовику с какими-то ящиками в кузове.

— Мы так не договаривались, — возмущенно сказал маленький чернявый человечек в старой шинели без погон. — Она ж на сносях!

— А беременная не человек? — помогая вылезти Ирье, холодно спросил Иван.

— Растрясет в дороге, а мне отвечать?

— Хочешь по статье ответить? — негромко удивился Воронович.

Экспедитор, потому что водитель, с интересом посматривал со своего окна, тяжко вздохнул.

— Садитесь в кабину, мадам.

— Нет, — испуганно возразила она. — Я лучше в кузове, а то укачает.

Прислушивающийся водитель быстро закивал. Ему явно не хотелось нюхать рвоту.

— Там есть скамейка.

— Прощайтесь уже, — пробурчал чернявый.

Иван закинул чемодан в кузов, подсадил жену и забрался сам.

— Запомни, — сказал, убедившись, что его не могут услышать. Окошка сзади в кабине было забито фанеркой. — Ты не ты. Акцента нет, так что никто удивляться не станет. В чемодане лежат документы на имя Светланы Ивановны Гусевой.

Она была одна из пропавших по тому самому делу многократного женского убийства. Тело так и не опознали, а бумаги остались в гостинице и были сданы персоналом в милицию. Уже тогда могли б почесаться и всерьез искать. Может быть не погибли бы остальные.

Все необходимое Воронович просто спер из вещдоков. Точнее сразу не оформил, а потом уже и не важно стало. И так приговор к вышке, без сомнений, корячился. Валялись в сейфе на погибшую и еще парочку девушек всякие справки и направления, пока не прибрал уже с определенной целью. Слишком хорошо он знал родную власть и собственную женщину отдавать на съедение не собирался.

— Что?

— Тебе нужно спрятаться от всесоюзного розыска. Помолчи и дослушай. В паспорте краткая справка по биографии. Пока едешь — выучишь. Потом порви или сожги.

— И давно ты готовился? — ошеломлено спросила Ирья.

Ее муж предстал в очень неожиданном свете. Правильный работник органов и честный партиец внезапно оказался сомнительным типом, делающим липовые документы. Приятно грело, что для нее старался. И наводила ужас простейшая мысль: за такое вполне может загреметь надолго в лагерь. А то и расстрельная статья. В отличие от Ивана уголовный кодекс не читала, о чем остро пожалела. И ведь явно заранее задумался о неприятной ситуации. Проще было не жениться.

— Не со вчера, — не моргнув глазом, признался. — Документы чистые, легенда нормальная. Если все пойдет, как задумано, никакая милиция не прицепится. Главное хорошо запомни кто ты и откуда, и ни ногой по тем адресам. И никаких эстонцев ты сроду не видела, кроме парочки в Ленинграде до войны!

Ей тоже срок положен? При любом варианте нельзя сознаваться откуда документы. И его подведешь, и себя не спасешь. Нашла на улице? Кто поверит в эту ерунду!

— Как далеко я уеду с таким пузом? — машинально положив руку на живот, спросила жалобным тоном, от которого самой стало противно. Но ей было по-настоящему страшно.

— Ты предпочитаешь рожать в тюрьме, — жестко спросил Иван, — а затем ехать по этапу с грудничком и с пропавшим молоком? Ну, прости, — обнимая и прижимая к себе, смотреть в испуганные глаза он не мог и чувствовал себя последней сволочью, отправляя одну. В последнее время она подурнела, ноги стали опухать и было жаль отправлять в неизвестность, понимая насколько неожиданно и тяжело. Но так у нее хороший шанс пересидеть очередную компанию. Постановление касается Прибалтики и слегка пограничных районов РСФСР, где эстонцы тоже есть и нередко помогают бандитам. Как закончится очередная компания, можно тихо уволиться и податься за ней. На прежнем месте никто не в курсе, кроме Эдика, о женитьбе. У нее на работе анкету по настоятельному совету не исправляла, никому не говорила, а он год не появлялся. Что мужчина есть, в курсе, но мало ли офицеров на свете. Если ковыряться специально не станут, можно соскочить. Слава богу, систему он прекрасно знал изнутри и как ее обмануть тоже. А вот если уйти внезапно, его станут искать всерьез. Требовалось переждать.

— Все будет нормально, — максимально уверенно заявил, не чувствуя убежденности в собственных словах. — Главное сейчас не попасть под каток. Они тебя посадят на поезд за пределами республики. А потом я по своим каналам постараюсь уладить. Как только смогу, дам знать.

— Куда?

— Я буду знать где тебя искать, не волнуйся. Но быстро весточки не жди. За неделю такие дела не делаются. И за две тоже.

— Ну долго еще? — спросил недовольно водитель, высовываясь из кабины. — У меня график.

— Все. Езжай. И имя с фамилией не перепутай!

Ирья проморгалась от слез не скоро. Ребенок, будто понимая, не мешал. Наконец по-простому вытерла нос рукавом и полезла в чемоданчик. Паспорт нашелся на имя Гусевой. Настоящий отсутствовал, но фотография та же, что и в прежнем. Правда новая личность была слегка моложе, согласно свидетельству о рождении. Подумав, признала правильность. Вдруг обыскивать станут, как объяснить наличие второго. Школу заканчивала Светлана в Ленинграде. Справка об эвакуации. Потом обнаружились диплом педагогического факультета и направление в город Псков. Учительницей русского языка. Не немецкого, что было бы логично.

Краткая биография сообщала недостающие подробности. Родители померли в блокаду. Дом разбомбили. Очень перекликалось с ее настоящей жизнью, а значит и запомнить легко. Главное четко знать ключевые моменты. Прежний адрес, имена родителей. Жила в общежитии, потом комиссия по распределению заявила, надо ехать в провинцию.

Интересно, Иван все это сам рисовал? Не похоже. Опыта у нее определять фальшивки не имеется и явных подчисток не было. Но уж больно похоже на реальную биографию. А значит Светлана претензии предъявлять не будет и про потерю заявлять тоже. Кто-то из зарезанных на улице... Ребенок недовольно толкнул ногой, реагируя на волнение.

— Все, Алек, — согласилась. Почему-то была уверена в мальчике. Живя в этой стране назвать Альбертом было б неразумно. Потому сошлись на Александре. Достаточно нейтрально и отца мать иногда звала Алеком, так что память останется. И не только по первым буквам. Говорить этого Ивану не стала. Не потому что обидится. Просто это ее. Личное. — Я больше не стану по пустякам нервничать. Веришь?

Судя по дальнейшему отсутствию пихания, успокоился. Еще раз мысленно повторила необходимое и убедившись — запомнила, порвала бумажку. Сидела и просто смотрела на хорошо знакомый холмистый пейзаж. Южная Эстония красивейшее место. До войны она состояла в Ко́дутютред, то есть дочерях родины. Организация скаутов, нечто напоминающее советских пионеров, но немалое количество времени уделяющая разнообразным физическим упражнениям. Например, ходили в походы с ночевкой или ездили на велосипедах по стране, знакомясь с достопримечательностями. Конечно, это делалось и для патриотического воспитания, но записывать всех членов в антисоветчики, как и состоящих в Ка́йтселийте нельзя. Все люди разные. Даже коммунисты, как выяснилось, не одинаковы. Наверняка же кто-то намекнул Ивану из причастных к депортациям, иначе б не засуетился.

Это началось 25 марта. К вызовам в любое время он давно притерпелся и ничему не удивлялся. Происшествия обычно случаются по ночам, частенько по выходным, а в праздники он дома и вовсе не появлялся. Хорошо еще когда 'пьяный попал под поезд' или 'выпив, стали выяснять отношения'. С бытовухой разбираться самое милое дело. Прямо на глазах свидетелей жена пырнула ножом и потом сидела до приезда наряда, рыдая. Или убил соседа и пошел спать, настолько 'косой', что не соображал, что сделал. В таких случаях можно спокойно спихнуть оформление на подчиненных.

Гораздо хуже, когда в подворотне дали местному комсоргу железной трубой по башке, а политработника военно-морской базы отделали до полусмерти прямо на пороге квартиры. Сразу политическую подкладку начинают искать, устраивая нервотрепку и требуя результат прямо вот к утру. В первом случае оказался обычный грабеж, во втором еще лучше — муж любовницы постарался. Был бы пострадавший не офицер из самой паршивой категории, погрозил бы пальцем и закрыл дело. По любым понятиям мужик прав, но с флота его выперли.

Так что работа нервная, постоянные дежурства, включая ночные. Бесконечные звонки. Когда в дежурке сидишь, ощущение, весь город на ушах стоит. Постоянно звонят. Не обязательно грабеж или убийство, но в сто сорокатысячном портовом городе ежедневно случаются несчастные случаи, кражи, драки и даже самоубийства. И на любое происшествие надо писать кучу бумаг, проверять прежние, не подошел ли срок следствия к концу — а это крайне важно, ну и отвечать перед начальством всех уровней за любую неприятность, будто сам обязан пресечь лично.

Притом такая жизнь ему первоначально нравилась. Новый опыт и реально полезным делом занимаешься. Поиску преступников он профессионально обучался с 41го, только профиль изменился. Если прежде были шпионы, диверсанты и предатели, то теперь обычные урки и масса хозяйственных и бытовых нарушений. Иногда сложно сказать где проходит грань между сознательным и случайным преступлением. Тут уж приходится слушаться инстинктов.

Следствие очень хорошо учит жизни. Быстро понимаешь, что все врут и не обязательно из злодейских побуждений. В рабочее время к бабе ходит и не хочет, чтоб жена узнала, к примеру, или пивной сидел, а супруге втирал про партсобрание. Но быстро, почти безошибочно определять учишься, что люди из себя представляют. А через год все повторяется уже в привычной колее. Преступления чаще всего типовые и не так много мотивов.

Да еще и регулярно выходят постановления об усилении борьбы с тем или этим и сразу идет накат сверху. Покажи показатели. Слава богу, его отдел по убийствам и тяжким физическим, а мелочевкой лишь попутно, занимается, когда требуется усиление. Правда, приходится много чаще за город в помощь оперативной группе МГБ, но уже на подхвате и в оцеплении, а не в первых рядах.

Так что ничего удивительно в самом вызове не было. А вот место, куда приказали явиться достаточно не типичное — кинотеатр, бывший 'Гранд-Марина'. Многие его и сейчас так называют. На удивление сохранился после всех катаклизмов практически в первозданном виде. Кресла, безусловно, пообтерлись, позолота на стенах тоже. Но само здание снаружи и внутри неплохо смотрится.

Задним числом сообразил, в любом другом месте просто не хватило бы объема всех вместить. Собрали чуть не весь, а возможно и весь партийно-хозяйственный актив, добавив милицию и комсомольских активистов. Прямо со сцены Кумм (говорящая фамилия) зачитал указ о депортации враждебных элементов и инструкцию. Очень гуманно, скажем откровенно, написанную. В 41м глав семей-мужчин отделяли и сразу срок. Сейчас всех вместе в ссылку. К тому же вместо ста килограмм вещей разрешалось взять полторы тонны.

Потом всех присутствующих разбили на тройки-четвертки и дали список из парочки семей, которых нужно было отконвоировать на товарную станцию Копли. Все было обставлено очень четко и заранее распределено кто с кем и кого брать. Уклониться в последний момент — признать себя скрывающимся врагом. Возможно никто и не сомневался, но дураков искать причину не участвовать, не обнаружилось. А тройки создавались не просто так. Один партийный из горкома-райкома, комсомолец из молодых и милиционер. Иногда добавляли кого-то из моряков для демонстрации силы. Но и так все с оружием и поскольку из разных организаций не ясно кто стукнет моментально. Понятно же, доверия никакого, все следят друг за другом. Лучше всего действовать по инструкции от сих до сих.

В шесть утра Воронович уже стучал в первую дверь. Никто не знает, как унести трем женщинам, из которых одна пожилая, а вторая с трехлетним ребенком столько добра? А собрать в течение часа, когда тебя подняли на рассвете и ничего не соображаешь? Нет, может в деревне и можно погрузить в телегу, но городским откуда транспорт срочно взять, если их не выпускают? Мечутся, как курицы, не соображая, что взять в первую очередь. Уж точно не красивое платье. Хотя, может его продать можно, но сейчас они думают не о том. Если вообще способны размышлять. Неприятно. Сиди здесь какой бывший, служивший у немцев, и цеди с ненавистью ругательства, было б много проще. А эти помрут бессмысленно.

Только и остается, как сквозь зубы советовать взять швейную машинку и теплые вещи, включая ватник с валенками. Хоть зимой не замерзнут в степи Казахстана. Благодарности он не ждал. Не за что говорить спасибо, если вышвыривают из родного дома навсегда. Такая занятная формулировка у указа. Высылка навечно.

— Давай! — орал охранник, больше для остальных, чем по делу. — Шевелись, чухонская немощь!

Женщины с натугой толкали тележку с флягами. Доходили до очередного вагона, оттуда передавали ведро. Его наполняли и шли дальше. Потом цикл повторялся. Воронович молча смотрел. Он сознательно не поставил на работу мужчин. Меньше шансов на эксцесс. Да и наполнить из колонки не так сложно. Но потом можно на законных основаниях выдать трудившимся бабам сухой паек. У городских и еды-то особо не имелось. Станут с ними остальные делиться или нет неизвестно.

Отправление эшелонов пошло уже после обеда. Таллин справился достаточно быстро. На станции проверяли специальные семейные карточки, вычеркивая прибывших и проверяя соответствие. Мало ли, может в запарке прихватили кого не того или подмена со стороны врагов народа. Очень важного для них человека спрятали. Дважды, на удивление такое происходило. Но здесь, скорее, глупость исполнителей. Не проверяя документы забрали трех в одной квартире. А что один в списках не значился даже не удосужились проверить. Еще несколько пытались бежать в пути. Двоих застрелили, один сумел удрать, парочку задержали. Из вагона уже не сдернуть. Конвойные с собаками и двери закрывают при заполнении.

Но вот провинция затягивала выполнение приказа. К вечеру еще не прибыло и трети намеченного. Расстояние и сборы не позволяли в срок организовать все по инструкции. Воронович в деревню не поехал, но ему пришлось налаживать снабжение едой и водой сидящих под арестом в вагонах. Двое суток без отдыха и сна на ногах и бесконечная беготня. Начальников много, а ответственность сверх инструкции брать не хотят. Если что, они разрешения на поставки воды не давали.

