Старший брат Одина

Кто хочет сразу начать читать саму повесть, а не синопсис, жмите прямо на название .

СТАРШИЙ БРАТ ОДИНА.

Синопсис повести "Старший брат Одина"

Текст является стилизацией под Младшую Эдду, и поэтому разбит не на части и главы, а на свитки и песни. В песнях, по весьма удачному совпадению, описывается великая цепь событий — иногда заметных, иногда совсем обычных... те, что неумолимо привели к изменениям в нашем мире. Каким? Читайте песни Эгиля Скалагримссона, переведенные нами....

Свиток первый.

Песнь первая. "Яблоки Идун"

Место действия: Ванахейм, Ётунхейм.

Время действия: начало 11 в.

Датский викинг Свен Ильвинг отправляется со своим ярлом в очередной набег. На обратном пути разыгравшееся море забрасывает драккар в соседний мир — Ванахейм. На викингов нападают тролли и убивают всех пришельцев. Раненного Свена несет в Асгард валькирия, но, услышав рог Одина, бросает викинга и улетает. Раненный Свен добирается до дома Браги. Тот выхаживает викинга, не открывая ему своего настоящего имени. Свен поправляется и становится свидетелем встречи Браги, Бальдра, уже знакомой викингу валькирии (Гейр) и Локи. Из разговора богов Свен узнает, что Один решил отпустить Локи, который все эти тысячелетия был прикован у водопада Франангр в наказание за убийство Бальдра, бога весны. На северные земли уже пришли проповедники Христа, но старые боги не намерены сдаваться без боя. Локи должен отправиться в Миклагард и там все разузнать о Христе, если удастся — то и сразиться с новым богом. Повелительница подземного мира, Хель, в свою очередь отпустила Бальдра. Идун, жена Браги, и валькирия Гейр сопровождали Бальдра в Асгард. В землях великанов на путников напал брат Локи, Бюлейст, и похитил Идун вместе с волшебными яблоками, источником могущества и бессмертия асов. Локи обнаружил помятую Гейр и привел ее в дом Браги.

Асы решают послать Локи на выручку Идун, а Локи берет с собой Свена. Викинг, как и боги, не очень-то доверяет Локи и думает, что Бюлейст похитил Идун по просьбе брата. Однако Локи обещает убить Бюлейста и отдать его сокровища Свену. Влюбленная Гейр обещает придти на помощь викингу вместе с Тором и своими сестрами-валькириями, и Свен соглашается отправиться вместе с Локи.

После множества приключений викинг и ётун добираются до дома Бюлейста в Ётунхейме. Локи держит клятву и убивает брата, Свен освобождает Идун из темницы. Подоспевшие валькирии выводят викингов в их родной мир, а Тор и Идун выносят раненного в схватке с братом Локи в Асгард.

Песнь вторая "Поездка в Миклагард".

Место действия: Константинополь, Средиземное море.

Время действия: Начало 11 в.

Пятнадцать лет спустя Локи и Свен встречаются на рынке в Миклагарде. Все эти годы викинг провел с Гейр — валькирия, вопреки предсказанию ётуна, вышла замуж за смертного, но вскоре вынуждена была вернуться на небеса. Оставшись один, Свен решил заняться старым ремеслом. Теперь он уже не рядовой воин, а ярл, владелец боевого драккара. Локи же за это время успел разузнать все о могущественном противнике и освободить своего южного родственника, титана Прометея. Прометей и Локи отправляются домой на драккаре Свена, из-за чего викингам приходится идти не по северным рекам, а через Средиземное море. Прометей помогает кормчему, Локи гребет вместе с викингами, и никто и не догадывается, вместе с кем садится за одно весло. Во время схватки с греческими пиратами Локи показывает свою доблесть, а во время балфора после битвы проявляет себя как незаурядный скальд. Вскоре викингов атакует греческая галера. Локи и Прометею приходится сражаться с тем, кто навел греков на след викингов — с ангелом, посланником Христа. Прометей гибнет, викинги спасают тяжело раненного Локи (во время битвы ётун превратился в дракона, и противник сломал ему крыло). Теперь уже до самых непонятливых доходит, с кем они провели столько времени бок о бок, но попытку бунта удается усмирить. Викинги отказываются от старых представлений о Локи как о враге людского рода и признают ётуна своим богом.

Песнь третья. "О Сигун и Локи, убийцах Гунвальда"

Место действия: Исландия

Время действия: Начало 11 в.

Локи теряет друга — Свен гибнет в пасти морского змея. Ётун находит сбежавшую жену. Выясняется, что пока Локи путешествовал, Сигун похитил волшебник Гунвальд. Сигун просит мужа убить волшебника и освободить ее, а Локи в обмен просит, чтобы она сделала из его тела новый мир — ётун уже понял, что в этом мире Христос победит, и желает создать для людей альтернативу, иное измерение, где богов вообще не будет. Так же Локи приходит пророческое видение о судьбе нашего мира — его потомки призывают демона и превращают мир в казарму, которой управляют мертвецы. Сигун впадает в транс вместе с мужем, и они понимают, что еще не все предрешено — то, что видел Локи, это не будущее, а возможное будущее.

Сигун соглашается выполнить просьбу мужа, он убивает Гунвальда.

Песнь четвертая. "Редкая руна".

Место действия: мир, "перпендикулярный" нашему, крепость Блюторденбург (г. Мариенбург)

Время действия: ок. 2400 г.

Показана та развилка в будущем нашего мира, которую видел Локи.

Нацисты призывают себе на помощь демона, и он наделяет своих подвижников неуязвимостью, способностью летать и проходить сквозь стены.... но теперь они вынуждены для поддержания собственных сил пить человеческую кровь и не могут выходить на солнце. Так или иначе, нацисты одерживают Последнюю Победу.

Песнь пятая. "Стакан вина"

Место действия: "наш" мир, Исландия.

Время действия: 2032 г.

В день, когда боги собрались совершить великое колдовство, рядом с ними оказывается Марго Дюбуа. Молодая художница — не только жена известного ученого, изобретателя страшного оружия массового поражения — "лестниц в небо", но и будущая мать того человека, который, возможно, спасет мир, в котором остаются боги Асгарда. Почему возможно? Дело в том, что будущий спаситель человечества должен погибнуть от того самого оружия, которое изобрел его отец. За помощь в создании своего мира Локи обещает оставить в "нашем" мире своего двойника, свою тень, отблеск — человека, который защитит еще нерожденного спасителя Земли.

Марго крайне недовольна своей жизнью, и Локи переносит в свой мир, где она должна была мучительно погибнуть в расцвете сил. После этого Марго понимает, что ей еще не на что жаловаться и все могло быть гораздо хуже.

Свиток второй

"Ворота"

Место действия: "наш" мир, Аргентина

Время действия: 2034 г.

Известно, что часть нацистов бежала в Аргентину после разгрома. Предполагается, что они там весьма неплохо обосновалась в крепости, именуемой Шербе. С течением времени нацисты-эмигранты становятся дорогостоящими военными наемниками.

Главный герой — потомок эсэсовца Эйхманна, Курт, "тень" Локи. Антагонист — президент США, еврей Кайс. Президенту США не дает спокойно спать прах сожженного в Освенциме дедушки, и он решает напустить на нацистов генетическую эпидемию при помощи видоизмененных "лестниц в небо". А когда начнутся массовые беспорядки — войти с корпусом миротворцев, все это дело пресечь и заодно скинуть неугодного ему президента Аргентины Александра. Курта и его боевых товарищей заражают генетическим вирусом и ведут в Шербе. Население крепости должно превратиться в безмозглых монстров и напасть на мирных жителей Аргентины. Однако Эйхманну и его товарищам удается уничтожить конвой. Курт сдается властям, и те немедленно отправляют его в 'медико-исследовательский центр', находящийся в одной из исправительных колоний. Из-за неосторожного обращения с вытяжкой вируса происходит его утечка и заражаются все заключенные. Эта досадная случайность происходит в тот самый день, когда колонию инспектирует лидер оппозиции Бенито, представитель другой крупной политической партии Иеронимо в сопровождении Ланы Егоровой, помощницы президента по связям с общественностью (читай — любовницы) президента и ее старинного друга, журналиста Карлоса Агильеры. Курт помогает им выбраться из колонии, оцепленной внутренними войсками и пришедшими на выручку Эйхманну нацистами из Шербе. Курт отказывается вернуться домой из-за сложных отношений со своим отцом, когда-то предавшим Эйхманна, а сейчас занимающего пост главы крепости. Президент Аргентины берет Курта на работу в свою канцелярию "помощником по идеологическим вопросам". У Эйхманна и Ланы начинается роман — Лана тоже заразилась вирусом, но ее организм оказался устойчивым к нему, как и организм Курта. Парочка в результате заболевания приобретает некоторые сверхспособности, в том числе и способности к "виртуальному" сексу друг с другом, Александр, узнав о происходящем, называет их отношения несколько иначе — "чистое слияние душ без всяких нелепых телодвижений". Эйхманн уничтожает лабораторию, в которой его заразили вирусом, и с помощью Карлоса предает дело широкой огласке — лаборатория, хоть и находилась в Чили, официально принадлежала США. Скандал разражается в тот самый момент, когда президент США находится в Аргентине с дружественным визитом. Кайс пытается убить Александра собственноручно, Курт спасает президента, но сам при этом погибает.

Песнь последняя. Имя бури

У Химмельзонов рождается второй ребенок. Марго никак не может выбрать имя. На глаза ей попадается старая газетная вырезка, где рассказывается о "лаборатории вивисекторов" и Курте Эйхманне. Второе имя Курта — Готфрид, и именно так, после бурной дискуссии с мужем, она и называет новорожденного.

СТАРШИЙ БРАТ ОДИНА

Несколько малоизвестных песен о Локи исландского скальда, провидца и искателя приключений Эгиля Скалагриммсона.

Свиток первый.

в переводе Марии Гинзбург.

Песнь первая. Яблоки Идун.

И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.

И так же Локи по приказу богов поступил со своим братом Бюлейстом. Локи не был человеком; но в глубине своей нечеловеческой души он страдал и мучился так же, как мы, люди.

Если не больше.

(Первый список Библии на старонорвежском языке, датируемый приблизительно началом XI века, обнаружен в 1896 г. в Осло, Бытие 5:8).

В том году осень была ранней. И очень холодной. Штормы неистово терзали побережье. Старики качали головами и говорили, что это свирепствует Ёрмунганд, великий змей, сын Локи, опоясывающий всю землю. Да и солнце гаснет. А значит, и Рагнаради недалеко. Слухи эти не оправдались, но жуткий шторм, что случился в день осеннего равноденствия, перевернул не только с десяток торговых и пиратских судов, но и всю жизнь Свена Ильвинга.

Очередной набег ярла Хальвдана начинался вполне заурядно, и ничто не предвещало, что родственники так никогда и не смогут найти тела викингов. Особенно это огорчило младшего брата ярла, у которого был уже заготовлен достойный могильный камень на случай неожиданной гибели Хальвдана. Но братьев у Хальвдана было много, и украшенная рунами и изображением мирового змея стелла не долго пылилась в подвале. Следующей весной она уже стояла на кургане того самого брата, который оплатил работу резчика.

Единственным человеком, который вернулся домой из того рейда, оказался молодой викинг Свен Ильвинг, и о нем и пойдет речь. До своего чудесного спасения Свен не мог пожаловаться на излишнюю благосклонность судьбы к своей скромной особе. Молодой викинг был не из датских, а из норвежских Ильвингов , многочисленного рода, известного своей смекалкой и храбростью так же, как и бедностью. Густые пепельно-серые волосы викинга, и хищный взгляд серых, как сталь клинка, глаз и впрямь наводили на мысли о волке.

Прошлый год был неудачным для ярла Хальвдана и его викингов. Он потерял в набеге на земли русов два из трех своих драккаров. В фиорде с трудом пережили зиму. Речь о том, чтобы повезти на юг соболиные или песцовые меха, идти не могла. Хальвдану просто не на что было купить шкурки. Разве что продать носовую фигуру с последнего драккара, изображавшую голову акулы с распахнутой пастью. Почерневшую от времени фигуру кое-где ее покрывали остатки красной краски, что позволяло ярлу называть драккар "Красной акулой". Но вряд ли бы за нее много дали, и ярл решил свои трудности гораздо проще. Рабы всегда были хорошим товаром, и в последнее время спрос на них только повышался. А для того, чтобы приобрести сотню-другую рабов, деньги вовсе не требовались. Требовалась дерзость в сочетании с расчетливостью да умелая дружина. В перевозке же люди менее капризны, чем шкурки соболя и песца, которые легко портились от соленой морской воды.

Англы из прибрежной деревушки, все сто пятьдесят человек, проданные Хальвданом на невольничьем рынке в Миклагарде, видели черную голову акулы еще годы спустя в своих кошмарных снах. На выручку от продажи рабов Хальвдан накупил в Миклагарде роскошных тонких тканей, вина, пряностей и много других полезных вещей. Свен с другими викингами побродил по огромному городу, изумляясь и прикидывая, сколько же надо воинов, чтобы взять такую крепость. Довелось ему послушать и проповедь маленького человечка в черном платье, который с пеной у рта утверждал и доказывал, что нет ни валькирий, ни Одина, ни прочих богов, а есть лишь единственный бог Христос, смиренный и кроткий. Монах пугал скорым концом света, призывал всех принять свет истинной веры и стать рабами Божьими. Интереса у викингов он не вызвал. Про то, что людям и богам предстоит погибнуть в схватке с ётунами, норвежцам было известно с малых лет. Что же до предложения принять христианство, то смешно предполагать, что работорговец захочет по своей воле стать рабом, хотя бы и Божьим. Кормчий Эрик, гулявший вместе с викингами, сказал тогда, что Улав, конунг Норвегии, пленился россказнями проповедников и хочет отринуть старых богов. Свена это удивило больше, чем все роскошные дворцы Миклагарда.

На обратном пути викинги без особых сложностей прошли весь путь по северным рекам, а в родном море попали в жестокий шторм. Ладью занесло к неизвестным берегам, где драккар напоролся на риф. Свену и многим его товарищам удалось спастись. Викинги смогли так же вытащить на берег большую часть груза до того, как прилив погубил драккар окончательно, хотя работать пришлось по пояс в ледяной воде. Но никому из воинов было не суждено умереть от воспаления легких. Едва драккар исчез под водой, из-за прибрежных скал показались ужасные существа. На людей эти косматые свирепые чудовища походили только тем, что передвигались на двух ногах. Часть из них восседала верхом на резвых лошадях. Больше всего хозяева берега напоминали троллей из сказок. Суковатые дубины, которыми существа энергично размахивали, не позволяли двояко истолковать их намерения. Но викинги никому не намеревались уступать свою добычу — ни людям, ни троллям, ни самим богам. В начавшейся схватке очень быстро выяснилось, что нападающие не носят доспехов исключительно потому, что разрубить их тела практически невозможно. А длинные руки давали троллям еще одно преимущество. Норвежцы, стоя плечом к плечу, бились методично, хотя и отчаянно. В первые мгновения боя стало ясно, что эта битва будет для викингов последней. Но северянам и в голову не пришло обменять жизнь на свободу.

Свен быстро понял, что бить троллей по телу — только меч тупить, и сменил тактику. Ильвинг крутился на месте, как детский волчок, стараясь кольнуть неуклюжих противников в пах, подмышку, разрубить лицо. Когда ему удалось перевести дух, молодой викинг вдруг понял, что бьется уже один. Все остальные его товарищи лежали, кто с пробитой головой, кто с раздавленной грудной клеткой. Огромный тролль, урча от наслаждения, как раз отрывал зубами руку мертвому Хальвдану. Кольчуга трещала, а чудовище выплевывало стальные колечки, словно рыбью чешую. В этот момент Свена со страшной силой ударили по голове. Мир взорвался белым светом и болью, а затем викинг вдруг почувствовал странную легкость во всем теле. Свена потянуло вверх, словно он был воздушным змеем, а запускающий его мальчишка все разматывал и разматывал веревку, запустив его в восходящий поток воздуха. Викинг услышал громкое ржание невидимой лошади. Боль не исчезла совсем, но словно отошла на задний план. Свен осторожно открыл глаза.

Викинг обнаружил себя сидящим на мощной белой лошади лицом к хвосту. Свена заворожил вид огромных белых крыльев, размеренно опускавшихся и поднимавшихся прямо перед ним. Викинг закрутил головой, ища валькирию, и неожиданно понял, что все это время упирался носом ей в крутое плечо, а руками обнимал за талию. Дочь Одина одной рукой прижимала раненного к себе, а второй держала поводья. Лица ее Свен не видел. Кольчуга воинственной девы и высокий шлем с гребнем были украшены серебряной насечкой. Доспехи сияли в солнечных лучах так, что глазам было больно. Белокурая коса валькирии толщиной с руку воина была закинута за спину. Дочь Одина защелкала языком, посылая лошадь в галоп. Викинга качнуло. Свен вовсе не горел желанием выяснить, сколько времени займет падение обратно, на головы обрадованным троллям. Он крепко сжал талию валькирии. Та повернула голову, и они с викингом столкнулись нос к носу. Свен видел только высокую скулу, полуулыбку рта и насмешливый синий глаз. Валькирия увидела, что он очнулся, и улыбнулась Свену. По спине у викинга прошел холодок. Это было совершенно новое ощущение, пронзительно-приятное и в тоже время болезненное.

— Извини, я поторопилась немного, — очень мягко сказала валькирия. — Тебе ведь еще больно, наверное. Ну да ничего, сейчас я тебя поцелую, и все пройдет...

У Свена от этих слов закружилась голова. Викинг облизал пересохшие губы. Валькирия усмехнулась и чуть наклонилась к нему, но коснуться губ Свена своими не успела. От оглушительного, крайне заунывного звука у Свена свело челюсти. Валькирия с досадой посмотрела вверх, затем с виноватой гримасой развела руками. Викинг догадался, что ему довелось услышать рог Одина.

— Я очень сильно поторопилась, — сказала валькирия с сожалением, и резким движением столкнула ошеломленного викинга со своей лошади. Свен в ужасе задергался, пытаясь вцепиться хоть в стремя небесного коня, но только разодрал себе ладонь. Воздух засвистел у него в ушах.

— Не грусти! — звонко крикнула валькирия. — Мы с тобой скоро свидимся!

Свен падал, падал и падал, и от предчувствия неминуемой встречи с землей у него сжимались кишки. А затем от невыносимого ужаса он потерял сознание.

Викинга привело в чувство громкое ржание лошади. Убитый всадник запутался в стременах. Лошадь металась среди трупов и тюков с товарами, возмущенно ржала, но освободиться от тела не могла. Кроме них двоих, как убедился Свен, в живых на берегу не осталось никого.

Это убедило викинга в истинности видения гораздо больше, чем собственная разодранная до мяса ладонь. Голова Свена горела, словно в рану напихали раскаленных углей, мысли викинга путались. Ослабевший от потери крови, ошеломленный видением, Свен долго не мог заставить себя подняться. Наконец он, шатаясь, встал на ноги. Не вполне понимая, что делает, викинг подобрал пару небольших тюков и свистом подозвал лошадь. Освободив ее от трупа, Свен приторочил тюки к седлу и взгромоздился сам, дрожа от озноба. Пронизывающий холод становился все сильнее, в глазах у него все поплыло, а когда Свен снова пришел в себя, то чуть не застонал от отчаяния. Лошадь стояла рядом с ним и грустно смотрела на викинга. Убитый всадник по-прежнему висел на ней, а солнце тем временем уже коснулось вод залива. Свен понял, что если не встанет сейчас, то восхода уже не увидит. Сжав зубы, викинг вцепился в висевший до самой земли повод и поднялся на ноги, молясь про себя, чтобы это было наяву.

Уже совсем стемнело, когда викинг увидел впереди огонек. Живой огонек человеческого жилья. Вскоре Свен оказался около дома, сложенного из крепких бревен и окруженного хозяйственными постройками. Подъехав к воротам, он постучался. Хотя на этой земле Свена и его товарищей встретили так, что прибрежная галька почернела от крови, у молодого викинга не было выбора. Ильвинг чувствовал, что свалится с лошади, если ему придется проехать еще хоть половину лиги. А другого жилья в округе могло вообще не оказаться. Викинг с тупым удивлением уставился на россыпь кровавых брызг, украсивших ворота. От энергичного движения рана на ладони раскрылась.

Как ему открыли, Свен уже не помнил. Не помнил, как снимали с лошади, как переносили в дом.

Он снова видел насмешливое лицо валькирии, удаляющееся в высоте, слышал ее звонкий голос, и тянул к ней руки.

Скульд Ганградссон сидел в главной зале своего дома около камина, сложенного из грубо отесанных камней. Массивное кресло с высокой спинкой и резными подлокотниками было самым любимым местом отдыха Скульда. Сейчас камин был уже набит дровами для вечерней топки, но огня в нем хозяин дома еще не разводил. На каминную полку был пристроен трехдюймовый огарок толстой сальной свечи. Она сильно коптила и воняла, но света давала вполне достаточно. По полу сильно тянуло холодом от дверей, и Скульд положил ноги на сундук рядом с камином. На вид Ганградссону не давали больше тридцати лет, а добродушное лицо Скульда располагало к себе с первого взгляда. Но в этом случае первое впечатление было ошибочным. Это про таких, как Ганградссон, говорят: "мягко стелет, да жестко спать".

Сейчас хозяин дома тихонько наигрывал на гуслях. Для Скульда гусли были тем же, чем для воина его меч — источником дохода. И хотя свои роскошные кудри Скульд перехватывал надо лбом скромной льняной лентой, на шее он носил толстой золотой ошейник. А перстней с драгоценными камнями из потайной шкатулки Скульда хватило бы на пальцы обеих рук, если бы Ганградссон вдруг захотел бы надеть их все сразу. Но Скульд не любил отягощать руки. Руки, принесшие их хозяину все эти драгоценности и не только. Свой крепкий дом и землю вокруг Скульд приобрел в обмен на золотую фибулу, которой конунг Дании одарил его всего за одну лишь песню. Вспомнив, что своему случайному гостю он представился зажиточным бондэром, Ганградссон хмыкнул. Но вряд ли стоило всерьез опасаться, что викинг обратит внимание на несообразность манер Скульда роли, на которую тот претендовал. Свену сейчас было очень "жестко спать", хотя на этот раз это не было виной Ганградссона.

Три дня назад, в день осеннего равноденствия, Скульд ожидал возвращения жены, а вместо Идун в ворота дома Ганградссона окровавленной рукой постучал раненный викинг. К слову сказать, Ганградссон впервые за все то время, что жил здесь, встретил живого человека, хотя Свен был уже скорее мертв, чем жив. Скульд промыл и зашил раны на голове Свена и на руке, но викинг был еще очень слаб. Половина кожи на голове Свена была оторвана от черепа, и Ганградссон про себя удивлялся, как с такой раной Свен вообще смог добраться до его дома. Ганрадссон думал, что знает, как Свен ее заработал. В тот день утром на море была такая буря, какой не мог припомнить даже Скульд. А тролли, жившие на берегу, относились к потерпевшим кораблекрушение весьма потребительски. Попытки гостей отказаться от роли деликатеса тролли энергично отсекали, иногда вместе с головами, а иногда только с частью скальпа. Вчера вечером раненный метался в бреду, кричал и порывался встать. Скульд знал, что горячка бьет викинга оттого, что в рану попала грязь. В доме Ганградссона было полным-полно сушеных трав. Скульд знал лекарственное применение только некоторых, но и этого оказалось вполне достаточно. Хозяин провел весь вечер у постели Свена, прикладывая теплые влажные примочки на шов, подавая целебное питье. Молодой викинг отталкивал его руки, а Скульд тосковал по Идун, которая могла уговорить самого неуступчивого больного принять самое отвратительное на вкус лекарство. Целебный настой был ужасно горьким. И бесполезным. Свен знал, что на этот раз хозяин ошибается, и никакие примочки и настои не помогут. Викинг не рассказал Скульду о своей встрече с валькирией, но подозревал, что хозяин уже все знает из его бреда. Кричать и метаться Свена заставлял зов всадницы, ее образ, манящий и недостижимый. Скульду все же удалось уговорить его сделать пару глотков. Свен застучал зубами по кружке так, что половину настоя расплескал. Чуть позже викинг попросил его спеть, и отказать раненному, а возможно, умирающему Ганградссон не смог. Однако Скульда скорее радовало, что гость его сейчас находится в таком состоянии. Иначе Свен бы обратил внимание на отсутствие хозяйки, а объясняться Ганградссону не хотелось. Ухаживать за раненными было обязанностью женщин, но за все три дня ни одной женщины Свен в доме не видел. Да и уют в доме Скульда не мог быть создан мужскими руками. Сегодня Свену немного полегчало, и почти весь день молодой викинг проспал.

Скульд решил разжечь огонь в камине. Ганградссон надеялся, что это отвлечет его от мрачных раздумий о судьбе жены. Идун уже должна была вернуться, но до сих пор о жене не было ни слуху, ни духу. Ржание коня у ворот дома заставило Ганградссона встрепенуться. "Ну наконец-то!" обрадованно подумал Скульд. Он накинул свой кожаный жилет и решительно направился к дверям, но на полдороге вспомнил о чем-то и передумал. Обойдя сколоченный из добротных дубовых досок длинный стол, Скульд заглянул в небольшой закуток, куда он и поместил раненного викинга. Ганградссону Свен нравился, но Скульд не мог допустить, чтобы случайный человек оказался замешан в его дела или хотя бы понял, под чьей крышей нашел себе пристанище. Убедившись, что Свен спит, разметавшись в жару и беспокойно шевеля губами, Скульд наконец открыл дверь. Не пожалев чудесные домашние туфли из дубленой кожи и новые коричневые шерстяные штаны, он вышел во двор, представлявший собой в тот вечер грязную кашу из снега и раскисшей глины. Несмотря на некоторую полноту, Ганградссон умел двигаться очень быстро, когда этого хотел. В следующий миг он уже поднимал тяжелую щеколду засова на воротах.

— Где же твоя храбрая всадница? — изумленно спросил Скульд у огромного белого крылатого коня с серебряной гривой. Грязь по колено облепляла его ноги, словно конь носил невиданные сапоги. Богато отделанное седло с высокой передней лукой пустовало. Конь печально заржал и мотнул головой.

— Ну что ж, пойдем, ты заслужил отдых, — пробормотал Скульд.

Ганградссон отвел его в свою конюшню, осмотрел коня и убедился, что тот нуждается только в мешке овса и ведре воды. Обеспечив все необходимое, хозяин вернулся в дом. Погода за это время испортилась совсем. Вдобавок к сырому пронизывающему ветру хлопьями пошел мокрый снег.

Спустя недолгое в дверь постучали, но так слабо, словно это стучался трехлетний ребенок. Скульд вспомнил, что забыл запереть ворота. Но в данной ситуации это оказалось даже к лучшему, за воем ветра он бы не услышал тихого стука. Ганградссон поспешно отворил дверь.

Бесчувственное тело медленно сползло к его ногам. Хозяин ловко схватил его подмышки и перенес на покрытую резьбой скамью около стола. Железные набивки на каблуках сапог нового гостя загремели по полу. Метель от души потрудилась над его роскошным пурпурным плащом с неярко блеснувшей золотой фибулой, превратив в жалкую мокрую тряпку. Новым гостем оказался невысокий мужчина изящного, даже хрупкого телосложения. Будучи извлеченными на свет из-под маски льда и грязи, черты его лица удивляли редкостной красотой. Ни меч, ни кулак, ни время, ни пороки еще не оставили своего неизбежного отпечатка на этой светлой коже. Золотом и серебром сверкнули шея и запястья. Но для настоящего воина они были слишком тонкими. По всему пришельца можно было принять за юного принца, который еще ни разу не бывал в настоящей сече. Хозяин влил в него полпинты эля, в ответ мужчина слабо застонал.

— Браги ... — придя в себя, тихо произнес гость. От эля ему явно стало лучше, на щеках заиграл румянец.

Тот покосился на закуток с викингом и сказал:

— Бальдр , что случилось? Где Идун и Гейр ? Ее конь только что прибрел к моему дому с пустым седлом!

— Неподалеку от Бильреста , в пограничной долине.... знаешь, той, заросшей маками, на нас напал ётун, — начал рассказывать Бальдр. Браги меж тем достал из сундука, стоявшего около камина, чистые сухие штаны и рубаху и протянул брату. Без лишних церемоний Бальдр скинул мокрую одежду и стал переодеваться в сухое. Браги взял кремень и огниво. Одежду брата вполне можно было высушить на горячей каминной решетке, но для этого нужно было затопить камин.

— Этот ётун забросал выход из долины камнями, — продолжал Бальдр. — Гейр вступила в схватку, и я их потерял. Пыль до неба столбом стояла... Я сбился с пути и брел наудачу.

Браги выронил огниво.

— Так значит, она... — голос Браги дрогнул.

— Как ни ужасно так думать, я полагаю, да, — отвечал Бальдр с сочувствием. — Скорее всего, великан взял их обоих в плен. Наверное, из-за молодильных яблок. Ларец ведь был при Идун?

— Ларец всегда при Идун... Ладно, дела потом, — сказал Браги. На лице его отражалось мучительное раздумье. Ас красноречия хлопнул в ладоши. На столе появилось жареное и вареное, печеное и настоянное, гуси и утки с болот, щуки и миноги из речек, и все с пылу с жару.

— А ты силен, брат, — сказал Бальдр чуть насмешливо. Он вполне пришел в себя. — Я уже забыл про такие штучки.

Он имел в виду магию, при помощи которой Браги развернул на столе скатерть-самобранку. Но брат не преминул воспользоваться случаем. Бальдр забыл еще кое-что важное, а именно, что Браги называли асом с самым острым языком. После проклятого ётуна Локи, конечно.

— Ничего удивительного, брат, — сказал Браги, тоже улыбаясь. — Несколько тысяч лет пить пыль и заедать прахом... Я надеюсь, ласки Хель искупали недостатки кушаний?

Бальдра перекосило. Не давая брату ответить, Браги гостеприимно улыбнулся и сделал широкий приглашающий жест. Бальдр проглотил обиду, закусил ее с миской жареных угрей. Кушанье было поперчено на славу. Бальдр протянул руку к высокому кувшину с элем. Браги, решив подогреть для брата эль с пряностями да и наконец затопить камин, взял другой. Подойдя к камину, Браги поставил кувшин рядом и наклонился, чтобы разжечь дрова.

В этот момент дверь распахнули без единого стука. Свеча на камине от порыва ветра затрещала и вспыхнула очень ярко. Так ярко, как никогда не горят свечи из прогорклого сала. Браги выпрямился, вскинул руки перед собой. В пляшущем пламени свечи он узнал вошедшего, и лицо Браги исказила самая настоящая ненависть. Бальдр издал яростный вопль и швырнул кувшин с элем, целясь в рыжие кудри путника. Тот повернул голову лишь на те три дюйма, которые были необходимы для того, чтобы кувшин угодил в стену, и выражение его бледного лица при этом не изменилось. Браги подскочил к пришельцу, схватил за грудки и прижал к стене.

— Будь проклят тот день, когда мы решили отпустить тебя! — прорычал хозяин дома, встряхивая противника, как мешок с соломой. Тот, хотя был на голову выше его и шире в плечах, не сопротивлялся. Возможно, от неожиданности. — Опять взялся за старое? Пришел поглумиться и поторговаться?

— Отпусти его, Браги! — раздался голос, который Свен сразу бы узнал. Именно он и вырвал викинга из беспамятства. Свен с трудом сел на лавке, служившей ему кроватью, и так и замер.

Валькирия вошла в залу вслед за странником. Сейчас вид у нее был совсем замученный. Роскошный плащ, подбитый горностаем, побурел и набух от влаги, шлем она где-то потеряла. Кольчуга воинственной девы, похожая на кокетливое короткое платье из стальных колечек, была грубо разорвана на плече, кожаные штаны выше колен забрызганы грязью. Длинный меч в роскошных ножнах уныло волочился за ней по земле. Свен решил, что все это — продолжение бреда, терзавшего его все эти три дня, но продолжал наблюдать с интересом.

Браги же не обратил на ее слова никакого внимания и снова встряхнул гостя. Валькирия, привыкшая в бою действовать решительно, выступила вперед, оторвала хозяина от своего спутника и закатила такую оплеуху, что Браги присел. Несколько мгновений ас тупо рассматривал черные в красную полоску гетры гостя, торчавшие из башмаков. Башмаки изобличали бывалого пешехода, экономного и рачительного. Деревянную заготовку заботливый хозяин обтянул кожей и подбил каблуки железом.

— Если бы не он, я бы отдала концы в той проклятой пограничной долине! — воскликнула валькирия. — Вас никто не назовет друзьями, но Локи твой гость и спаситель твоей сестры!

"Локи?!", изумленно подумал Свен. Тут он заметил свечу, пылающую, словно звезда. — "Локи!!". Голова викинга заболела от вихря мыслей. "Как он вырвался? А, Скульд... Браги... сказал, что асы отпустили его... Зачем? Что же случилось? И почему ётун пришел вместе с Гейр?"

Браги отвел взгляд от прилипшего к башмаку Локи цветка мака и выпрямился во весь рост.

— А моя жена? — сказал ас уже спокойнее. — Что он сделал с моей женой?

Валькирия открыла рот, чтобы ответить, но тут из носа у нее хлынула кровь, глаза закатились, и она упала прямо на брата.

— Гейр! — воскликнул Бальдр и, оставив ужин, вместе с братом засуетился вокруг валькирии.

По хлопку Браги часть кушаний исчезла со стола, и на освободившееся место они с Бальдром положили Гейр. Братья освободили бесчувственную валькирию от кольчуги и разорвали исподнюю рубашку, чтобы добраться до раны. Бальдр небрежно отбросил лоскуты на пол. В тот самый момент, когда Свен увидел эти полотняные полосы, посеревшие от пота, в бурых пятнах засохшей крови, он отчетливо понял, что все это происходит на самом деле.

Браги как-то странно вздохнул. Свен с трудом оторвал глаза от остатков рубашки, но из своего закутка он мог видеть только спины асов и небольшой кусочек крепкого мускулистого бока Гейр. Асы смотрели на тело валькирии, и молчали. Свен почувствовал, как все внутри у него сжимается.

— Как же ты так, сестренка... — дрожащим голосом произнес Браги. — И Идун нет...

— Но я же здесь, — сказал Бальдр, и Свена покоробило от самодовольства в его тоне. Бальдр положил руки на тело Гейр. Ас не произнес ни звука, но Свен просто физически ощутил, как пространство вокруг начинает дрожать, насыщаясь его магией.

Браги не предложил ётуну сухой одежды, как брату, хотя видел, что войлочная безрукавка Локи насквозь мокрая. Но ётун не растерялся. Пока асы хлопотали вокруг раненной валькирии, Локи разделся и повесил безрукавку на каминную решетку. Кожаную рубаху, изрезанную на рукавах и в талии так, чтобы подчеркивалась статность его фигуры, ётун тоже снял и закинул ее сохнуть на спинку кресла. Когда Свен посмотрел на него, Локи остался уже в одних шерстяных шароварах. Они были зеленого цвета и выгодно подчеркивали цвет волос ётуна. Свен удивился мужскому тщеславию Локи — для викингов это было редкостью. Обнаженный торс ётуна, хоть и не поражал своей мощью, казался старательно и гладко вытесанным из плотного камня. На запястье Локи блестел массивный серебряный браслет, сделанный в форме свернувшейся в кольцо змеи с аметистовыми глазками. Кожаный пояс был богато и ярко расшит, но оружия у ётуна не было, к недоумению Свена. Локи поставил кувшин с элем на решетку рядом с безрукавкой, видимо, решив приготовить грог, про который сам хозяин начисто позабыл. Закончив приготовления, Локи сел в кресло. В жесте, которым он откинул голову на спинку, была огромная, нечеловеческая усталость. Ётун полуприкрыл глаза тяжелыми веками, и Свен с удивлением заметил, что ресницы у Локи не рыжие, а черные, густые и очень длинные, словно у девушки. На бледном лице ётуна эти два черных полукруга смотрелись, как траурное опахало над каменной гробницей.

— Вот и все, — гордо сказал Бальдр, отнимая руки от тела Гейр.

Локи словно именно этого и ждал. Он наклонился вперед, к сложенным шалашиком дровам, коснулся их рукой и произнес несколько ласковых слов. Веселый треск вспыхнувшего огонька был ему ответом. Холодный пот пробил Свена. "Ну, а чего ты ждал от бога огня?", пытаясь успокоиться, подумал викинг.

— Это просто чудо, — сказал Браги. Огня в камине он еще не заметил, и имел в виду исцеление Гейр.

— Ты, я смотрю, тоже многое позабыл, братец, — с нескрываемым наслаждением сказал Бальдр. — Это не чудо, а так, обычная работенка.

— Благодарю тебя, Бальдр, — слабым голосом сказала валькирия. Тот кивнул и уселся за стол.

— Браги, — сказала Гейр. — Воды дай...

— Да и я бы чего-нибудь выпил, — сказал Бальдр утомленно. — Горячего эля, например...

— Подожди, не до тебя сейчас, — сказал ему Браги. Достав из сундука шерстяной плед, ас укутал сестру, помог сесть за стол и подвинул к валькирии кувшин, миски с жареной птицей и лепешками. Гейр жадно напилась прямо из кувшина, обмакнула в масло свежую и мягкую лепешку с хрустящей корочкой и с наслаждением запустила в нее зубы. Второй рукой она, чтобы не терять времени, отломала мясистую ногу у жареной курицы. Браги терпеливо ждал, пока валькирия насытится, и не начинал расспросов.

— Можно мне грога, Локи? — спросила Гейр, когда блюдо с лепешками опустело, а от курицы остался один скелетик.

— Можно ей грог? — спросил Браги у Бальдра. Тот кивнул.

— Локи, подай кувшин с элем, — сказал Браги.

Ётун молча подал кувшин Браги, не вставая с кресла. Бальдр мигом подвинул кружку, чтобы брат, наливая Гейр, плеснул грога и ему. Свен подумал, что на месте Локи он тоже не отказался бы от горячего эля. Но ётун не просил, а асы не предлагали.

— За встречу! — сказал Браги, поднимая чашу. Он тоже решил выпить за компанию. Бальдр чокнулся с Браги, но Гейр даже руки не протянула к своей чаше. Браги осушил чашу почти до половины, когда заметил, что Гейр не пьет.

— Ты чего? — спросил хозяин удивленно. — Грог же стынет...

Гейр с крайне неприятным выражением лица посмотрела на брата. Тот вздохнул, поставил недопитую чашу на стол. Повернувшись к ётуну, Браги сухо спросил:

— Не желаешь ли выпить с нами, Локи?

Тот кивнул. Браги долил свою чашу до верха, чтобы ётун не думал, что его хотят отравить, и подал Локи.

— Я не буду с ним пить! — рассердился Бальдр. — Он отправил меня в Нильфхель!

Локи выпил, со стуком поставил пустую кружку на пол и вытер губы.

— Благодарю, Браги, — сказал он. У ётуна оказался глуховатый, но приятный голос. Почему-то Свен подумал в этот момент, что Локи мог бы петь ничуть не хуже хозяина дома. — А тебе, Бальдр, я хочу сказать, что тоже не очень-то веселился, пока Хель ублажала тебя.

Бальдр покраснел и вскочил, сжимая в руке кружку.

— Сядь! — сурово сказал Бальдр.

— Я не позволю проклятому ётуну оскорблять меня! — закричал Бальдр.

— Ты остался с Хель по своей воле, — сказал Браги. — Сказать правду не значит оскорбить. Сядь и успокойся.

Бальдр переменился в лице и сел.

— Что же случилось в той долине, Гейр? — спросил хозяин дома.

— Ты ведь знаешь, что после того, как Один отпустил Локи, ётуны заключили с нами перемирие, — охотно начала рассказывать Гейр.

Валькирии тоже хотелось уйти от неприятной темы. Хотя в глубине души ей очень понравилось, как Браги осадил брата. Бальдр до тошноты надоел Гейр своим самолюбованием и занудством еще в пути.

— Сопровождать Идун с Бальдром через Ётунхейм послали только меня одну, — продолжала валькирия.

— Ты одна всего эйхеньяра стоишь, — заметил Браги.

— Ой, не подлизывайся, — усмехнулась Гейр. — Бюлейст все же смог отбить у меня Идун...

— Бюлейст? — воскликнули асы хором.

Бюлейст был старшим братом Локи.

— Уж эту рыжую морду я ни с кем не перепутаю, поверь мне! — пожала плечами Гейр.

Браги покосился на молчаливую фигуру у огня.

— Мы уже почти дошли до Бильреста, — рассказывала валькирия. — Идун сидела на Сильвринтоп , я вела его под уздцы, а Бальдр шел рядом. Бюлейст выскочил словно из-под земли, и стал швырять в нас камнями. Сильвринтоп вырвался, скинул Идун и убежал. Бальдр тоже куда-то скрылся.

Гейр выразительно посмотрела на брата, но тот промолчал.

— Твой конь здесь, — сказал Браги.

— И то хорошо, — вздохнула валькирия. — Я сразилась с Бюлейстом, но неудачно. Я валялась там, среди маков, когда Локи нашел меня. Эти ядовитые цветочки кита усыпят за то время, что понадобится викингу при побудке, чтобы схватить свой меч. Я так и не проснулась бы, если бы не Локи. Он разбудил меня и проводил сюда, одна бы я не дошла.

— Что же нам теперь делать? — сказал Браги. Все примолкли, задумавшись. Даже Свен понимал, что без молодильных яблок Идун богам долго не протянуть, а особенно если великаны этим воспользуются и нападут на Асгард. — Надо спасти Идун, но как? Ни я, ни ты, Бальдр — мы не воины, а Гейр, даже если бы не была ранена, не справилась бы с полчищем ётунов.

— Может, ты что скажешь? — обратился он к гостю.

— Я бы поел, — нехотя, словно с трудом разлепив губы, ответил тот.

— Прислуживать тебе — долг твоей жены! — ответил Браги. Но все же поднялся, переставил на сундук рядом с гостем блюдо с маслом, лепешками и кровяной колбасой. — Где Сигун?

— Она осталась дома, в Ётунхейме, — безразлично ответил Локи и принялся за еду.

— Только ты мог бросить женщину, так преданную тебе, после всего того, что она для тебя сделала! — презрительно заметил Бальдр.

Ётун поднял веки, взмахнув черными ресницами. Они казались единственным живым предметом на его застывшем лице.

— Да, только я... — бесцветным голосом сказал он, и, снова опустив глаза, склонился над миской так, что лица его окончательно стало не видно.

Свен, как завороженный, следил за ним. Неожиданно Локи вскинул взгляд и в упор посмотрел на притаившегося в своем закутке Свена. Головокружительное чувство падения в бездонную пропасть охватило викинга. Он падал, и падал, предчувствуя мучительный и отвратительный конец, не в силах ни вскрикнуть, ни сдержать подступающую к горлу тошноту. Локи отвел глаза. Свен глубоко вздохнул.

— Да что его спрашивать! — кривя губы, заметил Бальдр. — Я не знаю, почему его освободили, но за эту глупость он уже отплатил нам сполна. Пусть Гейр отдохнет и скачет к Тору, за помощью. Это единственный выход.

— Я уже сказала тебе, что к похищению он непричастен! — возмутилась Гейр.

Браги успокаивающе поднял руки:

— Не горячитесь. Замешан наш названый брат в этом гнусном деле или нет, он должен помочь нам освободить Идун. Таким образом Локи докажет свою верность нам, асам. Кто еще может сделать это, кроме него? Кто может тягаться с Бюлейстом в злобном хитроумии, кроме его родного брата?

Гейр кивнула, соглашаясь; но Бальдр не был убежден.

— Я давно здесь не был и могу чего-то не понимать, — сказал он. — Но я не верю в то, что он поможет нам. Пусть поклянется, что освободит Идун, тогда, может быть, поверю.

— Тебе придется поклясться, чтобы мы поверили, что ты сам не подстроил похищение Идун, — обратился к гостю Браги. — И тебе придется спасти ее из лап Бюлейста. Иначе же тебя вернут на ту скалу, где ты провел столько мучительных дней. Если ты нарушишь слово, то я, бог, карающий клятвопреступников, лично прослежу за тем, как Нидхегг будет терзать твои внутренности.

Их взгляды встретились. Браги первым отвел глаза.

Локи подкатил к себе один из приготовленных к растопке березовых чурбачков, лежавших рядом с камином. Затем поставил на него ногу, как этого требовал обряд принесения клятвы и спросил с убийственной иронией:

— Чем же ты хочешь, чтобы я поклялся?

"Да уж", подумал Свен. Обычно клялись презрением собственных предков, но оно обрушилось бы на ётуна именно в том случае, если бы он свою клятву сдержал. Иногда в формуле использовали гнев асов. Но и этим можно было напугать Локи меньше всего.

— Клянись свои именем, — подумав, сказал Браги. Свен содрогнулся. Если от соблюдения клятвы, принесенной во имя кого — либо из богов этот же бог мог и освободить в исключительном случае, то человек, поклявшийся собственным именем, и не сдержавший клятву, в любом случае становился клятвопреступником. В придачу преступник больше уже не мог носить свое имя.

— Клянусь освободить богиню плодородия Идун, мою названную сестру, похищенную моим братом Бюлейстом, и вернуть ее асам вместе с ее волшебным ларцом и молодильными яблоками, — произнес Локи. — Если же я отступлю от своего слова, пусть будет проклято мое имя вовеки веков и пусть исчезнет из мира.

— И все равно надо послать за Тором! — не унимался Бальдр. — Проклятый ётун всегда дурачил нас.

Скривившись, Локи встал и начал натягивать непросохшую безрукавку, направляясь к выходу.

— Куда ты? — хором воскликнули боги.

— С Тором мы пойдем вместе только разве в Нильфхель, — процедил тот сквозь зубы. — Он, кажется, до сих пор думает, что его козел захромал по моей вине!

— Одного ётуна отпускать нельзя, — дергая лицом, сказал Бальдр.

— Возьми меня с собой, — сказал Браги неожиданно.

Локи пристально посмотрел на него и сказал:

— Нет, ни одного из вас не возьму. Но и один не пойду.

— Опять начались твои знаменитые загадки? Не с нами, но и не один? Так с кем же ты пойдешь? — спросила Гейр.

— Вот с ним, — ответил ётун. Повернувшись к закутку Свена, Локи поманил его рукой. — Иди сюда, волчонок...

Свен поднялся и на неверных ногах вышел в залу. Гейр улыбнулась.

— Я же обещала тебе, что мы встретимся, — сказала она. — Правда, не думала, что это будет так скоро...

Браги досадливо сморщился и спросил:

— Ты, конечно, все слышал?

— Все — не все, но мне хватило, — ответил Свен.

— Это еще кто? — неприязненно осведомился Бальдр.

— Это мой гость, Свен Ильвинг. Викинг, которого последним штормом занесло в Ванахейм, — пояснил Браги.

Свен остановился как вкопанный.

— Волной сорвало с драккара, что ли? — спросил Бальдр, бесцеремонно рассматривая шрам викинга. — Так почему он не в Асгарде? Куда смотрят твои сестры, Гейр?

Браги не дал разгореться ссоре.

— Валькирии здесь ни при чем, — поспешно сказал он. — Драккар закинуло сюда целиком, а Ванахейм Гейр и ее сестры не патрулируют.

— Ты говоришь, что в окрестностях бродит еще целая банда его дружков? — изумился Бальдр.

Браги отрицательно покачал головой.

— Я вчера ездил на берег, проверил. Всех остальных его товарищей сожрали тролли. Я думаю, что люди прошли Бильрест очень быстро, и даже не заметили, что вокруг их драккара уже совсем другие берега.

— Так это Ванахейм? — медленно переспросил Свен.

Хотя, действительно, что тут было спрашивать. Идун была ваной, а муж богини стоял перед ним.

— Ты, я смотрю, туповат, — усмехнулся Бальдр. — Ты видишь перед собой двух асов, валькирию и ётуна. Ты слышал почти весь наш разговор. И ты до сих думаешь, что мы находимся в Дании, что ли? А, прости, в Норвегии?

— Не ори на него, с такой дыркой в голове быстро соображать не будешь, — заступился за викинга Браги.

Свен молча посмотрел на Гейр.

— Ты жив, нечего так смотреть, — сказала валькирия. — Я как раз летела за Бальдром и Идун, когда заметила тебя там, на берегу. Я подумала, что ты сбежал из эйхеньяра и заблудился. Эйхенрии все немного... того. Я решила отнести тебя обратно. Я очень удивилась, когда поняла, что ты еще жив. А потом Один приказал бросить тебя и лететь дальше.

— Ты, я думаю, первый человек, который попал сюда живым, — поддержал сестру Браги. — Я так с тобой намучился, пока выходил, что мне будет очень обидно, если после всего этого ты все-таки помрешь. Да и к боевым действиям ты будешь пригоден не раньше, чем через месяц. Так что, Локи, идти в Ётунхейм за Идун тебе придется со мной.

— Пусть Бальдр излечит викинга так же, как сестру, — спокойно сказал Локи. — Или я пойду один.

Бальдр скривился.

— Я очень устал сегодня, — сказал он. — И вообще, уже поздно. Завтра, может быть.

— Тогда и за Идун мы пойдем завтра, — сказал Локи, и добавил таким тоном, что все, кроме Бальдра, почувствовали сарказм: — Я тоже немного устал...

— Я свободный человек, — сказал Свен, обращаясь к ётуну. — Ты можешь убить меня, Локи, но приказать мне ты не можешь.

Бальдр даже рот открыл от таких его слов, а в глазах Браги промелькнуло что-то очень опасное. Ётун же тихо засмеялся. Слушая этот смех, Свен испытал ни с чем не сравнимый ужас.

— Так я прошу тебя, Свен Ильвинг! — отсмеявшись, воскликнул Локи. — Составь мне компанию в этой рискованной затее!

— Каков здесь мой интерес? — хладнокровно спросил Свен.

Асы презрительно нахмурились. Локи в первый раз посмотрел на викинга, и тот увидел, что глаза у ётуна серо-зеленые. И холодные, как зимнее море.

-Ты, как я понимаю, очень хочешь вернуться домой, Свен Ильвинг, — сказал Локи. — Но здесь я тебе ничем помочь не могу. Об этом договаривайся с асами.

Гейр чуть шевельнулась, и Свен понял, что с возвращением в Митгард у него сложностей не возникнет.

— Бюлейст погибнет, — продолжал Локи.— Его сокровища достанутся тебе, Свен Ильвинг. Согласен ты теперь?

Ётун и викинг ударили по рукам.

— Смотрите, асы! — насмешливо обратился к богам Локи. — Конец всему этому миру придет не тогда, когда ётуны захватят вашу твердыню. Конец этому миру придет тогда, когда за деньги люди будут согласны на все.

Викинг улегся в своем закутке, а ётун так и остался в кресле у камина. Огненные блики от прогоравших дров освещали неподвижное лицо Локи с закрытыми глазами. Если бы не движения губ, могло показаться, что он заснул. Ётун бормотал себе под нос старинную считалку. Мальчишкой он тоже играл в бабки.

Уже знают звезды, где им сиять,

Знает и месяц, когда ему вставать;

А вот нас всех клонит в сон.

Альврёдуль, Альврёдуль , нашел ты свой дом?

Но скрипа двери из внутренних покоев и осторожных босых шагов Локи уже не услышал.

Гейр села на широкий подлокотник кресла, в котором спал ётун. Зацепившись за острый угол, сорочка коротко треснула. Гейр посмотрела на дырку с мрачной радостью. Браги заставил сестру одеть кружева, которые ничего не скрывали и вообще не грели. Валькирию, привыкшую к полотняным рубахам и кольчуге, этот наряд приводил просто в бешенство. Если бы сорочка не порвалась случайно, Гейр сделала бы это сама. Валькирия покосилась на Локи, вздохнула и смачно сплюнула в камин. Угли зашипели. Затем Гейр решительно склонилась к лицу ётуна и поцеловала его в губы. Локи ответил так, что у Гейр ослабели колени. Валькирия обрадовалась тому, что и так сидит... нет, уже лежит на коленях ётуна. Локи, целуя грудь Гейр, положил руку на живот валькирии. Чувствуя, как ползет вниз его тяжелая горячая рука, Гейр закрыла глаза и стиснула зубы. "Ну погоди, Браги, я тебе еще это припомню", подумала она.

Локи почувствовал, как напряглось тело женщины, открыл глаза и остановился. Затем он встал, держа Гейр на руках. Валькирии открыла глаза посмотреть, куда это ее несут, и к своему крайнему удивлению она обнаружила себя сидящей в кресле. Когда удивление и облегчение Гейр дошли до высшей точки, Локи вернулся с пледом. Гейр благодарно кивнула и закуталась в плед. Локи подбросил дров, дунул на угли и сел рядом с валькирией на сундук. Сняв браслет, ётун все так же молча протянул его Гейр.

— Знаешь что... — начала валькирия, краснея.

— Покажешь Браги, — сказал Локи спокойно, и Гейр приняла браслет.

— Мне показалось, что ты больше имеешь в виду этого мальчика, — сказал ётун, глядя на угли. — И ты смогла бы со мной?

— Я решила думать, что ты — это он, — сказала воительница после паузы.

— Можешь разбудить его, — сказал Локи. — Мне как раз надо во двор.

— Он слишком слаб для этого сейчас, — сказала валькирия. — Но все равно, благодарю тебя. Я еще немного с тобой посижу, хорошо?

— Посиди, что же.

— А нельзя ли и мне посидеть с вами? — спросил Свен, появляясь из своего закутка. Гейр смутилась и ничего не ответила. Локи подвинулся на сундуке, чтобы Свен смог сесть рядом с ним.

— Я могу дать тебе свою силу, — сказал ётун. — Ненадолго.

Гейр толкнула Свена ногой.

— А что взамен? — спросил викинг осторожно.

Локи усмехнулся.

— Ты перестанешь думать, что доломаю твою голову и брошу тебя в придорожных кустах, едва дом Браги скроется из виду.

Голова Гейр лежала на груди викинга.

— Послушай, у меня так все перемешалось в голове, — сказал Свен. — Эта ранняя осень... Да и Бальдр с Локи тоже здесь. Это Фимбул-зима? Значит, близок Рагнарек? Гибель нашего мира?

— Вам ничего не грозит, — проворчала валькирия.

Вдруг тело Гейр напряглось. Она приподнялась на локте и спросила с неподдельным ужасом:

— Ты не христианин?

— Нет, я чту наших богов, — успокоил ее Свен.

Он считал недостойным человека изменять богам своих предков. Но и в значительной степени на верность викинга богам Асгарда повлияла необходимость платить десятину христианским священникам.

Гейр села на постели рядом с ним. Ее серебряные волосы рассыпались по плечам, скрыв тело, словно плащ.

— Мой отец в своем волшебном зеркале показал мне будущее этого мира, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Будущее, которое наступит, если Христос воцарится во всем мире. Это было отвратительно и ужасно! Там, где водружается крест — символ этого бога — люди превращаются в жалких, дрожащих червяков. Я видела, как на кострах горят люди — мужчины и женщины, те, кто сохранил в своих жилах хоть каплю крови героев и богов. Те, кто не хотел служить Христу. Люди превратятся в рабов — его рабов. Женщин лишат радости быть женщиной. Величайшее наслаждение нашей жизни объявят мерзостью и грехом. Мужчины будут сочетаться с дочерьми Гулльвейг , род человеческий измельчает и выродится.

Дразня валькирию, Свен провел рукой по груди Гейр. Ётун оказался щедр. Гейр уже увидела звезды самого дальнего неба, но Свен охотно полетал бы еще.

Валькирия мягким шлепком отбросила его руку и продолжала:

— Люди забудут, что они свободны по праву рождения и, как боги и великаны, свободны в выборе своей судьбы — забудут, потому что Христос утверждает, что он один владеет истиной. И его истина — рабское служение...

— Владеть истиной... — словно пробуя на вкус, повторил Свен. — Даже если истина действительно одна — по-моему, владеть ею безнравственно.

— Возможно, — согласилась Гейр. — Но везде, куда он приходит, люди забывают своих богов ради унылого служению Христу. А боги слабеют и постепенно умирают, когда люди забывают о них. Боги далекой южной страны Греции погибли первыми от руки ужасных крылатых людей, посланников Христа — они зовутся ангелами. Перед лицом столь грозной опасности мы все, асы, ётуны и ваны, помирились. Правда, великаны стали тише воды и ниже травы только после того, как Один пообещал отпустить Локи. Отец хочет воспользоваться мудростью ётуна в предстоящей схватке с Христом. Его проповедники уже пришли и в ваши земли. Да и к тому же — все блекнет, даже солнце, а Локи, как-никак, бог огня. Хель согласилась отпустить Бальдра, чтобы они вместе с Идун попытались вернуть этому миру всю чистоту и яркость. Меня послали сопровождать их, а остальное ты знаешь.

Закончив рассказ, Гейр уютно угнездилась под рукой Свена и натянула на себя одеяло.

— Но почему Локи оказался так близко от места вашей стычки с великаном? — задумчиво сказал Свен.

— Он шел из Ётунхейма в Асгард, — пожала плечами валькирия. — Повидаться с Одином, узнать последние новости. Локи ведь предстоит отправиться на Олимп, где жили греческие боги, и выяснить все на месте. По крайней мере, Локи так сказал мне, и я ему верю.

— Ему можно верить? — с интересом спросил Свен.

— Локи лучше, чем хочет казаться. Помыслы и поступки его подобны черной грозовой туче, которая несет живительный дождь, а, рассеиваясь, являет миру яркое солнце. Но причины его поступков неведомы никому, кроме самого Локи. Ты ему нравишься.

— Да? — ухмыльнулся Свен, не зная, радоваться ему или печалиться. — Чем же?

Гейр усмехнулась.

— Тем же, чем и мне, и за что христианские священники убьют тебя первым. Ты не боишься богов, и это видно. Так что вряд ли Локи убьет тебя. Но такая вероятность все же есть. У старого Фарбаути было много детей. Но в живых остались только Бюлейст и Локи. Они очень дружны. Бюлейст — настоящий ётун, он ненавидит асов и сделает все, чтобы уничтожить Асгард. Бюлейст никогда не отдаст Идун по доброй воле. Даже если предположить, что это не сам Локи уговорил брата похитить ее. Ты слышал, как он сказал: "Бюлейст погибнет"? Если бы речь шла о ком-то другом, можно было бы считать, что названный уже мертв. Но здесь... Не знаю, не знаю. Будь осторожен, Свен.

Гейр нежно поцеловала его.

— В любом случае, знай, — продолжала она, когда ее губы освободились. — Завтра, как только вы уйдете, мы втроем вернемся в Асгард. Один почти наверняка прислушается к Бальдру и пошлет Тора на выручку Идун. Скорее всего, я думаю, он направит Тора к твоим родичам — сообщить, что ты захвачен великанами. Тор поведет их спасать тебя. А за ним люди пойдут куда угодно. Если понадобится, я сама прилечу за тобой в Ётунхейм. Так что продолжай в том же духе и ничего не бойся... Ладно, пойду я.

Гейр выскользнула из объятий Свена. Викинг сердито заворчал.

— Братья будут волноваться, — сказала она мягко.

Свен сел и подал ей сорочку. Викинг обхватил бедра валькирии и прижался лицом к ее животу. Гейр оделась и ласково погладила его по голове.

— Пора, — сказала она.

— Гейр... — мягко спросил Свен. — Ты говоришь о Локи с таким восхищением. Почему же ты не...?

Валькирия усмехнулась, взъерошила волосы викинга и ответила:

— Мудрость Локи вызывает восхищение, это верно. Но это не бесхитростная, лукавая и практическая мудрость асов. Это — холодная и жестокая мудрость ётунов. Жестоких, как правило, уважают и даже восхищаются ими; но любят таких редко.

— Но, говорят, его жена Сигун нежно любит его? Она ведь была с Локи все это время, держала над его лицом чашу с ядом?

— Да, но это совсем другое, — пожала плечами Гейр. — Сигун сама ётун.

"Так, значит, Локи все-таки можно любить...", — подумал Свен. Сила, которую ему дал ётун, понемногу оставляла викинга. Свен почувствовал, как голова снова начинает болеть. А завтра предстоял целый день скачки. Викинг заснул как убитый.

Впрочем, ему не суждено было выспаться той ночью.

Браги заглянул в дверной проем.

Ас не верил Локи. Браги сам хотел пойти в Ётунхейм. Ему было даже немного жаль викинга. Браги потратил немало сил, чтобы выходить Свена. Но остаться дома Браги не мог.

Увидев отблеск огня на мече, который Локи занес над головой Свена, ас отпрянул назад. На лице его мелькнула удовлетворенная улыбка. Локи решил убить викинга сам. Несомненно, для того, чтобы сбежать, несмотря на данную клятву. Но сейчас это было Браги только на руку. После смерти викинга у ётуна не останется другого выбора, как взять с собой одного из асов.

— Ты видел, как я плакал, — сказал Локи. В его голосе Браги услышал столь жгучую ярость и злобу, что у аса мурашки побежали по спине. Он только раз слышал, чтобы Локи говорил таким голосом, но это было очень давно. Тогда ётуна обвинили в том, что он прикинулся великаншей Текк, чтобы Бальдр не смог вернуться из Нильфхеля.

— Но почему? — задыхаясь, спросил Свен. — Что заставило плакать тебя, самого хладнокровного из ётунов?

Локи ответил, но голос его так изменился, что Браги в первый миг не поверил, что это говорит именно ётун.

— За те века, что я был прикован, я пропитался ядом и не могу больше расти. А Сигун выросла. Она выбросила меня из дома, когда поняла, что не сможет жить со мной вместе.

— Да, верно говорят — жен хвали на костре, — сказал Свен. — Пощади меня, Локи. Я никому не скажу о том, что видел. Клянусь.

— Это не имеет значения, скажешь ты кому-нибудь или нет, — сказал Локи. — Я не могу оставить в живых человека, который посмеялся надо мной.

— Но я не смеялся! — воскликнул Свен отчаянно. — Я хотел помочь тебе! Я услышал, как ты стонешь во сне, и подумал, что тебя убивают! Воин не должен плакать, это верно, но, как поют у нас дома: "Никто за любовь никогда осуждать другого не должен; часто мудрец опутан любовью, глупцу непонятной" .

Локи усмехнулся.

— Ты хотел спасти меня? Почему? Разве люди не ненавидят меня так же, как асы?

— Нет, — сказал Свен. — Тебя боятся, это верно. Но, в конце концов, именно ты принес нам огонь.

— Ладно, поживи еще, — пробормотал ётун. Браги услышал, как викинг перевел дух. Затем раздались шаги — Свен ушел в свой закуток.

Ас красноречия надеялся, что Локи тоже ляжет спать. Браги не мог отойти от двери, пока ётун не заснет — Локи услышал бы его. Но Локи поворошил угли в камине и подбросил пару чурок. Ётун опять уселся в кресло и стал смотреть на огонь. Судя по всему, спать он не собирался. Браги боялся даже пошевелиться.

Когда у аса начало неприятно покалывать в ногах от неподвижности, Локи сказал негромко:

— Отчего бы тебе не присесть рядом со мной, Браги? Выпьем эля.

Ас неохотно вышел из укрытия.

— Давно ты понял, что я здесь? — спросил Браги, останавливаясь на порядочном расстоянии от ётуна.

— Когда Свен вспомнил ту старую песню, — сказал Локи. — В твоем присутствии каждому хочется петь.

Ас подошел к камину и сел на сундук. Локи покосился на меч на боку Браги и сказал:

— А Свен, оказывается, провидец.

Браги некрасиво оскалился.

— Я еще не потерял рассудок, — сказал он. — Я знаю, что убить тебя мне не под силу.

— Значит, ты пришел за его жизнью?

Ас красноречия на этот раз ограничился только кивком. Локи тоже молчал. Наконец Браги сказал:

— Возьми нас обоих, если он зачем-то тебе нужен. Но я не могу сидеть здесь и просто ждать ее!

— А придется, — сказал ётун, не глядя на аса.

— Локи, прошу тебя! Все, что ты хочешь, я дам тебе, только возьми меня с собой в Ётунхейм!

Ётун отрицательно покачал головой.

— Но почему? — в отчаянии воскликнул Браги. — Чем этот человечек лучше меня?

Локи в упор посмотрел на аса. Губы ётуна искривила горькая ухмылка.

— Он не предавал меня, — сказал Локи.

Браги захлебнулся воздухом. Ётун наблюдал, как ярость на лице аса сменяется испугом.

— Ты знал, что я невиновен, — сказал Локи. — Что я тогда плакал вместе со всеми. Но ты промолчал. Позволь спросить, кстати, почему? Что я тебе сделал?

Браги долго молчал.

— Когда Сурт приезжал в Асгард, я спросил его, горюет ли все еще Скади о смерти Тьяцци, своего отца, — сказал он наконец. — И Сурт очень удивился и сказал, что никогда не слышал о ледяном великане по имени Тьяцци, а отец Скади, Фарбаути, умер так давно, что вряд ли дочь все еще печалится о нем... Если бы не яблоки, Идун не вернулась бы ко мне и в тот раз. Она бы осталась с тобой. С тобой!

— Но ларец ведь при Идун, — сказал Локи спокойно. — Она снова вернется.

Браги посмотрел на ётуна с ненавистью.

— Я не могу даже думать о том, каким способом ты будешь уговаривать ее вернуться, — сказал он, и голос его дрожал от гнева. — Тем более, что Сигун, оказывается, оставила тебя.

Локи сказал:

— Не можешь — не думай. А теперь иди, ложись спать.

Браги поднялся и побрел к выходу из зала, шатаясь, словно пьяный.

— И еще одно, — сказал Локи.

Браги обернулся.

— Больше никогда не поворачивайся ко мне спиной, — сказал ётун.

Браги попятился. И пятился, не сводя глаз с Локи, до самой двери.

Бальдр зашел в закуток викинга.

