Старший брат Одина

"Опфер и "лебен"... или "тотен" — вот что решит судьбу всего мира в конечном счете".

Дальше слова древней песни скрывало пятно крови — его крови.

Вестольфидинг чуть усмехнулся. То, что смерть иногда означает жизнь, Отто понял еще тогда, когда принял Поцелуй Водана.

Он сделал несколько быстрых шагов.

Гильдис услышала страшный крик, когда уже подходила к скамейке. Книга выпала у нее из рук. Девочка увидела еще курившийся столб пепла посередине площадки и не сразу поняла, откуда он взялся. А когда поняла, кинулась к нему.

Но было уже поздно.

Гильдис опустилась на колени и заплакала.

— Отто, зачем ты это сделал! — воскликнула она.

— Я думаю, чтобы дать тебе уйти, — сказал Ваня. Подросток стоял у старой, развесистой яблони. — Отпустить тебя он не мог и открыл тебе путь единственным способом, который был для него возможен... Пойдем со мной, Гильдис. Пойдем, прошу тебя. Ты — наша надежда, Гильдис. Ты ведь не хочешь, чтобы твой Отто погиб зря?

— Но они найдут нас, Ваня! И убьют!

— Я знаю место, где солнце полгода не заходит, и поэтому люди не смогут появиться там, — сказал Ваня. — И сейчас там только что закончилась ночь. Я угоню химмельшайбе, и мы улетим.

— А ты сумеешь?

Ваня улыбнулся.

— А ты думаешь, что я умею только ублажать женщин на траве, среди муравьев и букашек?

Гильдис медленно обошла столб пепла, который уже начал терять форму под порывами ветра. Что-то блеснуло у нее под ногами. Наклонившись, девочка увидела перстень Отто.

Старинный серебряный перстень с редкой руной.

Гильдис подняла его, надела на палец. Ветер все усиливался. Он разметал пепел по детской площадке еще до того, как двое детей пробрались через сад.

Песнь пятая. Стакан вина

Rainbow shaker

Deep Purple Stormbringer

Из глаз неба

Deep Purple "Несущий бурю"

Быть непризнанным гением в двадцать лет — штука обычная. Но быть в том же возрасте гением признанным гораздо тяжелее, чем кажется. Эрик был гением признанным. Результатом напряженных полутора лет работы стали не только патент, новый дом и няня для Рича. Эрик похудел на пятнадцать килограммов, стал неразговорчив и мрачен. Марго, жена Эрика, спохватилась только тогда, когда он почти перестал есть.

Марго была настолько далека от науки, насколько это вообще можно себе представить. Она была уже довольно известной художницей, когда пара познакомилась в салоне Хайги Моранса. В салоне миллиардера и мецената в то время собиралась вся богема Сорбонны. Окончив в 2028 году в Упсале государственный институт общей и экспериментальной физики, молодой ученый подал заявку на участие в гранте "Помощь юным талантам", проводившимся фондом Сороса. Эрик выиграл грант и получил в свое распоряжение лучшую в Европе лабораторию для проведения исследований. Молодой ученый сумел обратить на себя внимание художницы. Он быстро понял, кем является Хайги для Марго, но Эрика это не смутило. Как ни смутило и то, что Марго старше Эрика на пять лет. Марго сначала не восприняла талантливого юношу всерьез. Момента, когда гениальный мальчик превратился в любимого мужчину, она не успела заметить. Хайги уступил неожиданно легко. Год спустя родился Рич, и только тогда Марго узнала, что Моранс неизлечимо болен. Хайги умер, когда Ричу исполнилось полгода, и с тех пор Марго не написала еще ни одной картины.