— Капитан Воронович? — спросил из-за спины спокойный голос.

— Я, — обернувшись, подтвердил.

Лицо смутно знакомое, где-то видел и совсем недавно. Не иначе в кинотеатре или прямо здесь, на товарной. Одет в ладно сидящий штатский пиджак, похоже специально на него шили. Ткань импортная, но не похож на трофейный.

— Пройдемте с нами.

За спиной у него торчали двое с сержантскими погонами и мордами поперек себя шире. Вот этих он знал, хотя и не лично. Приходилось сталкиваться. Кажется, дождался.

— С кем это с вами? — спросил брюзгливо, чисто для проформы.

Чужие нынче здесь не ходят, да и эти, из тюрьмы, не случайны. Видать совсем некого привлечь для задержания. Все в разгоне. Сопротивляться? Какой смысл. Пока еще есть возможность выскочить. Слишком долго представлял себе, как это произойдет и думал позже. Поневоле напрягся.

'Гражданский' продемонстрировал удостоверение быстрым смазанным движением. Так делают, когда не хотят, чтоб фамилию и звание запомнил. А это дает нечто хорошее. Чего стесняться, когда сажать собираются.

— Необходимо допросить в качестве свидетеля, — ответил 'штатский', заметно напрягаясь и отслеживая движения капитана.

Ого, подумал тот, узнавая позу. А не из кабинетных. Умеет. Зачем тогда врет по-глупому? Такое пройдет разве с первый раз попавшим в жернова. Сам их крутил и прекрасно знаю порядки.

— Август! — окликнул Воронович своего лейтенанта. — Проследишь, чтоб хлеб им дали, когда закончат.

— Есть! — ответил тот в некоторой растерянности. Не иначе все понял.

— Ну пойдемте. По какому хоть делу?

— На месте объяснят.

Привезли, как и ожидалось не в обычную, а внутреннюю тюрьму МГБ. Причем, как только закрылись ворота, стесняться перестали. Тщательный обыск, забрали оружие и только после этого провели в хорошо знакомый кабинет. Сам в нем неоднократно допрашивал подследственных. Ничего с тех пор не изменилось. Выходящее во внутренний двор окно закрыто решеткой. Письменный стол, в углу железный сейф, некогда покрашенный защитной краской. С тех пор много воды утекло и краска местами облупилась. Вполне в стиле стен, которые тоже в проплешинах от ободранной штукатурки.

За столом сидел майор, рядом на стуле капитан. Оба незнакомые, что очень странно. Видать приехали с Москаленко. С переводом в милицию он практически перестал общаться с бывшими коллегами и об изменениях не в курсе. Не из обиды, просто времени нет. Да и не настолько друзья, чтоб встречаться по праздникам и обмениваться байками. Секретность, ага. Одного Эдика уважал из прежних.

Воронович, повинуясь небрежному жесту, автоматически сел на табурет в углу.

— Начальник следственного отдела майор Пряхин, — сказал старший по званию, после длинной паузы. Глаза умные и жесткие. Очень хорошо знакомые. Каждый день в зеркале видит такие же.

Воронович молча ждал. Ему приходилось бывать с обеих сторон стола и как себя вести прекрасно знал. Сами все объяснят и ничего подыгрывать. Все равно не поверят в наивность, начни болтать об ошибке. Меня ж пригласили свидетелем, так?

— Капитан Черняк, — показал на второго.

Что-то здесь было не так. Сразу оба присланы внезапно? Причем хорошо знакомого прежнего начальника отдела, Виктора Ивановича Никеева сняли и он не услышал? Плохо. С тем можно было нормально говорить и подляну б своему из системы без приказа не кинул. Чтоб не говорили, если работника НКВД сразу не расстреляли, он и после чисток 30х всплывал. Посаженные, при Берии в войну, практически все амнистированы и получили немалые должности на фронте вместо штрафбата. Еще и на это был расчет. Теперь все поворачивается нехорошей стороной.

— По поводу чего меня сюда доставили? — спросил Воронович.

— Сначала стандартные ответы для анкеты, — сказал Черняк.

Воронович привычно отвечал, внимательно слушая. Не нравился ему капитан. Такой корректный и вежливый. Непременно гадость отмочит, когда не ждешь. Сам нередко баловался: усыпляешь бдительность ничего не значащими вопросиками и в общей куче подсовываешь неожиданный.

— Что вы знаете о подпольной организации русских националистов, несогласных с политикой Центрального Комитета ВКП(б)? — все тем же абсолютно лишенным интонации голосом, спросил капитан.

Только готовность к такому заставила не вылупиться в изумлении с криком: 'Что'? Вот такого он точно не ожидал. Вся обдуманная защита неуместна абсолютно.

— Ничего не знаю, — так же спокойно сообщил Воронович. — В первый раз слышу.

В голове между тем стремительно прокручивалось недавнее. Борьба с космополитами, идеологические указания по поводу литературных журналов, фактический обрыв связей с заграницей и выпячивание роли русских изобретателей по поводу и без повода. Иногда до смешного доходило. Паровоз с парашютом тоже русское изобретение. Жданов умер в конце августа прошлого года, но компания продолжается и без него. Но Иван Иванович Воронович то к этому причем? Ни за, ни против официально не выступал. А неофициально с эстонцами в отделе такие вещи обсуждать глупо. А русских у него только он сам. Не считать же недавно присланного Амбарцумяна русаком, даже если тот родился в Рязани.

— Вам знаком генерал-лейтенант Кубаткин?

Это был начальник Ленинградского управление Госбезопасности. По уровню он соответствовал прибалтийским республиканским начальникам, а фактически стоял выше. Якобы обмен опытом, а на самом деле какие-то трения в высших кругах. Ленинградский порт пытался перетянуть на себя вывоз из немецкой оккупационной зоны. Железная дорога за малой пропускной способностью не справлялась с потоком грузов. Раздевали фрицев качественно, причем вопреки договоренностям о репарациях с бывшими союзниками в Потсдаме. Оно и понятно, нам нужно восстанавливать порушенное хозяйство и не стеснялись.

Неизвестно насколько генерал-лейтенант толковый начальник, но в Таллине основном пил и проверял склады с трофейным добром, не забывая барахло отложить для подарков. Но не тот уровень, чтоб с замначальника отдела уголовки общаться.

— Так точно. Приезжал в Таллин в связи с делом о спирте. Поздоровался за руку и похвалил.

Там присутствовало два десятка человек и глупо отрицать. Но куда поворачивает допрос Вороновичу нравилось все меньше.

— За что же? — это спросил майор.

— За примерную службу.

По крайней мере так написано в приказе.

— После чего перевели в милицию с повышением.

— Ну и что? — изобразил непонимание. — В одной системе работаем, а требовалось укреплять отдел.

— Или расставлял лично обязанных людей на ключевые посты.

— Русский националист в Эстонии?

— Откуда вы знаете, про его членство в подпольной организации?

Ох, надо ж было так сглупить. Теперь это придурок радостно думает подловил на оговорке.

— Вы сами сказали.

— Я ничего такого не произносил!

— Я очень хорошо понимаю намеки. И, честное слово, не понимаю, о чем речь.

— О попытке создания Российской коммунистической партии в противовес всесоюзной и захватить власть.

Что-то там в верхах сильно изменилось после смерти Жданова. Теперь русских взялись гнобить. Но я-то причем?!

— Вот же сволочи! — сказал искренне, подразумевая сразу и тех, и этих. Абсолютно лишние эти сложности. Своих замечательно хватает, чтоб чужие грехи на шею вешать.

— Когда вам поставили задание завербовать Кубаткина?

— Кто поставил? — в полном недоумении переспросил Воронович.

— Отвечай на вопросы! — резко переходя на 'ты' и уже не сдерживаясь, заорал следователь.

— Задания мне ставят на планерке. О других не ведаю.

Он уже осознал, что залетел и крепко. Но не понимал причин странного ареста. В СССР ничего не делается просто так, особенно в органах. Но сверху не спускали команду на ловлю русских националистов. О таком он бы знал. И даже догадывался о дате вербовки. Варшава. Американцы с англичанами. А может и поляки. Потому дальнейший цирк не особо волновал. Это все для проформы. Реально опасного ничего у них нет, что совсем не отменяет весомый срок.

Капитан Черняк еще побушевал, меча угрозы и требуя сознаться сразу в работе на вражескую разведку и подкопе под интернационализм. Пряхин молча наблюдал, не вмешиваясь. Потом зачитал постановление об аресте.

Теперь уже никто не изображал случайность. Отправили во внутреннюю тюрьму. Правильный обыск с отбиранием ремня и заглядыванием даже в задницу. Осмотр тела для описания особых примет: родинок, шрамов, татуировок. Если первого и третьего не имелось, то следов от ранений огнестрельных и холодным оружием хватало. Три ранения, одно тяжелое, не считая не оставивших внешних следов тифа и сломанной руки.

Остригли налысо и сфотографировали. Затем 'сыграл на баяне'. То есть специалист с помощью валика наносит на стекло тонкий слой краски. Все десять пальцев осторожно поворачиваются и таким образом весь получается оттиск подушечки, боковых сторон и верхней части у ногтя. Потом посадили в одиночку. Очень логично, чтоб не пересекался с подельниками. Под потолком маленькое окошко, света чуть-чуть. Вместо солнца электрическая лампочка. Ее никогда не выключают и первое время здорово мешает, тем более, укрываться с головой запрещено. На стене в деревянной рамочке 'Правила внутреннего распорядка'. Сплошные нельзя. Лежать днем, спать на кровати и сидя и так далее. Каждые пять минут 'волчок' с грохотом открывается и надзиратель кричит:

— Не спать! Запрещено!

И так до самого отбоя.

Сигнал на него подается громким воплем:

— Лоооожись спать!

Не успел рухнуть на койку, как заскрежетал замок и в распахнутую дверь надзиратель спросил, будто сидело не меньше десятка заключенных:

— Кто на букву 'В':

— Я! — послушно ответил Иван, неплохо зная порядки и без прочитанных 'Правил'.

— Фамилия?

— Воронович.

— На допрос. Одевайся.

Опять в кабинете сидели сразу двое.

— Где твоя жена? — сходу спросил Пряхин.

— Откуда мне знать? — чувствуя злое торжество, не зря целую операцию организовал по уходу, удивился Воронович. Пусть все пошло неправильно, но из-под удара Ирку четко вывел. И шантажировать его нечем. — Третий день на казарменном положении. Фашистов в эшелоны трамбуем.

— Ты мне дурочку не валяй! В больницу повез еще 24го, но так и не привез!

— Что? Беременную бабу в акушерском потеряли? Это что ж делается?!

— Да он издевается, — доверительным тоном сказал Черняк начальнику. — До сих пор не понимает, во что вляпался.

— Да, не понимаю. Жена-то, чем не угодила? К русским националистам отнести нельзя. Эстонка. Зачем вам сдалась?

— Какая она к чертовой матери эстонка! — рявкнул Пряхин. — Кто родители? Отец, — извлекая какую-то бумагу из папки, провозгласил торжественно, — Альберт Иоганович Соокаск. Сын православного священника, — многозначительный взгляд.

Ну да, православных частенько записывали русскими. Главное при царизме не происхождение, а вероисповедование. Но с такой фамилией сложно заподозрить в приезде из Тамбова. Соо — болото. Каск — береза.

— Окончил Виленское пехотное юнкерское училище, Николаевскую академию Генерального штаба. Служил офицером в царской армии, на 16 год подполковник.

— Она говорила давно умер от ран, полученных на империалистической войне.

— О да, скончался своевременно, иначе бы сами расстреляли!

Вошедший в раж капитан неизвестно кому погрозил кулаком.

— Только сначала поддержал корниловский мятеж и после поражения бежал в Эстонию. Служил в местных войсках и участвовал в наступлении на колыбель нашей революции Петроград!

Он задохнулся и налил себе из графина в стакан, жадно выпив.

— Вот же гад, — прокомментировал в паузе Воронович. — Если б я знал!

Интересно, специально копали или в связи с депортацией всех подряд шерстили. Про участие в походе 19го года Ирка ничего не говорила даже ему и в анкетах не писала. Впрочем, при желании, такие вещи установить не особо сложно. Архивы в 40м никто не жег. Прежние офицеры пошли в территориальные корпуса. Кто до революции звания получил не могли не участвовать в гражданской и прекрасно знали русский язык.

— Мать, — с каким-то садистским блеском в глазах, словно упиваясь, продолжал Черняк, — потомственная дворянка Мещерская Аглая Родионовна. Тоже неизвестно?

— Имя знаю. Происхождение... Ну, да виноват. Но вы ж поймите, красивая и породу видно. Я ж детдомовский. Подзаборный. А тут голубая кровь — самый смак. Да и в общежитие обрыдло кантоваться. А повалять дворяночку...

— Молчать! — заорал Пряхин. — Ты нас за идиотов держишь? Когда она будет сидеть здесь, запоешь, как миленький!

— Да сажайте дуру! Мне-то что!

Они переглянулись.

— Продолжайте, — сказал майор и вышел.

В течение трех следующих часов Черняк вопросов не задавал. Что-то читал в деле, точнее нескольких, явно четыре папки наклепать не успели бы. Делал выписки и с умным видом нечто заполнял. На Вороновича он внимания не обращал. Тот тоже не интересовался, когда к сути перейдем. На курсах им и такое втолковывали, когда подследственный от непонятности происходящего нервничает и сам норовит начать говорить. На практике, такой ерундой не страдал. Ему обычно требовалось по-быстрому расколоть очередного фашистика о соратниках. Затягивать нельзя, почуют и снимутся с прежнего места. В милиции, тем более. Там сроки на исполнения существуют и начальство звереет, если вовремя на сплавишь в суд. Так что мариновать можно разве до первого допроса. Потом колоть надо и максимально быстро. Этому торопиться, похоже, некуда.

