Старший брат Одина

В синих глазах Эрика мелькнула золотистая искра.

— Я уже думал об этом, — ответил он глухо. — Ты говоришь, что я гений, Марго? А я дурак, всем дуракам дурак... Надо было не писать ту статью, и аппаратуру уничтожить... Меня уже не отпустят, понимаешь?

— Ты свободный человек, — сказала Марго. — Но свобода — это не безответственность. Боги наградили тебя великим даром, но за свой гений и его последствия отвечаешь ты.

Эрик вздрогнул всем телом, но глаз от лица жены не отвел.

— Тебе и решать, что делать с пылающим факелом твоего ума, — продолжала Марго. — Но ты, и только ты, виноват в каждой смерти, что уже произошла на твоих "лестницах". И во всех смертях, что еще будут. Остановить эту машину нельзя; но можно перестать подбрасывать дрова в топку. Понимаешь, о чем я?

— Еще как понимаю, — сквозь зубы сказал Эрик. — Тебе висы бы слагать... Но у меня есть ты и Рич. Я не переживу, если... ну, ты знаешь...

— Ты не знал, куда заведут тебя поиски истины, — сказала Марго. — Но теперь ты знаешь, как люди будут использовать все, что ты найдешь. Эти повара не смогут правильно приготовить рыбу фугу; но им хватит сообразительности угостить этим блюдом своих соседей. И если ты, из-за страха или из-за куска хлеба, будешь продолжать продавать чудесных рыб, которых извлекаешь из океана своей мудрости, отравятся все.

Она отвела прядь волос и добавила:

— Рыбак не сможет жить без моря. Но почему бы тебе не начать сортировать то, что приносит твой невод, и на рынок выносить только самых мелких рыбешек?

Эрик усмехнулся.

— Это очень хороший совет, — сказал Химмельзон. — Я попробую, Марго.

Война в тот день не началась. Она началась только через три месяца, когда Рич наконец смог отказаться от памперсов. Семья Химмельзонов сполна хлебнула всех горестей и лишений военного времени. Небольшая старинная чаша была единственной вещью, которая прошла вместе со своей хозяйкой Кампучию, Непал и вернулась в Россию. Ее сжимала во мраке бомбоубежища во время налета телкхасцев маленькая детская ручка, на нее несколько десятилетий спустя с очень большим удивлением смотрел специалист по внепространственным прыжкам. А поседевшая Марго, слушая его объяснения, думала совсем не о том, как стакан старинного стекла мог оказаться миниатюрным, но мощным 0-транспером, с помощью которого можно, оказывается, посещать параллельные каналы Времени Земли.

Художница думала, а смогла бы она вынести все пощечины и гримасы судьбы, если бы не та шутка, что сыграл с ней очень давно лукавый рыжеволосый бог. Если бы Марго в хаосе горящего морского порта, джунглях Кампучии и длинными русскими ночами, когда от мороза рвало ставни, не повторяла себе под нос одно и то же. Странную, вычурную, слегка витиеватую фразу.

"Худшей беды не знаю я, чем пустое духа томленье".

Свиток второй

в переводе Криса Игольчатого.

Песнь шестая. Ворота

Я видел мир, я вернулся назад

Я пришел целовать те ворота, откуда я вышел...

"Наутилус Помпилиус", "Ворота".

В ночь, последовавшую за бурным празднованием свадьбы, случилась небольшая заминка. Тогда Курт и сказал Эрике, что никогда — НИКОГДА! — не ударит ее. Подросток слишком хорошо помнил слезы матери и синяки, разрушившие ее душу раньше, чем тело. По выражению глаз Эрики Курт понял, что она не поверила ему; и тогда парень набрался терпения и стал ждать. Маневр принес свои плоды, да такие, о каких Курт и мечтать не мог. В ту ночь, когда Эрика поняла, что в постели муж, не рассуждая, выполнит любое ее желание, за Куртом пришли.