— Я готов, — сказал Свен. — Можешь начинать колдовать.

Викинг уже уложил все свои нехитрые пожитки теперь лежал на лавке, ожидая, когда ас возрождения исцелит его рану.

Бальдр поднял руки, но оборвал движение на полпути.

— Ты ведь можешь не ходить, — сказал ас, чуть наклонив голову. Бальдру так совершенно не шло, становился виден второй подбородок. Свен подумал, что у Хель ас не голодал.

— Гейр отнесет тебя в Митгард, а с Локи пойдет мой брат, — закончил Бальдр.

Через проем закутка был виден Браги, сидевший за столом рядом с Гейр. Ас красноречия уже позавтракал, а валькирия только что вышла к столу. Разговор викинга и Бальдра был отлично слышен и в зале.

Свен перевел глаза на Бальдра.

— Это твое условие? — сказал викинг. — Иначе ты не будешь лечить меня?

Бальдр помрачнел. Сплюнув, он поднял руки.

На викинга обрушилась волна теплого света. Когда Свен пришел в себя, Бальдра в закутке уже не было. Викинг ощущал себя полностью здоровым. Свен провел рукой по голове. Шрам исчез.

Гейр заглянула к нему, когда викинг уже натягивал кольчугу. Свен поцеловал ее на прощанье. Когда викинг и валькирия шли через зал к выходу, Браги сказал негромко, но отчетливо:

— Не верь ётуну. Жди Тора рядом с Бильрестом. Если ты ступишь на родную землю Локи, в Ётунхейм, — ты погиб!

Нельзя сказать, чтобы это предупреждение сильно подняло настроение Свена. Когда хмурый викинг вышел во двор, солнце только-только выглянуло из-за края неба. День обещал быть морозным и солнечным.

Локи поджидал викинга на нетерпеливо гарцующем жеребце. Ётун восседал на лошади с непринужденной грацией и изяществом, словно родился в седле. Гейр посмотрела на угрюмо сгорбившегося в седле Свена. В своем поношенном черном плаще викинг казался потрепанным в недавней драке вороном. Валькирия помахала им рукой, и викинг с ётуном выехали за ворота.

— Прости меня, — почтительно сказал Свен. — Но в моем мире каждый взрослый мужчина носит меч, и мне странно видеть тебя безоружным.

Локи покосился на него и спросил:

— Неужели ты хочешь отдать мне свой?

— Нет, — сказал Свен. — Но я мог бы отвести тебя на берег, туда, где разбился наш драккар. Если, конечно, это не слишком удлинит наш путь. Вряд ли тролли едят сталь...

— А что, можно, — согласился ётун.

Вскоре они оказались на месте крушения драккара. Свен скользнул угрюмым взглядом по трупам, скрюченным от мороза и покрытым инеем, и отвернулся. Локи спешился, забросил поводья на луку седла и стал разбирать груду искореженного железа.

— Знатный меч! — воскликнул Локи. Серебряное навершие меча вспыхнуло в лучах восходящего солнца колючей звездочкой. "Да, у него губа не дура!", подумал Свен, увидев, какой меч выбрал себе ётун. Викинг незаметно накинул полу плаща на свои старые кожаные ножны, из которых виднелась простая костяная рукоятка его меча.

— На лезвии змей окровавленный лег, другой обвивает хвостом рукоять, — нараспев произнес Локи, очевидно, имея в виду украшения, выгравированные на клинке. — Э, да тут еще и руны...

— Грам... — тихо позвал ётун, и меч затрепетал в его руках, как живой.

— Жаль, что вам не попался дракон. Да, знал бы Сигурд , где окажется его меч! — усмехнулся Локи, загоняя меч в ножны. Свену очень хотелось спросить, что за чары несет на себе клинок — руны, выгравированные на нем, приводили в изумление всех викингов ярла Хальвдана, но прочесть их никто не мог. Сам владелец меча, смуглый молчаливый парень откуда-то с юга, не знал, что они значат. Но викинг уже вышел из того возраста, когда любопытство сильнее гордости. Тем более, он почти догадался. Трагическая история воина Сигурда еще не стерлась в памяти людей.

— Ну что же, мы с тобой рассчитались, — сказал Локи. — Мой браслет стоил даже немного дешевле...

Свен побагровел от ярости и закричал:

— Не смей говорить так! Только дочери Хейд спят с мужчинами за деньги, а браслет ты ей отдал, чтобы братья не сердились на нее! Я люблю Гейр...

Локи цинично хмыкнул.

— Я женюсь на ней! — с вызовом воскликнул Свен.

Ётун от смеха согнулся пополам.

Не помня себя от гнева, викинг ударил лошадь пятками и послал ее прямо на Локи. Глаза ётуна сузились на миг. Локи схватил лошадь под уздцы, и она остановилась как вкопанная. Свен не смог удержаться в седле. Викинг перелетел через голову лошади и рухнул на разорванный тюк с шелком.

— Ты больше так не шути, — сказал Локи, спокойно глядя на викинга. — Так недолго и шею сломать...

Слова ётуна относились вроде бы к неудачному приземлению Свена, но он прекрасно понял намек. Викинг подобрал небольшой мешочек с финиками, приторочил его к седлу. На Локи он даже не посмотрел.

— Ну не дуйся, волчонок, — сказал ётун мягко. Свен удивился так, что вся его злость прошла. Он исподлобья взглянул на Локи.

— Валькирии не живут с людьми, Свен, и ты сам это знаешь, — сказал ётун. Он уже сидел на лошади, но удивительное дело, Свену не казалось, что ётун смотрит на него сверху вниз. — Дочери Одина не выходят замуж... Единственное место, где вы теперь можете встретиться — это Вальгалла. Зачем мечтать о несбыточном?

Свен вздохнул и сказал:

— Этим мы, люди, и отличаемся от вас, богов.

— Достойный ответ, — одобрительно сказал Локи.

Викинг с трудом взгромоздился на лошадь — при падении он подвернул ногу.

— Нам пора ехать, — сказал Свен. — Показывай путь.

Около полудня солнышко, наконец, разогрело застывшую землю. Локи решил сделать привал на берегу узкой бурной речушки, рядом с легким деревянным мостиком, перекинутым через нее.

— В Ётунхейме нам лучше не останавливаться, пока мы не доедем до дома моего брата, — пояснил он, спешиваясь. Спутники перекусили на скорую руку — краюха ржаного хлеба, копченая телятина, да пара глотков пива из кожаного сосуда. Локи растянулся на первой травке, небрежно прикрытой брошенной сверху лошадиной попоной, и подскочил от неожиданности — он наткнулся на какой-то маленький кожаный мешочек.

— Смотри, что это?

— Там финики, сушеные плоды из южных стран, — ответил Свен. — Все, что уцелело из нашего груза... Попробуй, только осторожно — в них косточки есть.

Финики пришлись по вкусу Локи. Свен, усмехнувшись, посмотрел на млеющего от удовольствия ётуна. Локи явно не спешил трогаться в дальнейший путь.

— Послушай, вот все хочу тебя спросить, — сказал викинг. — Как ты узнал мое имя?

Локи на секунду оторвался от фиников и нежно дунул на начавший затухать костер. Огонь вспыхнул с удвоенной силой и весело затрещал, выбросив сноп желтых искр.

— Понимаешь, в каждом человеке есть его истинная суть, искорка... — Локи повел рукой в сторону костра.

"Эх, Нарви , сынок...", подумал ётун. — "Сколько сменилось поколений, двадцать, тридцать? Но кровь все равно всегда берет свое".

— Нужно только уметь ее увидеть, — продолжал Локи. — И эта суть, как правило, так или иначе отражается в имени человека.

— А сейчас ты скажешь, что для того, чтобы разглядеть эту искорку, нужно быть богом... — подхватил Свен.

— Нет, — сказал Локи. — Многие мудрые люди тоже видят это. Ведь узнал же ты мое имя — хотя после горячего и дружелюбного приема, оказанного мне Бальдром, ошибиться было сложно...

— Да нет, — признался Свен. — Возможно, это огорчит тебя, но этих старых сказок уже почти никто не помнит.

— Меня это, наоборот, радует, — заметил ётун. — Но как же ты тогда узнал меня?

Усмехнувшись, викинг повторил его жест над костром.

— Далеко еще до Бильреста? — спросил Свен, собирая остатки еды.

— Он перед нами, — сказал Локи.

— Я не знаю, как выглядят места в Ётунхейме, — сказал озадаченный Свен, навьючивая мешок с припасами на свою лошадь. — Но по-моему, то, что я вижу на другом берегу, на них не похоже. И разве Бильрест не должен... я не знаю... хотя бы светиться?

— Светиться ему ни к чему, — терпеливо пояснил Локи. — Так бы и шмыгали тогда туда — обратно все, кому не лень. А так, даже если бы кто-нибудь наткнется на этот мосточек, он спокойно переберется через реку и ничего даже не заметит. Для того, чтобы по этому мосту попасть в Ётунхейм, нужно иметь знание и веру.

— Послушай, Локи, — сказал викинг осторожно. — Может, ты пойдешь себе в Ётунхейм, а я тебя здесь подожду?

Все утро Свен размышлял о словах Бальдра и пришел к выводу, что ас прав. Локи прикончит навязанного попутчика, едва они окажутся в Ётунхейме. Викинг не был трусом, но до сих пор оставался в живых только потому, что никогда не геройствовал зря.

Локи молчал.

— Никто не узнает, — продолжал Свен. — Я дождусь Тора — он с моими родичами скоро пойдут освобождать меня от великана, скажу своим, что сбежал, а Тору — что ты стукнул меня по голове и смылся. Он поверит этому.

— Но ведь тогда асы погибнут, — с интересом глядя на викинга, сказал Локи. — А как же твои матримониальные планы?

— Ни один человек не убьет собственного брата из-за клятвы, данной по принуждению, — тихо ответил Свен.

Ётун пожал плечами.

— Это верно, — сказал он. — Но я — не человек.

Локи посмотрел в глаза Свену. На викинга обрушилась холодная зеленая волна и захлестнула с головой. Свена закрутило, завертело, и мир исчез. Это длилось всего какое-то мгновение, а потом Свен увидел перед своим носом мохнатую волчью лапу. Викинг, еще ничего не понимая, отшатнулся назад и больно наступил на собственный хвост.

Свен повернулся к ётуну и крикнул:

— Ну знаешь ли, это уже слишком!

— Врау-рррр -ваф! — вырвалось из его пасти.

Однако Локи его понял.

— Успокойся, — сказал ётун. — Человека в Ётунхейм не пропустят. Когда мы пройдем мимо часовых, я превращу тебя обратно.

Он взял лошадь Свена за повод и хлестнул свою. Локи въехал на мост, громко выкрикивая заклинание. Викингу ничего не оставалось, как последовать за ним. В следующую секунду яркая беззвучная вспышка озарила мост. Свен снова испытал головокружительное чувство падения в бездонную пропасть. Когда викинг открыл глаза, то обнаружил себя на каменном мосту такой ширины, что по нему можно спокойно было протащить боевую ладью. Внизу яростно ревел холодный горный поток. Местность на другом берегу то же изменилась. Суровые горы, выше всех, что когда — либо приходилось видеть Свену, спускались к реке крутыми изломами.

Викинг задрал голову, пытаясь определить высоту сторожевой башни, сложенную из грубо тесаного камня, но испытал лишь легкий приступ дурноты и оставил эту бессмысленную затею. Ему стало вдруг холодно и неуютно — он ощутил себя жалким карликом. За башней виднелась горная долина, кроваво-бурая от маков. Через долину вела вымощенная камнем дорога. Лето не собиралось покидать владения великанов, здесь было значительно теплее, чем в Ванахейме, однако у Свена по коже мелкими пупырышами побежали мурашки.

Он сел на задние лапы и горько завыл. Локи перегнулся с седла и потрепал его по шее.

— А я здесь жил, — сказал ётун.

Часовой в черных доспехах, легко державший в руке копьем размером с мачту, выглянув в бойницу, в которую свободно бы прошла бочка эля.

— Кто такие? — спросил он, и Свену показалось, что от его голоса задрожали красно-черные скалы.

— Лофт Фарбаутссон со своим зверем, — ответил ётун.

— Приветствую тебя, Лофт, — почтительно сказал воин. — Твой брат Бюлейст просил тебя, чтобы ты сразу заехал к нему, когда вернешься. Он ждет тебя в Хейметене .

У Свена упало сердце. Хотя это послание могло ничего и не значить. Братья давно не виделись, возможно, Локи еще не заезжал к нему после своего возвращения.

— Благодарю тебя, — сказал ётун. — Я туда и направлюсь.

Часовой потянул намотанную на ворот тяжелую цепь, державшую ворота. С натугой заскрипели ржавые петли. Локи послал своего коня в галоп, викинг уныло потрусил сзади. Голова Свена закружилась от одуряющего запаха маков. Спутники углубились в долину. Стали видны следы недавнего боя — чернела истоптанная земля, дорогу преграждали огромные валуны. Локи спешился, подошел к Свену и заглянул ему в глаза. Викинг снова увидел седую волну, холодную, огромную. Она неслась на него. Свен вскинул передние лапы, защищаясь.

— Ну-ну, полегче, — пробормотал Локи, отводя руки викинга от своего лица. — Посиди пока, приди в чувство.

Ётун стал собирать маки, а Свен взобрался на свою лошадь, которая испуганно косилась на него. "Бюлейст ведь не женщина, чтобы плести ему венки", с тоской подумал викинг, но не рискнул спрашивать, зачем Локи понадобились цветы. Впрочем, ётун срезал только маки с черными головками, семена в которых уже созрели. Растерев коробочки в руках, Локи пересыпал получившийся влажный порошок в небольшой кошелек и туго завязал его. Сев на лошадь, ётун достал мешочек с финиками, закинул поводья на луку седла и послал коня вперед, удерживая его лишь пятками да коленями.

"Наездник он, конечно, первоклассный", снова невольно подумал Свен. Локи, невозмутимо сплевывал косточки на землю и выглядел так уверенно, словно под ним был не горячий скакун, а завалинка собственного дома. Путники выбрались из долины и оказались в начале крутого спуска. Дорога попетляла по крутому склону и вывела их на бескрайнюю равнину, покрытую высокой травой, в которой кое — где пестрели желтые и синие цветочки. Угрюмые черные овраги, стерегущие желтую змею дороги, казались из-за своих красных глинистых стен ножевыми ранами в цветущем теле земли. Из одного из них на равнину вытекала мутная речка, пересекавшая дорогу и скрывавшаяся на юге среди гряды покрытых густым лесом холмов. На юго-востоке, лигах в двадцати от путешественников, был виден огромный замок.

— Это Хейметен? — указывая рукой, спросил Свен. Локи сплюнул косточку и улыбнулся, но словно через силу.

— Хейметен — это маленький домишко, наша детская, — пояснил он. — В детстве ётуны по размерам ничем не отличаются от людей, но вы после тридцати лет расти перестаете, а мы не останавливаемся никогда...

Локи помрачнел и закончил с усилием:

— Но тот замок, на который ты показываешь, тоже принадлежит моему брату. Туда мы и держим путь.

— А в Ётунхейме больше никто не живет, кроме великанов? — спросил Свен, когда они начали спускаться на равнину.

— Почему, живут... В горах есть тролли и гномы, да и драконы иногда забредают — полакомиться великанами — малолетками, — ответил Локи. Свен как раз прикидывал, как бы половчее объехать желто-бурую песчаную насыпь — след недавнего оползня, перегородившую полдороги, но услышав о драконах, недоверчиво хмыкнул и покосился на спутника. С тех пор, как Сигурд убил Фафнира, люди больше не встречали живых драконов в своем мире.

— А вот и один из них, — будничным тоном сказал Локи и перестал сплевывать косточки.

Свен повернулся в седле.

То, что викинг принял за насыпь, оказалось головой дремавшего дракона. Его чешуйчатое тело необычного грязно — песочного цвета, небрежно свитое кольцами, заполняло собой проходивший рядом овраг. Дракон, услышав голоса, приоткрыл свои огромные золотистые глаза и увидел путников. Чудовищная голова на узловатой шее толщиной с вековой дуб медленно поднялась. Свен с тупым удивлением уставился на нее.

— Не вздумай смотреть ему в глаза, — тихо сказал Локи. — А когда я скажу "червяк", скачи и не оглядывайся.

— Кто вы такие? — низким, словно железным голосом спросил дракон. Волна сухого горячего дыхания окатила Свена, и он чуть не задохнулся от смрада, только в этот момент окончательно поверив в происходящее. Локи молчал, отправляя в рот один финик за другим.

— Мирные путники, а ты кто? — видя, что ётун не собирается отвечать, воскликнул Свен.

— Я Свафнир, хозяин здешних мест! — гордо прорычал в ответ дракон. — И все, проходящие по моей дороге, платят за возможность пройти золотом!

— Ты лжец. Эти земли принадлежат ётунам испокон веков. Ты не хозяин этого места, а трусливый червяк, — сказал дракону на это Локи.

Свену не нужно было повторять дважды. Викинг развернул лошадь, и, взбадривая ее бешеными шенкелями, бросился назад, к маковой долине. Он уже не видел, как, возмущенно выпуская дым, Свафнир начал поворачивать голову в сторону наглеца. Локи бросил опустевший мешочек из-под фиников на землю и вскочил ногами на седло. Конь Локи, и так дрожавший от испуга, от неожиданного маневра седока присел на передние ноги. От окрика хозяина он замер, как вкопанный, и лишь прял от напряжения ушами. Ётун выхватил меч, надул щеки, и выпустил длинную очередь косточек прямо в глаз дракону. Полуослепший Свафнир взревел от бешенства. Локи подпрыгнул и схватился за язык дракона чуть выше того места, где он раздваивался. Ётун повис на языке дракона. Конь Локи с радостным ржанием резвым галопом последовал за своей подругой ко входу в маковую долину.

Последнее, что успел сделать после этого дракон — выпустить короткий огненный плевок, опаливший Локи левую сторону головы и плечо. Отточенным движением жнеца, срезающего сноп, ётун перерубил шею Свафниру. Локи упал на дорогу вместе с отрубленной головой дракона. Свен, услышал за спиной громкий свист и бульканье, как будто из-под земли вырвался гейзер, и нашел в себе смелость обернуться. Некоторое время он изумленно смотрел на обрубок шеи дракона, из которого фонтаном била кровь, а затем решил подъехать поближе. Поймав коня Локи и ведя его под уздцы, он вернулся к месту стычки. Викинг обнаружил Локи сидящим в огромной луже крови рядом с мертвой головой Свафнира.

Увидев выражение лица Свена, ётун расхохотался.

— Не стоит так смотреть на меня, волчонок, — сказал он. — Помню, в детстве бывали деньки, когда мы с братишкой еще до завтрака разбирались с двумя — тремя такими же червями-переростками. Их тогда было больше, заходили к нам в Ётунхейм они чаще, и всегда были безумно голодны. А великаны, как говорят, вкуснее людей.

Ётун зачерпнул кровь ладонью и плеснул ее в Свена.

— Скидывай свою кольчугу и присоединяйся ко мне.

Викинг послушно слез с коня и снял доспехи. На краю горячей лужи он заколебался.

— Так значит, правду говорят, что те, кто искупается в крови дракона, становятся неуязвимы? — спросил Свен.

— Для железа — да, — кивнул Локи. — Но не для кости. Впрочем, даже стрел с костяным наконечником я давненько не видел, а ты?

— Да, их сейчас почти не делают, — подтвердил Свен.

Искупавшись в крови, путники спустились к речке и смыли с себя засохшую бурую корку. Свен увидел абсолютно голую левую сторону черепа спутника, кожу, натянувшуюся от волдырей, и испуганно спросил:

— Он не обжег тебе ничего?

Локи лишь пренебрежительно мотнул головой в ответ и сказал:

— Ну, вот и все. Доспехи тебе больше не нужны. Можешь оставить их прямо здесь.

Свен все же не решился бросить кольчугу прямо в придорожную канаву.

— Как хочешь, — заметив его колебания, сказал Локи.

Они двинулись дальше. Над горами медленно зрела черная туча. Закрыв собой всю западную часть небосклона, она проглотила солнце и поползла на восток. Земля под ней погружалась в глубокую тьму. Путники подъехали к небольшому, добротному строению. За ним был виден огромный сруб, похожий на перевернутую ладью, а дальше и вокруг — беспорядочное нагромождение навесов, воротов, жилых бараков рабов, кузниц, складов, длинных рядов сараев и загонов для скота. Постройки чем дальше, тем заметнее увеличивались в размерах, в конце концов примыкая к глухой серой стене. Она уходила в небо, и, казалось, смыкалась с ним, как стены дома смыкаются с потолком. Свен догадался, что это и есть собственно замок Бюлейста.

Локи постучал в ворота.

Услышав их приближение, многочисленные слуги, суетившиеся во дворе — молодые великаны, решил Свен, — скрылись. Встретить гостей к воротам вышел высокий мужчина. Его огненные волосы казались нестерпимо яркими на фоне ярко-голубой, как небо, шерстяной рубахи. Несмотря на то, что на нем были простые штаны из шерсти и грубый кожаный жилет, Свен сразу понял, что это и есть хозяин дома. Слишком много тяжелых золотых и серебряных браслетов украшало его массивные бицепсы для того, чтобы он был простым привратником.

Бюлейст проявил несвойственную великанам тактичность, представ перед гостями не в своем истинном облике, что существенно затруднило бы беседу, а в человеческом образе. "Значит, он уже тоже знает, что Локи не будет больше расти", подумал Свен, спешиваясь. "Здесь, в детской, одни малолетки — глупыши, не видавшие еще человеческой крови, и оказать сопротивление Тору никто толком не сможет", грустно подумал Локи. Ётун спрыгнул с коня и оказался в объятиях брата. — "Тор порубит их всех с легкостью крестьянки, шинкующей капусту для засолки".

— Как добрались? — спросил Бюлейст. — А то, говорят, там к нам какой-дракон приблудился...

Тут он увидел опаленную голову брата и захохотал.

— Вижу, вижу, — прогудел Бюлейст, отпуская Локи. — Узнаю тебя, братец. Проходи в дом!

Свен с любопытством смотрел на Бюлейста. Брат оказался выше Локи на голову, более крепкий и широкий в плечах, и еще сильнее напоминал каменную статую, правда, грубо и небрежно вырезанную, что лишь подчеркивало его мощь. Здоровый румянец играл на его щеках, и Свен только тут пронял, что бледное лицо Локи и изящное сложение его тела — это не естественные черты великанов, а следы вековых пыток, которым тот подвергался. Жалость кольнула сердце викинга. Бюлейст заметил Свена и спросил:

— А это кто?

— Мой друг, Свен Ильвинг, — представил его Локи.

— Долго живу я на свете, но ни разу не слыхал, чтобы у ётунов были друзья среди людей, — глядя на Свена своими зелеными и цепкими, как у брата, глазами, заметил Бюлейст. — Что ж, друзья моего брата — мои друзья! Входи, Свен Ильвинг!

Кинув поводья подбежавшим слугам, гости последовали за Бюлейстом в большую залу, где стоял стол, ломившийся от яств. Миски с посоленной жаренной отбивной из свинины горделиво возвышались в окружении толстых ломтей хлеба, пропитанных салом, рядом дымились котелки с ржаной кашей и ароматными похлебками.

— Я как раз собирался ужинать, — сказал Бюлейст. — Присоединяйтесь.

Локи сел на скамью напротив брата, а Свен примостился с угла, не решаясь сесть между двумя ётунами. Викинг придвинул к себе горшок с тушеной в овощах говядиной. Блюдо приготовил умелый повар, но у Свена кусок не лез в горло. Гости ели молча. Но когда вслед за мясной похлебкой с чесноком, соленой свининой и капустой появился бочонок с пивом, Бюлейст счел, что первый голод уже утолен и можно приступать к серьезной беседе.

— Я перехватил Идун, как ты и просил, правда, уже почти перед самым Бильрестом, — сказал он.

Сердце Свена гулко стукнуло в груди и оборвалось. Викинг взял со стола кружку с пивом и отпил из нее. Удивительно, но руки у него не дрожали. "Бедное мое сердце", мелькнуло у Свена. — "Сколько ударов тебе осталось отсчитать? Тридцать? Десять?"

— Вовремя мне передал твою просьбу твой еще один странный друг — человек с огромными пушистыми крыльями, — продолжал Бюлейст. — Где ты только их находишь?

— Тебе ангел сообщил, что Идун и Бальдр будут проходить через наши земли? — переспросил Локи и придвинул к себе котелок с остро пахнущей чесночной похлебкой.

— Откуда я знаю, как его зовут! — отмахнулся Бюлейст. — Он не представлялся.

— Ну и как тебе Идун? Все еще непокладиста, как все бабы поначалу? — хмыкнув, спросил Локи. — Готов поспорить, ты запрятал ее в змеиной пещере — сбить пока что спесь!

— В ней самой! — подтвердил Бюлейст. — Ей оттуда никогда не выбраться, а уж асам и подавно не вытащить ее. Что мы будем делать дальше? Я только тебя и ждал. Хоть Сигун и сказала мне, что ты ушел в Асгард, я почему-то подумал, что ты вернешься. Почем я знаю, может, ты сразу пошел к ним назначить выкуп. Ты был в Асгарде?

— Нет, я так, бродил... — отведя глаза, ответил Локи.

В глазах брата под веселой наглостью мелькнуло сочувствие. Бюлейст подвинул Локи кружку с пивом. Ётун протянул руку, и сидевший сбоку от него Свен увидел, как он на ходу высыпал в похлебку весь собранный им мак. Викинг понял, что удары его собственного сердца еще не сосчитаны норнами. Братья выпили, и Бюлейст сказал:

— Женушка твоя решила пока к родичам своим перебраться, и вчера, по-моему, уехала туда к ним, на побережье.

— Спасибо, Бюлейст, — сказал Локи. — Что же касается Идун... Вы же поклялись в вечном мире и сотрудничестве с асами, если они отпустят меня. Клятвы нарушать негоже. А они все равно придут за ней, так что нам нужно подготовить богам достойную встречу.

— Это ты хорошо придумал — ведь тогда получится, что клятву нарушат они, а не мы, — понимающе усмехнулся Бюлейст. — А уж встречу мы им подготовим, не сомневайся! Такую, что им даже воздух будет здесь горек!

— Ты больше не хочешь чесночной похлебки, Локи? — спросил Бюлейст, видя, что брат вяло ковыряет ложкой в почти полном котелке. — Так давай я доем.

— Да, пожалуй, — сказал Локи, подвигая котелок брату. Свен, затаив дыхание, смотрел, как ётун ёст. Локи молчал, глядя на брата. Глаза его в косых лучах садящегося солнца казались почти черными.

— Надо повара будет выдрать — по-моему, переперчил, — сказал Бюлейст, поднимая глаза на брата. — Что такой невеселый, Локи?

В эту секунду лицо его посинело, и ётуна вырвало кровью прямо на стол.

— Что ты сделал! — еще не в силах поверить, прохрипел Бюлейст. Он завалился на бок, на рубахе расплылись алые пятна. — Ты... ты убил меня!

Локи встал, перегнулся через стол, и вытащил массивную связку ключей из кармана шаровар Бюлейста. Выбрав нужный, он протянул его Свену.

— Иди, волчонок, — сказал он. — Я посторожу, чтобы он не позвал на помощь... Вниз по лестнице на сорок ступеней, направо, второй поворот налево — сокровищница Бюлейста, а третий поворот налево, и там в тупике только одна дверь — темница Идун. Вот ключ от нее, а этот, с витой головкой откроет тебе двери сокровищницы. Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты все-таки сначала зашел за Идун.

Увидев возмущенное лицо викинга, Локи хмыкнул и потрепал его по плечу:

— Поторопись.

Бюлейст свалился на пол и катался по нему, извиваясь в судорогах от боли и харкая кровью, перемешанной с кусками разорвавшихся от яда внутренностей. Свен быстро покинул зал. Викинг уже не слышал, как трубный голос, который оба брата тут же узнали — это был Тор, — осведомился у дверей:

— Локи и Бюлейст, вы здесь?

Послышался хруст дерева и грохот железа, и другие привычные звуки боя — пришельцы ломали ворота. Навстречу им выскакивали слуги и воины Бюлейста, оправившиеся от первой неожиданности и с явной намерением дорого продать свои жизни. Не услышал Свен и того, что его явно обрадовало бы — грозного пения валькирий, в хоре которых отчетливо выделялся голос Гейр. Она сдержала слово.

— Ты привел асов на хвосте! — задыхаясь, простонал Бюлейст. — Мне сразу не понравилась туча, в которой и прятались эти настырные девки! А в тени под ними пробрались асы! Предатель!

— Прости меня, брат, — Локи обошел стол и сел на скамью так, чтобы видеть Бюлейста. Ответом ему был кровавый плевок. — Я не мог поступить иначе...

— Но почему ты сделал это? — почти жалобно спросил Бюлейст. Он привалился к стене и пытался отдышаться в краткой передышке между спазмами.

— Бюлейст, послушай... — с трудом подбирая слова, начал Локи. — Я никого не посылал к тебе. Я сам не знал, что Идун будет здесь! Крылатых гонцов посылает только один бог — бог, надвигающийся на нас с запада, который хочет уничтожить ётунов, и асов, и ванов... Всех. Один и освободил меня затем, чтобы я помог асам в предстоящей схватке. А про крылатых посланцев мне рассказала Гейр. Понимаешь, если асы придут в Ётунхейм, половина из них останется мертвыми на поле боя, но много наших тоже погибнет. Неважно, кто выиграет эту битву, потому что потрепанных победителей тут же, на месте, прикончат эти ужасные крылатые существа. Видишь ли, этот бог пообещал своему народу, что именно они будут править всем миром. А потом он послал своего сына, чтобы тот превратил всех людей в рабов. Сначала лишь по состоянию души, а затем и по статусу. Господа для них давно уже есть...

— Вот как, — прохрипел Бюлейст. — Что же ты не сказал сразу? Все было бы иначе...

— Брось, Бюлейст, — с горькой нежностью перебил его Локи. — Ты же ведь со мной разговариваешь... Ты никогда не отпустил бы Идун.

— Да, это верно, — признался тот. — Обними меня, брат... Я хочу с тобой попрощаться.

Локи поднялся и подошел к нему.

— Ты хочешь убить меня, — сказал он, улыбаясь. Бюлейст разочарованно всхлипнул, дернул щекой и отвернулся. Локи опустился рядом с ним на колени и осторожно обнял брата. Руки Бюлейста, как тиски, тут же обхватили его, и сжимали все крепче. Локи не сопротивлялся. Умирающий отдавал все свои силы, и удовлетворенно улыбнулся, когда услышал тихий хруст первой лопнувшей кости.

— Уже знают звезды, где им сиять, — тихо прошептал Локи. — Знает и месяц, когда ему вставать;

— А вот нас всех клонит в сон, — вымученно улыбнувшись, подхватил Бюлейст. Отравленный ётун закрыл глаза, и братья продолжали вдвоем: — Альврёдуль, Альврёдуль, нашел ты свой дом?

В этот момент в зал вбежал Свен. Увидев Бюлейста, сжимающего Локи, викинг отрубил Бюлейсту руку у самого плеча. Бюлейст со стоном опрокинулся на спину и испустил дух, а Локи отбросило к противоположной стене.

— Он передавил тебе все кости! — с отчаянием воскликнул Свен. Викинг присел рядом с Локи на корточки и увидел струйку крови, вытекающую из угла рта ётуна. С ужасом смотрел Ильвинг на молочно-белое, почти прозрачное, как лунный камень, лицо Локи, со зловещими полукружиями черных чуть дрожащих ресниц.

— Сделай так, чтобы он открыл глаза! — с яростью и отчаянием воззвал Свен, вскинув голову. — Слышишь, Один? Я ведь тебя никогда ни о чем не просил!

Прошел бесконечно долгий миг, в течение которого викинг окончательно уверился, что эти глаза больше никогда не откроются.

— Будь проклят ты, Бельверк, Отец висельников и Предатель воинов! — надломленным голосом воскликнул Свен, склоняясь к раненому в надежде уловить дыхание. — Ты убил единственного бога, которого можно было любить! Локи, отныне и навеки — ты мой бог!

Веки Локи затрепетали, как парус под дыханием легкого ветерка, и он медленно приподнял их. Свен с радостью смотрел на него, хотя это было и жутковатое зрелище. Сумасшедший, во весь глаз, зрачок застыл на фоне кровавой радужки — у Локи полопались сосуды.

Из-за плеча викинга выглянула высокая светловолосая женщина с добрым лицом. Ее тяжелые косы были уложены в корзиночку вокруг головы. Если судить по ее простому черному платью и шали с бронзовой застежкой, ее можно было принять за крестьянку. Но это была Идун, богиня плодородия, о чем говорил ее пояс, богато расшитый золотом и жемчугом. К нему тонкой золотой цепочкой был пристегнут хрустальный, переливающийся изнутри медовым светом ларец.

— Не понимаю, как Бюлейст мог добраться до него! — воскликнул Свен. — Ведь Локи был на другой стороне стола!

Идун окинула Локи оценивающим взглядом и помрачнела.

— Судя по всему, ётун подошел к брату сам, — сказала вана.

Локи улыбнулся.

— Привет, Идун, — сказал он. — Поцелуй меня, и я умру счастливым.

Идун ответила холодно:

— Как говорят у нас в Ванахейме, кто девушку ворует, тот ее и целует.

Свен отвернулся, делая вид, что проверяет тело Бюлейста. Брат Локи уже начал остывать. Идун опустилась на колени рядом с ётуном, развязывая сумку с травами, висевшую на поясе.

— А трусы всегда несчастливы, даже если живут долго... — закончила вана.

Локи вдруг обхватил ее рукой за плечи, прижал к себе и поцеловал. Идун попыталась вырваться, но чтобы удержать ее, сил у ётуна еще хватило. Викинг отошел к самым дверям зала.

— Все не так, как ты думаешь, — сказал Локи, отпуская Идун. Но теперь вана не спешила отодвинуться от него. — Я не прошу тебя об исцелении. За твои ласки я заплатил веками мучений у водопада Франангр, но они стоят и самой моей жизни. Да, и имей в виду — Браги знает. Сурт проговорился ему...

— Ах вот как, — изменившимся голосом сказала Идун.

— Да. Видишь ли, эти твои яблоки... Если бы ты только могла расстаться с ларцом, все было бы иначе.

— Пропади они пропадом, эти яблоки! — воскликнула Идун. — Ты еще скажи, что поэтому искал смерти!

— Ну, не совсем... Почему-то на ткань моей судьбы норны всегда пускают чьи-то кровавые кишки, а мне перестало нравиться это полотно.

Викинг почувствовал странное дрожание воздуха, как тогда, когда Бальдр исцелял Гейр.

— Мне не справиться одной, — сказала Идун с отчаянием. — Тебя нужно нести в Асгард, к Бальдру...

Свен услышал характерный лязг и крики — где-то совсем рядом бились на мечах.

— А это еще кто? — пробормотал он.

— Это свои, — повеселевшим голосом сказала Идун. — Я узнаю голос Тора. И братец как всегда вовремя.

Свен тоже услышал знакомый голос — вместе с Тором бился его дядя — и безумно обрадовался. Входная дверь в зал с треском упала. Увидев в руках ворвавшегося могучего бойца огромный молот, викинг понял, кто это. Для того, чтобы оценить ситуацию, Тору хватило беглого взгляда.

— Я вижу, ты все-таки сделал это! — обратился он к Локи. — Не ожидал, не ожидал! Бюлейст тебя на славу обработал. В Асгард, скорей!

Ас войны добавил, сурово глядя на Свена:

— Мы сделаем все, чтобы ты выжил — никто не смеет упрекнуть асов в неблагодарности!

— А мы? — воскликнул Свен. — Нас вы оставите здесь с разъяренными ётунами?

— После того, что ты сказал, я не смог бы помочь тебе, если бы даже очень хотел, — сухо ответил Тор, неожиданно подмигнул Свену и ударил молотом в пол. Раздался страшный грохот, сверкнула молния, и боги исчезли. Когда в глазах у Свена перестали плыть огненные круги, он увидел Гейр во всех ее блистательных доспехах. Валькирия входила в зал во главе своих могучих сестер. Небесные воительницы с любопытством рассматривали на Свена и перешептывались с тихим смешком.

— Мы проводим тебя и твоих родичей до Бильрёста и переведем через него, — улыбаясь Свену, сказала Гейр. Валькирия в замешательстве посмотрела на дрожащие губы викинга. Гейр подошла к нему и обняла, чтобы остальные валькирии не смогли увидеть позорного для воина проявления чувств.

— Что с тобой, Свен?

— Локи... — прошептал викинг, пряча лицо на груди валькирии. — Он... он чуть не...

— Не гневи богов, грустя о предначертанном, — мягко ответила Гейр. — А насчет Одина... Он вспыльчив, но отходчив. Не бери в голову.

Свен глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от тяжелого кошмара, и огляделся вокруг. Викинг встретился глазами со своим дядей, который во главе воинов Ильвингов как раз ворвался в опустевший зал.

Ильвингам всем удалось вернуться в свой мир не только без потерь, но и унести с собой большую часть драгоценностей погибшего Бюлейста.

История спасения Идун стала известна людям, но о ней не слагали саг и не пели песен. Десять лет спустя конунг Норвегии Улав Святой принял христианство, и с тех пор на севере больше не пели старых языческих песен и не слагали новых. Следует ли считать простым совпадением, что после этого мощь и влияние норманнов в Европе стало ослабевать? Через сто лет многочисленные острова, находившиеся под властью Норвегии, начали откалываться от суверена, а меньше ста лет после этого звезда норвежцев — завоевателей, державших в страхе всю Европу, закатилась окончательно. Норвегия потеряла независимость и стала вассалом Дании. В тех же песнях, что Святая Церковь сочла возможным донести до последующих поколений, из всех героев этой истории лишь пару раз упоминается о Гейр. О Локи нет ни единого доброго слова, — даже культ Локи в Скандинавии не сохранился, только в исландских сагах есть упоминания о нем, — хотя образ южного собрата Локи, Прометея, значительно светлее, несмотря на большую схожесть их судеб. Единственное, что сохранилось после жестокой борьбы Церкви в умах людей с погаными языческими идолищами — та странная приписка в первом экземпляре норвежской Библии. Да и уцелела она лишь потому, что была сделана почти на самом обрезе листа и соскоблить ее можно было, лишь рискуя повредить страницу.

Песнь вторая. Поездка в Миклагард..

Тот, кто дает нам свет,

Тот, кто дает нам тьму

И никогда не даст нам ответ

На простой вопрос: "Почему?"

"Родившийся в эту ночь",

"Наутилиус Помпилиус".

Высокий норманн остановился около палатки золотых дел мастера. Смуглый приказчик перехватил его взгляд. Торговец незаметно вытер испарину. Он, как и возможный покупатель, родился далеко на севере и таял под палящим солнцем Константинополя, как глыба льда. Однако не следовало упускать клиента, откуда он бы он ни был. Продавец со всех ног кинулся к викингу навстречу из глубины палатки. Приказчик вытащил из сундучка под прилавком целую пригоршню цепочек, серег и браслетов и бросил на прилавок, нараспев нахваливая свой товар.

Ильвинг не слушал его. Его многолетнего опыта купца и грабителя было вполне достаточно, чтобы понять — товар был действительно хорош. Серебряный витой браслет в форме свернувшейся змеи, с тремя небольшими рубинами и мелкой разноцветной эмалью, изображавшей чешую, украсил бы руку любой девушки. Но Свен подумал о той одной, что была теперь недосягаема для него, вздохнул и отвел глаза. Зря он все-таки здесь остановился. Привычка, ничего не поделаешь. Ильвингу теперь некого было баловать дорогими украшениями. Но уйти вот так сразу Свен не мог. Слишком уж хорош был браслет. Неизвестный умелец соединил в нем любовь к красоте и знание глубоких тайн обработки металлов, что известны не всем мастерам. Норвежец исподлобья взглянул на вещицу, неохотно взял в руки. Едва Свен ощутил вес и холод металла, в памяти у викинга отчетливо вспыхнуло другое воспоминание — о похожем браслете.

Тяжелая серебряная змея с изумрудными глазами, та, что обвивала запястье Локи, была менее изящна, но словно вышла из рук этого же мастера. По странной прихоти судьбы тот браслет достался его единственной возлюбленной, и поэтому Ильвинг помнил его очень хорошо. "А ведь уже пятнадцать лет прошло", усмехнувшись, подумал Свен.

За эти пятнадцать лет Ильвинг из нищего викинга превратился в одного из самых опасных ярлов с собственной командой и несколькими кораблями. Правда, Норвегию пришлось покинуть. Свен не смог принять христианство после всего того, что он знал, и в чем ему пришлось участвовать самым непосредственным образом. Теперь он жил в Исландии, имел крепкий дом и не жалел о своем решении. В Миклагард Ильвинг пришел на своем любимом "Драконе", небольшом, но быстром драккаре.

— Может, господин желает подвески? — на хорошем норвежском продолжал улещивать викинга приказчик, крепкий сутулый коротышка с землистым цветом лица. Остроконечная бородка и безобразные широкие губы делали его похожим на гнома, но уши торговца надежно скрывал грязный шелковый тюрбан. — Женщины будут таять, как воск, в руках господина!

Торговец слегка потряс серебряную подвеску, похожую на ажурное кружево. Тоненькая нежная мелодия повисла в воздухе. Свен искоса взглянул на могучего грека в роскошном плаще. Тот с безразличным видом подпирал дальний столб, к которому крепился раскинутый над лавкой полог. Цвет грека лица ясно говорил о проблемах с печенью, а само лицо было неподвижно, словно каменное. Великан-охранник очевидно не понимал норвежского. Возможно, он просто дремал. Но нет — сквозь прищуренные глаза он с брезгливым любопытством наблюдал за викингами Свена. Воины весело шумели на другой стороне улицы около лавки, торговавшей оружием. Хохотун и болтун Ролло, помощник кормчего, метал нож в специально выставленную для этого доску. Нож со стоном вошел в дерево. Ролло отпустил сальную шутку, от которой викинги согнулись пополам. Губы великана чуть дрогнули в сдерживаемой улыбке. Свен с сомнением посмотрел на него. Или охранник все же понимал речь викингов?

Свен перевел взгляд и остолбенел от изумления. Из глубины лавки вышли двое — маленький толстый человечек и высокий мужчина. Если приказчик лишь напоминал гнома, то хозяин был вылитым хозяином горных подземелий. Лицо, словно навеки сожженное жаром кузнечного горна, огромный крючковатый нос и грубые, словно каменные зубы лопатой в расселине безобразного рта. От жары торговец снял тюрбан и теперь расслабленно обмахивался им. Из густой шерсти на его голове отчетливо проглядывали острые кончики ушей. Его собеседником был статный мужчина во всем черном. Глаз Свена уколола короткая вспышка — в левом ухе мужчина носил серебряную серьгу в форме яблока. На рукавах рубахи и по краю войлочной нурманнки, которую гость ювелира не снял, несмотря на жару, шел яркий красный орнамент. Нурманнки валяли из войлока в Хольмгарде исключительно на продажу, а черное с красным было любимым цветовым сочетанием викингов. Свену очень захотелось увидеть лицо этого человека, но оно было надежно спрятано в тени полога.

— Рад был встретиться с вами, — твердо, но почтительно произнес хозяин, прощаясь со своим гостем. Тот кивнул, и лицо его на краткий миг попало в столб света, падавший через прореху в тканом навесе. Свен увидел бронзовое от загара лицо мужчины, на котором горели зеленые, как у кошки, глаза, и узнал его.

— А я ведь только что о тебе думал! — восторженно воскликнул Свен.

Он бросился навстречу другу, не помня себя от радости. Сон мигом слетел с охранника. С проворством, неожиданным для своих размеров, грек сорвался с места и перехватил Ильвинга на полпути. Воздух зазвенел от гневного вопля викингов Свена, ощетинившихся мечами и полукольцом окруживших вход в лавку. Приказчик поспешно ретировался под прилавок и ожидал развития событий там. В руках он крепко сжимал короткий кривой меч, неизвестно каким образом там появившийся.

— Отпусти его, Прометей, — спокойно сказал Локи.

Грек с ворчанием подчинился. Викинги опустили мечи. Локи улыбнулся. Друзья обнялись. Жгучая смесь запахов ударила в ноздри Свена, но для него это был аромат золота, крови, азарта и головокружительного риска. Ильвинга взбудоражил этот давно забытый им запах, кровь быстрее зажурчала по жилам. Он никогда не признавался себе в этом, но они с Локи были, что называется, одного поля ягоды — даже среди хищных и расчетливых викингов Свен выделялся своим нюхом на выгоду в самых немыслимых обстоятельствах и притом обладал спокойной смелостью человека, уверенного в своей судьбе.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Локи хозяину лавки. Тот вежливо кивнул.

Друзья вышли на улицу. Прометей последовал за ними.

— Может, прогуляемся вместе по городу? — предложил Локи. — У нас здесь есть одно дело...

Свен кивнул и приказал своим викингам возвращаться в порт.

— Но, мой ярл... — заколебался помощник кормчего.

— Не беспокойся, Ролло, — перебил его Локи. — С твоим ярлом ничего не случится...

Ошеломленный Ролло подчинился, вслед за ним двинулись и другие викинги.

Троица же покинула шумную и почти бескрайнюю, как море, рыночную площадь и пошла петлять по кривым улочкам Константинополя.

— Ты знаком с этим человеком, ювелиром? — спросил Свен.

— Он не человек, — рассеянно сказал Локи. — Это Андвари , гном-цверг.

— Тот самый Андвари? — переспросил потрясенный норманн.

— Да. Мы давно знаем друг друга. Хотя познакомились мы при печальных обстоятельствах, он не держит на меня зла...

Прометей приподнял голову, словно ища в безоблачном раскаленном небе какой-то видимый ему одному ориентир, и неожиданно устремился в узкий проулочек. Свен и Локи едва успели повернуть вслед за ним.

— Тогда понятно, почему у него самые красивые изделия, какие я видел в своей жизни, — сказал Ильвинг. — Ты купил у него эту серьгу?

— Нет. Мне ее подарила Идун, — ответил Локи.

Свен хмыкнул, но расспрашивать не стал.

— Ты выполнил просьбу Одина? — спросил Ильвинг и покосился на молчаливого грека. Свен так и не понял, в каких отношениях они с Локи и можно ли при нем обсуждать такие важные дела. Однако, судя по всему, Прометей не собирался вступать в разговор. Локи не выразил ни тени неудовольствия по поводу того, что Свен коснулся этой темы, и кивнул.

— И что ты узнал?

Локи улыбнулся и произнес нараспев:

— Хромой может мчаться на лошади,

Однорукий — пасти овец,

Глухой может славно рубиться,

Ослепшему лучше сожженного,

А мертвому чем хорошо ?

Ильвинг понял уже, что эта старая песня — одна из любимых песен бога, но смысл иносказания до него не дошел, и он предпочел промолчать. Прометей снова приподнял голову. На этот раз Свен успел заметить, куда он смотрит. Прометей каждый раз бросал короткий взгляд на чешуйчатый купол храма святой Софии, царившей над городом. Свен заметил, что громада храма просматривается все ближе и четче.

— Вы хотите помолиться? — неуверенно улыбаясь, спросил Ильвинг.

— Что-то вроде этого, — усмехнулся Локи. — Ты бывал там, внутри?

— Да, — кивнул Свен. — Не во время службы, конечно.

— Не обратил внимания, какие там колонны?

Ильвинг задумался.

— Разные, — он взмахнул рукой в поисках подходящего слова. — Как будто собранные из разных храмов. Нет единого образа, что ли.

— Не видел ли ты колонн зеленого мрамора, в прожилках? Или таких, тяжеловесных, в римском стиле? — вдруг спросил Прометей. Норманн вздрогнул от неожиданности, услышав его низкий, с хрипотцой голос. Чем-то этот голос напоминал голос дракона Свафнира, но и не только. Шелест ветра, молчание камня, мудрость и вековая скорбь — все это было в нем. Такого голоса не могло быть у человека.

— Зеленый мрамор там точно есть, — вспомнил Свен. Смуглое лицо Прометея внезапно стало серым, как северное небо. Но Ильвинг не заметил этого и продолжал:— А так, я особенно не приглядывался. Величие этого храма подавляет. Наше капище Одина в Скирингссале по сравнению с этим — просто вонючий сарай.

— Капище Одина в Скирингссале и есть вонючий сарай, — невинно заметил Локи. Ильвинг усмехнулся и уже хотел ответить. Но ётун, бросив короткий взгляд на Прометея, ловко подхватил викинга за руку и протащил на несколько локтей вперед. Там они и остановились, поджидая своего спутника.

— Что я такого сказал? — спросил ошеломленный Свен.

— Видишь ли, — отвечал Локи, отстраненно глядя в придорожную пыль. — Христос не убивает богов в том смысле, в котором понимаете смерть вы, люди. Он поглощает нас, наши тела, наши дела, как огромная мельница, перемалывает, пропускает нас через себя и переваривает. И храм святой Софии — мудрости, как называют его греки, был построен именно так. Этот храм полностью сделан из разрушенных святилищ погибших богов Греции и Рима. Из тел братьев и сестер Прометея...

Внезапно Ильвинг увидел то, о чем говорил ётун. Высокое здание, сложенное из искореженных огромных тел — мужских и женских. Лица, прижатые к задницам, красные язвы на месте отрубленных грудей... Небесный архитектор не стеснялся, когда лепил свой храм.

— Греки строили в честь своих богов прекрасные храмы из мрамора, — продолжал Локи. — Возможно, у Прометея были не лучшие отношения со своими родственниками, как, впрочем, и у меня, но ты знаешь, я никогда не хотел бы увидеть золоченый крест над тем вонючим сараем в Скирингссале...

Прометей нагнал их, и они двинулись дальше.

— Так значит, мир между вами, нашими богами, и Христом невозможен? — осторожно спросил Свен.

Локи кивнул.

— Зачем мы идем туда? — осведомился Ильвинг.

Пятнадцать лет назад ему случилось оказаться в яростном и кипящем круговороте отношений между богами. Та, первая, встреча с Локи перевернула всю жизнь норманна. Но Свен знал, что ею же она легко могла и закончиться. Все, кто слишком близко подходил к ётуну, погибали, и Ильвинг уже успел в этом убедиться. Впрочем, Свен знал, на что идет, с того момента, как увидел бога. Ильвинг просто хотел знать, к чему ему нужно быть готовым на этот раз.

— Я хотел бы встретиться с Христом, — просто сказал Локи. — А каждого бога легче всего найти в его собственном храме.

Вскоре они оказались в храмовом дворике, пустынном в это время дня. Свен подошел к фонтану. Вода падала из широко распахнутых пастей двух каменных львов в чашу из красного камня. Ильвинг смочил руки, протер лицо, плеснул на грудь. Затем он перебрался в спасительную тень кипарисов, окружавших фонтан. Локи и Прометей уже стояли там, рассматривая храм. На их лицах не было восхищения чужим искусством и мощью, которые так впечатлили Свена при его первом визите в собор. Они смотрели на Софию тем спокойным взглядом, каким опытный воин смотрит на хорошо укрепленный замок, который ему предстоит взять. В их глазах читалось знание того, что любая твердыня совсем не так неприступна, как кажется.

— Как называется эта пристройка? — спросил Локи.

— Притвор, — процедил сквозь зубы Прометей. — И дверь там серебряная...

Церковный служка в дальнем конце двора уже поглядывал на троих чужаков.

— Ну, мы пошли, — сказал Локи Свену.

Однако попасть в храм ётуну так и не удалось. Едва оказавшись в притворе, он схватился за грудь и согнулся пополам, словно его чем-то сильно ударило в живот. Глаза его закатились, и Локи упал. Свен мигом очутился рядом с ётуном, подхватил подмышки и выволок во двор, поближе к фонтану. Ильвинг еще успел увидеть спину Прометея — тот входил в серебряные двери храма, сильно наклонившись вперед и закрывая лицо рукой, словно преодолевая сильный встречный ветер.

Ильвинг зачерпнул пригоршню воды из фонтана и плеснул на лицо Локи. Ётун открыл глаза.

— Что случилось? — спросил Свен. — Выглядело так, будто тебя насадили на невидимое копье.

— Мне тоже так показалось, — признался Локи. — Где Прометей?

Свен кивнул в сторону храма.

— Он все-таки вошел, — сообщил викинг.

— Посмотри, мне в груди что-то жжет, — попросил Локи.

Ильвинг задрал рубаху друга до пояса, взглянул на мускулистое тело ётуна и молча опустил подол рубахи.

— Ну, чего ты сидишь с лицом девственницы после первой брачной ночи? — окликнул его Локи. — Что там?

— У тебя на груди след от наконечника копья, — медленно произнес Свен. — Раскаленного. По очертаниям очень похоже на детский рисунок, как будто кто-то пытался изобразить рыбу. Тебе надо будет протереть грудь маслом и перевязать. Знаешь, что это мне напоминает?

— Знаю, — усмехнулся ётун. — Клеймо. Только своим тралсам ты ставил его на лоб, верно?

Свен кивнул.

— Теперь Христос знает, где я, и как меня можно убить, — пробормотал Локи. — Зря мы все-таки пошли сюда...

— Так, может, позвать Прометея, пока на него не наложено такое же клеймо? — предложил Свен. В этот момент грек вернулся из собора, пересек двор и присоединился к друзьям. Вид у Прометея был мрачный.

— Пойдемте в таверну, вина выпьем, — сказал Ильвинг.

Таверну Свен нашел достаточно быстро. Благо, он шел по проторенному пути. Вывеска гласила, что заведение называется "Красный лев", под надписью красной охрой была намалевана фигура, весьма отдаленно напоминавшая царя зверей. Полностью оправившийся от невидимого удара Локи отправился за вином, а Ильвинг и Прометей уселись за неприметным столиком у стены.

Грек снял свой плащ и аккуратно положил его рядом с собой на лавке. Свен невольно задержал взгляд. Сзади на плаще была вышивка, которая сразу заинтересовала Ильвинга, но которую он смог толком разглядеть только сейчас. Выполненная разноцветными шелками и золотой нитью, она изображала птицу, причудливо изогнувшуюся в языках пламени.

— У вас красивый плащ, — заметил Свен и спросил, указывая на вышивку: — А что это за птица?

— Это Феникс, бессмертная птица, та, что погибает в пламени и возрождается из пепла, — ответил Прометей.

Ильвинг обрадовался, что удалось завязать разговор с этим малопонятным чужаком. Он на собственном примере знал, что у Локи всегда очень необычные друзья, и ему хотелось понять, каким образом Прометей связан с его богом.

— Вы ас греков? — поинтересовался Свен.

— Нет. Я титан.

— Титан?

— Как это будет по-вашему... — Прометей прищелкнул пальцами и нахмурил монументальный лоб в поисках нужного слова. — Великан, ётун.

— А вы с огнем никак не связаны? — после минутного раздумья спросил Ильвинг.

— Теперь я понимаю, — отвечал Прометей, с любопытством и одобрением глядя на норманна. — За что Локи так тебя любит...

Свен смутился и сменил тему:

— В храме вы нашли, что искали?

— В общем, да, — ответил Прометей. — Теперь я знаю, кто такой Христос, что он хочет. И как его можно уничтожить. А что случилось с Локи, почему он не смог пойти со мной?

— Его ударило чем-то невидимым, — сообщил Свен. — Так, что на груди остался ожог шириной в ладонь, очень похожий на клеймо.

— Клеймо, — повторил Прометей и погрузился в тягостное раздумье. Свен с напряженным интересом наблюдал за ним. Вдруг титан сморщился и яростно заскреб себя по спине. Прометей посмотрел на викинга дикими глазами и повернулся, жестом показав, чтобы Ильвинг посмотрел, в чем там дело. Свен выполнил его просьбу. Прометей снова повернулся лицом к Ильвингу. По телу у него пробежал неприятный холодок, когда он увидел расширенные застывшие зрачки Свена.

Северянин сглотнул.

— У вас там то же самое, что у Локи, — сказал он. — Ожог, похожий на неумелый рисунок рыбы.

Тут появился Локи, вальяжно помахивая бутылкой. За ним шла служанка с лицом замученной старой лошади и несла кружки для друзей.

— Что мы такие грустные? — весело спросил ётун.

Прометей очнулся, откупорил бутылку и ловко разлил. Свен жадно припал к своей кружке. Локи чуть отхлебнул и с грохотом отставил свою.

— Ужасная кислятина! — почти простонал ётун. — Как я хочу нашего простого пива!

— Да, у вас в Ётунхейме делают славное пиво, — согласился Свен. — Вернешься домой, попьешь в охотку.

— Мне больше некуда вернуться, — ответил Локи.

— Как так? — переспросил Свен.

— Андвари только что из Ётунхейма, — сообщил ётун. — Он был на последнем альтинге. В числе прочего, там говорили и об убийстве Бюлейста. Решили, что нельзя требовать у одного брата виру за другого. Меня просто решили изгнать из страны.

— Ну, ты можешь ведь жить и в Асгарде, — неуверенно сказал Ильвинг. — Ты раньше жил там...Или нет?

— В Асгарде, — задумчиво повторил Локи. Свен вспомнил, что есть такой Бальдр, а еще — Тор. Да и Браги совсем не обрадуется возвращению ётуна.

— Мой дом — твой дом, — сказал Ильвинг. — Почему бы тебе ни остаться с нами в Исландии? В Асгарде ты всегда будешь лишь одним из богов, а здесь ты будешь единственным живым богом.

— А ты уверен, — с интересом спросил Локи. — Что люди захотят иметь такого бога, как я? Даже своих родственников мы крепче всего ведь любим издали, а я вам чужой. Да и сосед я, сам знаешь, беспокойный.

— Каким бы ты ни был, ты — бог, — пожал плечами Ильвинг.

— Спасибо тебе, Свен, — улыбнулся Локи.

— Если хотите, я могу взять вас с собой, — сказал Свен. — На моем драккаре как раз не хватает двух гребцов.

— И когда ты выходишь в море?

— Я могу отчалить хоть сегодня. Жду только попутного ветра.

Боги переглянулись.

— Прометею в Афины надо, к Олимпу поближе, да и я наверно с ним вместе отправлюсь, — сказал Локи. — Ты же через Внутреннее море не пойдешь?

— Нет, — покачал головой Свен. — Я сюда пришел через северные реки, и обратно собираюсь идти так же. Но я могу взять тебя, Локи, если ты, конечно, хочешь.

— Да нет, — поразмыслив, отвечал ётун. — Отсюда и на Север все земли уже находятся под властью Христа. Если я с тобою буду, ты не доберешься до Исландии. Даже до первого волока не дойдешь... Мне тоже надо выбираться отсюда через Внутреннее море. Там все южное побережье находится под властью Аллаха — это один из братьев Одина, так что я договорюсь как-нибудь....

Свен задумчиво уставился в свою кружку.

— У греков есть греческий огонь, — сказал он тихо. — У арабов — лучники, которые стреляют без промаха. А у меня даже лоцмана нет, чтобы идти через Геллеспонт и Джеб-аль-Тарик...

— Христиане разграбили множество наших храмов, — сказал Прометей. — Те, что стояли на самом виду, если можно так сказать... Но о тайных святилищах, вырубленных в сердце скал на необитаемых островах, мало кто знал. Греки любили нас, и жертвовали много красивых и драгоценных вещей.

Титан выдержал паузу и спросил:

— Что вы скажете, Свен, о храме, доверху наполненном золотом?

Ильвинг вздрогнул и поднял глаза.

— Я знаю эти моря, как вы — зазубрины на своем мече, — продолжал Прометей. — Я могу провести вас через Геллеспонт.

— А я — через Джеб-аль-Тарик и проливы рядом с твоим островом, что кишат морскими змеями, — подхватил Локи. — Что же до хозяев этих морей, то клянусь тебе, Свен, ни одна даже самая маленькая рыбачья лодка не заметит нас.

— Хорошо, — сказал Ильвинг и мрачно добавил: — Теперь я понимаю, что чувствовал Тюр, когда положил руку в пасть Фенриру ...

— Ты, в отличие от Тюра, имеешь дело не с асами, — холодно заметил Локи.

— Это наш новый лоцман, Прометей, — бодро представил титана кормчему Свен.

Гаук решил, что Свен хочет заменить его этим кудрявым чужаком, и смертельно оскорбился.

— Если вас не устраивает моя работа, вы могли бы предупредить об этом заранее, — тихо сказал кормчий.

— Да нет же, Гаук, — терпеливо сказал ярл. — Ты лучший кормчий во всей Исландии, и ты знаешь это. Прометей проведет нас через Геллеспонт и Джеб-аль-Тарик.

— Геллеспонт и Джеб-аль-Тарик? — растерянно переспросил Гаук.

— Да, — энергично откликнулся Свен. — Мы пойдем домой через Внутреннее море.

— Но, мой ярл... — пробормотал ошеломленный кормчий.

— А что ты скажешь, если твоя доля, да и доля каждого, увеличится в два, три раза? — вкрадчиво спросил Свен, и добавил: — Причем получишь ты ее чистым золотом?

От согласия Гаука зависело многое. Викинги не находились в личной зависимости от своего ярла и могли легко покинуть его, если не одобряли его решений. В смысле, если им казалось, что риск в каждом конкретном случае не уравновешивается выгодой. Поскольку оценка грядущих выгод — дело сложное, решения кормчего, как опытного в походах человека, обладали большим весом. Если бы от Ильвинга ушел Гаук, воины покинули бы ярла без промедления.

Глаза кормчего коротко блеснули, и он полуприкрыл их морщинистыми веками.

— Важно не захватить, важно донести, — покачал головой Гаук. — И, к тому же, золото теряет ценность, если весит столько же, как пролитая за него кровь. Расскажите мне о вашей новой задумке, ярл. Что это за золото, где оно нас ждет...

Свен вкратце разъяснил про храм, наполненный драгоценными дарами давно забытым богам. Кормчий умилил ярла тем, что совершенно искренне спросил, а не стоит ли им в таком случае опасаться гнева этих чужеземных богов. По удовлетворенному лицу Прометея Свен сделал вывод, что вряд ли, и сообщил об этом Гауку. Теперь нужно было сообщить о новом пути викингам, но полдела было сделано. Кормчий принял сторону ярла. Гаук жестом позвал Прометея за собой, к рулевому веслу. Тут взгляд кормчего наткнулся на огненную шевелюру Локи. Ётун до сих пор скромно молчал в сторонке.

— А это кто? — придирчиво спросил Гаук.

— Этот викинг служил в гвардии кесаря, теперь хочет вернуться домой, — пояснил Свен. — Будет грести вместо погибшего Фрея, отрабатывать проезд.

— Как зовут тебя, воин? — спросил кормчий.

— Лодур Хведрунг , — спокойно отвечал тот.

Свен вздрогнул, но лицо Гаука осталось безмятежно.

— Добро пожаловать, Лот, — сказал кормчий.

Черный, изжеванный порогами русских рек и морскими течениями, но все еще крепкий бок драккара отошел от каменной стены константинопольского причала, словно дедушка, с сожалением расстающегося с гладкой щечкой внучки. В этот момент на пристань ворвался человек в монашеской рясе. Монах бестолково засуетился, заметался. Помощник кормчего наблюдал за монахом с кормы, громко выкрикивая советы. Гаук сердито рявкнул на Ролло. Кормчий отправил помощника на корму вовсе не затем, чтобы тот развлекался, а для того, чтобы Ролло следил за безопасностью отхода. В кишащем судами порту получить удар в корму от какого-нибудь зазевавшегося рыбака было легче легкого. Привлеченный хохотом Ролло, Прометей взглянул на монаха. Тот как раз заметил "Дракона" и в отчаянии всплеснул руками. От резкого движения капюшон свалился с его головы. Смех Ролло оборвался неприятным хриплым звуком.

Под капюшоном оказался абсолютно лысый череп, даже без бровей и ресниц, туго обтянутый кожей цвета старого пергамента. Но не это заставило Ролло замолчать, а бесконечная ненависть в черных глазах монаха. У помощника кормчего мгновенно нашлись дела на другом конце ладьи, куда он и поспешил. Расстояние до стенки причала стараниями гребцов драккара все увеличивалось.

Прометей перевел дух. Он видел иначе, он разглядел истинный облик этого жуткого посланца, скрытый под неумелой маской, изображавшей человека...

Но, впрочем, пора было заняться делом. Титан ободряюще улыбнулся Гауку.

Викинги вывели драккар из гавани на то расстояние, когда их уже не было видно, и дождались ночи. Прометей сдержал свое обещание и провел их через Геллеспонт. Дальнейший распорядок дня определился следующим образом: до обеда драккар шел под парусом, а затем, когда ветер стихал, викинги садились на весла.

Локи греб, как все. Викинги скоро убедились в том, что он — хороший товарищ, а весло он мог держать и один. Его острый язык и веселый нрав расположили к нему сердца всей команды, от состарившегося в походах кормчего до последнего юнца, впервые взявшегося за меч.

— Удивительно, до чего пустынно море! — заметил Свен своему другу на третий день пути. — Я слышал, что здесь всегда очень оживленно...

— Здесь и вправду очень оживленно, — возразил ётун.

— Ну да! Насколько хватает взгляда, вокруг ни единого корабля!

Локи усмехнулся. Свену на миг показалось, что весь мир вокруг вспыхнул, как свеча. На миг Ильвинг ослеп, а когда зрение вернулось к нему, у него перехватило дыхание.

Море кипело от кораблей всех мастей и размеров — от юрких рыбачьих лодчонок до лениво дремлющей вдалеке черно-красной галеры.

— Что это? — шепотом спросил Свен. — Почему мы их не видим?

— Потому что тогда они увидят нас, и нам конец, — ответил ётун. — Это ты совершенно верно тогда подметил.

— Но почему же мы тогда ни с кем до сих пор не столкнулись?

— Так ты думаешь, что Прометей заставляет вилять твою посудину, словно шлюху задом, потому, что здесь кругом мели? — невинно спросил Локи.