Довольно долго Воронович перебирал в уме партизан отряда. Живых и мертвых. Буквально повзводно. Имена, фамилии, клички. Самых первых он помнил прекрасно, но выживших среди них почти не имелось. Чем позже и больше их становилось, тем сложнее. Но тоже занятие. Хватило надолго. Потом невольно задремал и дернулся от крика:

— Не спать на допросе!

Говорить об отсутствии вопросов бессмысленно. Пока идет первичная обработка.

Отпустил следователь в тюрьму уже на рассвете. Но стоило лечь на койку и надзиратель потребовал подниматься.

— Я только от следователя, — заявил, уже догадываясь об ответе. Так и вышло.

— Записка-разрешение от него спать днем есть?

— Нет.

— Значит, не заслужил! Подъем!

Допрашивали теперь и днем, и ночью. Причем никакой конкретики. Тот требовали разоружиться перед партией, то обещали снисхождение, если покается и сдаст других членов организации. У Вороновича было четкое ощущение, что сценария изначально не существовало. Кто-то в очередной раз попытался бежать быстрее паровоза. Лично он под руку подвернулся, а не был запланирован в качестве резидента и подпольщика. Легче от этого не было. Придешь в камеру утром, едва уснешь — голос надзирателя:

— Подъем!

Это натуральная пытка. Три-пять дней и дуреешь, не сознавая себя. Готов подписать и согласиться с чем угодно. Даже пытать не требуется. Хотя, чем такое издевательство лучше сапог тюремщиков? Он это прекрасно понимал и боролся исключительно на самолюбии. Стоит начать говорить и найдут к чему прицепиться. Потому лишь 'да', 'нет', 'не знаю', 'не помню'. Ирку до сих пор не предъявили и даже протокола с ее подписью не показали. Значит ушла чисто и еще одно дело в жизни сделал правильно.

Однажды сорвался и на любые вопросы принялся отвечать красочной матерщиной на нескольких языках, поминая Черняка во всех видах и многословно рассказывая о его сексуальных предпочтениях. На реплику 'Твою маму верблюд имел' капитан неожиданно взбесился. Наверное, задел в нем нечто из детства. Набросился с кулаками, а когда получил ответку в зубы, на шум в кабинет ворвались надзиратели. Крайне потом жалел, что всерьез не попытался прибить. Чисто машинально ответил. Хоть не зря пострадал бы.

Ему надели наручники и вчетвером принялись избивать. Настоящий герой непременно обязан сопротивляться. Но с закованными руками против нескольких громил только себе хуже сделаешь. Эту науку он проходил прежде, правда, на себе в первый раз. Даже в фильтрационном лагере не били. Но что делать хорошо знал по рассказам. Свернуться в комок, подтянуть ноги к животу. Насколько возможно, защитить ногами промежность и живот, руками. Руками — сердце и печень, ладонями рук — лицо, пальцами — виски. И как можно глубже втянуть голову в плечи. Могут сломать руки или ноги, но убить вряд ли. А попасть в больничку не самый плохой вариант в такой ситуации.

Правда его отправили не лечиться, а в карцер. Когда от удара в затылок потерял сознание, облили из ведра холодной водой и убедившись в вялом шевелении отправили на десять суток строгого за оскорбление официального лица. Идти сам Воронович не мог и его волокли по коридору до двери. Это была не привычная одиночка, а каменный мешок два метра на три. Окошко без стекла и круглый год задувает. Хорошо весна и дождь не идет. А то зимой на полу иней, а летом натуральная духовка. Единственная пища — 200 граммов хлеба и кружка воды в сутки. Полагалась еще миска баланды — через два дня на третий. Но ее, как правило, не давали.

Зато выспался. Первые дни валялся в забытьи, но потом организм взял вверх над слабостью и, несмотря на боли, в теле принялся регулярно делать зарядку, благо времени навалом. И спать, спать, спать. Никаких матрацев не положено и даже нары отсутствуют. Зато пол прохладный. Вряд ли ему хотели сделать такой роскошный подарок, но почему-то забыли. При вечно светящейся лампочке недолго и счет дням потерять. Время определялось по доставке пайки. Но явно где-то ошибся, считая, что пошли девятые сутки. Наверное, в первые дни, когда от боли и недосыпа плохо соображал.

— На выход, — приказал надзиратель, подслеповато щурящемуся арестанту.

— Мы не туда идем, — сказал настороженно Воронович при повороте в очередной коридор.

— Перевели тебя, — снизошел до объяснения конвоир.

Камера оказалась четырехместная. После одиночки — роскошь. Можно с людьми пообщаться. Когда входишь, справа — умывальник, слева — унитаз. Почти гостиница после карцера. В отличии от обычной тюрьмы, битком не запихивали, правда отдельная кровать отсутствовала. Деревянные нары в два этажа без признаков матраца, не говоря уже о простыне.

Первым, кого внутри обнаружил — Тяхе. Участковый, не раз сталкивался по работе. Тот даже не дернулся при виде знакомого. Посмотрел мутно и отвернулся.

— Воронович Иван Иванович, — представился остальным. — Колят на 58-10-1-я часть, 58-3, 58-6, 58-11.

— Антисоветская агитация и организация, а также шпионаж, — 'перевел' интеллигентного вида мужчина не старше сорока. Не слабак, но нечто в нем говорило об образованности. Не присутствующие на носу очки. Благожелательность в тоне? — А третий что такое? Не доводилось сталкиваться.

— Проживание за границей и связь с международной буржуазией.

— Реэмигрант? — откровенно удивился собеседник.

Ну да, погоны хоть срезали, но китель милицейский и не рядового. Кто ж такого возьмет в органы.

— Участник варшавского восстания. После капитуляции не сразу вернулся.

Когда еще и это стали вешать, совсем не удивился.

— А, иностранцы. Из чешского центра встречал, двурушника и врага, поручика чехословацкого корпуса видел, венгерский фашист из бывшего Коминтерна и монархист румынский тоже попадались. Теперь польский и только болгарина для полного набора не хватает.

— Такой же дурень, как я, — сообщил еще один сиделец на эстонском, — раз вернулся.

По виду он был крепыш невысокого роста, но в драке, наверняка злой. На хуторе таких двое из троих. На работу жадные, умелые и в чужие дела не лезущие. Странно, что хоть и не говорит, но на русском понимает.

— С немцами уходил? — понятливо спросил Воронович тоже на эстонском.

— Понимаешь по-нашему?

— Да так, для базара хватит.

— Плохо тебе было на том берегу?

-А тебе хорошо в вермахте? Или выше, сразу в СС?

— Я мобилизованный, — буркнул тот, — как фронт советы прорвали, дезертировал. Пришел домой, а вызывают. Раз повестка, потом вторая. Как третья пришла в лес сбежал. Сидел, никого не трогал. Кому мешал?

— Ну и зачем было бежать?

— Ждать пока в эшелон посадят? — он демонстративно отвернулся.

— Ты-то что здесь делаешь? — спросил Воронович участкового.

— Жену убил, — кисло глянув, ответил тот. — Пьяные оба были, — привычный акцент давно не замечался, если только по работе не требовалось при составлении словесного портрета, — и достала вконец. То ей не так, это неправильно. Надеялась, что со своими орденами при новой власти большим начальником стану. А я не умею задницы лизать. Так она на меня доносы писала. И в Таллин, и в Москву. От же сука. Ну и сорвался.

— Плохо.

— Сколько дать могут? — он посмотрел с надеждой.

— Десятку. При хорошем следаке и судье меньше. Главное кайся, они это любят. И про лизание не бренчи. Невинно оболгала и все-такое.

— Да я давно пожалел, — невпопад ответил Тяхе, — но теперь-то что сделаешь?

Мне вот двадцать пять корячится, подумал Воронович, утешать не тянуло, хотя понимал вполне. И жена будет ждать весточки до самой старости. Я ж не напишу из лагеря при цензуре. Моментально зафиксируют. А просить кого-то... Ага, сам подсовывал в камеру человечка. И покупались неоднократно. Если кто вдруг на волю собираться станет — подстава. Ну Тяхе не из этих, но за меньший срок сдаст. А остальные, чем лучше?

— А вы, простите, кто? — спросил интеллигентного.

— Трубников Сергей Анатольевич. Бывший начальник. Злоупотребление служебным положением, разбазаривание государственных средств.

— Видать неплохо воровали, если привлекли.

Партийные чиновники такого уровня попадали под суд в редчайших случаях. После спиртового дела не удивляло, что в очередной справке за три года лишь один раз мелькнуло привлечение к уголовной ответственности высокопоставленного товарища. Председатель райисполкома Слободкин наладил 'бизнес' по продаже домов, оставшихся от выселенных с этой территории финнов и предназначенных для заселения переселенцев на Карельский перешеек. За солидные комиссионные он составлял акт о том, что дом полностью разрушен. После чего строение разбиралось, покупалось будущим хозяином как дрова и вывозился к месту жительства, где вновь собирался. С кем-то не поделился и влетел по полной программе. Обычно все заканчивалось понижением без суда.

— Вы ошибаетесь, — вздохнул Трубников. — Буквально три месяца назад перевели в вашу республику из аппарата Совета Министров в Москве. Ничего совершить по-настоящему тяжкого не успел. Не буду говорить нарушений не существовало. Как везде. Годами никто внимания не обращал, а теперь очередная компания, связанная с Ленинградом.

— А что там? — невольно заинтересовался Воронович.

— А там началось с хозяйственных недостатков, а в феврале вышло Постановление ЦК ВКП(б) об антипартийной группе в руководстве второй столицы. Еще до моего ареста забрали всех секретарей райкомов и председателей райисполкомов Ленинграда. Кузнецова, Попкова, Родионова с Вознесенским сняли, а это не кот начхал. Члены и кандидаты ЦК ВКП(б).

— Опять большая чистка? — пересохшим горлом проскрипел Воронович.

Плевать, что этих ответственных работников МГБ самих потом в яму спустят. Сначала его туда отправят.

— Вполне возможно. Авиационное дело, адмиральское, антифашистский комитет, повторники, национальные приказы по европейским нациям, поголовно состоящим в разведке ...

Если о первых названных глухо говорили вояки, то о вторичных посадках уже освобожденных, работая в милиции нельзя было не знать. В Прибалтике таких очень мало, но инструкция пришла в начале года крайне подробная. Уже отсидевших и выпущенных на свободу или в ссылку с политическими статьями или пропущенных через фильтр военнопленных и интернированных снова начали массово брать, клепая стандартно агитацию. Гайки закручивали всерьез и не по факту. Вместо настоящего расследования по старым делам, но с новыми данными, накручивали срок, не утруждаясь реальной виной. Прекрасно понимая, что здоровье важнее, бывшие сидельцы легко подписывали, не дожидаясь физических мер. Стандартно получали очередную десятку и ехали в лагерь трудиться на благо народного хозяйства.

— ... теперь ленинградцы. В Ленинграде до моего ареста сняли с работы, исключили из партии и забрали...

Знакомая ситуация. После отбирания партбилета автоматически следует заключение под стражу.

— ... не меньше тысячи человек. А еще...

— И не боитесь неизвестно кому такое говорить?

— А я вас знаю, — с легкой улыбкой, сообщил, — Иван Иванович. Будучи назначен Главой Совета Министров ЭССР первым делом ознакомился с кадрами. Очень уж странный зигзаг у вашей карьеры. По всем отзывам, честный и готовый рыть всерьез, выясняя правду. Донос писать не станете.

— Для меня главное человек, а не самая лучшая идея. Совершил преступление — получил согласно кодексу. Но не за то, что очередная компания пошла и начальство взяло повышенные обязательства.

— Приблизительно так я себе и представлял, — сказал довольно Трубников. — Такой человек мне по нраву. А наверх, к сожалению, попадают все больше осторожные 'чего изволите'. Да, — сказал на быстрый взгляд, — я тоже не герой. Но мнение привык отстаивать. А надо было соглашаться.

— Выходит приспособленцы самые умные?

Дезертир скривился. Похоже он не так плохо понимал русский, как изображал. Это, кстати, наводило на определенные мысли. Когда попадался такой тип из местных огромные шансы, что побывал в Белоруссии с полицейским батальоном или на Восточном фронте. Неоткуда было научиться, сидя дома. Даже коммунисты с комсомольцами 40го до войны толком не знали. В Нарве еще можно найти, там достаточно много жило до войны, но этот-то с Тарту, если не врет. Сиди Воронович с той стороны стола непременно б раскрутил. Но здесь есть шансы, что подсадной и рассказывает про себя сказки. Могли поймать на чем неприятном и вербанули.

— Если не начинают не в меру хапать.

Хорошо знакомый лязг двери прервал беседу.

— Кто тут на 'Л'? — спросил надзиратель.

— Я! — ответил дезертир. — Лаус Хейно.

— К следователю.

А вот про Вороновича так и не вспомнили. Ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю. Так сидеть было заметно приятнее, чем не вылезать с допросов или получать сапогом по ребрам. Сломать вроде не сломали, но болело долго.

— И решил я тогда поступать в какой-нибудь институт в Москве, — негромко рассказывал Сергей Анатольевич, сидя рядом. — В райкоме комсомола взял рекомендацию для поступления и поехал.

— Вот так запросто?

Интеллигент оказался натуральным потомственным крестьянином из захудалой деревни в пермском крае. Вот насчет возраста не ошибся. Разница в десять лет.

— Ну, да, — Трубников явно удивился. — Мать моя неграмотная, а отец четыре класса закончил. А я захотел и в ВУЗ поступил. Величайшее завоевание советской власти, возможность любому учиться, не взирая на сословное или национальное происхождение.

— Может когда-то и было так, — хмыкнув, сказал Воронович. — Но вы часом не забыли про Постановление 1940го? Осенью вышло — это точно, вот число не скажу. О введении платы за обучение в старших классах школ и вузах.

— Да, это не лучший шаг, — согласился собеседник, — но государство нуждалось в деньгах.

Почему-то вечно получает за счет бедных, будто не для их обеспечения революцию делали, не стал перебивать Воронович. Тут уже пахло политикой, поскольку разговор неминуемо выйдет на странные достижения советской власти, когда вместо общего улучшения страну поделили на колхозников, рабочих и начальство. Снабжение и уровень жизни у всех в разы отличается. Чем не сословия, если вернулись к прежнему лозунгу и крестьянских детей, как прежде кухаркиных к высшему образованию только на словах допускают.

