Ругару

— Можно? — попросил он дорогу.

— Нет, — покачала головой девушка. — Я что, случайно здесь встала? Чтобы ты не сбежал. Я много думала над твоими словами и поведением. И поняла. Ты из тех дураков, которые считают: "Она слишком хорошая девочка, чтобы связываться с таким мерзким типом, как я. Лучше я ее обижу сейчас, пока еще ничего не произошло. Ей же лучше". Так?

Он как-то сразу расслабился, тоже прислонился к раковине, глянул на нее сверху вниз насмешливо.

— Опять в психологии практикуешься?

— Не уходи от ответа, Леш. Тебе не идет. Я угадала?

— И что если?..

— А то. Нельзя обижать девушку даже из самых добрых побуждений. Не будь мудаком, их и без тебя полно. Я ведь замуж за тебя не собираюсь, так чего ты пинаешься? Не нравится книги обсуждать — так и скажи: задолбала ты меня со своим умничаньем. Только тебе ведь нравится, я это заметила. Ты боишься, что это во что-то большее перейдет.

— Почему ты все-таки филолог, а не психолог?

— Ага, хорошая попытка, но я все-таки выскажу то, что хотела. Ты на сколько у нас задержишься? На неделю, может, дней десять. Ну не случится за это время ничего большего. Успокойся ты, пожалуйста, и не дергайся. Поболтаем и все.

Лекс тихо рассмеялся, шагнул вперед, она невольно попятилась, уходя с дороги, и... оказалась прижатой спиной к холодильнику. Он наклонился к ней и выдохнул в ухо:

— Я, может, и дурак. Только ты тоже... дурочка...

И вышел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь. Так и не дотронувшись до нее даже краешком одежды.

За десять дней много чего может случиться. Особенно если вот так, близко, днем и ночью. Однажды пропаганда надоедает, чужие слова опадают, как шелуха, остаешься только ты сам с твоими мыслями.

Благодаря диссидентам они пробирались к линии фронта от деревушки к деревушке. По ночам, сидя у небольшого костерка, — Лаэртель признала в огне чистую магию, — они не обсуждали, кто прав: эльфы или темные. Они согласились, что главное в жизни, — это близкие: родители, братья и сестры. И ради их благополучия они бы пошли воевать. Только вот враги чаще всего не за линией фронта, а гораздо ближе.

— Понимаешь, я давно сказал: мне эльфы ничуть не мешают. За это и выговор схлопотал. Зато пить больше бутылки пива — словно бабка отшептала. "Не умеешь — не берись", - внушал мне тогда отец.

— У нас тоже от войны устали. На войне ведь лучшие гибнут. А остаются всякие мерзавцы, по сравнению с которыми, темные - верх доброты и порядочности, — девчушка наполнилась такой горечью, что у Леши сердце екнуло: может, не все так просто, не случайно она на их территории оказалась и ее глупость здесь ни при чем? — Только знаешь, — продолжала она, — я много думала... Тут ничего не изменишь. Мы брошены в мир, в котором непременно будем делить власть. Войны не будет, только если кто-то исчезнет. Или мы, или вы...

— Не хочу верить, что все так паршиво, — нахмурился он. — Мы же вот смогли договориться... Значит, дело только в том...

- В чем? — она усмехнулась устало. - Веришь, что если простые люди встретятся, а не те, что у власти, тоже договорятся? Ты это фронтовикам скажи. Нет, Леша. Это глубоко. Очень глубоко в нас. Это такие противоречия... Вы бы смогли отказаться от использования машин? Жить, не губя природу, вспахивая поле лошадьми и плугом?

— Нет... — возразил он. — Да лошади с нами не очень дружат. Волка все равно чуют. Тут уж проще на себе вспахать, только зачем? Неужели нельзя...

- Нельзя, — отрезала она. — Об этом я и толкую. Слишком серьезные противоречия...

Едва светало, они шли дальше. Иногда наоборот, шли ночью, а днем пережидали, обходя кордоны. И она не шарахалась, если Леша предлагал помощь. А он прикасался к ней почти спокойно, с нежностью и заботой, как к сестренке. По крайней мере он очень старался, чтобы все было именно так...

Наконец они добрались до Капитонова. Тут уже слышалась канонада, стихающая ночью и усиливающаяся днем. Осталось самое трудное — перейти через линию фронта. Он даже предположить не мог, как у них это получится? Тоже прорываться с боем? Верная смерть. Если свои не убьют, так эльфы пристрелят, сочтут за диверсантов.

И спрятаться сложно — повсюду сталкивались с солдатами. Лаэртель старалась не отличаться от местных жителей, осевших в зоне военных действий, но ей это не очень хорошо удавалось — другую одежду она надеть так и не смогла, хотя искренно пыталась. Чудо, что их ни разу не задержали. А может, ее магия отводила глаза преследователям... Но и ближе к Гориславе днем подойти им не удалось. Трижды они натыкались на патруль и лишь в последний миг ныряли в траву, лежали там, не шевелясь и не дыша, только глядя друг на друга. Так, точно это единственное, что могло укрыть их: пока они связаны взглядом — они незаметны.

