Глава 10
28 октября 1936 года я был в городе Вальдеморо в штабе 1-й стрелковой бригады генерала Энрико Листера. Франкисты активно наступали в направлении Мадрида. Город Вальдеморо был одним из важных рубежей, на котором нужно останавливать контрреволюцию.
— Товарищ Мирон, — сказал мне Листер, — помоги нам провести разведку и взять языка. Мы совершенно ничего не знаем о противнике. Передовые наблюдатели докладывают о количестве солдат в окопах, а сколько у них в резерве, какие силы противостоят нам, вот это самое главное. Я как слепой крот в своей норе, помоги нам. Испанский народ тебя не забудет.
— Хорошо, сделаем, — сказал я.
В сопровождении офицера штаба и переводчика мы прибыли в левофланговый батальон на окраине города. Вероятно, так же выглядели лагеря и позиции войск во время наполеоновских войн. Маркитантки и их дети шныряли по позициям, продавая солдатами продовольствие, вино, сигареты. Где-то проводился митинг о том, нужно или не нужно идти в атаку, если поступит приказ коммунистического командования.
— Анархисты, — шепнул мне представитель штаба.
Командир батальона, направленец коммунистической партии, писал политдонесение в ЦК и предлагал применить силу в отношении анархистов, которые подрывают боевой дух сражающихся войск.
— Доложите, где у вас противник и что он замышляет, — попросил я.
Командир батальона неопределённо махнул рукой в западном направлении и сказал, что у противника, слава Богу, нет анархистов, которые митингуют по любому поводу и в любой момент готовы оставить позиции.
Да, у генерала Франко особо не забалуешь. У него все, кто под ружьём, составляют регулярную армию со всеми атрибутами военного управления. Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Откажешься — расстреляем или посадим. А пока на строевой плац разминать ноги и заниматься сколачиванием подразделения как боевой единицы.
А нам сейчас нужно идти к анархистам и посылать их в разведку. Приходилось мне в гражданскую сталкиваться с анархистами. От безграничного героизма и до полнейшей безвольности граждане собираются там. У них и флаг-то черно-красный из двух треугольников. Сверху красный треугольник, снизу — чёрный. Власть признают только ту, которая образовалась в результате гражданской активности масс, то есть гражданского общества, которое выбирает себе лидеров для решения каких-то задач.
— Компаньерос, — взлетел я на импровизированную трибуну, — кто хочет совершить беспримерный подвиг на славу горячо любимой Испании?
И сразу воцарилась тишина. Подвиг хотели совершить все, да только стеснялись сказать об этом.
— Где ваша общественная самоуправляемость, если вы из своей среды не можете выдвинуть героев, — продолжал наседать я, — неужели вы не можете показать пример остальным, как нужно воевать? Люди, которым не нужны командиры, выдвигают свои кандидатуры, а если нет желающих, то выдвигают самых достойных.
Главное ошарашить людей, поставить их в такие условия, когда невыполнение просьбы ставит их в положение трусов и политических деятелей, не способных ни к какой активной деятельности.
Это выступление перед анархистами мне, конечно, наши товарищи припомнят, ещё приплетут батьку Махно с крестьянскими армиями. Сам пойду с группой. Так или иначе, отзовут меня за передаваемые девять цифр и скормят червям где-нибудь в лагере на Колыме. Тут и Станислав не поможет. Да и помогать не будет, чтобы не усугубить своё и моё положение.
— Я выдвигаю сам себя, — крикнул я. — Кто ещё выдвигает себя или, кто выдвинет самых храбрых?
Выдвинули четырёх человек. Со мной получается пять человек. Достаточная разведгруппа. Повёл на позиции. Объект — кто-то, кто будет проходить между позициями и передовым охранением. А проходить будет либо сержант, либо офицер для проверки боевого охранения. Мы будем тревожить одиночной стрельбой пулемётную точку боевого охранения. Те будут постреливать. Эта активность привлечёт внимание командиров, пошлют кого-то из офицеров разбираться, а мы тут как тут, берём его и волоком к себе. Всё просто как сама жизнь.