— И в рабочих у станка, больше, чем толпе с полным дипломом школы.

То есть Трубников прекрасно соображает о смысле данного мероприятия и выбивает сразу козыри. Указ СНК 'О государственных трудовых резервах СССР' давал возможность, не спрашивая мнения, призывать с 14 лет, в училища и школы фабрично-заводского обучения. Выпускники получали направления на предприятия, где обязаны были проработать 4 года. А позже появился указ об уголовной ответственности сроком до 1 года 'за самовольный уход или за систематическое и грубое нарушение школьной дисциплины, повлекшее исключение' из училища (школы)'. Фактически государство прикрепляло учащихся ФЗО, как крепостных. Осталась одна лазейка — идти в военные училища. Там обучение бесплатное. Ну, и летчик высоко летает, много денег получает. Пехота поменьше, но тоже неплохо.

— И потом годовая плата примерно соответствовала средней месячной номинальной зарплате советских трудящихся в то время.

— Вы в курсе, сколько получают колхозники?

— Намекаете на отсутствие денежного эквивалента, — натужно рассмеялся Трубников. — Не так ужасно их положение было до недавних пор. Могли продавать на колхозном рынке произведенное на личном участке. Согласно Уставу колхозный двор имеет право на 25-50 соток. А страна лежит в разрухе! Мы собрали...

Мы, хотелось выругаться. Мы пахали. Я и трактор. Кроме Эстонии, где он видел последствия создания колхозов в виде исчезновения продуктов собственными глазами, еще и получал вести от бывших партизан. И слишком часто повторялись жалобы, чтоб отмахнуться. Килограмм мяса 'мы' покупали у колхозников по обязательным поставкам за 14 копеек, а продавали в госторговле за 32 рубля за 1 кг. Каждый крестьянский двор должен был отдавать государству по обязательным поставкам в год от 40 до 60 кг. мяса, от 30 до 150 штук яиц, а также шерсть, зерно, картофель. При этом за корову налог составлял 198 рублей, а денежный доход от трудодней в республике на 1 хозяйство в том же году составлял 373,59 рублей. Неудивительно, что коровы куда-то исчезали, а для молока держали коз, за которых брали много меньше. Но если б только это!

По просьбам трудящихся увеличили налоги на 30%. Стали требовать платить за наличие плодовых деревьев несуразно-большие суммы. Соответственно их вырубали хозяева. Яблоки и прочие груши из продажи пропали снова. Началась повсеместная борьба с рвачеством. Отбирали потихоньку прирезанные в войну куски земли, даже если они были и будут пустырями. Чтоб не брыкались, в 1947 году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР "Об уголовной ответственности за кражу колхозного имущества", по которому за такое деяние устанавливалось наказание от 5 до 20 лет лишения свободы с возможной конфискацией имущества. Дубль предыдущего 30х 'за колоски'. Закон никто не отменял, но применяли редко. Теперь, в связи с новым указом, начали пачками сажать. Может и за дело, но неплохо бы вспомнить, что иной раз умирающие дети важнее моральных идеалов.

— ... на семь процентов меньше продукции сельского хозяйства по стране, чем в 40м году. Урожайность не выросла, а снизилась. Она хуже, чем до революции! Посевная площадь сократилась. Некому и нечем было пахать. Только в конце 48 года удалось начать выпуск крайне необходимой для сельского хозяйства продукции на Минском и Харьковском тракторных заводах, Ростовском и Харьковском комбайновых. Тогда же завершилось восстановление крупнейшей в европейской части СССР ГЭС — Днепровской, Азовского и Макеевского металлургических комбинатов, предприятий комплекса Криворожского бассейна, частично — шахт Донбасса. Репарации дают минимальную помощь и наши союзнички требуют не вывозить оборудование из Германии. Все равно это делаем, но мало. Мало! За счет чего было восстанавливать промышленность? Увы, за счет народа. Нет другого выхода. Или вы хотите повторение голода?

— Если требовать все больше у колхозников, он как раз и повторится. Есть же граница, сколько можно отобрать. Потом люди работать перестают. Налоги с 40го, выросли в пять раз! Да немцы столько не драли!

— Страна в окружении врагов. Нравится нам или нет, но за счет села строится промышленность, уничтоженная оккупантами. Это не хорошо и не плохо. Это необходимость, иначе нас сомнут!

— И все же, так нельзя.

— А как? — снисходительно спросил Трубников. — У вас есть рецепт?

— Элементарный. Снизить налоги на селе. Позволить каждой семье взять в аренду у колхоза столько земли, сколько они смогут обработать. Разрешить свободную продажу, при условии трети обязательных поставок по прежней цене. Все остальное имеют право использовать по собственному разумению. Как и что конкретно выращивать. И никакой голодухи!

Знакомо лязгнула тяжелая дверь, впуская надзирателя. Все привычно встали, предвкушая знакомое действие. Ежедневно в это время полагалось гуляние в течение 20 минут на свежем воздухе. Естественно, во внутреннем закрытом дворике.

— Выходи на прогулку!

Размер пространства невелик, метров десять на десять. Но над головой небо и не сидишь в опостылевших тесных стенах. Практически праздник. Торчащие на стене фигуры с автоматами совсем не волнуют. Если не кидаться в прыжке вверх, они стрелять не станут. Потом, после ухода, проверят на наличие надписей на цементном полу или кирпичах. Не бросили ли записку для другой группы. Даже окурки разворачивали. Говорить можно только тихо, глядя вниз и почти не шевеля губами, чтоб не заметно с вышек было. Этому учатся достаточно быстро. Но обычно на прогулке не болтают. Хватает и камеры. А здесь люди дышат почти забытой атмосферой, а не спертым до запаха несвежих носков застоявшимся воздухом.

— А вы знаете, — воскликнул Трубников, стоило захлопнуться двери камеры после возвращения, — я подумал над вашими словами. Что-то в них есть. При НЭПе каждую субботу и воскресенье в райцентре проходила ярмарка. Со всех сел везли продукты и всякую мелочь ремесленную. Весов ни у кого не было и овощи с фруктами продавали ведрами и бочонками, а также мешками. А рядом были всяческие магазины. На один государственный три-четыре частных, предлагающий мануфактуру, галантерею и всяческие хозяйственные товары. А ассортимент!

Сам того не замечая, вздохнул с ностальгией. Через двадцать с лишним лет советской власти прежнее изобилие смотрелось изумительно. А ведь Воронович застал Литву только-только вошедшую в СССР. Лучше точно не стало. Причем заметно еще до войны. Ему было с чем сравнить, пусть НЭП по малолетству особо не помнил.

— Возможно требуется сделать серьезный упор на артели и кооперативы. Больше инициативы. Это может возместить снижение налогов. К сожалению, расчеты без данных провести не получится.

— Как назло, — в тон ему произнес Воронович, — вызвать референта не получится. Телефон временно отключен.

И они засмеялись, беззлобно, но с тоской.

Внезапно в очередной раз заскрежетал замок на двери.

— Кто на 'Вэ'? — спросил охранник.

В кабинете ничего не изменилось. Все так же восседал на стуле, изучая какие-то папки начальник следственного отдела майор Пряхин. Для разнообразия не стал делать вид, что крайне занят.

— Закуривай, — сказал, подвигая пачку 'Казбека'.

— В камере, — беря папиросу, но отодвигаясь от предложенного огонька, объяснил.

На самом деле Воронович вовсе не собирался курить. Многолетняя привычка тяжело, но верно отступила перед реальной жизнью. Приобретать в ларьке ему не позволили, стрельнуть сначала в одиночке, а затем карцере было не у кого. Передачи тоже не носили. Первые дни от отсутствия курева хотелось лезть на стенку. Потом притерпелся и отпустило. Не то чтоб не тянуло, но теперь из принципа не просил. Но табак в камере не хуже денег. Можно получить взамен нечто или просто облагодетельствовать товарища.

— Так возьми еще, — предложил Пряхин, изучив пожелтевший след на щеке.

Слава богу не загноилось. Климат был здесь противный, возможно из-за моря, однако любая царапина могла воспалиться и долго не заживала.

— Лучше потом, — ныкая в карман вторую, озвучил мысль Воронович.

Майор усмехнулся.

— Я без заходов, чисто по-дружески.

— Дружба у нас несколько односторонняя, гражданин начальник.

— Сам виноват, — ничуть не смущаясь, сказал тот. — Ругаться и в очереди опасно бывает, а уж в кабинете следователя, — он развел руками. — Думать надо, что говоришь.

— Я думаю.

— И это тоже зря. Сам понимаешь, приказ с самого верха пришел.

— Нацисты тоже нечто такое на процессах говорили.

— А ты у нас ангел, — откидываясь на спинку стула, сказал Пряхин, откровенно улыбаясь.

— Я липовых дел не шил даже по приказу.

— Ага, в депортации гражданских лиц не участвовал. Инструкции не выполнял, сажая не по той статье. Самосуды не устраивал.

— Это о чем?

— Да ладно, не собираюсь ничего лепить про здешних из леса. Было, не было, плевать. 'Лесных братьев' еще жалеть. Справочки навел о твоем прошлом. Приказов не получал, без них людишек резал?

— Организации им не рисовал выдуманные. А кто оружие в руки взял, тому полной мерой отвесил и не жалею.

— И гражданских в тех литовских деревнях не вешал, а дома не жег? Ну ты помнишь, как назывались, у меня в голове эти дурацкие названия не остаются. Ну чисто ягдкоманда, а не доблестные партизаны творили всякие ужасы. Было ведь?

— То враги.

— Ну у немцев тоже были враги, — победно ухмыльнулся. — И не жалели.

— Нет. То другое. Как аукнулось, так откликнется. Они начали, я закончил. Но всех подряд во враги не записал по национальности.

— Интернационалист.

— И что плохого? Как учили.

— Вот я и говорю, не умеют работать там, — Пряхин показал на потолок. — Им бы по количеству отчитаться. Почему в деревне Гадюкино враги выявлены, а соседней области в деревне Шмадюкино нет? Недоработка. Извольте найти, а то сами сядете. Глупо было тебя присобачивать к ленинградцам. Ну какой из тебя, прости господи, русский националист. Нормальный советский гражданин. Очередной Указ спустят сверху о необходимости выслать тамбовскую область — выполнишь. Так?! — Во время монолога он докурил папиросу и тут же зажег новую. — Молчишь, — сказал с удовлетворением. — Потому что знаешь, чем отказ выполнять у людей в погонах пахнет. А сам-то в душе злоумышляешь. Других по вагонам трамбуешь, посемейные списки проверяешь, а свою жену спрятал.

— Не было такого, — устало пробурчал Воронович.

— Не ловлю я тебя сейчас, даже уважаю. Сумел. До сих пор следов не обнаружили. Но если по чесноку, чем ты лучше меня? Не по инстанциям побежал с просьбой, а в наглую поперек закона пошел. Так и у меня родные и я их ничуть не меньше берегу, — с каждым словом он повышал голос. — Потому что, если чего, загремят как члены семьи врага народа. Приказ номер 486. Для таких Акмолинский лагерь жен изменников родины, АЛЖИР, имеется. Так что, извини. Выбора нет. Сначала сдохнешь ты. А я поживу.

Он помолчал, барабаня пальцами по столешнице.

— Ладно, — сказал уже спокойно. — Мы люди взрослые и друг друга, надеюсь, понимаем. Абакумова сняли постановлением ЦК с паршивой формулировкой 'О неблагополучном положении дел в МГБ'. Это может означать что угодно, поскольку параллельно по многочисленным просьбам трудящихся, — в тоне присутствовала бездна сарказма, — готовится указ о возврате смертной казни. Мне знающие люди подсказали, что кто-то бойкий внес дополнение в готовящийся закон. По нему ВМН может быть применена к лицам, совершившим некие действия в период запрета.

— Закон обратной силы иметь не может!

— В нашей стране все однажды случается. Рассказать о понятии 'презумпция невиновности'? Нет? — деланно удивился на отрицательное мотание головой. — Знаешь? А в нашем юридическом институте такому не учат. Это буржуазные глупости. И ты ж не заканчивал. Партия сказала надо укреплять органы и ответил — 'Есть!'.

Он закурил очередную папиросу.

— Москаленко был человек Абакумова, — сказал доверительно, — и раскручивать дело в связи с ленинградскими процессами стали с его подачи. Короче, веришь или не веришь, но мне такие приказы самому поперек горла, но ничего от меня не зависит. Если вашего республиканского министра госбезопасности снимут, у тебя есть шанс соскочить. Мизерный, но он существует. Смотря как дело представлю. Постарайся не становиться в позу праведника, если вызовут. Вроде не дурак. Ты меня понял?

— Да, гражданин майор.

— Конвой! — нажимая кнопку, крикнул. Когда 'дубак' открыл дверь, — в камеру его.

Снаружи Воронович был спокоен, но внутренне его трясло. В душе он настроился на приговор и лагерь. Приятного мало, но от судьбы не уйти. А теперь появился вариант. В бескорыстность или доброе отношение Пряхина не верилось от слова совсем. Тем более, тот открытым текстом объяснил, что своя рубаха ближе к телу. Значит ему чего-то надо. Поманить надеждой и показать фигу издевательски смеясь не в его стиле. Вербовка? Какой смысл? Стучать на работников милиции? Вариант, но не из лучших. Он им наосвещает. Долго ждать будут. Канал для слива по морякам и военному флоту? Тоже неплохая версия. Армейская контрразведка очень не любит вмешательство МГБ. А я вроде из штата, но не вполне.

О, блин! Кто сказал, что МВД останется в системе? Его под Абакумова передали. А теперь и разделить могут. Это хорошо или плохо? Ни черта заочно не понять. Ну и... с ними. Может все проще. Дернут на очередной допрос, но там будут другие следаки и интересоваться станут не мной, а Черняком и Пряхиным. Так бы непременно поделился нарушением социалистической законности. УПК запрещает насилие и угрозы в отношении подследственного. Смешно, конечно, но подвести под статью, раз плюнуть. Пряхин начальник и отвечает за следствие. Теперь стоит подумать, есть ли смысл топить готового пойти навстречу. Возможно врет, а может и нет. Как разобраться? Только ждать. Хуже точно не будет.