Яркие, сочные виды островов Средиземноморья сменила бесконечная сияющая гладь, но приесться викингам она не успела. Из мягкой полудремы, обычной для послеполуденного часа, моряков вывел тревожный крик наблюдателя. Локи схватился рукой за грудь. Ожог, полученный ётуном при попытке войти в храм святой Софии, запульсировал болью. Свен посмотрел на шхуну, под всеми парусами летящую на них. Ярл не сильно встревожился. Зоркий глаз мореплавателя и опытного грабителя сразу распознал силуэт простого рыбачьего судна, не очень даже и оснащенного для пиратства, а Ильвинг в море боялся лишь жутких глазастых галер, несущих неотвратимую смерть. Команда уже немного заскучала. Ярл понимал, что серьезной угрозы здесь нет, и даже обрадовался появлению пиратов, как легкому развлечению.

Но все же это было странно.

— Почему они видят нас? — спросил Свен у Локи.

Ётун указал Ильвингу на косой синий крест на парусах приближавшихся греков.

— Вот поэтому, — сказал ётун. — Это символ Христа.

Локи потянулся и добавил:

— Давненько я не дрался...

Свен взглянул ему в лицо и поспешно отвел глаза.

Гаук и Прометей, уже понимавшие друг друга с полувзгляда, ловким маневром посадили корабль чужаков на мель. Свободные от гребли викинги в это время споро, но без суеты, готовились к бою — помогали друг другу надеть тяжелые доспехи, скинутые из-за неимоверной жары, затянуть их, проверяли оружие, крепко ли сидят на рукоятках боевые топоры, не поржавели ли в соленом воздухе от долгого бездействия мечи. Локи же подошел к Гауку, снял серьгу и протянул ему.

— Сохрани ее, — сказал он.

Гаук всмотрелся в украшение, усмехнулся.

— Яблоко Идуны — целительницы, — заметил кормчий. — Да, негоже идти в бой с таким знаком... Хорошо.

— Позволь мне быть твоей правой рукой, мой ярл, — промурлыкал Локи, подавая Свену шлем.

— Это честь для меня, — сказал Ильвинг, стараясь, чтобы голос его звучал ровно. — Кто еще из людей может похвастать, что бился бок о бок с Лофтом, сыном Фарбаути?

Губы Локи распались в кровавую трещину улыбки.

Первым на корабль греков решил прыгнуть Ролло — и поймал шеей копье противников. Невозмутимый пират стряхнул на палубу корчащееся тело и снова взмахнул копьем, намереваясь по достоинству встретить гостей. Прометей перерубил копье и его хозяина одним коротким взмахом.

Локи склонился над Ролло, бегло осмотрел его и разжал руки викинга — помощник кормчего судорожно вцепился в собственную шею, словно это могло остановить кровь. Ролло захрипел, кровь с силой ударила из шеи. Локи приложил два пальца к ране и что-то пробормотал. Кровь перестала идти.

— Возвращайся на "Дракона"! — крикнул Локи раненому, подобрал его меч и помчался дальше.

Викинги врубились в пиратов. Меч в руках ётуна мелькал так, что со стороны казалось, будто колючий стальной еж катится по палубе, оставляя за собой широкий кровавый след из искромсанных тел. Свен держал меч наготове, но в окружении столь могучих защитников ему ни разу так и не пришлось воспользоваться им. Не опасался ярл и шального удара, которым его могло случайно зацепить — купание в крови дракона оказалось не напрасным, вот уже сколько лет Ильвинг пользовался своей неуязвимостью.

Пират ударил Локи в живот своей саблей. Свен коротко вскрикнул, но его беспокойство оказалось напрасным. Локи тоже купался в крови дракона, и не раз. Клинок будто уперся во что-то в дюйме от рубахи ётуна, невидимое, но очень прочное. Локи взглянул вниз, на свой живот. Сталь покраснела, раскаляясь так, словно ее сунули в печь, побелела и шипящими каплями скатилась на палубу, прожигая ее. Воин тупо посмотрел на обрубок не длиннее трех дюймов, оставшийся в его руке, а затем поднял полные страха и изумления глаза на ётуна.

— Вот ведь как бывает, — вздохнул Локи.

Свен увидел, как ётун начал поднимать меч, и невольно залюбовался им. Ильвингу уже доводилось видеть этот великолепный удар — выверенный, короткий и сильный. Таким можно было снести голову и дракону, не то что человеку. Голова пирата упала и, крутясь и подпрыгивая, застучала по палубе кровавым кочаном.

— Сзади! — спохватившись, крикнул Свен.

Локи обернулся, грудью поймав меч главаря пиратов. Сталь обиженно вскрикнула, и клинок переломился пополам. Ётун с откровенным наслаждением смотрел, как на грубом лице пирата проступал нечеловеческий ужас, а затем одним ударом рассек тело от плеч до бедер. Локи повторил тот прием, который нападавший хотел применить к нему. Половинки еще живого тела в диких судорогах распались на разные стороны.

Сразу после этого все как-то неожиданно затихло. То ли гибель главаря произвела такое глубокое воздействие, то ли силы защитников были уже исчерпаны. Оставшиеся в живых предпочли смерти рабство, побросав оружие и сдавшись на милость победителей. Потери викингов были невелики, не больше трети от общего состава, что позволяло сохранить две смены гребцов. Самым неприятным следствием схватки явилась рана Ролло. Гаук уже колдовал над раненным в палатке на носу драккара. Средиземноморские пираты, однако, полегли почти все. Где уж было новичкам-любителям соревноваться с людьми, посвятившими битвам и грабежу большую часть своей жизни! Надо было успеть перегрузить все товары, обнаруженные на корабле средиземноморских пиратов, на "Дракон" до заката. До обещанного острова с золотым храмом еще нужно было дойти, а лишнее никогда не поздно и выкинуть. Ильвинг и не заметил, как Локи куда-то исчез, и пришел в себя, только услышав его голос. Титаны стояли у дальнего борта. Ярл оставил викингов, в радостном возбуждении таскавших по осклизлой от крови палубе тюки с товарами. Подойдя к борту, Свен увидел маленькую лодчонку, поспешно удиравшую от разграбленного корабля. Направление ее движения угадывалось легко. Лесбос, который норвежцы миновали сегодня утром, все еще был виден к северо-востоку от наблюдателей. Его кудрявая зеленая шапка казалась черной над густо-алыми волнами. Конечно, не все они стали такими от крови, стекающей с захваченного корабля, кое в чем помог и свет садящегося солнца, но все равно зрелище было жуткое.

Человек греб бешеными рывками. Черный капюшон монашеской рясы при каждом движении наезжал ему на глаза, но гребец не поправлял его. На груди в лучах заката пылал массивный серебряный крест. Ильвинг взглянул на Прометея и Локи. Липкий страх зашевелился под ложечкой Свена.

Лица титанов выражали самое неприкрытое отчаяние.

— Это он, — сказал Прометей. — Тот же самый, кто не успел нагнать нас в порту.

— Ну-ка, расскажи, — нахмурился Локи.

Когда рассказ был закончен, ётун невесело улыбнулся.

— В любом месте чувствуешь себя увереннее, если знаешь, почему ты там оказался, — сказал Свен задумчиво. — Я не знаю, существуют ли ад и рай христиан, но и в Валгаллу к Одину особенно не тороплюсь. Почему ты им так нужен, Локи? Я тебя уже спрашивал, но ты только спел в ответ...

— Я думаю, что любая жизнь — пусть жизнь даже тяжелого калеки — лучше смерти, — ответил ётун. — А Христос говорит, что смерть лучше жизни. Но в мире Христа не может быть двух разных мнений по этому вопросу.

— Ты можешь повернуть обратно и высадить нас на каком-нибудь неприметном островке. А сам попытаться пройти обратно через Геллеспонт и вернуться домой по северным рекам, — мягко сказал Прометей. — Лоция у тебя есть...

— Но ангелы же идут за нами по пятам, — возразил ётун. — Свен придет прямо к ним. Конечно, нас, тех, кого они ищут, с ним уже не будет, но им-то это неизвестно.

— Если вам, тебе и Христу, придется драться, каков будет исход? — спросил Ильвинг.

— Такого еще ни разу не случалось, — рассеянно ответил Локи.

— Случалось, — возразил Прометей. — Именно так погибли все боги Олимпа. И тогда пришел не сам Христос, а его крылатые слуги, ангелы...

— Но почему же сейчас его слуга бежал? — поинтересовался Свен.

— Исход этой битвы зависит не от нас, богов, — сказал Прометей. — А от вас, людей. Мои братья погибли потому, что ослабели. Люди забыли их, они больше не верили Зевсу и остальным. Греки поклонялись Христу, и именно поэтому его посланники так легко уничтожили моих братьев и сестер. Про меня люди тоже давно забыли, и потому от меня, я думаю, пользы будет немного. Но с тобой Локи, возможно, что именно твоего бога ангел и испугался...

Ильвинг перевел взгляд на ётуна.

— В любом случае, — необычайно серьезно сказал Локи. — Я думаю, что смогу задержать ангела на то время, чтобы вы успели уйти.

— Идите на "Дракон". Помогите ребятам в погрузке, — помолчав, сказал Свен.

Титаны подчинились. Дело сразу пошло веселее. Не слишком мощный с виду, Локи ни в чем не уступал грузному Прометею. Ётун легко перекидывал через борта мешки и тюки, которые викинги, кого тоже никто не смог бы назвать хлюпиками — такие среди них не выживали — с трудом поднимали и втроем. Потрепанные в битве северяне как-то приободрились, раздались обычные для них грубоватые шутки и смех, больше напоминающий хриплый лай. До встречи с викингами пиратам сопутствовала удача. Когда галера побежденных была вычищена полностью, драккар просел на целую доску под тяжестью нового груза. Были там и шелк, и перец, и серебро, но так же и продукты и самое ценное — питьевая вода. Вражеское судно почти не пострадало при захвате, и викинги сообразили, что им представляется великолепная возможность устроить балфор — огненное погребение своим товарищам, павшим в бою. Действуя споро и слаженно, — хотя последние приготовления пришлось вести уже в темноте упавшей с неба душной южной ночи, — викинги сложили на вражеский корабль трупы друзей. Неудачливым пиратам — живым, мертвым и раненным — предстояло сопровождать северян в Валгаллу. Ветра почти не было, и дружина Свена могла не опасаться искр, летящих с горящего корабля. Запалив его, викинги на веслах немного отошли от обреченного судна и встали, зачарованно наблюдая за пламенем.

К тому моменту, когда огромный костер запылал в ночи над черной водой, Гаук как раз выбрался из палатки. Он ядовито усмехнулся и спросил:

— А кто будет петь? Или у нас будет балфор в тишине?

Обычно пел Ролло, но сегодня об этом не могло быть и речи. Измотанные викинги расстроились, как дети. Сразу сказалось все: яростный бой, и погрузка, и то, что уже глубокая ночь...

— Я могу спеть, — спокойно сказал Локи.

— Вот и давай, — обрадовался ярл.

Локи прошел на нос, вскарабкался на деревянную фигуру, изображавшую голову дракона. Ётун обнял шею дракона одной рукой, а вторую протянул к огненному шару. Викинги притихли.

— Дети Одина

Слушайте песнь,

Слушайте слова,

Один с нами.

Локи начал словами старой-престарой погребальной песни. Его низкий, но все же хорошо поставленный голос произвел на воинов приятное впечатление. Умолкли даже самые завзятые крикуны.

— Избегнуть судьбины

Никто не старайся

Урочное время

Нам только дано.

Тайны не скрою

От властителей сеч

Урочное время

Нам только дано.

Когда Локи повторил слова дважды, странное чувство охватило Ильвинга. Свен находился за тысячи лиг от дома, в чужом море, среди врагов... но ему вдруг показалось, что он смотрит на балфор в одном из фьордов. Эта непроглядная ночь, этот огонь над водой — разве так не было всегда? Так же гибли люди в жестоких схватках, и так же убеждали их в неотвратимости судьбы более-менее умелые скальды.

Локи продолжал:

— Клены золота,

Утешители воронов,

Наездники морских скакунов

Сколько раз

В смерче мечей

Реками ран

Землю и воду

Насытили вы!

Тихое умиротворение охватило викингов. Локи проявил себя незаурядным скальдом. Ётун отступил от строгих и простых правил сложения погребальных песен, расцветив ее великолепными сравнениями, подчеркивающими храбрость, дерзость и кровожадность ушедших товарищей. Славных бойцов набирает Один в свою дружину!

— В лязге дротиков

С нами простились вы

И многих врагов

За собой увели.

Свен вдруг снова увидел чужие, яркие звезды в непривычных созвездиях и остро ощутил свое одиночество. Жизнь — это битва, и после смерти тоже нет ничего, кроме сражений... "Локи — великий скальд!", восхищенно подумал Ильвинг. — "Он ведет людей за собой туда, куда хочет!". Ётун тем временем вернулся к традиционному размеру песни, решив, видимо, что уже достаточно похвалил погибших товарищей:

— Валгаллы луч коснулся избранных

Бильрест, дорога в небеса

Она тверда, она верна

Как меч, как викинга рука

Среди тверди тюленей

На тинге мечей

Открылась вам.

Локи начал положенные строфы о валькириях, забирающих храбрых воинов в небеса:

— По ней летит могучий конь

Он бел, как снег, и чист, как свет

На ней валькирия спешит...

Небо над костром заискрилось. По рядам викингов прошел сдержанный гул. Казалось, что столб сияющего света падает на горящий корабль прямо с неба, затмевая пламя. От восхищения Свен даже привстал. Гаук охнул и скрылся в своей палатке — кормчий решил вытащить Ролло, чтобы тот увидел чудо. Никому из викингов никогда не приходилось видеть ничего подобного.

Один Локи остался невозмутим и старательно допел до конца. Сияние становилось все ярче, свет словно струился серебряными волнами. В столбе света вдруг мелькнули непрозрачные тени, в которых легко угадывались силуэты валькирий. Гаук выволок Ролло на палубу как раз тогда, когда Локи допел и прокричал, закинув голову к черному небу:

— Примите наших братьев!!!

Громкое ржание небесных скакунов было ему ответом. Затем с неба донеслись могучие и величественные голоса. Свен вздрогнул и весь подался вперед. Он узнал голос Гейр.

Валькирии отвечали скальду:

С павшими в буре оружья

Ясенями сечи

Друзьями и братьями

Зря вы прощаетесь,

Дробители золота!

О, не прощайтесь,

Ратной стали властители!

В палатах у Одина

Скоро вы встретитесь

И пировать все

Будете вечно.

— Ты и вправду великий скальд, Локи! — восхитился ярл.

— Я успел отпить меда поэзии, прежде чем асы украли его у ётунов, — тихо ответил тот.

Гаук увидел, что Ролло беспокойно задергался, и поспешно наклонился к нему.

— Не разговаривай, только не разговаривай! — закричал кормчий на викинга, но тот все же прохрипел:

— Они сказали "вечно"? А как же Рагнаради?

Гаук вскинул голову. Конус света бледнел и сужался. Затем сквозь него, как серый пепел сквозь потухающие угли, стремительно проступила ночь. Викинги оказались одни и в темноте — очевидно, захваченный корабль полностью сгорел во время песни.

— Все меняется, — сказал Гаук. — Возможно, боги решили отменить Рагнаради...

— Но для этого им нужно было помириться с ётунами, — задумчиво добавил он уже про себя.

Следующее утро выдалось прозрачным и нежным. Небо было цвета жемчуга, а вода — темно-бирюзовой. Но викинги не забыли, как вчера эти воды были красными от крови. Воины гудели, как улей, обсуждая вчерашний балфор. Прометей рисовал Гауку все проходы по морю вплоть до Джеб-аль-Тарика на куске хорошо выделанной бересты, которую ему дал кормчий. Вчерашний разговор с ярлом заставил титана задуматься о том, что будет с викингами в этих неизвестных для них водах, если он погибнет. Подошел Локи и спросил:

— Как Ролло?

— Будет жить, — проворчал Гаук и добавил опечаленно: — Но голос не скоро вернется к нему. Ты спас жизнь этому мальчишке... Но чем ты прижег ему рану?

— Я не прижигал, — кротко сказал Локи.

Кормчий недоверчиво взглянул на него и почему-то сразу потерял охоту к дальнейшим расспросам.

— Ты славно бился, Лодур, — сменил тему Гаук. — Почему ты сразу не сказал, что ты берсерк? Такие воины, как ты, встречаются очень редко и заслуживают уважения.

— Я не берсерк, — презрительно скривившись, ответил ётун. — Мне не нужен отвар из мухоморов, чтобы делать то, что я делаю. Мне кажется, что его пьют как раз трусы, чтобы скрыть свой страх.

"Но как же он обработал рану?" — размышлял кормчий, глядя вслед воину. Тот удалялся с подозрительной поспешностью, наводящей на мысль, что он просто хочет уйти от неприятного для него разговора. Даже годы, проведенные в битвах, не способны отучить человека мыслить — конечно, если есть чем. "Лот... Лодур Хведрунг... Но это же...!"

Кормчий тихо ахнул и устремился на поиски своего ярла. Гаук обнаружил Ильвинга среди просыпающихся викингов. Смеясь, Свен тихонько стягивал рваную войлочного подстилку с воина. Тот глаз не открывал, но с одеялом расставаться не желал и крепко держался за него. Ярл тащил настойчивого соню по палубе под хохот наблюдателей. Кормчий отвел Ильвинга в сторонку.

— Вы давно знаете Лодура? — спросил Гаук Свена. Недовольный тем, что его оторвали от забавы, Ильвинг что-то отрывисто буркнул. — Я хочу предупредить вас. Лодур очень опасен. Он не человек. Это проклятый Локи!

Свен не на шутку встревожился, но совсем не по той причине, которая взволновала кормчего.

— Да с чего ты взял? — начал успокаивать ярл Гаука. — Проклятый ётун уже много веков прикован у водопада Франангр! Ну и что, что у Лота такое же имя, как у сына Фарбаути?

— Вы слышали, что валькирии вчера ответили Лоту? Что мы будем вечно пировать в палатах Одина, что Рагнаради не будет! Значит, асы помирились с ётунами, Свен, — отвечал Гаук. — А что могло быть тому причиной? Только освобождение проклятого ётуна. И ведь это Лот призвал небесных всадниц. Я видел много балфоров, Свен, но ни разу — слышишь, ни разу! — я не слышал, чтобы валькирии являлись и отвечали скальду, и начал уже думать, — добавил кормчий как бы про себя. — Что это просто сказки... Почему валькирии ответили Лоту? Да потому, что они его знают! И Лодур прижег рану Ролло. А откуда, скажите на милость, в разгар боя у викинга может оказаться под рукой огонь... если только он не носит его в себе?

Ильвинг молчал — сказать было нечего.

— И куда Лот заведет нас? — продолжал Гаук. — Что это за таинственный остров с сокровищами? Ох, ярл...

— Хватит причитать, как баба! — рассердился Свен, но тут же остыл, сообразив, что не стоит сердить кормчего.

— Я подумаю над тем, что ты сказал, — пообещал Ильвинг. — Только, прошу тебя, не рассказывай остальным то, что ты тут напридумывал, не будоражь парней...

— Ну хорошо, — смилостивился Гаук. — Может быть, я действительно ошибся.

К ним приблизился Прометей. Титан протянул ярлу свиток. Развернув его, Свен обнаружил карту острова, на которой было прорисовано местоположение спрятанного храма.

— Мало ли что со мной может случиться, — сказал Прометей. — Одна просьба. Там будет много блюд, кубков, других священных предметов. Используйте их как хотите, но только не переплавляйте на слитки и монеты.

— Я обещаю, что я и мои люди не сделают этого, — ответил Ильвинг. — Но что будет потом — кто знает...

Свен пошел искать ётуна. Тот оказался среди воинов, игравших в кости. Ильвинг поманил Локи рукой, и тот покинул компанию.

— Зачем ты прижег рану Ролло? — зашипел ярл на ётуна. — Гаук уже все понял! Ты хоть бы собственным именем не назывался!

— А я должен был смотреть, как Ролло истечет кровью? — возразил Локи. — Гаук уже не мальчик, и если с ним что-нибудь случится, как вы доберетесь домой?

Третий день викинги шли на веслах. Свен представил, что будет с людьми, если придется грести до самого Джеб-аль-Тарика, и забеспокоился. Ярл решил переговорить с Прометеем по поводу неожиданного затишья. Титан уже доказал, что знает эти моря, и мог правильно прочесть это странное поведение ветра. Выйдя ночью на палубу, Свен услышал тихий разговор. Гиганты любовались ночным небом в компании двух бутылок вина. Прометей подтвердил, что обычно в это время года дуют сильные попутные ветры, и теперешний штиль кажется ему необъяснимым. Локи, слышавший их разговор, помрачнел и потрепал Свена по плечу.

— Все обойдется, волчонок, — сказал ётун, но как бы через силу. — Верь мне...

Тактичный Прометей ушел спать. Некоторое время друзья молчали, глядя в удушливо-черное южное небо. По нему, словно драккар альвов, плыла полная луна. Волны тихо плескались за бортом, превращенные в потоки холодного серебра. Локи закрыл глаза и откинул голову на тюк, на котором лежал, подставив лицо под струи лунного водопада.

Неверный, мягкий свет разгладил лицо ётуна. Исчезли насмешливые морщинки вокруг глаз, расслабились вечно собранные в циничной ухмылке губы. Свен вдруг понял, что Локи вовсе не ехидный весельчак и злой насмешник, за которого он так любил выдавать себя.

Лицо ётуна, неподвижное, как у каменного идола, было невозможно древним и безнадежно печальным. Ильвинг неожиданно почувствовал, что это как раз не очередная маска Локи, а его истинное лицо, которое мало кто видел. Ётун открыл глаза. Они показались Свену двумя звездами над одинокой горой. Как всегда, Ильвинг ощутил короткое мгновенное головокружение и все предощущения мучительной смерти, но на этот раз он смог выдержать взгляд бога. С удивлением Свен вдруг понял, что нет ничего страшного во взгляде ётуна, и даже на звезды не особенно похожи его сверкающие глаза. Ведь звезды безразличны к судьбам людей в своей бесконечной вышине. Глаза Локи горели прозрачным жаром, каким горят в очаге сухие березовые дрова, излучая такое домашнее и расслабляющее тепло...

— Что, — без улыбки спросил ётун. — Свет солнца слишком ярок, чтобы при нем можно было бы что-нибудь разглядеть?

Свен кивнул.

— А скажи мне, почем нынче земля в Исландии? — спросил Локи.

Ильвинг очень обрадовался его вопросу.

— Твоей доли из добычи хватит на приличный кусок земли и обзаведение домом и хозяйством, — сказал ярл.

— Это хорошо, да только...

Локи надолго замолчал, глядя на звездные цветы, дрожащие на поверхности моря.

— Дому нужна хозяйка, — сказал ётун наконец.

Свен осторожно отодвинулся и перехватил его насмешливый взгляд.

— Мы с тобой уже как-то говорили об этом, — тихо сказал Ильвинг. — Мне слишком дорога жизнь, чтобы я возвращался к этой теме.

Локи промолчал. Сочувствие к другу все же превозмогло здравый смысл.

— Ты вырос за то время, что я тебя не видел, — сказал Свен. — Дюйма на три.

— Я знаю.

— Послушай, если ты хочешь вернуть Сигун, укради ее из дома ее родственников. Где они живут, на побережье?

— Это невозможно, — сказал Локи.

— Я не узнаю тебя, — скривившись, отвечал Свен. — Ты, бог хитрости и коварства, говоришь мне "невозможно"? Ну да, тебе запрещено появляться в Ётунхейме. И ты, кто знает все горные тропы, не можешь пробраться туда тайком? Послушай, что я скажу тебе. Нет ничего невозможного, если любишь. Помнишь, ты говорил мне, чтобы я и думать забыл о Гейр? Валькирии не выходят замуж и все такое?

Локи заинтересованно кивнул.

— Я женился на ней, — сообщил Ильвинг. Ётун восхищенно присвистнул. — Гёйр спустилась с небес ради меня, и я сделал все, чтобы она не пожалела об этом. Мы прожили вместе десять лет, и я ни разу не вышел в море. Я продавал то, что делал своими руками — шерсть, лен. Я ходил за плугом вместе с моими работниками. Я хотел быть с Гейр, и я был с ней. У нас двое сыновей и дочь, такая же прекрасная и дерзкая, как и ее мать. Гейр сказала, что в наших мирах время течет по-разному, и никто не заметит ее отсутствия в течение десяти лет — но потом ей придется вернуться. Теперь, когда она ушла, мне стало очень тяжело в опустевшем доме, и я снова занялся своим старым ремеслом. Вот, в Миклагард решил сходить для начала.

— Я всегда восхищался непревзойденной дерзостью вашего рода! — сказал Локи. — А Гейр-то, Гейр! Непокорная и своенравная девчонка! Никогда и ни для кого она не делала такого. Она действительно любит тебя, Свен... Но и ты тоже молодец. Вы достойная пара.

— Я думаю, что вы с Сигун тоже стоите друг друга, — возразил Ильвинг. — Но Гейр осталась со мной потому, что была уверена — я люблю ее и никогда не оставлю по своей воле. Знала ли Сигун, что ты ее любишь? Какие у вас вообще отношения были?

— Иными словами, что я делал для своей любви? — спросил Локи. — Все, что она хотела. Был такой великан Сурт, повелитель подземного огня, мой дальний родственник. Он был ее детской любовью...

Свен сообразил, что ему выпала редчайшая удача, какая еще, наверно, никогда не выпадала человеку — услышать сагу о богах, о делах давно минувших дней от самого участника событий. Ильвинг притих, боясь, что ётун вдруг изменит свое решение.

— Я об этом ничего не знал, — продолжал Локи. — Я встретил Сигун с отцом на альтинге и там же и сосватал. Бауги с радостью отдал ее за меня. Тогда какая-то напасть обрушилась на всех мужчин из их рода. Гиллинга, деда Сигун, убили гномы, мёд поэзии как раз и был отдан нам в качестве виры. Брат Бауги и дядя Сигун, Суттунг, чуть не погиб из-за этого мёда, но Один его все ж таки выкрал. Зная, что я вхож в Асгард, Гиллингсоны имели на меня далеко идущие планы. Но я это понял намного позже... Фарбаути, мой отец, был старшим сыном самого Мимира, а это один из старейших родов в Ётунхейме. Сестра же Мимира, как ты знаешь, была матерью Одина.

— А, так что вы с ним и впрямь родственники, — заметил Свен.

— Да, мы братья, я чуть постарше, — кивнул Локи. — Мы с Сигун поженились и уехали в Асгард. Она и согласилась-то, я думаю, потому, что мы чем-то похожи с Суртом. Оба с огнем связаны... Только Сурт весь всегда черный, в саже — попробуй-ка совладай с исландскими вулканами!

И поначалу, пока мы жили, Сигун грустила все. Я думал, она по дому скучает, по родным, утешал, как мог. Потом Нари родился, она вроде как занялась им и перестала печалиться. А я не домосед по характеру, вечно меня носит где-то... То с Одином и Тором куда-нибудь закатишься, то вот с Идун.

— Наслышан, наслышан, — хохотнул Свен.

— И вот Сигун и говорит мне: грустно мне здесь с асами, тебя никогда дома нет, давай вернемся в Ётунхейм. Там хоть с соседками поговорить можно. Сказано — сделано. Да только стороной узнал я, что Сурт со своими молодцами будет нас поджидать в той самой маковой долине... Я поговорил с Одином, и он позвал Сурта в Асгард. В гости.

Волны тихо плескались о борт. Очарование сказки все сильнее охватывало Свена. Ярл устроился поудобнее.

— Ну так вот, а я как раз вроде куда-то уехать должен был, — продолжал ётун. — Сурт, конечно, согласился. Но я никуда не поехал, а пошел к Сигун и сказал, что Нари я заберу, а она может уходить к Сурту, если хочет. Только чтобы решала быстрее, пока он здесь. А я его пока что в гости пригласил. Сурт, правда, когда меня увидел, чуть рассудок от страха не потерял, но в дом к нам пришел. Он подумал, что я еще ничего не знаю. Посидели, выпили пивка, поужинали. Я сел у камина и стал играть с Нари, а они вышли. Все, думаю, прощай, моя любовь. Насильно мил не будешь. Вдруг смотрю — возвращается. Я решил — может, забыла что... Все ведь так неожиданно получилось, Сигун даже вещи толком собрать не успела. А она бросилась на грудь ко мне и как заплачет. Я ей: Сигун, мне и так тяжело, иди уже. Она: Локи, позволь мне с тобой остаться...

— И ты ни разу не напомнил ей об этом, не попрекнул? — спросил потрясенный Свен.

Локи отрицательно покачал головой.

— Она вернется к тебе, — сказал Ильвинг. — Женщины остаются с теми, кто любит их, а ты действительно любишь ее... Укради ее! А потом попробуй поговорить с ней. Сигун могла измениться за эти годы. Вспомни, сколько ей пришлось вынести из-за тебя! Она просто устала. Вам нужно было отдохнуть друг от друга, успокоиться... возможно, она сейчас уже жалеет о том, что сделала и сказала тогда. Если она откажется пойти с тобой, ты по крайней мере будешь знать, что все кончено. Ты будешь свободен.

— Я свободен, — спокойно сказал Локи.

Свен вспомнил, что брачные узы никогда сильно не обременяли бога.

— Я рад, — произнес Локи, — Что это было в моей жизни, это приятно вспомнить, но мое сердце больше не болит, если ты об этом. Кстати, если бы я тогда не излил свою боль, она убила бы меня. Спасибо тебе, Свен...

Ильвинг благодарно улыбнулся.

— Но я хотел бы, чтобы Сигун снова была со мной, — продолжал Локи. — Лучше всех мне было с ней... Но Сигун нет в Ётунхейме. Андвари сказал, что она исчезла лет десять назад. Ушла купаться и не вернулась.

— Ты веришь в судьбу? — спросил Свен.

Локи усмехнулся:

— Чем дальше, тем сильней. Я тебя понял, волчонок...

Викинги находились на траверзе того острова, к которому их вел Прометей, когда Ролло яростно завопил и задергался в своей корзине на верхушке мачты. Впрочем, он мог бы и не надрываться так сильно, поберег бы горло, подумал Локи, сгибаясь в три погибели и непроизвольно хватаясь за грудь. Ётун уже знал, что так встревожило помощника кормчего. Знал и Прометей, начавший разворот. Титан хотел войти в узкую горловину бухточки острова. Однако Свена зрелище ошеломило так, что на несколько мгновений он просто застыл, как аллегорическая статуя "Удивление".

Из ослепительной, чуть дрожащей от зноя синевы вынырнула красная греческая галера. Она в два раза превосходила драккар размерами и очень быстро приближалась. Лопасти выкрашенных в белый цвет весел сверкали на солнце, буруны пенились у носового тарана. Галера могла протаранить и потопить драккар, и люди на ней не ощутили бы даже толчка. Женские глаза с черными ресницами, намалеванные на высоких скулах бортов, словно заворожили Свена. Однако сверкающие доспехи моряков, которые угрожающе размахивали оружием, привели Ильвинга в чувство. Греки поджидали норманнов рядом с островов, как будто знали заранее, что викинги появятся здесь...

Стало ясно, что укрыться в заливе, куда галере не удалось бы последовать за драккаром в виду своих размеров, викинги не успеют. Последний раз прозвенел гонг, викинги опустили весла.

Но что ж, пришла пора показать грекам, что не только они умеют достойно встречать того гостя, который всегда приходит слишком рано. Этот бой, скорее всего, стал бы последним для викингов Свена. Но готовились они к нему с тем же спокойствием, словно это была обычная стычка, вроде недавней, столь фатально завершившейся для греческих пиратов. Титаны обнялись на прощанье. Прометей отдал Локи свой плащ. Затем они разошлись. Прометей вернулся к рулю, а Локи перешел на нос драккара. Ётун ударился о носовую фигуру. В воздух взметнулась хищная тень, зашелестели огромные крылья.

Наступила такая тишина, что Ильвинг услышал, как гудит забытый котел с раскаленной нефтью — рабы бросили мехи, а их хозяева впервые, возможно, за всю их жизнь не заметили этого. Викинги все же меньше удивились тому, что увидели. Ведь преследователи не присутствовали на балфорах, когда в песнь скальда вплетаются голоса небожителей. Лучший скальд, которого когда-либо доводилось слышать викингам, превратился в черного дракона. "Хотя, возможно", холодея, думал Гаук. — "Это дракон лишь на время стал скальдом".

Крыльями дракона были алыми, как тот закат, что упал на воды Средиземного моря после разгрома пиратского корабля. Чудовище развернулось в воздухе, заходя на цель. Галера со всем своим греческим огнем была беззащитна перед ним. Вздох ужаса пронесся над обреченным кораблем. Над нею затрепетала огромная фигура, прозрачная, но густеющая на глазах, и вот уже крылатый белокурый гигант в развевающейся тунике стоял на невидимой плоскости. Она проходила, судя по всему, прямо над макушкой мачты драккара или чуть выше. В руке у бойца был длинный и узкий меч, в котором Свен без труда узнал крест. Викинги встретили появление нового противника холодно.

— Где Прометей? — закричал встревоженный Гаук. Чувство здравого смысла было слишком крепко в кормчем, чтобы его могли сбить с толку все эти фокусы. Гаук счел момент вполне подходящим, чтобы войти в залив и предоставить богов их собственной судьбе, но с непривычки не смог разобраться в лоции, оставленной ему Прометеем. Тут небо потемнело окончательно.

Прометей узнал обладателя меча и понял, что пришел и его черед.

Подняв голову, Свен увидел титана. Прометей стал перезревшей грозовой тучей, лишь формой походившей на человеческую фигуру. В туче короткими всплесками бесились молнии. Дракон выпустил длинный язык пламени. Ангел поднял свободную руку спокойным, легким жестом, словно отгонял назойливую муху. Меч в его другой руке даже не дрогнул. Весь огонь, ударившись о ладонь ангела, отлетел обратно на дракона. Ролло вскрикнул, остальные викинги оказались более сдержанными. Дракон успел развернуться боком и прикрыть голову левым крылом. Оно вспыхнуло и осыпалось в воду раскаленными угольками. Воспользовавшись тем, что ангел отвлекся на Локи, Прометей быстрым движением выбил меч из его руки. Падающий меч ангела ослепительной молнией упал на греческую галеру. В ответ раздался яростный вопль, и викинги увидели черную сквозную дыру в борту галеры немного выше ватерлинии. Титан ухватил ангела поперек туловища и начал гнуть вниз, к невидимой плоскости, на которой они стояли. Но Свена больше волновал дракон. Бессильное тело сносило к востоку, прочь от места схватки. Дракон медленно, но неотвратимо снижался. Ярл знал, как можно помочь Локи. "Христиане молятся своему богу, чтобы у него что-то попросить, а мы — чтобы дать", мелькнуло у Свена. Он не был особо искусным скальдом, но имел природный слух. Да только его люди не произнесут имени Локи в хвалебной песне.

— Повторяйте за мной! — воскликнул Ильвинг. Он ударил в гонг и выкрикнул:

— Лгун, хохотун, пожрать мастак...

Викинги часто пели короткие песни для того, чтобы удерживать ритм гребка. Да и послушание ярлу до сих пор хорошо оплачивалось. Нестройный хор повторил вслед за Свеном эти бессмысленные для большинства слова. Ильвинг увидел, как дракон чуть встрепенулся и попытался лечь на здоровое крыло, чтобы замедлить падение.

— Охотник, душегуб, подлец, — сорванным голосом продолжал Свен.

Дракон попытался плюнуть огнем. Из пасти вылетел черный тяжелый дым, какой бывает от сырых дров. Оставив замысел сжечь противника, дракон начал описывать плавную дугу в воздухе, заходя к ангелу в спину.

— Кровь, слезы, пот — плоды тех врак! — прокричал Ильвинг.

Самые смышленые из викингов заметили несомненную связь между их безумной песней и возвращением сил к дракону. Хор зазвучал громче и стройней.

— И отвратительных детей отец! — заключил Свен и выкрикнул во всю мочь своих легких: — Ты — наш бог!

Дракон уже находился за спиной ничего не подозревающего противника. Ангел и Прометей бестолково топтались на месте.

— Ты — наш бог! — снова крикнул Ильвинг, и викинги повторили за ним.

Дракон перекувырнулся на спину и захлестнул своим длинным хвостом шею ангела, как удавкой. Тот выпустил Прометея и схватился за горло, пытаясь развернуться лицом ко второму врагу. Прометей тут же обхватил соперника своими огромными ручищами и, подняв над головой, швырнул ангела вниз. Дракон едва успел разжать хвост. Прометей навалился сверху, подминая противника своей массой. Оба рухнули на вражескую галеру.

Сверкнула ослепительная беззвучная вспышка.

Когда зрение вернулось к Свену, то галеры больше не было. Не было ни обломков, ни тел, ни обрывков парусов — лишь безразлично сияла морская гладь. Ангела и Прометея тоже больше не было.

А вот дракон опускался все ниже и ниже и к воде...

— Вперед! — закричал ярл. — Убирайте мачту!

Викинги забегали, засуетились. Гаук чуть замешкался, перекладывая руль.

— Если Локи упадет в море, он погибнет! — заорал Свен на медлившего кормчего.

Это была правда. Драконы — огненные существа, их стихия — воздух. Хоть они и приходятся дальними родственниками морским змеям, вода несет драконам гибель.

Но у Гаука была своя правда. Сейчас, когда дракон падал, было трудно оценить его истинные размеры. Но если ладья и была больше дракона, то не намного. От удара таким весом, принятого на один из концов корабля или поперек него, драккар тут же разлетелся бы в щепки. Викинги погибли бы, не говоря уже о товаре. Да и дракону они бы ничем не помогли.

Единственное, что мог предпринять Гаук — это поймать огромное тело вдоль, уложить, как младенца в люльку. Впрочем, и это вряд ли спасло кого-нибудь. Драккар и так сидел в воде на доску глубже обычного, и просто затонул бы, приняв на себя столь большой добавочный груз.

— Пошевеливайся! — бешено закричал ярл.

Гаук молча потянулся к гонгу.

Весла вспенили воду. Драккар начал потихоньку разворачиваться. Дракон, казалось, понял, что пытается сделать кормчий. Кося огненным глазом, Локи развернулся вдоль по курсу драккара, но из-за этого маневра стал терять высоту еще быстрее.

Свен, к облегчению Гаука, тоже понял, какая опасность грозит им, и попытался облегчить драккар. Сложенную мачту викинги спустили за борт с кормы. Те, кто не был занят на веслах, тоже попрыгали за борт, в теплую воду. Там, держась за мачту, воини должны были ожидать развития событий. Ильвинг посмотрел наверх. Теперь, когда драккар и дракон двигались в одном направлении, стало очевидно, что основной удар придется на нос корабля. Ярл согнал тех воинов, кто не успел спрыгнуть с драккара, на корму, чтобы уравновесить удар.

И вот тень дракона накрыла их. Пронзительно пропел гонг, драккар рванулся вперед, и тут огромное тело рухнуло на корабль. Доски неприятно затрещали. Драккар клюнул носом так, что фигура дракона полностью скрылась в воде. Гаук увидел воду, хлынувшую в отверстия для весел. Не помня себя и не понимая, что он делает, кормчий ударил в гонг. Жестяной диск надрывно вскрикнул, викинги загребли. Но весла схватили уже одну пустоту — драккар, словно волшебный летучий корабль, подпрыгнул в воздух и просвистел не меньше пятнадцати локтей над самыми верхушками мелких волн. С тяжелым плюхом осев на воду, корабль поднял сверкающий столп водяной пыли.

Гаук глянул вниз. Вместо огромного чешуйчатого тела он увидел лежащего ничком человека с растрепанными волосами. Кормчий понял, что Локи превратился обратно в человека в момент удара о драккар. Это их и спасло. Еще миг — и драккар развалился бы на куски. Ётун скрючился, как зародыш — дракон все же был длиннее корабля, и Локи сделал все, чтобы не погубить корабль и тех, кто на нем был. Ётун лежал на правом боку. Левая рука Локи превратилась в черную обгорелую ветку. Лицо ётуна было белее снега. Рыжие волосы Локи горели на солнце, словно намазанные маслом. Но это было не масло, а кровь. Кровь ётуна оказалась столь же алой, как и кровь обычного человека.

Свен, первый оказавшийся рядом с раненым, увидел, что губы Локи шевельнулись, и склонился к нему.

— Рука, — прохрипел ётун. — Не позволяй Гауку отнять руку...

Кормчий был уже рядом.

— Не вздумай отнять ему руку, — сурово сказал ярл.

— Но тогда он погибнет, Свен, — тихо ответил Гаук.

— Делай, что тебе говорят! — рассердившись, воскликнул Свен. Кормчий и несколько других викингов отнесли Локи на корму. Ролло встал у руля — нужно было вернуться и подобрать мачту и воинов. От удара доски расселись в носовой части палубы, открылась течь. До дому с такой дырой в днище викинги точно бы не добрались. Да и мачту надо было устанавливать заново.

Когда викинги высаживались на берег острова, Свен почуял угрожающие нотки в гудении толпы. "Ётун", порхало над викингами, "проклятый Локи". Самый тупой из воинов сообразил, с кем он провел столько времени на одном драккаре. В какой-то мере Ильвинг понимал их. Свен был воспитан на тех же песнях и сказках, что и его воины, и не забыл ужаса, охватившего его, когда он впервые столкнулся с ётуном лицом к лицу.

— Ты — Локи из Ётунхейма! — крикнул кто-то во весь голос. — Проклятый Локи!

— Да, это я, — отвечал ётун, ища крикуна глазами. Но куда там. Тот уже давно спрятался за спины соседей.

— Убить его, пока он убил нас!

Викинги разразились нестройными криками.

— Не спускайся на берег, нас затопчут, — шепнул Локи.

Ярл остановился на сходнях. Ролло прикрыл пошатывающегося Локи с другой стороны. Свен надеялся, что Гаук тоже будет с ними, но старого кормчего нигде не было видно.

— Трусы! — презрительно крикнул Локи, перекрывая шум толпы. — Если бы я хотел, от вас давно не осталось бы ничего, кроме кучки пепла. Хотя нет, что это я. Кучка дерьма — вот что вы такое, а дерьмо не горит. Оно только воняет! Идите сюда! Во мне больше нет огня, я отдал его весь, защищая вас. Но помните — меч я держать не разучился!

Воины качнулась к сходням, причем Ильвинг видел, что викинги, оказавшиеся в первых рядах, вовсе не рвутся встретиться с Локи — каждый вспомнил, как ётун бился во время схватки с пиратами. Но толпа, охваченная страхом и безумием, буквально несла воинов под ноги троице.

Свен вытащил меч.

— Я не ётун, я ваш ярл, — сказал Ильвинг. — А Локи — мой друг. Вы предали меня, но я друзей не предаю!

Ролло ничего не сказал — ему все еще было сложно говорить. Вместо слов молодой кормчий взмахнул мечом, лезвие со свистом рассекло воздух.

— Держись слева, — тихо сказал ётун. — А когда скажу — "все!", пригнись. Угли во мне еще есть...

Свен поудобнее перехватил меч в руке. В этот момент к месту стычки наконец пробился Гаук.

— Прекратите немедленно! — заорал кормчий. — Вы взбесились от страха, как бабы! И как вы только смели поднять руку на ярла! Разве он был с вами жаден?

— Но ётун... — отвечали ему.

— Лодур — друг Ильвинга! — отрезал Гаук. — И Лот спас всех нас! А вот если вы их убьете — хороший ответ, нечего сказать! — то и сами сдохнете здесь, потому что я не поведу домой драккар с трусами и подлецами!

Это решило исход дела.

На третий день норманны нашли обещанный Прометеем храм, и погрузка золота на драккар пошла полным ходом. Товары, которые северяне взяли на корабле пиратов, решено было оставить в тайнике на берегу. Ильвинг зашел к раненному ётуну, который отлеживался в одном из шатров. Гаук все-таки уговорил Локи расстаться с обугленной рукой, и сейчас из плеча ётуна росла новая. Выглядело это так, словно какой-то безумный лекарь пришил к плечу взрослого мужчины ручку младенца.

— Как твоя рука? — спросил Свен, войдя.

Крохотная ручка приподнялась в приветственном жесте. Ильвинг улыбнулся.

— Я тебе кое-что принес, — сказал Свен, наклонился и осторожно, боясь повредить тоненькие пальчики, вложил в них игрушечный меч размером с ложку. — Ролло расстарался для тебя. А скоро уже будешь настоящим махать.

— Ну, что там твои воины? — спросил Локи.

— Разум детей в телах здоровых мужиков, что с них взять. Потребовали от меня, чтобы я кинул руны, узнал, что нам делать теперь, — Ильвинг улыбнулся. — "Каун" и "гагль", две самые паршивые руны, я, конечно, вынул из мешочка с костями. И "лебен" тоже, никогда не знаешь, как она ляжет . Ты уж прости ребят, Локи...

— Не стоит того, Свен. Я был богом свободных людей, — сказал ётун устало. — Я дал вам огонь, чтобы вы могли защищаться от зверей. Варить на нем похлебку вы научились уже сами. Ведь Одину и Христу все равно, как вы проведете свою жизнь здесь. Одину нужны только воины, чтобы бороться со мной в Асгарде, и он заботится только о них. На остальных ему просто наплевать. Один растил вас бездумными жадными убийцами, а Христос сделал вас дрожащими рабами. Я заботился обо всех людях. Я всегда был рядом. Но вы выбрали свой путь. Хотя вы еще обращаетесь к рунам, чтобы узнать свою судьбу, вы уже законченные христиане.

— Хорошо, тогда ты скажи, — начиная сердиться, сказал Ильвинг. — Что же нам делать? Что будет с нами?

— На этот вопрос я не дам ответа никогда, — твердо сказал Локи. — Вы все можете сами решить для себя. Но как раз этого вы и не хотите. Вы больше не хотите быть свободными. Вы хотите, чтобы кто-нибудь решил все за вас.

— А разве свободным людям нужны боги? — возразил Свен. — Ведь если бы мы могли управлять этим миром, если бы стихии слушались нас, мы бы уже ни от чего не зависели и не нуждались бы в защите...

— Да, придет и такое время, время торжества человеческого разума. Люди узнают, как устроен этот мир и даже отчасти подчинят его себе, — кивнул Локи. — Но тогда здесь уже не останется никого, кто смог ответить вам, почему мир был создан именно таким. Вы останетесь с этой тайной наедине, лицом к лицу.

Ильвинг понял, о чем говорит ётун, и вздрогнул.

— Да, — сказал ярл. — От такого вопроса можно лишиться рассудка. Не хочешь решать за нас — хотя бы скажи тогда, Локи... Почему?

Тот ласково улыбнулся и сказал:

— Неужели ты думаешь, волчонок, что я не сказал бы тебе, если бы твой разум мог вместить это знание?

Свен покраснел.

— Если бы ты мог понять это, ты был бы богом, — продолжал ётун. — Но до тех пор, пока я с тобой, ты знаешь, что ответ на самый мучительный для людей вопрос есть. Это все, что я могу дать. А кому нужен такой бог?

— Ты — наш бог, Локи, и ты сам прекрасно это знаешь, — ответил Ильвинг.

Песнь третья. О Сигун и Локи, убийцах Гунвальда.

Меня проклинали, смеялись в лицо, а старухи плевали мне в след.

Друзей награждал я терновым венцом и принес всем я множество бед,

Hо я не был никогда рабом иллюзий.

Ни добра, ни зла...

И даже в час смерти не стану другим, и никто не поставит мне крест.

Я буду свободным, но трижды чужим для пустых и холодных небес.

Я не стану никогда рабом...

Ария "Рабство Иллюзий" (почти что)

Свен закутался в плащ Локи. Черное плотное сукно украшала роскошная вышивка, изображавшая невиданную птицу Феникс. Плащ был заметен издалека. Его подарил Локи Прометей перед той схваткой, что стала для ётуна юга последней. Солнце стояло в самом зените. Дорожка на спокойной глади моря сияла, словно Вёлунд разлил по воде расплавленное золото. Но Ильвинг никак не мог согреться. Драккар Свена, переполненный раздобытым на юге золотом, не удержался на волнах, поднятых разыгравшимися морскими змеями. Всю ночь и утро Ильвинга носило по морю. Когда Гейр и Локи вернулись, у Свена уже начали разжиматься руки, которыми он держался за обломок драккара.

Гейр умчалась обратно в Валгаллу, а Локи наколдовал эту лодку, и теперь они шли вдоль незнакомого берега. Ётун греб, Ильвинг сидел на корме, прихлебывая вино из бурдючка. Зеленая чаща весело улыбалась в обрамлении угрюмых скал. Но Локи был хмур, и Свен знал почему.

Где-то здесь жил Гунвальд, морской волшебник, про которого говорили, что он умеет превращаться в морского змея. Локи был отцом мирового змея Ёрмундганда, прародителем морских змеев, но Гунвальд неизвестно почему ненавидел ётуна, которому должен был бы поклоняться.

— Как там Гейр? — спросил Свен.

Супруги не успели перекинуться даже парой слов.

— Ждет тебя, — сказал Локи.

Ильвинг хмыкнул и перевел взгляд за плечо ётуна. Вдруг лицо его изменилось так, что Локи поспешно обернулся.

Из воды показался острый темно-лиловый плавник. За ним на ровной поверхности воды изгибался длинный пенистый след. Ётун узнал Рагнара, самого большого, но так же самого глупого и тщеславного из всех морских змеев.

Рагнар заметил лодку и теперь хотел отрезать ее от берега.

Свен отбросил бурдючок и схватился за вторую пару весел. Лодка помчалась, оставляя за собой вспененную воду. Но ветра не было, и на третьем гребке стало ясно, что добраться до берега они не успеют.

Локи втянул свои весла в лодку. Огромная голова уже поднялась из воды в десяти локтях от них. Змей настигал лодку. Локи перебрался через Свена и встал на носу. С легким свистом вышел из ножен меч. Ётун обернулся и улыбнулся викингу. Рот Локи казался кровоточащей раной на бледном лице.

Свен вжал голову в плечи. Такую улыбку он уже видел.

Огромная клыкастая пасть с шумом появилась из воды за спиной ётуна.

— Берегись, сзади! — отчаянно закричал Ильивнг.

Обернуться Локи уже не успел. Рагнар насадил ётуна на клык, торчавший из нижней челюсти. До пояса Локи был защищен бортом лодки. Зуб змея пробил тело ётуна и вышел с правой стороны груди еще примерно на локоть. Ётун успел упереться мечом в нёбо Рагнара, не давая змею закрыть пасть и перекусить себя пополам С шипением хлынула ядовитая кровь. Рагнар яростно взревел.

— Греби! — крикнул ётун, изо всех сил вцепившись в борт. Свен с силой загреб и резко толкнулся. Лодка подпрыгнула на месте и дернулась вперед. Локи резко наклонился. Раздался отвратительный хруст — ётун выломил зуб из пасти чудовища весом своего тела. Затем обернулся и ударил ошарашенного змея мечом по глазам. Взвыв от ненависти, Рагнар закрутился винтом и нырнул. Локи выпрыгнул из лодки.

— Сейчас он поддаст снизу, это верная смерть! — закричал ётун. — Прыгай, Свен!

Ильвинг вскочил, запнулся о банку и упал.

— Скорее, Свен! — воскликнул Локи. — Ну же!

Ильвинг поднялся. Вода забурлила, зашипела. Лодка заходила ходуном. В следующую секунду ее подняло крутящимся столбом воды. Доски затрещали. Локи отбросило в сторону. Из воды появилась черная от крови морда змея. Рагнар подкинул лодку высоко вверх, и та переломилась пополам. Человеческая фигурка, нелепо кувыркаясь, взлетела в бледно — голубое небо. Обломки лодки рухнули в воду. Волной из рук Локи вышибло меч. Ётуна удержал на воде пронзивший его клык Рагнара.

Змей широко распахнул пасть, огромные зубы сверкнули на солнце.

Тело Свена вошло ровно между двумя рядами костяного частокола. Пасть с жутким хрустом захлопнулась. "Вот Гейр и дождалась", подумал Локи. Громко сглотнув, змей расхохотался. Тело чудовища раздувалось вслед за телом викинга, ослепительные солнечные блики играли на серебряной чешуе.

— Я — убийца Локи! — воскликнул Рагнар. — Их вроде было двое!

Змей чуть качнулся на воде, ища взглядом второго соперника.

— А, вот ты где! Ну, букашка, ты был хорош в бою. Но теперь и тебе конец!

— Умрем вместе, о сильнейший! — смиренно сказал ётун.

— Не смеши меня! — воскликнул Рагнар. — У тебя больше ведь даже твоего жалкого меча нет!

— А разве ты не знаешь, о ужасный, — сказал Локи. — Что ётуны — смертельная отрава для морских змеев?

— Что такое? — насторожился Рагнар. — Гунвальд мне ничего такого не говорил. И посланник его то же!

— Увы, могучий Рагнар! — вздохнул ётун. — Этот проходимец, незаслуженно пользующийся дружбой самого великого и хитрого змея, послал тебя на верную смерть. Но ты не расстраивайся! Я знал одного змея, который остался жив, после того как слопал ётуна. Счастливая случайность! Так что видишь, у тебя еще есть надежда. Но тот ётун был совсем еще молодой, не чета Локи...

— Ах, почему я просто не раздавил вашу жалкую лодчонку в щепки! — нервно воскликнул Рагнар.

— Тот змей долго болел, — невозмутимо продолжал ётун. — С него вся чешуя слезла. Потом новая выросла, коричневая, с оранжевыми пятнами.

— С оранжевыми пятнами? — в ужасе переспросил змей.

— Да, сильно отравился, — покачал головой ётун. — Ну, ничего, все-таки живой, правда?

— Ох, я уже чувствую изжогу! — завопил Рагнар, от волнения свиваясь кольцами и пуская огромные буруны. — Проклятый Локи! Ненавистный лгун Гунвальд! Послушай, а ты случайно, не знаешь какого-нибудь противоядия?

— Да, слышал кое-что, — крайне неохотно сказал Локи.

— Так говори же скорей! — зарычал от нетерпения Рагнар.

— А ты меня не съешь? — недоверчиво спросил ётун.

— Да какая уж тут еда! — чуть не плача, простонал змей. — Ну, говори же!

— Говорят, есть такой особенный налет, ну, вроде плесени, на стенах некоторых прибрежных пещер, — сообщил Локи. — И вот если его полизать, ешь хоть ётунов, хоть кого угодно.

— А ты сам его видел?

Ётун кивнул.

— Решено, — заявил Рагнар, подплывая к нему. — Забирайся на меня. Я отвезу тебя на берег, и ты мне найдешь такую пещеру.

— Как прикажешь, о великолепный, — сказал Локи. Закинуть руки на шею змея ётуну удалось с большим трудом, мешал торчащий из груди клык. Ётун заметил, что у самой головы на шее нет ядовитых шипов. Едва Локи уцепился за шею змея, Рагнар рванул к берегу так, что седока чуть не сорвало с него потоком воды.

— Эй, полегче! — закричал Локи. — Я же так захлебнусь!

— Конечно, конечно, — льстиво пробормотал Рагнар, сбавляя скорость. Ётун вгляделся в набегающий берег. Они со змеем заметили подходящую пещеру одновременно. Круглая дыра чернела в самом низу прибрежной скалы. На козырьке над ней валялись внушительные глыбы со свежими линиями разломов, следы вчерашнего шторма.

— Ах, как мне повезло, что ее вчера не завалило! — воскликнул Рагнар.

— А мне-то как повезло, — пробормотал Локи и громко спросил: — А что вчера было?

— Гунвальд приходил, утопили пару кораблей. Вот умора! — пояснил змей и остановился. — Все, мелко. Ты сходи-ка, проверь, есть ли там эта плесень, и меня позовешь. Я тебя тут подожду, а то по земле я не ходок.

Локи рухнул в воду. Ему оказалось по грудь. Сгустки запекшейся крови размокли, и черная дорожка потянулась вслед за ётуном. Выйдя на берег, Локи зашел в пещеру и прислонился к стене. Размер пещеры оказался подходящим.

— До чего хлипкий народ пошел! — щелкнул языком Рагнар. — На один зуб всего! Не дойдет ведь.... Эй, ты! Не умирай там, погоди! Есть там плесень лечебная, или нет?

Ётун вышел из пещеры, вскарабкался на козырек, и, улыбаясь, помахал змею рукой. Рагнар выбрался на песок и быстро, хотя и неуклюже, пополз ко входу.

— Где же она? — подозрительно спросил змей, заглянув внутрь. — Где плесень?

— Она на самой дальней стене, о ужасный, — почтительно ответил Локи и нагнулся.

Рагнар довольно хмыкнул, приняв это за поклон, и засунул голову в пещеру полностью. Ётун потрогал рукой основание огромного каменного обломка. Камень чуть качнулся. Локи напрягся и сильно толкнул глыбу. Из-под змеиного клыка горячей волной выплеснулась кровь. Ётун отвел взгляд и снова качнул камень.

— Слушай, все забываю тебя спросить, — глухо пророкотал Рагнар из пещеры. — А как тебя зовут?

— Мое имя — Локи, глупец! — воскликнул тот.

Змей яростно взревел.

В этот момент глыба поддалась усилиям ётуна и рухнула вниз. Точно на шею змея, переломив хребет. У Локи подогнулись колени, и он опустился на каменный козырек. В глазах у ётуна потемнело.

Когда взгляд Локи прояснился, огромный хвост был уже в двух локтях. И он стремительно приближался. Огромный змей бился в агонии. Локи не мог ни увернуться, ни убежать. Хвост обвился вокруг тела ётуна, а затем воздух засвистел в ушах Локи. Ётун увидел под собой острые макушки прибрежного леса и потерял сознание.

Локи пришел в себя от боли в груди. Он лежал, уткнувшись носом в грязные бревна. Етун с трудом сел. Бревна оказались мостом через запущенный ров. В небе уже догорал розовый закат, мягкий и чистый, как щека девушки. Замок, в который вел мост, из-за этого нежного цвета неба казался особенно мрачным.

Выбора у Локи не было.

Ётун поднялся и постучал в ворота. Приятный голос, больше похожий на голос подростка, чем зрелого воина, спросил:

— Кто там?

— Я ранен, — ответил Локи, который вообще никогда не спешил сообщать собеседнику свое имя. — Помогите мне.

Ворота заскрипели, открываясь. Локи вошел во двор замка. Вскоре раздались легкие шаги. Ётун обернулся и увидел женщину, которая открыла ему ворота. Локи поспешно шагнул назад, туда, где тень от замковой стены была гуще. Как бы ни был ошеломлен ётун, он сообразил, что не стоит давать Сигун возможность узнать себя.

— Проходите, — сказала Сигун ласково. — Какая ужасная рана!

— Я просто хотел спросить дорогу до ближайшей деревни, — глухо ответил Локи. — За мной гонится злой маг Гунвальд, и я не могу остаться здесь.

— Но в этой долине никто больше не живет, кроме нас, — возразила Сигун. — Да и надежнее всего прятаться от Гунвальда в его собственном замке.

Это было уже слишком даже для ётуна. У Локи подкосились ноги, и он упал.

Сигун бросилась к нему. Локи отвернулся, но мягкие ладони уже обхватили его лицо.

— Я знала, что ты придешь, — сказала Сигун и поцеловала его.

Локи сегодня уже не первый раз нырял в черную пучину беспамятства, но после этих слов жены ётун опустился на самое ее дно.

Придя в себя, Локи открыл глаза и сразу же увидел перед собой огромную дыбу во всем ее мрачном великолепии. Он поспешно зажмурился, затем осторожно посмотрел направо. Там обнаружился вид не лучше — заржавленная решетка для поджаривания человека на медленном огне. Сам же он находился, судя по всему, в достаточно мягкой и удобной кровати, но это еще ни о чем не говорило. Локи полежал некоторое время с закрытыми глазами, размышляя, стоит ли теперь смотреть налево, но в конце концов решил рискнуть и увидел жену.

Сигун наклонилась над тканью и откусила нитку. Дыра была такой огромной, что проще было бы сшить мужу новую рубашку. Сигун перетряхнула все кладовые, но нашла только небольшой кусочек, которого едва хватило на заплатку.

Несколько мгновений супруги молча смотрели друг на друга. Сигун видела, что Локи раздался в плечах и даже немного подрос. С его лица и тела сошли следы вековой пытки. Страшная дыра в груди уже затянулась, оставив только уродливый зигзаг шрама. И это тело волновало Сигун, ничуть не меньше, чем в годы юности. Локи пристально смотрел на жену. Сигун отвела взгляд.

— Сейчас я жалею, что боги освободили меня, — сказал ётун.

— Неужели ты тоскуешь по тем мучениям, что испытывал тогда, когда на твое лицо капал яд?— спросила жена.

— Да, — ответил Локи. — Ведь теперь мучить меня будешь ты. У Одина никогда не хватало фантазии. Подумаешь, яд, капающий на лицо... А то, что у тебя богатое воображение, я очень хорошо помню.

— Послушай, я не собираюсь тебя мучить, — возразила Сигун. — Наоборот, я выходила тебя, и это была задачка не из легких — зубы морских змеев сами по себе очень ядовиты, а ты протаскал его в своем теле по меньшей мере полдня.

— Спасибо, конечно, и извини за доставленные хлопоты, — сказал Локи. — Тогда зачем же я лежу в камере пыток, если не секрет?

— Это замок Гунвальда, и он, насколько мне известно, спит и видит твою голову на шесте для трофеев, — пояснила Сигун. — Сейчас его нет дома, но он всегда возвращается очень внезапно, и поэтому я прячу тебя здесь. Это не камера пыток, ты ошибся — это просто склад пыточных инструментов, а сюда он редко заглядывает. Ты же знаешь его характер — он обычно не успевает ими воспользоваться.

— Надеюсь не узнать, — содрогнувшись, сказал Локи.

— Для меня мучительно и видеть тебя, — продолжал он, помолчав. — Как ты здесь оказалась и каким образом сделалась человеком? Ведь ты не владела искусством превращений, в отличие от большинства великанов, или я опять ошибаюсь?

— Ты прав, — кивнула Сигун. — Гунвальд похитил меня, соблазнившись на мою красоту.

— Но ведь он человек, — недоверчиво сказал Локи. — Как он мог похитить великана?

— Он превратился в морского змея и утащил меня, когда я купалась. А потом превратил в человека...

— И как он тебе? Устраивает? Во всех отношениях?

— Ах, Локи, перестань, — отмахнулась Сигун. — Ты не изменился. Ты сделал то, ради чего тебя освободили?

— И да, и нет, — ответил Локи.

— И что теперь?

— Мы обречены.

Сигун усмехнулась.

— Эка удивил, — сказала она спокойно. — Ты знаешь, кого люди выбрали в покровители этого острова?

— Нет.

— Орла, дракона и великана с факелом, — ответила она. — Люди верят в тебя, Локи. А что ты намерен делать теперь?

— Это зависит от того, что собираешься делать ты, — сказал ётун.

Жена подала ему рубашку. Локи встал, держа одежду в руках.

— Ты меня отпускаешь? — сказал он.

Сигун отвернулась.

— Но и не гоню, — сказала она тихо.

Лицо Локи исказила болезненная гримаса. Он рывком одел рубашку.

— Пойдем, я покажу тебе, как отсюда выйти, — сказала Сигун.

Локи не верил, пока они шли по сырому мрачному коридору. Не верил, когда поднимались по узкой винтовой лестнице.

Локи поверил только тогда, когда Сигун взяла факел из крепления на стене, чтобы осветить путь по ночному двору. Ворота все еще были открыты, Сигун не стала их закрывать. Локи мельком подумал, что это крайне неосмотрительно. Хотя, с другой стороны, чего бояться жене могущественного волшебника в замке, стоящем в сердце его владений? Ведь не бывшего же мужа?

У самых ворот Сигун остановилась.

— Прощай, — сказала она. — И прости меня, если можешь. Я хотела доказать тебе... одну вещь, но вижу теперь, что все это глупости.

Локи замер. Сердце стучало как бешеное.

— Прощать умеет только ас юга, который вскоре уничтожит всех нас, — сказал он. — Но люди убили его, когда он пришел к ним со своим учением. А я даже не человек, я ётун.

Сигун молчала. Локи медленно пошел к воротам. Остановившись у самой створки, он спросил:

— Могу я спросить теперь, когда это уже не имеет никакого значения, что ты хотела мне доказать?

Сигун сглотнула и повела рукой перед собой, подыскивая слова.

— Ты хочешь, чтобы каждый решал за себя и отвечал за это, — сказала она. — Но ты не понимаешь, что заставлять женщину принимать решения — это жестоко. Я хотела, чтобы ты хоть раз прочувствовал на себе, что это такое, когда женщина сама принимает решение. И дело было даже не в том, что ты тогда перестал расти, нет. Я хотела, чтобы ты понял — я могу уйти от тебя. Не к другому мужчине. Не тогда, когда ты станешь мне бесполезен и будешь даже обременять меня. Нет. Сама. Так, как ты и хотел, я все решила для себя сама и ответила за это.

Локи помолчал.

— Это было сильное решение, — сказал он.

— Это был жест отчаяния, — ответила Сигун тихо.

Локи взглянул на нее. Жена надела серый плащ с капюшоном, и теперь ётун не видел ее лица. На миг ему показалось, что под серым сукном не Сигун, а кто-то совершенно ему неизвестный и очень, очень опасный. Локи тряхнул головой, посмотрел на губы жены — единственное, что не скрывала тень от капюшона.

Полные, страстные, они казались черными в неровных отблесках факела.

Ётун увидел еще, что они искусаны до крови, и наваждение исчезло окончательно.

Локи захотел Сигун так сильно, чтобы это было даже неприятно.

— Что же, — сказал он. — Прости меня. Теперь я прочувствовал, что свобода... то, что я считаю свободой, нужна не всем.