Повёл группу в тыл, позанимались захватом военнопленного, связыванием его и транспортировкой на себе. Помучались, но тяжело в ученье, легко в бою.
— Кто боится идти на дело, — спрашиваю я.
Все молчат. Кто же признается в том, что боится?
— Кто будет вести беспокоящий огонь, — спрашиваю комбата.
— Есть у меня один снайпер, француз, — сказал командир, — придумал насадку из фосфора на мушку и на прицельную планку для стрельбы ночью, как только кто-то стрельнёт, он винтовку туда наводит, ждёт следующего выстрела и стреляет сам. Всегда попадает.
— Откуда ты знаешь, что попадает, — спросил я.
— Если после выстрела орут благим матом, то, значит, попал в кого-нибудь, — ухмыльнулся командир.
— Давай его сюда, — сказал я.
На командный пункт прибыл боец во французском стальном шлеме, в серой шинельке, слегка побритый с какой-то винтовкой на плече. Можно сказать, что в годах.
— Что это за винтовка? — спросил я по-французски.
— Ли-Энфильд, мсье, — ответил боец.
— Чем же она лучше других? Винтовка Маузера намного удобнее, — поинтересовался я.
— Эта стреляет почти на три километра, — ответил боец.
— Молодец, — сказал я, — как твоё имя?
— Зовите меня просто, Дон, — улыбнулся солдат
— Это ваш дворянский титул? — не понял я.
— Нет, это имя, — сказал снайпер.
Глава 11
— Неужели это он? Чёрт меня дёрнул идти в разведку? Я мог бы и не ходить. Моё дело — научить людей и помочь в организации, а не самому воевать. Но наши лётчики воюют. И танкисты воюют, — успокаивал я себя. — И меня сегодня Бог будет хранить.
— Ты русский? — спросил я по-русски.
Боец на какое-то мгновение замер, потом ответил по-русски:
— Да, я русский, а вам какое до этого дело?
— Дон, дождись меня из разведки, дело есть на сто тысяч, — попросил я его. — Хорошо?
— Ладно, — вздохнул он, — дождусь.
Всё было так, как перед отъездом в отпуск. Уже собраны вещи. Куплены билеты, заказано такси и вдруг возникает оперативная необходимость, требующая твоего присутствия на рабочем месте от силы три часа. Люди военные, служившие в строевых частях, это понимают и хорошо представляют. Как всегда, три часа растягиваются на четыре, идёт спешка, опоздание накладывается на опоздание, самолёт улетает без тебя, тебе выплачивают неполную стоимость билета. Те, кто вызвал тебя на работу, умывают руки, а покажи приказ, что мы тебя вызывали на работу? А? Нет приказа и нет компенсации. Одним словом, весь отпуск насмарку, состояние истерическое. Поэтому и выполняется золотое военное правило: через час после получения отпускного билета вы должны быть в ста километрах от места расположения части и прибывать из отпуска за час до установленного срока.
Так и у меня. Я наполовину выполнил задание. Нашёл человека. Правду сказать, это он сам нашёлся. Нужно проводить завершающее мероприятие, а тут ночной поиск. Не ходить нельзя, трусость в окопах не прощают. Хотя и не первый выход к вражеским окопам, но предательская жилка на бедре левой ноги отчаянно дёргается. Мне кажется, что, несмотря на мой спокойный вид, все видят эту дёргающуюся жилку и понимающе опускают глаза. Успокойся. Никто эту жилку не видит, кроме тебя самого. Прижми её рукой или прикажи ей не дёргаться. Что на роду написано, то и случится. А если что-то и случится, то и спрашивать будет не с кого. Эта мысль меня успокоила совершенно и где-то около полуночи мы поползли к окопам боевого охранения фалангистов.
Расстояние между окопами метров триста. Охранение выставляется метров на сто вперёд, чтобы услышать передвижение противника и в случае чего завязать бой, предупредив отдыхающие части.
