Зверь лютый. Книга 16. Не-Русь

Володша мгновение тупо смотрел на спрашивающего. Потом взгляд его переместился на моё, совершенно радостно-любопытное лицо. Он зарычал, завыл и кинулся. Вскочил на ноги, на сидение, на стол, сшибая сапогами посуду, вереща и брызжа слюнями, выдёргивая на бегу саблю из ножен, оттолкнувшись резко от стола, прыгнул на меня, подняв клинок...

Я сделал шаг навстречу. Типа: поддержать падающего.

"Падающего — толкни".

О чем вы?! Я же приличный человек! Я же совсем наоборот! Поддержать, помочь, поймать... Поймал. Выдернутыми из-за спины "огрызками". Левым — его поднятый и опускающийся мне на голову клинок. Правым — тело. Точно в рубаху. На выпирающем, из-под застёгнутого только сверху дорогого, шитого тёмно-зелёным травяным узором, кафтана, сытом пузичке.

Левый звякнул, поймав сабельку на рога. И остановился. Правый пошёл хорошо. Мне и двигать его не надо было — Володша сам на него надевался. Только сразу после укола пришлось чуть приподнять остриё, направить вверх и чуть вправо. Судя по его рывку и негромкому аху в конце — "огрызок" достал до сердца.

Как быстро-то всё...

Очень гуманно. Как у резника.

Колени у него подогнулись, он стал заваливаться на спину. Тяжеловат, однако. Дерьма кусок. Я не стал упираться, ослабил хват, отпуская и опуская правый, он сполз с моего клинка и рухнул перед моими сапогами навзничь.

Вот что, деточка, запиши ясно, а то кривотолки разные и по сю пору гуляют: тверской князь Володша Василькович всё сделал сам. Сам меня к столу позвал, сам наградил, сам первым клинок достал, сам на меня напал, сам на мои клинки упал. Сдох — тоже сам.

Помнишь, рассказывал я битому волхву Фангу в Рябиновском порубе про невиданного зверя, пришедшего в этот мир, про лысую обезьяну, скачущую на крокодиле, у ног которого бегут князь-волки? Которой страшен не зубами-когтями-хвостами, а умом своим. Что ворог его сам повернётся, сам на сучок берёзовый наденется.

Тут не на сучок — на "огрызок" мой. Ну, так не всё сразу, учусь я ещё.

Смотреть на мёртвого врага — увлекательно. Как у него ножка так... элегантно подогнувши лежит, как у него сабелька храбрецово откинувши валяется, как у него глазёнки поганые распахнувши в небеса божие... Но я сразу поднял взгляд на Боголюбского.

Народ вокруг дёрнулся, ахнул и замер. Кто рты пораскрывал, кто с лавок повскакивал. Андрей — не шевельнулся. Смотрел прямо, безотрывно, твёрдо, здраво. Молча.

Первая реплика — моя. А то потом... и сказать не дадут.

— Отдаю себя в суд твой. Князь Андрей Юрьевич.

Вот только тут он мигнул.

Это ж каким надо быть придурком, или отморозком... или хитрецом, чтобы добровольно признать над собой власть одного из самых суровых, "грозных" властителей современности!

Я уже говорил о болезненности и лапидарности здешней юрисдикции. По месту жительства (подданству) я — смоленский. Судить должен князь Роман Благочестник. По месту совершения деяния (военный поход) — совет князей. Княжеский "сходняк" — высший орган. Всего. В том числе — и судебный.

В перечень потенциальных "высших судов" можно даже самого главного на "Святой Руси" приплести — Киевского князя Ростика. Поскольку поход зарубежный — никто из русских "светлых" князей не имеет преимущества своего "феода".

Все понимают, что Андрею на эти тонкости... не очень интересно. Но, признав добровольно его судебную власть над собой, я официально возлагаю на него и полную личную ответственность. Тут не спрячешься за обычную формулу: "князь решил — бояре приговорили". Сам — решил. Сам — и приговорил. С самого — и спрос.

Не то, чтобы кому-нибудь из потенциальных "судей" моя судьба сильно интересна, но "право суда", юрисдикция... Не то чтобы так уж существенно, но придётся Боголюбскому всё сделать чистенько, публично, аргументировано, "чтобы комар носу"...