— Прощать умеет только ас юга, который, по твоим словам, вскоре уничтожит всех нас, — кусая губы, ответила Сигун. — Но люди убили его, когда он пришел к ним со своим учением. А я даже не человек, я ётун.

Локи потянул на себя заскрежетавшую воротину. А когда створка встала на место, склонился к губам Сигун.

Ётун закричал и бросился вперед. Локи свалился со скамьи, на которой они заснули, и окончательно пришел в себя. Он сидел на холодном полу, но дрожал совсем не от этого.

Мягкая рука Сигун коснулась его волос. Локи поймал ладонь, прижал к лицу.

— Что с тобой? — спросила жена. — Все еще снится водопад Франангр?

— Нет, — хрипло сказал ётун. — Я видел огонь, а не воду... Пламя пожирало книги, черные лохмотья пепла летали над испуганными людьми, а потом в печь пошли люди... Живые люди... А над всем этим... Над всем этим...

— Что было над всем этим? — спросила Сигун.

— Не помню...

— Ты замерзнешь на полу, — сказала жена. — Забирайся обратно. Или хочешь, пойдем на кровать? Скамья узковата для двоих, а кровать у Гунвальда очень большая...

Она осеклась.

— Останемся здесь, — сказал Локи. — На большой кровати я боюсь потерять тебя...

Ётун вернулся на скамью, и они немного повозились, деля одеяло. Сигун начала уже задремывать, когда Локи вдруг сказал:

— А над всем этим ужасом вилось красное знамя с черным орлом. И с какими-то рунами, каких я не знаю.

— Орел — это знак Одина, а не твой, — сонно сказала Сигун. — Вот если бы они нарисовали на знамени волка...

— Нет, — сказал Локи. — Это мои дети жгли людей. Ты знаешь, Христос говорит, что каждое дерево познается по его плодам, имея в виду людей и их детей. А кто мои дети? Чудовища и злобные уроды. Один Фенрир чего стоит. Я сам иногда его боюсь. А ведь Ангрбода была очень даже ничего, да и я, вроде, не такой уж и страшный...

Сигун, даже во сне, не смогла снести такого страшного оскорбления вкупе с упоминанием имени другой женщины. Приподнявшись на локте, она перебила мужа:

— Ты говори, да не заговаривайся! Наши дети тебе не нравятся тоже?

— Что ты! — ответил Локи. — Нари и Нарви — моя единственная отрада. И что с ними стало? Нари погиб из-за меня. Нарви был вынужден превратиться в волка и покинуть Ётунхейм, чтобы жить среди людей. Его род был обширен и продолжился. Я был знаком со Свеном Ильвингом, его — и нашим с тобой — дальним потомком. И я гордился Свеном. Там было чем гордиться... Представляешь, Свен соблазнил одну из валькирий, и она стала его женой.

Сигун фыркнула:

— Теперь я верю, что этот Свен действительно твой потомок!

— Ну ладно, Сигун, перестань, — расхохотался довольный Локи, но тут же посерьезнел. — И что же? Свен погиб тоже. Из-за того, что я оказался рядом с ним. Почему все, что оказывается рядом со мной, либо гибнет, либо преображается самым отвратительным образом? Как будто мое присутствие будит в каждом все то худшее, что в нем есть, и это худшее начинать в нем преобладать и побеждает. А те, кто любит меня, превращаются в предателей и чудовищ!

— Это потому, что ты пробуждаешь в людях тягу к свободе и власти. Но мудрость не ждет рабов сразу за дверью барака. Дай-ка мне руку, — сказала Сигун задумчиво. — Попробуем вернуться в твой сон...

Обессиленные, задыхающиеся, они лежали на слишком узкой для двоих скамье, плотно прижавшись друг другу. Теперь дрожали они оба, и одеяло не могло им помочь — Сигун и Локи дрожали не от холода, а от пережитого ужаса.

— Так действительно будет, — хрипло сказал он.

— Я не уверена, — сказала она. — Я видела руны... "опфер" и "лебен"... или "тотен"?... Эта руна была сломанная, слишком короткая... На эту жизнь не хватит любви... Руны в конечном итоге все решат.

— Я не верю в руны, в отличие от моего брата Одина, — сказал Локи. — Знаешь, когда викинги оказываются в странствиях слишком далеко от дома и не знают, как им поступить, они бросают кости. Так вот, если ярл хочет продолжить поход, он просто убирает из мешочка опасные руны — "каун", "гагль" и иногда даже "лебен", потому что в полете руна может перевернуться и вместо жизни пообещать смерть. То, что мы видели, произойдет. Но почему это должно случиться? Почему? Я люблю всех людей равно, и не вижу причин выделять своих детей особой милостью — это было бы нечестно...

— Ты знаешь разницу между свободным человеком и рабом? — устало спросила Сигун.

— На свободных людях нет ничьих клейм...

— Не только, — сказала жена. — Эти люди, твои дети — они как рабы, убившие своего хозяина, вырвавшиеся на свободу. И если клеймо можно свести, то рабскую душу изменить нельзя. Свободный человек знает, что во всем, что происходит с ним, виноват он сам. А рабы не умеют отвечать за себя и всегда ищут, на кого бы свалить вину за свою жалкую жизнь...

Локи содрогнулся.

— И они нашли.

— Да, нашли.

Некоторое время оба молчали.

— Тебе придется помочь их врагам, — сказала Сигун наконец. — Или Митгард превратится в казарму, которой правят мертвецы. Наши дети, даже в безумии и рабстве, останутся нашими детьми, и им хватит сил призвать...

Локи не дал жене договорить — имя, которое она хотела произнести, мог услышать его обладатель.

— Я помогу их врагам, — сказал ётун. — Я дам им самую ядовитую часть своего пламени. Если оно успеет возродиться во мне к тому сроку.

— Смотри, Локи, — сказала Сигун. — Подарочки — не отдарочки. Такое пламя в руках людей — все равно что факел в руках пятилетнего малыша. Хватит ли людям мудрости не спалить свой собственный дом?

— Скорее, превратить его в промерзлый могильник, — угрюмо ответил ётун. — Вот и посмотрим. Но править Митгардом безумным мертвецам, пусть даже моим детям, я не позволю.

Супруги сидели в трапезной. Стены зала украшали разноцветные занавеси из дорогих тканей. Было уже позднее утро, но глухие стены зала не прорезало ни одно окно, и трапезную освещало танцующее пламя факелов. Из-за этого казалось, что они находятся в глубоком подземелье. Локи знал, что за шелком и бархатом — плотно стиснутые огромные зубы.

Когда они спускались в трапезную, Локи увидел двор через большое круглое окно. С черепа, насаженного на кол ограды, еще не успела облезть вся плоть. Локи был знаком со всеми тремя братьями жены, включая самого младшего. Ётун медленно обвел взглядом стены. Они были не бревенчатые и не каменные.

Костяные.

— Не знал, что люди теперь живут в черепах ётунов, — сказал он.

— Гунвальд жил в самой обыкновенной хибаре, — сказала Сигун. — Пока Курт не развалил ее.

Локи знал, зачем Курт, Ньерд и Скали приходили сюда. Но вернуть похищенную сестру не смог ни один из братьев.

"Как же Сигун живет здесь... Хотя", подумал ётун. — "Гунвальд должен был их обшить досками, иначе здесь было бы очень холодно зимой".

Сигун сидела рядом и смотрела, как он ест.

— Ты, конечно, сильная волшебница, — сказал Локи, со стуком отодвигая пустую тарелку. — Но не самая могущественная. Однако в копчении селедки тебя никто не смог превзойти во всех трех мирах, где я бывал.

Сигун улыбнулась и налила ему эля. Локи отпил и поставил кубок на стол.

— Морской змей, которого я убил, — сказал он. — Охотился именно за мной. Сначала я подумал, что он слышал, как Гейр звала меня. Но Рагнар упомянул посланника Гунвальда.

Улыбка медленно сползла с лица Сигун.

— И эта ночь, — продолжал Локи, глядя на узкий шкаф у противоположной стены. — Что ты хочешь от меня, Сигун?

Сигун закусила губу.

— Я забыла, — сказала она. — Что ты не знаешь любви.

Локи грустно улыбнулся.

— Зато я тебя знаю.

Сигун сказала с усилием:

— Убей Гунвальда.

Локи задумчиво посмотрел на нее.

— Почему ты не сделаешь этого сама?

— Тогда я навсегда останусь человеком — таково заклятие, которое он наложил на меня.

Ётун медленно отпил эля.

— Локи, прошу тебя, — чуть не плача, сказала Сигун. — Мне больше некого просить!

Локи провел рукой по лицу.

— Вчера ты сказала, что люди верят в меня, — сказал он. — Мой друг Свен верил мне, и это его погубило. Вера требует многого от того, кто верит, но еще больше от того, в кого верят. Мне больше нет места ни в Ётунхейме, ни в Асгарде. Я хочу создать другой мир.

Сигун вздрогнула.

— Мир, — продолжал Локи. — Где богов не будет вообще. Где исполнятся все мечты людей, как бы опасно для них самих это ни было. А я буду Ёрмунгандом этого мира, змеем, держащим его...

— Это твоя цена? — спросила Сигун. — Ты для этого распинался о моем волшебном могуществе? Я должна убить тебя? Как Мимира? Ёрмунгандом он будет! На мирового змея пойдет только одна часть твоего тела, сам знаешь какая...

Муж молчал.

— Я не смогу сделать это одна, — сказала Сигун. — Один должен согласиться, и Бальдр, и Браги...

— Узнав, чье тело будет основой нового мира, они согласятся на все, — сказал Локи спокойно.

Сигун всхлипнула, вытерла слезы. Подойдя к стене, она достала из шкафа узкий изогнутый меч жуткого вида и кольчугу.

— Убить Гунвальда можно только костью морского змея, — сказала Сигун, протягивая оружие мужу. — Я сделала меч из того клыка, что ты принес в себе. Я так же починила твою кольчугу, как могла. Так что ты вполне подготовлен.

— Да, — заметил Локи, слегка взмахнув мечом и пробуя его в руке. Меч оказался очень легким, рукоятка удобно сидела в ладони. — А ты, оказывается, человек неожиданных талантов.

Снаружи раздался громкий стук в ворота и голос Гунвальда:

— Сигун, открывай! Это я!

— Иду — иду! — крикнула Сигун.

— Спрячься пока в шкафу, — шепнула она Локи.

Вскоре они вернулись вместе с Гунвальдом. Волшебник был жилистым стариком с длинной седой бородой. В своих тяжелых доспехах Гунвальд напоминал огромную морскую черепаху. Панцирь украшал с десяток крупных изумрудов, но это не обмануло Локи. На Гунвальде был не парадный, а настоящий боевой доспех, несомненно пропитанный чарами. Бархатный плащ волшебника цвета морской волны с изображением морского змея висел на широких плечах Гунвальда подобно тряпке. Локи увидел, что подол плаща вымазан в мокром песке и черной крови. Кое-где к нему пристали серебристые чешуйки. Ётун понял, что Гунвальд уже побывал на берегу и видел труп Рагнара. Огромный дубовый посох в руках волшебника казался легкой тростинкой, но на деле был весьма эффективным и мощным оружием.

Гунвальд грузно опустился за стол, взял немного хлеба и сыра и принялся за еду. Вдруг волшебник швырнул кусок сыра в стену. С прощальным звоном обрушился кувшин с пивом.

— Что случилось, Гунвальд? — спросила Сигун. — Сыр слишком кислый?

— Рагнар, мой мальчик! — воскликнул Гунвальд. — Он был мне как сын... да он и был моим сыном. А теперь он лежит там, на берегу, и вороны раздирают его тело!

— Ты никогда мне об этом не рассказывал, — сказала Сигун. — Так, может, достать то старое вино? Ты говорил, что с ним не страшно встретить любое горе.

— Сигун, умница моя, — улыбаясь сквозь слезы, сказал Гунвальд. — Ты одна всегда меня понимала. Конечно, достань его! И... у тебя нет еще копченой рыбы? Я знаю, ты всегда восхитительно ее делаешь.

Сигун засуетилась, убирая черепки и доставая вино.

— Не надо, сядь, побудь со мной, — сказал Гунвальд, поймав ее за руку. — Ты всегда дразнила и ругала меня, но на самом деле ты единственная, кто любит старика Гунвальда, я знаю...

— Как же Рагнар оказался на берегу? — спросила Сигун, присаживаясь рядом с волшебником.

— Не знаю... — покачал головой тот. — Но я знаю, кто это сделал, так же точно, как если бы я его видел! Это Локи, презренный лживый бог!

— Но... почему ты так уверен? — спросила Сигун.

— Рагнара заманили в прибрежную пещеру и перешибли хребет камнем. Наверху, на козырьке над навесом, я нашел следы крови, — сказал Гунвальд, отхлебнув из кружки. — Вонючей крови ётуна! А в теле Рагнара я нашел труп. На этом человеке был плащ Локи. Перепутать невозможно — на плаще изображена птица, которая живет в огне. Рагнар убил неизвестного в этом плаще незадолго до собственной смерти, тело не было переварено. Этот негодяй и трус не стал сражаться с ним в честном бою, а подговорил кого-то из своих дружков изобразить себя, и заманить Рагнара в пещеру. Конечно, он уверил его, что это абсолютно безопасно! А когда тот проглотил несчастного глупца, Локи завалил змея сверху камнем.

Сигун погладила волшебника по голове.

— Я как раз рассказывал Рагнару о Локи, когда был у него последний раз, — с горечью сказал Гунвальд. — Предостерегал его не связываться с этим проходимцем. И вот, как накликал...И главное, зачем? У нас с ним старые нелады, это разговор отдельный, но чем ему помешал Рагнар? Я найду Локи! И я отомщу, клянусь богами, я жестоко отомщу!

— О, если бы он был здесь! — воскликнул волшебник. — Я бы вцепился ему в глотку голыми руками!

Локи отбросил занавес. При виде ётуна Гунвальд подавился пивом.

— Не буду ловить тебя на слове, — сказал Локи холодно. — Можешь взять свой посох.

Гунвальд поднялся из-за стола, беря посох. Увидев меч Локи, волшебник побледнел.

— Только не здесь! — вмешалась Сигун. — Вы мне здесь все зальете кровью. Охота драться — идите во двор.

— Ах, Сигун, Сигун! — вздохнул Гунвальд. — Локи, послушай...

— Я уже достаточно слушал тебя! — отрезал Локи. — Ты пойдешь во двор или мне убить тебя здесь?

— Хорошо! — воскликнул Гунвальд, и они мгновенно оказались во дворе замка. — Послушай, пока нет Сигун, выслушай меня...

— Я знаю, что сразу после твоей смерти Сигун снова станет великаном, — сказал Локи спокойно, а в следующий миг запыхавшаяся жена выбежала во двор.

Гунвальд дико закричал, завертел посохом над головой и кинулся на Локи.

Ётун не шелохнулся.

Ждал, пока волшебник приблизится на расстояние выпада.

Ждать пришлось недолго.

И выпад, такой быстрый, что если бы Сигун в этот момент моргнула, то не заметила бы, как ётун нанес удар, Локи сделал только один.

Гунвальд упал на колени. Из глубокой раны на животе волшебника через разрубленные доспехи сочилась кровь. Чуть поодаль валялся переломанный надвое волшебный посох Гунвальда.

Сигун из-за плеча мужа видела, что Локи замахивается снова, на этот раз медленно. Ей доводилось видеть, как после такого удара слетали головы и у драконов, не то что у людей.

Пронзительно свистнул меч.

Раздался страшный грохот. Огромная рука схватила верхнюю часть дома Гунвальда, череп Ньерда, и швырнула его в море. Затем, тяжело ухнув, поднялся и череп Курта.

Локи закрыл глаза.

Проклятие потеряло свою силу. Сигун снова стала великаном.

— Благодарю тебя, Локи, — сказала она.

— Теперь твой черед колдовать, — сказал он.

— Может, не будем торопиться? — сказала Сигун. — Подождем, пока твое пламя возродится в тебе целиком. Ты же не хочешь, чтобы обитатели нового мира всю жизнь скитались в потемках? Встретим вместе еще несколько рассветов...

— Хорошо, — сказал ётун. — Я поеду в Хвераронд. Там мое пламя разгорится быстрее. А когда буду готов, вернусь к тебе.

— Останься.

— Сигун, — сказал Локи с усилием. — Я люблю тебя, что бы ты ни думала. Но я не могу быть с женщиной, у которой могу целиком поместиться во... рту.

Мягкие руки обхватили его грудь. Ётун вскрикнул. Сигун испуганно отняла руки, подумав, что задела его рану. Локи стремительно обернулся.

Сигун была ничуть не больше обыкновенной женщины.

Она улыбнулась, глядя на его ошарашенное лицо.

— Я люблю тебя, чтобы ты ни думал, — сказала Сигун. — И мои способности к колдовству простираются намного дальше копчения селедки. Главное — это не облик, который принимаешь. Главное — для кого ты это делаешь.

— Ну что же, — сказал Локи. — Я готов встретить с тобой еще несколько рассветов и закатов. Пока угли во мне снова не разгорятся.

17 Зря Один думал

Что видит будущее

Будущего нет

Ошибся Один

Боль показала ему

Страх перед братом

Лодуром Хвёдрунгом

Кого мне бояться?

Только не ётуна

Я покажу вам,

Что будет

22 Каждый миг

Мы стоим на распутье

Делаем шаг

Те дороги исчезают

Новые развилки открываются

Две самых главных

Вам покажу я

Сначала ту, что страшнее

В конце чтоб обрадовать

Но веселить людей мне

Не очень дается

Разве что женщин

Но об этом не будем

Будем — о судьбах Митгарда...

"Как лягут руны", песня Эгиля Скалагримссона, обнаруженная в Хвераронде (Исландия) А. Нъердссоном и П. Тимаки, 2031 г.

Песнь четвертая. Редкая руна

Gefahrlich ist wer Schmerzen kennt

Vom Feuer das den Geist verbrennt

"Feuer frei!", Rammstein

Когда твой дух горит огнем, то эта боль сладка;

И кто познал ее хоть раз, опасен — навсегда.

"Свободный огонь", Раммштайн

После того, как Магда, назначенная матерью Высшей Расы, дошла до белого каления от ее выходок и назвала дочь "нидинговым отродьем", Гильдис стала сторониться людей. Вестольфидинги пытались замять инцидент. Один Отто честно рассказал девочке все, что ему было известно. Старый диверсант получил нагоняй от Йозефа, но остался единственным человеком в Блюторденбурге, с которым Надежда Высшей Расы все еще иногда разговаривала.

В день своего последнего дежурства Отто устроился на веранде, в тени, так близко к освещенному солнцем кругу, как только мог человек, и хотел немного подремать. Днем вестольфидингов всегда клонило в сон. Мрамор скамейки, на которой расположился старый диверсант, приятно холодил тело. Отто положил голову на бедро кариатиды, стоявшей слева от скамейки. В глазах у него все поплыло. Мелькнули стройные ноги Гильдис, качавшейся на качелях, грустный атлант, установленный с другой стороны скамейки — каменный гигант потерял в битве со временем нос и левое ухо.

Кто-то коснулся его плеча. Отто открыл глаза.

— Пора отвечать урок, — сказала Гильдис.

— Пора так пора, — сказал вестольфидинг и сел.

Отто сам никогда не был особенно прилежен в учебе, да и терять общество девочки окончательно совсем не желал. Он не стал бы напоминать Гильдис, что сегодня она должна рассказать Великой Победе.

— На Четвертый год Последней войны Отцу нашему Рудольфу явился Вотан, — монотонным голосом начала Надежда Высшей Расы. — И даровал ему, а так же нескольким избранным, свой поцелуй. Отец Рудольф же передал дар бога другим вестольфидингам, своим подвижникам. Человек, принявший поцелуй бога, обретает бессмертие, неуязвимость и способность летать. Исход войны решила одна ночь. И нелюдям не помогли ни их пулеметы, ни танки, ни святая вода и осиновые колья. После Победы был установлен верный порядок вещей — все нелюди стали рабами вестольфидингов, рабами Высшей Расы...

Гильдис замолчала, глядя на детскую площадку. Белизна посыпанного песком круга в ярких лучах солнца резала глаз. Отто знал причину заминки. Вестольфидинг мягко сказал:

— Очень хорошо. Назови мне номер Четвертого Года по старому стилю, и расскажи о вероотступниках... Если сможешь.

Надежда Высшей Расы вздернула подбородок.

— Тысяча девятьсот сорок третий, — ответила Гильдис. — Вероотступники, так же называемые нидингами, отказались от дара Вотана. Их проповедники утверждали, что отцу Рудольфу явился вовсе не Вотан. Если бы это был действительно Вотан, говорили нидинги, то он дал бы людям способность принимать вид волков, а не нетопырей. Главным аргументов святотатцев было, что Поцелуй Вотана лишает всего человеческого, но это, конечно, пустой вздор. Да, вестольфидинги не могут выходить на солнце и почти не нуждаются в пище, но за все в этом мире нужно платить. После Победы люди занялись поисками еретиков. Подобное кощунство не могло оставаться безнаказанным. Химмельфартскомманда Отто Вестольфидинга, до Поцелуя — Скорцени, больше других преуспела в этом.

Губы Гильдис задрожали, и девочка замолчала. Гильдис сорвала один из бледно-лиловых цветков, кокетливо прикрывавших мощную грудь кариатиды, и стала мять его в пальцах.

— Любой человек имел право на поцелуй Вотана, — сказал Отто. — Каждому обнаруженному нидингу я предлагал отречься от своей ереси. Но ни один нидинг своим правом не воспользовался. Всем пришлось показать дорогу на небо.

— Я могу идти играть? — спросила Гильдис.

— Да, — сказал Отто. — Урок окончен.

Отто смотрел, как девочка пересекает освещенный круг. Надежда Высшей Расы теперь почти все время проводила в яблоневом саду, куда вестольфидинги не могли последовать за ней. Впрочем, опасаться было нечего. После того, как земля и воздух очистились от заразы, окрестности заселили генетически модифицированными рабами, неспособными причинить вред человеку.

Отто задумчиво смотрел на свой серебряный перстень. По преданию, отец Вотан девять дней провисел на Мировом Древе, пронзенный копьем, и познал девять магических рун. Рун, дарующих бессмертие, победу над врагом, исцеление и удачу в любви. Но на массивной печатке был изображен не хайльзехен, символ удачи и успеха, не оберег — "волчий крюк", а редкий, почти забытый знак — руна опфер. Знак самопожертвования. Даже странно, что именно эта руна оказалась на перстне нидинга.

И при еще более странных обстоятельствах Отто, истинный вестольфидинг, принял этот дар.

Отто и Йозеф поздно вернулись охоты. Магда как раз собиралась ужинать. Она притащила в замок мальчика лет пяти и усыпила его, а теперь ждала, пока ребенок уснет покрепче. Магда объяснила мужчинам, что так еда становится слаще. Но и Отто, и Йозеф знали, что она просто хочет увидеть восход солнца. Многие из обитателей замка тосковали по дневному свету, но Магда — сильнее всех.

Предрассветные сумерки становились все прозрачнее. Магда нетерпеливо выглянула в окно и вдруг охнула. Отто глянул через плечо женщины и увидел грузовик, мчавшийся к замку в клубах пыли. На брезентовом тенте машины красовался черный балочный крест.

— Черное Солнце! — изумился Отто.

— Это же нидинги! — возбужденно закричал Йозеф.

Люди решили, что уничтожили все убежища нидингов, вырвали ересь с корнями. И вот спустя четыреста лет после Победы последние нидинги пришли сами. Много же им понадобилось времени, чтобы понять очевидную истину.

Грузовик влетел на мост. Машину закрутило, развернуло поперек. Магда болезненно вскрикнула. Одно из колес зависло над пропастью, но грузовик уже остановился. Тент с обращенной к дороге стороны грузовика откинулся, из машины высунулся пулемет.

И тут взошло солнце, озарив серые фигуры на дороге к замку. Чистую голубизну неба не пятнало ни одно облачко. Нелюди взвыли от радости и бросились к грузовику. Теперь они были уверены в своей безнаказанности. Ярость сдавила грудь Отто. Нидинги знали, что солнечный свет смертелен для людей, что днем никто не откроет ворота Блюторденбурга. Но нелюди, проклятые твари, тоже знали о единственном слабом месте своих господ. Очевидно, они следовали за машиной нидингов всю ночь, ожидая только рассвета, чтобы напасть.

Внизу сухо застрекотал пулемет. На плотной серой массе нелюдей пошли алые трещины, и твари отхлынули назад. С другой стороны грузовика начали выскакивать люди. Они бежали к воротам замка — Магда уже открыла их. Нелюди взвыли и рванулись вперед. Пулемет захлебнулся. Из грузовика навстречу нападающим выскочил высокий нидинг. Он ловко раскрутил над головой стальной шар с шипами, прикрепленный к легкой рукоятке цепочкой. Шар угрожающе посвистывал, рассекая воздух.

Йозеф нервно засмеялся и сказал:

— О Вотан, как они деградировали! Это же моргенштерн, им пользовались еще в Темные Века...

— Головы с тех пор не стали крепче, — пробормотал Отто.

Хруст и вопли снизу подтвердили его слова. Нидинги считались самыми искусными и жестокими воинами Священной Армии до своего Отпадения. И мужчина действовал моргенштерном так, что становилось ясно — крови Высшей Расы потомки отщепенцев не растратили. Но было очевидно, что безумная толпа разорвет на куски последнего воина нидингов гораздо раньше, чем люди успеют добежать до ворот. Отто выхватил топор у стоявшего рядом чучела рыцаря и крикнул:

— Пойдем!

Йозеф попятился.

— Что, — в бешенстве закричал Отто. — Только против баб и детишек смелый? И то ночью?

Йозеф скривился и ответил:

— Я не воин, я врач...

Отто плюнул ему под ноги и выпрыгнул в окно. Подвиги вестольфидингов после того, как Отец Рудольф призвал Вотана, затмили все деяния предателей-нидингов. Крылья Отто тихим шелестом развернулись. Словно тысячи раскаленных иголок вонзились в них. Он дико закричал. Нелюди, увидев пикирующего на них человека, бросились врассыпную. В тени грузовика, рядом с окровавленным нидингом, освободился пятачок, вполне достаточный для приземления. Отто сбил с ног бородатого нелюдя мощным движением крыла, топором снес голову другому. Кровь ударила из разорванных артерий, залив лицо Отто кровью и обрызгав нидинга. Тот обернулся, иронически приподнял бровь.

— До Победы дровосеком работал? — крикнул нидинг, отпихивая безголовое тело ногой.

Отто расхохотался, широко взмахнул топором, отхватив пару рук самых неосторожных нелюдей.

— Почти! — крикнул он в ответ. — Диверсантом!

Лицо нидинга изменилось, но тут их беседу прервал раб с вилами. Отто перерубил черенок, а нидинг разнес голову моргенштерном. Нелюди, поскуливая, пятились, но сзади на них напирали другие, подталкивая прямо под топор вестольфидинга и моргенштерн нидинга. Когда топор завяз в очередном теле, Отто с наслаждением принялся рвать, ломать и грызть. Это у вестольфидинга получалась гораздо лучше работы топором. Кровь ударила ему в голову.

— Отто-ооо! — услышал он истеричный визг Марты. — Отто-ооо!

Он обернулся и увидел, что мост опустел. Все люди успели укрыться в замке, но Магда еще держала ворота открытыми — для них двоих. Нидингу пришлось пробираться через грузовик, Отто перелетел над машиной. Крылья вспыхнули. Он побежал, но не услышал шагов рядом и оглянулся. Затрещали, загораясь, волосы на голове Отто. Нидинг все еще был в грузовике. Он пытался оторвать маленькую девочку от мертвой женщины. Лицо и руки трупа покрывали черно-синие язвы. Девочка плакала и отбивалась. Мужчина наконец оттащил ребенка от тела, выпрыгнул из грузовика и нагнал Отто. Когда до ворот им оставалось уже рукой подать, раздался торжествующий рев толпы и гулкий грохот. Нелюди столкнули грузовик с моста.

Лицо Марты исказил ужас, и она захлопнула ворота.

Отто вбежал в спасительную тень стен замка, неистово захлопал себя по бокам, по голове, туша огонь.

— На стену! — крикнул он нидингу.

Мужчина отрицательно покачал головой и подал ребенка. Отто сообразил, что нидинг не сможет забраться по гладкой стене. Даже вестольфидингу для восхождения требовались обе руки и ноги. Крылья Отто, за исключением жалкого огрызка над левой лопаткой, рассыпались пеплом, так что теперь девочка вполне поместилась бы на его спине. Он протянул руки, принимая ребенка. Девочка заплакала, забилась, вцепилась в руки нидинга. Раздался душераздирающий скрежет. Йозеф спускал для них веревку со стальным разлапистым якорем, который задел за стену. Посыпались искры. Отто повернулся спиной к нидингу.

— Воткни его! Постарайся зацепить два ребра!

— С удовольствием, — ответил тот.

Отто зашелся от боли, когда стальные крючья вошли ему в спину по обеим сторонам позвоночника. Но нелюди были уже совсем рядом. Одной рукой вестольфидинг схватил девочку, другой прижал к себе нидинга.

— Поднимай! — крикнул Отто.

Веревка натянулась. Тело вестольфидинга пронзила невыносимая боль. Он услышал хруст ломающегося ребра. С той стороны, с которой за Отто цеплялся нидинг, нагрузка была больше, и кость не выдержала. Крюк пропахал живую плоть, раздирая ее, дошел до следующего ребра и увяз. Самый шустрый из нелюдей все-таки успел достать их. Он полоснул вестольфидинга косой по ноге чуть ниже колена. Отто закричал, чувствуя, как отпадает кость. Йозеф залечил бы любую рану, но новую ногу не мог вырастить даже он. Нидинг дернулся, опасно перегнулся вниз и успел поймать обрубок.

— Благодарю тебя, — сказал Отто.

Мужчина молча кивнул. Они поднимались, оставляя на стене замка алую полосу. Кровь хлестала из ран в спине вестольфидинга и из его перерубленной ноги. При очередном рывке с обрубка в руках нидинга сорвался башмак и полетел вниз. Отто искренне надеялся, что башмак попал в голову именно тому ублюдку с косой.

"Я как отец Вотан", думал вестольфидинг, стискивая зубы. — "Пронзенный копьем, висящий на Мировом Древе. Но что, интересно, познаю я...".

Он поглядел на девочку, испуганную, притихшую, сглотнул и отвел взгляд.

Отто потерял слишком много крови, и теперь ему чертовски хотелось есть.

Черно-синие язвы обнаружились на телах всех прибывших.

— Это чума, — сказал Йозеф.

Врач мыл руки после осмотра. Эрнест Штайнер, фюрер нидингов, надевал рубашку.

— Редкая разновидность, называемая коричневой, — продолжал Йозеф. — Причем у половины твоих людей легочная форма. В замке нет антибиотиков, нам они ни к чему. Но у меня есть одна доза сыворотки. Я тут как раз планировал один эксперимент...

— Дай ее Гильдис... девочке, — сказал Эрнест.

Отто узнал голос того самого воина, вместе с которым прикрывал отход людей с моста.

Сытый, благостный, сонный вестольфидинг лежал в смежной с кабинетом небольшой операционной. Йозеф пришил ему ногу и запретил двигаться до вечера. Магда отдала раненному свой ужин. "Небольшое голодание пойдет мне только на пользу", сказала она и с усмешкой похлопала по своему внушительному животу. Отто улыбнулся и поцеловал руку Марты. С такими ранами он не дожил бы до вечера, если бы не поел.

Среди прибывших был только один ребенок, поэтому другие уточнения не требовались.

— Скажи своим людям, чтобы вскрывали нарывы, — задумчиво продолжал Йозеф, вытирая руки. — Я обработаю язвы метиленовым синим. Главное — дотянуть до вечера, а там я принесу антибиотики из Мариенбурга. Возьми вон там скальпель и приступай, я пока приготовлю раствор. Ну, что стоишь?

— От вас, герр Менгеле, я не приму и стакана воды.

— Давно я не слышал этого имени, — усмехнулся Йозеф. — Как вы меня узнали?

— У моего деда был ваш портрет. Да и судьбу метиленовым... как высказали? Впрочем, неважно. Судьбу не обманешь, — ответил Эрнест. — Себя вы уничтожили давно. Глупо и малодушно было надеяться, что мы сможем уцелеть. Мы все прокляты за то, что вы и наши предки в своей непомерной гордости превратили этот мир в кошмар. Люди, управляемые горсткой мертвецов-психопатов...

— Твой разум помрачен болезнью, и только поэтому я прощаю тебе эти слова, — сдерживаясь, ответил Йозеф. — Ты ведешь свой род от цвета нашей нации, от лучших представителей Высшей Расы, Штайнер, так будь же достоин своих предков!

— А разве у мертвецов есть национальность? — усмехнулся Эрнест.

— Единственный мертвец здесь — ты, в чем убедишься еще до заката! — рявкнул Йозеф.

— Кстати, о закате, — невозмутимо сказал нидинг. — Я хотел бы поблагодарить герра Скорцени, ведь вечером мы с ним уже не увидимся.

— Отто, ты спишь? — крикнул Йозеф.

— Нет, — крикнул тот.

Отто набросил одеяло на маленький трупик в углу. Он и сам не знал, что заставило его так поступить.

— Заходите, Эрнест, — позвал вестольфидинг.

— Простите, что не узнал вас сразу, герр Скорцени, — сказал Штайнер, входя. — У вас все лицо было заляпано кровью...

Отто благодушно махнул рукой.

— Я так понял, у вашего дедушки была солидная коллекция портретов. Но мы после Победы отказались от фамилий. Отто Вестольфидинг, и все.

— Еще бы, — усмехнулся Эрнест.

Глаза его блестели, лицо покрывал нездоровый румянец. Отто со своего места чувствовал жар, разливавшийся от Штайнера. Нидинг был намного горячее, чем должен быть здоровый человек.

— Вас слишком мало, чтобы возникла необходимость в фамилиях.

— Вы пришли поблагодарить меня или оскорбить? — спокойно спросил Отто.

— Простите меня, я весь как в огне... Словами мне не выразить мою благодарность, прошу вас, примите этот дар.

Эрнест снял с руки перстень и протянул его вестольфидингу. Отто узнал личный перстень члена охранного отряда. Но вместо мертвой головы или хайльзехена, символа успеха и удачи, на массивной печатке была вытиснена руна опфер. Руна самопожертвования, которой во время Последней Войны редко пользовались. Ее значение не позабыли только потому, что эта руна нашивалась на одежду инвалидов, вернувшихся с фронта.

— И еще одно, — сказал Эрнест и вытащил из нагрудного кармана заляпанный кровью свиток.

Отто не шелохнулся.

— Что это? — спросил вестольфидинг.

— Запрещенная сага Эгиля Скалагримссона, — ответил Штайнер. — Если хотите, сожгите ее. Только умоляю вас, сначала прочтите.

— Я не знаю рун, — сказал Отто, колеблясь.

Эрнест усмехнулся.

— Я перевел ее, как смог. По-немецки, я надеюсь, вы читаете?

Отто кивнул и принял свиток.

— Позаботьтесь о Гильдис, прошу вас.

— Она — ваша дочь? — спросил Отто.

— Нет, — ответил Штайнер. — Ее отец отказался ехать с нами и сейчас, наверно, уже умер. Он думал, что в уплату за исцеление вы заставите нас принять Поцелуй Демона.

— Он был прав, — согласился Отто. — Меня больше удивляет, почему вы здесь.

— Я должен был дать шанс моим людям, — сказал Эрнест. — Пока есть жизнь, есть надежда. Гильдис — последняя дочь нашего народа, последний живой человек среди вас. Мне кажется, что и в вас, герр Скорцени, еще сохранилось что-то человеческое. Хотя я могу ошибаться.

У Отто были большие руки, и он смог надеть перстень только на мизинец левой руки.

Эрнест умер тем же днем к вечеру, как и двое мужчин, тоже отказавшихся от помощи Йозефа. Врач вернулся из Мариенбурга обескураженный. Днем нелюди уничтожили весь запас антибиотиков, находившийся в городе, включая даже совершенно бесполезный для нидингов пенициллин. Хотя вряд ли нелюди не отдавали себе отчета, на что они обрекают себя этим своим поступком. Последний нидинг умер через три дня, а через неделю вымер весь Мариенбург, как выметенный волшебной метлой. Страшные рассказы о мести людей Блюторденбурга пошли гулять по стране, насыщаясь невозможными подробностями. Но те, кто видел все своими глазами, опровергнуть рассказчиков уже не могли. Люди выставили санитарный кордон вокруг города, и от кары богов не ушел никто.

Выжила только Гильдис.

Надежда Высшей Расы.

Благодаря дежурствам с Гильдис у старого диверсанта впервые в жизни появилось время для долгих, неторопливых раздумий.

И для чтения.

Отто разыскал свиток, который ему оставил Штайнер — вестольфидинг засунул его в самый дальний ящик шкафа в своих покоях.

И когда вестольфидинг прочел сагу, он не стал ее жечь.

Хотя за обладание столь еретическим текстом вполне могли сжечь его самого.

Отто понял, кого цитировал Штайнер, когда бросал свои кощунственные, безумные слова о мире, превращенном в кошмар. И старому диверсанту становилось страшно от своего понимания.

Тихий смех вывел его из забытья. Отто показалось, что из-за деревьев доносятся два голоса.

Калека забрался на высокую спинку скамейки. По-хозяйски положил руку на крепкую грудь кариатиды, смял один из цветков. Сильно рискуя собой, Отто приподнялся на цыпочки. Изо всех сил вытягивая шею, он пытался увидеть, что происходит за стволом старой яблони, которая росла сразу за детской площадкой.

Сначала Отто увидел корзину с яблоками. Потом лежащего на траве полуобнаженного раба-подростка. На плече раба стояло "В211", торговый индекс продукции Новой Швабии . Этого голубоглазого паренька недавно прислали на смену старому садовнику, которого Магда разорвала на куски от ярости — ее любимые голубые розы не раскрылись ко дню ее рождения. Отто вспомнил, что утром видел подростка в гараже. Обслуга Блюторденбурга состояла всего из пяти рабов, но это были многопрофильные специалисты. Парнишка чинил химмельшайбе оберфюрера Мариенбурга. Старший над рабами прибыл в замок с текущим отчетом.

А только уж потом Отто заметил Гильдис, которую парнишка небрежно обнимал. Судя по блаженному выражению лица девушки, раб действительно оказался мастером на все руки.

— Я боюсь забеременеть, Ваня, — сказала Надежда Высшей Расы. — Они ведь убьют меня.

— Не бойся, — ответил раб. — Я ведь тебе уже говорил. Эта комбинация генов признана неудачной, а все модификанты, в том числе и я — стерилизованы... Слишком много интеллекта, слишком мало покорности.

Гильдис снова засмеялась.

— Это точно.

Отто покачнулся. Обдирая плющ, калека рухнул вниз, прямо на разноцветную мозаику пола.

Но подростки ничего не услышали.

Хотя летать вестольфидинг уже не мог, того обломка крыла, который у него все еще оставался, оказалось достаточно, чтобы сделать приземление бесшумным.

Гильдис подошла к Отто, пристроилась рядом. Из сада девочка принесла два красных яблока.

— Хорошо поиграла? — спросил он.

Гильдис кивнула и томным жестом перекинула толстую светлую косу через плечо. Затем протерла яблоко подолом платья, откусила.

— А второе для тебя, дедушка Отто, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Спасибо, Гильдис.

Гильдис знала, что дедушка не ест яблоки. Девочка вздохнула, погладила Отто по плечу, нежно коснулась рваного обломка.

— У тебя нет крыльев, как и у меня, — сказала она грустно. — Так почему бы тебе ни есть яблоки вместе со мной?

— После Поцелуя у тебя вырастут крылья, — ответил Отто. — И это будут самые красивые крылья на свете...

Девочка догрызла свое яблоко и метко кинула огрызок в урну. Гильдис рассеянно взяла руку дедушки, повертела, рассматривая перстень. Она знала смысл руны, вырезанной на печатке.

— А кто поцелует меня? — спросила Гильдис. — Отец Рудольф?

— Ты сама сможешь выбрать, когда придет время, — пожав плечами, ответил Отто. — Для любого человека это будет великая честь. Твой папа, Йозеф, будет очень рад, если...

Гильдис перебила его:

— А можно выбрать никого? Как мой настоящий отец?

Отто кашлянул.

— Нет, так нельзя. Разве ты не хочешь жить вечно? Летать, словно птица...

— Я хочу играть в саду, — ответила она. — Днем.

— Поверь мне, — сказал он хладнокровно. — В эти игры гораздо приятнее играть ночью, и не на траве, где полно букашек и муравьев, а на мягкой постели.

Гильдис вздрогнула. Секунду они смотрели друг другу в глаза. Отто в который раз подумал о том, что эта холодная зелень досталась девочке не от вестольфидингов. У кого-то из предков Гильдис были темные глаза, и это означало только одно — нидинги брали себе жен из нелюдей. "Или", мрачно подумал Отто. — "Мужей". Он сам не разбирался в генетике, но Йозеф сказал, что изменники должны были пойти на это в любом случае. Перекрестные браки в течение четырехсот лет неминуемо привели бы нидингов к деградации, умственной и физической.

— Мое следующее дежурство только через неделю, — произнес Отто.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, когда придет время, — помолчав, сказала Гильдис.

— Благодарю тебя, Надежда Высшей Расы.

Он посмотрел на ее грустное личико.

— Может, почитаем книжку какую-нибудь? — предложил Отто.

— Давай, — сказала Гильдис. — Про валькирию, которую сторожил дракон...

Отто знал о трудах Фрейда только понаслышке, но ассоциация была слишком очевидна даже для того, кто о психологии и не слышал никогда.

— Неси, — сказал Отто с усилием. "Какой из меня дракон", думал он, глядя вслед Гильдис. — "Я твой верный пес, девочка".

Отто вспомнил, как Йозеф пересказывал ему мысли собак, охранявших концлагерь — после Поцелуя доктор начал отчетливо слышать мысли животных. Овчарки, как оказалось, искренне переживали за тех, кто пытался перебраться через колючую проволоку. Собаки боялись, что люди отстанут от "стаи", потеряются и погибнут. Отто взял яблоко, медленно откусил. Ему показалось, что он набрал полный рот песку. Отто выплюнул, и только тогда ощутил вкус — свежий, кисловатый. Но это было лишь услугой памяти, а не реальным ощущением. Он поднялся, подошел к краю детской площадки. Остановился на границе света и тени. Солнце стояло в зените. Ветер чуть качал ветки яблонь.

"Опфер и "лебен"... или "тотен" — вот что решит судьбу всего мира в конечном счете".

Дальше слова древней песни скрывало пятно крови — его крови.

Вестольфидинг чуть усмехнулся. То, что смерть иногда означает жизнь, Отто понял еще тогда, когда принял Поцелуй Водана.

Он сделал несколько быстрых шагов.

Гильдис услышала страшный крик, когда уже подходила к скамейке. Книга выпала у нее из рук. Девочка увидела еще курившийся столб пепла посередине площадки и не сразу поняла, откуда он взялся. А когда поняла, кинулась к нему.

Но было уже поздно.

Гильдис опустилась на колени и заплакала.

— Отто, зачем ты это сделал! — воскликнула она.

— Я думаю, чтобы дать тебе уйти, — сказал Ваня. Подросток стоял у старой, развесистой яблони. — Отпустить тебя он не мог и открыл тебе путь единственным способом, который был для него возможен... Пойдем со мной, Гильдис. Пойдем, прошу тебя. Ты — наша надежда, Гильдис. Ты ведь не хочешь, чтобы твой Отто погиб зря?

— Но они найдут нас, Ваня! И убьют!

— Я знаю место, где солнце полгода не заходит, и поэтому люди не смогут появиться там, — сказал Ваня. — И сейчас там только что закончилась ночь. Я угоню химмельшайбе, и мы улетим.

— А ты сумеешь?

Ваня улыбнулся.

— А ты думаешь, что я умею только ублажать женщин на траве, среди муравьев и букашек?

Гильдис медленно обошла столб пепла, который уже начал терять форму под порывами ветра. Что-то блеснуло у нее под ногами. Наклонившись, девочка увидела перстень Отто.

Старинный серебряный перстень с редкой руной.

Гильдис подняла его, надела на палец. Ветер все усиливался. Он разметал пепел по детской площадке еще до того, как двое детей пробрались через сад.

Песнь пятая. Стакан вина

Rainbow shaker

On a stallion twister

Bareback rider

On the eye of the sky

Stormbringer coming down

Meaning to stay

Thunder and lightning

Heading your way

Deep Purple Stormbringer

Из глаз неба

Спускается по радуге

Несущий бурю

На спине отравленного ветра

Этот жеребец не из тех,

Что ходят под седлом

Вцепившись в гриву смерти

Спускается несущий бурю

И дорога дрожит под копытами

Грохоча и сверкая

Несущий бурю спускается

Чтобы остаться

Больше ты не выбираешь свой путь

Deep Purple "Несущий бурю"

Быть непризнанным гением в двадцать лет — штука обычная. Но быть в том же возрасте гением признанным гораздо тяжелее, чем кажется. Эрик был гением признанным. Результатом напряженных полутора лет работы стали не только патент, новый дом и няня для Рича. Эрик похудел на пятнадцать килограммов, стал неразговорчив и мрачен. Марго, жена Эрика, спохватилась только тогда, когда он почти перестал есть.

Марго была настолько далека от науки, насколько это вообще можно себе представить. Она была уже довольно известной художницей, когда пара познакомилась в салоне Хайги Моранса. В салоне миллиардера и мецената в то время собиралась вся богема Сорбонны. Окончив в 2028 году в Упсале государственный институт общей и экспериментальной физики, молодой ученый подал заявку на участие в гранте "Помощь юным талантам", проводившимся фондом Сороса. Эрик выиграл грант и получил в свое распоряжение лучшую в Европе лабораторию для проведения исследований. Молодой ученый сумел обратить на себя внимание художницы. Он быстро понял, кем является Хайги для Марго, но Эрика это не смутило. Как ни смутило и то, что Марго старше Эрика на пять лет. Марго сначала не восприняла талантливого юношу всерьез. Момента, когда гениальный мальчик превратился в любимого мужчину, она не успела заметить. Хайги уступил неожиданно легко. Год спустя родился Рич, и только тогда Марго узнала, что Моранс неизлечимо болен. Хайги умер, когда Ричу исполнилось полгода, и с тех пор Марго не написала еще ни одной картины.

Но чтобы там ни болтали завистники в салоне, Марго действительно любила Эрика. На очевидные признаки переутомления мужа она не обратила внимания потому, что сама была придавлена смертью старого друга. Марго настояла на том, чтобы Эрик взял отпуск, и предложила куда-нибудь съездить отдохнуть. Сама Марго, конечно, предпочла бы Заповедник — денег Химмельзонам теперь хватило бы, чтобы прописаться там втроем на всю жизнь, и читая заголовки газет, Марго иногда думала, что это было бы наилучшим выходом из положения. Но Эрик, вяло улыбнувшись, сказал: "Тебе прямая дорога в Мандру, но ведь мне-то придется в Боремию ехать. А я хотел бы провести эту жизнь с тобой". И Химмельзоны вместо Заповедника направились в Норвегию. Там, на берегу одного из фиордов, жила мать Эрика, которую он уже не чаял и увидеть живой. Суть изобретения мужа Марго не могла понять, в отличие от мотивов Эрика. Фрау Химмельзон умирала. Эрик смог найти способ спасти ее, и в этом было все. Марго жалела только о том, среди сыновей Хайги таких настойчивых и одаренных не оказалось.

Гильдис безмерно радовалась их приезду, внуку, избавлению от мучений, тому, что впереди еще лет десять жизни, а то и больше. На второй или третий день после приезда женщины вместе готовили ужин на кухне. Эрик чистил картошку. Рич спал. Марго разделывала рыбу — муж принес несколько форелей с рыбалки, на которую ходил вместе с сыном. Марго была рада тому, что познакомилась со свекровью после двух лет совместной жизни с Эриком. Теперь Марго уже рассталась с некоторыми из своих богемных привычек, а приготовление пищи превратилось для нее в автоматическое действие, как промыть кисти после работы.

— В моем возрасте, — сказала Гильдис невестке. — Один день ценишь больше, чем месяц в юности, когда жизнь кажется бесконечной.

"Но особенно", подумала Марго, — "Если это день предстоит провести не в хосписе, который опостылел за предыдущие пять лет".

— Только одного не пойму я, — продолжала Гильдис. — Чего-то это все в газетах пишут...?

Она посмотрела на сына с надеждой, старая напуганная женщина. Эрик вжал голову в плечи, словно защищаясь от удара. И тогда Марго поняла, что фрау Химмельзон захвачена собственным счастьем меньше, чем казалось невестке. В том, что военные смогли найти созданной Эриком технологии совсем иное применение, жуткое и отвратительное, непосредственной вины молодого ученого не было. Но описания мест, где применялось изобретение Эрика, с легкой руки газетчиков уже названное "лестницей смерти", не сходили с передовых полос газет. Все это, старательно подбирая выражения, Марго объяснила Гильдис. Эрик за все время объяснения не проронил ни слова.

— В нашем роду, — сказала Гильдис задумчиво. — Не было серых, незаметных людей... Вот дядя Эрика, Фрей — известный писатель. Он сочинял милые сказки в духе известной сказочницы двадцатого века, Астрид Линдгрен, но в основном про наших богов, злых великанов и героев. Мой отец Тьёрли, дед Эрика, сам был настоящим великаном. Мать шутливо звала его "ётуном". Но в отличие от сказочных великанов, людей добрее его я не встречала.

— Я помню, — сказал Эрик. — Он был пожарником, и спас немало жизней.

В его голосе отчетливо слышалось: "А я...". "Началось", подумала Марго.

— Да уж, настоящий титан, — сказала она поспешно. — Я видела фотографии. А ведь Химмельзон вроде как-то так и переводится, сын Неба, да?

— Да, — сказала Гильдис. — Хотя ётуны — дети земли, по силе они равны богам. Мой дед, Эрнест, искренне в это верил. Я в детстве думала, что "ландссвик" — это страшное чудовище, которое сожрало дедушку. А это был закон, по которому судили предателей. Изменников родины. Так что среди наших предков были не только герои, и преступники.

— Ваш дед Эрнест — военный преступник? — спросила Марго, озадаченная таким поворотом разговора.

— По семейной легенде, — пояснила фрау Химмельзон. — Мы происходим от самого покровителя Исландии, великана с факелом, что высечен на обелиске в Рейкьявике. По другой версии, нашего родоначальника, простого смертного, полюбила валькирия. Полюбила настолько, что ради него спустилась с небес. И когда заговорили о божественном происхождении арийской нации, Эрнест вступил в "Насиональ замлинг" одним из первых. Они были коллаборационистами и сдали Норвегию немцам. Эрнест воевал в России в той, последней мировой войне.

Марго почувствовала себя маленькой девочкой, случайно зашедшей в пещеру седой и мудрой сивиллы. И хотя на кухне стоял современный кухонный блок, а на стене висели электронные часы, Эрик ощущал то же самое.

— Эрнест был штурмфюрером СС. После того, как нацисты капитулировали, Эрнеста осудили. Он вернулся только через двенадцать лет. Бабушка очень любила его, но у военного трибунала были все основания...

— Я этого не знал, — сказал Эрик.

— Этого не знал сам Тьёрли, — пожала плечами Гильдис. — В то время быть сыном штурмфюрера СС было не только позорно, но и опасно. А сейчас и ты, Эрик, чувствуешь себя и героем, и преступником одновременно. Но ты ни в чем не виноват.

— Вот и я говорю, — подхватила Марго. — Моя мать, кстати, родом из России. В свое время — одна из десяти самых высокооплачиваемых журналисток Франции. Когда газеты начали свои людоедские пляски вокруг изобретения Эрика, она сказала пренебрежительно: "И если снова что-то где-нибудь взорвется — то слово наше отзовется ". Не он раскручивал эти "лестницы в небо". Эрик их только создал, и совсем не для этого.

— Ваша мать — мудрая женщина, и это вы унаследовали, — сказала Гильдис одобрительно. — Я рада тому, что мой сын выбрал именно вас.

— Мир вот уже полгода содрогается в спазматических корчах, — неожиданно сказал Эрик. — То, что война на носу, скажет и тот, у кого он уже провалился от сифилиса. Сейчас они раскручивают мои "лестницы" на Ближнем Востоке. Но не сегодня-завтра они применят их где-нибудь поближе... Они сделают это, что бы сейчас ни говорили. Они же такие сволочи... И я, я такая же сволочь, как и они! Даже большая...

Гильдис беспомощно посмотрела на Марго. Та повернулась к мужу.

— Послушай, — сказала она, положив руку на плечо Эрика. — Правитель России в прошлом веке думал, что если оттяпать человеку голову, то исчезнут и все проблемы, что возникают от идей в этой голове. Но тот режим все равно рухнул... Идею убить нельзя, понимаешь ты? Они витают в воздухе. Не ты, так кто-нибудь другой бы это сделал. Ты же сам говорил, что в твоей лаборатории парнишка этот, из Штатов, Реджи Бенсон, думал в том же направлении. А уж как применить свои знания самым наихудшим образом, сообразили бы и без тебя.

— Ты не виноват, Эрик, что люди по своей природе такие кровожадные хищники, — поддержала невестку Гильдис.

В кухне появился сердитый мокрый Рич, и разговор на этом прервался.

На следующий день муж завел разговор о том, что неплохо бы съездить в Исландию. Марго не стала возражать. Желание мужа припасть к родным корням, хотя, если быть точным, к родным богам, было понятно. Она захватила одну из книг Фрея Химмельзона, "Рагнаради навсегда" из семейной библиотеки фрау Гильдис — Ричу понравились яркие картинки. Химмельзоны планировали посетить Рейкьявик и Хвераронд, а затем погреться в целебной воде геотермальной лагуны Мивартн. Уже в Рейкьявике Марго поняла, что Исландия создана богами совсем для других людей, чем она. Во-первых, Марго все время мерзла. Она тосковала по горячему и яркому солнцу юга, по ярко-синему небу, по непроглядной темноте ночей. Здешнее небо казалось француженке слишком блеклым. Солнце тут было размером с электрическую лампочку из тех, что обычно вешают в туалете, и совершенно не грело. Прозрачные северные ночи практически лишили Марго сна. Эрик же, наоборот, приободрился и расцветал на глазах. Он долго гулял в одиночестве по специальной туристской тропе, проложенной по берегу Хвераронда, мимо столбов горячего пара и булькающих котлов грязи. Разноцветные глинистые склоны придавали пейзажу какой-то неземной вид. Муж назвал пейзажи Хвераронда "марсианскими" и спросил, не хочет ли она порисовать. Марго и сама понимала, что пора браться за работу. Безумные ландшафты Хвераронда удачно перекликались с ее настроением. Марго сделала несколько набросков, прежде чем Химмельзоны направились в Мивартн, геотермальную лагуну. Залив пользовался известностью благодаря своим полезным грязям, являвшихся отходом жизнедеятельности диатомитовых водорослей.

Пока Эрик расплачивался с хозяйкой пансионата, Рич приложил все усилия, чтобы развлечь маму. Как всегда, ему это удалось. Марго смогла оглядеться, только когда муж вернулся и взял сына на руки. Глядя на маленькие домики для туристов и кривые карликовые березки, художница почувствовала, как в ней поднимается волна бешенства. Словно ей, как герою старой сказки, попал в глаз осколок зеркала, искажающий реальность. Марго уже поняла, что Исландия и есть тот волшебный край света, который часто упоминается в сказках. А Мивартн был самым захудалым тупиком края света. В тон ее мыслям серой пахло так, что весь мирный пейзаж казался агитационным пунктом ада. "Спокойно, спокойно", подумала Марго. — "Смотри на это как на первый пригород Парижа".

— Наш домик номер три, — сказал муж.

— Я отнесу вещи, — сказала Марго. — Вы пока спускайтесь в лагуну.

Она подала заранее приготовленный пакет с вещами для купания, и Эрик с сыном на руках пошел к древнему фуникулеру. Марго направилась к домику.

— Вот она идет. Тебе не страшно? — услышала она голос и обернулась.

Но вокруг никого не было. Только чуть качались под ветром изломанные пародии на настоящие деревья — карликовые березы, в своих полосатых черно-белых робах похожие на заключенных Синг-Синга.

— По-моему, страшно должно быть тебе, — ответил второй голос. — Вы оставляете мне пылающие развалины, а себе забираете моего последнего потомка, который спасет ваш мир. Что, если его мать откажется пойти с вами? Выберет мой мир? Я с удовольствием возьму ее с собой.

— Мы сделаем все, чтобы среди эти развалин уцелела комнатка, которая нужна тебе, — сообщил ошарашенной Марго третий собеседник. — Мы обещали. А ее еще нерожденному сыну предстоит разорвать звезду, и ему не справиться в одиночку, ты ведь знаешь. Его отец уже выпустил ветер смерти на Митгард. Ты обещал оставить нам...

— Свою тень. Свой последний отблеск, — заметил второй голос. — Огонь в облике человека, который впитает в себя ветер смерти и остановит его. Видишь, я все помню. Я держу свои обещания. Бросай руны.

На чем диалог, к большому облегчению Марго, закончился. "Я так скоро с березами начну разговаривать", мрачно подумала женщина.

Зайдя в домик, Марго положила сумки в маленькой прихожей. На стене комнаты обнаружился потертый гобелен. В центре композиции тканой картины находился воин. Из груди его торчало что-то жуткое и изогнутое. По голубой воде вокруг расплывалось алое пятно. Почти все остальное пространство гобелена занимали причудливо сплетенные кольца тела морского змея. Чудовище было серебряного цвета, с лиловым спинным плавником. Из раскрытой пасти свешивался раздвоенный язык. Судя по положению голов воина и змея, они смотрели друг на друга. По низу гобелена шла надпись. Знакомые буквы при прочтении складывались в жуткую абракадабру. Видимо, фраза была на исландском.

От сочетания рыжих волос воина с лиловым плавником змея Марго захотелось выть. А от лубочного героизма картины ее вообще чуть не стошнило. Художница ненавидела псевдофольклорный стиль. Вкупе с незамысловатым интерьером домика, стилизованным под скандинавскую старину, гобелен оказался последней соломинкой, сломившей спину верблюда. Марго почувствовала, как красная пелена застилает ей глаза. "Интересно, сколько с нас удержат, если я изрежу его на мелкие кусочки и скажу, что никакого гобелена я здесь вообще не видела?", пронеслось в голове художницы. Марго зажмурилась. "Нам бы только день простоять, да ночь продержаться", повторила она себе слова из слышанной в детстве сказки, досчитала про себя до десяти, повернулась спиной к картине и только тогда открыла глаза. Затем молодая женщина аккуратно прикрыла дверь в комнату и пнула свою сумку так, что молния лопнула. От этого акта разрушения Марго немного полегчало. Тощенькая пачка памперсов вывалилась из раскрывшейся сумки на коврик прихожей. Женщина не стала ее поднимать и покинула дом. Марго увидела мужа и сына.

Яркий красный свитер и ядовито-бирюзовые штаны мальчика резко дисгармонировали с притушенными красками окружающего пейзажа. Расположившись на полянке, отец и сын весело играли. Рич, весело гукая, натягивал себе на голову махровое полотенце с динозаврами, а Эрик, оглядываясь во все стороны, озабоченно спрашивал: "Где же мой сыночек? Куда он делся?", после чего полотенце с радостным визгом стягивалось с головы и начинались бурные совместные объятия. Марго заметила среди березок беседку, сложенную из грубых камней и покрытую дерном вместо крыши. В беседке хозяйка и несколько других исландцев накрывали на стол. Видимо, собирались перекусить на свежем воздухе. Для Марго эта беседка показалась верхом убожества. В этот момент художница неожиданно вспомнила, что герой той детской сказки все равно погиб, хоть и продержался даже дольше, чем день и ночь. Женщина мрачно подумала, что лучше всего будет сейчас вернуться в домик. "Рагнаради навсегда" дочитать...

В это время один из исландцев пристально глядел на саму Марго. Он сидел на камне рядом с беседкой и курил. Черные шерстяные штаны мужчины явно были машинной выработки. Но покрой его черной рубахи с красной каймой на рукавах и горловине, скорее всего, ничуть не изменился с тех пор, как люди впервые прибыли сюда. В ухе мужчины висела массивная серебряная серьга в форме яблока. Марго бросила курить, когда узнала о своей беременности, и с тех пор ни разу не затянулась. Дым от сигареты незнакомца имел необычный, пряный аромат, и Марго захотелось курить так, что даже голова закружилась. Женщина с трудом оторвала взгляд от алого кончика сигареты и посмотрела в лицо мужчине.

— Худшей на свете хвори не знаю, чем пустое духа томленье , — произнес исландец.

Марго вздрогнула, узнав голос — именно этот исландец обещал оставить в погибающем мире свою тень. Да и фраза, с которой он обратился к ней сейчас, прозвучала очень странно, не по-современному, однако смысл художницы все же поняла. Неизвестный словно прочел ее мысли, и теперь издевался. Действительно, Марго не имела никаких причин для печали. Молодость, любимый муж, между прочим, гений, замечательный ребенок — что еще надо для счастья? Ей не нравилась Исландия, но ведь, в конце концов, они и не жить здесь собирались.

— А, так вы репетируете? — ядовито улыбаясь, спросила Марго. — И что же?

— Рагнаради, — ответил мужчина.

Услышав разговор, люди в беседке обернулись. Все они тоже были в национальных костюмах. "Нет, это они не завтракать собираются", озадаченно подумала Марго. — "Гадают, что ли?". На столе вместо тарелок с бутербродами стояла большая чаша, над которой колебалась облако пара. Рядом лежал небольшой кожаный мешочек. Вокруг рассыпались кости с вырезанными на них рунами. На мысль о трапезе мог навести только пузатый кувшин с двумя ручками, по форме походивший на древнегреческую амфору. Ближе всех к Марго стоял нестерпимо красивый юноша, выглядевший ровесником Эрика. Лица остальных она не успела разобрать. Перехватив взгляд француженки, юноша непринужденно улыбнулся ей и выдвинулся вперед. При этом он откинул полу своего плаща, и стол снова скрылся из поля зрения Марго.

— Мы тут фильм снимаем, — сказал юноша. — По сказке. Режиссер еще спит, а он у нас суровый очень. Так вот мы решили пока сцену сами пройти. Я играю Бальдура, бога весны, и зовут меня так же. Рядом с вами — Локи, воплощение бога зла. На самом деле его зовут Лот, и он очень добродушный человек. Как его взяли на эту роль, я вообще не понимаю. А вы, наверно, из туристов?

Марго сообразила, что когда шла к домику, из-за каких-то причуд акустики как раз и услышала часть репетиции, и повеселела. Все-таки ей не хотелось бы дожить до голосов в голове.

— Марго, — представилась художница. — Костюмы у вас очень колоритные, как настоящие прямо.

Бальдур улыбнулся:

— Все наши костюмы стоят дешевле трех минут спецэффектов, а их в фильме полагается гораздо больше.

— Не угостите сигареткой? — спросила Марго, покосившись на Лота.

Мужчина поднялся на ноги. Лот оказался очень высокого роста и прямо-таки богатырского сложения. "Прямо великан", иронично подумала Марго, беря сигарету из предложенной пачки. — "Как их здесь называют... Ётун".

— Как бог огня, зажигалок и спичек я с собой не ношу, — сказал Лот. — Если хотите прикурить, могу предложить только от пальца.

Марго улыбнулась, показывая, что поняла шутку. Лот поднял руку. Конечно, у него в ладони была спрятана зажигалка, не бог весть какой хитрый фокус. Но проделал его исландец очень умело. Марго на миг показалось, что голубой огонек вспыхнул у него на кончике указательного пальца.

— Да вы проходите сюда, — сказал Бальдур.

Марго очень обрадовало это предложение. Ей совсем не хотелось, чтобы Рич увидел свою мать с сигаретой в руках. Да и Эрик рассердился бы. Лот пропустил ее вперед. Марго села на скамью рядом с Бальдуром. Полный мужчина с лицом пожилого героя мельком взглянул на Марго и снова задумался над костями. Видимо, он знал значение рун, и ничего хорошего кости ему не обещали. Вода в котле забила ключом, хотя ни огня, ни плитки под ним не было видно. Но Марго уже слишком долго жила с химиком, чтобы это ее смутило. Как называется соль, которую надо кинуть в воду для достижения подобного эффекта, она, правда, все время забывала. Лот прошел вглубь беседки и сел между одноглазым мужчиной и высокой статной женщиной, которую Марго сегодня уже видела — это была хозяйка пансионата, Сигун. Насчет одноглазого мужчины сомнений тоже не возникало. "Один", догадалась Марго, успевшая выучить главных богов скандинавского пантеона. Несколько смущало то, что второго глаза у мужчины действительно не было — край впалой глазницы чуть виднелся из-под черной повязки.

— А Рагнаради, это что такое? — спросила Марго, чувствуя необходимость поддержать беседу.

— Последняя битва богов и ётунов, в которой боги падут, — сказал Бальдур. — Гибель этого мира, если уж совсем просто.

— И начало нового, — сказал Лот.

Марго с наслаждением выпустила струю дыма.

— Да, но в том фильме, который мы снимаем, — сказал Бальдур. — Все идет иначе. Злой бог Локи навсегда покидает мир людей. На Земле наступают трудные времена, и один герой в отчаянии рвет солнце пополам... Но Рагнаради не происходит, и мир не погибает. Пережив трудные времена, мир людей расцветает снова.

— А что происходит с Локи? — наморщившись, спросила Марго.

Сюжет фильма показался ей удивительно похож на события, описанные в книге Фрея Химмельзона.

— Для меня, то есть для моего героя, битва становится бесконечной, — сказал Лот. — Он создает свой мир. Примерно так же, как это мир создан из тела предка всех ётунов Мимира.

— Локи становится главным богом своего мира? — уточнила Марго. Она была уже почти уверена, что по странному совпадению актеры принимают участие в экранизации именно "Рагнаради навсегда". Оставалось проверить только самую главную деталь, винт, на котором поворачивалась вся хитро закрученная интрига.