— Очень интересно, — пробормотал Трубников, когда шепотом поделился про Абакумова. Углубляться в подробности не стал, просто сам факт, озвученный майором. — Смерть Жданова создала условия для ленинградского дела. После войны выходцы оттуда оттеснили прежних руководителей. Сталин снял Молотова, Берию послал на, — еле заметная запинка, — другое направление, убрав от управления спецслужбами. Маленкова тоже за ошибки в авиационной промышленности с большинства постов убрали. Либо Иосиф Виссарионович передумал и молодых выдвиженцев убирает, либо старые нашли себе способ вернуть прежнее влияние. Абакумова Берия крепко не любил.

— Вы их всех знали?

— Ну не в качестве приятеля. Присутствовал иногда на совещаниях. Я ж так и не рассказал, — он заметно оживился. Хотя на допросах его не били, но единственная возможность хоть как-то вспомнить прежнее была в этих беседах. С эстонцами особо не пооткровеничаешь, они часто просто не понимали, да и не ощущал их равными себе. Простые мужики. Воронович был все ж начальник и готов выслушивать. — В 30м вышло постановление об омоложении и обновлении государственного аппарата. Я еще закончить институт не успел, как ЦК комсомола дало направление для работы в СНК СССР.

— Юристом? — переспросил Иван, поскольку тот учился на соответствующем факультете, а Воронович не очень представлял, кому нужны прокуроры в народном хозяйстве.

— Наш отдел занимался вопросами труда и быта. Продолжая учиться, ходил на работу, — мечтательно улыбнулся, как все, вспоминающие нечто приятное. Потом у Микояна работал. В войну, снабжением продовольствия Ленинграда занимался и фронта. Даже полковника дали, хотя какой из меня офицер. А сюда, якобы на усиление местных кадров направили, за хорошую работу, — у него явно испортилось настроение. — Наверняка из-за этих старых знакомств и арестовали.

О нем опять забыли. Время шло, на допросы вызывали редко были достаточно формальны, хотя настораживало направление. Про русский национализм Черняк намертво забыл и стал интересоваться буржуазными националистами в эстонском государственном и партийном аппарате, а также прошлым. Варшава, партизанский отряд. Догадаться куда гнет не так сложно, но тот работал без энтузиазма и не пытался повторить фокус с бессонницей. Морду тоже не били. Пряхин вообще не показывался, не говоря уже о доверительных беседах и подписках с обещаниями.

Они явно ждали чего-то. Похоже прямой команды, не зная куда дальше двигаться. Прежние инструкции не действовали, новые еще не пришли. А на улице уже лето. Так сидеть можно, как в анекдоте, на одной ноге. Еще и развлечения по полной программе. Он Трубникову про преступления, точнее всякие байки и смешные случаи, вроде протокола, с трупными пятнами размером с пятак, а всего на рупь двадцать. Тот ему о работе Совнаркома и современной государственной экономике.

Если задуматься, становилось страшно. Причины серьезнейших отставаний в выполнении пятилетнего плана восстановления народного хозяйства крылись в новом противостоянии. Требовалось уничтожить монополию США на ядерное оружие, да и создание нового кордона в Европе в виде Атлантического Союза требовало содержать огромные силы. Все это вынуждало направлять силы на армию и связанное с ней. В структуре расходов государственного бюджета СССР на 1949 г. затраты на социальное обеспечение и на здравоохранение составляли по 4%, а на содержание собственно вооруженных сил, притом открытое, с утверждением на сессиях ВС СССР — 19%. Еще было МГБ-МВД с собственными войсками, рост ВМФ в два раза и куча секретных ядерных объектов. То есть на войну уходило не меньше трети бюджета только по открытым данным. А сколько тратилось на научные разработки, когда целые города возводились закрытые, наверное, и в руководстве толком не в курсе. Не удивительно, что люди так паршиво живут и оккупационные войска в Германии тащат в СССР все, вплоть до строительных материалов.

На открывающуюся дверь невольно напрягся. Может за ним.

Оказалось, пригнали на замену отправленного куда-то Тяхе, вроде в обычную тюрьму до суда, нового жильца. Лично не знакомы, но видеть доводилось. С автобазы снабженец. Хоть какое-то развлечение. Эстонец молчал постоянно и даже на родном языке общаться не желал. Библиотеки в тюрьме не было, опасались пользования шифром при передаче книг из одной камеры в другую. В тексте могли быть отметки ногтем, булавкой. Газет тоже не давали. Чего опасались в этом случае неизвестно, но новости доходили исключительно через следователей или с новенькими.

— Лейтенант Пратиков Филипп Андреевич, — сказал испуганно красномордый толстячок с содранными с кителя погонами.

— Бывший лейтенант, — уточнил Воронович.

— Никак нет. Лейтенант. Из рядов не уволен.

Грамотный. Только чего так трусит? Кто-то порассказывал семь бочек арестантов и про злых блатных? Не дошло еще, куда угодил. Потом будут ему и такие, но не сейчас.

— А сюда за что?

— Пропил три бочки бензина, — смущаясь, сказал тот.

И всего то? В МГБ за это?

— Не ври, — сказал презрительно Воронович. — Даже по указу об уголовной ответственности за хищение государственного имущества от 47г во внутрянку бы не отправили. Милиции б хватило.

— В ресторане поддатый в морду мужику дал, — повинился новенький. — А он оказался вторым секретарем комсомола Таллина. Ну откуда ж мне знать?

Ну это уже слегка похоже на правду. Заработал нападение на представителя власти и как бы не теракт. Крепко влетел. После этого и всерьез ковырять стали. Надо думать, не три бочки налево пустил, но это уже не важно. Пить надо меньше и кулаками махать.

Опять лязгнул железом замок на входе.

— Умер, — сказал, едва переступив порог и не дожидаясь закрытия двери в камеру, странным тоном Сергей Анатольевич. Кажется, не очень понимал, как реагировать.

Этого ждали третий день, с тех пор, как вместо зарядки и чтения передовиц 'Правды' по радио зазвучала печальная классическая музыка. Врачей среди них не имелось, медицинских терминов не понимали, но уж больно напрашивалось.

— Усатый сдох? — подскочил на нарах Лаус.

— Нельзя так говорить, — взволновался Пратиков.

— Еще как можно! — на вполне приличном русском, забыв намертво, что знает три слова и то ругательных, орал эстонец, — сдох, рябая скотина! Гореть ему в аду! Медленно мелют божьи мельницы, но теперь за все ответит на том свете чертям! Эх, выпить нету!

— Ты, — вскричал лейтенант, — кто его заменит? А ты — гад!

И непонятно на публику или всерьез.

— А ты идиот!

— Засохли оба, — потребовал Воронович, не дожидаясь продолжения.

Лаус смерил его оценивающим взглядом и непроизвольно сжал кулаки.

— Будут изменения или нет, — пояснил для всех, — неизвестно никому. Поэтому кто хочет может радоваться или плакать, но тихо. Я в карцер за вас не рвусь.

— А ты рыдать вроде как не собираешься? — эстонцу явно море по колено, Пратиков ведь в момент заложит.

— Однажды президент Пятс зашел в церковь, — Хейно удивленно моргнул, на эстонский язык. На самом деле речь в притче, поведанной когда-то Борисом шла о древнегреческом тиране, но так доходчивее. — Видит, женщина молится за его здоровье. Ну, в те времена, его каждый ругал и вдруг такое, — говорил он медленно, подбирая слова. Вечно путался в неимоверном количестве падежей. В русском столько нет. Тем не менее, обычно его неплохо понимали. А вот когда начинали местные говорить быстро, ничего не улавливал. Если не тупые, принимались произносить внятно и простыми словами. Все проще, чем объясняться на кривом русском с начальником. — Вот и спрашивает: 'Чего это вдруг за меня поклоны бьешь'? А женщина отвечает: 'Помрешь, придет тебе на смену другой, тогда поймут люди, как замечательно жили под твоей властью'.

Лаус скривился.

— Так, да?

— Ничто так не портит жизнь, — по-прежнему на эстонском, — как несбывшиеся прогнозы оптимистов, — последнее слово он произнес на русском, не найдя подходящего эквивалента в закромах памяти.

— Что вы ему сказали? — шепотом спросил Трубников, когда эстонец молча уселся.

— Что, хотя приговора пока нет, никто амнистии не обещал, — специально для всех на русском, выдал Воронович.

Если Лаус не идиот, на допросе так и ответит. А если стукач, то ничего ужасного про советскую власть не прозвучало. Гитлера имел в виду.

— А вы лично-то Сталина знали? — спросил Воронович уже после отбоя шепотом.

Очень удобно общаться, когда на нарах рядом лежишь.

— За девятнадцать лет каждый день видел ни разу не говорил.

— Но что за человек, разве не видно?

— Очень неоднозначный. Безусловно умный. И, очень важно, в отличие от сказочек в газетных статьях, лез в мелочи, только когда нечто требовалось. Он лично руководил очень ограниченным кругом помощников и эти люди решали все. Причем у каждого было сразу по несколько весомых постов, но за конкретную отрасль отвечали рангом ниже.

— Так это правильно. За всем не уследишь. Есть ответственный — пусть отдувается и делает втыки нижестоящим.

— Все дело в том, что регулярно стравливал ближайший круг. Обычно важнейшие решения принимались с участием Молотова, Маленкова, Берии и Микояна. Реже к руководству добавлялись Жданов и Вознесенский. Потом, когда Жданов умер, его место занял Хрущев. Гораздо реже решения приглашали пару второстепенных членов Политбюро — Калинина, Ворошилова или Кагановича. Но самое интересное, как принимались итоговые резолюции. Молотов председательствует, а Сталин ходил и слушал.

Наверху что-то пробормотал лейтенант во сне. Трубников замолчал, прислушиваясь. Потом снова принялся говорить еле слышным шепотом.

— К обсуждению он подключался лишь тогда, когда оно начинало уходить не туда, куда хотел. Поправит товарищей и снова начинает ходить. Причем сроки заданий практически всегда нереальные. Построить завод за два года. Все знают, невозможно. Но возражать никто не смеет. Потом отчитываются о сдаче объекта и начинаются проблемы. Того нет, это недоделано, станки и вовсе не привезли, а оборудование гонит брак, поскольку квалифицированные рабочие не подготовлены. И это не случайность, обычная штурмовщина. Началось еще в первую пятилетку. Целые заводы сооружали без предварительных планов, вбухивая огромные средства. Потом приходилось переделывать или вовсе сносить уже построенное. Но зато вовремя отрапортовали и орден получен. А начнешь возражать — не долго и до снятия. Хорошо, если не до лагеря, как с многими конструкторами. Сталин не знал? Еще как знал! Но это ж удобно иметь кругом виноватого. Или ты не справился, или у тебя на заводе куча проблем.

— Его так боялись, что никто возражать не смел?

— В деталях — случалось. Но по принципиальным вопросам... Я пришел в Совнарком, когда заместителями Молотова были Орджоникидзе, Куйбышев, Рудзутак, Чубарь. Практически со всем общался. Сильные и не простые люди. Еще старая гвардия. В 35м году умер Куйбышев. В 37-м арестовали Рудзутака. Застрелился Орджоникидзе. Последним в 38м забрали Власа Яковлевича Чубаря. Жуткое время было. Вчера человек сидел на рабочем месте, сегодня он исчез и никто не задает вопросов. Чубаря убрали чуть не совсем секретариатом и ни одного помощника не осталось. У Молотова тоже схватили заместителей. Могильный по госбезопасности и Визнер по Коминтерну. Новые зампреды Совнаркома Микоян, Булганин, Каганович, Вознесенский были верными соратниками Сталина. И Молотов тоже резко перестроился.

— Испугался?

— Все боялись. У Вячеслава Михайловича не осталось своих людей в системе. То есть мелочь на уровне начальника отдела, как без этого, однако серьезные фигуры ушли. Был вторым человеком в СССР и все текущие решения принимал самостоятельно, без согласования. И вдруг принялся по любому поводу спрашивать мнение Сталина. Куда деваться? А Иосиф Виссарионович подмял и оставил на посту, как хорошего исполнителя. В отличие о Молотова, он не любил работать с бумагами.

— То есть как?

— А вот так! Очень не любил подписывать. Иногда ставил 'пытычку', то есть ознакомился. Если в Политбюро решения принимал, то в Совнарком после 41года и вовсе раз в год заходил. А ведь глава правительства! В последние годы месяцами важнейшие документы лежали на даче, в ожидании подписи. Но тут, — он перешел окончательно на шелестение, сработали стандартные рефлексы на чужие уши, — может вины-то и нет Сталина. У него два инсульта уже было.

— Это когда кровоизлияние в мозг? — разочарованно переспросил Воронович. Он ожидал чего-то ошарашивающего. А тут... Старик 70 лет, наверняка не очень здоровый и вечно нервничающий. Откуда силы брать и странно, что раньше не загнулся.

— Бывает и парализует, а иногда говорить потом не могут. Врать не стану, не в курсе. Но не зря все это было. Заместитель председателя Госснаба Михаил Помазнев написал письмо в Совет министров о том, что председатель Госплана Вознесенский закладывает в годовые планы заниженные показатели. Для проверки письма была создана комиссия во главе с Маленковым и Берией. Они подтянули к своему расследованию историю с подготовкой в Ленинграде Всероссийской ярмарки, которую руководители города и РСФСР просили курировать Вознесенского. И все это представили как проявление сепаратизма. И получилось, что недруги Маленкова и Берии поголовно враги народа. Именно смерть Жданова и дала им шанс. Это его выдвиженцы. Вознесенского с Кузнецовым арестовывают, Молотова еще до того отстранили, 6 марта. Хрущев пока силы не имеет. Кто главный теперь? Маленков и Берия. А Булганин не рыба, не мясо. Будет слушаться этих двоих.

— Коллективное руководство, не самое плохое дело.