Отчаявшись, Леша предложил:

— Давай ночью попробуем.

— Хорошо, — вздохнула она.

До ночи выспались по очереди: сначала он караулил, потом она. Леша научился мгновенно засыпать на голой, колючей земле, и не могли его разбудить самые громкие звуки: канонада, лай собак, перекличка постовых, петушиный крик. Только легкое прикосновение Лаэртель мгновенно уничтожало следы дремы. Он открыл глаза, готовый ко всему: пути, драке...

— Пора?

Лаэртель склонилась над ним очень низко. Шелковые волосы дотрагивались до его лица. Сердце опять сладко замерло, он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ее.

— Да, — ее дыхание, похожее на аромат весенних трав, пощекотало щеку.

— Тогда идем...

Маленькая ладошка легла на грудь, удерживая его.

— Дальше я сама. Спасибо тебе, Леша.

— Как это сама? — испуганно шепнул он. Напугался того, что она щадит его, не хочет, чтобы он рисковал, а сама готова на все.

— У меня хватит сил, чтобы перенестись через реку. Это недалеко.

— Почему ты не сказала раньше? — во рту разом пересохло. Он не мог смириться с тем, что сейчас, а не завтра или послезавтра, они расстаются навсегда...

- Потому что не хочу с тобой прощаться, - пояснила она, — Как и ты не хочешь. Думала, может, еще немного можно... Но нельзя, — в свете луны ее зрачки мерцали будто черные бриллианты. Леша опять застыл. Девочка лепетала что-то совершенно невозможное. Стоит ему сделать неверное движение, вымолвить хоть полслова, и она умолкнет. Так и не произнесет того, что он так жаждет услышать. — Леша, знаешь, сколько мне лет? — он мотнул головой. — Восемьдесят шесть. А знаешь, зачем я тебе об этом рассказываю? — снова молчаливое отрицание. — У меня были мужчины. У нас с этим так же просто, как у вас. Особенно если в тебе нет королевской крови... — она затихла, затем тонкие пальчики приласкали его щеку. Прохладные, нежные. — Леша, если бы меня кто-то предупредил, что мне понравится темный... Я бы рассмеялась. "Этого не может быть", - заверила бы я. И первые пять дней, пока мы шли вместе, я думала: "Хорошо было бы заманить его к нам. Отличный получился бы раб". А после я уже не хотела этого, потому что ты не заслуживаешь такого отношения. И сейчас я рада, что ты остаешься здесь. Знаешь, почему?

— Нет, — выдохнул он.

— Потому что никто бы не позволил мне даже близко подойти к тебе там. А это было бы невыносимо. Видеть тебя, но не разговаривать, не... — она словно оборвала сама себя. Губы, умопомрачительно нежные, отыскали его.

Боже, Боже, где взять силы, чтобы быть сдержанным, не задушить ее в объятиях, не оставить следов, на бледной, чуть светящейся в темноте коже? Его пробивала дрожь, когда он сел на земле, устраивая ее у себя на коленях, баюкая в кольце рук, почти не ощутимо лаская ее шею, оставляя влажный след на плечах.

А потом она дернулась. Он непонимающе отстранился. Распахнутые зрачки в считанные секунды помутнели и закатились. Но прежде чем он с рыком бросился на врага, посмевшего убить его любимую, в шею воткнулось что-то острое, и сознание померкло.

Общение с людьми даром не прошло. Пока из него готовили агента, его многому научили. Например, быть незаметным.

Он предпочитал не рисковать понапрасну. Зная, что полиция на каторге, хотя и не поймала его ни разу, работать умеет, он старался лишний раз из дома не высовываться. Но если возникала необходимость, он мог пройти мимо наряда, и никто не глянул бы на него, даже если за мгновение до этого рассматривали его портрет. Полезная штука. Всегда его выручала.

Вот и сейчас он вошел в полупустой двор Голицыно. Быстро отыскал нужный дом, устроился в тени на скамейке с бутылкой пива, следя за подъездом. Там, на скамейке, дежурил полицейский. Он тоже переоделся в гражданское, но у Лекса на ментов взгляд наметанный. Видно по повадкам, что он собой представляет. Наверняка не человек. Может быть, оборотень.

Леша не собирался прорываться с боем в нужную квартиру. Пока он только посидит и понаблюдает. Вычислит, как часто меняются охранники, куда выходит мальчик. С кем выходит — с мамой или с кем-то из охраны.