Но чтобы там ни болтали завистники в салоне, Марго действительно любила Эрика. На очевидные признаки переутомления мужа она не обратила внимания потому, что сама была придавлена смертью старого друга. Марго настояла на том, чтобы Эрик взял отпуск, и предложила куда-нибудь съездить отдохнуть. Сама Марго, конечно, предпочла бы Заповедник — денег Химмельзонам теперь хватило бы, чтобы прописаться там втроем на всю жизнь, и читая заголовки газет, Марго иногда думала, что это было бы наилучшим выходом из положения. Но Эрик, вяло улыбнувшись, сказал: "Тебе прямая дорога в Мандру, но ведь мне-то придется в Боремию ехать. А я хотел бы провести эту жизнь с тобой". И Химмельзоны вместо Заповедника направились в Норвегию. Там, на берегу одного из фиордов, жила мать Эрика, которую он уже не чаял и увидеть живой. Суть изобретения мужа Марго не могла понять, в отличие от мотивов Эрика. Фрау Химмельзон умирала. Эрик смог найти способ спасти ее, и в этом было все. Марго жалела только о том, среди сыновей Хайги таких настойчивых и одаренных не оказалось.

Гильдис безмерно радовалась их приезду, внуку, избавлению от мучений, тому, что впереди еще лет десять жизни, а то и больше. На второй или третий день после приезда женщины вместе готовили ужин на кухне. Эрик чистил картошку. Рич спал. Марго разделывала рыбу — муж принес несколько форелей с рыбалки, на которую ходил вместе с сыном. Марго была рада тому, что познакомилась со свекровью после двух лет совместной жизни с Эриком. Теперь Марго уже рассталась с некоторыми из своих богемных привычек, а приготовление пищи превратилось для нее в автоматическое действие, как промыть кисти после работы.

— В моем возрасте, — сказала Гильдис невестке. — Один день ценишь больше, чем месяц в юности, когда жизнь кажется бесконечной.

"Но особенно", подумала Марго, — "Если это день предстоит провести не в хосписе, который опостылел за предыдущие пять лет".

— Только одного не пойму я, — продолжала Гильдис. — Чего-то это все в газетах пишут...?

Она посмотрела на сына с надеждой, старая напуганная женщина. Эрик вжал голову в плечи, словно защищаясь от удара. И тогда Марго поняла, что фрау Химмельзон захвачена собственным счастьем меньше, чем казалось невестке. В том, что военные смогли найти созданной Эриком технологии совсем иное применение, жуткое и отвратительное, непосредственной вины молодого ученого не было. Но описания мест, где применялось изобретение Эрика, с легкой руки газетчиков уже названное "лестницей смерти", не сходили с передовых полос газет. Все это, старательно подбирая выражения, Марго объяснила Гильдис. Эрик за все время объяснения не проронил ни слова.

— В нашем роду, — сказала Гильдис задумчиво. — Не было серых, незаметных людей... Вот дядя Эрика, Фрей — известный писатель. Он сочинял милые сказки в духе известной сказочницы двадцатого века, Астрид Линдгрен, но в основном про наших богов, злых великанов и героев. Мой отец Тьёрли, дед Эрика, сам был настоящим великаном. Мать шутливо звала его "ётуном". Но в отличие от сказочных великанов, людей добрее его я не встречала.

— Я помню, — сказал Эрик. — Он был пожарником, и спас немало жизней.

В его голосе отчетливо слышалось: "А я...". "Началось", подумала Марго.

— Да уж, настоящий титан, — сказала она поспешно. — Я видела фотографии. А ведь Химмельзон вроде как-то так и переводится, сын Неба, да?

— Да, — сказала Гильдис. — Хотя ётуны — дети земли, по силе они равны богам. Мой дед, Эрнест, искренне в это верил. Я в детстве думала, что "ландссвик" — это страшное чудовище, которое сожрало дедушку. А это был закон, по которому судили предателей. Изменников родины. Так что среди наших предков были не только герои, и преступники.

— Ваш дед Эрнест — военный преступник? — спросила Марго, озадаченная таким поворотом разговора.