— Да! При Ленине оно существовало. Я еще застал помнящих то время. Владимир Ильич с охраной по коридору не ходил. И становится к стенке спиной, держа руки на виду не требовал. Мог и с простым народом общаться. И его слово не было истинной для всех. Он давал высказаться. Правда тоже умел правильно передернуть. На совещаниях высказывался первым, чтоб члены Совнаркома поняли, чего хочет. Но за возражения не расстреливал! Ленинский стиль исчез в 30е годы, с последними партийцами его знающими. Они старались быть подчиненным товарищами, а потом начальниками. А нынешние руководители и господа. Кроме приказного тона ничего не знают и знать не хотят!

Он замолчал и после длинной паузы, когда Воронович успел задремать, побормотал:

— Куда мы пришли, господи!

Наверное, и сам не заметил оговорки. Настоящему коммунисту не положено взывать к сидящему на облаках или просить о милости. Но на фронте и в тюрьме быстро становятся религиозными. Классики так и учили: 'Бытие определяет сознание'.

В кабинете вместе с Пряхиным присутствовал новый и незнакомый человек в штатском. Морда окормленная, да и сам рыхлый, как привыкшие к сидячему образу жизни.

Невольно стукнуло сердце. Такие вещи случайными не бывают. И вызвали с вещами. ОСО уже вынесло заочно приговор и сейчас зачитают?

Старший следователь совершенно невыразительным тоном зачитал невероятную новость: по вновь открывшимся обстоятельствам в ваших действиях состав преступлений не найден, освобождаетесь из-под стражи.

Вороновича кинуло в пот. Руки задрожали. Сколько не настраивайся на хрен с ним, что будет, то и будет, однако, когда так ошарашивают, невольно трясет.

— Подпишите здесь, — внезапно на 'вы', произнес следователь, подсовывая постановление. — И здесь, — еще одна, на этот раз о неразглашении. — Поздравляю, — произнес нормальным голосом и вышел, забрав документы.

— Меня зовут Иван Александрович Ягодкин, — сообщил оставшийся за столом. — Работаю в Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б).

Кажется сейчас и начнется, о чем предупреждал Пряхин в свое время, подумал Воронович.

— Слышали о такой?

— Можно папиросу? — спросил Иван.

Одновременно потянуть время, пытаясь сообразить куда несет и зверски реально захотелось.

— Пожалуйста, — доброжелательно подтолкнул пачку и спички к нему тезка.

Прикурил, затянулся и почувствовал, насколько отвык. Голова закружилась. А сейчас она ему крайне нужна ясной. Ломая, загасил в пепельнице едва начатый окурок.

— Вы занимаетесь чистками в партии.

— Не совсем так, но в том числе. По крайней мере арест Абакумова неминуемо требует внимательно изучить соратников и работников наших 'органов'. Буду откровенным, вам крупно повезло, поскольку расследование деятельности Москаленко заставило внимательно присмотреться к вашей личности. Второй раз попадаете в поле зрения, — он усмехнулся. — И снова в связи с начальством. Теперь им не удастся уйти от ответственности!

Кому им? — подумал Воронович. Уточнять как-то не тянуло. Захочет, сам выложит.

КПК представляло из себя нечто вроде партийной контрразведки и теоретически любого проштрафившегося руководителя могла размазать, не имея никаких прав по Конституции. Но данные ей поручения исправно выполнялись на любом уровне. Среди сидящих наверху, без партбилета, не имелось никого. То есть давление шло не по государственному уровню, а совсем с другой стороны. И работали они по прямому поручению Сталина или, как минимум, с его ведома. Кто сейчас мог спустить приказ не его ума дело, но просто так они б не появились. Главный вопрос, а чем может капитан угро помочь столь влиятельному деятелю. А ведь способен, иначе лично б не заявился.

— От вас мне тоже нужна полная откровенность, — без всяких туманных намеков потребовал Ягодкин.

— Конечно, Иван Александрович.

Тот удовлетворено кивнул.

— Вы за или против советской власти?

Ага, на такой вопрос честно.

— Я за нее воевал, — заявил Воронович, постаравшись передать голосом обиду. — То, что случилось со мной, не ее вина. Конкретных людей.

Выполняющих приказы свыше, хотелось добавить. Но это было б глупо.

— Да, а где ваша жена?

Звякнул тревожный звонок в голове Вороновича. Правду говорить нельзя, но откровенно врать, как следователям тоже опасно.

— У тетки.

Ягодкин выразительно посмотрел на папку. Никаких близких у них обоих не имелось.

— Не родная. Седьмая вода на киселе, но тем и ценна. В анкете ее нет.

— Ее вычеркнули из списка на ссылку, — небрежно сказал Ягодкин. — Как метко сказал товарищ Сталин, дочь за отца не отвечает. Пусть возвращается.

— Большое спасибо, — с чувством ответил, готовый кланяться.

Камень с сердца свалился. Теперь придется расплачиваться.

— Кстати, о конкретных людях. Что вы думаете о, — заглянул в извлеченную из папки бумажку, — о Звонареве Викторе Михайловиче и Олеве Робертовиче Лембите?

— Отличные специалисты и честные, — мучительно размышляя причем столь разные люди и не рисует ли себе снова срок, но топить ни с того ни с сего отвратно, — преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Тогда ознакомьтесь с этим, — толчком оправил парочку листков.

Это были заявления о 'вредительской деятельности И.И. Вороновича, а также предосудительных высказываниях' в узком кругу. И подписаны они были его друзьями, насколько это возможно на работе. Причем не на допросе или под давлением. Сами и накатали. Даже не по одному разу, гниды.

— Что теперь скажете?

— Что от слов про профессионализм не отказываюсь. Возможно именно от преданности партии и написали, придав некоторым фактам определенный акцент. Но, как люди, те еще сволочи.

— А ведь хорошо сказано. И не вывалили кучу воняющих фактов про знакомых. Увы, так поступают не часто. Кажется, товарищ Кедров в вас не ошибся.

Сердце ёкнуло. Это ему аукнулась та история с троцкизмом? Выходит, и партийцам благодарность бывает ведома. А то стал бы им заниматься партийный контроль.

— Итак, время ограничено, потому перехожу к делу. В ближайшее время предстоит много работы по части проверки МГБ и некоторых региональных руководителей. Мне нужны помощники. Вы знакомы изнутри с разными управлениями и в курсе, как шестеренки вертятся. К тому же обладаете опытом ведения следствия. И даже с той стороны стола, — он слегка посмеялся. — Впрочем, неволить не собираюсь. Что предпочитаете Москву и постоянные командировки, с безразмерным рабочим днем или Таллин и прежнее место работы?

— Мне совершенно не хочется возвращаться и смотреть постоянно в глаза этим людям, сталкиваясь на службе.

Можно было б и прямо заявить: 'Я ваш человек, раз вместе с женой вытащили', но излишне патетично. К тому же и предлагающий 'добряк' на это сделал ставку. Ничего не поделаешь, придется отработать.

— Вот и ладненько, — поднимаясь, произнес Иван Александрович. — Сутки вам на улаживание дел, — он посмотрел на Вороновича скептически. Наверное вид недостаточно презентабельный. — Двое суток. Приведите себя в порядок. Парикмахер, баня. Затем явитесь по этому адресу, — протянул бумажку, — к 18.00. Мы по-прежнему, — похоже сказал сам себе, — трудимся по ночам.

Явно подразумевалось, как завел Иосиф Виссарионович. О странном графике, когда в наркомате даже ночью могли вызвать, не слышали только колхозники. Любой начальник, вынужденный так работать, заставлял младших по званию постоянно быть готовым или дежурить. Мало ли, а вдруг справка понадобится.

— Если можно, у меня просьба...

— Да? — нахмурился Ягодкин.

— Трубников Сергей Анатольевич. Там не только хищений нет, даже использования служебного положения с корыстной целью. За два месяца и разобраться в хозяйстве толком не мог, а вешают кучу должностных преступлений. Кроме банкетов со списанными продуктами ничего, на самом деле нет.

— Хороший знакомый?

— В одной камере сидели, была возможность присмотреться.

— Я проверю.

И то хлеб, подумал Воронович, мысленно перекрестившись на счастье. Что смог — сделал. Теперь еще одно дельце. Как начальство посоветовало, требуется кое-что уладить.

Халупа Дагмар была на самой окраине Таллина и пришлось топать ножками. Мотоцикл никто, естественно, не дал покататься. Не успел подойти, а сразу три детские мордочки высунулись из-за кривого забора.

— Дядя Ваня пришел!

Он серьезно раздал каждому по ожидаемой конфете, оставив кулек для прочей братии. Для здешних и это немалая радость, а с деньгами у него по-настоящему паршиво.

Стыдно сказать, но за год с лишним, так и не запомнил всех по именам. Слишком их много. Чертова дюжина. Старшему, Янусу, уже шестнадцать стукнуло и устроил его в милицию, чем тот был крайне доволен. Форма и зарплата. Младшей не больше пяти. Или Яллак не знал о всех, или еще добавилось. Все-таки бывал не часто и в основном через Дагмар передавал нечто, когда появлялась возможность. Ирка знала и принимала, как должное.

— Выпустили? — сказала Дагмар на эстонском, появившись на шум из дома. — Хвала Иисусу. Есть правда на земле. Письмо назад хочешь?

— Само собой. Но тебе надо собраться, со мной пойдешь.

— Куда? — испуганно спросила.

— К нотариусу, — стараясь правильно выговаривать, объяснил. — Мы уезжаем, а ты с ребятами в доме поживешь. Оформить все, как положено, понимаешь? Прописка, доверенность, — это было сказано на русском.

— Почему такое?

— Я вырос в детдоме, — переходя на русский, сказал Воронович. Ему тяжело было подбирать слова. — Там были хорошие учителя. Но это не семья. А тебя они зовут матерью. Не для тебя, для них. Понимаешь меня?

Она кивнула.

— Ну вот и хорошо. Время мало, возьми документы на всех. И Эву. Если что, переведет.

В отличии от уборщицы девчонка хорошо училась в школе и не только говорила свободно на трех языках, но еще и читала. Ирка ей книжки выдавала и хвалила за сообразительность.

Хотя все дети писались эстонцами, добрая половина ими не являлась. Справки то ли липовые, то ли выданы по знакомству. Все ж не зря мыла коридоры в управлении. На одних достаточно посмотреть. Другие невольно себя выдавали. Иван никогда не спрашивал у детей куда делись настоящие родители. Можно было услышать нечто малоприятное. По крайней мере, двое были русские, неизвестно как попавшие в Таллин. Между собой дети говорили на дикой смеси нескольких языков. В детстве хорошо знания усваиваются, а Дагмар сознательно отдавала своих именно в русскую школу учится. Крестьянская сметка ей уверенно говорила: хочешь, чтоб дети жили хорошо, они должны знать язык власти. Эва была немкой из местных, откуда ее познания. Русский она выучила уже после войны в школе и в здешней компании.

— Поможешь? — подмигнул девочке.

— Конечно!

Поезд не успел остановился, а он уже шагал по перрону к нужному вагону в нетерпении, забыв о газете. В последнее время они становились крайне интересными. В сегодняшней имелось два важных, для понимающих в особенности, постановления.

Одно сообщало об отмене уголовной ответственности за аборты. Теперь их можно было официально и свободно делать в больницах. Уровень внезапной смертности молодых женин должен был стремительно упасть. И это хорошо. Правда делали все равно не бесплатно и это уже хуже. Все равно улучшение.

Второй указ тоже вызывал двоякие чувства. Объявлена амнистия за мелкие административные и экономические правонарушения. Отменяются все приговоры меньше чем к 5 годам тюрьмы и освобождаются из мест заключения пожилые или больные люди, а также несовершеннолетние и матери семейств. На словах звучало прекрасно. Но он ситуацию знал изнутри.

До указов 1947г 'Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества' и 'Об усилении охраны личной собственности граждан', получивших в определенной среде название 'четыре шестых' за кражу давали год. Грабеж карался по максимуму пятеркой, но нередко давали меньше. По новым правилам суд штамповал от десятки до двадцати пяти. В первую очередь изменения объяснялись послевоенной обстановкой, когда для многих жизнь человеческая потеряла всякую ценность, оружие достать легко, а крови многие навидались.

То есть, если сел до 47г, по амнистии выйдет масса крадунов, бандитов и воровской пристяжи, попавшей в лагерь на малый срок и усвоившие там уголовные правила жизни. И таких скоро на улицах появится многие тысячи сразу. Наверняка потянутся в большие города.

Обычно встречающих на перрон заранее не пускали, но удостоверение, как обычно, служило пропуском. Теперь на бардовом фоне золотым буквочки, поминающие ЦК, что на практике не хуже МГБ.

Из репродуктора неслось знакомое и привычно попадало из одного уха, моментально вытекая из другого:

В бой за Родину, в бой за Сталина!

Боевая честь нам дорога.

Кони сытые бьют копытами,

Встретим мы по-сталински врага!

После смерти Иосифа Виссарионовича звучало несколько странно, но никто не задумывался. Раз уж Ленин вечно живой, чего ж его верному другу и соратнику не остаться навечно в песнях.

— Вот каким местом мужики думают, — недовольно возмутилась проводница, когда радостно кинулся помогать Ире спуститься по ступенькам вагона. Руки у нее были заняты очень характерным свертком. — Как можно жену с таким маленьким ребенком одну отправлять.

— Работа у него такая, — объяснила Ирья.

— Нет такой, где нельзя договориться с начальством, когда только родила! — в возгласе звучало нечто личное, но чемоданчик вручила без дальнейших нотаций.

— Познакомься с Александром, — сказала жена, вручая ребенка.

Иван неловко взял, мучительно стараясь держать осторожно, чтоб не сделать больно крохотуле, продолжавшему сладко спать. Ощущения, более чем странные. У него сын. Вот не было и вдруг есть. Ну, не полностью идиот и считать сроки умеет. И все же, одно дело знать абстрактно и совсем иное держать невесомое тело. Какая-то нежность прет неизвестно откуда. Это любовь? Да. Но какая-то совсем другая.

— Руку под голову, — с еле заметной насмешкой, посоветовала Ира, — и не бойся разбить. Не стеклянный.

— Давай лучше поменяемся, — с мольбой попросил. — Чемодан тяжелее и ты привыкла мальчика носить.

— Ничего, — прокомментировала проводница, — научится. В костюмчике, значит не совсем дурак.