Примерно через полчаса, когда пиво уже согрелось, а он выпил хорошо если половину бутылки, из подъезда вышел лохматый тип в кожаной куртке. Скользнул взглядом по парнишке на скамейке, тот сразу подобрался. Начальство. Можно узнать у Информера, кто это такой, но авось не пригодится. Леша тоже покинул наблюдательный пункт. Зашел в ближайший магазин, купил и сразу надел на себя новую футболку, захватил бутылку минералки (пиво выбросил, так и не допив), снова вернулся во двор. Охранник так же сидел на скамье. Солнце зашло за дом. Самое время погулять — он приметил балкон, который, вероятнее всего, принадлежал квартире, куда поселили Олю и Елисея.

Его ожидание было вознаграждено еще через час. Дверь подъезда открылась и на улицу, вяло переставляя ноги, вышел мальчик. Следом за ним — красивая бледная женщина, которая сразу упала на скамью, уронила голову в ладони. Елисей умудрился добраться до песочницы.

"Вот это их плющит..." — Лекс искренно посочувствовал Чистяковым. Пока все убеждало в том, что Информер, как всегда, прав. Ключ — штука убойная, особенно для магов-людей.

Он рассматривал мальчика, который, еле шевеля руками, что-то строил из песка. Неожиданно Елисей через всю площадку взглянул прямо ему в глаза. Леша взгляд не отвел, хотя внутри что-то дрогнуло. Доброжелательно улыбнулся. Мальчик оглянулся на маму и охранника. Позовет на помощь? Никто бы не заметил изменений в Лексе, но теперь он превратился во взведенную пружину. Малейшая опасность — и он испарится. Елисей показывал в его сторону, что-то втолковывая маме. Та кивнула. Вскоре малыш весело мчался к нему.

Что происходит?

Елисей замер возле металлической горки. Снова посмотрел на Лекса, забрался по лестнице. Съехал, не отрывая взгляда от Леши.

Вот оно в чем дело. Мальчик не о подозрительном незнакомце спрашивал. Он отпросился кататься на горку. Туда, где он будет ближе к Лексу. Значит, теперь его шаг...

Он вглядывался в женщину, охранника. Они о чем-то беседовали. И Лекс решился.

Он будто шел мимо горки, но когда поравнялся с Елисеем, мальчик полюбопытствовал, глядя на желтый песок под ногами:

— Вам нужен медальон?

Леша остановился. Снова оценил опасность. Никто не обращал на них внимания. Но надолго ли?

— А ты его отдашь? — он присел на корточки. — Зинаида просила его забрать, раз ты так сильно болеешь из-за него.

Елисей вытащил что-то из кармана и протянул ему сжатый кулак. Как все просто! Лекс раскрыл ладонь. Но тут кулак мальчика задержался.

— Если вы его возьмете, вы умрете, — твердо заявил он.

И снова Лекс не показал, как ухнуло все внутри.

— Не беспокойся, — мягко успокоил он. — Мне, может, пора уже?

Маленькая ладонь разжалась. Невесомая бронзовая кругляшка согрела кожу. Елисей судорожно вдохнул, потер ладонь о шорты и, не оглядываясь, пошел к маме. Когда Елисей ткнулся ей в колени, Лекс уже был в арке.

Совесть

Странное это было ощущение. Зинаида лишилась единственной вещи, которая досталась ей от отца, но при этом испытывала... облегчение. Не только потому, что слежка прекратилась, опасности для жизни она не чувствовала. Словно небо, до этого давившее всей массой на плечи, теперь выгнулось куполом, впуская ее в храм. Храм жизни. Она теперь шла на работу, поглядывая в облака, на душе было светло и радостно.

Черная полоса закончилась. На работе выдали зарплату, и она расплатилась с долгами. Когда сын стал в очередной раз тянуть деньги, откуда-то взялись силы сказать ему "нет". Он, как обычно, начал орать и швыряться посудой, тогда она взяла скалку. Наверно, Богдан заметил в ней решимость, которая бывает только у смертников, потому что заткнулся на полуслове и отступил. Зина знала, что это еще не конец, она не выиграла войну, но победа в одной битве одержана. Появилась надежда, что и дальше все получится.

Эйфория длилась дня три. А потом через радость и легкость стал точить Зину маленький червячок. Она нещадно давила его, но он снова выползал на поверхность и беспокоил, не давал в полной мере насладиться жизнью. Этот червячок грыз: "Тебе хорошо, а что там с Елисеем? Что если теперь охота началась за ним? Что если его украли, убили?" Если бы она не струсила, встретилась с его родителями, ей было бы спокойнее. Но сейчас уговоры: "Что с ним случится? Не будут же из-за такого пустяка причинять вред ребенку?" — нисколько не помогали. Наоборот, громче звучало в ней другое: "Пустяк — не пустяк, но тебя-то чуть не убили из-за медальона. Теперь-то понятно, что именно в нем была проблема. Избавилась — и сразу перестали преследовать..."