Лот отрицательно покачал головой.

— В том мире нет богов, — сказал он. — Ни добрых, ни злых. Люди свободны от их произвола. Единственное, что управляет жизнью людей — это их собственные мечты. Там все мечты сбываются. Абсолютно все.

— В нашем мире боги проявляют свою милость тем, что не позволяют сбываться всем мечтам и желаниям людей — неожиданно вступил в разговор одноглазый. Его голос Марго узнала тоже — этот актер спрашивал Лота, не страшно ли ему.

— Сердца людей полны злобы и горечи, — продолжал одноглазый. — Если бы все их мечты сбылись, мир, может, быть, и выстоял, но сами люди очень пострадали бы. Гораздо сильнее, чем они страдают сейчас.

— А вот вы, Марго, — сказал Бальдур. — Вы в каком мире предпочли бы жить?

Марго рассмеялась и вскинула голову.

— "Неужели ты думаешь", — процитировала она по памяти. — "Что я испугаюсь своих желаний? Что предпочту прозябать, ожидая, пока ты позволишь мне стать счастливой? Нет, Бальдур, я тебя долго слушала, послушай и ты меня. Лучше делать, и каяться, чем не делать, и каяться".

Все четверо разом посмотрели на нее. Марго заметила, что у Лота глаза серо-зеленые, а не голубые, как у остальных исландцев в компании. В этих глазах не было усталости, которая наполняла взгляды троих мужчин в беседке. Больше всего глаза Лота напомнили Марго замерзшие волны, которые она видела в заливе Рейкьявика

— Вы читали "Рагнаради навсегда"? — изумился Бальдур.

Марго кивнула. "А-а... в книжке как раз такая картинка есть", сообразила она. — "Последний совет богов перед тем, как Локи теряет свое тело. Ну правильно, Локи, Сигун, Один, Бальдур... а этот мужчина с костями — Браги, бог-сказитель, который должен сложить новую песню о судьбе мира. Только Тора не хватает".

— Но эта не самая известная из повестей Химмельзона, — сказала Сигун с интересом. — Где вы раздобыли эту книжку?

— Ее написал дядя моего мужа, — сказала Марго.

— Так вы из Химмельзонов? — спросил Лот.

— Я-то нет, — сказала Марго. — Мой муж Эрик Химмельзон, а я урожденная Дюбуа.

— Это все равно, — сказал одноглазый.

— Может, выпьете вина с нами? — спросил Лот.

— Прекрати, — сказал Бальдур нервно.

Однако одна мысль о так называемых "плодово-ягодных" винах, которыми ее уже здесь пару угощали, вызывала непроизвольные спазмы желудка художницы.

— Ваш товарищ прав, не стоит, — сказала она поспешно, бросая окурок и затаптывая его ногой. — Выпейте вина сегодня все вместе, после окончания съемок.

— Боюсь, это будет невозможно, — улыбнулся Бальдур.

— Прошу меня извинить, что-то нет настроения, знаете ли, — сказала Марго. — Неделя такая тяжелая выдалась...

— Ну, день стоит хвалить вечером , — заметил Лот.

— "И гораздо, гораздо страшнее, когда вечер не наступает", — подхватила Марго. Это была последняя реплика Локи в книге. Художница терпеть не могла грустных концов и всегда заглядывала на последнюю страницу, чтобы убедиться, что все будет хорошо. Но Фрей Химмельзон не изменил экзистенциальной мрачности своих предков.

— Вы правы, — сказал Лот спокойно, и добавил, пристально глядя на женщину: — Поверьте, стакан вина — то, что вам сейчас нужно. Это развеселит вас, поднимет настроение.

Женщине показалось, что зеленая волна в глазах исландца ожила и обрушилась на нее. Марго захлестнуло с головой. Она ничего не видела и не слышала. Женщина изо всех сил боролась с холодным потоком. "Надо же, как дало", подумала Марго, пытаясь всплыть. — "Похоже, в сигаретах Лота набит не только табак".

— Что ты делаешь? — услышала она чей-то крик. — Ты дал слово!

Его голос тоже оказался знаком Марго — именно этот человек напоминал Лоту о необходимости держать обещания в той сцене, когда она услышала актеров, но не заметила их.

— Она имеет право хоть одним глазком взглянуть на тот мир, где ей не придется жить, — хладнокровно ответил Лот.

Марго вырвалась из зеленого потока на поверхность реального мира.

— Что ж, не хочется оскорблять законы гостеприимства, — пробормотала художница. — Я с удовольствием выпью с вами.

— Сигун, налей Марго моего вина, — сказал Лот. — Наша гостья это заслужила.

Сигун взяла в руки амфору. Пожилой Браги потряс кости в ладони и бросил на стол. Они упали с глухим стуком, раздался неприятный щелчок. Марго увидела странную закорючку на одной из них — словно от косой свастики отобрали вертикальный элемент. Вторая руна раскололась при падении. Художнице была видна только верхняя половинка — расходящиеся в стороны три луча, вырезанные на кости.

Амфора в руках Сигун ощутимо дрогнула. Лот посмотрел на Сигун с неподдельным восхищением.

— Я никогда не входил в число тех, кого балует удача, — сказал исландец. — Но в одном мне повезло — мне досталась самая мудрая женщина во всех девяти мирах...

Марго на краткий миг посетило ощущение нереальности происходящего. Актеры продолжали играть пьесу с такой настойчивостью, словно это была не пьеса, а...

Их собственная жизнь.

Марго вдруг словно кто-то толкнул под локоть, и она протянула руку к осколкам руны. Актеры замерли. Художница подняла половинки со стола и протянула Лоту.

— Нельзя разбить жизнь на осколки, — как со стороны услышала она свой собственный голос. — Соедини их, Лот.

Актер очень осторожно и медленно выдохнул. Его дыхание коснулось руки Марго. Художница ощутила, как половинки каменной палочки с тихим стоном соединились.

— Разрешите? — сказал Лот, протягивая руку. Марго отдала руну, и актер положил ее рядом со второй, разлапистым веничком вверх.

— Может, исполнение всех мечтаний и погубит людей. И меня самого, — сказал исландец. — Но хотят люди именно этого.

Сигун поставила перед гостьей подносик со стаканом вина и кусочком темного хлеба. Марго знала, что это "вулканический" хлеб. Его пекли в металлических контейнерах, которые ставили их прямо на землю, настолько горячая она здесь была. Местный хлеб Марго уже доводилось есть, и он пришелся ей по вкусу. "Но не вино, только не это", подумала женщина, глядя на темно-красную жидкость в стакане. Стакан, хотя скорее, небольшую чашу из толстого зеленого стекла, украшали выпуклые фигурки по краю.

— Прошу вас, не отказывайте. Выпейте, — сказала хозяйка почтительно. — Вам должно понравиться. Это вино муж привез из Греции.

Марго с интересом посмотрела на Лота и сделала глоток. Вино оказалось холодное, очень вкусное и действительно греческое.

— Прямо-таки волшебный вкус, — сказала художница.

Хозяйка расцвела от комплимента и сказала:

— Сразу видно своего человека.

— А, вот и наш режиссер, — произнес Бальдур.

К беседке, задыхаясь, спешил мужчина очень крепкого сложения с простым, решительным лицом. Марго невольно подумала, что боевой топор в его руках смотрелся бы гораздо уместнее папки со сценарием.

— Спасибо за вино. Я все-таки пойду, — сказала художница. — Вам пора работать, да и меня уже заждались.

— Заходите к нам вечером, — сказал Бальдур. — Вся наша группа живет у Сигун.

Марго кивнула и вышла из беседки. Когда она приблизилась к Эрику, муж шумно втянул воздух носом. "Если он скажет хотя бы слово", подумала Марго. — "Я сейчас же уеду". Но Эрик промолчал. Рич бросился к матери, и, обняв ее ноги, радостно завизжал.

— Лифт только что ушел вниз, — сказал муж. — Придется подождать.

Она присела на траву и прислонилась спиной к шершавому, нагретому солнцем стволу небольшого дерева. Рич прижался к ее боку. Эрик сел на траву чуть поодаль, вид у него был очень печальный. Сердце у Марго дрогнуло. Она одной рукой обняла сына, а второй мужа.

— Ну прости меня, — сказала она. — Мне сама хозяйка предложила, ну как я могла отказаться?

— Я вовсе не сержусь, — усмехнулся Эрик. — Я завидую твоим способностям найти с кем выпить и покурить, стоит оставить тебя одну лишь на секунду.

— Ну хочешь, я схожу к ним, попрошу еще, для тебя?

— Нет уж. Сиди здесь.

"Наверно, это и есть тихое домашнее счастье", подумала Марго, сидя на траве и обнимая двух самых дорогих для нее мужчин. Пологий склон гор на противоположном берегу казался рамкой картины. Сделать уродливые кубы завода приятными глазу не смогла даже волшебная серебристая дымка испарений из лагуны. Сами молочно-голубые, непрозрачные воды лагуны напоминали глаза слепца. Веселая зелень деревьев и травы на ближнем плане делала вид еще нереальнее. В целом вид так и просился на обложку какого-нибудь романа-антиутопии о жизни на Земле после ядерной войны. Особенно запах соответствовал. "Надо будет сделать завтра пару набросков", лениво подумала Марго. От усталости и вина ее разморило, и она так и заснула на солнышке. Проснулась художница оттого, что Эрик потянул ее за руку.

— Как тебя на голодный желудок-то развезло, — сказал он. — Подъемник пришел.

Химмельзоны поехали вниз. Когда жена и сын ушли к воде, Эрик присел на лежак и некоторое время бесцельно разглядывал берега лагуны. Несколько секунд он не понимал, почему взгляд его так притягивает глыба странной цилиндрической формы на другом берегу. Когда Эрик понял, что он видит, у него похолодело в груди. Он посмотрел на свои часы. Помимо времени, они показывали еще дату и день недели. Химмельзон вскочил на ноги. Подойдя к самой воде, муж окликнул Марго. Безрезультатно. Эрик беспомощно заметался у самой кромки воды, потом замер, глядя на Марго, играющую с Ричем. Время неслось вперед со скоростью ракеты. Да, ракеты... Химмельзон чувствовал себя, как в кошмарном сне. Только в кошмарах бываешь таким бесконечно беспомощным, хотя знаешь, что сейчас должно произойти. Жена словно почувствовала его мысли и вышла из воды.

— Нас уже два раза вызвали через этот матюгальник наверх, — отрывисто сказал Эрик. — Мол, Химмельзоны, немедленно прекратите нарушать правила поведения для отдыхающих и подниметесь на базу.

Марго энергично растерла Рича, ловко одела его, несмотря на некоторые протесты, и оделась сама. В фуникулере, не выдержав пристального взгляда мужа, она воскликнула:

— Послушай, я в это их озеро не писала! Впрочем, судя по запаху, это уже сделали многие до меня. А то, что я стакан вина выпила, если у них тут пьяным купаться нельзя, так я уже проспалась!

— Не горячись, — сказал Эрик рассудительно. — Сейчас все выяснится. Может быть, это какая-то ошибка.

В тот момент, когда они ступили на твердую землю, раздался невыносимый грохот. Химмельзон сбил жену и сына на землю, сам упал рядом.

— Что это? — пытаясь перекричать все нарастающий гул, завопила Марго.

Эрик указал рукой ей за спину. Жена оглянулась. Диатомитовый завод пылал, как бумажный. Горячий ветер бил в лицо. По сравнению с вонью, обрушившейся на Химмельзонов сейчас, так докучавший Марго серный запах был просто ароматом китайских роз. Взглянув вниз, художница увидела стремительно прибывающую, кипящую воду, и, вскочив на ноги, отбежала от края. Именно поэтому второй взрыв сбил ее с ног. Женщина упала, и тут Рич заплакал так, что заглушил все остальные звуки. Затем неожиданно стало очень тихо. Марго ощутила ужасный, кошмарный запах вареной говядины. Художница отвернулась от сына, и ее начало рвать.

— Бум, — сев, сказал Рич подошедшему отцу, указывая в направлении взрыва. — Бабабум!

После чего выказал желание немедленно быть взятым на ручки, откуда изумленно смотрел на извергающую фонтаны мать. Слов для этого он еще не знал.

— Тебе лучше? — спросил Эрик, когда основной поток ослабел.

Марго что-то невнятно пробормотала. Со стороны домиков появилось трое людей. Вид у них был дикий.

— А... что... — начал один из туристов.

— Где дом хозяйки пансиона? — спросил Химмельзон. — У нее должен быть телефон. Нужно позвонить, сообщить.

Второй, увидев, что уровень воды поднялся, внезапно завыл и бросился было к воде, но третий успел подставить ему подножку.

— Агнесс! — кричал тот, лежа на земле. Он порывался встать, но друг крепко держал его, приговаривая:

— Тихо, Петур, тихо...

— Эрик, — тем временем представился Химмельзон.

Первый из туристов наконец обрел дар речи и сказал:

— Арни. А что же случилось?

— Завод взорвался. Нужно позвонить в город.

— Да, конечно. Но мы заходили к Сигун... к хозяйке. В доме никого нет.

— А телефон там есть?

— Не знаю, не обратил внимания, — признался Арни. — Понимаете, тут как раз и .... — он посмотрел на обугленные остатки завода на другом берегу, который уже снова затягивало туманом.

— Это все чушь, — сказал тот, кто сидел на извивающемся Петуре. — Я там работаю. Работал. Завод не мог просто так взорваться.

— Агнесс! Она... — закричал исландец и попытался сбросить товарища.

— Петуру надо сделать укол, — сказал Эрик. — Это шок, он может вас запросто покалечить.

— Вы врач? — спросил Арни.

Химмельзон молча кивнул.

— Я думаю, что в домике хозяйки должно быть все необходимое, — сказал Арни. — Я могу пойти, поискать.

Эрик отрицательно покачал головой.

— Успокаивающее у меня есть, — сказал он. — Я отведу жену и сына в дом, и вернусь.

Он взял Марго под руку, и семья направилась к своему домику. Не успели Химмельзоны дойти до беседки, в которой художница встретила актеров, как раздался громкий гул.

— Опять!— воскликнула она. — Здесь прямо чертова куча заводов!

Но в этот раз звук был иным. Он шел сверху, и все нарастал. Марго посмотрела на небо. Низко, чуть не цепляя кромки черных от взрыва гор, из облаков вынырнули самолеты. Шли они, как птицы — стройным клином. Ослепительно сверкнув в прорвавшихся лучах солнца звездами на бортах, самолеты начали перестраиваться, поворачивая на юг.

Точнее, на юго-восток.

"Я рада", ясно и спокойно подумала Марго. — "Что Хайги умер и не увидел этого".

— Это американские самолеты с базы в Кеблавике, — бледнея, сказал Арни. — Что же случилось? Что они делают здесь? Куда полетели?

— Ладно, идите в домик хозяйки позвоните, — сказал Химмельзон, а затем обратился к тому исландцу, что держал Петура: — Вы продержитесь один?

Оценив кряхтение как положительный ответ, Арни поспешно бросился к домику Сигун.

Войдя в домик, Эрик сразу заметил картину.

— Смотри-ка, — сказал он, присев на корточки и роясь в раскрытой сумке. — Оказывается, здесь в Исландии скрывался какой-то неизвестный ученик Брюллова или Репина...

— Скорее уж, Васнецова, — критически ответила Марго. — Или раннего Рериха. Умевший при этом ткать.

— Ну, выткать эту картину могла и какая-нибудь местная умелица по эскизу художника.

Рич тоже увидел гобелен и пришел в крайнее возбуждение. Он принялся тыкать пальцем в картину, в отца и что-то требовательно восклицать при этом.

— Да, милый, да, — сказал Эрик, но многократно опробованный прием не сработал.

Мальчик подбежал к картине, взобрался на кровать.

— Куда в ботинках! — закричала Марго.

Рич ткнул пальцем прямо в лицо воина и снова показал на отца.

— По-моему, он пытается объяснить, что этот герой похож на тебя, — сказала Марго. — Или что ему кажется, что это ты и есть.

— Скорее уж на тебя самого, Рич, — возразил Эрик.

Сын вопросительно ткнул себе в грудь.

— Да, на тебя. Я не такой хитрый.

В глазах Рича вспыхнул буйный восторг.

— Слезь с кровати, сынок, — сказала Марго. — Что здесь написано, Эрик?

Эрик мог немного говорить и читать на языке своего прадеда. Химмельзон взглянул на картину и прищурился.

— Что-то вроде "день хорош к вечеру", — сказал он после непродолжительного молчания.

— День хвали вечером?

— Может, и так.

— И что это значит?

— В данном случае, я думаю, художник хотел сказать, что дела змея не так уж хороши.

Муж наконец нашел препарат, шприц и вышел.

— Давай-ка, милый, поедим, — сказала Марго сыну.

— Не, — сказал Рич.

— А что мы будем делать?

Он подошел к сумке. Для того, чтобы найти в ней что-то, мальчику еще не надо было садиться на корточки. После нескольких минут энергичных поисков, во время которых из сумки летели папины рубашки, баночки с детским питанием и мамины противозачаточные таблетки (Химмельзоны не спешили заводить второго), Рич вытащил книгу своего двоюродного дяди. Мальчик подошел к кровати, положил на нее книгу и забрался сам.

— Ать! — сказал он настойчиво.

— Хорошо, я тебе почитаю, — сказала мать. — Но сначала сними ботинки.

Рич тяжело вздохнул и взялся за край липучки.

Он был уже большим мальчиком и умел снимать ботинки сам, но не любил этого делать.

В доме хозяйки действительно никого не оказалось. Во всей долине около озера в живых остались, судя по всему, только Химмельзоны и те трое исландцев. Телефон не работал. Из долины, конечно, можно было выбраться и пешком, но уже вечерело. До Гренивика, ближайшего города на побережье, они не успевали добраться до темноты даже на машине Эрика. К тому же, Марго отказывалась сдвинуться с места на ночь глядя. После совместного ужина мужчины разговорились. Зеленоглазый Йон оказался начальником цеха со взорванного завода. Как он выразился, он тоже приехал "погреть кости" и не успел спуститься в лагуну по чистой случайности. Арни и Петур, его помощник, посетили Мивартн с научной целью. Агнесс, погибшая жена Петура, насколько поняла Марго, поехала с учеными просто за компанию. "А уж лучше оставалась бы дома", подумала художница. Арни оказался этнологом-лингвистом, и руководил фольклорной экспедицией. До Мивартна ученые, как и Химмельзоны, посетили Хвераронд.

— Одна бабулька в поселке неподалеку спела нам песню о приключениях Локи, — рассказывал Арни, степенно помешивая ложечкой в стакане с чаем. — Самое интересное, она утверждает, что песню сложил ее далекий предок — Эгиль Скалагримссон. Эта бабушка передала нам свитки, на которых записаны его песни.

— Вы позволите мне закурить? — осведомился Йон.

Марго махнула рукой. Эрик встал, открыл окно. В комнату ворвался закат, расцветив стены багрово-алым. Химмельзон вернулся к столу. От Марго не ускользнула смесь восхищения и недоверия, прозвучавшая в голосе ученого, и художница вежливо спросила:

— Вы думаете, что это фальсификация?

Арни покачал головой. Йон вытащил сигарету, сунул в рот. Спохватившись, исландец провел руками по одежде, ища карман, в котором была зажигалка.

— Это все очень сложно установить, — ответил Арни и сделал аккуратный глоток. — Эгиль Скалагримссон — это реально существовавшее историческое лицо. В "Младшей Эдде" есть "Сага об Эгиле", из которой можно заключить, что этот исландец был не только скальдом, и весьма, кстати, одаренным, но еще и воином, авантюристом. Подобное сочетание в те времена встречалось не так уж редко.

— Потерял где-то, — проворчал Йон. — Петур, дай прикурить, будь так любезен.

Ученый достал свою зажигалку и поднес ее к сигарете Йона.

— Сейчас таких, как Скалагримссон, называют солдатами удачи, — вмешался в разговор Петур, убирая зажигалку. До сих пор он молчал, оглушенный то ли шоком, то ли действием лекарства. Еда на тарелке перед ним осталась почти нетронутой. Но беседа на профессиональные темы оказалась способна извлечь ученого из глубин транса. Марго с горечью подумала, что все мужчины одинаковы. По крайней мере, все ученые мужи. Мир, знакомый с детства, в эти мгновения рассыпался прахом; а лингвисты с горящими глазами обсуждали подлинность дряхлого свитка, который никому уже теперь не будет нужен.

— Судя по тому, что он дожил до глубокой старости и в большом достатке, Скалагримссон умел обращаться с мечом не менее виртуозно, чем слагать висы, — продолжал Петур. — А документы мы проверили. Им не более трехсот лет, но бабулька утверждает, что в их семье песни предка передавались их поколения в поколение, и когда носители ветшали, текст переписывался. Да и кённинги там используются столь архаичные, что я склонен ей поверить.

Ученый хохотнул и добавил:

— Старушенция сказала, что ждала нас, чтобы отдать нам эти свитки.

— И о чем его сага? — спросил Эрик.

— Мы только начали переводить, знаете, строфа оттуда, две строфы отсюда, — признался Арни. — Судя по всему, это несколько песен, в которых излагается весьма необычная версия жизни бога зла скандинавов. Вы понимаете, из канонических текстов, которые присутствуют в "Старшей Эдде", следует, что Локи в наказание за братоубийство привязали к скале; ну, а когда ётун вырвется, настанет конец света. Эгиль же говорит, что асы отпустили Локи сами, и тот, пережив немало приключений, добрался до Исландии и стал жить здесь, среди людей.

— Старуха сказала, что Локи и Сигун поначалу остановились в Хвераронде, но потом перебрались сюда, в Мивартн, — сообщил Петур. — Мы как раз и приехали сюда проверить эту гипотезу.

Марго вздрогнула. Яблочное пюре с ложки, которую она пыталась пристроить в рот Ричу, упало на штанишки мальчику. Рич укоризненно посмотрел на мать.

— Какую? — изумился Эрик. — О том, что здесь жил, и возможно, живет дьявол?

Арни смущенно хмыкнул, взял с подноса в центре стола пирожок.

— Нет, конечно, — сказал ученый. — Но кто-то из местных жителей может знать и другие песни Эгиля, места которым в свитке не хватило... Пергамент тогда был очень дорог. Вот гобелен у вас на стене — ему, конечно, не больше тридцати лет...

— Трех, — мрачно сказала Марго.

— Но сценка на нем изображена очень интересная. Возможно, этот гобелен — копия старого изображения, как те свитки, что передала нам бабуля из Хвераронда. И возможно, что здесь запечатлена сцена из песни, на которую не хватило пергамента.

— Скорее всего, это поделка для туристов, — заметил Эрик.

— Вы зря считаете Локи аналогом христианского дьявола, — вернулся к теме Петур. — Хотя он был антагонистом главного бога, Одина, эта фигура появилась в пантеоне скандинавов задолго до прихода сюда проповедников Христа. Во времена Скалагримссона влияние библейских мифов на исландские как раз начало возрастать. Изумительная поэма "Крест", страстная и я бы даже сказал — эротическая, создана примерно в это же время. Скалагримссон тоже пользуется христианскими мотивами, но с совершенно с другим знаком. Более яростного антихристианина Европа не знала, я думаю, до тех пор, пока не родился Ницше.

— Все эти орлы и сгоревшие книги все-таки заставляют меня думать, что песни Эгиля — подделка, хотя бы некоторые, — задумчиво сказал Арни. — Как вот этот гобелен...

— Что за сгоревшие книги? — поинтересовался Эрик.

— В тексте одной из песен Скалагримссона упоминаются все нацистские атрибуты, — неохотно признался исландец. — Свастика, которая во времена Эгиля не существовала как символ — по крайней мере, в Европе была неизвестна — описана с удивительной точностью.

— Я где-то слышал, что один парень написал роман, в точности описывающий катастрофу на "Титанике", — заметил Йон и выпустил клуб дыма. — Лет за сорок до того, как это случилось на самом деле. Он даже имя корабля угадал.

Марго вдруг увидела то, о чем говорил рабочий.

Огромная глыба неумолимых и безжалостных законов природы таилась во тьме. Корабль сиял в ночи разноцветными огнями, с него слышалась веселая музыка. Кто-то блевал с борта. Судно неслось на всех парах, огромные поршни поднимались и опускались. Корабль врезался в глыбу, раздался оглушительный треск. Но за шумом музыки его никто не услышал, кроме, быть может, вахтенного матроса. Веер ледяных осколков усеял верхнюю палубу, и ледяная гора исчезла во тьме, даже не покачнувшись. Пассажирам же корабля предстояла драка за спасательные жилеты и долгая, мучительная смерть в черной холодной воде.

Но оркестр пока еще играл. По залу кружились пары. Пассажиры, склонные к более простым удовольствиям, пили в буфете чай с пирожками...

Да только имя этого корабля на этот раз было не "Титаник", а "Земля". И в часе пути не было ни одного корабля, который откликнулся бы на визг морзянки.

Марго тряхнула головой и поставила перед сыном чашку с вишневым соком.

Почему же ей показалось на миг, что именно она — тот самый вахтенный, старый, опытный матрос, который почуял запах снега задолго до столкновения, но не сказал об этом капитану?

— Сладко? — спросил Рич.

— Очень, — сказала мать.

Марго решила тоже попить чаю и протянула руку за пирожком.

— Да, но многие считают, что катастрофу подстроили, — возразил Петур. — На балансе компании находился "Британик", близнец "Титаника", который как раз пора было списывать. Известно, что капитан гнал новый корабль на всех парах, несмотря на то, что вполне укладывался в график. А роман того человека подтолкнул менеджеров компании на махинацию, потому и имя совпало... Они ведь получили огромную страховку, и, если предположения о сознательно подстроенной аварии верны — практически новый корабль.

— Вы думаете, что Скалагримссон "подстроил" и нацистов? — язвительно спросил Эрик. Йон выронил сигарету и полез за ней под стол. — Ведь, по вашему утверждению, минимум последние триста лет правки в текст не вносились?

Арни благодушно махнул рукой.

— Конечно, нет, — сказал он. — В конце концов, мало ли что мог увидеть Скалагриммсон, обожравшись мухоморов....

Йон вынырнул из-под стола со смятым окурком в руке. Марго заметила, что закатное солнце сделало глаза исландца почти черными. При словах ученого о мухоморах на лице Йона мелькнула самая настоящая ярость. Исландец перехватил взгляд Марго, и это выражение исчезло с его лица, словно стертое мокрой тряпкой.

— Если начать читать этот текст с такой точки зрения, — подхватил Петур. — То там можно найти даже "лестницы в небо" этого упыря Химмельзона...

Марго чуть не поперхнулась пирожком. В глазах Йона промелькнули зеленые искорки.

— Мы что-то засиделись, — сказала она самым непринужденным тоном и продолжала, обращаясь к мужу: — Пошел бы ты уложил Рича.

Мальчик выдал вопль такой тональности, что стало ясно — кандидатура отца в качестве постового у кроватки всерьез рассматриваться не может.

— Как интересно, — ровным голосом сказал Эрик. — И что там у него про Химмельзона?

— Не обращайте внимания, это Петур через край хватил, — фыркнул Арни. — В одной из песен Эгиля есть такая строфа: "От крови ётуна родится герой, чей ум будет пылать как факел. Герой выпустит ветер смерти, который осушит Митгард, если тот, кто его создал, не сможет устоять перед деньгами и страхом. Все решат две руны — самоотречения и смерти, которая станет жизнью..."

Марго стало больно дышать.

— Что же теперь будет, — озабоченно сказал Петур. Из-за упоминания о Химмельзоне мысли этнолога вернулись к более насущным проблемам, чем вопросы подлинности старых свитков.

— Мобилизацию объявят, что ж еще, — сказал Йон.

— Я не об этом, — сказал Петур. — Что же будет с нашим миром?

Лицо исландца перекосилось.

Это все он, — прошептал Петур. — Ученый этот... Химмельзон. Сидят такие упыри в своих лабораториях и придумывают, и придумывают... Нам на погибель.

— Да нет, ты это зря, — сказал Йон. — Химмельзон такой же подневольный человек, как и мы. Он вообще-то, эти свои "лестницы" придумывал как лекарство, для фармакологической фирмы какой-то.

— Лекарство от чего? — спросил Петур. — От жизни? Ох, попался бы он мне! Я бы времени терять не стал!

— А что бы вы сделали? — спросил Эрик очень спокойно.

Петур клацнул зубами.

— Главное, успеть до горла дотянуться, — сказал он.

Химмельзон молча расстегнул ворот рубашки.

— Эрик, прекрати, — нервно сказала Марго.

— Ты чего, парень? — спросил Йон.

— Эрик Химмельзон — это я, — сказал муж бесцветным голосом.

Петур взвыл нечеловеческим голосом и кинулся на Эрика, опрокинув стул. Марго закричала. Рич метнул в Петура чашку. Йон схватил Петура за локти. Арни вскочил, заслоняя Эрика.

— Пусти! — орал Петур, пытаясь стряхнуть с себя Йона.

Чашка Рича попала Петуру в глаз. Сок стекал по его лицу, словно кровь.

— Что за дурацкие шутки, молодой человек! — воскликнул Арни. — Вы же видите, что он не в себе! А если бы ваша жена там погибла!

— Это не шутки, — сказал Эрик.

Петур зарычал прямо как зверь.

— Моя жена, как и вы, осталась жива совершенно случайно, — стеклянным голосом продолжал Химмельзон.

— Надо его вывести и запереть! — сказал Йон.

Исландцы потащили бьющегося Петура к выходу.

— Каки, — сказал Рич сурово, когда они вышли.

— Зачем ты так, — сказала Марго. — Ведь ему и правда плохо... У человека жена погибла.

— Я думал, что если он сделает, что хочет, ему станет лучше, — сказал Эрик.

— Пойдем спать, сынок, — сказала Марго и взяла Рича на руки.

Когда, уложив Рича, женщина вернулась на кухню, Эрика она там не нашла. У Марго глухо стукнуло сердце. Она выскочила из домика. Хотя, куда бежать? "К воде", сообразила Марго. Около беседки художница столкнулась с Йоном. Исландец курил, привалившись спиной к стене. Если бы не алый кончик сигареты, женщина бы проскочила мимо него в темноте.

— Где Эрик? — воскликнула она.

— Да не волнуйтесь вы так, — сказал исландец. Марго вздрогнула и попятилась. В голосе Йона прозвучали до невозможности знакомые нотки. — Ваш муж у нас. Делает укол Петуру. Эрик скоро вернется.

— Скажите, — тихо произнесла Марго. — Лот может быть уменьшительным от Локи?

— Немного не так, — помолчав, ответил Йон. — Лот и Локи — это сокращение от "Лофт".... Сейчас это имя пишется "Лодур", правда. В общем, ситуация такая же, как с Марго и Ритой.

Он бросил окурок, затоптал его и пошел прочь от беседки.

— Что же мне теперь делать? — прошептала Марго.

Исландец уже завернул за угол беседки, и она не видела его. Но смех, от которого мурашки побежали по коже, художница услышала.

— Я бы на месте вахтенного все-таки поговорил с капитаном, — донесся до нее голос Йона. — Рассказал бы ему, как сильно у меня мерзнет нос...

— Но он уже не сможет остановить эти поршни, — в отчаянии ответила Марго.

— Не сможет, — согласился исландец. — Но он может закрыть на замок отсек с углем. Ключи-то есть только у него...

Раздались удаляющиеся шаги. Художница осталась перед беседкой в состоянии, среднем между трансом и обмороком.

Там ее и нашел Эрик несколько минут спустя.

— Дай сигаретку, — сказал муж.

— У меня нет, я стрельнула, — ответила она. — Пойдем в дом, Рич испугается, если проснется один.

Супруги вернулись в дом и начали укладываться. Забравшись под одеяло, они некоторое время возились, устраиваясь.

— У Рича памперс остался последний, — сонно сказала Марго. — Я же тебе говорила, что нужно взять побольше. Их ведь теперь, наверно, и не выпускают.

Муж промолчал, и вскоре они оба заснули.

— Пятьдесят крон в день, да, — сказала Марго, принимая деньги. — Удачного вам отдыха.

Эрик вышел в коридор, смачно зевая.

— Кто это?

— Туристы, — ответила жена. — Приехали отдыхать и купаться. Приняли меня за хозяйку.

— И ты взяла с них деньги? — спросил ошарашенный Эрик.

Марго пожала плечами.

— Но скорее всего, это уже ничего не значащие бумажки, — сказал муж.

— Может, так, а может, и нет, — трезво сказала художница. — Рук они мне не оттянут. Иди, одевай Рича. После завтрака нужно будет убираться отсюда. Эти прибыли из-за гор, и судя по их радостным лицам, они еще не знают, что всему нашему миру кранты. Вот туда нам и надо.

— Может, останемся здесь? — сказал Эрик. — В долинах сейчас самое настоящее смертоубийство будет твориться.

Но остальные поддержали предложение Марго. Исландцы утверждали, что остаться в Мивартне надолго — значит обречь себя на голодную смерть. Около одиннадцати утра все выжившие, кроме странных гостей, покидали долину. Машину слегка тряхнуло. Участок дороги был трудный. Марго хотелось поговорить, но она видела в зеркале заднего обзора прищуренные, напряженные глаза Эрика, и молчала. Рич спал в своем автомобильном креслице. Из кресла свисали маленькие расслабленные ножки в коричневых кожаных ботиночках. Когда мальчика тряхнуло, он нахмурился во сне. "И кресло ему уже надо побольше", мельком подумала Марго, поправляя сползшую при качке ручку. — "А, черт...".

— Я вся прямо чешусь, как мне хочется отсюда убраться, — пробормотала женщина вслух.

При этих ее словах машину снова качнуло, но ощущение полета неприятно затянулось. Марго увидела, как вдруг перекосилось лицо мужа. Она обернулась, холодея от предчувствия.

Прямо из геотермальной лагуны, с шипением и паром, толкая перед собой огромную мутную волну, на столбе света в небо поднималась ракета. Внезапно художница поняла, зачем приехали эти странные туристы, и почему взорвался безвредный диатомитовый завод, который никому бы и в голову не пришло отнести к стратегически важным объектам.

Те, с другой стороны океана, промахнулись. Их настоящей целью была именно эта ракета, ядерная стратегическая ракета "Минитмен-12", как уже определил Эрик. А те сволочи, что так легко расстались с ничего не значащими бумажками, сейчас сидели в ЦУПе глубоко под землей.

И так же ясно Марго поняла, что она, и Эрик, и спящий Рич сейчас умрут, сварятся заживо в кипятке, и испытала ужас неизбежной, невыносимой, смертельной боли, от которой укрыться нельзя, и закричала, пытаясь отстегнуть перепуганного Рича от кресла, прижать его к себе, укрыть, спасти. А вокруг уже пахло вареной говядиной и горячим металлом. Марго прижала плачущего сына к себе и зажмурилась.

Вдруг кто-то мягко сжал ее плечо.

Марго открыла глаза и с диким видом уставилась на мощные кубические формы и мирно дымящие трубы диатомитового завода на другом берегу лагуны. Переведя взгляд, она увидела Эрика. Запах серы снова резанул нос Марго, но в этот момент он показался ей одним из самых приятных запахов на Земле.

— Ты чего кричишь? — сказал муж. — Приснилось что-то?

— Это все вино, — пробормотала Марго. — Меня угостил этот, рыжий...

— Вино? — улыбнулся Эрик.

— Слушай, наверно, это не люди, это эльфы ... То есть, ётуны и асы... — Марго обернулась, указывая на беседку, и осеклась.

Среди чахлых деревьев действительно стояла беседка, сложенная из грубого камня. Но покрытая дерном крыша провалилась, а часть камней выпала из пазов и лежала рядом с беседкой. В целом вид у нее был такой, как будто ею не пользовались уже лет двести.

— Милая, в Исландии эльфы не живут — слишком холодно, — от души веселясь, сказал Химмельзон. — Так что я не могу вообразить, кто бы мог тебя угостить. Тем более вином. Откуда здесь вино. Разве что пивом. Вот и подъемник уже вернулся. Пойдем.

Марго посмотрела вниз, на голубоватую, опалесцирующую воду лагуны, откуда доносились крики и хохот детей, и медленно сказала:

— Вы идите. Мне что-то расхотелось.

Эрик пожал плечами. За те полтора года, что они жили вместе, он успел привыкнуть к резким перепадам настроения жены. Взяв Рича подмышку, он повесил на другое плечо сумку и пошел к подъемнику. Марго проводила их взглядом. Когда Эрик и Рич скрылись из виду, словно отрезанные краем обрыва, сердце у нее заныло. Художница упрямо тряхнула головой, встала на ноги и подошла к беседке, заглянула внутрь. Посредине стоял стол, тоже сложенный из камней. В стыках длинными бородами нарос мох.

В центре стола стоял треснутый, с отбитым краем, потемневший от времени стакан из толстого зеленого стекла, украшенный выпуклыми фигурками.

— Да уж, — сказала Марго, помолчав. — Развеселил.

Она вошла в беседку, взяла стакан и пошла в свой домик — убрать в сумку подарок.

На пороге дома женщина остановилась как вкопанная.

Гобелен исчез. Не было и более светлого пятна на стене, которое обычно остается под долго висящими рамами.

"Локи исчезнет, исчезнет из этого мира и все, что обязано своим существованием проклятому ётуну. Кроме тех, в ком течет его кровь", прозвучали у Марго в голове слова с последней страницы книги Фрея Химмельзона. Художница присела рядом с сумкой и долго рылась в ней. На пол полетели рубашки мужа, баночки с детским питанием и коробка с противозачаточными таблетками. Химмельзоны не спешили заводить второго.

Книги, которую она так и не успела дочитать до конца, там не было.

Марго глубоко вздохнула.

— Но я-то тебя помню, — сказала она негромко, глядя на веселые обойчики на стене. — И помню, что ты мне сказал.

Дверь открылась. Марго обернулась. Рич ворвался в прихожую и крепко обнял мать.

— Мы отказались ехать без мамы, — сообщил Эрик. — Может быть, ты уже передумала?

Марго кивнула и поднялась на ноги. Пока Химмельзоны шли к фуникулеру и спускались вниз, она молчала. Раздев Рича и отпустив его играть с другими детьми, Марго устроилась на лежаке.

— Не грусти так, — сказал Эрик. Он всегда чувствовал ее настроение, даже если она ничего не говорила. — Только одна эта ночь. Завтра поедем в Гренивик и вернемся на континент.

— Твоя идея с поездкой сюда, на край света, неожиданно оказалась очень удачной, — задумчиво сказала жена.

Химмельзон недоверчиво хмыкнул и посмотрел на нее, но Марго, похоже, говорила искренне.

— А из Гренивика нет рейсов в Америку? — спросила она.

— Не знаю, смотря в какую страну, наверно. Но в США точно должны быть. А зачем тебе в Америку? — удивился Эрик.

Марго пристально посмотрела на мужа и сказала:

— У тебя ведь есть диплом хирурга, а сорбоннский диплом признают везде. Будем жить твоей медицинской практикой и моими картинами.

В синих глазах Эрика мелькнула золотистая искра.

— Я уже думал об этом, — ответил он глухо. — Ты говоришь, что я гений, Марго? А я дурак, всем дуракам дурак... Надо было не писать ту статью, и аппаратуру уничтожить... Меня уже не отпустят, понимаешь?

— Ты свободный человек, — сказала Марго. — Но свобода — это не безответственность. Боги наградили тебя великим даром, но за свой гений и его последствия отвечаешь ты.

Эрик вздрогнул всем телом, но глаз от лица жены не отвел.

— Тебе и решать, что делать с пылающим факелом твоего ума, — продолжала Марго. — Но ты, и только ты, виноват в каждой смерти, что уже произошла на твоих "лестницах". И во всех смертях, что еще будут. Остановить эту машину нельзя; но можно перестать подбрасывать дрова в топку. Понимаешь, о чем я?

— Еще как понимаю, — сквозь зубы сказал Эрик. — Тебе висы бы слагать... Но у меня есть ты и Рич. Я не переживу, если... ну, ты знаешь...

— Ты не знал, куда заведут тебя поиски истины, — сказала Марго. — Но теперь ты знаешь, как люди будут использовать все, что ты найдешь. Эти повара не смогут правильно приготовить рыбу фугу; но им хватит сообразительности угостить этим блюдом своих соседей. И если ты, из-за страха или из-за куска хлеба, будешь продолжать продавать чудесных рыб, которых извлекаешь из океана своей мудрости, отравятся все.

Она отвела прядь волос и добавила:

— Рыбак не сможет жить без моря. Но почему бы тебе не начать сортировать то, что приносит твой невод, и на рынок выносить только самых мелких рыбешек?

Эрик усмехнулся.

— Это очень хороший совет, — сказал Химмельзон. — Я попробую, Марго.

Война в тот день не началась. Она началась только через три месяца, когда Рич наконец смог отказаться от памперсов. Семья Химмельзонов сполна хлебнула всех горестей и лишений военного времени. Небольшая старинная чаша была единственной вещью, которая прошла вместе со своей хозяйкой Кампучию, Непал и вернулась в Россию. Ее сжимала во мраке бомбоубежища во время налета телкхасцев маленькая детская ручка, на нее несколько десятилетий спустя с очень большим удивлением смотрел специалист по внепространственным прыжкам. А поседевшая Марго, слушая его объяснения, думала совсем не о том, как стакан старинного стекла мог оказаться миниатюрным, но мощным 0-транспером, с помощью которого можно, оказывается, посещать параллельные каналы Времени Земли.

Художница думала, а смогла бы она вынести все пощечины и гримасы судьбы, если бы не та шутка, что сыграл с ней очень давно лукавый рыжеволосый бог. Если бы Марго в хаосе горящего морского порта, джунглях Кампучии и длинными русскими ночами, когда от мороза рвало ставни, не повторяла себе под нос одно и то же. Странную, вычурную, слегка витиеватую фразу.

"Худшей беды не знаю я, чем пустое духа томленье".

Свиток второй

в переводе Криса Игольчатого.

Песнь шестая. Ворота

Я видел мир, я вернулся назад

Я хочу стать кем был, пришло это время.

Мои губы опускаются все ниже и ниже

Я ищу те ворота, откуда я вышел

Я пришел войти в те ворота, откуда я вышел

Я пришел целовать те ворота, откуда я вышел...

"Наутилус Помпилиус", "Ворота".

В ночь, последовавшую за бурным празднованием свадьбы, случилась небольшая заминка. Тогда Курт и сказал Эрике, что никогда — НИКОГДА! — не ударит ее. Подросток слишком хорошо помнил слезы матери и синяки, разрушившие ее душу раньше, чем тело. По выражению глаз Эрики Курт понял, что она не поверила ему; и тогда парень набрался терпения и стал ждать. Маневр принес свои плоды, да такие, о каких Курт и мечтать не мог. В ту ночь, когда Эрика поняла, что в постели муж, не рассуждая, выполнит любое ее желание, за Куртом пришли.

Черное знамя, висевшее на шпиле увитой лианами крепостной башни, поникло грязной тряпкой — в ту ночь не было ни ветерка. В джунглях за оградой жалобно мяукала пума. Шаги караула, ведущего Курта к храму, отдавались гулким эхом по старинной брусчатке плаца. На лицах дежурных ясно читалось, что они не ответят ни на один его вопрос. Впрочем, Курт и не собирался их задавать. Его время посвящения давно пришло. Алоиз с братом уже успели в Италии побывать, а он, Курт, до сих пор не мог участвовать в боевых операциях. Хотя до тех пор, пока Эрика не забеременеет, его все равно не взяли бы. Но в этом-то направлении хоть что-то зависело от усилий подростка; а момент посвящения выбирал сам глава Шербе. Курт досадовал только, что столь знаменательное событие выпало именно на сегодня, когда он оглушен сладкой усталостью тела и не в силах прочувствовать торжественность момента. Когда они вошли в храм, часы начали бить полночь.

Окованная почерневшим железом дверь с заунывным скрежетом захлопнулась за караулом. Курт остался один в небольшой комнате. В камне потрескивали дрова. Блики играли на развешанных по стенам рыцарских доспехах, двуручных мечах и моргенштернах. Оружие было отнюдь не бутафорским — подросток видел глубокие зазубрины на клинках и вмятины на старательно вычищенном, без единого пятнышка ржавчины панцире. Посредине комнаты стоял алтарь, накрытый черной тканью. На нем лежал человеческий череп, настолько огромный, что Курт цинично подумал, а не из пластмассы ли он. По обеим сторонам черепа горели две толстые свечи черного воска. В комнате было тепло, даже душно. Курт прислонился к выпуклой груди тяжелого рыцарского панциря. По задумке, эти несколько минут томительного ожидания должны были взвести посвящаемого до предела. Но вместо этого Курт заснул. Неглубоко — он отчетливо помнил, где он и что сейчас должно произойти, но в то же время находился в странной беседке, сложенной из камня.

... Огромная рука уверенным движением встряхнула продолговатые гладкие камешки. Из разжатого кулака выпали руны. Курт не успел рассмотреть их все. Подросток узнал только одну, похожую на детский рисунок пальмы — "тотен", смерть. Или "жизнь" — в зависимости от того, вверх или вниз разлапистым венчиком ляжет знак. Руна кувыркалась в воздухе. Жизнь — смерть, жизнь — смерть.... Но как легла руна, Курт увидеть не успел.

В глубине помещения хлопнула дверь. Подросток вздрогнул и очнулся. Курт ощутил запах шнапса, смешанный с цветочным ароматом женских духов, и поморщился. Перед алтарем появился высокий мужчина в черном балахоне с прорезями для глаз. Мужчина украдкой что-то дожевывал. Проглотив, он спросил хорошо поставленным голосом:

— Юнкер СС Курт Эйхманн! Клянешься ли ты всегда и во всем быть верным учению фюрера нашего и рейхсканцлера Адольфа Гитлера, а также поставленным им над тобой командирам?

— Клянусь, — вяло ответил Курт.

Мужчина покосился на подростка и выразительно кашлянул.

— Клянешься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови? — спросил мужчина в балахоне.

— Клянусь! — звонко ответил Курт.

— Клянешься — ли ты, — одобрительно кивнув, продолжал мужчина. — Что только смерть освободит тебя от этой клятвы?

— Клянусь! — рявкнул Курт.

Мужчина указал рукой на стену, в которой тут же открылась дверь. В отличие от внешней двери, здесь петли были хорошо смазаны, и открылась она совершенно беззвучно. Курт направился туда, где его ждала самая неприятная часть обряда. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз и заканчивающаяся освещенным пятачком около метра в диаметре. Курт спустился по ней и остановился в ожидании. Несмотря на кромешный мрак, чувствовалось, что этот подземный зал просто огромных размеров. Подросток услышал шорох и свист, как будто по залу ползла огромная змея. Курт оглянулся в поисках оружия. "С этих придурков станется констриктора сюда запустить... или боа", подумал подросток с тоской. Шорох от движения огромного тела стал громче. Курт ощутил движение за спиной и резко обернулся, пригибаясь. Он знал, что надо свернуть голову удаву до того, как петли могучего тела опутают его.

Нет, это была не боа и даже не констриктор.

Несколько секунд подросток с изумлением и восторгом смотрел на чудовище. Змей был чересчур страшен для того, чтобы быть опасным. Слишком невероятен, чтобы быть сказкой. В огромном желтом глазу светилось мудрость, которой редко обладают такие силачи. Кольца его тела заполняли весь зал, но Курт ясно понял, что здесь только малая часть чудовища. Этот змей обвивал собой всю землю...

Огромная пасть начала открываться. Перед лицом Курта пронеслись длинные тонкие клыки, вывернувшиеся из челюсти, ряды острых зубов за ними, раздвоенный алый язык, с которого капнула холодная слизь. Стали видны белые кольца пищевода — чудовище словно хотело вывернуться наизнанку. В этот момент Курт должен был обмочиться, наделать в штаны и умереть.

Но он смачно, со всхлипом зевнул в ответ.

Пасть захлопнулась. Желтый глаз с интересом уставился на подростка.

— Извини, что нарушил твой сон, — сказал Курт, поколебался в поисках подходящего титула, и слово пришло само: — О повелитель змеев. Сделай, что должно, и ложись спать.

Раздался скрип чешуи и шорох, а затем подросток услышал тихий, с присвистом, грустный голос:

У меня бессонница, не извиняйся.

— Может, это потому, что ты спишь один? — сочувствуя, спросил Курт.

Поток образов, невыносимых в своей яркости, обрушился на подростка.

Два огромных тела, сплетенные в невообразимый клубок, шар, по размерам сравнимый с Землей, но шевелящийся...

Морские змеи, серебристые, зеленые, оранжевые и матово-синие, выскакивают из воды, ловко цепляют китов зубами, подбрасывают их вверх и подставляют распахнутые пасти. Один кит — один глоток...

Корабли, обвешанные парусами, как прачечная после банного дня, крохотные фигурки с короткими и толстыми копьями в руках. Люди охотились не на морских змеев, нет. Они в них даже не верили. Китовый ус, ворвань — вот что было их целью. Но не стало китов — не стало и прекрасных, могучих морских змеев...

Бескрайняя водная пустыня и огромный черный, кое-где погрызенный плавник, рассекающий безжизненную гладь...

— Ну хочешь, я тебе песенку спою? — сказал Курт. — Колыбельную?

Чудовище кивнуло.

Дитрих оглянулся на экран и уронил полную рюмку шнапса себе на брюки, но даже не заметил этого. Секретарь руководителя Шербе Поль проследил направление его взгляда. Шнапс в бутылке, которую Поль держал в руке, начал мелкими волнами биться о стенки.

Курт висел в воздухе, на высоте около полутора метров над освещенным пятачком. Судя по позе, подросток вольготно расположился на чем-то мягком. Правой рукой он обнимал что-то круглое, очень большого диаметра.

— Если русский снайпер во мне не сделает дыру, если я со страха в окопе не помру... — донесся из ретранслятора голос подростка.

— Он поет "Лили Марлен", — пробормотал Поль.

— Не так важно, что он поет, а кому, — хрипло ответил Дитрих.

Курт, кувыркаясь, падал с огромной высоты. Земля под ним была черной и казалась очень твердой. Парашютного кольца не обнаружилось ни на левой, ни правой стороне груди. Курт посмотрел себе на живот в поисках запаски и увидел, что их нет. Ни живота, ни запаски. Подросток превратился в огромную руну "лебен", вырезанную на гладкой кости. Плотно сжатые ноги образовывали нижнюю палочку руны, голова и раскинутые в стороны руки — расходящиеся веером палочки верхнего элемента. Курт немного успокоился. Гадальные руны не расшибаются вдребезги, ударяясь о крышку стола; а тем временем стало очевидно, что темная поверхность под ним и есть великанский стол, покрытый резьбой и лаком. Курта снова перевернуло в воздухе. Он стал руной смерти.

И вдруг Курт понял, что может управлять полетом. Курт должен был упасть руками вверх, подарить гадающему надежду на жизнь. Подросток качнулся вверх, пытаясь повернуться в нужное положение. Словно бы детским плечом толкал огромную тяжелую дверь. Со второй попытки дело пошло веселее. Стол приближался. Стали видны трещины сквозь натеки лака.

Почему-то Курту вспомнился парнишка, в прошлом году неправильно поставивший ноги при приземлении. Парень переломал обе ноги в трех или четырех местах, а так же бедро и крестцовый отдел позвоночника; в общем, сточился по пояс.

Курту стало страшно.

Он открыл глаза и первым делом посмотрел на руки. Увидев черные рукава форменной рубашки, Курт испытал ни с чем несравнимое счастье. Мускулистое тело змея под ним и вокруг него дышало уютным теплом. Курт не имел ни малейшего представления о том, сколько он уже времени провел здесь. Но некое чувство, встроенный будильник, который тикает в любом в человеке, подсказало ему, что дело идет к рассвету. Подросток осторожно прополз по холмам и извивам огромного тела и выбрался на лестницу. На третьей ступеньке Курт вспомнил, что самого главного они так и не сделали. Несколько секунд подросток, колеблясь, смотрел на спящего змея, а потом сильно толкнул его ногой.

Чудовище открыло один глаз и сонно посмотрело на Курта.

— Укуси меня, — сказал подросток. — И я уйду.

Открылся и второй глаз. Сна теперь в них не было ни капли.

— Я — тебя? — переспросил змей. — Я — ТЕБЯ?

По его телу прошла судорога. Чудовище затряслось так, что вслед за ним угрожающе задрожали стены зала, с потолка посыпалась крошка. Змей расхохотался. Алый язык вывалился из пасти и болтался туда-сюда в такт движениями уродливой головы.

— Я — ТЕБЯ! — повторило чудовище сквозь хохот.

Курт не видел в этом ничего смешного, но дружелюбно улыбнулся и кивнул.

— Именно, — сказал он.

Змей повернул морду так быстро, что Курт не успел этого заметить. На этот раз чудовище не стало открывать пасть так картинно, как при встрече. Змей чуть разжал челюсти и прихватил зубами кожу Курта на предплечье, оставляя несмываемую метку — "88". Мир вспыхнул белым пламенем и исчез.

... Черная матовая поверхность все приближалась, и вот она рывком бросилась к подростку. Курт жестко встретил стол ногами. Предчувствие его не обмануло. Поясницу раскаленной кочергой пронзила боль. От удара кость, на которой была выточена руна, раскололась пополам. Когда затылок Курта коснулся деревянной поверхности, раздался неприятный костяной стук. С высоты на него смотрели два огромных лица. Справа — героическое, хотя и усталое, а слева — жестокое, до боли знакомое, с холодными зелеными глазами. Но подростку было не до них. Обмирая от боли и ужаса, он смотрел на черную трещину между своей грудью и ногами, из которой торчали кишки и что-то белое. Курт знал, что не может этого чувствовать, но он ощущал боль в раздробленной пятке так ясно, словно ноги все еще были единым целым с его телом.

Сверху на разломанного Курта понеслась огромная ладонь, от которой пахнуло табаком. Кто-то сгреб обе половинки так, что колени больно ударили по виску подростка. "Я уже должен умереть", в отчаянии подумал Курт. — "Почему я все еще жив? За что мне такая мука?". Рука поднесла сломанную руну к лицу бога. Горячее дыхание коснулось тела подростка, когда бог подул на разбитые половинки. Курт услышал негромкий щелчок, с которым соединились обе части позвоночника, но обрадоваться не успел. Подросток увидел глаза, серо-зеленые, холодные и бездонные как та дыра, в которую с края Митгарда изливается море. Горько-соленая волна плеснула из этих глаз, закрутила подростка и повлекла вглубь. Мимо Курта промелькнули пузырьки воздуха — он опрометчиво выдохнул драгоценный кислород.

Волк поднял морду, с которой свисали клочья желтой пены, и тоскливо завыл. Казалось, что от протяжного, полного боли звука завибрировало даже пуленепробиваемое стекло.

— Мне теперь будет нужен новый министр обороны, — раздраженно сказал Кайс.

Реджинальд Бенсон, руководитель секретного научного центра, в этот момент в полной прострации рассматривал велотренажер, стоявший в углу комнаты. "Господи, какой же я идиот", думал молодой ученый. — "Прав был Эрик, тысячу раз прав, когда отказался участвовать в этом проекте. А я-то, дурак, обрадовался. Начальником проекта назначили, собственный научный центр дали...". Реджинальд вздохнул. Гений мог позволить себе капризы, мог выбирать, над чем ему хочется работать.

А он, Реджи Бенсон — нет.

У Эрика до сих пор было норвежское гражданство и, помимо этого, прелестный домик где-то во фьордах, в котором предки гения отдыхали от резни и грабежей — молитва, сложенная общими усилиями всем духовенством Европы специально на этот случай, иногда все же доходила до адресата. А у Реджи был контракт на четыре года и разваленная ферма в Техасе, где хозяйничал вечно пьяный папаша. Да и молиться, чтобы ему не дали под зад коленом, Бенсону приходилось исключительно самому. Возвращаться же на ферму и крутить хвосты коровам всю оставшуюся жизнь Реджи совсем не хотел.

Хэнкоку досталась львиная доля заразы, и с ним все стало ясно в течение получаса. Вирус должен был проявить себя в течение недели; но президент США не имел лишних недель для того, чтобы торчать в научных лабораториях. Тогда Бенсон предложил ускорить процесс, и из спортзала для сотрудников принесли тренажер. Кайс находился в неплохой физической форме, но не успел он проехать и двух километров при максимальной нагрузке, как из всех пор его тела хлынул пот. Президент потерял сознание, а очнулся уже на жесткой кушетке в углу.

Но очнулся он человеком.

При словах Кайса Бенсон встрепенулся и беспомощно развел руками. Тонкая полоска черных усиков над верхней губой придавали молодому ученому сходство с Лукасом из "Кармен" или мальчишкой-латиносом, моющим посуду в дешевой забегаловке. Кайс поморщился — последнее время все, напоминающее о бесстрашных испанских конкистадорах, вызывало в нем глухую неприязнь.

— Ради бога, извините нас, господин президент, — заплетающимся от страха языком сказал Бенсон. — Это нелепая, трагическая случайность, заверяю вас. Перед тем, как войти в лабораторию, надо было нажать кнопку сигнала на стене. Сотрудники работают с крайне опасными реактивами; и когда раздается звонок, все откладывают, если так можно выразиться, пробирки, и запечатывают их. А когда узнают, в чем дело, возвращаются к работе.

В отличие от неудачливого тореадора, Бенсон и не пытался взять быка за рога. Молодой ученый выбрал иную стезю, доказав, что не зря провел всю свою молодость на ферме. Бенсон смог ухватиться за соски жирной коровы, носившей имя "Государственный стратегический заказ" и теперь крепко, двумя руками держался за них. А когда владелец фермы, недовольный надоями, лично приехал проверить, как идут дела, хозяина ткнули носом прямо...

"Прямо в дерьмо", подумал Кайс. Перед ним снова промелькнул падающий на пол стеклянный сосуд странной формы. Над осколками взметнулся рой серебристой пыли. Тогда президент чихнул; а пыль, начхав на законы аэродинамики, завертелась в воздухе миниатюрным подобием торнадо. Затем крохотные серые жуки разделились на две группы, и несколько секунд над полом висели два крученых рога. А потом спирали, отливавшие сталью, бросились на них с Хэнкоком.

Кайс снова посмотрел на волка. Тот лежал на брюхе, закрыв морду лапами, и тихо скулил.

Вовсе не такой результат требовался от ученых госдепартаменту США, когда на исследования выделялись астрономические суммы из сильно прореженного войной бюджета. "Лестница в небо" средней мощности, старшая сестра серого смерча, который атаковал президента, за час превращала в сухие гигиеничные мумии население города размером с Париж. От телкхассцев, чьими предками явно были инопланетные родственники гигантских кальмаров, оставались лишь сморщенные сухие шкурки, напоминающие сброшенную лягушачью кожу из русской сказки.

Но "лестницы в небо" применялись не только против инопланетян. Спасения от них не было; для наноботов самый плотный металл был все равно, что сыр с дырками. Госдепартамент США испытывал сильнейшую потребность в сотрудниках, над которыми крохотные убийцы не были бы властны. За три месяца исследований проект сожрал столько же средств, сколько, по данным разведки, выделялось на подъем сельского хозяйства в Аргентине на год. А ученые смогли продемонстрировать только вольеры, в которых сидели лисы, медведи и волки со слишком умными для зверей глазами. Видимо, такой орешек был по зубам только Химмельзону, но норвежец категорически отказался заниматься этим проектом. Когда на него нажали, пригрозил, что уволится. И хотя уволиться из госдепартамента было не так-то просто, по крайней мере, из этого отдела, Химмельзона оставили в покое.

Впрочем, содержание добровольцев в таком виде требовало гораздо меньших затрат, чем в Сен-Квентине, где их всех и набирали. Самой дорогой частью проекта был бериллий, который требовался просто в жутких количествах. В остальном производство этой спецификации наноботов стоило дешевле электричества, пошедшего на освещение лабораторий научного центра.

Кайс сложно поморщился. Бериллий, проклятый бериллий...

На губах президента США вдруг заиграла улыбка.

— Он заразен? — спросил Кайс, указывая на печального волка. — Существа, которые войдут с ним в контакт, тоже изменят свой генетический код?

Бенсон поспешно кивнул. Президент буквально почувствовал, о чем он сейчас думает. Молодой ученый размышлял, согласятся ли члены Верховного суда заменить электрический стул на небольшой укольчик, хотя бы в качестве признания его научных заслуг? Когда Бенсон вспомнил о своих достижениях в области науки, дикий, животный ужас окатил его черной волной и вымыл из головы все мысли. Остался только сочный, с дымком запах барбекю.

Президент понял, что произошедшее — все-таки не диверсия, а нелепая случайность. В которой, по большому счету, был виноват он сам. Кайс видел кнопку на стене, о которой сейчас бормотал Бенсон, и знал о ее назначении. Но президенту США очень уж сильно хотелось увидеть, что за рояли прячут яйцеголовые в развесистых кустах своих формул.

— Вирус передается воздушно-капельным путем, это мы уже установили, — сказал молодой ученый.

— И вырвется волк, — нараспев произнес Кайс.

— Никак нет, господин президент, стекло... — начал Бенсон.

— Это слова из одного примитивного стишка, претендующего на божественное откровение , — перебил его Кайс. — Впрочем, неважно. Вы неплохо поработали, хотя получилось нечто весьма неожиданное. Но даже истина — это только то, что можно использовать; так почему бы нам не найти применение этой любопытной технологии? Пройдемте в ваш кабинет, нам надо кое-что обсудить.

Бенсон неуверенно улыбнулся. Его смуглое лицо, ставшее от страха пепельно-серым, постепенно начало приобретать нормальный цвет. Он кивнул. Президент и ученый вышли в коридор.

За ними двинулась и волна запаха — едкого, вонючего запаха предсмертного пота. Дорогой костюм пропитался этим малоприятным амбре так, что теперь одежду оставалось только выкинуть. А уж о том, чтобы идти в этом костюме на запланированное через час совещание в Белом доме, и речи быть не могло. Но Кайса передернуло по другой причине. Запах напомнил президенту ту часть его жизни, с которой, как ему казалось, несколько лет назад было покончено навсегда.

— Да, и у вас нет какого-нибудь лишнего халата или комбинезона? — сказал Кайс.

— Я не знаю, господин президент, сможем ли мы найти что-нибудь подходящее, — ответил Бенсон.

— Главное, чтобы размер подошел, — сказал Кайс. — Я неприхотлив.

— Хорошо, мы постараемся что-нибудь подыскать, — ответил молодой ученый и вынул из кармана трубку внутренней связи.

Когда Бенсон объяснил клерку, что именно требуется, спутники уже подошли к кабинету молодого ученого.

— Разрешите один вопрос, господин президент, — сказал Бенсон, доставая пластиковую карточку-ключ.

— Пожалуйста, — сказал Кайс.

— Вы несомненно заразились, — произнес Бенсон. — Но подобный исход я наблюдаю впервые. Ваш организм оказался в силах преодолеть болезнь. Это означает, что ваш генокод на редкость своеобразен, Кайс. Хотелось бы проследить закономерность, и тут сойдет любая зацепка... Не встречалось ли в вашем роду каких-либо отклонений, чего-то необычного, господин президент?

Кайс глянул на него. У ученого почему-то закружилась голова, во рту пересохло. Бенсон промахнулся мимо щели, в которую надо было вставить карточку. Жест получился до неприятного жалким.

— Нет, — сухо ответил Кайс.

Он вовсе не собирался водить врача по развесистым ветвям генеалогического древа, в тени которых прятался отвратительный уродец. Изъеденные язвами роговицы производили непрерывный поток слез, но он был великим насмешником, этот монстр, одно плечо которого уверенно высилось над другим. Он всласть, до слез похохотал над честолюбивыми планами Кайса в молодости. Уродец гордо, как какой-нибудь граф в средневековье, носил свой сложный титул — семейная дизавтономия Рейли-Дея.

Чудовище было изгнано при помощи наноботов Химмельзона. Тех самых сереньких жучков, которые, стаями вылетая из коробок, установленных в центре городов, в течение получаса превращали в беспомощных уродов даже телкхассцев, а по истечении получаса от всего живого оставались лишь не представляющие опасности эпидемий мумии...

Все дело было в концентрации.

Ученый наконец справился с электронным замком.

— Да, кстати, как вы относитесь к горам, Бенсон? — спросил Кайс, когда президент и ученый вошли в кабинет. — Воздух там, говорят, не в пример чище. Горные лыжи, я думаю, психологически разгружают ничуть не хуже велотренажеров... Вы любите кататься на лыжах? Так, чтоб только ветер в ушах свистел?

— Адреналина мне хватает и на работе, — угрюмо сказал Бенсон.

Кайс хохотнул.

— Да уж... А если серьезно, Реджи?

Бенсон указал президенту на обитое кожей кресло. Кайс сел. Ученый устроился напротив в точно таком же кресле.

— Я родился в Техасе, а местность в нашем штате плоская, как стол, — пожал плечами Бенсон. — Но пока жил в Швейцарии, поддался жестокому обаянию фрирайда. Но сейчас времени ни на что не хватает, да и доску я потерял при третьем или четвертом переезде. А к лыжам, господин президент, я как-то равнодушен...

— Это дело вкуса, — сказал Кайс. — Вам предстоит небольшая командировка, Бенсон. Место чуть поближе, чем Швейцария, но для фрирайда тоже подойдет, я думаю. Так что купите себе самую лучшую доску, из этих, новых, с электронными стабилизаторами. Я не хочу, чтобы одни из самых лучших мозгов, которые мы можем себе позволить за наши деньги, размазались на каком-нибудь живописном уступе.

Кайс снова засмеялся, и на этот раз молодой ученый присоединился к нему.

Леон увидел идущих к нему двух санитаров. Шерсть у него загривке встала дыбом. Леон завыл, хлестнул себя хвостом по бокам. Эхо отразилось от стен полупустого вольера, пошло гулять по помещению.