— Взять.

Ш-ш-ш. Так сабля выходит из ножен. Псих. Чарджи. Спасибо. Но...

Торк отскочил со своего места у стола. Ко мне спиной, к столу лицом, со своим столетним клинком в руках.

За столом три сотни "мужей добрых". В разной степени поддатости и вооружённости. Не считая прислуги и охраны. Вот ка-ак сейчас они все на нас...

Ещё хуже: не все и не на нас.

Не то, чтобы в этой толпе вятших и славных есть люди, которые за меня, ублюдка плешивого, в бой против своих же пойдут. Но в общей пьяной свалке... между рязанскими и муромскими, например, взаимные счёты — давние и кровавые... А всех мертвяков — на меня повесят.

"Пол-пи" — яркая перспектива моего ближайшего будущего. Во всей полноте неотвратимо приближающегося "пи".

— Чарджи, будь любезен, убери саблю, возьми мою сброю и иди к людям. Командование на тебе.

Я громко говорю это для Чарджи за моим правым плечом, а смотрю в глаза Андрею. И пижоню: демонстративно, держа двумя пальчиками за оголовья на вытянутых, разведённых в стороны, руках показываю свои свободно висящие "огрызки". И отпускаю их. Клинки падают и втыкаются в землю. Расстёгиваю и сбрасываю с плеч за спину портупею с поясом. Выставляю на показ, миролюбиво улыбаясь, разведённые пустые ладони.

"Спокойно, ребята. Я — не враг. Всё под контролем".

Андрей... ему на всякое пижонство... Он кивает кому-то мне за спину, и меня, без всякого пиетета, этикета, уважения и обхождения сбивают на колени, втыкают головой в землю, выкручивают руки.

Да, блин... в руках у вертухаев... не попозируешь. Селфи... с таким выражением морды лица и изгибами тела...

В такой позе — раком кверху, мордой в грязь — гордость становится гордыней, а собственное достоинство — собственным недостатком. Недостаточность адаптивности.

И что делать? — Да как всегда на Руси: расслабиться и получать удовольствие.

"Нас е..ут, а мы крепчаем" — русское народное наблюдение.

"Получать удовольствие"... когда тебе руки из плеч... отдаёт садо-, с привкусом мазо-... О-ох... какой... концентрированный вкус у этой "мазы"!

В попандопулы надо обязательно отбирать склонных к мазохизму. Любишь когда тебя по морде... или по ногам... или в поддых просто так... балдеешь с этого, п... попандопуло? — О-ох... годен. А не любишь — не годен. Потому что без этой любви... да порубят сразу в куски нафиг!

Нет, потом-то, конечно, извинятся, перекрестятся и отмолебствуют, но сначала... Как хорошо-то! Как хорошо, что я лысый! И — безбородый. Вертухаям и ухватиться не за что. Но бить-то зачем?! Я ж сам пойду! Бл... Ё...! С-с-с... суки!

Меня волокут в сторону от пиршества, к княжьему шатру. Но — недоволакивают. Спихивают в какую-то... ямку. Быстренько и ловко вытряхивают меня из... из всего. Кроме подштанников.

— Положь.

Это Маноха кому-то из подручных. Чтоб не трогал костяной палец у меня на груди. Ничего не видно — на голове мешок, руки-ноги связаны, во рту кляп. Очередной толчок отправляет лбом в земляную стенку.

— Сиди тихо.

Шорох осыпающейся земли, неразборчивые реплики, удаляющиеся шаги. Тишина.

Яма.

Зиндан.

Поруб.

Опять поруб...

Да сколько ж можно?! Как с самого начала пошло — так и постоянно! "В крематорий, в крематорий..." — надоело! Факеншит же уелбантуренный!

Фигня! Не поруб. Не космос. Не пустота.

Просто — яма в земле. Заготовка выгребной? Похоже. Самое подходящее место для попандопулы. И сейчас на меня сверху всем войском...

"Отставить! — скомандовал Суворов, но было поздно: забор поплыл, качаясь на волнах" — классика российского армейского фолька.