— По семейной легенде, — пояснила фрау Химмельзон. — Мы происходим от самого покровителя Исландии, великана с факелом, что высечен на обелиске в Рейкьявике. По другой версии, нашего родоначальника, простого смертного, полюбила валькирия. Полюбила настолько, что ради него спустилась с небес. И когда заговорили о божественном происхождении арийской нации, Эрнест вступил в "Насиональ замлинг" одним из первых. Они были коллаборационистами и сдали Норвегию немцам. Эрнест воевал в России в той, последней мировой войне.

Марго почувствовала себя маленькой девочкой, случайно зашедшей в пещеру седой и мудрой сивиллы. И хотя на кухне стоял современный кухонный блок, а на стене висели электронные часы, Эрик ощущал то же самое.

— Эрнест был штурмфюрером СС. После того, как нацисты капитулировали, Эрнеста осудили. Он вернулся только через двенадцать лет. Бабушка очень любила его, но у военного трибунала были все основания...

— Я этого не знал, — сказал Эрик.

— Этого не знал сам Тьёрли, — пожала плечами Гильдис. — В то время быть сыном штурмфюрера СС было не только позорно, но и опасно. А сейчас и ты, Эрик, чувствуешь себя и героем, и преступником одновременно. Но ты ни в чем не виноват.

— Вот и я говорю, — подхватила Марго. — Моя мать, кстати, родом из России. В свое время — одна из десяти самых высокооплачиваемых журналисток Франции. Когда газеты начали свои людоедские пляски вокруг изобретения Эрика, она сказала пренебрежительно: "И если снова что-то где-нибудь взорвется — то слово наше отзовется ". Не он раскручивал эти "лестницы в небо". Эрик их только создал, и совсем не для этого.

— Ваша мать — мудрая женщина, и это вы унаследовали, — сказала Гильдис одобрительно. — Я рада тому, что мой сын выбрал именно вас.

— Мир вот уже полгода содрогается в спазматических корчах, — неожиданно сказал Эрик. — То, что война на носу, скажет и тот, у кого он уже провалился от сифилиса. Сейчас они раскручивают мои "лестницы" на Ближнем Востоке. Но не сегодня-завтра они применят их где-нибудь поближе... Они сделают это, что бы сейчас ни говорили. Они же такие сволочи... И я, я такая же сволочь, как и они! Даже большая...

Гильдис беспомощно посмотрела на Марго. Та повернулась к мужу.

— Послушай, — сказала она, положив руку на плечо Эрика. — Правитель России в прошлом веке думал, что если оттяпать человеку голову, то исчезнут и все проблемы, что возникают от идей в этой голове. Но тот режим все равно рухнул... Идею убить нельзя, понимаешь ты? Они витают в воздухе. Не ты, так кто-нибудь другой бы это сделал. Ты же сам говорил, что в твоей лаборатории парнишка этот, из Штатов, Реджи Бенсон, думал в том же направлении. А уж как применить свои знания самым наихудшим образом, сообразили бы и без тебя.

— Ты не виноват, Эрик, что люди по своей природе такие кровожадные хищники, — поддержала невестку Гильдис.

В кухне появился сердитый мокрый Рич, и разговор на этом прервался.