Ползти нам метров двести пятьдесят. Неискушённому человеку, который двухсотметровку видел только на соревнованиях легкоатлетов, расстояние покажется небольшим. Оно и нам днём казалось совершенно небольшим, но ночью, когда слышен каждый звук, когда не светит луна, это расстояние становится огромным. Мы ползли минут сорок до того места, где можно схватить человека, проходящего от окопов к боевому охранению и обратно. Только мы заняли позицию, как одного из наших стало тошнить. Оно и понятно, от страха и не то бывает.
Примерно около часа ночи с нашей стороны раздался выстрел. Мы слышали, как в районе боевого охранения звякнула о камень пуля. В окопчике кто-то зашевелился. Слышны голоса двух человек:
— А ну, стрельни туда.
— Ты что, командир голову открутит, если мы обнаружим себя.
— Стреляй, тебе говорят. Хуже будет, если мы прошляпим наступление. Говорят, на этом участке появились русские, они вообще воюют без правил. С вечера напьются граппы и шастают вдоль окопов по ночам.
— Ладно, сейчас дождусь вспышку выстрела и пальну по ней.
С нашей стороны раздался ещё один выстрел. Дон не частит. Всё делает степенно. В ответ на его выстрел из окопчика раздалась пулемётная очередь. Ответного выстрела мы не слышали, но в окопчике кто-то завизжал.
— Чего кричишь? Живой и слава Деве Марии. На, перевяжи руку и иди к командиру, доложи, что на той стороне что-то подозрительное.
Тень выскочила из окопчика и, пригибаясь, полуприседом двинулась к своим окопам. Похоже, что наш план начал действовать.
Минут через пятнадцать появился офицер. Шёл во весь рост, помахивая стеком. На фоне неба нам он был виден неплохо, мы же сливались с землёй. Я как привидение встал перед ним и с размаху дал ему в челюсть. Он начал падать, и был подхвачен моими помощниками, которые связали ему руки и воткнули в рот кляп. Мы подхватили его на руки как бревно и во весь опор помчались к нашим окопам. Начавший стрелять по нам пулемёт как-то быстро захлебнулся. Мы упали на землю и последние пятьдесят метров ползли, вытягивая на себе офицера.
Ночной поиск был удачным. Офицера увели на допрос. Командир батальона пригласил разведчиков в землянку, где для них было приготовлено угощение. Два часа и всё готово. Потерь не было, за исключением шальной пули, тюкнувшей меня в правую руку, чего я в горячке отхода и не заметил. Меня перевязали, и я ещё выпил испанской водки — граппы, виноградной водки, более похожей на чачу, чем на то название, которым она называется.
У командира батальона я взял себе в проводники нашего ночного снайпера — Дона, а переводчика отправил в группу наших советников сказать, что я буду несколько позже. Командир батальона мне шепнул, что перевес сил у фалангистов большой и вряд ли нам удастся удержать город.
Глава 12
Поздний рассвет застал нас на узких улочках городка Вальдеморо. Открывались окна, слышались голоса женщин, приветствовавших друг друга из соседних домов, пахло дымом, что-то где-то жарилось. Зеленщик на своей тележке тащил на продажу плоды своего труда.
При нашей попытке узнать, где находится гостиница, словоохотливая женщина быстро выяснила у своих подруг, где находится хорошая гостиница и скоро вся улица знала о том, что русский компаньеро ранен в руку и что они остановятся в гостинице у Рикардо Гомеса.
Гостиница Рикардо Гомеса была маленькой. Её смело можно было назвать корчмой, где останавливались приезжающие в город торговцы и, изредка, гранды из дальних провинций, спеша в Мадрид на заседания кортесов.
Номер был двухместный, рассчитанный на семью. Как-то так было принято, что мужчины останавливались в одноместных номерах. Нахождение двух мужчин в одном номере было явлением аморальным, но в военное время раненный должен иметь сопровождение, и сопровождающий должен быть рядом.
Я сразу заплатил за трое суток проживания, не обратив внимания на удивлённый взгляд Дона. Я попросил хозяина принести нам выпить чего-нибудь покрепче и хорошо закусить, добавив к оплате аванс на питание.
Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, мы прошли в угловую комнату с окнами во двор. В углу стоял рукомойник, висело чистенькое полотенце. Я разулся, снял рубашку и пошёл умываться. Очень неудобно, когда правая рука потеряла подвижность.
Я приводил себя в порядок и напряжённо думал, с чего начать разговор, поймёт ли меня Дон, не пошлёт ли он меня в пешеходную прогулку с эротическим уклоном, узнав, кто я такой на самом деле?
Когда всё заранее планируешь, проговариваешь, готовишься, то всегда получается так, как у ковбоя на зелёной лошади. Рассказывать не буду, спросите у знающих людей, они вам расскажут, для чего ковбой покрасил лошадь в зелёный цвет.
Я решил положиться на случай, на авось, как в той песне, которую недавно слышал в компании:
Чемодан мой от водки ломится,
Предложил я как полагается,
Может, выпьем мы, познакомимся,
Поглядим, кто быстрее сломается?
Он спросил, — вам куда? До Вологды!
Ну, до Вологды — это полбеды...
А тут и хозяин пришёл с угощением. Снова граппа в непочатой бутылке, стаканы, сковорода с яичницей, нарезанная ветчина, ржаной хлеб, разная зелень и четыре больших персика. Вероятно, хозяину уже приходилось иметь дело с военными, поэтому и закуска была соответствующая.
Я разлил граппу по стаканам.
— Со свиданием и боевым крещением, — сказал я и чокнулся со стаканом Дона.
— Со свиданьицем, — сказал Дон и выпил водку, закусывая ее ветчиной. Ветчина тоже неплохо, лучше бы хороший кусок солёного сала, но мы же не у нас дома.
Я налил ещё по полстакана.
— Как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой, — предложил я и мы сдвинули стаканы.
— Только перед третьей, — сказал Дон, — перерыв будет намного дольше, и то неизвестно, будет ли эта третья.
— Согласен, — сказал я. Вот оно и наступило начало разговора. — Я полковник Миронов и здесь нахожусь специально, чтобы найти вас. У нас есть дело, которое требует обсуждения и принятия вами решения. Вам нужно объяснять, какую организацию я представляю?
— Не нужно, — сказал Дон, — сначала ответьте мне на несколько вопросов. Первое. Где мои родители? Второе. Где полковник Борисов? Третье? Почему вы хотели убрать меня в Париже? Без ответа на эти вопросы дальнейшие разговоры бесполезны. Кстати, так, на всякий случай, у меня не только винтовка, но если я почувствую опасность, то останавливаться не буду. Вам понятны мои условия?
Я предполагал, что Дон Казанов непростая личность, но передо мной сидел человек, много повидавший на своём веку, потерявший родителей, друзей, повоевавший и который сразу поймёт, что я лгу, если я стану врать про родителей, про его друга полковника, про то, почему погибла его любимая женщина. Ведь всех убила советская власть. Партия большевиков, развязавшая террор против всех несогласных с ней. Карающий меч партии — органы ВЧК-НКВД. Поймёт ли он то, что я хочу ему сказать? Я совершенно не представляю, как бы я поступил на его месте, но моими чувствами руководствовалась бы ненависть, а не понимание того, что я призываюсь для каких-то высоких целей. Скажу прямо, будет справедливо, если он разрядит в меня свой пистолет со словами:
— За моих родителей! За Марию! За полковника Борисова!
И сразу станет преступником. Пройдут десятки лет, и никто не скажет тем, кто уже лежит в земле, что они преступники, что их тела нужно вырыть из земли и выбросить на свалку. Все будут делать вид, что ничего страшного и не произошло, просто, когда рубят лес, то летят щепки. А лес рубили правильно, если бы не репрессии, то и социализм бы не построили. Всё останется так, как оно и было и не видать нам светлого будущего как своих ушей, потому у нас у всех будут уши партии большевиков и заветы пролетарского писателя товарища Максима Горького — кто не с нами, тот против нас. Как будто мы прокляты кем-то и не придёт к нам волшебный принц, чтобы снять это заклятие.