— Тише ты, дьявол... А, черт! — санитар, открывший дверь, успел отпрянуть, и зубы Леона клац-нули в сантиметре от его кисти. Санитар проворно захлопнул решетчатую дверь, закрыть на замок не успел, просто прижал всем телом. Леон завыл — отчаянно, безнадежно.

Второй санитар с опаской посмотрел на парня, сидевшего в соседнем вольере, и сказал:

— Успокой его. Он же вроде тебя слушается.

Всего вольеров здесь было двенадцать — забранные крупноячеистыми решетками квадраты по обеим сторонам узкого прохода. С одной стороны проход кончался тупиком, а с другой стороны находился пост охраны, где сейчас сидели двое в форме охранников, и тяжелая дверь с глазком. В помещении пахло мокрой шерстью, испражнениями и лекарствами. Десять вольеров пустовали. Да, не прошло и месяца, а Курт и Леон остались здесь всего вдвоем. Остальных, как с невыносимой корректностью выражался один из охранников, Хуан, уже 'сактировали', то есть списали по актам. Вольер, где сидел человек, отличался от остальных только койкой и синим бачком биотуалета в углу.

Курт поднялся, подошел к решетке, и посмотрел в глаза Леону. В желтые, слезящиеся глаза.

Я НЕ ХОЧУ. Я ВСЕ ЗНАЮ, ВСЕ ПОМНЮ.... Я ГОТОВ УМЕРЕТЬ, Я ВСЕ ПОНИМАЮ...

НО Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ, КАК ОНИ РЕЖУТ НАС ПО КУСОЧКАМ!

Волк постучал по полу железной палкой с грубой имитацией ступни на конце, которой заканчивалась его передняя правая лапа.

УСПОКОЙСЯ. СЕГОДНЯ ТЫ УМРЕШЬ.

ПРАВДА?

ДА. СЕГОДНЯ — ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. ТЫ УМРЕШЬ С ЧЕСТЬЮ, КАК ПОСЛЕДНИЙ ВОИН...

А ТЫ?

Я? МНЕ ТОЖЕ НЕДОЛГО ОСТАЛОСЬ. ВСТРЕТИМСЯ В ВАЛГАЛЛЕ, ЕФРЕЙТОР ЛЕОН ШМИДТ...

Волк подошел к двери и небрежно толкнул ее мордой. Санитар, стоявший с другой стороны, упал. Второй потянулся к висевшему у него поясе пистолету, да так и замер под взглядом холодных, безумных желтых глаз. Охранник привстал, стягивая с плеча автомат. Волк аккуратно переступил через тело и направился к двери, словно и не заметив угрожающей позы санитара. Железная нога стучала по полу, вплетаясь в шлепанье оставшихся трех лап. Миновав пост охраны, волк сел под дверью, покосился на санитаров и хрипло тявкнул. Один из них помог второму подняться, они подошли к зверю. Надели намордник, стянули шею жестким ошейником на толстой цепи.

— А я? — спросил Курт. — Что у вас сегодня для меня?

Санитар открыл дверь, и они вывели Леона. На прощанье волк оглянулся совершенно человеческим движением — через плечо. Курт отдал ему честь резким, размашистым жестом. Дверь захлопнулась.

— У тебя сегодня выходной, — ответил Хулио и сел, поставил автомат рядом. — Винченцо не приехал.

— Хочешь погулять? — спросил Хуан. — Или на спортплощадку сходить?

Курт задумался на миг.

— А здесь библиотека есть?

Пока волка распинали в зажимах стального стола, Маттео набирал жидкость в огромный шприц с толстой иглой. Стравил воздух, глянул в лежащую на столе распечатку, уточняя место инъекции. Ученый повернулся. Волк уже лежал на столе, у изголовья и у ног стояли санитары. "Ха, санитары", подумал Маттео, глядя в совершенно пустые глаза того, кто стоял у головы волка. — "Ребята польстились на прибавку к жалованью, но теперь они явно думают, что сидеть у пулемета на вышке было легче".

Врач трубно высморкался и подошел к столу.

— Сегодня у нас для тебя нечто совершенно особенное, Леон, — промурлыкал он.

Волк увидел шприц и прижал уши, но не издал ни звука.

— Возьмите его за член, — распорядился врач.

Санитар запустил руку в шерсть между ногами волка. Движение челюстей, перекатывающих жвачку, оставалось таким же размеренным. Зверь взвыл.

— Но-но, — сказал Маттео, нацеливаясь. — Чем занимался твой предок, говнюк ты этакий? Можешь считать это кармической местью. Да не бойся, не серная кислота...

— Сеньор... — начал санитар, отшатываясь от стола и пытаясь ухватить волка за протез.

Но было поздно.

Переломив стальной стержень о стальной зажим, волк высвободил ногу и повернулся на бок. С душераздирающим скрежетом лопнул еще один зажим. Что-то больно ударило врача в живот, он отлетел от стола. Перед глазами Маттео мелькнули желтые глаза, грязно-белый халат, обтягивающий мощное плечо, серая шерсть мазнула по лицу. Раздался выстрел, затем еще два.

Тело у ног Маттео конвульсивно дернулось и затихло. На кафельном полу медленно расплывалась алая лужа.

— Вы в порядке, сеньор доктор? — спросил санитар.

Второй молча убирал пистолет в кобуру, так же меланхолично продолжая жевать жвачку. Маттео загляделся на совершенно механические движения его челюстей. "Животное, совершенное животное", подумал врач. Затем брезгливо осмотрел свороченный стол, разбитый шприц, из которого уже вытекла сыворотка, кровь на полу и на стене, у себя на руках и на штанах санитара. Руку саднило — видимо, Маттео сильно ударился о крышку стола при падении.

— Приберите здесь, — сказал он, морщась. — И приведите мне другой образец.

— Это был последний из первой партии, — ответил санитар.

Маттео пожал плечами.

— Возьмите из второй.

Он двинулся к висевшим на стене раковине и крану, на ходу снимая перчатки.

Курт лежал на диване и читал книжку. Кожа, которой был обит диван, была до блеска отполирована многочисленными задницами посетителей. Свою куртку заключенного парень свернул и подложил себе под голову, чтобы не упираться в жесткий валик поручня, из которого давно вытащили поролон. Охранники, как им и положено было, сидели рядом. Хуан блокировал единственный выход из-за стеллажей, Хулио прикрывал библиотекаря — нервного сухого типа в очках, явно потрясенного их визи-том.

— Что читаешь-то? — спросил Хуан, когда ему наскучило рассматривать висевший над головой Курта плакат "Со знанием ты хозяин своей жизни", небрежный, аляповатый, выполненный местным художником в две краски. В качестве мелкого подхалимажа в виде силача с книгой был изображен Умберто, начальник колонии.

Курт выбрал себе книжку сам — просто подошел к полке и взял. Потом улегся на диван, и когда он ее раскрыл, она оказалась повернута к охранникам задним, пустым форзацем, поэтому Хуна даже не знал, что у него в руках. Библиотекарь же хорошо знал расположение книг в своей библиотеке, и поэтому примерно представлял, что ему сейчас предстоит услышать. Он тихонько шмыгнул носом. Курт откашлялся и прочел:

— "Человек — это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью. Опасно прохождение, опасна остановка в пути, опасен взгляд, обращенный назад, опасен страх. Величие человека в том, что он мост, а не цель; и любви в нем достойно лишь то, что он — переход и уничтожение". Здесь неточно переведено, — добавил он. — У нас переход, Ubergang — это как бы "сверх-ход", а уничтожение — Untergang — "ход вниз", ну как "закат".

— Кто это написал? — спросил Хулио. Как оказалось, он тоже внимательно слушал. — Гитлер?

— Нет, — сказал Курт. — Это Ницше. Слушай, Хуан, принеси мне кофе.

Охранник хмыкнул.

— Не положено, сам знаешь. Если хочешь, пойдем в столовую, нальют тебе там кофе.

— А мы тож пожрем, — добавил Хулио.

— А книжку можно с собой взять? — спросил парень.

Библиотекарь отрицательно покачал головой.

— Почему же?

— Из-за опасности заражения.

Курт вздохнул.

— Тогда в столовую пойдем попозже, — решил он.

Перчатка сползла с руки скользкими лохмотьями, которые стремительно окрашивались в розовое. Маттео сглотнул. "Это его кровь", подумал он. — "Здесь все ей заляпано". Врач открыл воду, сунул руки под кран.

Струйка сбегавшей с ладоней воды покраснела. Да Маттео и сам уже видел неширокую, но глубокую дырку в кисти, между большим пальцем и остальной ладонью. Сзади взвизгнула молния — это санитары запаковывали труп в пластиковый мешок.

— Идите отсюда, — сказал он, не оборачиваясь. Язык оказался непривычно большим и неповоротливым. Ужас окатил Маттео жаркой волной, когда он подумал, что это первый симптом. Врач мгновенно вспотел.

— Мы уже, — отвечали сзади. — Уборщица сейчас придет, замоет здесь...

— Не надо уборщицу! — взвизгнул Маттео. — Никого не надо!

Он замер, переводя дыхание и слыша, как бешено колотится в груди сердце. Моля всех богов о том, чтобы причиной раны оказался осколок стеклянного шприца. Но он уже знал, что это не так, а даже если так, то вряд ли его это спасет.

— Воля ваша, сеньер, — прогудели сзади. — Так привести вам другой образец? Их же пока выпишешь, пока разморозишь...

— Нет!

Маттео повернулся только тогда, когда за санитарами хлопнула дверь. Кровь в ранке уже остановилась. Сказать по правде, она была совсем неглубокой, эта царапина от клыка...В окне, забранном легкой решеткой, непременным атрибутом всех окон этого медицинского центра, серело небо и витки колючей проволоки над забором. Человек сбежать отсюда не мог. А вот нечеловек...

Маттео покосился на свороченный стол, на пятна крови на полу. Голова у него закружилась. Только когда появились образцы второй партии, стало ясно, что первая партия находилась здесь исключительно по собственной воле, несмотря на вооруженных санитаров, зарешеченные вольеры и ток, пропущенный по колючке. Все образцы второй партии приходилось держать в криогенных шкафах — после того, как первый из добровольцев-испытателей, придя в себя после превращения, перегрыз глотку лаборанту и бросился в окно. Слава богу, что во второй партии еще не появился ни один, подобный Эйхманну, страшно даже подумать, чтобы здесь тогда произошло.

Маттео почувствовал, как что-то стекает у него по подбородку. Он машинально стер струйку, а лишь потом глянул на руку. В глазах у него потемнело. Молодой врач медленно опустился на пол. Боль запульсировала внутри него расходящимися волнами, скручивая тело Маттео от макушки до кончиков пальцев.

Маттео несколько минут смотрел на черную трещину в побелке. Он был счастлив оттого, что боль, дикая, невыносимая боль наконец отпустила, что все закончилось. Врач с удивлением понял, что имел уже опыт подобной боли — совсем ребенком, на Соледаде. Лестница в небо — она для всех, для правых и виноватых, для солдат и гражданских, для детей и взрослых. И с чувством некоторого превосходства подумал, что тогда ему было гораздо хуже. Хотя, возможно, это потому, что детские воспоминания всегда очень яркие?

Очень хотелось пить. Маттео поднялся, подошел к крану и открыл его, отбросив с раковины изуродованную перчатку. Увидел свою руку — человеческую, смуглую руку, покрытую темными волосами — и замер, позабыв о жажде. Из глаз врача потекли слезы. Он выругался — грязно, громко, торжествующе — вскинул руку и погрозил кулаком неизвестно кому. Затем жадно напился.

"Бежать", думал Маттео, снимая халат и вешая его в шкафчик у стены. — "Бежать отсюда".

— Ты же заразен, — услышал он усталый голос и застыл. — И ты это знаешь.

Маттео осторожно выглянул из-за дверцы шкафчика. Но в помещении, которое заключенные именовали экзекуторской, а врачи, стыдливо, — процедурной, никого не было. Только темнела засохшая на полу кровь, да топорщились присохшие к стальным зажимам клочки шерсти.

— Позвони Винченцо, — продолжал, тем не менее, голос. — Расскажи ему, что случилось.

Маттео наконец-то узнал голос. И понял, что хотя голос звучит только у него в голове, это совсем не голос больной совести. Но ответить таким же образом он не мог — пока.

— Да иди ты, Эйхманн, — прошипел врач. — Сам подыхай здесь!

Он махнул рукой в сторону покореженного операционного стола, на изгибах которого плясал, ослепляя и выедая глаза, свет бестеневых ламп под потолком.

— Чокнутый ублюдок! Мутант с идеалами! Сраный мутант со сраными идеалами! А я жить хочу, понял, ты, тварь?

Ответа не последовало. Маттео двинулся к выходу, но на полпути ему пришла в голову новая мысль.

— Хочешь пойти со мной? — озираясь, вкрадчиво спросил он. — Вы же хотели власти над миром — и вот она, эта власть, перед вами! На блюдечке! Только возьми ее! Без всяких печей, без лагерей... Быдлу — быдлово, сверхлюдям — власть над стадом... Ну, что ты молчишь? Винченцо сегодня нет, я выпишу на тебя пропуск, выйдем вместе... Поедем к вам, там отсидимся. Что ты молчишь? — рявкнул Маттео и прикусил язык.

Крик вышел очень уж громким, и хотя и помещения в лабораториях были сделаны звуконепроницаемыми, врач вдруг с ужасом подумал, что его услышали охранники в коридоре.

Но Эйманн промолчал и на этот раз.

— Как хочешь, идиот, — буркнул Маттео и покинул лабораторию.

Умберто проявил расторопность и оборотистость, достойную не начальника колонии, а серьезного бизнесмена, и деревообделочный цех работал в три смены. Фернандо, как и многим другим заключенным, нравилась возможность подзаработать. Все лучше, чем сидеть без дела и сходить с ума от скуки. Конечно, денег на руки они не получали — все перечислялось на личный счет заключенного, которым он мог воспользоваться после освобождения. Работа в ночную смену оплачивалась со всеми положенными по закону надбавками, и поэтому Фернандо решил работать только в ночь, пока позволит здровье.

— Стройся! — гаркнул командир отряда, лейтенант Сивейрос.

Смена закончилась — в окна цеха давно вползло серенькое, промозглое утро. Заключенные построились в колонну по четыре, и двинулись из промзоны в жилую. Гравий, которым была посыпана дорога, поскрипывал под ногами. Фернандо шел на своем обычном месте — крайним в пятом от начала колонны ряду.

— Песню запевай!

Отрядный запевала, малыш Димме, начал одну из обычных песен про друзей, собравшихся на дело, про женщину, затесавшуюся в банду и сдавшую всех легавым. Фернандо слушал, подпевал, думал о том, что сегодня после обеда концерт и надо успеть выспаться. Он играл на бас-гитаре в рок-группе, которую Умберто сколотил из заключенных. Когда они миновали корпус лаборатории, Димме завел заунывную индейскую песню про ночь, ветер и дождь. Внезапно Димме замолчал, и песня, расстроившись, сошла на нет. Лейтенант Сивейрос повернулся, уже набирая в грудь воздуха для того, чтобы рявкнуть, но осекся на полуслове.

— Доктор Моро, доктор Моро.... — зашелестел над отрядом быстрый шепот.

Среди заключенных попался кто-то начитанный, и данное им прозвище прилипло ко всем ученым, работавшим в лаборатории.

Навстречу третьему отряду торопливо шел щуплый паренек в модной черной куртке с оранжевыми вставками, богемным оранжевым же шарфом до колена и темных очках. Сивейрос узнал Маттео Даглабия, лаборанта директора лаборатории. Лейтенант покосился на заключенных. Необычно бледные, необычно серьезные. "Так, наверное, узники Дахау смотрели на Менгеле", подумал Сивейрос и усмехнулся в усы. Но смешок вышел нервным. Из третьего отряда уже взяли троих добровольцев, из числа приговоренных к пожизненному заключению — президент Сальваторес внес поправки в Уголовный кодекс, согласно которым все смертные приговоры заменялись на пожизненное, а новый президент Александр пока не отменил статью, введенную своим предшественником.

В отряд никто не вернулся.

А шепотки шли — о трупах в полиэтиленовых мешках, о выпотрошенных трупах зверей, которых охрана якобы по ночам закапывает их на кладбище при колонии. Кстати, до тех пор, пока при колонии не открылся медицинский центр, кладбища здесь не было. Трупы выдавали родственникам или хоронили на общественном кладбище Кармен-де-Патагонес, ближайшего к колонии городка.

Маттео кивнул Сивейросу и двинулся в обход колонны. Неожиданно ученый чихнул — от души, с подвизгом и стоном, не успев закрыться шарфом и забрызгав по крайней мере двоих заключенных. Лейтенант напрягся — ближе всех к Даглабия стоял Фернандо Мартинез. Бывший солдат, бывший торговец "полуфабрикатами" — так на жаргоне называли людей, украденных для продажи на органы, — бывший сутенер, бывший музыкант... Лейтенант уже хорошо знал своих подопечных. Мартинез сидел в первый раз, ловок был, подлец, много раз он уже вырывался из цепких лап закона. Но когда попался, загремел на полную катушку. Фернандо еще не до конца обвыкся с лагерным бытом, был вспыльчив и первое время не вылезал из карцера. Второй проблемой являлось то, что одним из первых добровольцев был друг Фернандо, вор Риккардо, с которым они подружились во время пересылки.

Но Фернандо ни издал ни звука. Он побелел, как покойник, и даже не вытерся, хотя Сивейрос со своего места видел брызги, повисшие в щетине заключенного.

— Димме, запевай! — рявкнул Сивейрос. — Шире шаг!

— Он закрыл глаза, — начал было Димме, но голос его дал петуха. Лейтенат сурово посмотрел на него. Запевала справился с собой и продолжал уже нормально, то есть крайне немелодично заорал во все горло:

В его крови идет война

И враг уже в его кишках

Огонь их превращает в прах

"Что-то я не слышал такой песни раньше", подумал Сивейрос. Но резкий маршевый ритм подбодрил людей, и они зашагали быстрее. Да и припев подхватили уже несколько глоток, в том числе и запел Фернандо, к большому облегчению лейтенанта:

Ничего для тебя никогда!

Ничего для тебя никогдаааа !

"А, это наверно новая песня рок-группы", сообразил Сивейрос. Отряд заключенных и Маттео разминулись. Первые направились к бетонной коробке своей казармы, второй — к воротам колонии.

Катрин расплатилась с таксистом, и машина умчалась. Женщина поднялась по бетонным, протертым многими посетителями ступеням и вошла на КПП колонии. Ей пришлось переплатить семьдесят песо — на центральном КПП, через которое Катрин обычно проходила на свидания, их не пустили, сказав, что должна приехать какая-то инспекция и чтобы она не путалась здесь под ногами. Таксист, объезжая зону, чуть не завяз на разбитой дороге, по которой обычно ходили грузовики, вывозившие продукцию комбината при колонии, и потребовал накинуть к уговоренной сумме.

Катрин огляделась. Это КПП было меньше, чем центральное, но обстановка почти ничем не отличалась. Те же выкрашенные облупившейся шаровой краской стены, ряд хлипких стульев у стены, дежурный за пуленепробиваемым стеклом, и вертушка. Женщина двинулась к дежурному — тот корпел над какими-то бумагами.

Но ее опередили.

Сначала снаружи донесся нетерпеливый гудок. Дежурный глянул в свое оконце и с безразличным видом вернулся к бумагам. Дверь на другой стороне КПП распахнулась, и внутрь влетел парень в черно-оранжевой куртке. На груди его волшебным цветком пламенел оранжевый шарф. "Экий красавчик", подумала Катрин. По одежде парня было ясно, что не заключенный и не охранник. "Тоже на свиданку ездил, что ли? К кому, интересно?". Нагнувшись к микрофону, парень нетерпеливо произнес:

— Выпустите меня, Хосе!

— Не могу, сеньер Даглабия, — меланхолично произнес дежурный. — Только по личному распоряжению доктора Винченцо.

"А, это кто-то из ученых", сообразила Катрин. В ее последний визит Микаэль многое рассказывал ей о медицинском центре, находящемся в колонии.

— Но его сегодня нет здесь!

— Пусть он позвонит начальнику караула, — отвечал Хосе. — И тогда я сразу выпущу вас.

Лицо Даглабии пошло алыми пятнами. Он попятился от высокой стойки.

— Это ты! — взвизгнул он. — Ты!!

— Ну конечно, это я, — ухмыльнулся дежурный. — Вы себя хорошо чувствуете, сеньер Даглабия? Что-то вид у вас нездоровый.

Словно в подтверждение его слов, лицо Даглабии сморщилось, а затем он яростно чихнул. Брызги полетели во все стороны.

— Пасть прикрывай, интеллегент сраный! — заорал Хосе. — Очень мне надо на твои гнилые бивни любоваться! Ходит здесь, заразу распространяет! Вали отсюда!

Даглабия хотел что-то сказать, но заметил Катрин и передумал. Он круто повернулся и вышел с КПП. Женщина подошла к микрофону на своей стороне ограждения и кашлянула. Дежурный поднял голову и улыбнулся. Катрин на миг замерла, глядя в его глаза. В первый миг темно-синие, ласковые, словно бархатные, они потемнели и стали цвета кротовой шубки.

— Да-да, слушаю вас.

— На свидание, — сказала она, приходя в себя. "Свет так упал, наверно", неуверенно подумала женщина. — Катрин Эрейрос к Микаэлю Тарга.

Она приложила ладонь к датчику, чтобы дежурный мог свериться с ее биометрическим паспортом. Датчик коротко бипкнул.

— Проходите, — кивнул дежурный. — Комната для свиданий налево по коридору.

На окне кабинета секретаря Винченцо стояли три фиалки, мохнатые, как ежики, с бледно-сиреневыми и красными цветочками. Элоиза заметила, что Маттео вышел из кабинета директора и молча рассматривает цветы. Она улыбнулась.

— Не отпустил? — спросила секретарь с сочувствием.

Маттео отрицательно покачал головой.

Десять минут назад он ворвался к ней в кабинет, всклоченный, в слезах и соплях, но при этом какой-то пришибленный. Секретарь сразу поверила лаборанту, что он плохо себя чувствует, и разрешила позвонить шефу из его кабинета. Взгляд Маттео, безумный, блуждающий, остановился на смятой салфетке, лежавшей на столе секретаря рядом со щипчиками. Лаборант помнил, что эту — или точно такую же — салфетку Элоиза давала ему, чтобы он высморкался.

Но на той салфетке не было темно-алого пятна.

— Это что? — спросил он, кивая на салфетку.

— Да я заусенец отрезала, а тут телефон зазвонил, — беспечно сказала секретарь. — Поранилась немного. Садись, кофейку выпьем...

Маттео шмыгнул носом и опустился на стул рядом с Элоизой. Она встала, подошла к шкафу и стала доставать из него чашки. Элоиза чем-то напоминала свои фиалки — маленькая, мягкая, с модной лохматой прической и выкрашенными в огненный цвет прядями волос. Элоиза всегда нравилась Маттео. Про себя он называл ее лисичкой, за вечно лукавое выражение хорошенького личика.

Лаборант взял окровавленную салфетку в руки, все еще надеясь на чудо.

Но нет.

Если крови на салфетке была одна лишь маленькая капелька, то влажное пятно его собственных соплей пропитывало мягкую бумагу насквозь.

— Я убью себя, — сказал Маттео глухо.

— Да не переживай ты так. Дело в том, что сегодня комиссия какая-то приезжает, — сказала Элоиза. — Вот он и загасился. Чтобы если что найдут-раскопают, все на нас свалить.

Лаборант в отчаянии посмотрел на нее. Потом, по неистребимой привычке ученого, которая сильнее даже инстинкта самосохранения, на часы над дверью кабинета.

Элоиза принялась ожесточенно тереть нос.

— Что-то мне нехорошо...

Из ее дрогнувшей руки выпала чашка и спланировала на толстый ковер. Как ни странно, не разбилась. Секретарша медленно осела на мягкий ворс. Маттео увидел пену в уголке ее губ.

— Что... со мной... — не своим, мягким и нежным, а сиплым и неестественно низким голосом выдохнула Элоиза и уткнулась носом в ковер. Тело его изогнулось в судорогах.

Маттео огляделся. Снял со стула цветастый шелковый шарфик секретарши, скатал его в жгут. Лаборант сел рядом с бьющейся в конвульсиях женщиной, опытной рукой засунул жгут в рот и положил ее голову себе на колени.

— Все будет хорошо, моя маленькая лисичка, — пробормотал он. — Ты загрызешь меня, а охранники пристрелят тебя...

По лицу его текли слезы.

— Я не хочу торчать здесь! — Микаэль ударил кулаком по столу. — Вы там богуете на мои деньги, а я здесь гнию!

Катрин поморщилась. От воплей Микаэля у нее уже начала болеть голова.

— Что-то не видно по тебе, — сказала она холодно. — Разве что твои сгнившие мозги скоро через уши польются. Что ты орешь? Срок тебе скостили по максимуму, купили прокурору домик во Вьедме. Судье тоже пришлось отстегнуть. Эта зона — одна из лучших. Не так уж много у нас осталось денег, но мы твой счет долю перевели, как уговорено было. Выйдешь — получишь. Я к тебе на свиданки два раза в месяц мотаюсь, виски с коньяками вожу. Какие проблемы?

— Одна из лучших? — завопил Микаэль. — Да ты знаешь, что здесь делается? Я — Я! Лучший про-граммист в Аргентине! Строгаю какие-то чурбачки, будь они неладны! А эти упыри в белых халатах? Они забрали из нашего отряда уже троих! Они превращают людей в зверей и потом ставят над ними опыты!

Катрин утомленно потерла висок.

— Хватить чушь пороть, — сказала она. — По пампе твои звери тучами бегают, отловить их было бы дешевле...

"Надо бы на этих ученых выходы поискать", подумала она. — "Подкинуть им идейку насчет одного добровольца... Ты слишком много знаешь, милый. Слишком. Вот погоди, как только Андреас взломает твою программку, так сразу...".

— Ничего ты не понимаешь, — сказал вдруг Микаэль. — Ничего.

Он прижал ее к себе. От него пахнуло потом и той незабываемой смесью запахов, которой тело человека пропитывается в тюрьме — смесь запаха баланды, старого ватника и несвежего белья. Катрин брезгливо попыталась оттолкнуть его, но он даже не шелохнулся.

— Не ломайся, сучка, — прошипел Микаэль и рывком задрал ей юбку.

— Убери руки! — заорала Катрин, но было поздно — он повалил ее на стол.

Со звоном опрокинулась початая бутылка коньяка. Темно-коричневая лужица расплылась по застиранной скатерти, все увеличиваясь в размерах. Но Микаэль не стал спасать бутылку, и только тогда Катрин убедилась в серьезности его намерений. Женщина принялась яростно извиваться, ударила его ногами. Катрин удивилась внезапно нахлынувшей слабости и сухости во рту. Микаэль навалился на нее.

Катрин открыла глаза. В голове гудели колокола, мир перед глазами плыл, двоился. Когда бессмысленный паззл сложился в единую картину, женщина увидела перед собой довольную рожу Микаэля. Он сидел на лавке и курил. Увидев, что она пришла в себя, он ухмыльнулся.

— Ты эпилепсию где-то подхватила? — спросил Микаэль. — Трясло тебя знатно.

Катрин ощупала себя. Темная ярость охватила женщину, поднялась откуда-то из глубин тела и застыла в горле.

— Ах ты ублюдок, — прошипела она.

Микаэль меленько рассмеялся.

— Привет Андреасу передавай, — сказал он. — И еще скажи, что никогда ему не сломать мою программу. Мозгов маловато у него для этого. Так что придется тебе ездить ко мне, милая, еще дол...

Он захрипел, отбросил сигарету и схватился за горло. Катрин смотрела на него, глаза у нее сузились в две щелочки. На лбу выступила некрасивая жила.

— Что ты делаешь, сука, — прохрипел Микаэль и повалился на пол.

Мужчина еще пару раз дернул ногами — подошвы сапог заскребли по полу с отвратительным звуком — и все кончилось. Катрин встала, оправила юбку. Глянула в зеркало, поправила сбившиеся волосы. Надела шляпу с пером и запахнула пальто. Не устояла перед искушением и пару раз хорошенько ткнула труп ногой под ребра.

— Я ничего не делала, — процедила он сквозь зубы. — Не при твоем сердце, милый, на бабах скакать.

Надо было спешить. Катрин вынула мобильник из сумочки, чтобы вызвать такси, как вдруг услышала хриплый голос:

— Не торопись, девонька.

Женщина резко обернулась. Но в комнате для свиданий никого не было. Катрин посмотрела на труп. Тело лежало неподвижно.

— Микаэль? — спросила она на всякий случай. Голос, обратившийся к ней, был совсем не похож на голос погибшего программиста.

— Нет, — отвечал голос. — Меня зовут Фернандо. Иди к нам, девонька.

— Иди, — добавил другой голос — мягкий, женский. Взволнованный и сочувствующий. — Иначе они убьют тебя. Только вместе мы сможем вырваться отсюда.

Катрин ошарашено покачала головой.

— Куда идти-то? — спросила она.

Карлос закрыл дверь на защелку и огляделся. Они находились в просторной комнате, точь-в-точь напоминающей школьный класс — коричневая доска, мел, закостеневшая тряпка и стеклянные шкафы с разноцветными моделями молекул у задней стены. Только вот парты здесь были слишком уж большого размера. Похожие мысли пришли в голову и Бенито, потому что лидер оппозиционной партии "Альтернатива за эгалитарную республику" пробормотал:

— Несмотря на решение президента о сокращении ассигнований на содержание колоний, образовательную программу в этой зоне сворачивать не стали...

— Спускайте шторы, — сказал Курт и нервным движением поправил майку — бретель была разорвана и все время норовила сползти. Эухения подошла к ближайшему окну. Люсия следовала за матерью, прижимая к носу мокрый платок, с которого капали коричневые капли. Лана задумчиво посмотрела на четыре глубокие вмятины на предплечье парня, образовывавшие собой подобие числа "88". Чуть ниже находился набор желтых, синих и черных полосочек неравной длины. "Два знака, а между ними — вся жизнь", подумала Лана. — "Раскаленным железом их клеймят, что ли?"

— Вы из Шербе? — спросила она.

Курт покосился на женщину.

— Уже нет, — сказал он. — Идите, помогите Эухении.

Лана теперь и сама заметила черные тяжелые шторы, свернутые в трубочки под самым потолком над каждым окном. Очевидно, в этом классе даже демонстрировали учебные фильмы.

— Зачем вы хотите задернуть окно? — спросил Бенито.

— Посмотрим, не затаился ли кто-нибудь здесь, — ответил Курт. — Этих тварей не видно на свету.

— Как это? — изумился Карлос. — Те, что напали на нас в столовой, не показались мне прозрачными.

Хуан вытер вспотевшую лысину крупным носовым платком в легкомысленных цветочках. Внимание Ланы привлекла крупная родинка на затылке охранника, похожая на кляксу .Обернувшись, охранник заметил взгляд Ланы и сказал, оправдываясь:

— Это мне дочь подарила, она...

Лана пожала плечами.

— Да мне-то что, — сказала она.

Лана направилась ко второму окну и рассеянно остановилась у него. Из окна открывался вид на спортивную площадку. Футбольное поле отгораживалось от административного корпуса высоким сетчатым забором. Сначала Лане показалось, что слева, между двумя покрышками, обозначавшими ворота, лежит сломанный гигантский кактус с мясистым алым цветком на макушке, но в следующий миг она поняла, что это такое, и ее чуть не вырвало.

— Они не прозрачные, — сказал Курт и заглянул под парту. — Это что-то вроде гипноза, я думаю.

Хуан вздрогнул, неловко перекрестился — бывшему охраннику мешал висевший на груди автомат, с которым он не расстался вопреки судьбе.

— Дерни за веревочку, дверь и откроется, — пробормотала Лана себе под нос и потянула за свисавшую с карниза петлю. Черное полотнище размоталось с тихим шелестом, и половина класса погрузилась в реденький сумрак. Эухения все еще возилась со своей шторой. Люсия засунула в рот угол платка и начала его сосать.

— Какая вкусная водичка, мама, — сказала девочка.

— Прекрати, — резко одернула ее мать.

Люсия надулась.

— Когда мы отсюда выберемся, я куплю тебе большой-пребольшой стакан лимонада, — сказала Эухения мягко. — А сейчас не высасывай его, ладно? Только дыши через платочек.

Люсия кивнула, и мать взяла ее на руки. Курт ткнул в пустоту под партой автоматом, поводил им в воздухе и двинулся к следующей, где повторил в точности такую же процедуру. Лана отошла от окна, села на край учительского стола и начала болтать ногой в воздухе. Курт добрался до конца ряда парт и направился к соседнему. Лане наконец представилась возможность подробно разглядеть своего спасителя. Ничего романтичного в нем не обнаружилось — высокий, худой, весь под кожей перекрученный жилами и какой-то недоделанный. Бритый налысо, но брови белесые — блондин.

Лана отвела глаза.

Гепарды тоже кажутся драными кошками, когда сидят в вольере.

Оператор нового деревообрабатывающего станка, рядом с которым Лана опрометчиво встала, запорол три детали подряд. Лана поняла, что зря одела в инспекционный рейд юбку. Когда же делегация во главе с начальником колонии вошла в столовую, стук ложек по алюминиевым мискам прекратился. Пока пятьсот мужчин в зеленых ватниках смотрели на нее в полной тишине, Лана испытала удушающий приступ ненависти к Бенито. Умберто, начальник колонии строго режима, настойчиво предлагал визитерам отобедать в его личном кабинете, и никто, кроме лидера оппозиционной партии "Альтернатива за эгалитарную республику" не возражал. Но Бенито уперся и заявил, что если ему не дадут попробовать той же еды, которой питаются заключенные, то на заседании парламентской комиссии он официально заявит, что "процветающие" колонии — не что иное, как типичные потемкинские деревни. Несмотря на то, что после перевода исправительных учреждений на самообеспечение часть освободившихся из бюджета средств пошла на создание при тюрьмах промышленных объектов, оппозиция вот уже полгода при каждом удобном случае выла об антинародной политике нового правительства и свертывании социальных программ. Отсылки к статистике и русскому философу, более века назад призывавшему к лечению трудом, не помогали. Президент разрешил лидеру оппозиции, а также Иеронимо, представителю старейшей демократической партии "Гражданский радикальный союз", посетить ближайшую к новой столице колонию, до которой было рукой подать — надо было только переехать мост через Рио-Негро и миновать сонный городок Кармен-де-Патагонес. Лане пришлось сопровождать политиков во время этого визита как помощнику президента по связям с общественностью. На КПП колонии их встретил Карлос, старый друг Ланы и независимый, но очень обаятельный журналист. На вопрос, как он узнал о планируемом визите, Карлос только улыбнулся. Бенито его терпеть не мог, и именно поэтому Лана согласилась взять журналиста с собой.

— Продолжать обедать! — рявкнул начальник колонии и повел гостей к столику в дальнем углу зала, между красно-белым автоматом с лимонадом и раздаточным окошком. Там Умберто предложил им располагаться и подождать, пока принесут суп и второе. Бенито решительно хотел проверить, что им нальют именно из общего котла, и начальнику колонии пришлось сопровождать его в кухню. Рвение лидера оппозиции имело под собой корни, весьма далекие от заботы о полноценном питании заключенных.

На последнем телевизионном "круглом столе", где обсуждался в том числе и вопрос содержания тюрем, Бенито бросил Александру в лицо: "Где-то мы уже слышали, что arbeit machts frei... Ваш духовный предшественник дал приют этим выродкам на нашей земле, а вы и вовсе подчиняетесь голосам из Шербе!". "Я подчиняюсь только народу, избравшему меня", невозмутимо парировал Александр. — "А если у вас проблемы с голосами в голове, то разбираться с этим должен психиатр, а не президент". Теледебаты транслировались на всю страну, и рейтинг партии "Альтернатива за эгалитарную республику" съехал с очень крутой горки.

— Зря Бенито кипешится, — сказал Карлос, меланхолично поправляя цветок в пластиковой вазочке, стоявшей посредине стола. — Я помню, что здесь было раньше... Небо и земля....

— Вы здесь бывали? — с интересом спросил Иеронимо.

— Пятнадцать лет назад здесь была колония для несовершеннолетних, — спокойно кивнул Карлос. — Ланочка, когда ты так долго молчишь, мне становится страшно... Скажи что-нибудь.

— Лучше бы мы пошли в корпус "F", — процедила сквозь зубы Лана. — У меня еще в цеху юбка от взглядов засалилась, а сейчас у меня такое ощущение, что по мне стекают потоки виртуальной спермы...

В том, что вместо заявленного в документах "медицинско-исследовательского центра" гостям пришлось посетить деревообрабатывающий цех, был тоже виноват лидер оппозиции. У Ланы и Иеронимо давно был оформлен допуск к материалам третьего уровня секретности, у Карлоса обнаружилось журналистское разрешение на второй уровень. Умберто был готов сделать вид, что просто ошибся при подсчете количества палочек в римской цифре. А вот Бенито, как выяснилось, за четыре года активной политической деятельности не удосужился подать бумаги, необходимые для оформления допуска хотя бы к первому уровню секретности.

— Ничего, наша культурная программа подходит к концу, — хмыкнул Карлос. — Вот сейчас баланды похлебаем, и поедем.

— По-моему, мы еще должны будем поприсутствовать на концерте рок-группы заключенных, — заметил Иеронимо.

— К чертям все концерты, — сказала Лана решительно. — Я уезжаю домой сразу после обеда.

— Подбросишь меня до Вьедмы? — спросил Карлос.

Лана кивнула. Ее внимание привлек парень в грязной майке и сильно поношенных штанах цвета хаки, сидевший за соседним столом. Одежда парня не походила ни на униформу заключенного, ни на обмундирование служащих колонии, а других людей в столовой не могло быть просто по определению. С обоих концов стола нависало по охраннику. Тот из них, чье лицо было обращено к наблюдателям, бдительно следил за тем, как парень ест, и при этом крепко сжимал висевший на груди автомат двумя руками. Иеронимо удивительный заключенный тоже бросился в глаза.

— Карлос, посмотрите вон на того прелюбопытнейшего субъекта, — сказал демократ журналисту. — В этом парне есть что-то очень неправильное, вы не находите?

— Да, действительно странно, — заметил Карлос. — Он сидит столом, рассчитанном на восьмерых, совершенно один.

— Может, это какой-нибудь родственник Умберто? — предположил Иеронимо. — Что охраняем, то и имеем?

— Да не похоже, — покачал головой журналист.

Словно услышав, что речь идет о нем, парень посмотрел на гостей. А затем вдруг клюнул носом вперед и схватился за голову обеими руками. С кухни донесся пронзительный женский визг, а затем что-то громко зашипело.

— Похоже, наш Бенито перестарался, — усмехнулся Карлос.

Из дверей кухни появились люди в серых и черных меховых куртках, в грубо сделанных масках волков и лис. "Что за нелепый маскарад", подумала Лана.

И вдруг она поняла. Но то, что резкий звук, бьющий по ушам — это ее собственный крик, Лане даже в голову не пришло. Странный заключенный обернулся и то же увидел вошедших. А затем протянул руку и налил себе кофе из алюминиевого кофейника. Лана услышала, как брякнула цепь, которой посуда была прикреплена к подносу.

Мир вокруг превратился в мешанину серых, черных и зеленых мазков. И на этом полотне безумного импрессиониста то тут, то там раскрывались алые цветы. Быстрым скачком мир сузился до размеров клыкастой вонючей пасти. Лана ударила коленом в мягкое прямо перед собой, притопнула второй ногой, словно исполняя сложную фигуру танца. Чудовище прихватило ее зубами за плечо и стиснуло так, что у Ланы потемнело в глазах. Лапы разжались, а на бедро ей хлынуло что-то горячее. Лана с яростью посмотрела вниз, увидела кровь, льющуюся из распоротого брюха чудовища, и руку Карлоса с ножом. Журналист обхватил ее за талию и затащил под стол.

— Ты что, всегда с ножом ходишь? Как же ты пронес его мимо охраны? — хохоча, спросила Лана. В столовой висел такой вой и грохот, что голос можно было не понижать.

— Обижаешь, Лана, — улыбнулся журналист.

Под стол сунулось огромное свиное рыло. Лана от души заехала ногой по пятачку, покрытому рыжей щетиной. Кабан, хрюкая так, будто его режут, кинулся наутек. За крышку стола уцепились огромные черные когти, и в следующий миг стол взмыл в воздух. Толстый медведь неодобрительно глянул на Карлоса и заметил женщину рядом с ним. А потом вокруг стало очень много шерсти, вонючей, мокрой шерсти. Зверь развернул женщину спиной к себе. Лана рванулась вперед — быть насаженной на этот кол ей совсем не хотелось. Монстр рыкнул и сжал ее плечо. Раздался оглушительный хлопок. Медведь отпустил женщину, осел назад.

Лана подняла глаза. Перед ней стоял тот самый любитель кофе. В одной руке он держал автомат, а вторую протягивал ей. У Ланы перехватило дыхание от ужаса — рука парня по самое плечо была в бело-розовых ошметках, с пальцев капала кровь. Заключенный проследил направление ее взгляда, вздохнул и вытер руку о штаны.

— А так? — спросил он.

На этот раз Лана не раздумывая вцепилась в кисть, все еще порядком скользкую. Парень сильно дернул и вытащил женщину из-под трупа монстра. Лана хотела выпрямиться, зацепилась ногой за лапу и упала. Заключенный подхватил ее свободной рукой, и Лана уткнулась носом прямо ему в грудь.

— Ты бывала на лестницах в небо? — спросил парень, увидев шрамы на ее ушах.

— Да, — пробормотала Лана.

— Курт, — раздалось откуда-то с пола. — Курт...

Лана отстранилась и поправила сбившиеся волосы так, чтобы прикрыть уши. Заключенный направился к куче мохнатых тел. Лана с некоторым удивлением поняла, что гора трупов образовалась на месте того стола, за которым Курт обедал. Она огляделась, ища Карлоса и лидера аграриев. Столовая выглядела примерно так же, как Гоморра утром следующего дня после того, как ее покинула семья Лота. Однако, как показалось Лане, тел на поле битвы осталось не так уже много.

— Куда же делись все люди? — задумчиво произнесла она.

— Они увели их с собой, — сказал Курт и продолжал, обращаясь к погребенному под трупами охраннику:

— Брось автомат, Хуан, с ним ты не вылезешь, зацепился за что-то...

— Карлос! — крикнула Лана, не обнаружив в поле зрения никаких частей тела, которые могли бы принадлежать журналисту. — Иеронимо!

— Я не могу, — прохрипели из-под трупов. — Это же табельное оружие...

— Я здесь, — раздался голос журналиста за спиной Ланы. Она повернулась и увидела Карлоса. С левой стороны носа наливалась огромная слива, карман пиджака, вырванный с мясом, висел на каких-то нитках, а всю грудь журналиста украшала смазанная кровавая пятерня.

— Я так понял, рок-концерт на сегодня отменяется, — сказал Карлос бодро. — Или это он был? Оригинальное звучание, ничего не скажешь...

Лана засмеялась и обняла его. Раздался звук, с которым пробка вылетает из бутылки — очевидно, Курт выдернул-таки Хуана вместе с автоматом. Заключенный и охранник подошли к Лане и журналисту.

— Слышь, ты, фанат тяжелого рока, — сказал Курт. — Нацеди-ка лимонаду. И струю сделай посильнее, чтобы было побольше пузырьков.

— Сам нацеди, коли охота, — сказал Карлос.

— Это не мне, — сказал Курт. — Это тебе.

— Я уж сам решу, когда и что мне пить, — заметил Карлос.

Курту надоело препираться. Он закинул автомат за спину и как-то очень быстро оказался рядом с журналистом. Заключенный сильно ударил Карлоса поддых. Тот согнулся. Курт схватил Карлоса за волосы, подставил лицо под кран и открыл его.

— Прекрати! — завопила Лана и бросилась к журналисту, но Хуан поймал ее за плечо.

— Тихо, синьорита, — сказал он.

Лана увидела следы зубов на его волосатой руке. Кровь еще не запеклась, и когда охранник напрягся, выплеснулась из круглых ранок.

Коричневые струйки текли по лицу Карлоса и забирались за воротник. Журналист хрипел и отплевывался. Наконец Курт решил, что достаточно, и отпустил его.

— А теперь просто водой умойся, — сказал заключенный, кивая на чудом уцелевший у стены питьевой фонтанчик. — Давай.

На этот раз Карлос не стал спорить — ходить в липкой корке ему совершенно не хотелось. Пока журналист плескался, Курт вытянул из стаканчика на агрегате пару красно-белых соломинок и убрал в карман штанов.

— Мама, роди меня обратно, — вдруг сказал заключенный с неподдельным изумлением в голосе. — Это еще кто?

Лана заметила на пороге кухни маленькую, не старше трех лет девочку в синеньком платьице с кокетливыми кружевами, хорошенькую как куколка. Личико девочки сморщилось, и она заплакала навзрыд.

— Да откуда она здесь взялась? — спросил Курт.

— Это дочка Эухении, нашей поварихи, — сказал Хуан. — Люсия, ты почему здесь?

Та в ответ на его слова расплакалась еще горше.

— Видимо, не с кем было оставить, — заметила Лана.

— Черт, — сказал Карлос. — В кухне же Бенито был...

— Так, ты умывайся давай, — сказал Курт журналисту. — Тщательнее. А ты, Хуан, дуй в кухню, проверь, может, там и остался кто живой. Респиратор только свой отдай Карлосу.

— Я с тобой не спорю, Курт, но ты хоть скажи, зачем, — пробормотал охранник.

— А чтобы он в такое же дерьмо не превратился, — сказал заключенный, небрежно махнув рукой в сторону убитых монстров.

Хуан побледнел и шумно вздохнул. Карлос уже вытирался бумажными полотенцами. Услышав слова Курта, журналист вздрогнул и начал тереть кожу так, словно хотел содрать ее. Дешевая серая бумага расплылась под его пальцами. Карлос яростно потянул из держателя на стене следующую порцию.

— А почему вы мне не предлагаете? — спросила Лана.

Курт покосился на нее.

— А вам ни к чему. Он же вас укусил. Теперь как повезет. Но если вы умоетесь, вреда от этого не будет. А пользы может оказаться очень много.

Лана молча подошла к агрегату с красно-белыми полосами на боках и нажала кран.

— Курт, — подал голос Хуан. — Можно и я...

— Можно.

Когда она плеснула горсть белых пузырьков себе на плечо, рану неприятно защипало.

— Что ты все под партами шаришь? Ведь уже задернули все, и никого не видно, — раздраженно сказал Бенито. — У тебя что, мания преследования?

Сидевший на корточках около парты Курт поднял голову и сказал:

— Угадал, остряк.

И хотя он произнес это очень спокойно, Лана тут же ему поверила. Карлос хохотнул, через респиратор это прозвучало так, словно в кастрюле булькал суп.

-Только этого нам и не хватало до полного счастья, — сказал журналист.

— Лучше бы у тебя была мания величия, — пробормотала Лана.

— Одно без другого не бывает, — заметил Курт.

— Я еще не сошла с ума, чтобы с тобой спорить, — сказала Лана вежливо.

Курт вздыбился, как богомол. Люсия пискнула и спряталась за мать.

— Не подкалывай меня, — сказал Курт, пусто и страшно глядя сквозь Лану. — Поняла?

Лана смерила его независимым взглядом.

— Не обращай на нее внимания, Курт, — поспешно сказал Хуан, чувствуя, что сейчас с языка женщины сорвется какая-нибудь гадость и ситуация окончательно пойдет вразнос. — Бабы, что с них взять.

Лана испытала нечто, напоминающее короткий укол совести. "Черт", подумала она. — "Мало ли, ЧТО он сейчас видит, но ведь старается, держит себя в руках".

— Давай договоримся, — мягко продолжал Хуан. — Если захочешь пострелять, Курт, предупреди нас сначала, ладно? Просто предупреди.

— Ладно, — угрюмо ответил Курт.

Парень похлопал себя по многочисленным карманам и извлек пакет с чем-то белым. Следом появилось круглое металлическое зеркальце. Курт сел за парту, положил зеркальце перед собой. Смущался он при этом не больше, чем если бы перевязывал распустившийся шнурок на ботинке.

— Карлос, дай свой ножик, — сказал он.

— Лови, — усмехнулся журналист.

Курт резко вскинул голову. Карлос, который вовсе не собирался кидать нож и как раз протянул его парню, пошатнулся.

— Ты так больше не шути, — сказал Курт мрачно и взял нож из его рук.

— Мама, что дядя делает? — спросила Люсия.

Эухения прижала ее к себе.

— Не надо смотреть на это, — сказала она. Голос ее из-под респиратора звучал глухо. Курт отдал поварихе свой респиратор, когда Хуан вытащил женщину из-под обломков плиты. Лана еще тогда задумалась, зачем и заключенным, и охранникам в этой зоне выдают респираторы, но манеры Курта не располагали к расспросам.

— Пойдем, лучше в окошечко поглядим...

— Только по пояс не высовывайтесь, — сказал Курт, разравнивая порошок. Затем он вытащил красно-белую соломинку, приложил ее к ноздре и нагнулся.

— Ааа... Мама, роди меня обратно, — всхлипнул он, выпрямляясь.

Остальные подавленно молчали. Вдруг парень вскинул автомат. Лана проворно спрыгнула на пол, уходя с линии огня.

— Курт, мы договорились! — закричал Хуан.

— Там он, там! — рявкнул Курт, указывая в противоположный угол класса. — Отойдите!

— Он совсем рехнулся! — завопил Бенито.

Место, на которое указывал парень, после того, как шторы были задернуты, стало самым темным во всем помещении.

— Надо дать ему по башке и отобрать автомат, пока он всех нас не перестрелял! — прокричал лидер либеральной оппозиции.

Черное дуло плюнулось огнем. Раздался страшный грохот, усиленный стенами класса, с потолка посыпалась штукатурка. Лана зажала уши. Люсия закричала. Потрясенная Лана увидела, как из пустоты в углу брызнула кровь, а затем резко проступили очертания странного тела.

Курт перестал стрелять. Карлос осторожно приблизился к трупу, пнул его ногой.

— Готов, — заключил он. — Смотрите-ка, этот какой-то другой. На козла смахивает.

— А вы молодец, Курт, — сказал Бенито. — Извините меня.

— Засуньте себе в задницу свои извинения, — ответил парень.

Лана поднялась на ноги, отряхнула юбку и пробормотала:

— "Я же говорил вам, что это русский танк, а вы все — глюк, глюк..."

Курт неожиданно засмеялся. Лана покосилась на него и невольно улыбнулась тоже. В этот момент она поняла, что Курт намного моложе, чем выглядит.

— Bist du aus Scherbe auch? — спросил он.

Лана отрицательно покачала головой.

— Я из того самого танка, — ответила она.

— Так у вас тут недавно праздник был, — усмехнувшись, сказал Курт.

— А у вас, я так понимаю, этот день — до сих пор день национального траура? — вежливо осведомилась Лана.

— Мне на это давно насрать, — пожал плечами парень.

— Мама, смотри, там люди и страшные дяди! — закричала Люсия.

Улыбка исчезла с лица Курта.

— Отойти от окна! — рявкнул он.

Эухения попятилась.

— Пойдем поиграем, милая, — сказала она и потащила дочь к шкафу.

— Так вот кому он сигналил, — пробормотал Курт, покосившись на изуродованное тело в углу.

— Он подал своим товарищам какой-то знак? — с интересом спросил Карлос. — И вы его поэтому и засекли?

— Да, — сказал Курт устало.

Лана вздрогнула. Журналист перевел взгляд с трупа на окно и обратно на Курта. Лана восхитилась — она и не думала, что эта кудрявая голова снабжена таким мощным процессором.

— Разрешите мне все-таки посмотреть, — попросил Карлос. — У меня ведь такая профессия.

— Только не фотографируйте, знаю я вас, — хмуро ответил Курт.

— Не беспокойтесь, — заверил тот парня и протиснулся к окну.

Лана последовала за журналистом. Подбадривая людей пинками, карикатурные фигуры с автоматами в руках загоняли их на футбольное поле. Большая часть людей носила зеленые ватники арестантов, но некоторые были и в белых халатах, а также среди пленных оказались несколько человек в гражданском платье. Среди чудовищ Лана насчитала трех "волков", двух "лисиц" со слезящимися глазами и одного "кабана". Увидев свернутый набок пятачок, Лана поняла, что это те же самые, что напали на столовую.

— Смотрите, это же Иеронимо! — воскликнул Бенито. Лана и не заметила, как лидер либеральной партии подошел к ним. — Надо его освободить!

— Не городите чепухи, — сказал Хуан. — У нас два автомата на четверых, с нами две бабы и ребенок. А у меня магазин уже почти пустой. Самим бы уйти...

"Кабан" ударил клыками под коленки ближайшему человеку, полному мужчине с окровавленным лицом, одетому в рваный белый халат. Человек упал. "Волки" и "лисицы" засуетились. Поднимая к небу вытянутые морды, они открывали и закрывали их. Отрывистый лай доносился даже через стекло. Монстры явно пытались дать людям какие-то команды. Наконец до пленников дошло, чего от них хотят. Люди начали садиться на землю.

— Что это они такое делают? — спросил Карлос.

— Они заставили людей сесть? — лениво спросил Курт.

— Да.

— Сейчас будут обращаться, — сказал Курт и вытащил из кармана пачку сигарет. — Эта музыка на полчаса, не меньше. Переждем и пойдем дальше.

— Можно подумать, вы это уже видели, — нервно сказал Бенито.

— Видел, — безразлично ответил Курт. — Хуан, дай прикурить, я свою зажигалку похерил где-то...

Охранник подошел к нему. Парень склонился над пламенем зажигалки.

— Чего у тебя руки трясутся, не опохмелился, что ли? — сказал Курт недовольно.

По людям на футбольном поле пробежала волна боли. Кто-то схватился руками за голову, кто-то, скрючившись, начал кататься по грязной траве. Иеронимо, отказавшийся сесть, пустился в пляс. Он судорожно дергал конечностями, неестественно выгибая их, словно механический паук, в котором что-то разладилось

Огромный механический паук в твидовом деловом костюме.

Лана передернула плечами и отошла от окна.

По классу медленно плыли колечки вонючего дыма от дешевых сигарет Курта. Тихо смеялась Люсия, собирая из обучающего конструктора молекулы самых невообразимых веществ.

На футбольном поле перед зданием администрации колонии обращались монстры.

Генерал Рамирес нажал "пуск", и на экране старенького визора появилась комната с обшарпанными стенами. В стене напротив было видно окно с мощной решеткой. Свет солнца, рассеченный на квадраты, лежал на столе в центре комнаты, словно скатерть в желто-коричневую клетку. За столом сидели двое мужчин, один в форме офицера внутренних войск Аргентины, другой в брюках цвета хаки и рубашке без погон. Нижнюю часть кадра занимал чей-то жирный бритый затылок с темно-фиолетовой родинкой, формой походившей на медузу. Александр решил, что камера установлена прямо над головой охранника, возможно, в вентиляционной шахте.

— Назовите свое имя, звание и должность, — сказал офицер.

— Курт Эйхманн. Последнее звание, которое я носил — по-моему, лейтенант Объединенных Космических Сил Южной Америки, стрелок-наводчик.

— А до этого, позвольте узнать, чем вы занимались?

— Не позволю.

— Эйхманн, вы же не в детском саду. Ваш биометрический паспорт у нас есть. Вы профессиональный снайпер, и ваша "Дикая команда" числится в списке самых высокооплачиваемых наемников. Вы знаете, я думаю, что наемничество считается военным преступлением, за которое полагается смертная казнь. И в ваших интересах отвечать на мои вопросы четко и ясно, потому что мы можем выдать вас и ваших ребят международному суду ООН. И по моему личному мнению, ничего другого вы не заслуживаете, как, впрочем, и ваши предки. Это у вас что, семейная традиция — так доставать человечество, что только международный суд может вас успокоить?

— Выдавайте кому хотите, хоть всемирному трибуналу в Гааге. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что вы на это пойдете. Моего деда, между прочим, никто не судил, никаким судом — его просто выкрали посреди бела дня и вздернули, хотя в той стране в то время был мораторий на смертную казнь. Но как бы там ни было, чем бы ни занимались мои предки, это не основание ставить меня на одну ступень с ними.

— Бросьте, Эйхманн, яблоко от яблони недалеко падает. Ваш дед скрещивал еврейских женщин с немецкими овчарками, а вы...

— Из какого класса церковно-приходской школы вас исключили? — перебил офицера парень. — Явно до того, как начали проходить вторую мировую! Моя фамилия Эйхманн, а не Менгеле!

— Нашел, чем гордиться...

Курт лучезарно улыбнулся и сказал:

— Так, мне это надоело.

Он рванулся вперед так быстро, что камера передала лишь расплывчатую тень. Из серого пятна на миг показались худые руки в наручниках, которые опустились на затылок допрашивающего. Раздался отчетливый хруст. Эйхманн схватил стол за края — раздался надсадный треск — и с грохотом опрокинул его на офицера.

— А почему это у вас столы в помещениях для допросов не прикручены к полу? — спросил Александр.

— В том-то все и дело, что прикручены, господин президент, — тихо ответил Рамирес.

— ..auf Schwanz! — рявкнул Курт.

— Что он такое говорит? — с живым интересом спросил Александр. — Мигель, вы у нас шпрехаете по-немецки, как по испански...

Секретарь не был готов к такому вопросу.

— Э-эээ, — пробормотал он. — Ну...

— В этих пределах я тоже знаком с немецким. И насколько я помню, — сказал Рамирес спокойно. — К генетике это не имеет отношения.

— Ну... — сказал Мигель. — Только если самое опосредованное...

Бритый затылок с крупными каплями пота на нем заполнил собой весь экран, а затем его перечеркнул черный толстый штрих — охранник замахивался дубинкой. Визор на короткий миг погас, а затем пошла следующая запись. Курт на этот раз оказался у окна, скрученный в три погибели и прикованный наручниками к батарее. Правая сторона лица Эйхманна была черно-фиолетового цвета, и глаза там не просматривалось. В кабинет вошел офицер, и Александр отметил про себя, что это уже другой — темноглазый спокойный крепыш лет сорока.

— Теперь вести беседу буду я, — сказал вошедший. — Меня зовут Рамон.

— Как зовут меня, вы знаете. Я извиняюсь, что сорвался, — произнес Курт мрачно. — Я уже три дня без кокса. Я просил, но мне...

Офицер выложил на стол пакетик с белым порошком. Эйхманн изменился в лице.

— Так, — сказал он сквозь зубы. — Теперь мне будет намного сложнее.

— Вы знаете, мы, хотя говорим по-испански, все-таки не инквизиторы, — ответил Рамон. — Если вам так нужно — пожалуйста, примите, я подожду. Мне как раз надо переписать одну... протокол одного допроса.

— Как я, интересно, приму, если я скован по рукам и по ногам?

— Если вы обещаете больше не выкидывать фортелей, я прикажу освободить вас. Но если вы меня обманете, разговаривать с вами по-хорошему, скорее всего, больше никто не будет.

— Понятно, — сказал Курт. — Старая игра "злой коп" — "добрый коп". Хорошо, я обещаю.

Рамон покосился в камеру. На какой-то момент кадр заняла широкая спина охранника, который шел к Эйхманну. Солдат снял с арестованного наручники. Курт с наслаждением потянулся, затем подошел к столу и взял пакет. Повернувшись спиной, Эйхманн произвел на подоконнике все необходимые манипуляции, потом сел на пол рядом с батареей и закурил. Курт закрыл глаза, лицо его приобрело бессмысленно-счастливое выражение. Смотреть на Эйхманна было неприятно, костистый и нескладный пленный напоминал чучело, которое истрепалось настолько, что его уже сняли с огорода. Рамон стал что-то переписывать с листков, которые разложил перед собой, в толстую клеенчатую тетрадь.

— Кстати, в следующий раз вы не могли обойтись метадоном? — спросил он.

— Не могли бы.

— У вас очень дорогие привычки, Эйхманн.

— Я и сам недешев...

— Да, меня вот тоже интересует, на какие деньги приобретен кокаин? — спросил Александр. — Неужели выделяемых из бюджета денег достаточно, чтобы...

— Недавно раскрыли целую сеть колумбийских драгдилеров, — быстро сказал генерал Рамирес. — И ребята из управления по борьбе с оборотом наркотиков предоставляют нам кокаин совершенно бесплатно...

— Ясно... — усмехнулся Алескандр.

— Вы пишите протоколы допросов вручную?

— И не говорите, прямо каменный век. Хорошо хоть, не гусиными перьями.

Курт неожиданно ясным взглядом посмотрел прямо в камеру, усмехнулся и чуть помахал рукой.

— Он догадался, что все это маскарад! Что его снимают! — воскликнул Александр.

— Ну, что вы хотите, — буркнул Рамирес. — Эйхманн, конечно, подонок, но он все-таки профессионал...

Курт вернулся за стол.

— Ну, вы успокоились? — спросил Рамон. — Вы можете продолжать беседу?

— Да я спокоен как могила, — ответил Эйхманн и картинно зевнул. — Но если вы тоже намерены обсуждать моих предков...

— Нет, не намерен. Где вы служили?

— В космических погранцах. Знаете, это такие ребята, которые рассекают в стратосфере в консервных банках, которым давно пора в утиль, и благодаря которым вы до сих пор не вкалываете на плантациях серайи двенадцать часов в сутки под бдительным надзором телкхассцев.

— Я знаю, Эйхманн, кто такие космические пограничники, и в ваших объяснениях не нуждаюсь. Мы проверили вас по базе — вы действительно служили в Объединенных Космических Силах. Но вы и ваши террористы занесены в список пропавших без вести два года назад, после нападения телкхассцев на лунную базу Аделаида. Вы были в плену?

— Да. Вы же видели клейма.

— А вы можете объяснить мне, каким образом неделю назад вы оказались в непосредственной близости от нашей земной государственной границы? И что вы можете сказать о пятнадцати трупах, прямо на которых вы и ваши люди были арестованы?

— Эти люди, штатники, выкупили нас у телкхассцев. Последние полгода они держали нас на своей базе, по другую сторону Анд.

— Позвольте спросить, с какой целью?

— Штатники разрабатывали новый вирус, превращающий человека в хищную, но совершенно безмозглую тварь. Действует на клеточном уровне, и инкубационный период длится где-то неделю. Когда им это удалось, нас заразили, накачали психотропным и повели через границу. Штатники хотели доставить нас в Шербе, чтобы мы там всех перезаражали, и чтобы мои бывшие соплеменники, потеряв человеческий облик, напали на мирное население.

— Каким способом передается болезнь?

— Как насморк. Так вот, восстание в Шербе позволило бы штатникам ввести сюда "корпус миротворцев" и сместить президента Александра. Вы же знаете, что он в контрах со штатниками. Он их выпер из...

— Понятно. Но почему вы воспротивились этому? Вы ведь, насколько я заключил из ваших слов, уже были заражены? Что вы-то теряли?

— Видите ли, мне решительно нечего делать в Шербе. Пять лет назад я бежал оттуда...

— Ах вот как...

— Да. Я убил троих человек. У нас тоже есть свои законы, а судьи иногда бывают такими юмористами... Еще когда я жил там, у нас одного парня сварили в кипящем масле. Я не стал дожидаться очередного всплеска фантазии у судей. И всех моих ребят схожие проблемы.

— Вот как. И кого вы убили, или вы мне этого не скажете?

— Почему же, скажу. Тогдашнего руководителя крепости Дитриха Руделя, его телохранителя Герхарда Фьесса и секретаря Поля Шеффера.

— Позвольте узнать, за что вы их убили?

— Вас это не касается.

— Этого так и не удалось выяснить? — спросил Александр.

— Удалось, господин президент, — ответил его секретарь.

— Ну так не молчите, Мигель. Остановите запись, Рамирес, послушаем.

— Идеология нацеливает нацистов исключительно на деторождение, на репродуктивные отношения, но вы же знаете, мораль для масс и мораль для элиты обычно разительно различается. Бонзы Шербе... — секретарь замялся, но продолжил: — В общем, Рудель вместе с ближайшими товарищами по партии нашел себе такую забаву — они брали мальчиков, ну, не то чтобы совсем детей, но подростков, и... в общем, живыми этих ребят больше никто не видел.

Александр сплюнул.

— Какая дрянь. И долго они так развлекались?

— Точно известно, что погибло восемь мальчиков.

— Что же было потом?

— Девятым как раз и был Курт Эйхманн.

— Я сейчас заплачу, — саркастически сказал Александр.

— Господин президент, но у Эйхманна были основания поступить так, как он поступил, — заметил Винченцо.

— Бросьте, Паоло, — сморщился президент. — Идею, что все преступники — несчастные жертвы обстоятельств, происхождения и окружения, придумали они сами, чтобы требовать снисхождения к своим поступкам. Ничем они не отличаются от наших профессиональных безработных, которые живут на социальное пособие и в ответ на требование кураторов найти себе работу начинают рассказывать, сколько раз их в детстве ударили головой об косяк ...

— Но Эйхманна-то — не головой, и, я извиняюсь, не об косяк, — сказал Рамирес.

— Да я не об этом, — возразил Александр. — У него были причины прикончить тех троих; но потом Эйхманн вошел во вкус, как я погляжу... Давайте вернемся к записи.

— Ну, не касается так не касается, — сказал Рамон. — Но я-то, собственно, спрашивал о другом. Вы говорите, что вы были заражены, и что вас накачали психотропным. Но, во-первых, указанный вами инкубационный срок уже прошел, а вы все еще в человеческом облике. Во-вторых, почему на вас не подействовали наркотики? Я видел, что вы сделали с теми, кто вел вас в Шербе...

— Я-то пока внешне похож на человека, но вы сами знаете, во что превратились мои ребята... Но меня они все еще слушаются... в некоторой мере.

— Так это началось еще тогда! — воскликнул Александр. — И вы молчали, Винченцо!