Она-то в форме. Железнодорожники давно в таком виде, а после войны чуть не всех подряд наряжают. Юристов, учащихся институтов и школ, работников всевозможных министерств. В каком-то смысле удобно. Сразу видно с кем столкнулся. Знаки различия практически не отличаются. Но вот форма разная. Поди разбери с лесником или шахтером ругаешься. Бывает швейцаров на входе в ресторан с генералами путают.

— Не пьет?

— Нет. Ну, по праздникам.

— Это нормально, — разрешила.

— Пойдем, — попросил Воронович.

— Спасибо вам, — попрощалась жена с железнодорожницей и двинулась за сбежавшим с чемоданом мужем.

— Почему Москва? — спросила негромко, когда миновав вокзал, вышли на площадь.

— Теперь здесь будем жить.

— И кто я теперь? — спросила с подозрением.

— Ирья Альбертовна Воронович. Можно больше не бояться. Все уладилось.

В такси они молчали лишь держались за руки. Зато таксист заливался не хуже тетерева, не интересуясь насколько пассажирам интересна его радость.

— Мы теперь всем покажем! — грозил кулаком неведомым врагам. — Своя атомная бомба имеется! Теперь не сунутся!

Ирья не слушала. Для себя она решила, что подобное сообщение ТАСС много опаснее, чем представляется иным людям. Неизвестно с какой целью предупреждаем противника. Наверняка ведь не может быть много таких изделий. А у американцев было четыре года. Ну вот завтра решат не дать СССР накопить нужное количество и что? Лучше о таком не думать, тем более, когда у тебя беспомощный ребенок на руках. Пусть войны не будет! Хватит с нее, да и страны. Объяснять другим такие элементарные вещи не хотелось. Пораженческие настроения, караемые руганью, а то и доносом.

Она с интересом смотрела сквозь стекло на улицы вокруг. Москва очень отличалась от Пскова или Таллина. Никаких развалин, множество магазинов и людей, а еще строящиеся высотки. Что-то об этом она читала в газете, но не представляла насколько зрелище грандиозное даже со стороны. Наверное, после окончания будет не хуже американских небоскребов.

— Французское барокко, — выдала после раздумья, когда машина остановилась у названого адреса, на улице Грановского.

Иван посмотрел с недоумением. Иногда она упускала из виду, насколько далек от таких вещей. Правда и она в его работе смыслила на уровне описания Конан Дойля. Может потому и хорошо рядом? Невольно дополняют друг друга, а уж после случившегося можно не сомневаться — на него можно положиться.

Муж сунул таксисту деньги и повел на второй этаж. Ну что ж, точно не ее 'хоромы' в пристройке у школы, где даже помыться толком было невозможно, а белье приходилось сушить в комнате, чтоб не смущать учеников. По крайней мере, так заявила директриса, требуя прятать. Отопление паршивое, занимались при керосиновой лампе. Водопровода тоже не имелось. Одним словом, нормальная русская деревня конца 40х. И не в немцах проблема. Здание сохранилось при оккупации и учиться ходили 600 гавриков в две смены за 480 рублей жалованья плюс возможность растить картошку с капустой в огороде.

С каким облегчением бросила все и помчалась в неизвестность, стоило получить телеграмму.

Здесь имелись туалет с унитазом, водопровод, электричество, плита газовая и даже ванна самая настоящая. Метров тридцать жилой площади? Будто для кукол. У них с Маргит в доме спальня была не меньше, не считая трех других и пристройки.

— Пока две комнаты дали, — объяснил Иван, — по московским понятиям очень неплохо, — в голосе звучала гордость.

— Не в коммуналке, уже хорошо, — покладисто согласилась Ирья. —

Из привычного деревянного, своего дома в каменный, не спрашивая мнения. Но гораздо лучше, чем в тайгу навечно. Кое-что про 'сладкую' жизнь высланных в 41м приходилось слышать. После войны письма приходили из-под Новосибирска.

Из мебели в квартире имелись большая кровать и стол с тремя стульями. Еще парочка гвоздей, заменяющих вешалки. Устраивать уют Иван не умел, это она уже поняла. Может не привык, все время обретаясь по общагам и казармам, может не приходило в голову. Мужчинам не понять, зачем вешать занавески на окна или заводить мягкое кресло. А уж изготовление салата и вовсе неясное таинство. Ну вот готовился, старался. Тарелки, вилки, угощение, причем приволок не одну вареную картошку. Но порезать уже в голову не пришло.

Алек закряхтел знакомо. Ребенок был чудо. Почти не плакал и по ночам особо не тревожил. Но кушать требовал по часам. Извинительно улыбнулась и дала сыну грудь. Иван уставился на сцену со странным выражением. Похоже он не знал, отвернуться или нет.

— Рассказывай, — приказала. — Я долго терпела.

— Что?

— Все! — очень логично заявила, не имея понятия, о чем речь.

Иван налил себе пол стакана водки, выпил одним махом и захрустел огурцом.

— Я жду! — сказала с угрозой.

— Меня перевели в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б).

— И что это означает?

— Фактически повышение, причем ничего нового делать не придется. Расследовать преступления ответственных работников. В денежном смысле, по возможностям и даже квартирном — улучшение. В Москве нынче прописаться достаточно сложно, а снабжение здесь гораздо лучше. Если все пойдет хорошо, перспективы заманчивые. Ну и плюс, раз уж взяли, твое дело прикрыли по знакомству. Никто не ищет и претензий не имеют. Саша, кстати, в свидетельстве о рождении как записан?

Она сразу и не поняла, кого имеет в виду. Никогда так не называла.

— Алек, — подчеркнуто, — записан на тебя. И меня. Все настоящее.

У Ивана в глазах нечто мелькнула. Можно не сомневаться, посчитал дурой. Вот так подставиться с чужими документами.

— Я в поезде рожала еще до Пскова, — объяснила. — На том полустанке никому до нас дела не было.

— Ты была в списках на депортацию.

То есть все правильно сделал, отправив подальше заранее. Мужчина!

— Что было, то прошло. Чем платить то придется?

— Скажут фас и придется копать на три метра в глубину, — он криво усмехнулся. — Послезавтра еду в Баку.

— Что?

— Все катим, — без особого энтузиазма сказал Иван. — Новые начальники хотят проверить сигналы на очень ответственных лиц. Просто так убрать неудобно.

Стараться он будет, но чисто по закону. В худшем случае попрут, но играть надо честно, даже если приходится прогибаться.

— Послезавтра, — побормотала Ирья с тоской. — Мы пол года не виделись! — Потом поешь. В койку идем!

— А?

— Я соскучилась.

— А Алека куда?

Молодец. Правильно понял. Никаких Сашек или Шуриков.

— Он теперь рядом будет очень долго. Лови момент, мужчина, пока сын дрыхнет.

Возле подъезда остановилась легковая машина, загораживая проезд и из лакированно-кожаного нутра трофейного фольксвагена наружу полезли весело переговариваясь женщины в красивых платьях и мужчины в импортных костюмах. В их доме еще и не такое случалось. Когда-то здесь жили деятели Совнаркома, включая Молотова и многие, съехав, оставили квартиры родственникам. Воронович мало с кем был знаком, сходу отправившись в командировку, да и после бывая дома не часто. Потому присматриваться и здороваться не стал, обходя компанию по дуге.

— Иван Иванович! — вдруг окликнули радостным тоном.

— Здравствуйте Сергей Анатольевич, — с задержкой признал, пожимая руку.

Трубников отъелся и загорел, печать обреченности с лица исчезла, да и одежда совсем иная. К тому же отрастил бородку. Не окликни, мог и не узнать.

— Вы сюда по делу?

— Нет. Живу здесь.

— И в какой квартире?

Воронович назвал.

— Не возражаете, если попозже загляну?

— Всегда пожалуйста.

Похоже неплохо идут дела у бывшего однокамерника. И не ошибся с ним. Частенько люди в чинах, побывавшие за решеткой не любили об этом вспоминать и прежних знакомых сторонились. Этот не выкинул из памяти прежнее.

— Ир, — сказал, выглянувшей на звук ключа в замке жене, — я тут встретил старого знакомого, он пообещал зайти. У нас есть чего пожрать?

— Найдем, — бодро ответила она. — Разносолов не обещаю. Как у тебя? — спросила уже с кухни.

Воронович скинул ботинки и прямо в носках прошел следом. Она посмотрела и вздохнула выразительно. Тяжкая борьба за надевание тапочек с переменным успехом шла с самого знакомства. Он предпочитал дать ногам отдых и если б не приход гостя, ходил бы босиком. Правильно воспитанная жена считала необходимым перемещаться и в доме в легкой обувке.

— Нормально, — сказал неопределенно. Служебные дело он никогда не обсуждал дома. Не из соображений секретности. Просто если реально не знаешь, на допросе не подловят. — Спит? — заглядывая в комнату, где лежал наследник. Он еще мал и вряд ли мог отвыкнуть от папаши, но Иван, не успев приспособиться к наличию ребенка уехал в достаточно длительную командировку и даже после возвращения чувствовал себя виноватым.

— Скоро кушать попросит. А я, пожалуй, переоденусь.

Тут прозвенел звонок и они невольно рассмеялись. Гость заглянул еще скорее ожидаемого.

— У вас замечательный муж, — горячо вскричал Сергей Анатольевич, после представления, — не каждый решится так поступить.

— В смысле? — не поняла Ирья.

— Его еще из тюрьмы не выпустили, а посмел поручиться за меня. Да-да, — воскликнул, на гримасу Ивана, — я в курсе и очень благодарен.

— От меня ничего не зависело, — пробурчал, ощущая взгляд супруги. Про ту историю он ничего не рассказывал и теперь обязательно отольется.

— Тем более!

Трубников поставил со стуком на стол бутылку коньяка. Все-таки он успел поддать, хотя и не пьян, но чуток тормоза ослабли и его несло.

— Не уверен, хватило б мужества у меня так поступить. Я не трус, но за решеткой совсем иначе себя ведут. А уж как шарахались от родственников вроде близкие друзья, — он махнул рукой.

— Хороший коньяк, — изучая этикетку, сообщил Иван, неумело пытаясь съехать с темы. — Армянский, пятнадцать лет выдержки.

Открутил крышку и налил в заранее поставленные рюмки. Самое забавное, он об их наличии в доме и не подозревал. Со старого дома вещи привез, женщинам нравится такое. Да и приобретать всякие кастрюльки-ложки-чашки-занавески сызнова не понадобится. Но тамошние наперстки даже паковать не стал. Это нечто западное, ему и стакан подойдет. А теперь, вдруг обнаруживают бокалы. Для коньяка они вполне приличного размера. Жена, видимо, наводит уют. В ее понимании. Ну и пусть ей будет приятно, если хочется. Это разве принципиально какого цвета обои? Для него — нет.

— Мне не надо, — сказала Ирья. — Еще кормлю сына.

— Поздравляю, — обрадовался Трубников. — У нас тоже дочка недавно родилась, а Иван Иванович о вас много говорил...

Что чистое вранье. О жене он старался и с сокамерниками помалкивать.

Опять этот прожигающий взгляд. Положительно потом сковородкой огреет. Или нет? Успеет остыть.

— За здоровье...

— Александра, — подсказал.

— Пусть ему достанется иная жизнь, более спокойная, обеспеченная и без войны.

Они выпили, закусили нехитрым набором из картошки, шпрот из банки от пайка с работы и соленых огурцов, закатанных женой. У нее и на это времени хватало.

— Вы чем занимаетесь?

— В основном ребенок. Иногда переводы.

— С немецкого?

— Да. Еще английский и эстонский. Ну, последнее не особо требуется.

— Почему же? Очень даже может понадобиться. Но лучше, безусловно, английский. Хорошо знаете?

— Книжки для развлечения читает, — довольный изменением направления разговора, разливая по второй, сообщил Воронович.

— Разговорной практики давно не было, — призналась Ирья.

— Ну, для прямого общения еще рано, но люди со свободным владением языками нам нужны.

Он извлек из кармана обгрызенный кусок карандаша и прямо на газете черкнул номер телефона.

— Честное слово, это не составит труда и мне будет приятно помочь. Позвоните, скажете от меня. Я предупрежу.

— Кого? — невольно насторожившись потребовал Воронович.

— А, я ж не сказал. Понимаете, правительство создало специальную комиссию, изучающую экономическую ситуацию в стране и возможные пути для ее улучшения. Там и литературу всяческую требуется изучить для сравнения с выработанными рекомендациями буржуазных специалистов. И переводчики крайне важны. Если честно, — театральным шепотом объяснил, — самим интересно.

— Мне б сейчас нечто не требующее постоянного присутствия. Ребенок, — объяснила Ирья, извиняющимся тоном. Говорить по сомнительную анкету и малую вероятность приема на столь важную работу, не стала.

Трубников подумал и написал еще один телефон.

— Детгиз . У них в планах стоит раз в год выпускать нечто из европейской современной литературы. По регионам. Западная, Восточная, Балканы, Скандинавия. В этот раз Болгария, значит в следующий Югославия. Ну вы понимаете, прогрессивные писатели.

— Ага, — дружно подтвердили слушатели.

— Наверняка и США с Великобританией есть в планах, а значит и переводчики нужны. Вот здесь ничего обещать не могу, но если понравитесь...

— Спасибо, — с чувством сказала Ирья.

Ее всерьез угнетала невозможность устроиться на работу и сидение на шее мужа. Пока Алек мал, но через годик в детский сад и придется нечто искать. В школу не возьмут, за отсутствием настоящего диплома. Бесконечно перепечатывать тексты в машбюро не очень хотелось. Да и платят сущую ерунду. Только если уж иного варианта не подвернется. Все-таки языки хороший козырь, но в серьезные учреждения идти боялась. Проживание на оккупированной территории, сомнительное происхождение. Тут и муж не поможет. Просто не возьмут с вежливыми улыбками.

— Так вот, — решив вопрос, Трубников вернулся к собственной персоне, — облегчение положения крестьянства лишь первый шаг. Маленков смотрит далеко вперед! Атомную бомбу создали и продемонстрировали миру. Клепать другие можно по конвейеру. Теперь нет смысла пугать огромной армией. Важнее получить средства доставки. В этом направлении работы продолжатся, Берия на них зациклен и требует ускорить, чтоб было чем грозить шведу, — он засмеялся. Нападать и теперь на нас себе дороже. Любая войсковая группировка атомной бомбой — в пыль!