Черное знамя, висевшее на шпиле увитой лианами крепостной башни, поникло грязной тряпкой — в ту ночь не было ни ветерка. В джунглях за оградой жалобно мяукала пума. Шаги караула, ведущего Курта к храму, отдавались гулким эхом по старинной брусчатке плаца. На лицах дежурных ясно читалось, что они не ответят ни на один его вопрос. Впрочем, Курт и не собирался их задавать. Его время посвящения давно пришло. Алоиз с братом уже успели в Италии побывать, а он, Курт, до сих пор не мог участвовать в боевых операциях. Хотя до тех пор, пока Эрика не забеременеет, его все равно не взяли бы. Но в этом-то направлении хоть что-то зависело от усилий подростка; а момент посвящения выбирал сам глава Шербе. Курт досадовал только, что столь знаменательное событие выпало именно на сегодня, когда он оглушен сладкой усталостью тела и не в силах прочувствовать торжественность момента. Когда они вошли в храм, часы начали бить полночь.

Окованная почерневшим железом дверь с заунывным скрежетом захлопнулась за караулом. Курт остался один в небольшой комнате. В камне потрескивали дрова. Блики играли на развешанных по стенам рыцарских доспехах, двуручных мечах и моргенштернах. Оружие было отнюдь не бутафорским — подросток видел глубокие зазубрины на клинках и вмятины на старательно вычищенном, без единого пятнышка ржавчины панцире. Посредине комнаты стоял алтарь, накрытый черной тканью. На нем лежал человеческий череп, настолько огромный, что Курт цинично подумал, а не из пластмассы ли он. По обеим сторонам черепа горели две толстые свечи черного воска. В комнате было тепло, даже душно. Курт прислонился к выпуклой груди тяжелого рыцарского панциря. По задумке, эти несколько минут томительного ожидания должны были взвести посвящаемого до предела. Но вместо этого Курт заснул. Неглубоко — он отчетливо помнил, где он и что сейчас должно произойти, но в то же время находился в странной беседке, сложенной из камня.

... Огромная рука уверенным движением встряхнула продолговатые гладкие камешки. Из разжатого кулака выпали руны. Курт не успел рассмотреть их все. Подросток узнал только одну, похожую на детский рисунок пальмы — "тотен", смерть. Или "жизнь" — в зависимости от того, вверх или вниз разлапистым венчиком ляжет знак. Руна кувыркалась в воздухе. Жизнь — смерть, жизнь — смерть.... Но как легла руна, Курт увидеть не успел.

В глубине помещения хлопнула дверь. Подросток вздрогнул и очнулся. Курт ощутил запах шнапса, смешанный с цветочным ароматом женских духов, и поморщился. Перед алтарем появился высокий мужчина в черном балахоне с прорезями для глаз. Мужчина украдкой что-то дожевывал. Проглотив, он спросил хорошо поставленным голосом:

— Юнкер СС Курт Эйхманн! Клянешься ли ты всегда и во всем быть верным учению фюрера нашего и рейхсканцлера Адольфа Гитлера, а также поставленным им над тобой командирам?

— Клянусь, — вяло ответил Курт.

Мужчина покосился на подростка и выразительно кашлянул.

— Клянешься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови? — спросил мужчина в балахоне.

— Клянусь! — звонко ответил Курт.

— Клянешься — ли ты, — одобрительно кивнув, продолжал мужчина. — Что только смерть освободит тебя от этой клятвы?

— Клянусь! — рявкнул Курт.

Мужчина указал рукой на стену, в которой тут же открылась дверь. В отличие от внешней двери, здесь петли были хорошо смазаны, и открылась она совершенно беззвучно. Курт направился туда, где его ждала самая неприятная часть обряда. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз и заканчивающаяся освещенным пятачком около метра в диаметре. Курт спустился по ней и остановился в ожидании. Несмотря на кромешный мрак, чувствовалось, что этот подземный зал просто огромных размеров. Подросток услышал шорох и свист, как будто по залу ползла огромная змея. Курт оглянулся в поисках оружия. "С этих придурков станется констриктора сюда запустить... или боа", подумал подросток с тоской. Шорох от движения огромного тела стал громче. Курт ощутил движение за спиной и резко обернулся, пригибаясь. Он знал, что надо свернуть голову удаву до того, как петли могучего тела опутают его.