А я — не забор. Даже и уплыть не смогу... хоть на каких волнах — руки связаны.

Ерунда. Главное — нет пустоты. Не страшно: поверху, вроде бы, ветерок ходит, ночные травы пахнут, стражник закряхтел, пересел, стукнул чем-то.

О! На пиру опять орут. Не, не драка — песни петь начали. Гуляет народ. Это хорошо. Потому что главное сейчас: чтобы мои сдуру в драку не полезли. Потому что кровищи будет... не расхлебаться.

А что со мной будет? — А что, не понятно? Секир-башка будет.

Мда... Что ж, тоже вариант. Как там Любава говорила: "Я тебя опять найду"?

Надо помочь девушке... Быстренько само-уверовал в Иисуса Христа с его загробным царством...

Не, тяжело ей будет меня там сыскать. Она-то, поди, в ангелах у престола божьего обретается, а меня-то... черти в пекло потащат. Может, с учётом выслуги лет и личных достоинств, даже в демоны произведут. Наградят. Посмертно...

Не, вряд ли. Там таких... Как генералов в Генштабе. Ну, хоть, старшим над костровыми поставят? Поди, тягу надо отрегулировать, дымоходы почистить, с логистикой у них как? Может, пора уже и на жидкое топливо переходить? Или прямо на природный газ? Как в преисподней с углеводородами? Можно ж и трубу из Газпрома прокинуть. Очень надёжный поставщик — гарантирует до Страшного Суда. И даже дальше, если транзитёры трубу не проковыряют.

Нет, там Любава не найдёт. Тогда уверуем в... в буддизм. А? Нирвана. Карма... Не подходит — свободы нет. Сплошная перд... пердоотперделённость.

Тогда — просто в перерождение.

"И если туп как дерево

Родишься баобабом.

И будешь баобабом

Тыщу лет. Пока помрёшь".

Мда... тоже не очень. Она себе за это время какого-нибудь другого... С нимбом и крылышками. Такие, знаете ли, даже не метро-, а километро-сексуалы среди кандидатов в баобабы попадаются! Бабаёб... Мда... Дурят девчонкам мОзги...

Когда имеется спектр вариантов — есть пространство для оптимизации. Мышь белая ищет выход в лабиринте. Набитом кайманами. Которые просто мечтают сожрать бедного мышонка.

Увы, ребятки, никто не знает, куда сбываются ваши мечты. В смысле — есть повод вспомнить Беллмана: "Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше пойдёшь к цели наилучшим путём...".

Фиг с ним, с наилучшим! Хоть каким-нибудь... Потому что за убийство князя — смерть. Однозначно. Это ж все знают!

А мне "все знают" — не нужно. Тренды, мейнстримы — интересны, надо в них понимать, ориентироваться. Но живём-то не "вообще", а одну, собственную, личную жизнь. И как она с общими законами, правилами и закономерностями... Какой-то "стрим" — есть, а "мейн" он или не "мейн"... Люди — разные, каждый — уникален, я — особенно.

Что, Ванюша, "вляпался"? — Надо "выляпываться". А как? А... я вижу... три варианта... и ещё три... и, кажется, ещё два...

Отсекаем наиболее кровавые... и рисковые... и чудесные, они же — маловероятные и рояльные... Типа: а тут прискакала американская конница...

Блин! Факеншит! Забыл! Здесь же феодализм! А это меняет дело...

Решение о моей казни будет принимать Суздальский князь Андрей Юрьевич Боголюбский. Лично. Сам. Один. Без ансамбля. Как бы это ни было декорировано народными толпами, верховными собраниями и оракулами с пророками. На закон и обычай — ему плевать.

Нет, он этим не хвастает, все обычные ритуальные притопы-прихлопы — исполняет, он даже сам себе — так не думает. Но... если бы не его... отмороженность, то и икону бы из Вышгорода не украл, и отца в Киеве не бросил, и прозвище Бешеный — к нему бы не приклеилось.

А уж здесь-то в походе он и вовсе... царь, бог и самодержец.

Вывод: достаточно промыть мозги одной конкретной личности, и можно оставаться в справке пенсионного фонда. В смысле: "в числе живых".

Одну личность развернуть — это ж совсем не борьба со всей системой в целом!