Он всерьез раздухарился и размахивал руками, повысив голос. Заплакал в соседней комнате проснувшийся ребенок.

— Извините, — сказал сконфуженно Трубников, когда Ирья поднялась и ушла успокаивать Алека.

— Бывает, — сказал Воронович, кивая на рюмку. — Итак, — когда выпили, — сокращение армии?

— Очень серьезное. И перевод части заводов с военной продукции на мирную.

Выходит, не просто так Лаврентий Палыч в заграницах пребывает. Наводит мосты улаживая проблемы Он с американцами должен не одну Германию обсудить. Разоружение взаимное? Договора о торговле? Только глупцы думают, что приехал и поговорив с другим начальником подписывают. Все нестыковки решаются заранее. И не обязательно прямо. Можно через ту же разведку информацию подкинуть.

— Надо улучшать жизнь простых людей, помните, о чем тогда, в камере, говорили? Мы на перекрестке и любые пути открыты. Есть такие возможности и Георгий Максимилианович готов на важные меры, а Берия с ним полностью согласен.

Какая изумительная уверенность. Когда-то и разные Бухарины с Блюхерами тоже были 'за'. И куда делись? Кто первый ножку подставит из двух согласных?

— Прекращение бессмысленных трат на сотнях гигантских проектов вроде тоннеля на Сахалин. Он по начальной смете 400 млрд рублей, а по факту будет много больше. Реально, сотни не нужных пирамид! Нам важно увеличение доли товаров народного потребления, новое пенсионное законодательство, жилищное строительство.

— Всё сразу? — скептически переспросил Иван.

— Прямо завтра не будет, но на грядущем съезде часть идей огласят публично. Это ж уму не постижимо, как можно было столько лет нарушать устав и не собирать.

Потому что партия ничего не решала, подумал внимательный слушатель. За нее и сейчас принимают указания наверху. А снять ЦК мы не можем. Нет такого механизма. Если я сам член ВКП(б) это еще не означает, что не умею читать Конституцию и не вижу, кто управляет. Отнюдь не Совмин, он же Совнарком.

— Одно из возможных направлений возврат к НЭПу...

— Наши сограждане только в марте 48г получили Постановление о частнособственническом имуществе в артелях. Числа не скажу, но несколько тысяч посадили.

— Власть сменилась, — Трубников ничуть не смутился. — Будет всем послабление. Идет разговор и о предоставлении концессий иностранным компаниям. Стране позарез требуются новые технологии и товары для народа. Не привозные, созданные на месте!

— И кто второй раз купится на обманку? Я как-то говорил с одним бывшим, так договор заключали не меньше чем на десять лет и до сорока. А по факту, получив станки и убедившись, что наших научили, начинали щемить импортных дурачков. То профсоюз натравят, то прибыль запретят вывозить, хотя все в соглашении прописано четко. Вроде, кроме японцев, всех выперли. С самураями связываться опасались. Так на Сахалине и качали до последнего момента нефть для их флота.

— Что Ленин сказал про веревку? Капиталисты за сто процентов прибыли удавятся и дадут нам все что угодно. На этот раз мы готовы, действительно, вводить новые порядки всерьез и надолго. Иначе снова голод и коллапс. Мы еще не оправились от послевоенной засухи, а специалисты предупреждают о плохой погоде в этом году. Возможно и в следующем. Сталинский план преобразования природы, — он запнулся, проглотив нечто непечатное судя по смущенному виду, — проводится в обычном стиле штурмовщины с последующими докладами о перевыполнении. Бюджет огромный, а результат пока сомнительный.

То есть газетные статьи, невольно сделал вывод Воронович, полный вздор.

— Пакет предложений огромен, но обсуждать подробно пока невозможно. Что-то непременно изменится, другое добавят. Основные тезисы прозвучат в программном докладе на съезде партии для всей страны! Да, — спохватился после очередной дозы, — все про себя и про, — он неопределенно повел рукой в сторону потолка. А вы то, как?

— А я вроде на хорошем месте, да весь в непонятках.

— В смысле?

А почему нет, подумал Воронович. И выложил всю историю, закончившуюся срочным прилетом Багирова в Москву.

— Вместо осуждения воров и отдачи под суд мягко пожурили виновных. А теперь нам вменяют тенденциозное проведение ревизии и предвзятое отношение к руководству республики. Как бы снова, — оглянувшись на дверь, слава богу Ирка не вернулась и показал пальцами решетку, — не загреметь.

— Неприятно, — сказал Трубников после паузы, явно нечто в мозгах прокрутив, — но бояться не следует. Я не министр, но кое-что доходит. Маленкову и Берии нужна поддержка в ЦеКа. Если в РСФСР у них прямых врагов не осталось...

Иван кивнул, он помнил их беседы неплохо и расклад с убиранием с доски Жданова, Молотова, Абакумова, Вознесенского и Кузнецова. Все так и вышло. Не зря на похоронах Сталина Георгий Максимилианович речь произносил.

— ... то в республиках не все так просто. На этом этапе важен компромисс. Багиров и его люди теперь у них в кармане. А убирать всю головку Азербайджана перед съездом, вонь поднимется. Лучше получить подконтрольные голоса 'за'. Наверное некие трения имелись, раз Берия прежде поддерживал Багирова и вдруг... Вы ведь понимаете, что это предположение? — внезапно озаботился.

— Еще бы, — согласился Воронович. — Полагаете полезные кадры, способные накопать и на других еще пригодятся Лаврентий Павловичу?

Трубников демонстративно развел руками.

— Тебя арестовали из-за меня? — спросила Ирья прямо с порога, когда вернулся домой, проводив гостя.

Больше они ничего такого занятного не поднимали, особенно, когда жена вернулась и как положено хозяйке чай принесла. Возможно ничего такого она не имела в виду, однако, похоже, Трубников принял за намек. Мол, пора. Долго после не задержался. На прощанье напомнил о звонке, а на лестнице еще раз поблагодарил с пылом. Под конец аж прослезился от переполнявших чувств. Воронович к таким излияниям не привык и почти с облегчением запихнул гостя в вызванное такси.

— Нет, — отрезал Иван. — Чистое совпадение.

Он молча ждала, прислонившись к стояку и не пропуская внутрь.

— Честное слово. Я просто подвернулся совсем по другим причинам. Товарищ Сталин очень вовремя умер, а то б многие загремели, как в тридцатые.

Он протиснулся мимо жены, направляясь к столику.

— Может хватит? — спросила, когда налил в рюмку остаток коньяка.

— Вот допью и все, — максимально убедительно заявил Воронович. — Что такое бутылка на двоих взрослых мужчин?

— Итак, — усаживаясь в обычную позу, которая его не первый год ставила в тупик. Что за удобство, когда нога под себя. — Я ни о чем тебе не спрашивала, а теперь узнаю такое.

Четыре месяца на нарах за решеткой — это ж такая ерунда, хотелось сказать. На самом деле — нет. Можно сколько угодно утешаться, что от сумы и тюрьмы никто не застрахован, а испытать на практике приятного мало. Да было б реально за что! Кроме жены с чужими документами за ним числилось кое-что посерьезней. И не история с предупреждением Кедрова. Самая настоящая измена родине. Хотя он так и не считал.

Студилин был буквально одержим на поиске иностранных агентов. Все время требовал искать американцев и как националисты получают выход за кордон. Остальные копали на побережье, а вот он пошел совсем в другом направлении. И нашел. Все-таки, можно признать, хороший сыщик. И знает где и как искать.

Только совсем не то обнаружил, о чем мечтал начальник. Настоящий канал для ухода за границу, без всякой липы. Но не для агентов, а для желающих смыться из Союза. Через Литву и Польшу с Чехословакией во Францию и на Ближний Восток. И он тихонько оседлал связи. И не стал торопиться с докладом. Сначала не было мыслей ни о чем таком. Студилин бы всех загреб и получил орден. А здесь есть шанс на красивую комбинацию. Фактически появилась возможность подсунуть человека с нужной легендой для внедрения на Западе. И не одного.

— Оно тебе надо? Во многие знания есть многие печали.

— Я никогда не пыталась выяснить о твоих служебных делах, но промолчать о таком? Немножко неправильно, а?

— Ну, правда, никакой связи с твоей поездкой.

— Я вроде живу в этой стране и твоя жена. Имею право знать, что происходит?

— Происходило, — выпив коньяк, заверил. — Ситуация серьезно изменилась. Ей богу, что ты хочешь услышать? Раз в газетах не писали, значит советскому народу знать не положено.

— Я не народ.

— Армию шерстить начали, — мысленно плюнув, какая нынче разница, да и достаточно ума имеет, чтоб с чужими не трепаться. — Сначала авиационных генералов забирали, моряков трусили, потом за производственников взялись. Через них пошли к артиллеристам и танкистам. Огромное количество брака и военная приемка закрывала глаза.

— Но это ж справедливо? Они виновны?

— Ага. Когда берут за нарушение технологий или неправильное расходование средств. А вот когда шьют сознательное вредительство по заданию троцкистов или чьих-то разведок, совсем иначе смотрится. Параллельно гребут всех уже отсидевших срок и паяют антисоветскую пропаганду. Бывших пленных и партизан, пропущенных в свое время через фильтрационные лагеря с подтверждением отсутствия вины. Это я, к примеру. Сомнительных, но без доказанных свидетельств о сотрудничестве с немцами. Бывших эмигрантов. Это ты. Под гром фанфар о приоритете России во всех областях начинают гонять космополитов. ЕАК не просто разгоняют, многих сажают и к стенке ставят. Они все назначенные партией для втирания очков иностранцам и всю войну доили с них деньги. Теперь пойдут по процессу сионистов. Одновременно, за желание сделать отдельную русскую партию в ВКП(б), как есть в любой республики, хватают кучу народа в Ленинграде. Их было за что сажать, уж наслушался. Но то снова хозяйственные дела. Не враги, какие. А им клеят именно заговор. А там уж расходящимися кругами пойдет. Этот знает того, тот этого. Говорил нечто не вполне патриотичное? Да ты враг народа!

Он принялся вытряхивать из бутылки последние капли коньяка и опрокинул в глотку, недобрав до края рюмки.

— И в Эстонии вдруг обнаружились недостатки. А все почему? Попытка срыва колхозного строительства в ЦК республики. Затаившиеся буржуазные националисты. Что характерно, сплошь сняли бывших подпольщиков, а не советских, присланных после освобождения. Короче, к любому процессу из перечисленных, при желании, можно меня пристегнуть. С одними знаком, в другом участвовал, третьих вовремя не посадил и это подозрительно. Нам повезло, — сказал совершенно трезво. — Тебе, мне, Трубникову и всей стране. Проживи товарищ Сталин еще пару лет и сгноили бы в лагере новые тысячи. Десятки тысяч. Хотя нет, расстреляли б. Смертную казнь по просьбам трудящихся вернуть успели до похорон. Видать по инерции, но указ подписан.

— Не может один, даже Верховный, отвечать за все.

— Ну не знаю, чего в котелках у наших самых главных варилось. Но кое-какие выводы сделать не сложно. Абакумова сняли и моментально половину уже ведущихся дел тихо прикрыли. Новому министру процессы оказались не востребованы. Я потому и выскочил. Очень похоже Берия с Маленковым убрали опасного для них человека без санкции, потому что почуяли опасность для себя. Это классика, стратегия противовесов. Жданов тянет в одну сторону, Молотов и Берия в две другие. Я упрощаю, но Абакумов пришел на место Лаврентий Палыча, возглавив спецслужбы. И вдруг никого не осталось. Одни Берия с Маленковым. Выходит, они всех и убирали. Вознесенского, Кузнецова, Абакумова, Молотова. Не своим руками. Приносили компромат, к примеру. Но тогда Сталин в последние месяцы совсем в неадеквате был. Иначе б не решились. Или вообще, — он невольно понизил голос, хотя никто слышать не мог, да и без того говорил тихо, — реально яду подсыпали. Сразу после ареста министра МГБ, Иосиф Виссарионович дал дуба. Им за Бухаринами и Ежовами позарез идти не хотелось. Наш Вождь никого не жалел. Молотова и то убрал с постов. А сначала жену арестовал и ждал, станет ли просить.

— И стал?

— Говорят — нет. Побоялся. А мне правду не докладывают. Так, слухи.

— Тогда ты гораздо лучше, — задумчиво сказала Ирья. — Спрятал меня, понимая, чем рискуешь.

На самом деле все гораздо хуже, чем ей представляется. После перевода в милицию, о вычисленном канале за рубеж, так и не доложил. Оказалось, не зря. Если б его посадили, по отправленному Дагмар письму пришел бы сигнал. Псковский связник передал б Ирку с рук на руки и она ушла б по цепочке за кордон. Лучше так, чем всю жизнь бояться. Он собирался использовать втемную всех. Не понадобилось? И слава богу. Риск все-таки немалый и статья расстрельная. Но не жалел. Как говорил Пряхин, свои родные ближе любой идеологии. Потому что они родные и Родина моя в них. И Дагмар дом отдал не потому что согласилась выполнить просьбу, все одно не понадобилось. Просто должны где-то жить ее найденыши, а пустая изба долго не стоит.

— Ага, — сказал вслух. — Я самый лучший. Только тапки все одно не надену.

На звонок телефона оба невольно вздрогнули. Ирья посмотрела на аппарат, как на ядовитую змею.

— Да, — сказал Иван. — Я. Слушаю. Ага. И зачем? Понял.

В глубине души он чувствовал облегчение. Чтоб не ждало впереди, но решение приняли. Теперь дадут новое дело.

— Что? — спросила жена.

— С работы. Завтра явиться к 8.00 при полном параде к Шкирятову.

— Зачем?

— Направление на новый фронт работ.

— Опять надолго?

— Вроде в Москве. И тон такой, знаешь, хоть и деловой, но поздравительный.

— Генерала дадут!

Шутит — это хорошо. Неприятная тема ушла. Успокоилась.

— Ага, сразу с двумя орденами в нагрузку к звездам на погонах.

Кто хочет полностью читает аннотацию к странице. Не к этому тексту, а общую на главной.