На следующий день муж завел разговор о том, что неплохо бы съездить в Исландию. Марго не стала возражать. Желание мужа припасть к родным корням, хотя, если быть точным, к родным богам, было понятно. Она захватила одну из книг Фрея Химмельзона, "Рагнаради навсегда" из семейной библиотеки фрау Гильдис — Ричу понравились яркие картинки. Химмельзоны планировали посетить Рейкьявик и Хвераронд, а затем погреться в целебной воде геотермальной лагуны Мивартн. Уже в Рейкьявике Марго поняла, что Исландия создана богами совсем для других людей, чем она. Во-первых, Марго все время мерзла. Она тосковала по горячему и яркому солнцу юга, по ярко-синему небу, по непроглядной темноте ночей. Здешнее небо казалось француженке слишком блеклым. Солнце тут было размером с электрическую лампочку из тех, что обычно вешают в туалете, и совершенно не грело. Прозрачные северные ночи практически лишили Марго сна. Эрик же, наоборот, приободрился и расцветал на глазах. Он долго гулял в одиночестве по специальной туристской тропе, проложенной по берегу Хвераронда, мимо столбов горячего пара и булькающих котлов грязи. Разноцветные глинистые склоны придавали пейзажу какой-то неземной вид. Муж назвал пейзажи Хвераронда "марсианскими" и спросил, не хочет ли она порисовать. Марго и сама понимала, что пора браться за работу. Безумные ландшафты Хвераронда удачно перекликались с ее настроением. Марго сделала несколько набросков, прежде чем Химмельзоны направились в Мивартн, геотермальную лагуну. Залив пользовался известностью благодаря своим полезным грязям, являвшихся отходом жизнедеятельности диатомитовых водорослей.

Пока Эрик расплачивался с хозяйкой пансионата, Рич приложил все усилия, чтобы развлечь маму. Как всегда, ему это удалось. Марго смогла оглядеться, только когда муж вернулся и взял сына на руки. Глядя на маленькие домики для туристов и кривые карликовые березки, художница почувствовала, как в ней поднимается волна бешенства. Словно ей, как герою старой сказки, попал в глаз осколок зеркала, искажающий реальность. Марго уже поняла, что Исландия и есть тот волшебный край света, который часто упоминается в сказках. А Мивартн был самым захудалым тупиком края света. В тон ее мыслям серой пахло так, что весь мирный пейзаж казался агитационным пунктом ада. "Спокойно, спокойно", подумала Марго. — "Смотри на это как на первый пригород Парижа".

— Наш домик номер три, — сказал муж.

— Я отнесу вещи, — сказала Марго. — Вы пока спускайтесь в лагуну.

Она подала заранее приготовленный пакет с вещами для купания, и Эрик с сыном на руках пошел к древнему фуникулеру. Марго направилась к домику.

— Вот она идет. Тебе не страшно? — услышала она голос и обернулась.

Но вокруг никого не было. Только чуть качались под ветром изломанные пародии на настоящие деревья — карликовые березы, в своих полосатых черно-белых робах похожие на заключенных Синг-Синга.

— По-моему, страшно должно быть тебе, — ответил второй голос. — Вы оставляете мне пылающие развалины, а себе забираете моего последнего потомка, который спасет ваш мир. Что, если его мать откажется пойти с вами? Выберет мой мир? Я с удовольствием возьму ее с собой.

— Мы сделаем все, чтобы среди эти развалин уцелела комнатка, которая нужна тебе, — сообщил ошарашенной Марго третий собеседник. — Мы обещали. А ее еще нерожденному сыну предстоит разорвать звезду, и ему не справиться в одиночку, ты ведь знаешь. Его отец уже выпустил ветер смерти на Митгард. Ты обещал оставить нам...

— Свою тень. Свой последний отблеск, — заметил второй голос. — Огонь в облике человека, который впитает в себя ветер смерти и остановит его. Видишь, я все помню. Я держу свои обещания. Бросай руны.

На чем диалог, к большому облегчению Марго, закончился. "Я так скоро с березами начну разговаривать", мрачно подумала женщина.

Зайдя в домик, Марго положила сумки в маленькой прихожей. На стене комнаты обнаружился потертый гобелен. В центре композиции тканой картины находился воин. Из груди его торчало что-то жуткое и изогнутое. По голубой воде вокруг расплывалось алое пятно. Почти все остальное пространство гобелена занимали причудливо сплетенные кольца тела морского змея. Чудовище было серебряного цвета, с лиловым спинным плавником. Из раскрытой пасти свешивался раздвоенный язык. Судя по положению голов воина и змея, они смотрели друг на друга. По низу гобелена шла надпись. Знакомые буквы при прочтении складывались в жуткую абракадабру. Видимо, фраза была на исландском.