— Господин президент, не хотелось вас пугать... — пробормотал ученый. — Если бы факты стали известны широкой общественности, то последствия были бы ужасны... Мы рассчитывали поподробнее изучить этот феномен...

— Напишите об этом статью, — ядовито сказал президент. — Прогремите на весь ученый мир.

— Я думаю, — продолжал Курт. — Что до сих пор сохранил человеческий облик потому, что отношусь к группе А по качеству генетического материала, а мои товарищи были из теста попроще. И психотропное на меня не подействовало именно поэтому.

— Что это за группа А?

— Ну, смотрите. Генетические комбинации делятся по качеству. Например — я начну с низких показателей — из тысячи детей с генами группы G, например, семеро будут с врожденными дефектами. Никто не сможет предсказать, с какими именно, но то, что они будут — это непреложно. В вашей стране, например, генетические комбинации держатся на уровне D — то есть четыре-пять генетически порченных детей на тысячу новорожденных.

— А вы, значит...

— Да. Группа А — это один неполноценный ребенок на две тысячи новорожденных.

— Эйхманн, да вы почти что бог, я так погляжу.

— Ну, я не бессмертен, если вы об этом.

— Давайте подытожим. Вы утверждаете, что штатники выкупили вас у телкхассцев...

— Как фамилия этого вашего офицера? — спросил Александр. — Он очень умен и заслуживает поощрения.

— Это не мой офицер, — ответил Рамирес.

— Гонзалес его фамилия, — пробормотал Винченцо.

— Для того, чтобы заразить вас жуткой болезнью, и таким образом спровоцировать на территории нашей страны гражданские беспорядки. А самим прибыть тут как тут в качестве смелых освободителей, единственных борцов с заразой — и заодно перетрясти наш государственный строй.

— Да. Штатники хотели свалить все на телкхассцев, как я уже говорил, на мне и моих ребятах остались клейма военнопленных.

Рамон покачал головой.

— Вы не объективны, Эйхманн. Вот вы, например, верите в то, что одна нация лучше другой, а штатники верят только в себя и в наличные деньги. Но они не безумны...

— Вы хотите сказать "в отличие от меня"...

— Я этого не говорил, Эйхманн. Вы производите на меня впечатление вполне здравого человека, хотя то, что вы говорите, действительно невозможно. И эту загадку я намерен вскоре разрешить.

— Разрешайте. Только имейте в виду, на лепонекс у меня аллергия. И не забудьте, что "комплекса Христа" у меня нет. А об объективности любого человека говорить вообще глупо. Человек всегда субъективен, такова его природа. И, конечно, когда на мне поставили опыты и превратили черт знает во что, мне трудно, знаете ли, оставаться объективным. Что же касается штатников, то вы верно заметили, что они верят только в свои деньги. А эта вера опаснее чем вера в то, что одна нация лучше другой.

Рамон засмеялся, как мальчишка.

— А, так вы уже сталкивались с препаратами, которые применяются в психиатрии...И давно вы догадались, что я не офицер, а врач?

— Давно. У вас слишком умные глаза для военного. Да и манеры...

— Что ж, спасибо за комплимент. Но давайте вернемся к нашей теме. Вопросы веры я с вами обсуждать не намерен, но генетической эпидемией — назовем это так — очень сложно управлять, и никто на это не пойдет. Даже штатники, во что бы они ни верили. Как мне кажется. Да и потом, вы сами говорите, инкубационный период занимает около недели. За это время можно успеть приготовить вакцину. И позвольте еще такой вопрос, технический. Как же вас заразили? Вам сделали инъекцию или что?

— Нет. Нас оставили в комнате, в которой стояло ведро с серебристой грязью, вышли и закрыли все щели. И эта серая грязь, пыль такая, знаете, вылетела из ведра и бросилась на нас, и впиталась в нас, не знаю, как объяснить. Этот вирус внедрился в наши метахондрии и меняет нас на клеточном уровне. А инкубационный период будет намного короче — инфекция передается от человека к человеку гораздо быстрее, от заражения до "превращения" пройдет не более получаса. Я видел это все в лагере.

— Где, простите?

— Ну, в лаборатории тех вивисекторов.

— Итак, вы заразны, и вас нужно изолировать.

— Да.

— Ну что же, я не генетик, как и вы, и поэтому мне трудно оценить вашу теорию на прочность. С точки зрения психиатрии же...

— Я и сам все знаю. Есть такое слово "паранойя".

— Вы, конечно, мерзавец, Эйхманн... но не лишенный шарма, черт подери. В любом случае, вы добились, чего хотели. Вас изолируют и будут, гмм...

— Изучать, пока я, гмм, не умру.

— И после этого Эйхманна отправили в спецлечебницу, — заключил Александр. — Но не в центр генетических исследований, как он просил, а в дурдом.

— Не совсем так, господин Президент, — отвечал Рамирес. — Здесь находится многопрофильный научный центр.

— Находился, — сказал Александр мрачно.

Раздалась приятная музыка — зазвонил мобильный Мигеля.

— Господин Президент, это вас, — сказал секретарь. — Ваша супруга.

Александр дернул щекой. Секретарь нажал прием вызова, поднес трубку к уху и сказал голосом, в котором одновременно звучало и сочувствие, и призыв к снисходительности:

— Синьора Алисия, он сейчас не может говорить.

— Ну что же, психиатра мы послушали, теперь хотелось бы узнать мнение генетика, — сказал Александр. Мигель убрал телефон. — Что вы можете сказать о вирусе, который изменяет метахондрии, Винченцо?

— Митохондрии, господин Президент, — ответил Винченцо и потер висок. — Так они правильно называются... Для модификации единичных геномов зародышевых клеток применяются специальные транспортные вирусы, встраивающие нужные последовательности нуклеотидов в нужные места цепочки ДНК. Соплеменники Эйхманна, судя по его рассказу о качественных группах генов, широко применяют этот метод. Однако этот способ не годится для изменения организма сформировавшегося — часть клеток останется неизмененной просто по теории вероятности, часть сумеет победить чужака, и, возможно, иммунная система организма просто уничтожит все или большую часть впрыснутых вирусов. Да и вы понимаете, генетический вирус, передающийся воздушно-капельным путем — это смешно. Такого рода агенты должны быть очень крупными и нестойкими ко внешним воздействиям, таким, как свет и температура... Да, господи, даже к углекислому газу, выделяемому при дыхании...

— Я тоже не медик, — возразил Александр. — Но я знаю, что, например, при чуме инкубационный период человека, заразившегося через воду, гораздо больше, чем когда болезнь передается от человека к человеку.

— Ну, вы понимаете, это так называемая легочная форма...

— Меня больше волнует вот что. Эйхманн сказал, что его заразили не путем инъекции, а из какого-то ведра с серебристой грязью, — задумчиво перебил ученого президент. — Что это он имел в виду?

— Скорее всего, это были наноботы, — сказал Винченцо. — В США исследования в этом направлении действительно проводились, еще до нападения на Землю телкхассцев. И сейчас ведутся, а мы, конечно, стараемся не отставать. Первым в этой области был Химмельзон со своими "лестницами в небо". Вы удивитесь, но он создал их для того, чтобы спасти свою мать, умиравшую от редкой генетической болезни...

— Я уже ничему не удивлюсь, — сказал Александр.

— Химмельзон в данном случае был подобен человеку, который лупит молотком по микросхеме, чтобы наладить работу прибора.

— Вы извините, что я вмешиваюсь, — сказал до сих пор молчавший Мигель. — Вы знаете анекдот, синьор Винченцо — "а девяносто песо за то, чтобы знать, где ударить"?

— Никто не отрицает, что Химмельзон — гений, которые рождаются, наверно, раз в тысячу лет, — сухо ответил ученый. — Но он выпустил из бутылки такого джинна, который не отказывается исполнять наши желания, но понимает их весьма своеобразно. Да и вы сами, наверно, видели, что происходит с теми, кто побывал на "лестницах в небо", особенно на самых первых, которые вообще не имели никакой защиты по радиусу... Если же вернуться к нашей теме, помимо сложности с генетическим программированием, есть еще и такой фактор, как иммунитет. Иммунная система организма всегда настороже и ищет подлежащих уничтожению чужаков. Иногда ее удается обмануть, но чаще всего — нет. И если даже мутация клеток в организме окажется удачной и позволит ему функционировать и дальше, немедленно последует аутоиммунный ответ. Все силы организма окажутся брошены на уничтожение воспринимающихся как "чужаков" мутантов. В результате либо модифицированная ткань будет съедена лейкоцитами, либо иммунная система истощит себя в бесплодной борьбе, в результате чего организм окажется беззащитным перед внешними инфекциями и быстро погибнет.

— Проблема в том, — сказал Александр. — Что этого "быстро" им вполне хватит того, чтобы порвать всех нас...

Он услышал какой-то невнятный гул посмотрел в окно, словно ожидал увидеть мутантов уже перед гостиницей, в которой расположился импровизированный штаб операции. Но увидел нечто совсем иное.

— А это что такое? — воскликнул президент.

Через главную площадь Кармен-де-Патагонес двигались четыре БТРа с белыми крестами на бортах. Возглавлял процессию старинный лендровер, сопровождаемый кортежем из мотоциклистов. На правом рукаве каждого красовалась черная свастика в белом кружочке. Солнце на миг выглянуло из-за туч, и раскаленное серебро заклепок на куртках мотоциклистов и сдвоенных молний на бампере лендровера плеснуло в глаза Александру.

— Очевидно, это делегация из Шербе, — сказал Мигель.

— Они же никогда ни во что не вмешиваются, — удивился Винченцо.

— Кажется, на этот раз вмешались, — усмехнулся Рамирес и добавил с уважением: — На машину для своего генерала они не раскошелились, ездит на модели прошлого века, как она не развалилась только еще. А вот боевые машины у них очень хорошие. Это бразильские БТРы, модели "Кайман", их прямо с конвейера раскупают, я смог только на третий квартал следующего года договориться...

— Это я и сам уже вижу, — сказал Александр. — Как они здесь оказались?

Мигель отвел глаза.

— Вы понимаете, когда это началось, я взял на себя смелость сообщить...

— Больше никогда не возьму на работу человека с немецкой фамилией, — сказал Александр.

Из узкой улочки на площадь вынырнул еще один "Кайман". Водитель при повороте задел угол дома, который тут же окутался белым облачком слетевшей известки. Из стены вывалилась пара кирпичей, державшихся за свои места ленивее остальных.

Когда все люди обратились и монстры ушли с поля, Курт заявил, что ему надо пробраться на крышу здания для того, чтобы сориентироваться. Четырехэтажный административный корпус являлся самым высоким зданием в колонии. Компания добралась до третьего этажа без всяких помех — корпус словно вымер. На площадке ход наверх преградила сетчатая дверь, запертая на замок. Хуан спустил с рук Люсию, вытащил связку своих ключей и стал пробовать их все по очереди. Лану очень обрадовала эта неожиданная передышка — на женщину навалилась слабость, в ушах гудело, а ноги были как ватные. Лана присела на ступеньках, борясь с подступающей тошнотой. Она видела справа от себя клетчатый подол Эухении и полосу белых кружев платья Люсии, но очертания предметов расплывались, как будто Лана смотрела через чужие очки.

— Мама, он колю-юючий, — захныкала Люсия.

Перед тем, как покинуть класс, Эухения распустила волосы дочери и соорудила из лент и платка подобие респиратора. Очевидно, лимонад засох и платок стал царапать девочке лицо.

— Потерпи, доченька, — мягко, но непреклонно сказала Эухения.

— Господи, да откуда же взялись эти чудовища? Кто они такие? — с отвращением сказал Бенито.

Голос лидера оппозиции, остановившегося на нижней площадке, ввинчивался в голову Ланы, словно сверло. "Я заразилась", чувствуя, как бешено стучит сердце, с отчаянием думала Лана. — "Я сейчас "обращусь", и Курт застрелит меня!"

— А мне это абсолютно все равно, — заметил Карлос и прислонился к перилам напротив Ланы. — Как отправить этих чудовищ обратно в ад, из которого они по недосмотру вырвались — это гораздо более важный вопрос. И очень забавно и странно, конечно, что они все превращаются в разных зверей — получается, что мы не все произошли от обезьян...

— Хуан, чего ты там возишься? — спросил Курт недовольно.

— Так это же не мой сектор, ни один ключ может и не совпасть, — оправдываясь, отвечал охранник.

— Господи, как же здесь душно, — пробормотал Бенито и потянул узел галстука. — Поскорее никак нельзя?

— Мне то же что-то грудь сдавило, не продохнуть, — сказал Хуан.

Лицо охранника посерело, по коже катились крупные капли пота.

— Дай-ка мне свой свитер, — сказал Курт. — Я совсем замерз, а тебе, глядишь, будет не так душно.

Хуан прислонил автомат к стене и потянул с плеч форменную куртку. Под ней обнаружился черный шерстяной свитер. Охранник снял его, оставшись в одной синей рубашке, и протянул свитер Курту. Хуан подал свитер Курту. Но прежде чем парень успел его взять, охранник страшно захрипел. Рука Хуана разжалась, и свитер упал на пол. Лицо охранника пошло зыбью, заколыхалось, как кисель. Из-под человеческих черт проступила безобразная морда. Эухения с Люсией закричали хором, Лане было уже все равно. Курт навел автомат на лицо того существа, которое переставало быть Хуаном. Оно попятилось и протянуло руку к стоящему у стены автомату. Курт нажал курок.

На лестничной площадке стало очень грязно.

Бенито взрыкнул и припал на четвереньки, готовясь к прыжку. Карлос отшатнулся, уже чувствуя на своем горле зубы. Но глаза политика, горевшие алым огнем, были устремлены не него.

— Сзади, Курт! — закричал Карлос, приседая на корточки и закрывая руками голову.

Курт, не оборачиваясь, перекинул через плечо автомат и выстрелил в тот самый момент, когда галстук Бенито проехался по волосам Карлоса. Выстрелом тело отбросило вниз. Бенито ударился об окно в пролете и медленно сполз по нему, оставляя за собой кровавый след.

Курт с видимым удовольствием содрал с себя заскорузлую от крови рваную майку, поднял с пола свитер и надел его. Эухения пыталась успокоить заходящуюся криком Люсию. Курт услышал характерные звуки — кого-то жестоко тошнило. Парень обернулся.

— Я извиняюсь, — пробормотала Лана, вытирая рот.

Ее снова согнуло, но на этот раз изо рта женщины пошла обильная белая пена. Курт взял второй автомат и начал спускаться к Лане.

— Нет, — сказал Карлос, вставая между ним и женщиной. — Не торопись, Курт! Это может быть просто шок, а если даже не шок — я видел на футбольном поле парня в белом халате и с расквашенной физиономией, который человеком пришел — и ушел человеком, хотя колбасило его, как и всех остальных...

Курт пожал плечами.

— Мне без разницы, шок так шок, — сказал он. — Но ходить она теперь не сможет, полчаса минимум. А мы не можем ждать, пока Лана переломается. Пара выстрелов могла и не привлечь ничьего внимания, их могли даже не услышать, но это было бы слишком большой удачей. Надо убираться отсюда как можно скорее.

— Я останусь, — сказал Карлос твердо.

— Как раз и нет, — сказал Курт. — Ты выведешь отсюда повариху с ее ребенком. И не спорь со мной. Ты сможешь пройти только по тому пути, что покажу тебе я. А я тут знаю все входы и выходы и смогу вывернуться, так или иначе.

— Если ты все тут знаешь наизусть, зачем ты нас потащил на крышу? — насупившись, спросил Карлос.

— Когда человек превращается в эту тварь, — сказал Курт спокойно. — Он помнит все, что знал до мутации. Чудовища вырвались из корпуса "F" и пошли в промзону — им нужно захватить как можно больше людей и обратить их, а потом монстры двинутся на город. Я хотел провести вас через корпус "F", потому что там сейчас гарантированно никого нет. Но мне было совсем ни к чему, чтобы на полпути кто-нибудь из вас обратился и связался со своими новыми дружками. Этот вирус быстро проявляет себя, но я ему немного помог — заставил вас всех подняться по лестнице, чтобы ускорить кровообращение. Удовлетворен?

Карлос заколебался.

— Делай так, как он говорит, Карлос, — услышал он слабый голос Ланы. — Кто-то должен выбраться и рассказать все, как было.

— Что ж, показывай путь, — сказал журналист.

Мужчины спустились в пролет.

— Видишь забор? — спросил Курт, указывая рукой в окно. Карлос кивнул. Трехметровая бетонная стена, накрытая сверху острым козырьком из колючей проволоки, отлично просматривалась между углом здания и длинным деревянным бараком. — Вот и дуйте прямо к нему.

— А это ты видишь? — сказал Карлос, указывая на стоящую метрах в трех перед бетонной стеной загородку из колючей проволоки. — А между ними, насколько я помню, в траве еще путанка должна валяться... И дойдем мы даже до забора, дальше-то что?

Лана корчилась в жестоких судорогах — Карлос слышал глухие удары, когда она ударялась головой об пол. Не выдержав, журналист обернулся. Эухения скрутила трубочку из своего носового платка и как раз закладывала ее Лане под язык.

— Это не твоя забота, — сказал Курт. — Иди вперед и ни о чем не думай, понял?

Карлос усмехнулся.

— Яволь, мой фюрер...

Курт повернулся к Эухении.

— Когда будете стоять около забора, — сказал он. — Отдашь ребенка ему, и сама его обнимешь, как будто это твой самый лучший любовник. Приказ ясен?

Эухения поспешно кивнула.

— Дай автомат, — сказал Карлос.

— Не дам.

— Если бы я только мог поверить, что ты не пристрелишь Лану и не смоешься, едва мы скроемся из виду, — сказал Карлос.

— Вот ты спросил, почему люди превращаются в разных зверей, — усмехаясь, ответил ему на это Курт. — Все дело в том, что настоящих людей очень мало. И под воздействием вируса каждый становится тем, кем является на самом деле — ленивым медведем, грязной свиньей или хитрой лисой. Или волком позорным. А я был заражен одним из первых, как ты уже, наверно, догадался. Так не заставляй меня думать, что если бы не респиратор, на меня сейчас смотрел бы трусливый шакал

— Как-то это слишком поэтично, — покачал головой журналист. — Этому всему должно быть какое-то другое объяснение, простое и приземленное. Ладно. Эухения, Люсия, поднимайтесь.

До барака Карлос и его подопечные добрались без всяких приключений. Не успел Карлос подумать, что все как-то слишком хорошо идет, как увидел волков. Мутанты вывернули из-за барака и столкнулись с людьми почти нос к носу. Удивились они меньше, чем журналист. Но и обрадовались тоже, чего никак нельзя было сказать о людях. Карлос схватил Люсию на руки и побежал к забору. Эухения держалась рядом. Волки завыли и залаяли на разные голоса.

С вышки ударил пулемет. Карлос присел от неожиданности. Он как-то совсем позабыл об охранниках. Журналист знал, что служба безопасности является совершенно самостоятельным подразделением и происходящее в зоне ее вряд ли затронуло.

— Скорее, скорее, синьор Карлос! — закричала Эухения, подбегая.

Карлос рванулся вперед, как спринтер. Сзади выли волки и слышался приближающийся топот. Пулемет ударил еще раз, и еще. Журналист остановился перед заграждением из колючей проволоки и оглянулся. Несколько серых тел раскинулись в пыли, но пятеро уцелевших монстров были так близко, что он видел слюну, капавшую с их клыков.

Карлос спустил Люсию на землю, вытащил нож и сделал шаг вперед, закрывая собой женщину и девочку.

— Мама, дырка! Нам надо туда! — закричала Люсия, проявив сообразительность, изумительную для трехлетнего ребенка.

Карлос увидел, как в проволочном заборе засияло радужное отверстие. С треском вырывая траву, над землей вставали стальные петли путанки. Поднявшись вертикально, они застыли по обеим сторонам расчищенной полосы, лохматые и зловещие, как триффиды. Эухения подхватила девочку, и вместе с Карлосом вбежала за забор. Но и волки следовали за ними. Пулемет на вышке больше не стрелял — видимо, преследуемые оказались в мертвой зоне, или стрелок боялся попасть по людям. Карлос домчался до бетонной стены, прижался к ней спиной.

Стоявшая проволока рухнула вниз, опутывая сунувшихся в прорыв волков словно колючая паутина. Чудовища завыли, но по их телам уже шли следующие. Окно на третьем этаже административного здания распахнулось, из него высунулся автомат. От первого выстрела один из волков взвыл и шарахнулся в сторону, но следующие два были удачнее. Голова уже мертвого монстра ткнулась в ноги журналисту, и он брезгливо оттолкнул ее. Карлос обнял Эухению. Раненный волк поднялся и, волоча перебитую лапу, поскакал к людям. Журналист почувствовал, что почва уходит у него из-под ног и задел локтем забор.

— Мама, мы летим! — изумленно закричала Люсия. — Как птички!

На несколько секунд люди зависли в полуметре над землей. Раздался выстрел, и последний волк рухнул на траву. Карлос увидел четырех лис на крыльце барака. Одна из них стояла на двух ногах. На груди у нее висел автомат. Вооруженная лиса повернулась в сторону Курта. Подъем тем временем продолжался. Мимо проплыл козырек из колючей проволоки. Карлос, Эухения и Люсия плавно перелетели над забором. Спуск был гораздо быстрее. Где-то в полуметре от земли Карлос ощутил, как разжалась невидимая рука, державшая их. Карлос грохнулся коленями о гравийную дорожку между бетонными заборами, похожими, как близнецы. Сверху на него всеми своими семьюдесятью килограммами обрушилась повариха. Да и Люсия весила килограмм пятнадцать, и от объединенного удара у журналиста хрустнули кости.

— Простите меня, — пробормотала женщина, сползая с него. — Муж тоже все время говорит — сядь на диету, да сядь на диету, а я так булочки люблю... Свежие...

В сторожевой башне открылась дверь, и оттуда появился охранник в респираторе. Он проворно подбежал к людям и помог журналисту подняться на ноги.

— Вот так, синьор Карлос, вот так, — заботливо приговаривал он. — Все хорошо, сейчас мы уйдем отсюда...

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил журналист.

Лицо охранника приобрело выражение, как будто он пытался вспомнить что-то очень важное, но никак не мог.

— Но вы ведь Карлос? — сказал он растерянно. — Репортер?

— Да, — ответил тот. — Но публикуюсь-то под фамилией, а не под именем...

Эухения и Люсия были уже на полпути к вышке.

— Пойдемте, — повторил охранник.

Карлос задумчиво посмотрел на забор, из-за которого доносились выстрелы, и тяжело оперся на плечо мужчины.

Из горячего сине-черного марева, окружавшего Лану, выплыл загорелый профиль на белом фоне, четкий, как на новенькой монете. Синий глаз был прищурен — Лана поняла, что человек целится. Сразу вслед за этим, словно в ответ на ее мысли, из горячего мрака появились руки в черном свитере и автомат, который стрелок упирал в плечо. Раздался сухой щелчок, парень чуть дернулся, гася отдачу. Откуда-то донесся протяжный, полный боли вой.

— Блядское оружие, — пробормотал парень.

"Так это же Курт", подумала Лана. Курт перевел какой-то рычажок, и щелчки стали раздаваться непрерывно, сериями по три, словно по подоконнику колотил град. Вопли прекратились — видимо, теперь выстрелы ложились точно в цель.

По подоконнику...?

Да, Курт стоял рядом с открытым окном. Лана поняла, что силуэт парня кажется зыбким из-за старого, перекошенного стекла. Центр распахнутой рамы занимало желтое пятно, окруженное красно-коричневыми потеками. Мозги и разводы крови Бенито на стекле напомнили Лане витражи готических соборов.

Курт опустил автомат, чуть наклонился вперед. Лицо у него стало, как у штангиста, поднимающего предельный вес, глаза сузились. Лана хотела спросить: "Карлос и остальные спаслись?", но вместо этого у нее получилось какое-то нечленораздельное бормотание. Лану окатил холодный ужас.

— Хочешь поговорить, вынь жгут изо рта, — изломанным от напряжения голосом сказал Курт. — Тебе Эухения подложила, чтобы ты языком не подавилась.

Лана с трудом вытащила измочаленный платочек.

— Они ушли? — нетвердо спросила она.

Голос женщины прозвучал очень тихо, но Курт услышал ее.

— Еще нет, — ответил он, вскинул автомат и выпустил короткую очередь. Автомат защелкал впустую. Курт положил ненужное больше оружие на подоконник. Лицо парня снова приобрело мучительное выражение.

— Вот теперь да, — сказал он после паузы.

Раздался звук близкого выстрела. Стекло обиженно вскрикнуло, на нем расцвела звездчатая дыра. Курт закинул на спину второй автомат и опустился на колени. Парень на четвереньках прополз под окном прямо по трупу Бенито. Оказавшись рядом с Ланой, Курт вытащил уже знакомый ей пакет с белым порошком.

— Не надо, — слабо воспротивилась Лана.

Следующий выстрел угодил в плафон на потолке, который с прощальным стоном взорвался.

— Надо, — сказал Курт, раздвигая ей губы и втирая кокаин в десны. — Мы сейчас будем бежать быстро. Очень быстро, я бы даже сказал.

Огромный волк раздул ноздри и повел косматой головой из стороны в сторону, принюхиваясь. Его глаза налились кровью. Волк поддел лапой кожаный диван и опрокинул его. Второй мутант, до омерзения смахивавший на козла, встревоженно мемекнул.

Под диваном обнаружилась только толстая полоса серой пыли.

Козел поднял лапу и покрутил копытом у виска. Волк что-то смущенно прорычал в ответ, и они двинулись дальше.

Когда монстры скрылись за поворотом, Лана шевельнулась. Они с Куртом стояли у стены за шкафом с документами. Последний коридор до развилки Курт тащил обессилевшую Лану на руках, а сейчас придерживал, чтобы она не упала. Лана уже чувствовала себя в силах стоять самостоятельно, однако Курт не выпустил ее, а наоборот, сильнее прижал женщину к себе, указывая глазами в сторону ушедших монстров. Свитер Хуана болтался на нем, как мешок, но жесткое и очень горячее тело заключенного чувствовалось даже через тонкую шерсть. "Сколько он не был с женщиной?" подумала Лана с интересом.

— Три месяца и четыре дня, — не глядя на нее, тихо проговорил Курт.

Лана смотрела, как шевелятся его губы. Женщина смутилась — ей казалось, что она не произносила своего бестактного вопроса вслух. "А губы у него, наверно, горькие", подумала Лана. — "Он же курит... Тьфу, как меня накрыло...Какая дрянь этот кокаин".

Она еще додумывала эту мысль, а Курт уже наклонился и целовал ее.

Губы у него и впрямь оказались горькие, а язык — горячий и влажный. Потом он разжал руки, отпуская Лану, запрокинул голову и уперся затылком в стену.

— Мама, роди меня обратно, — чуть задыхаясь, сказал Курт.

— Ты все время это повторяешь. Ты на самом деле этого хочешь? — спросила Лана, глядя на его острый кадык, покрытый светлой щетиной.

Курт усмехнулся.

— Я знаю, что это невозможно, — сказал он. — Но я знаю, что делать, когда мне станет совсем невтерпеж, и захочется обрести покой и счастье.

— А сейчас ты, значит, еще можешь терпеть?

— Пока да. Так, а сейчас мы пойдем...

— Нет, — решительно перебила Лана.

— Не понял?

— Сейчас мы прекратим эту бестолковую беготню и позвоним одному человеку.

— Где ж ты прятала мобильник? — удивился Курт.

— Очень смешно, — скривилась Лана.

В отличие от большинства женщин, она носила телефон не в сумочке, которая осталась в разгромленной столовой, и не на шее, чем лишила монстров возможности полюбоваться на свои выкатывающиеся от удушья глаза, а в чехле на поясе. Лана достала мобильник, опасаясь в глубине души, что во всей этой кутерьме от него остались рожки да ножки. Но замшевый пиджак смягчил большую часть ударов, и телефон, к восторгу Ланы, оказался не только в целости и сохранности, но даже ловил сеть.

Пока президент и остальные выходили из гостиницы навстречу нацистам, Рамиресу сообщили, что монстры накапливаются возле ворот колонии. Дорога, как признался генерал, туда вела такая, что на легковушке президента они бы добрались к завтрашнему утру. Если бы добрались вообще. Полицейских машин в городе уже не оставалось — все были около колонии. Руководитель Шербе, седой мужчина с волевым лицом, предложил всем доехать на его джипе, и Александр с охотой согласился. В лендровер грузились в спешке и чуть не потеряли Винченцо.

Глава нацистов вел старенький джип так, что всем стало ясно — деньги, выделяемые на содержание дорог возле Рио-Лимай, разворовываются даже не доходя до Санта-Карлос-де-Барилоче. Александр понял причину, по какой руководитель нацистов до сих пор не приобрел себе другую машину. Это была не банальная нехватка финансов — салон был отделан красной кожей и сосной — а ощутимая аура, которой обладал этот приехавший из прошлого века джип. Президент принялся искоса рассматривать серо-черный мундир нациста с серебряным шитьем. Это торжество помпезности и дурного вкуса обильно украшали нагрудные знаки. Александру оказался знакомым только один — орден в виде небесно-голубой звезды. Это была высшая награда, которой правительство Египта удостаивало иностранных военных — участников последнего конфликта с Израилем.

— Как же вы так быстро добрались? — спросил Александр.

— У нас в Шербе есть телепортационная установка, — сухо ответил руководитель Шербе. — А рядом с мостом через Рио-Негро есть фиксированный выход.

На заднем сиденье тихо крякнул Рамирес. Александр и сам примерно представлял, сколько должна стоить установка, позволяющая перебросить на такое расстояние колонну БТРов. Серый забор приблизился, стали отчетливо различимы маленькие фигурки с автоматами, суетившиеся около сине-белых машин и серебристый купол лаборатории, расколотый надвое. Из черной трещины, как ребра, торчали куски арматуры.

Мобильник в кармане Александра заиграл. Президент вытащил его, увидел, кто его вызывает, и чуть не выронил телефон.

— Привет, Лана, — сказал он. — Ты цела? Ты одна? А его фамилия, случайно, не Эйхманн?

Лендровер резко занесло. Машина нырнула в колдобину, поджидавшего свою жертву под слоем густой грязи, как в пасть крокодила. Перед Александром мелькнул придорожный кустарник, словно свитый из колючей проволоки, и безумные глаза водителя в зеркале. Президент больно ударился грудью о переднюю панель. Локоть руки, в которой он держал телефон, прострелило яростной болью, но Александр его не выпустил.

— Дайте я с ним поговорю! — прокричал Рамирес сквозь визг тормозов.

— Да нет, у нас тут ничего не происходит, — сказал Александр. — Эйхманн согласится нам помочь?

Джип остановился посреди огромной лужи — до ее дальних берегов еще не дошла поднятая им волна. Александр передал мобильник назад.

— Генерал Рамирес, — представился военный. — Вы умеете обращаться с "пружинами в коробке", Эйхманн?

— Что это такое? — спросил Александр.

— Последняя модификация "лестниц в небо", господин президент, — тихо ответил Мигель. — Не очень мощные, но надежные...

— Она находится в четвертом блоке, в корпусе D, — продолжал Рамирес. — Да, в операторской... Вы можете туда попасть?

— С каких это пор исправительные колонии снабжаются оружием массового поражения? — спросил президент. — И зачем, самое интересное?

— На случай бунта заключенных, чтобы уничтожить всю зону сразу, — сказал Винченцо.

— Она уже настроена, — говорил Рамирес в трубку. — Нужно ее только включить. Таймер автоматически стоит на пятнадцати минутах, но вы можете выставить выдержку побольше, если хотите. А потом выходите к западным воротам, охранники еще держат периметр и выпустят вас...

— Разрешите, — вдруг сказал глава нацистов. — Мне поговорить с ним...

— Вы будете говорить с... руководителем Шербе? — спросил Рамирес. Как и Александр, генерал вдруг сообразил, что в суматохе они не успели познакомиться с главой нацистской крепости.

Рамирес протянул телефон водителю.

— Курт, — сказал руководитель Шербе. Александр вздрогнул от нежности, звучавшей в его голосе. — Ты не ранен?

Глава нацистов опустил руку с мобильником и несколько секунд смотрел на него так, словно перед ним был гроб Гитлера. Нагнавший их БТР призывно просигналил, но глава последнего нацистского оплота будто и не слышал.

— Позвольте? — сказал Александр.

Руководитель Шербе взглянул на него непонимающим взглядом.

— Мой телефон.

— Ах да, — сказал тот и отдал мобильник президенту.

— Хотелось бы узнать ваше имя, — сказал Рамирес. — В этой кутерьме...

— Кай Эйхманн, — ответил глава нацистов.

Несколько секунд в джипе стояла густая, как масло, тишина. Эйхманн опустил стекло, высунулся в окно и что-то прокричал по-немецки. БТР, по самую крышу заляпанный грязью, выполз на обочину слева от лендровера и остановился.

— Пересядьте, господа, — сказал руководитель Шербе. — Я завяз накрепко, мои ребята меня выдернут, а вы езжайте...

Защелкали замки в дверцах — Винченцо, Рамирес и Мигель выпрыгивали из лендровера и брели к "Кайману", по колено проваливаясь в грязь. Президент обходил машину, цепляясь за капот и с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи.

— Сильнее, чем тебе, это еще никому не удавалось, — сказал Курт и нажал сброс.

Он вернул мобильник Лане, прислонился к стене. Курт медленно провел рукой по лицу, ощупывая его словно чужое.

— И не такой уж большой у Александра, — рассеянно сказала Лана. — Да не в этом дело...

Она вздрогнула и осеклась.

— Теперь мы можем выдвинуться? — сказал Курт. — Нам тут таких задач нарезали...

Они пошли рядом по коридору.

— Ты слышишь мои мысли. А я — твои, — не спрашивая, а утверждая, сказала Лана.

— Пока еще не все, — ответил Курт.

— Значит, я все-таки...

— Да.

Около центральных ворот была страшная сутолока — там выгружались только что прибывшие ребята из отряда специального назначения. У военных хватило ума сообразить, что от полиции, обученной только разгонять безоружных демонстрантов, в подобном деле будет мало проку. Карлос выпил стакан спирта, который ему любезно предложили, с радостью принял бушлат — куртка журналиста осталась в кабинете начальника колонии. Но пройти в белую машину с красным крестом на боку Карлос вежливо отказался. Журналист решил прогуляться вдоль периметра, чтобы придти в себя и заодно вникнуть в обстановку. Первую линию обороны составляли БТРы с черной свастикой на бортах. Карлос почему-то не удивился, увидев их, и узнал марку — "Кайман". Метрах в пятидесяти за БТРами стояли брошенные как попало полицейские машины, а пространство между двойным оцеплением пока пустовало. Кое-где мелькали голубые полицейские мундиры.

Не дойдя до западных ворот колонии метров ста, Карлос заметил около "каймана" полного мужчину. Из-под бушлата, точно такого же, что был сейчас на Курте, виднелся серый от грязи халат. Врач болтал с двумя бритоголовыми парнями в нацистской форме. И хотя кровь с его лица смыли, а ссадины уже запеклись, журналист сразу узнал в нем единственного мужчину, который ушел с футбольного поля человеком. Карлос подошел к БТРу и спросил прикурить, а затем и разговорился с молодыми арийцами. Врач назвался Рамоном. Услышав, что Карлос журналист, он сказал:

— Хочешь, подарю первую фразу для репортажа?

— Сделай милость, — кивнул тот.

— "Впервые после захода "Бигля" в Кармен-де-Патагонес что-то произошло", — с выражением произнес Рамон.

— Что верно, то верно, — усмехнулся Карлос. — Да, знал бы Дарвин, как далеко зайдут его последователи...

Рыжий и шумный Адольф оказался водителем-механиком танка, а его брат Алоиз — стрелком-наводчиком. Но основная специальность у него была другая — тихий веснушчатый Алоиз был профессиональным диверсантом-подрывником. На БТР близнецов перевели в качестве дисциплинарного наказания — как выразился Адольф, они "немного хватили через край" на последней операции в Иерихоне. Cудя по нашивкам на рукавах, за свои двадцать с небольшим лет братья успели побывать не только в земле обетованной, но и в Кампучии, Ираке и Италии. И не в туристических поездках. Отличить рыжих и веснушчатых близнецов можно только по рубчатому шраму на виске Адольфа. Они даже смеялись одинаково. Журналист невольно задумался о том, как же братьев различали до того, как на лице Адольфа появилось это украшение. Но до журналистских баек Алоиз и Адольф оказались охочи не меньше, чем их сверстники, видевшие БТР, которым управляли братья, только в кино.

После очередной истории Рамон захлопал себя по коленям и присел от смеха.

— Не обращайте внимания, ребята, — сказал он, вытирая слезы полой халата. — Охранники затащили меня к себе и обе ноздри кокаином набили, до сих пор отойти не могу...

Перед глазами Карлоса встала красно-белая соломинка, собирающая с круглого металлического зеркала полоски белого порошка.

— Веселые у вас тут охранники, — заметил Адольф и выпустил клуб дыма.

Врач снова согнулся в приступе хохота.

— Холодно сейчас, наверное, валяться на грязной траве? — сказал журналист Рамону.

Медик выпрямился, глаза его стали абсолютно ясными.

— Ты тоже был там? — спросил он.

— Мы спрятались в классе, ну, знаешь, на первом этаже который, — отрицательно покачал головой Карлос. — Там еще есть конструктор, молекулы собирать... Как же ты наружу просочился?

— Я всегда шагаю в ногу, — пожал плечами Рамон. — Только потом начинаю шагать на месте, а потом в другую сторону. А ты как?

— Там один парень был из заключенных, Курт, — объяснил Карлос. — Так вот Курт перебросил нас через забор.

Лица Адольфа и Алоиза вытянулись, как будто близнецы хотели отдать честь. Алоиз даже выронил сигарету. Рамон же очень обрадовался и воскликнул:

— Так он еще жив?

— Вы знакомы с Куртом? — очень почтительно спросил Адольф.

— Я его лечащий врач, — сказал Рамон.

— Как он? — спросил Адольф у Карлоса.

— Насколько я могу судить, у него все под контролем, — ответил журналист. — А вы тоже знаете Курта?

Ребята закивали, как игрушечные собачки.

— Курт больше с ним дружился, — сказал Адольф, показывая на Алоиза. — Ну и со мной тоже...

— Герр генерал за ним и приехал, — сказал Алоиз.

— Чем же Курт для него так важен? — спросил Карлос.

— Курт его сын, — пояснил Адольф.

— Да только он никогда не вернется в Шербе, — сказал Алоиз очень грустно.

Карлос хотел спросить, почему, но с изумлением почувствовал, что не может открыть рта.

— Неужели вы будете над ним смеяться? — спросил врач.

— Смеяться... — повторил Адольф и усмехнулся. — Вот эту карябину видите? — сказал он, показывая на шрам. — Это мы когда с Куртом форель ловили, он случайно в ведро с рыбой сел. Я засмеялся, а он мне банкой с наживкой как заехал...

— Курт боится, что мы будем его жалеть, — тихо сказал Алоиз.

Ничего не понимающий Карлос растерянно молчал.

— А тебе его жаль? — мягко спросил Рамон.

Паренек опустил глаза.

— Мне очень стыдно, но да...

— В этом нет ничего стыдного, — сказал врач.

— Настоящий ариец не знает жалости, — грубо сказал Алоиз и бросил бычок на землю. — Где-то простудился я, блин...

Шмыгая носом, парень стал размазывать окурок по грязи носком сапога. "Так значит, не так уж много истинных арийцев даже в Шербе", подумал журналист и нарушил неловкую тишину:

— Курт при мне одну историю рассказывал, а я не все успел послушать. Знаю только, что кончается так: "Я вам говорил, что это русский танк, а вы все — глюк, глюк!". Вы не знаете такую?

Братья переглянулись.

— Так наверно вот эта, — сказал Адольф. — Однажды, уже в конце войны, русские танкисты накурились опиума, а тут как раз в бой надо идти.

— Ну, они и поехали, а что делать, — философски заметил Алоиз.

Рамон чуть не поперхнулся от подтекста, прозвучавшего в этих словах.

— Музыку врубили, все как всегда, — продолжал Адольф. — И вот, наводчик говорит: "Товарищ командир, вижу немецкий танк в зоне поражения". Командир ему в ответ: "Да я сейчас самого Господа Бога вижу, отстань, это глюк". Проехали еще немного. "Товарищ командир, немцы едут на нас". "Да я говорю тебе — глюк это, глюк!", ответил командир, уже немного рассердившись. Тогда наводчик завел свою пластинку в третий раз, командир не выдержал и говорит: "Ну стрельни, твою мать, стрельни"...

— И что? — с большим интересом спросил Карлос.

— Когда дым рассеялся, — продолжил вместо брата Алоиз. — Русские увидели перед собой развороченный немецкий танк...

— "Тигр", — дополнил Адольф.

— Какой "тигр", "шерман" это был... В нем лежали верхняя половина тела командира немецкого танка и наводчик с оторванной рукой, — скучным голосом произнес его брат. — И тогда русские услышали, что кричит немецкий наводчик.

— "Я вам говорил, что это русский танк, а вы все — "глюк, глюк"! — закончил Адольф.

Рамон и Карлос засмеялись.

— Ребята, — сказал журналист. — А разве вам не было бы приятнее рассказывать наоборот? Чтобы немцы остались живы?

Братья задумались.

— Приятнее, — сказал Адольф. — Зато неправда.

— Шухер, — сказал Алоиз.

Карлос увидел приближающегося к линии БТРов высокого седого мужчину в сером мундире. Судя по обильному серебряному шитью на воротнике, это был кто-то из высших чинов Шербе. Адольф проворно запрыгнул в люк.

— Пойдем отсюда, — сказал Рамон журналисту. — Еще припишут ребятишкам тайные сношения с врагом...

Карлос покрепче запахнул на груди бушлат. Они вместе с врачом двинулись прочь от "каймана", преодолевая порывы ледяного ветра.

— Герр доктор, — раздался тихий голос с брони.

Рамон обернулся.

— Что с Куртом? Чем он заболел? — спросил Алоиз.

— Не волнуйся, — внимательно глядя на паренька, сказал Рамон. — У Курта все хорошо, все под контролем. Кроме одного объекта...

Алоиз усмехнулся и сказал:

— Себя.

— А ты хорошо его знаешь, — задумчиво проговорил Рамон.

Рамон нагнал журналиста около полицейской машины. Карлос смотрел на ворота, покрытые краской такого цвета, что немедленно хотелось завыть, бревенчатые вышки по обеим сторонам от шлюза и серое небо над ними, по которому неслись грязные лохмотья облаков.

— Сигарету? — сказал врач.

Карлос кивнул, и они закурили. На вышке был виден пулемет. Лента с патронами обвивала его стальное тело, напоминая сидящего на стволе дерева удава-констриктора.

— Скажи, ты на "лестницах в небо" не бывал? — внезапно спросил журналист.

— Бывал, — удивленно ответил Рамон. — Еще на одной из самых первых, в Соледаде.

Он отвел волосы, показывая грубый шрам на ухе.

— И на спине еще есть, — добавил Рамон. — Но это я тебе показывать не буду...

— Мутация по классу "нетопырь"... Так ты наверно, до сих пор в темноте видишь лучше, чем на свету, — задумчиво сказал Карлос.

— А что ты вдруг заинтересовался?

— В зоне подруга моя старинная осталась, — неохотно ответил Карлос. — Лана заразилась, когда мы уходили, ее ломало как раз... Так вот Курт знал, что Лана больна. И он ее первым делом спросил — а не бывала ли Лана на "лестницах в небо". А Лана и впрямь бывала, на парижской. И мутация у нее такая же после этого пошла, как у тебя — ушки, крылышки, когти. Вот я и думаю, можно ли преодолеть этот вирус, и если можно, то от чего это зависит. Курт сказал, что только с помощью силы духа, да что-то не верится мне в это...

— Ну, Эйхманн мистичен, как все нацисты, — задумчиво сказал Рамон. — Вообще, ты знаешь, твоя догадка имеет смысл. Понимаешь, "лестницы" — это гвоздь, забитый в череп одним ударом, а вирус Эйхманна — это шуруп, который вворачивают в ухо.

— Этой болезни уже и имя дали, — усмехнулся Карлос. — Да, ни к чему хорошему эта фамилия просто не прилепляется, как я посмотрю...

— Мало кто выживает после "лестниц", — продолжал Рамон. — Еще меньше среди нас тех, кто остался в ясном уме. Но если организм выстоял после первой, гораздо более жесткой атаки, при повторном воздействии он мог применить уже выработавшийся механизм защиты.

Врач перевел взгляд на журналиста и добавил:

— Так что ты имеешь все шансы снова увидеть свою подругу, а не драную лису.

— Ты генетик? — спросил Курт.

— Я психотерапевт, — покачал головой Рамон. — Просто я последний месяц провел здесь, с ребятами Винченцо.

— Здорово же ты наблатыкался, — сказал Карлос задумчиво.

— Расскажи о своей догадке Винченцо, они давно над вакциной бьются.

Рамон махнул рукой в сторону неприметной машины темного цвета, на которой было написано "Лаборатория". Рядом с ней неподвижно стояли люди в белых халатах и тоже смотрели на колонию. Карлос поспешно двинулся в ту сторону. Пространство между "кайманами" и полицейскими машинами вдруг заполнилось забегавшими, засуетившимися военными, между которыми ловко маневрировал журналист.

— Они выходят! Всем приготовиться! — услышал Рамон чей-то крик.

Врач бросил окурок на мокрую траву, поднял ворот бушлата и зашел за машину.

— Штайнбреннер, вернитесь.

Алоиз нехотя отпустил замок люка и спрыгнул с брони.

— Восемьдесят восемь! — гаркнул он и прищелкнул каблуками так, что грязь полетела во все стороны.

— Восемьдесят восемь, — тоном ниже ответил Кай Эйхманн. — Они сейчас выйдут. Уговори Курта вернуться домой, разговаривать со мной он вряд ли захочет...

— Кочерга в заднице Дитриха давно уже остыла, — сказал Алоиз, не глядя на генерала. — Но остыли ли угли в голове Курта, на которых он ее нагрел — это вопрос...

Эйхманн провел рукой по лицу.

— Я тебя очень прошу, Алоиз.

— Так точно, герр генерал! — рявкнул Штайнбреннер. — Разрешите занять боевую позицию?

— Разрешаю, — утомленно ответил Эйхманн. — Выполняйте...

Охранники заметили бегущих людей раньше, чем монстры. Внутренние ворота начали бесшумно открываться. Лана и Курт ворвались в шлюз и бросились через него ко вторым, внешним воротам. Лана услышала душераздирающий скрежет и обернулась.

Огромный медведь держал распахнутую створку ворот. От обмотки мотора сыпались искры, приводной механизм выл не хуже волков, которые вкатывались в шлюз сплошной серой массой. Лана кинулась вперед и в этот момент заметила, что Курта рядом нет. Она растерянно оглянулась на бегу. Еще когда Курт умывал Карлоса, Лана заметила, что заключенный может двигаться очень быстро, когда этого хочет. Но в этот раз Курт просто исчез, а появился уже у самых ворот. Парень вынырнул из пустоты, как возникает на фотобумаге изображение при проявке. Заключенный открывал маленькую, в рост человека дверцу. Полоса света упала в приоткрывшуюся створку, и Курт шагнул туда. Дверца закрылась.

У Ланы было не так уж много времени, чтобы поверить в это — чье-то вонючее дыхание уже касалось ее щеки. Она поняла, что Курт ее бросил. Так воры бросают кость глупой собаке, чтобы пройти в дом. Лана захлебнулась от ярости и обиды. "Да чтоб тебя разорвало, скотина", подумала она. Раздался сухой хлопок. Лана обернулась лицом к настигавшим ее чудовищам с твердым намерением немного позабавиться напоследок. Женщина увидела, что череп ближайшего к ней волка лопнул, как перезрелый гранат, и оттуда во все стороны разлетелись сочные алые семечки. Остальные монстры, поскуливая, жались в метрах в двух от Ланы, словно перед ними была веревка с красными флажками. Женщина, изумленно моргая, смотрела на них. Самые умные из зверей уже начали обходить жертву с флангов. Они осторожно совали морды к невидимой преграде, но тут же с воем отдергивали их. Мир в глазах Ланы дернулся, как это бывает с изображением на старом, заезженном диске, а затем она увидела то, что монстры заметили раньше нее самой.

Пылающую полосу вокруг себя.

Лана воспрянула духом. Пятясь, она начала отступать к воротам. Звери неотступно следовали за ней, но раскаленную границу пересечь не пытались. На вышке застрекотал пулемет. Пыльные фонтанчики взметнулись в двух шагах от Ланы. Она ойкнула, споткнулась и упала. Круг исчез. Чудовища, воя, бросились к ней. Пулеметчик замолчал, боясь, очевидно, задеть в свалке ту, кого хотел спасти.

Лана услышала скрип ворот.

— Выходят! Они прорвались! — возбужденно закричал кто-то.

Рамирес покачал головой и сказал:

— Времени хватит, чтобы мог проскочить только один человек.

— И Эйхманн об этом знает? — отрывисто спросил Александр.

— Конечно, господин президент, — ответил генерал. — Он ведь профессионал.

Курт несколько секунд смотрел на БТРы со свастиками на бортах, на толпившихся за ними людей в респираторах, а затем стал спускаться им навстречу. За спинами солдат, у сине-белой полицейской машины Курт заметил мужчину в дорогом деловом костюме. Но узнал его не сразу, хотя это лицо смотрело с передовицы почти каждой газеты.

Возможно, потому, что на тех фотографиях президент всегда улыбался.

А этот мужчина — нет.

Президент что-то сказал стоявшему рядом солдату, тот почтительно козырнул и отдал автомат. Президент вышел за оцепление. Вслед за ним бросился мужчина в мундире с генеральскими погонами. Александр сделал еще несколько шагов, на ходу прижимая приклад к плечу, и остановился прямо перед БТРом.

Курт слишком часто видел мир таким образом, как сейчас президент, чтобы испугаться по-настоящему. Парень застыл на месте. Он смотрел в эти голубые глаза, побледневшие от ненависти, словно в какое-то чудовищное зеркало. Александр слишком долго целился; автомат заплясал в его руках. Даже если он бы президент сейчас выстрелил, он бы и в ворота не попал.

Эйхманн зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть, повернулся спиной к застывшим от напряжения людям и неторопливо пошел обратно к воротам.

Лана едва успела закрыть глаза. Шлюз накрыло волной белого пламени. Первым упал медведь, и ворота шлюза наконец-то закрылись. Волки залаяли, затем лай перешел в высокий, невыносимый визг — чудовища умирали. Лана открыла глаза, когда все стихло. Она поднялась на ноги, отряхнула юбку.

На этот раз Курт ждал ее у открытой двери. Лана быстрыми шагами подошла к нему и замахнулась. Она хотела влепить Курту затрещину, не такую, как в романтических фильмах, а по-настоящему, от души. Так, чтобы полетели сопли и клацнули зубы. Но парень успел перехватить ее руку.

— Хочешь меня ударить? — усмехаясь, сказал он. — Ударь. Но я не из тех, кто подставляет вторую щеку. Или ты думаешь, что я тебе не отвечу? Отвечу, Лана, отвечу. С удовольствием... Там, где я родился, мужчина, не избивающий свою жену до синяков хотя бы раз в неделю, не считался мужиком...

— Нацистский выродок! — прохрипела Лана, пытаясь вырвать руку. — Отпусти меня!

— А я-то надеялся услышать что-нибудь новое, оригинальное, — сморщился Курт.

Он стиснул ее запястье так, что Лана чуть не закричала от боли. Парень прикрыл глаза.

— Кто-то лысый перед тобой на коленях... А, так это я... — измененным голосом произнес он. Лана с изумлением ощутила горячую волну, поднимающуюся от бедер. — Я умоляю о пощаде, я весь в слезах... Буйная у тебя фантазия — этого даже я себе представить не могу...

— Прекрати, — севшим голосом пробормотала Лана. Дыхание у нее участилось.

— Ты меня отталкиваешь.... Я вцепляюсь в твою юбку... Я поднимаю ее...

Женщина застонала и согнулась пополам, уткнулась в грудь Курту.

— Так что, отпустить твою руку? — спросил Курт. — Или, может, дать тебе вторую?

Лана усилием воли выпрямилась.

— Черный квадратный колодец, — вдруг сказала она, прищурясь. — А, это монитор радара... На нем зеленые треугольнички — корабли телкхассцев...

Курт отшатнулся, попытался вырвать руку, но Лана крепко вцепилась в нее.

— Лана, прошу, не надо, — пробормотал парень. — Мне...

-Ты ловишь их в алый кружочек прицела, — торжествующе продолжала она.

— Нет! — простонал Курт.

— Ты нажимаешь гашетку, и снаряд сходит с направляющих... Ворота... Стальные ворота открываются... Так что, выпустить твою руку или, может, дать вторую?

— Продолжай, — севшим голосом сказал Курт. — Я нашел тебя губами...

— Снаряд уходит в черную пустоту...

— Я целую тебя, — сказал Курт. — ЦЕЛУЮ ТЕБЯ...

— Тьма становится ослепительно белой, клокочущей...

Для Ланы перестало существовать все, кроме его руки. Курт откинулся назад, всей спиной навалившись на ворота.

— Один-один, — хрипло сказал он. — Так может быть, все-таки выйдем отсюда?

Парень толкнул дверцу ногой.

— Все равно я тебе это запомню, — сказала Лана. — Что ты меня бросить хотел...

— Запомни, — ответил он устало. — Но запомни и то, что я вернулся.

Дверца машины захлопнулась за Ланой. Разбрасывая вокруг себя фонтаны грязи, полицейский "форд" помчался к городу.

— Почему задержались около ворот? — спросил Рамирес. — Эйхманн, вы меня слышите? С вами все в порядке?

Курт отвел глаза от машины, скакавшей по кочкам и выбоинам дороги не хуже пампасского оленя, и столкнулся взглядом с Александром. Президент стоял рядом с генералом и пристально смотрел на Курта, ожидая ответа.

И хотя винтовки в руках у Александра больше не было, выражение его глаз не изменилось.

— У женщины был шок, — сухо сказал Курт. — Подкосились ноги...

— Вы смогли активировать "пружину"? — спросил генерал.

Курт кивнул.

— Раскроется она минут через десять, — сказал Эйхманн. — Монстры попытаются выбраться из зоны. Основной прорыв пойдет через центральные ворота. Разрешите мне помочь людям там.

— Вас отвезут, — кивнул Рамирес и потерял к нему всякий интерес.

Курт побрел к ближайшей машине.

Рамон увидел, как полицейский "форд" затормозил рядом с БТРом братьев. Выбравшегося покурить Адольфа по пояс заляпало жидкой грязью. Немец сказал что-то очень выразительное, но неслышное за шумом мотора. Из "форда" вышел парень, в котором Рамон с большой радостью узнал Курта. Лицо Адольфа расплылось в улыбке. Курт что-то объяснил водителю, и тот уехал.

— Мама, роди меня обратно! Какие люди! — воскликнул Курт.

Друзья размашисто обнялись. Врач тоже хотел поговорить с Эйхманном. Рамон направился к парням.

— Алоиз, вылезай! — подходя, услышал Рамон голос Адольфа. — Ты глянь, кто явился!

Из люка показался хмурый Алоиз. Увидев Курта, он весь расцвел и поспешно спрыгнул на землю.

— А по рации передали, что ты к центральным воротам уехал, — сказал Алоиз, обнимая друга.

— Монстры перехватывают радиопереговоры, — сказал Курт. — Мне надо было, чтобы они так и подумали.

Алоиз покачал головой.

— Мастак ты наводить тень на плетень...

— Потому и жив до сих пор.

— Как сам? — спросил Адольф.

— Я очень устал, — признался Курт.

— Пойдем, посидим в "каймане", — предложил Алоиз.

Вдруг братья вытянулись во фрунт. Курт оглянулся. Рамон тоже заметил бегущего к БТРу давешнего генерала и понял, что это старший Эйхманн. Высокопоставленный нацист растерял всю свою величественность и надменность. Он выглядел так же нелепо, как петух, которого разгневанная хозяйка гоняет по двору поганой метлой за то, что он клюнул ее ребенка. Врач, не желая вмешиваться в семейную сцену, остановился, не доходя до БТРа метров пяти.

— Курт, — закричал генерал. — Курт!

Младший Эйхманн передернул автомат и с выражением безмерного отчаяния на лице ткнул ствол себе под подбородок. Генерал замер на месте.

— Курт... — повторил он растерянно.

Рамон, опомнившись, бросился вперед и цепко схватил генерала под локоть.

— Назад! — процедил психиатр. — Отойдите, я прошу вас!

Старший Эйхманн невидящим взглядом посмотрел на него и сделал шаг назад.

— Еще отходим, — сказал Рамон, увлекая его за собой. Старший Эйхманн не сопротивлялся. Врач пристально посмотрел на Алоиза через плечо. Тот что-то мягко сказал Курту. Слов Рамон не разобрал, но интонации Алоиз выбрал верные — младший Эйхманн медленно опустил автомат.

Завизжав тормозами, рядом с Рамоном и генералом остановился сине-белый "форд". Из окна высунулся Рамирес.

— Поедемте к центральным воротам, Эйхманн, — сказал генерал. — Говорят, там будет главный прорыв...

Курта Рамирес не заметил за спинами рыжеволосых братьев. Старший Эйхманн молча открыл дверцу и сел в машину. "Форд" зарычал, выбираясь из лужи, и стронулся с места. Рамон обернулся. Курт стоял у "каймана", закрыв глаза и тяжело опираясь на автомат, как на костыль.

— Завязывайте с кокаином, Эйхманн, — гневно бросил Рамон. — Я вам это как врач говорю!

— Вы слишком строги к нему, герр доктор, — мягко сказал Алоиз. — Бывают ситуации, когда...

— Давайте вы не будете говорить, что мне делать, а я не скажу вам, на что сесть ? — морщась, сказал Курт.

Алоиз с тревогой посмотрел на врача, но Рамон неожиданно усмехнулся.

— А я уже давно там сижу, и ножки свесил, — сказал врач. На лице Алоиза появилась неуверенная улыбка. Ухмыльнулся даже Курт. Адольф шумно, с облегчением выдохнул.

— Я не спорю, что иногда бывают очень сложные ситуации, — сказал Рамон. — Но может, лучше не загонять себя в них, чем потом всякую дрянь жрать?

— Вы совершенно правы, герр доктор, — сказал Алоиз почтительно.

Курт вдруг скривился, словно от боли.

— Извините нас, мы на минутку, — сказал Алоиз.

Он обнял Курта за плечи и повел за БТР. Адольф забрался внутрь. За машиной парни остановились. Рамон ощутил влагу на лице и непроизвольно облизнулся. Дождь, собиравшийся с самого утра, наконец начался. Врач еще увидел бритый, измазанный черт знает в чем затылок Курта, когда младший Эйхманн, вздрагивая всем телом, уткнулся лицом в плечо Алоизу.

А затем башня "каймана" развернулась, скрывая друзей от взглядов назойливых чужаков.

Утомленный Алоиз сидел на мокрой земле, прислонившись спиной к колесу. Курт стоял спиной к нему и курил, пряча от дождя сигарету в кулаке. Алоиз смотрел, как на бритом затылке друга оседают капли дождя. Они повисали на коротких светлых волосах, собирались в струйки и стекали за шиворот набухшего от влаги черного свитера. Курт передернул плечами, выходя из глубокой задумчивости, и провел рукой по голове, стирая воду. Алоиз воспользовался моментом и тихо спросил:

— Может, хватит быть в контрах со всем миром?

Курт отрицательно покачал головой.

— Нет, в контрах со всем миром я был раньше, — сказал он и выпустил дым. — Теперь осознал, что это глупо. Теперь в контрах только с его определенной часть. Тоже глупо, но уже умнее.

— Курт, а не пора ли тебе стать тем, кто ты есть? — сказал Алоиз.

Курт обернулся и посмотрел на него очень странным взглядом. Приободренный, Алоиз продолжал:

— Вернуться к началу?

Курт отвернулся.

— Вряд ли мне удастся снова войти в те ворота, — сказал он жестко. — Но твоя помощь, Алоиз, скоро будет мне нужна.

— Все, что угодно, Курт, ты же знаешь, — ответил Алоиз.

— Ты можешь раздобыть немного пластита?

— Да хоть вагон. Какой объект?

— Примерно такой же, — сказал Курт, махнув рукой в сторону зоны.

— Ну, пластита — не пластита, а что-нибудь подходящее я найду, — ответил Алоиз.

— А кто сейчас работает на телепортационной установке?

— Толстый Фриц.

-Ты можешь с ним договориться на переброску, но так, чтобы это не фиксировалось нигде? Деньги у меня есть.

— Не, он нас запалит, — покачал головой Алоиз. — А тебе вообще далеко надо? Может, на этом доберемся?

Он похлопал по ободу колеса. От удара несколько размокших комков грязи сорвались и рухнули в колею. Курт задумчиво осмотрел машину.

— А кто материально ответственный? — спросил он. — Не хотелось бы никого не подставлять, если...

— Машина записана на меня, — сказал Алоиз спокойно.

— Значит, договорились, — произнес Курт.

— Охранники покидают периметр! — пронеслось по цепи. — Расчетное время раскрытия "пружины" три-пять минут! Приготовиться на случай атаки!

— Там какая "пружина", типа А или В? — спросил Алоиз.

— В.

— И то хорошо, хоть трупы убирать не погонят.

— Полезли, — сказал Курт.

В глазах Алоиза плеснулось темное счастье. Курт поднял руку, словно защищаясь, и сказал:

— Конечно, я с вами поеду... А ты что думал?

Обойдя БТР, Курт заметил в толпе Рамона. Врач стоял, опершись на бампер полицейской машины, и курил. Невозмутимый Рамон среди бегущих в разные стороны солдат казался глазом урагана. Курт поманил врача рукой.

— Какой феерический писец, — рассеянно сказал Рамон, подходя.

Парни обернулись. Над зоной стремительно и бесшумно росла вверх сияющая зеленая спираль. Она заметно качалась из стороны в сторону, как вырвавшаяся из матраса пружина, отчего и получила свое название.

— Ты как будто первый раз это видишь, — пристально глядя на Рамона, сказал Курт.

— На Мальвинах была не "пружина в коробке", их тогда еще не разработали, а "зиккурат", — ответил Рамон.

Достигнув заданного размера — чуть выше здания администрации колонии, — спираль на миг застыла, сменила цвет с салатно-зеленого на цвет болотной тины, и заполнилась внутри розовой дымкой.

— Ну, сейчас начнется, — пробормотал врач.

Спираль выплюнула в небо ядовито-розовый поток. Дым, на глазах твердея, устремился вниз. Когда розовый потеки достигли земли, стало очевидно, что основанием пирамиды является периметр колонии. Спираль заискрилась.

— Если ты знаешь, что здесь сейчас начнется, — тихо сказал Курт. — Так бери ноги в руки и чеши отсюда!

Рамон оторвался от созерцания спирали, которая начала крутиться и крутилась все быстрее, постепенно расширяясь в основании. Врач отрицательно покачал головой.

— Курт, я в Буэнос-Айресе родился. И гулял там не только по площади Сан-Игнасио... С обрезом как-то справлялся, неужели ты думаешь, что я автомат в руках не удержу?

— Тогда поедешь с нами, поможешь мне, — сказал Курт.

Алоиз ловко забрался на броню и откинул люк. Рамон недоверчиво посмотрел на Курта.

— Я до сегодняшнего утра был человеком, — сказал врач тихо.

— Выбирать не приходится, — вздохнул Курт. — И кстати, имей в виду — мы с тобой заразны.

— И что теперь? — тихо спросил Рамон.

— Охранники угостили тебя кокаином? — последовал кивок. — Тогда дня три в запасе у тебя есть...

Врач покачал головой и ухватился за скобу, чтобы залезть наверх.

— Иезус Мария, — пробормотал он. — Что это такое?

Ворота колонии побелели, словно раскалившись. Стальные листы вспучились огромным пузырем, а в следующий миг в них появилась сияющая дыра. Края отверстия, сначала бывшего не больше футбольного мяча, стремительно расползались во все стороны. А сквозь свет были отчетливо видны серые лохматые морды.

— Монстры пошли на прорыв! — закричали рядом. — Со штабом не связаться, сплошные помехи!

— На такие вещи волки и свиньи не способны, такие штуки могут откалывать только подобные нам, — сказал Курт. Рамон сплюнул. — И нам с тобой придется загнать их обратно. Я могу или стрелять, или защищать себя; тебе придется меня прикрыть.

Врач запрыгнул на броню и скрылся в люке. Загрохотал мотор — Адольф завел "кайман". Курт взялся за скобу, но тут кто-то схватил его за рукав.

— Вы ведь профессиональный военный? Дневной снайпер, кажется? — спросил его насмерть перепуганный мужчина в форме полковника полиции. — Что вы здесь посоветуете?

Курт обернулся, обвел взглядом серые тела, ссыпающиеся вниз по дороге, ворота, раскрывшиеся, как невиданный цветок, и сказал проникновенно:

— Как дневной снайпер, могу посоветовать только одно — взять гранатомет.

Испуг на лице полковника сменился изумлением. Курт запрыгнул в БТР и закрыл люк за собой.

— Поехали, — сказал он Адольфу.

Сначала все шло как всегда — Адольф вел, Алоиз косил противника из пулемета, а пассажиры сидели на полу и помалкивали. Вдруг у Рамона зашумело в ушах, как это бывает при резком повышении давления.

— Черт, — пробормотал Адольф и стал ожесточенно тереть нос. Алоиз перестал стрелять. Курт проворно поднялся на ноги и стащил его с места стрелка. Гул в ушах Рамона все нарастал, и когда шум стал нестерпимым, врач непроизвольным движением отгородился от него — словно опустил на окне звуконепроницаемую штору. Адольф упал лицом вперед. Рамон воспользовался случаем и приник глазами к освободившемуся видоискателю.