Со здешними туземцами я уже как-то умею управляться. Кое-что о нём лично знаю. И из его нынешнего, и из его будущего. И он обо мне чего-то знает. И мы можем поговорить. Не обо мне и совершённом мною убийстве, а о нём. Человеку более всего интересен он сам.

Андрей — не девочка.

Какое глубокое в своей неожиданности утверждение!

Из которого следует очевидный вывод: гадать на ромашке — "любит — не любит, прибьёт — приголубит" — ему не интересно. Ему интересно его дело — "Святая Русь", его близкие, его собственная судьба. И что я тут могу интересненького рассказать-втюхать? Чтобы он меня... что? Простил? Отпустил? Наградил? Приблизил и возвысил?

Ваня! Будь реалистом!

Вокруг мешка на моей голове опускалась ночная темнота, воздух посвежел, где-то страстно квакали лягушки. Но я мало замечал мир вокруг: судорожно придумывать способ вытащить собственную головёнку из-под топора — очень захватывающее занятие.

"Дурень думкой богатеет".

Посреди этого увлекательного занятия — размышления о способах обдуривания светлого, в будущем — Великого и посмертно — святого русского князя, поблизости внезапно появилось группа пыхтящих и пованивающих луком и алкоголем хомнутых сапиенсов. Которые начали мешать мне думать и "богатеть". Которые меня куда-то потащили, уронили, пнули, поставили на колени и сдёрнули мешок.

Я зажмурился. После пары часов темноты три свечи перед Богородицей, отражающиеся в почти сплошь закрывающем икону дорогом окладе, дрожащих, дробящихся, мелькающих и мерцающих в бесчисленном множестве граней драгоценных камней, чеканных и литых золотых узоров... просто слепили.

Не сразу увидел в стороне своего... судью.

Рок-производитель. В смысле: "рок судьбы", производит судебные решения.

Андрей сидел на деревянном кресле, похожем на трон, с подлокотниками. Одетый в шубу и шапку тёмного сукна, обшитые по краям тёмным дорогим мехом, он казался куском тьмы. Только белело пятно лица, поблескивали дорогие перстни на пальцах, да искрилось, как шар с осколками зеркал под потолком танцзала, изображающий цветомузыку на дешёвой дискотеке, навершие его княжеского посоха.

Похож. Иван Грозный — эз из. Прямо по Эйзенштейну. В варианте Николая Черкасова. Только морда лица — сильно поплоще. И бешеной дури со злобной хитростью — во взгляде нету.

— Ты убил князя русского. За что надлежит тебе быть казнимому. Нынче придёт к тебе священник. Исповедуешься. Поутру тебе отрубят голову. Перед войском. Хочешь ли сказать чего напоследок?

Во-от! Из всего сказанного — значение имеет только последняя фраза.

Какая прелесть! Никакой тягомотины будущих судебных заседаний! Никаких экспертиз, приобщений к делу, прений сторон, вызовов свидетелей, отводов судьям, очных ставок и перекрёстных допросов, апелляций и пересмотров... Одно "последнее слово" и сразу — бздынь.

Какое дешёвое правосудие! В смысле расходов на судейских. Пара фраз одного не очень здорового человека, и я, из трепещущего в предожидании вердикта своей судьбы, нервно взвешивающего и тревожно перебирающего аргументы "за и против", подсудимого, превращаюсь в осужденного. Тоже трепыхающегося, но уже с куда более ясными и близкими перспективами. Топорно-отрубательного толка.

В средневековье людей убивают легко. А вот "правильной" казни обязательно предшествуют два действия: последняя исповедь и последнее слово.

И это важно: в русской истории есть персонажи, которые ухитрялись крикнуть знаменитую формулу — "Слов и Дело!" — в своём последнем слове. Даже после предварительного вырывания у них языка.

— Дозволь спросить, княже. Кого ты казнить собрался?

Маразм. Да за такое меня в первой жизни...! Поправляли. Судье не задают вопросов! Это только он может спрашивать! Но, знаете ли, тёмное средневековье вокруг... Процедура не проработана, нормативы не прописаны... Да и вообще: князь-то он князь, но как судья...