Нет, это была не боа и даже не констриктор.

Несколько секунд подросток с изумлением и восторгом смотрел на чудовище. Змей был чересчур страшен для того, чтобы быть опасным. Слишком невероятен, чтобы быть сказкой. В огромном желтом глазу светилось мудрость, которой редко обладают такие силачи. Кольца его тела заполняли весь зал, но Курт ясно понял, что здесь только малая часть чудовища. Этот змей обвивал собой всю землю...

Огромная пасть начала открываться. Перед лицом Курта пронеслись длинные тонкие клыки, вывернувшиеся из челюсти, ряды острых зубов за ними, раздвоенный алый язык, с которого капнула холодная слизь. Стали видны белые кольца пищевода — чудовище словно хотело вывернуться наизнанку. В этот момент Курт должен был обмочиться, наделать в штаны и умереть.

Но он смачно, со всхлипом зевнул в ответ.

Пасть захлопнулась. Желтый глаз с интересом уставился на подростка.

— Извини, что нарушил твой сон, — сказал Курт, поколебался в поисках подходящего титула, и слово пришло само: — О повелитель змеев. Сделай, что должно, и ложись спать.

Раздался скрип чешуи и шорох, а затем подросток услышал тихий, с присвистом, грустный голос:

У меня бессонница, не извиняйся.

— Может, это потому, что ты спишь один? — сочувствуя, спросил Курт.

Поток образов, невыносимых в своей яркости, обрушился на подростка.

Два огромных тела, сплетенные в невообразимый клубок, шар, по размерам сравнимый с Землей, но шевелящийся...

Морские змеи, серебристые, зеленые, оранжевые и матово-синие, выскакивают из воды, ловко цепляют китов зубами, подбрасывают их вверх и подставляют распахнутые пасти. Один кит — один глоток...

Корабли, обвешанные парусами, как прачечная после банного дня, крохотные фигурки с короткими и толстыми копьями в руках. Люди охотились не на морских змеев, нет. Они в них даже не верили. Китовый ус, ворвань — вот что было их целью. Но не стало китов — не стало и прекрасных, могучих морских змеев...

Бескрайняя водная пустыня и огромный черный, кое-где погрызенный плавник, рассекающий безжизненную гладь...

— Ну хочешь, я тебе песенку спою? — сказал Курт. — Колыбельную?

Чудовище кивнуло.

Дитрих оглянулся на экран и уронил полную рюмку шнапса себе на брюки, но даже не заметил этого. Секретарь руководителя Шербе Поль проследил направление его взгляда. Шнапс в бутылке, которую Поль держал в руке, начал мелкими волнами биться о стенки.

Курт висел в воздухе, на высоте около полутора метров над освещенным пятачком. Судя по позе, подросток вольготно расположился на чем-то мягком. Правой рукой он обнимал что-то круглое, очень большого диаметра.

— Если русский снайпер во мне не сделает дыру, если я со страха в окопе не помру... — донесся из ретранслятора голос подростка.

— Он поет "Лили Марлен", — пробормотал Поль.

— Не так важно, что он поет, а кому, — хрипло ответил Дитрих.

Курт, кувыркаясь, падал с огромной высоты. Земля под ним была черной и казалась очень твердой. Парашютного кольца не обнаружилось ни на левой, ни правой стороне груди. Курт посмотрел себе на живот в поисках запаски и увидел, что их нет. Ни живота, ни запаски. Подросток превратился в огромную руну "лебен", вырезанную на гладкой кости. Плотно сжатые ноги образовывали нижнюю палочку руны, голова и раскинутые в стороны руки — расходящиеся веером палочки верхнего элемента. Курт немного успокоился. Гадальные руны не расшибаются вдребезги, ударяясь о крышку стола; а тем временем стало очевидно, что темная поверхность под ним и есть великанский стол, покрытый резьбой и лаком. Курта снова перевернуло в воздухе. Он стал руной смерти.

И вдруг Курт понял, что может управлять полетом. Курт должен был упасть руками вверх, подарить гадающему надежду на жизнь. Подросток качнулся вверх, пытаясь повернуться в нужное положение. Словно бы детским плечом толкал огромную тяжелую дверь. Со второй попытки дело пошло веселее. Стол приближался. Стали видны трещины сквозь натеки лака.

Почему-то Курту вспомнился парнишка, в прошлом году неправильно поставивший ноги при приземлении. Парень переломал обе ноги в трех или четырех местах, а так же бедро и крестцовый отдел позвоночника; в общем, сточился по пояс.

Курту стало страшно.

Он открыл глаза и первым делом посмотрел на руки. Увидев черные рукава форменной рубашки, Курт испытал ни с чем несравнимое счастье. Мускулистое тело змея под ним и вокруг него дышало уютным теплом. Курт не имел ни малейшего представления о том, сколько он уже времени провел здесь. Но некое чувство, встроенный будильник, который тикает в любом в человеке, подсказало ему, что дело идет к рассвету. Подросток осторожно прополз по холмам и извивам огромного тела и выбрался на лестницу. На третьей ступеньке Курт вспомнил, что самого главного они так и не сделали. Несколько секунд подросток, колеблясь, смотрел на спящего змея, а потом сильно толкнул его ногой.

Чудовище открыло один глаз и сонно посмотрело на Курта.

— Укуси меня, — сказал подросток. — И я уйду.

Открылся и второй глаз. Сна теперь в них не было ни капли.

— Я — тебя? — переспросил змей. — Я — ТЕБЯ?

По его телу прошла судорога. Чудовище затряслось так, что вслед за ним угрожающе задрожали стены зала, с потолка посыпалась крошка. Змей расхохотался. Алый язык вывалился из пасти и болтался туда-сюда в такт движениями уродливой головы.

— Я — ТЕБЯ! — повторило чудовище сквозь хохот.

Курт не видел в этом ничего смешного, но дружелюбно улыбнулся и кивнул.

— Именно, — сказал он.

Змей повернул морду так быстро, что Курт не успел этого заметить. На этот раз чудовище не стало открывать пасть так картинно, как при встрече. Змей чуть разжал челюсти и прихватил зубами кожу Курта на предплечье, оставляя несмываемую метку — "88". Мир вспыхнул белым пламенем и исчез.

... Черная матовая поверхность все приближалась, и вот она рывком бросилась к подростку. Курт жестко встретил стол ногами. Предчувствие его не обмануло. Поясницу раскаленной кочергой пронзила боль. От удара кость, на которой была выточена руна, раскололась пополам. Когда затылок Курта коснулся деревянной поверхности, раздался неприятный костяной стук. С высоты на него смотрели два огромных лица. Справа — героическое, хотя и усталое, а слева — жестокое, до боли знакомое, с холодными зелеными глазами. Но подростку было не до них. Обмирая от боли и ужаса, он смотрел на черную трещину между своей грудью и ногами, из которой торчали кишки и что-то белое. Курт знал, что не может этого чувствовать, но он ощущал боль в раздробленной пятке так ясно, словно ноги все еще были единым целым с его телом.

Сверху на разломанного Курта понеслась огромная ладонь, от которой пахнуло табаком. Кто-то сгреб обе половинки так, что колени больно ударили по виску подростка. "Я уже должен умереть", в отчаянии подумал Курт. — "Почему я все еще жив? За что мне такая мука?". Рука поднесла сломанную руну к лицу бога. Горячее дыхание коснулось тела подростка, когда бог подул на разбитые половинки. Курт услышал негромкий щелчок, с которым соединились обе части позвоночника, но обрадоваться не успел. Подросток увидел глаза, серо-зеленые, холодные и бездонные как та дыра, в которую с края Митгарда изливается море. Горько-соленая волна плеснула из этих глаз, закрутила подростка и повлекла вглубь. Мимо Курта промелькнули пузырьки воздуха — он опрометчиво выдохнул драгоценный кислород.