Площадка перед воротами колонии представляла собой кровавое месиво из тел. Адольф, теряя сознание, успел заглушить мотор, но не все водители "кайманов" были профессионалами такого уровня. Прямо на глазах Рамона два неуправляемых БТРа столкнулись лоб в лоб. Рамон развернул видоискатель. Никто не стрелял; монстры шли по трупам, а люди, ожидавшие их за "кайманами", катались в судорогах по земле. Чудовища играючи рвали солдат, которые были не в силах ответить им ничем.

Рамон снова крутанул ручку и наконец увидел дирижеров этого спектакля.

Они неторопливо вышли из ворот колонии, оставив за своими спинами все сильнее разгонявшуюся темно-зеленую спираль. Их было пятеро, трое мужчин и две женщины. Двое носили темно-зеленые ватники заключенных. Увидев на одной из женщин изумительно элегантное темно-синее пальто и шляпу с пером, Рамон испытал краткое, но мощное чувство нереальности происходящего. Однако он быстро сообразил, что женщина, очевидно, приехала на свидание к мужу или любовнику. Оставшихся двоих врач узнал. Это была секретарша Винченцо Элоиза и его же младший лаборант, Маттео. Эти двое о чем-то переговаривались между собой, Рамон видел, как шевелятся их губы. Элоиза засмеялась.

— Ты готов? — спросил Курт.

— Да, но я же не знаю, как...

— Рамон, бля, а я не знаю, как ты все это видишь. Сделай уж как-нибудь!

Рамон оторвался от видоискателя и представил на голове Курта каску.

— Давай, — сказал врач.

Он не слышал, как Курт выстрелил, потому что в тот же миг на его собственную голову опустился пудовый молот. Рамон отчетливо ощутил, как его мозги брызнули через уши. Врач непроизвольно зажал уши руками, плача и воя от боли. Но он не переставал думать о каске, нацистской каске с рогами времен второй мировой, нахлобученной на голову Курта. Рамону показалось, что сейчас его голова разорвется, но вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось.

Адольф сел и посмотрел на Рамона безумными глазами.

— Что это было? — спросил он.

Врач не успел ответить — мягкая темнота обняла его, и он грузно осел на пол.

— Рехнуться можно, — сказал изумленный Адольф. Но тут многолетние навыки взяли свое, водитель БТРа посмотрел в видоискатель и тут же позабыл о Рамоне. Двигатель зарычал, и "кайман" закрутился на месте. Время от времени Адольф бросал его из стороны в сторону, словно бешеную блоху на раскаленной сковороде. Алоиз ударился головой о сапоги Рамона и очнулся.

— Ты не можешь вести поровнее? — недовольно спросил он брата.

— А ты не мог бы пострелять немножко, а то мне, знаешь, приходится давить их! — огрызнулся Адольф.

Алоиз изменился в лице и стащил Курта с сиденья. Быстро проверив пульс, Алоиз убедился, что друг жив, и осторожно опустил его на пол.

— Ему нужен свежий воздух, — сказал знакомый голос прямо в ухо Рамону.

— По ходу, ему уже ничего не нужно, — возразил другой.

Врач почувствовал, как его поднимают. Он открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть надвигающийся сверху сияющий круг.

— А я не верил в эти байки про свет в конце тоннеля, — пробормотал Рамон.

Внизу кто-то хихикнул. В центре круга появилось лицо Адольфа.

— И правильно делали, док, — сказал он, ухватил врача за плечи и вытащил из БТРа. — Осторожно, ножками, вот так...

Дрожащий Рамон привалился к "кайману" — ног он еще не чувствовал. Наверху что-то загрохотало, и в грязь рядом с ним спрыгнул Курт. Последними спустились близнецы. Адольф молча достал флягу, сделал несколько глотков и передал брату. Алоиз пить не стал, но вопросительно посмотрел на Курта. Тот отрицательно мотнул головой.

— Хотите шнапса, герр доктор? — спросил Алоиз.

Рамон кивнул. Алоиз протянул ему фляжку. Врач сделал несколько глотков. Шнапс обжег пищевод, но в глазах у Рамона прояснилось. Врач огляделся.

В тучах над зоной зиял узкий овальный колодец, из которого лился серенький свет усталого солнца. Применение "пружин" всегда вызывало такой эффект. Все вокруг было завалено сплетенными телами людей и монстров. Рамон несколько секунд смотрел на пятерых людей — двоих заключенных, даму в элегантном пальто, парня в белом халате и девушку в короткой юбке — лежавших посреди пустого пятачка у самых ворот. Врач ощутил приступ тошноты и отвел глаза. Три БТРа гоняли по полю с десяток уцелевших монстров, направляя группку от одного к другому короткими очередями с башен. Так опытные футболисты пасуют друг другу мяч. Водители явно забавлялись. Чудовища метались из стороны в сторону, воя от ужаса и обреченности. Рамон вернул флягу и тут увидел радостных, возбужденных людей, со всех сторон идущих к их БТРу. Курт очень быстро понял, что они намерены делать.

— Да не надо, ребята, — сказал он. — Еще уроните, блин...

Рамон выскользнул из толпы. Ему действительно был необходим свежий воздух.

Кай Эйхманн помчался к западным воротам колонии на своем лендровере, едва темно-зеленая спираль и розовый защитный контур "пружины" растаяли в воздухе. Кай увидел дыру в воротах, распластанные тела и толпу людей около одного из "кайманов". Там кого-то качали с энергичными криками, длинный силуэт то и дело взмывал в воздух. Эйхманн остановился перед опрокинутым полицейским "фордом". Отсюда Кай не мог видеть, кого там качают, но думал, что знает, кто это. Эйхманн вышел из джипа. На броне своей машины стоял один из близнецов Штайнбреннеров и вопил во все горло. Кай прищурился. Это оказался тот из братьев, которого Эйхманн и искал — на лице у парня не было шрама. Алоиз тоже заметил руководителя Шербе. Штайнбреннер отрицательно покачал головой.

Эйхманн прислонился к боку лендровера, стащил с головы пилотку и вытер лицо.

Вот и все; можно было ехать домой.

Из-за перевернутой легковушки прямо на руководителя Шербе вышел темноглазый мужчина в грязном белом халате. Эйхманн узнал его — этот самый медик оттащил отца от Курта. Врач тоже вспомнил Кая и сказал приветливо:

— Ваш сын сегодня прямо герой дня.

— Вы его врач?

Мужчина кивнул.

— Кай Эйхманн, руководитель Шербе, — сказал глава нацистов, протягивая руку.

— Рамон Гонзалес, психиатр, — представился тот, отвечая на рукопожатие.

— Хотелось бы побеседовать с вами, Гонзалес, — сказал Кай. — Пойдемте в джип.

— Вы понимаете, что я не все могу вам рассказать? — пристально глядя на руководителя Шербе, спросил Рамон.

Эйхманн криво усмехнулся.

— Что-то лучше, чем ничего, — сказал он. — Прошу.

Он сел в лендровер. Врач начал обходить машину. Эйхманн перегнулся через сиденье и открыл пассажирскую дверь.

Кай Эйхманн задумчиво постукивал крагой по рулю.

— Вот, значит, как обстоят дела, — сказал руководитель Шербе наконец.

— Да. Общую картину я вам обрисовал, — ответил Рамон. — Ничего фатального в этом нет. Но наблюдаться надо. И, безусловно, сменить образ жизни. Больше Курту так жить нельзя.

— Вы подтвердите свои слова об этом ученом перед президентом Александром? — спросил Кай.

— Хоть сейчас.

— Тогда поедем, — сказал Эйхманн и завел машину.

— Ваш сын был красивым подростком? — спросил Рамон.

В жестком лице главы нацистов что-то сломалось, волевые черты поплыли, как снег на дороге весной.

— Так он вам и об этом рассказал, — прошептал Кай Эйхманн.

Врач смущенно потер переносицу.

— Нет. Я не думаю, что Курт может обсуждать эту тему с кем бы то ни было, — сказал Рамон. — Но если я скажу, что увидел те события в голове одного из ваших парней, вы мне вряд ли поверите.

— Поверю, — сказал Эйхманн. — Вы удивительный человек, Гонзалес. Да и я видел, как вы разговаривали с Алоизом Штайнбреннером.

— Что Курт с ними сделал? — тихо спросил Рамон. — Как...

— Курт был очень хорошим гранатометчиком, а стрелковое оружие никогда не любил, говорил, что он не девчонка, чтобы вышивать бисером, — с трудом произнес Эйхманн. — Но в доме Руделя была старинная винтовка, трофейная... Никто уж не узнает, как Курт до нее добрался. Фьессу и Шефферу он прострелил... самый низ живота. А Руделю вогнал в задний проход раскаленную кочергу и запер их, еще живых, умирать в подвале.

— Если бы какие-нибудь выродки потребовали моего ребенка, чтобы сотворить с ним такое, — сказал Рамон. — Я бы его застрелил или сам лег, но не отдал бы! Или, может, вас не было в Шербе, когда это произошло?

— Я был дома, когда это случилось. Но я ничего не мог сделать, — сухо сказал Эйхманн. — Между кланами Руделей и Эйхманнов старая вражда, во время войны Рудель был в вермахте, а мы — в СС. Они взяли его... для того, чтобы раздавить меня.

— Мне кажется, — сказал Рамон безжалостно. — Им это удалось.

Президент и Мигель стояли напротив раскуроченных центральных ворот колонии. Это направление прорыва было ложным, но бились монстры по-настоящему. Вся президентская свита куда-то рассосалась. Винченцо умчался, скорее всего, потрошить трупы в поисках Нобелевской премии, Кай уехал за сыном сразу, как только спираль отработала, а Рамирес сказал, что такое дело надо отметить и ушел за тем, чем обычно отмечают. Александр только сейчас заметил электрошокер, который секретарь неуверенно крутил в руках.

— Где вы это раздобыли, Мигель? — спросил президент.

— Мне дал один парень из оцепления, — смущенно ответил секретарь. — Сказал, что вид у меня какой-то слишком ботанический...

Александр хмыкнул. Из-за угла колонии вывернул джип руководителя нацистов. С другой стороны появились Рамирес с бутылкой в руках и Винченцо. Генерал и ученый оказались рядом с президентом одновременно с лендровером Эйхманна.

— Присоединяйтесь, — сказал Рамирес выпрыгнувшему из джипа руководителю Шербе. Винченцо раздавал пробирки, протирая их полой халата. Кай Эйхманн отрицательно покачал головой.

— У нас не принято пить за рулем, — сказал он.

Александр увидел на пассажирском сиденье силуэт второго человека.

— Ну пусть хоть Курт с нами выпьет, — сказал президент.

Эйхманн дернул щекой. Дверца открылась, и из джипа выбрался полный мужчина в бушлате и очень грязном халате. Александру он показался смутно знакомым.

— Я уж и не чаял увидеть вас в живых, Гонзалес, — сказал Винченцо.

Президент сообразил, что видел врача в записи допроса Курта. Александр протянул Рамону свою наполненную пробирку и сказал:

— Говорят, вы с Куртом во время прорыва отмочили нечто невероятное?

— Это все Курт, — ответил Рамон. — Я только прикрыл его.

— Обеспечение тылов, — наставительно сказал Рамирес. — Одна из самых важных стратегических задач во время боя...

Александр взял себе пробирку из рук Винченцо. Ученый сердито покосился на Гонзалеса — из-за психиатра он сам остался без тары. Президент и его свита выпили молча, без тостов.

— Нам пора возвращаться, — сказал Кай Эйхманн.

— Разрешите поблагодарить вас, — сказал президент. — Правительство Аргентины в моем лице готово...

— Мне ничего не нужно, — перебил его Эйхманн.

Рамирес от такой дерзости поперхнулся спиртом.

— Я приезжал сюда за сыном, но он отказался вернуться домой, — продолжал руководитель Шербе. — Я знаю, что по вашим законам Курт считается преступником, нельзя ли как-нибудь решить этот вопрос... амнистия, например.

— Меня тоже бы очень устроило, если бы ваш сын уехал в Шербе, — вздохнул Александр. — Хорошо. За то, что он сегодня сделал, многое простится. Я думаю, даже все. Но как же нам быть дальше? Один такой человек, как Курт, находящийся на свободе, опаснее всех этих монстров...

Александр пнул валявшийся рядом труп медведя.

— При президенте Пероне существовал пост советника президента по делам идеологических меньшинств, — подал голос Мигель. — И если руководство Шербе утвердит кандидатуру Курта Эйхманна...

— Утвердит, — сказал Кай.

Рамирес налил всем по второй.

— Вот и замечательно, — сказал Александр. — Вы уверены, что не хотите выпить с нами? Посадите за руль кого-нибудь...

— Ничего, что из моей пробирки? — спросил Рамон.

Эйхманн махнул рукой и взял пробирку у молодого врача. Винченцо совсем потемнел лицом — уже второй круг его обходили.

— Прозит, — сказал Эйхманн и выпил.

— Я вас очень прошу, — голос нацистского руководителя прервался, но он справился с собой и продолжал: — Не ставьте над Куртом больше никаких... опытов.

— Так это ведь не мы, герр Эйхманн, — начал президент.

Кай Эйхманн молча посмотрел на ученого.

— Винченцо...? — спросил президент.

Ученый опустил глаза и забормотал:

— Ну, вы понимаете, мы хотели изучить этот вирус... Мы искали вакцину...

— И для этого били бедного парня током? — безжалостно спросил Рамон.

Рамирес тихо крякнул. Александр прищурился, лицо его стало жестким.

— Мигель, — обратился он к секретарю. — Дайте-ка эту штучку герру Эйхманну.

Винченцо попятился.

— Прекратите! — визгливо прокричал он. — Научный интерес...

Мигель подал главе нацистов электрошокер.

— Валяйте, Эйхманн, — сказал президент. — Отведите душу. У вас был тяжелый день, но у Курта-то таких дней было гораздо больше...

Александр посмотрел на Рамона и добавил:

— Если у вас возникнут проблемы на работе, Гонзалес, обращайтесь прямо ко мне.

Винченцо закричал.

Ветер взметнул к небу столб серого пепла, закрутил его в карикатурном подобии отработавшей "пружины" и понес развеивать по пампасам останки всех живых существ, по несчастливой случайности в тот день оказавшихся в исправительной колонии Кармен-де-Патагонес.

Сумочка Ланы стояла на самом краю прикроватной тумбочки. Лана слишком сильно хлопнула дверцей, когда пошла в душ, и сумочка с мягким шлепком осела на пол. Всякая женская ерундистика посыпалась из нее. Александр наклонился, подобрал сумочку и не глядя стал забрасывать вещи обратно. Вдруг рука его наткнулась на что-то маленькое, круглое и холодное. Александр перевел взгляд.

Благодушная задумчивость слетела с его лица.

Огромная черная машина выкатилась из ворот федеральной телепортационной установки в Санта-Карлос-де-Барилоче перед самым рассветом. Низкий гул — словно заходил в пике тяжелый бомбардировщик — накрыл деревушку. Джип промелькнул по главной улице, плеснул водой из луж и исчез в джунглях. Дорогу на Рио-Лимай так и не заасфальтировали. Грунтовка была хорошо укатана, и вести "хаммер" было одно удовольствие.

— Как ты на новой должности, осваиваешься? — спросил Карлос. Журналист сидел на переднем пассажирском сиденье и с интересом осматривал окрестности.

— Надеюсь, вам будет плодотворно работаться на новом месте, — сказал клерк.

Чиновник вручил Курту ключи, толстую книжицу — справочник внутренних номеров, — и оставил его одного в просторном кабинете. Эйхманн сел за стол, придвинул телефон и открыл справочник. Нужную страницу Курт нашел быстро. Он набрал четырехзначный номер.

— Помощник президента по связям с общественностью Лана Егорова, — раздалось в трубке. — Слушаю вас.

— Я говорю от лица возмущенной общественности, — сказал Курт. — Как же вы можете спокойно спать, синьорита Егорова, если квартире Курта Эйхманна до сих пор нет даже кровати?

Лана засмеялась и сказала:

— Вообще-то, в твоем "хаммере" можно жить семьей из трех человек, не то что спать одному. На него все и истратил, я так понимаю... Вы отвыкаете от боевой обстановки, Эйхманн. Но меня это радует. Ладно, три тысячи песо я могу тебе дать, до зарплаты, но имей в виду — моей кошке придется питаться исключительно сухим кормом.

— Деньги у меня есть, — сказал Курт. — Я выбрать не могу...

— Да, вникаю потихоньку, — сообщил Карлосу Курт.

Перед ними мелькнула синяя лента реки. Курту вспомнилось, как он в детстве ловил форель с мостков.

— Говорят, ты был удачливым рыбаком? — в такт его мыслям спросил Карлос.

— Не то чтобы очень, — ответил Эйхманн.

Курт увидел впереди высокую стену, сложенную из толстых бревен и утыканную поверху стальными прутьями.

— Вот мы и на месте, — сказал он.

Лана вышла из ванны. Александр сидел перед журнальным столиком, запахнувшись в халат, и курил сигару. Девушка подошла к нему.

— Я высохну, и пойдем поедим, — сказала Лана весело и тряхнула мокрыми волосами.

В этот момент девушка увидела на столе пакетик с белым порошком, перекрученный проволокой, и пуговицу из светлого металла с выдавленной на ней свастикой. Лана вздрогнула.

— Кокс паршивый, — сказал Александр. — А ты знаешь, что хозяина этой пуговицы...

— Я не хочу ничего слушать! — перебила его Лана и зажала уши руками. Полотенце, которое она придерживала у груди, упало. — Ла-ла-ла-ла...

Александр покачал головой и жестом показал ей, чтобы она опустила руки.

— Вся причина в том, что Эйхманн на двадцать лет младше?

— На восемнадцать, — машинально возразила Лана. — Ему двадцать два года.

— Так все дело в этом?

— Нет.

— Ну так присядь и расскажи, в чем же еще. Мне очень интересно.

Джип Курта промчался по пустому пляжу, разбрызгивая мокрый песок. Машина остановилась около неприметного бунгало в дальнем конце пляжа. Помощник президента по связям с общественностью здесь сегодня назначила встречу помощнику президента по вопросам идеологических меньшинств. Мотивировала она это тем, что когда она последний раз посещала с деловым визитом квартиру последнего, с ней уже поздоровались соседи. Да и обсуждение дипломатических процедур, связанных с ожидавшимся на следующей неделе прибытием делегации из США, требовало сосредоточения и уединенности.

Курт заглушил мотор и некоторое время смотрел на толстые разводы, струящиеся по стеклу. Он никак не мог привыкнуть, что может быть так много воды сразу. На космическом корабле вода всегда сочилась из-под крана тонкой струйкой. Душ казался даром богов. Перегнанная по восьмому циклу питьевая вода отдавала тухлятиной несмотря на все ухищрения инженеров. Когда стали добавлять лимонную отдушку — тухлым лимоном.

Курт вышел из джипа. Парень немного постоял, чувствуя, как вода стекает по голове за шиворот, как намокает рубашка и холодные струи текут по телу, а затем побрел к полосе прибоя. Курт вошел в океан — в ботинках и так уже хлюпала вода — и дождался, когда его накроет очередной волной. Вода оказалась прям-таки ледяной. Порезы, оставшиеся на лице после утреннего бритья, и о которых он уже забыл, наоборот вспыхнули огнем. Курта потянуло вслед за уходящей водой, но он выстоял. Парень чуть расслабил губы. Он знал — не помнил, а знал — что океанская вода очень соленая, но хотел ощутить это сам. И Курт ощутил.

Парень попытался развернуться и понял, что его сейчас опрокинет водой. Курт, пятясь, как краб, выскочил на пляж. Ботинки все оказались в каком-то дерьме. Курт подумал, что Лана опять будет воротить нос, но снова войти в воду и помыть обувь оказалось выше его сил. Парень вернулся к джипу, взял валявшееся на переднем сиденье пальто и вошел в бунгало.

— Привет, — сказал он размытому силуэту на кушетке.

— Восемьдесят восемь, — лениво откликнулась Лана. — Фу, где ты был, у тебя ботинки, как у бомжа... Ты купался, что ли? А тебе не говорили, что одежду перед этим снимают? Раздевайся, брось все на калорифер и иди сюда. Обсудим этикет международных встреч...

Курт бросил пальто на стул, присел на корточки у стены и закрыл лицо руками. Лана приподнялась на локте. Клетчатый плед сполз с нее, и оказалось, что Лана лежала на кушетке полностью одетая, в деловом пиджаке и строгой белой блузке.

— Что с тобой, Курт? — спросила она.

Он молчал. Лана спустила ноги на пол, начала надевать туфли, но не смогла справиться с замочком, и подошла к парню босиком. Курт обхватил ее ноги, уткнулся лицом чуть выше места, где кончалась короткая юбка.

— Я сейчас вошел в океан, и мне вода в рот попала, — сказал он. — Она такая на вкус... как гнилая кровь. И я увидел... кровь течет из трупов, лежащих на полях сражений, собирается в ручейки и Рио-Негро рыжеет, а океан становится алым...

Лана вздохнула, погладила его по голове.

— Ну, Рио-Негро всегда такая, ржаво-красная, Курт. Это не из-за крови, а из-за почв, по-моему, по которым она протекает. А вообще, конечно, вовремя ты сменил работу.

Курт поднялся на ноги.

— Теперь ты готов слушать, как нужно вести себя на официальных приемах?

— Подожди, — сказал парень и направился к своей сумке. — Сначала кокс.

Он вынул из сумки круглое металлическое зеркало, соломинку и перекрученный проволокой пакетик.

— Я не хочу, — капризным голосом сказала Лана у него за спиной.

— Ты же не хочешь, чтобы Александр стал таким, как мы? — спросил Курт, делая четыре дорожки. — И причем таким он не станет — он ведь на "лестницах" не бывал — а превратится в козла какого-нибудь...

— Это вредно... Мы от этого умрем... Должен быть другой способ.

— Я скажу тебе даже больше — он наверняка есть, — сказал Курт. — Но мы с тобой благополучно откинем копыта задолго до того, как его обнаружат. От рака или от кокса. По крайней мере, так говорил тот умник из лаборатории.

Закончив приготовления, парень повернулся. Надувшаяся Лана стояла около окна. Курт подошел к ней.

— Ну давай, — сказал он, протягивая соломинку. — Дорожку за маму, дорожку за папу...

— Вот так, умничка, — сказал Курт, глядя на склонившуюся перед ним белокурую голову. Лана села на подоконник и закрыла глаза. Парень положил зеркальце на подоконник рядом с ней, взял из рук девушки соломинку и придвинул стул.

— Бля, как наждачкой по мозгам... — пробормотал он через секунду, вытирая выступившие на глазах слезы. — Больше не буду брать кокс у этого урода — не иначе как мелом бодяжит, пидорас...

Курт выкурил сигарету, глядя, как дождь хлещет его джип. Черные бока машины блестели от воды, словно кожа касатки. Услышав его мысли, Лана сказала, не открывая глаз:

— Зря ты купил его. Многие в администрации считают, что для молодого парня это слишком дорогая игрушка.

— Срал я на этих многих, — сказал Курт небрежно и выпустил дым. — Сами они почему-то тоже не на велосипедах ездят. А сколько стоит — это не их дело. Я, в отличие от твоих "многих", эти деньги не украл у родной страны.

Курт бросил окурок в угол и положил лицо ей на колени.

— Ты меня вымочишь, — сердито сказала Лана.

— Разве?

Лана почувствовала, что рубашка парня, с которой только что лило ручьями, уже сухая.

— Как ты это сделал? Температуру тела поднял? Но кровь ведь сворачивается при сорока двух...

— Я заставил воду уйти, — ответил Курт. — Давай помолчим.

Он ощутил мягкую, теплую ладошку Ланы у себя на голове и закрыл глаза. Лана нежно провела рукой по коротко стриженным волосам и сказала:

— У тебя красивый затылок, Курт.

— Ты еще скажи, что у меня уши красивые, — пробурчал парень.

— Ну, уши у тебя тоже ничего, — заметила Лана. — Я имею в виду, у тебя вообще череп удачной формы. Не каждому пойдет стричься под лысого — знаешь, у людей там бывают шишки и какие-то наросты, ну чисто Париж после атаки телкхассцев. А у тебя голова такая ровная, гладкая...

— Что ж ты хочешь, — сказал Курт. — Семьдесят пять лет генетической селекции.

Движения руки, ласкавшей его, замедлились. Парень услышал, как Лана всхлипнула, и поднял голову.

— Ты чего?

— Ты знаешь, — сказала Лана. — В древнем Китае была такая мода — детей почти сразу после рождения закатывали в вазу изящной формы. Кормили, поили, ребенок рос и заполнял вазу своим телом. Потом вазу разбивали, и человека помещали в покоях как предмет интерьера — ни ходить, ни вообще самостоятельно двигаться он уже не мог, кости застывали. Хотя продолжал расти, конечно...

— А, — сказал Курт. — Я тебе такого ребенка напоминаю, что ли? Так это неточное сравнение. Я свою вазу разбил, теперь и для украшения интерьера не гожусь, и ходить толком так и не научился...

Лана всхлипнула. Парень вздохнул, потянул ее юбку вверх и наклонился.

— Не надо, — сказала она и хихикнула. — Перестань, щекотно. Давай лучше за руки возьмемся...

— Лана, я от этого очень устаю, — сказал Курт. — Это мне тоже самое, как если бы я десять раз подряд кончил...

— Пожалуйста, Курт, — заканючила Лана. — Я так люблю смотреть, как танцует твой этот бог... А я тебя на звездолете покатаю...

— Нашла чем удивить, — проворчал парень. — А потом что? Мне опять по полу ползать, извиваясь, как параличному? Тебе же не поднять меня...

— Ну, я здесь подмела, вообще-то... Пока тебя ждала.

Курт расхохотался.

— Молодец. Но давай лучше приляжем.

Они прошли к кушетке, слишком тесной для двоих. Курт запнулся о сумочку Ланы, стоявшую у изголовья, и повалился вниз, увлекая девушку за собой.

— Может, все-таки традиционно попробуем? — сказал он, ловко расстегивая ее блузку.

— Неее! Но и ты тогда рубашку сними, ладно, — сказала довольная Лана.

Они улеглись рядом, и парень взял ее за руку.

— Курт, дай вторую.

— Не будь жадной. Хватит тебе и одной. Вот лопнет у меня в башке жилка какая-нибудь в самый интересный момент, знаешь, как тебя скрючит?

— Курт, ну пожалуйста.... Это ведь тоже самое, как "я войду только наполовину, и ты наполовину останешься девочкой"

— Ха-ха... уговорила.

— "Он сказал: "Поехали!" и махнул рукой"...

— Ты каждый раз это повторяешь, хоть бы объяснила, что это значит.

— Это слова первого звездолетчика в мире, Курт.

— А, ну да, он же был из ваших...

— Смотрите, как стартует Курт!

— "Мы любим жизнь", — низким, не своим голосом начал парень. — "Но не потому, что к жизни, а потому, что к любви мы привыкли..."

— ЗВЕЗДОЛЕТЧИК КУРТ!

— "В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного разума".

— ЗВЕЗ-ДО-ЛЕТ-ЧИК КУРТ!

— "И я бы поверил только в того бога, который умеет танцевать..."

— ЗВЕЗ — ДО— ЛЕТ... Я больше не могу! Курт, я тебя не чувствую...

— Глупая, я же как старинная ракета-носитель, я могу только вывести тебя на орбиту и отвалиться...

— Продолжай! "И когда... пойдешь к женщинам..."

— Тех звезд, что видишь ты, мне не увидеть....

— ВОЗЬМИ С СОБОЙ ПЛЕТЬ!

— Никогда! Ни-ког-да! НИКОГДАААА....

Александр разломал сигару в изящной керамической пепельнице.

— В следующий раз сам поеду инспектировать колонии, — сказал он, усмехаясь. — Ну это ж надо, как тебе повезло. Никаких нелепых телодвижений. Чистое слияние душ... А я-то все по старинке...

— Александр, — начала Лана.

— Я ожидал чего-нибудь в этом духе, — перебил ее президент. — Все, что ты хочешь, я не могу тебе дать, хотя, конечно, очень жалею об этом. Не Эйхманн, так был бы кто-нибудь другой. Но в любом случае, это самая удивительная история, которую я когда-либо слышал.

Лана облегченно вздохнула.

— И все же кокс — это не лекарство, — сказал президент задумчиво. — Ну да Винченцо у нас не только с разрядником высокого напряжения умеет обращаться, я надеюсь.

Курт бросил окурок в ров и рассеянно проследил за его полетом. Алая точка на конце сигареты напомнила ему калорифер в бунгало. Обогреватель тоже светился ровным, мягким светом, когда их с Ланой тени метались на стене. Колебания пышной ряски во рву успокоились. Парень подошел к мощным деревянным воротам и прижался к ним. Курт вдохнул аромат смоленых досок и совершенно кошачьим движением потерся о ворота всем телом. "Все-таки это жуткая головная боль, когда женщина слышит мои мысли", подумал он. — "Хоть первый раз в жизни повезло — мне Лана досталась...".

Курт свесился с кушетки и достал сигареты из валявшей на полу черной шелковой рубашки.

— Раскури и мне, — сказала Лана у него за спиной.

— Это вредно, — сказал Курт. — Женщинам особенно...

— Ты похож на человека, который смотрит на падающую на него бетонную плиту и жалеет о том, что забыл одеть каску, — возразила она.

Курт хмыкнул, и зажал губами две сигареты. Раскурить парню удалось не сразу — у него сильно дрожали руки. Наконец он справился и протянул сигарету Лане.

— А ведь ты думаешь совсем не о космосе, — задумчиво проговорила она, выпуская струю дыма в потолок. — Ты думаешь о каких-то деревянных воротах, больших, утыканных кольями. Но это не шлюз в Кармен-де-Патагонес — тот был из стали... Ты хочешь вернуться домой?

— Нет, — сказал парень утомленно, сел и натянул рубашку. Лана смотрела на его лицо, стертое от наслаждения, как профиль на старинной монете. Одна из пуговиц оторвалась, едва Курт взялся за нее. Кружочек из светлого металла с выдавленной на нем свастикой сверкнул в воздухе и исчез. Парень перегнулся с кровати, пошарил по полу, но пуговицы не нашел. Когда он снова посмотрел на Лану, лицо ее кривилось, словно невидимый кукловод, развлекаясь, дергал за разные ниточки.

— Ты чего?

— Мне очень страшно, Курт. Скажи, у тебя дети есть?

— Гм... Не уверен.

— А у меня нет. И никогда уже не будет. Мне еще после Парижа врачи сказали, что для этого должно произойти чудо, а уж теперь...

Лана сломала сигарету, бросила ее на пол и отвернулась. Курт вздохнул, тоже затушил сигарету и наклонился к женщине.

— Да что они знают, — сказал он, целуя рассыпанные по подушке светлые кудряшки. — А я что, совсем не тяну на чудо? Мутантов считают стерильными потому, что больше ни у кого нет второй части такого же паззла; но нас-то с тобой нарезали на одной фабрике и даже на одной и той же машине...

Лана повернулась лицом к Курту. Глаза у нее были заплаканные. Она обняла его за шею.

— Поцелуй меня, — сказала она. — Чудо — не чудо, но целуешься ты чертовски хорошо...

— Хотя если мы так и будем всю дорогу только за руки держаться, как в детском саду, конечно, не будет у нас никого, — чуть задыхаясь, сказал Курт несколькими минутами позже. — Скажи, ты этого потому и не хочешь, что сама желаешь быть моей любимой девочкой? Так у нас гарантированные поставки, Лана, пожалуйста, будут исключительно мальчики... Все лысые и синеглазые... Лана, я так хочу тебя, что если ты мне не дашь, я сейчас просто умру...

— Да вы шантажист, герр Эйхманн...

— Ja...

-Ну и хитрюга же ты, Курт, — смеясь, сказала Лана. — Ракета-носитель, недоступные звезды...

Довольный Курт показал ей язык.

— Вот будет Александру теперь на ком потренироваться в стрельбе, — добавила Лана.

— Брось, — лениво сказал Курт. — Он не боец.

— С чего ты взял?

— Был бы боец — уже женился бы на тебе.

— Развод для президента вообще сложная вещь, а в католической стране — просто невозможная, — грустно сказала Лана.

— А я бы развелся, — сказал Курт. — Попрут с президентского кресла? Ну и черт с ним. У меня такая профессия, что голодать я никогда не буду. И тебе на тряпки хватит, не боись. Потом еще сами придут, будут просить, чтобы вернулся. Он тебя просто не любит. А я — люблю.

Лана приподнялась на локте.

— И всегда вы, нацисты, бросаете своих любимых мутантам, чтобы бы спасти свою жалкую шкуру? — прищурившись, сказала она.

— Не путай мягкое с теплым, а личное — с государственным, — спокойно сказал Курт. — Если мне из-за интересов страны придется отказаться от единственного человека, которого я люблю, с которым я могу быть счастлив — я это сделаю. Но и с молоденькими помощницами "по связям с общественностью" похоть тешить никогда не буду, поняла? Человеческая жизнь — не самый ценный товар, но моя тогда была дороже твоей, вот и все. Я должен был оттуда выйти, кроме меня, никто не сможет... а, ладно.

— А я тебя и сейчас не люблю, — процедила Лана сквозь зубы.

— Только пожалуйста, трахайся так же, как сегодня, — мечтательно сказал Курт. — А без любви я как-нибудь проживу.

Парень поднялся и стал одеваться.

— Ты еще вот над чем поразмысли, — жестко сказала Лана. — Ты этого не сказал, но я твою мысль слышала — от тебя тоже когда-то отказались, да попросту предали... ради высших интересов... А ты этого человека уважаешь теперь? Счастлив он? Или готов бежать хоть на край света за тем, чего уже никогда не вернуть?

Взгляд Курта стал пустым и страшным, как в тот миг в классе исправительной колонии, когда Лана посмеялась над его безумием. Курт молча надел кашемировое пальто и пошел к двери, но покинуть бунгало не успел — обнаженная Лана появилась в воздухе между парнем и выходом.

— Прости меня, — сказала она, обнимая его. — Прости, Курт... Я же не знала, что тебе все еще ТАК больно...

— Ты знаешь, и как меня предали? — неестественно ровным голосом спросил Эйхманн.

— Да ну что ты, Курт, — сказала Лана. — Это же очень глубоко в тебе сидит. Так, мелькнула тень от винтовки, и все... Ну, еще кочерга какая-то...

Курт согнулся пополам. Лане действительно было не по силам удержать его вес, и они оба оказались на полу. Парень, задыхаясь, уткнулся лицом ей в шею, и Лана ощутила, как что-то горячее потекло по ее плечу. Сказать ему что-нибудь еще она уже боялась; Лана просто прижала его к себе и ждала, пока Курт выплачется.

Парень последний раз глубоко вздохнул и вытер лицо рукавом пальто.

— Извини. Мне последнее время чего-то очень уж сильно башню рвет, — сказал Курт и высморкался. — Никогда не плакал, а тут за неделю второй раз. К Рамону что ли сходить...

Лана, понимая, что третий раз может закончиться только ее смертью, в дискуссию вступать не стала. Она очень осторожно улыбнулась Курту и промолчала. Эйхманн посмотрел на нее и горько усмехнулся.

— Ну вот, — сказал он, вытащил из кармана носовой платок и вытер плечо, грудь и руку Ланы. — Теперь и ты меня боишься. Странные вы все-таки люди, русские.

Курт поднял на нее глаза.

— Обычно меня боятся, когда я сержусь.

— Я боюсь не тебя, — сказала Лана. — А за тебя, Курт.

— Разве сейчас, — сказал Курт. — Не сбылась твоя самая шокирующая эротическая фантазия?

Она отрицательно покачала головой. Парень приподнял брови.

— Нет? А какая же тогда?

Лана наклонилась к его уху и что-то прошептала.

— Можно, конечно, — сказал Курт. — Но сколько же это народу потом грохнуть придется?

Лана вздохнула и пожала плечами, мол нет так нет. Женщину внезапно пробила дрожь.

— Да ты совсем замерзла, — сказал Курт, поднял ее с пола и отнес на кушетку.

— Я поеду — пора... — сказал он, укутывая Лану пледом.

— Так и не поговорили о приеме делегации...

— Все равно я вряд ли смог бы присутствовать там.

И тут Лана поняла.

— Лагерь... — прошептала она. — Вот что это было за дело, которое не сможет никто, кроме тебя...

— Принимай кокс не реже, чем раз в три дня, — сказал Курт, целуя ее. — Очень тебя прошу.

— А как же гарантированные поставки? — сказала Лана.

Но он этого уже не услышал.

Курт попятился и с диким видом посмотрел на ворота — они вдруг сами собой дрогнули и подались внутрь. За ними оказался БТР братьев Штайнбреннеров. Алоиз — это он открыл ворота изнутри — подошел к другу. Эйхманн и Штайнбреннер посторонились, давая дорогу "кайману". Алоиз протянул Курту какую-то бумагу, густо уляпанную печатями.

— Это еще что? — спросил Курт, когда БТР проехал мимо и снова стало можно разговаривать.

— Свидетельство о разводе, — сказал Штайнбреннер. — Ты же просил.

Курт убрал документ в карман пальто.

— Как там Эрика-то? — спросил он.

— Да, они сошлись с Гансом, года два как. Ну, помнишь, такой, все песни пел. Теперь поженятся, наверно — ей же не давали развода и вдовой не признавали, герр генерал отказывался выдать свидетельство о твоей смерти... А с Эмилем все в порядке.

— Она его все-таки в честь дедушки назвала, — пробормотал Курт. — Ну, в порядке так в порядке.

— Мы можем осмотреть крепость, если хочешь, — сказал Алоиз мягко. — Пока все спят. К Эрике зайдем. Ведь ты уже перешел этот мост...

Курт отрицательно покачал головой.

— Вот Ганс-то обрадуется, — сказал он. — Да и мой мост давно рухнул в воду... и там нет ни бревен, ни даже крохотной соломинки, за которую я мог бы ухватиться.

— Курт, — сказал Алоиз. — Твой отец не мог поступить иначе.

— Но я же смог, — возразил Курт. — Поехали.

Адольф заглянул в джип.

— Привет, Карлос, — сказал он, усаживаясь за руль. — У тебя пересадка. Или ты приехал написать репортаж о Шербе?

— В следующий раз, — усмехнулся журналист.

Карлос открыл дверцу, выпрыгнул из машины и направился к БТРу, стоявшему с открытым люком.

Утром Рамирес вызвал Рамона для беседы с глазу на глаз. Ничего хорошего от подобных бесед врач не ожидал, но на этот раз дело оказалось необычным. Рамирес признался Рамону, что боится разговаривать с Эйхманном без него. А именно генералу поручили забрать Курта с его квартиры перед отправкой президентского кортежа в Пуэрто-Мадрин. Туда сегодня прибывала делегация из Соединенных Штатов. Врач оценил мужество Рамиреса — далеко не каждому генералу хватило бы духу признаться в подобном. Да Рамону и самому хотелось посмотреть, как живет Курт, и он согласился сопровождать Рамиреса.

Курт снимал квартиру в одном из старых кварталов Вьедмы. Водитель Рамиреса плохо ориентировался в этом районе, практически не затронутом переносом столицы, и "мерседес" долго колесил по тихим улочкам. Нужный дом нашли только по огромному черному джипу, припаркованному во дворе. Его заднюю дверцу покрывал толстый слой свежей грязи, из которой торчали какие-то сучья и ветки. Рамирес, Винченцо и Рамон вошли в дом и поднялись на лифте на один из самых верхних этажей.

Дверь квартиры Курта открылась. За ней стоял хозяин. Из одежды на нем были только черные джинсы, а обнаженный торс был примерно такого же цвета. Винченцо искал взглядом на теле Курта хоть одно живое место. На лице ученого медленно проступало выражение двоечника, обнаружившего, что Амазонки на карте Африки нет. Первым опомнился Рамирес.

— Эйхманн, вы, что совсем с ума сошли? — сказал генерал. — Штатники вот-вот приземлятся в Трелеве, а у вас такой вид, будто три дня напролет рожали и грузили цемент!

Курт взял лежавшую на полочке под зеркалом помаду и написал на нем:

Я буду в П.-М. к 14-00. В надлежащем виде.

Рамон очень задумчиво посмотрел на помаду. Она была того цвета, который подошел бы человеку со светлыми волосами.

Ну, или с рыжими.

— Вы уверены? — спросил Рамирес.

Курт кивнул.

— Хорошо, тогда мы поехали. Если уж не успеваете на космодром, подъезжайте сразу к четвертому причалу, планируется прогулка с китами, — сказал генерал.

Курт посмотрел на Рамона.

— Разрешите мне остаться, — сказал врач.

— Разрешаю, — кивнул Рамирес.

Винченцо достал из кармана пальто пластмассовую баночку с яркой этикеткой витаминов.

— Ребята синтезировали препарат, — сказал он, протягивая ее Курту. — Догадка того журналиста, Агильеры, оказалась верной. Принимайте по одной капсуле в неделю. На этикетку не смотрите, просто другой банки под рукой не нашлось, чтобы отсыпать. На вкус страшная гадость, но все лучше, чем кокаин.

Курт принял банку, выразительно прижал руку к груди и чуть наклонился. Генерал вместе с Винченцо пошли к лифту. Рамон шагнул через порог. Курт закрыл дверь и махнул рукой в сторону комнаты, а сам направился на кухню.

— Ты извини, что я спрашиваю, Курт, — сказал Рамон, снимая пальто и вешая его на крючок. — Ты когда в последний раз принимал кокаин?

Курт остановился и жестом поманил врача к себе. Рамон вошел в кухню вместе с ним. Парень открутил крышку с банки, врученной ему Винченцо, вытряхнул оттуда капсулу и торжественно показал ее врачу. Свободной рукой Эйхманн открыл кран с водой. Затем отправил капсулу в рот, наклонился и запил.

— А что ты все молчком? — осведомился Рамон.

Курт открыл рот, и обнаружилось, что передних зубов у него просто нет, ни на верхней, ни на нижней челюсти. Эйхманн выдвинул ящик стола, вытащил пакет, в котором по виду было никак не меньше трех грамм кокаина, и высыпал в раковину, прямо под струю. Рамон глядел, как вода разметывает белый порошок, а потом поднял глаза на Курта. Тот, совершенно довольный собой, смотрел на врача, ожидая реакции.

— Я бы с радостью погладил тебя по голове, — сказал Рамон. — Но боюсь, что тебе это будет неприятно.

Курт ухмыльнулся так, что врач увидел торчащий из верхней челюсти обломок клыка, и наклонил голову. Рамон очень осторожно коснулся ладонью его головы и провел от затылка ко лбу. Когда он хотел уже отнять руку, Курт вдруг схватил его за запястье. Рамон замер. Курт прижался лицом к его ладони и несколько мгновений стоял так, задыхаясь и дрожа всем телом.

Рамон знал, что сейчас надо обнять Курта. Но он знал и то, что даже думать об этом нельзя.

Он и не думал.

А вот Курт — да.

"Я готов разделить с тобой все, даже смерть, малыш, если ты захочешь", подумал Рамон. — "Но умоляю тебя, давай как-нибудь обойдемся без кочерги в заднице...".

Курт отпустил его руку, и, улыбаясь, посмотрел на Рамона. Куда-то пропало темно-синее, почти такого же цвета, как и глаза Курта, разбитое лицо; исчез жуткий черный провал между деснами. В какой-то краткий миг врач увидел его таким, каким Курт был до того, как первый раз взял в руки винтовку.

НЕТ. ТЫ МНЕ НУЖЕН ЖИВОЙ.

Лицо Эйхманна сразу, рывком потемнело, словно опустилось забрало на средневековом шлеме. Рамону даже показалось, что он слышит скрежет ржавых шарниров. Курт повернулся спиной, открыл холодильник и присел перед ним на корточки. Рамон взглянул на свою руку — пальцы у него дрожали — и засунул кисть в карман брюк. Зазвенело стекло. Парень выпрямился. В руках он держал четыре бутылки пива. Эйхманн захлопнул холодильник ногой, и они прошли в комнату. Полстены занимал визор, и Рамон очень обрадовался его серебристой отделке — визоры в черных корпусах стоили столько же. Врач глянул на стоявший у стены диван и даже прищурился от беззвучного цветового взрыва. На желтом фоне велюровой обивки мощно цвели огромные оранжевые орхидеи. Диван был из тех, что раскладываются вперед, и в разобранном виде должен был занимать почти всю комнату. Рамон перевел взгляд, и обнаружил на окне оранжевый тюль в желтых цветочках, который чуть колыхался под ветром из открытой балконной двери. Врач покачал головой, и не только потому, что открытый балкон для зимы был очень смелый жестом.

Квартиру обставлял не Курт.

Точнее, не один Курт.

Парень указал врачу на дверь балкона.

— Иди надень что-нибудь, — сказал Рамон и отобрал у него пиво. — Сверхлюди тоже простужаются...

На балконе Рамон нашел пару старых плетеных кресел и хромоногий столик, на котором стояла обрезанная жестяная банка, наполовину забитая окурками. Врач поставил пиво на стол и опустился в кресло. Пришел Курт в черном свитере, который болтался на нем, как на вешалке, принес открывашку, про которую сначала позабыл. Эйхманн сел во второе кресло и откупорил пиво себе и Рамону. Ожидать, что Курт завяжет беседу, не приходилось. Рамону, совершенно опустошенному сценой в кухне, тоже ничего не лезло в голову. Так они молчали, время от времени делая по глотку пива и глядя на совершенно безрадостный вид внизу. Когда врач открыл себе вторую бутылку, скопище лохматых облаков у самого горизонта вдруг почернело. Их восточный край нестерпимо засиял, и на бледно-серое небо выкатилась раскаленная монета — солнце.

— Это хорошо, что сегодня солнце, — сказал Курт. — Я его давно не видел.

Рамон покосился на парня. Лицо Эйхманна стало нормального розового цвета, от кровоподтеков не осталось и следа. Курт совершенно не пришепетывал; врач успел заметить между его губами полоску ровных, белых зубов.

— А что плохо? — спросил Рамон.

Курт отхлебнул из бутылки.

— Алоиз погиб.

— Он был счастлив умереть за тебя, я думаю, — помолчав, сказал Рамон.

— Это все понятно, — мрачно произнес Курт. — Вот только жить со мной почему-то никто не хочет.

Рамон понял, откуда ветер дует, и невольно улыбнулся.

— Перестань, Курт, — сказал врач. — Мужчин с большим будущим обычно любят женщины с темным прошлым, так что вы с Ланой идеальная пара.

— Так ты думаешь, что у меня большое будущее?

— Конечно, Курт. Это очевидно.

Парень недоверчиво хмыкнул, но развивать тему не стал.

— Лана скоро придет к тебе на прием, — сказал Эйхманн. — Сделай для нее все, что сможешь.

— Хорошо, Курт.

Врач увидел, как скулах парня перекатились желваки.

— Она любит, когда ее держат за руку, — с усилием сказал Курт. — А еще лучше — за обе руки сразу.

— Я понял тебя, — сказал Рамон.

— Не думаю, — пробормотал Курт. — Впрочем, неважно. Просто помни, что я тебе сказал.

Эйхманн встал и с наслаждением, так, что хрустнули кости, потянулся. Врач заметил полоску розово-белой кожи, когда свитер на животе Курта приподнялся.

— Спасибо, что побыл со мной, Рамон. Ты настоящий врачеватель душ, — сказал Эйхманн. — Но мне нужно собираться, если я не хочу нарушить дипломатический протокол. Ты обязан сопровождать меня в Пуэрто-Мадрин?

— Совершенно нет.

— Тогда оставайся дома. Посмотри вечерний выпуск международных новостей по главному каналу. Там Карлоса должны показывать, он хвастал, что нарыл нечто сенсационное...

Рамон вздрогнул и молча кивнул.

Эйхманн направился к выходу с балкона. Вслед за ним поднялся с кресла и Рамон.

Огромный раздвоенный хвост обрушился в воду, выметнув сноп прозрачных брызг. Темно-карий глаз размером с голову Курта оказался прямо напротив парня. Курт пристально посмотрел на кита. Несколько мгновений гигант держал голову на одном уровне с лицом Курта. Затем зверь фыркнул, выбросив вверх струю воды в форме латинской пятерки, и перед глазами парня прошел серый блестящий бок. Курт перегнулся через поручень и медленно погладил шероховатую упругую шкуру.

— Рискованный ты парень, — услышал он за спиной голос президента. — Капитан ведь сказал, что их нельзя трогать. Киты хоть и миролюбивые животные, но слишком уж большие...

Курт обернулся. Александр стоял у лесенки, ведущей в кают-компанию, совершенно один. Он подошел к борту и оперся на поручни рядом с парнем.

— Я готов поклясться, что ты говорил с ним, — сказал президент.

— Так и есть.

Александр с интересом посмотрел на него.

— И о чем вы разговаривали?

Курт пожал плечами.

— Слишком другой разум, иные символы... Очень сложно перевести в нашу кодировку. Если вкратце, он сказал мне, что я опасен.

— Да, это бросается в глаза, — усмехнулся президент.

— Не для него, — сухо сказал Эйхманн. — Сам для себя. Очень мудрый оказался зверь...

Кит на прощанье ударил хвостом по воде, развернулся и поплыл прочь, туда, где на безопасном расстоянии от яхты резвилась целая стая его сородичей — несколько тяжелых самцов, самки и разнокалиберные подростки.

— И почему такие умные звери не живут на суше? — сказал Курт задумчиво.

— Земля не держит титанов, Эйхманн. Они ломают ее.

— А динозавры? — возразил Курт. — Я еще когда жил в Шербе, мы такой огромный череп в окрестностях Рио-Лимай нашли.... Я мог в пасти не сгибаясь стоять.

— Так правильно, Курт, о чем я и говорю. Жили-были динозавры, да все вымерли. Кстати, — сказал Александр. — Тебе Винченцо отдал пилюли? Ты их принимаешь?

— Какая трогательная забота о моем здоровье, — усмехнулся Эйхманн. — Да.

— Мне, честно говоря, абсолютно наплевать, когда ты сдохнешь, — дружелюбно улыбаясь, перебил его Александр. — Но вся проблема в том, что ты такой здесь не один. Ладно, пойду я. Между прочим, Кайс про тебя уже два раза спрашивал. Я не могу бесконечно выражать ему свое сочувствие по поводу очередного налета телкхассцев на Вашингтон, так что давай подтягивайся.

— Разрешите, я присоединюсь к вам чуть позже, — ответил Курт.

Президент пожал плечами и ушел. Но Эйхманн недолго был один. Курт услышал стук каблучков, чуть наклонил голову и улыбнулся.

— Так вот ты где, любимый — сказала Лана, обнимая его. — А я уж думала, ты не приехал. На алюминиевом заводе ты же с нами не был...

У Эйхманна задрожали губы.

— Любовь моя, тебе нельзя ходить в костюме, — смеясь, сказала Лана. — Ты выглядишь, как мальчишка, удравший со школьного выпускного...

Она заглянула ему в лицо и испугалась.

— Опять? Океан крови? — сказала Лана. — Пойдем отсюда, в кают-компании даже иллюминаторы зашторены. Пойдем...

Она взяла его за руку и потянула за собой. Курт не сдвинулся с места.

— Да что с тобой, любимый? — спросила Лана, уже по-настоящему встревожившись.

— Лана, — сказал Курт с усилием. — Я бы тоже был бесконечно благодарен человеку, который доставил бы мне такие острые эротические ощущения, но не надо вот этого вот: "любимый...". Что, так трудно запомнить мое имя?

Он посмотрел на серое море и добавил тихо:

— Мне слишком больно.

— Но это правда, Курт, — сказала Лана спокойно. — Я тебя люблю.

Он перевел взгляд на нее.

— Это что-то новенькое. Еще три дня назад ведь не любила.

— Не все сразу, Курт...

— И надолго это? — осведомился он.

— Это не от меня одной будет зависеть, — очень серьезно ответила Лана.

Он наклонился и стал целовать ее. В недрах яхты застучал двигатель. Прогулка с китами подходила к концу. Капитан заводил машину, чтобы вернуться в порт. Полоса белой пены, вырывавшейся из-под мотора яхты, ощутимо изогнулась, и волна, поднятая самим судном, толкнулась в борт. Лана, задыхаясь, прижалась к Курту. На пиджаке парня висели крошечные соленые капли, которые кольнули ее лицо, словно иголочки.

— У тебя в нагрудном кармане что-то, — пробормотала она.

— Это тебе, — сказал Курт и отдал Лане банку с яркой этикеткой мультивитаминов.

— Зачем мне это? Это жевательные таблетки для детей.

— Это лекарство. Вместо кокса.

— Ух ты, как здорово, — сказала Лана. — Ты себе оставил?

Курт кивнул, и она спрятала баночку в карман. Эйхманн облокотился на поручни. Лана стояла рядом.

— А океан крови, я, наверно, потому вижу, что воду давно не люблю, — сказал Курт.— Самые крупные неприятности на свою задницу я словил на рыбалке...

— Поймал себя на блесну, что ли? — смеясь, спросила Лана.

— Не я. Алоиз, мой лучший друг, — ответил Курт. — А когда я извлекал крючки из его задницы, нас увидели трое местных охотников за мальчиками. Это их сильно распалило. Мы шли по главной улице, и все знали, зачем они ведут меня к себе.

Улыбка Ланы погасла; она смотрела на него и слушала, не перебивая.

— И мой отец видел нас. Но он отвел глаза. Тогда в Шербе как раз были выборы, и он был одним из кандидатов. Если бы он только поднял руку на Дитриха, охранники скрутили бы его, и от принять участие в выборах отец точно бы не смог. И Дитрих остался бы руководителем еще на пять лет, а мы от него уже и так волками выли... Так вот, а Алоиз шел за нами всю дорогу, он плакал и умолял, и кричал: "Отпустите его, ведь это я стоял на карачках с голой задницей, возьмите меня, ну что вы к нему пристали?". И тогда Дитрих сказал мне — "Смотри, как он тебя любит. Трахни его, а мы будем смотреть. И на этом все, мы вас отпустим". На его слово можно было положиться, такие случаи уже бывали. А если бы они взяли одного из нас, то просто убили бы потом. И Алоиз сказал, что согласен. А я сказал, что нет. И тогда Дитрих спросил: "А меня трахнешь?", и я сказал да. И он сказал: "А потом я тебя". Да и кроме него желающие нашлись... А потом...

Курт думал, что Лана сейчас развернется и уйдет в кают-компанию, где даже иллюминаторы зашторены. Но она сказала задумчиво:

— Кочерга и винтовка. А твой отец выиграл выборы за отсутствием других реальных конкурентов и сел в кресло правителя Шербе... Молодец, что еще скажешь... А ты...

Курт закрыл глаза и стиснул зубы. Лана смотрела на это лицо, жестокое и беззащитное одновременно.

— Ты убил троих гребаных мудаков, после чего в Шербе стало намного легче дышать, отдал себя и потерял родину. Но друга не предал, — закончила Лана.

Курт вздрогнул и обернулся.

— Мама, роди меня обратно... Ты поняла, — пробормотал он таким голосом, которого она у него еще никогда не слышала. — Ты поняла, почему я так сделал.

Он усмехнулся.

— А то все обычно говорят, что сочувствуют, а сами меня в таких позах начинают представлять, какие Дитриху и не снились.

— Если думал, что я этого не пойму, зачем ты мне это рассказал? — спросила Лана. — Напугать, что ли хотел? Думал, что я не буду спать с ... эээ... в общем, больше не буду с тобой спать?

Курт пожал плечами.

— Ты бы все равно узнала бы. Александр в курсе, и я удивляюсь, почему он до сих пор тебя не просветил на мой счет.

Некоторое время они молчали, глядя на оставшихся у горизонта китов. Огромные создания затеяли игру — они выскакивали из воды и зависали в воздухе, приплясывая и изгибаясь. Гигантские серые запятые словно брали небо в кавычки. Затем с грохотом, напоминающим артиллерийский залп, могучие тела рушились обратно. Звери явно соревновались между собой, тела подлетали все выше. Тусклый свет солнца серебрил их серые шкуры.

— А что скажут твои родители? — обратился Курт к Лане.

— В смысле? — удивилась она.

— Ты ведь русская, а я — нацист.

— А твой дедушка воевал в России? — спросила Лана. — Какой дивизией СС он командовал?

— Нет. Мой прадед вообще не воевал. Адольф Эйхманн командовал концлагерями, он евреями занимался, в основном.

— Уж лучше бы он воевал в России... — покачала головой Лана.

— Так данная кандидатура нам не подходит?

— Подходит, — сказала Лана. — Отец мой одного боится — лишь бы я паранджу не одела, а мать говорит, был бы человек хороший. Я надеюсь, ты лично никого в газенвагенах не жег?

— Нет.

— И то хорошо. А твои родственники что скажут? Мы считаемся неполноценной расой или как?

— Нет худа без добра. После моих приключений с Дитрихом и его дружками женщины Шербе стали недоступны для меня, — объяснил Курт. — Предполагается, что я могу научить их плохому... Так что я могу жить с кем хочу.

На берегу впереди замелькали разноцветные дома Пуэрто-Мадрина.

Люстра, похожая на перевернутый хрустальный айсберг, гляделась в свое ослепительное отражение в начищенном паркете. По главному банкетному залу отеля "Пенинсула Вальдес" сновали вежливые официанты, разнося напитки и сигары. Звучала негромкая музыка — приглашенный из Буэнос-Айреса оркестр разыгрывался. Сначала планировался фуршет, но гости, нагулявшие аппетит во время морской экскурсии, так набросились на закуски, что хозяйка отеля живо смекнула, что этого будет мало. На столах появились горячие блюда и бадейки с супами, из ресторана принесли стулья. В воздухе висел гул очень разных разговоров.

Рэндол Кайс, президент США, посетивший Аргентину впервые после избрания Александра, вяло ковырял вилкой тушенного в пиве цыпленка.

— Не нравится мне это, — тихо сказал он по-английски своему министру обороны Салливану. — В столицу не пригласили, катают нас по водным экскурсиям, водят на заводы, как обыкновенных туристов... Фуршет этот...

— Да бросьте вы, Кайс, — ответил Салливан и отрезал ломоть жареного мяса, лежавшего у него тарелке. — Возможно, во Вьедме просто негде достойно принять гостей. Столицу перенесли всего полгода назад...

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Рэндол. — Что это вы такое едите?

— Представляете, здесь тоже умеют готовить барбекю, не хуже, чем у нас, — сказал Салливан и приложился к бокалу с красным вином. — Только называют их "асадо".

Алисия, выглядевшая так, как и должна выглядеть жена президента Аргентины, изящно помешала ложечкой в чашке с бульоном и разломила мягкую булку. Алисия неодобрительно покосилась на Лану. Помощница Александра сидела напротив нее и уплетала простецкие чоризос с тушеными бобами. Карлос, устроившийся рядом с Ланой, отважно боролся с помидорным супом и эмпанадос. С другой стороны от Ланы сидел незнакомый Алисии бритый налысо мрачный парень и неторопливо ел жаркое по-аргентински. Было видно, что он крайне неловко чувствует себя в деловом костюме. Алисия же сидела одна — Александр воспользовался спешкой, в которой размещали гостей, и сел не рядом с женой, а вообще в другом конце стола вместе с Рамиресом. Карлос налил себе сидра из графина, в котором плавали кусочки ананасов, и решил поухаживать за дамой.

— Лана, ты что будешь пить? — спросил он.

— Мате, — ответила девушка.

Карлос налил ей зеленого чая, воткнул в стакан трубочку.

— А ты, Курт? — обратился он к бритоголовому парню.

"А, так это и есть тот самый нацист из Шербе", подумала Алисия.

— Рислинг, пожалуй, — ответил тот.

Алисия поморщилась. Карлосу уже призывно махали с дальнего края стола. Журналист протянул Курту бутылку, чтобы он налил себе сам, подхватил свой бокал и умчался. Тяжелая серебряная печатка на среднем пальце Курта привлекла внимание жены президента, когда парень взялся за бутылку.

— Можно узнать, что это значит? — спросила Алисия, указывая на вытисненную на перстне однобокую елку.

Курт посмотрел на Алисию. Глаза у него оказались неожиданные — темно-синие, словно бархатные.

— Это руна хайльзехен, — сказал он. — Говорят, приносит удачу и успех.

— И что, правда помогает? — заинтересовалась жена президента.

— Пока я прихожу к выводу, что мне следовало бы носить руну, притягивающую неудачу и поражения. Но такой, к сожалению, нет.

Алисия засмеялась. Курт улыбнулся и сказал:

— Вам очень идет это платье.

— Оно так молодит вас, — подключилась к беседе Лана. — Кто скажет, что вам уже далеко за сорок? Больше тридцати и не дашь...

— Ваш сарафанчик тоже весьма мил, — благодушно сказала Алисия. — Жаль, что мой уровень интеллекта никогда не позволял мне носить подобные вещи.

— Как вы самокритичны, — вежливо сказала Лана.

Алисия задохнулась от злости, но ответить ничего не успела. Оркестр заиграл танго, и за стулом Ланы возник генерал Салливан.

— Позвольте пригласить вас на танец, — на хорошем испанском сказал он.

Курт в этот момент со скучающим видом смотрел в сторону, да и Лана не замешкалась с ответом ни на миг. Но у Алисии мелькнуло ощущение, столь же отчетливое, как и ни на чем не основанное, что какой-то краткий обмен мнениями между Куртом и Ланой все же произошел, и дело решилось в пользу генерала. Лана с улыбкой поднялась. Салливан заметил Алисию и сказал:

— Я видел вашего мужа, пока шел сюда. Он так налегает на устрицы, что я просто завидую вам, мадам!

Алисия закусила губу и нервно стиснула салфетку. Александр, безусловно, готовился к сегодняшней ночи. Но старался он совсем не для жены. Когда она подняла глаза, пара уже присоединилась к танцующим.

— Грубый казарменный юмор, — сказал Курт. — Забудьте. Вина, может быть?

Алисия кивнула. Курт налил ей рислинга, поднял свой бокал.

— За товарищество по несчастью, — сказал он.

И хотя Алисия не думала, что после всего случившегося что-нибудь может ее рассмешить, она засмеялась.

— Скажите, а все нацисты такие душки? — сказала она, берясь за ножку бокала.

— Ну, почти, — усмехнулся Курт.

Кайс был немного сутуловат, да и ростом чуть не дотягивал до среднего. Вместе с Куртом, высоким и стройным, как сосна, они смотрелись как два персонажа с карикатур Геббельса.

— Позвольте представить вам Курта Эйхманна, — сказал Александр.

— Это не ваш предок заведовал решением "еврейского вопроса" в Третьем рейхе? — спросил Рэндол.

— Мой.

Кайса передернуло.

— Извините, что не подаю вам руки, — сухо произнес он.

— А почему вы думаете, что я бы вам подал руку? — сказал Курт.

Александр сделал страшные глаза — Кайс явно не полез бы за словом в карман. Ситуацию спас Салливан, подошедший к собеседникам.

— Ах, какая женщина, — сказал он размягченно, глядя вслед Лане. — Как вы говорите? "Фемина"?

— Мы говорим — die Frau, — ответил Курт.

— А, так вы и есть помощник президента Александра по идеологическим меньшинствам? — сказал Салливан. — Извините, запамятовал вашу фамилию... Эйхманн, кажется?

Курт кивнул.

— А вы, кажется, Джон Салливан? Это не вы командовали прорывом под Кампонгчнангом в двадцать шестом году?

— Я, — ответил приятно удивленный генерал. — Постойте, так вы Курт Эйхманн?

Кайс нахмурился. Александр беспомощно наблюдал за беседой, идущей под откос, как подорванный партизанами поезд. Президент растерянно взял с подноса пробегавшего мимо официанта бокал с вином.

— Это хорошая идея, — сказал Салливан и тоже потянулся к подносу.

— По-моему, вам уже хватит, Джон, — сказал Кайс. Генерал ткнул бокал с вином прямо ему в руки, и президенту пришлось его взять — иначе бы бокал рухнул на пол.

Салливан взял вина себе и Курту.

— Господа, — торжественно обратился он к присутствующим. — Я предлагаю выпить за этого смельчака, который спас тридцать вторую особую бригаду во время беспорядков в Кампучии! Эйхманн со своими ребятами ударил по красным кхмерам с фланга, когда эти косоглазые обезьяны уже вешали себе на шею длинные веревки для сбора наших ушей... Я и не думал, что вы живы, Эйхманн, черт вас возьми! Мы вас потом везде искали, чтобы вручить медаль Конгресса "За отвагу", но так и не нашли...

— При выполнении маневра моему отряду пришлось пройти под "лестницей в небо", — ответил Курт. — Тогда их еще не экранировали, и поэтому нам это удалось. Но моим ребятам и мне требовалась срочная госпитализация, и нас эвакуировали сразу по окончании боя.

— Я так рад, — сказал Джон и сердечно чокнулся с Эйхманном и остальными. Все четверо выпили, Курт с Салливаном — залпом, Кайс — неохотно, а Александр — с искренней благодарностью небу за то, что оно так вовремя послало им этого старого служаку.

— Мы должны пробыть здесь неделю, по-моему, — продолжал Салливан. — Я постараюсь за это время оформить все необходимые документы...

Вино смягчило президента США, и он попытался выправить ситуацию.

— Извините меня, Курт, — сказал Кайс. — Если бы ваш предок оказался порасторопнее, мы бы сейчас с вами не разговаривали. Но, в конце концов, сын за отца не отвечает, а тот Эйхманн должен приходиться вам по меньшей мере дедом. Главное, что теперь вы вместе с нами сражаетесь за свободу и демократию. В глобальном, так сказать, масштабе.

— В свободу от чего бы то ни было я вообще не верю, — рассеянно ответил Курт. — А вот демократия кажется мне достойной целью.

Александр поперхнулся вином. К счастью, Кайс о военной специальности Эйхманна не знал и двусмысленности не понял.

— Но на глобальный масштаб нам и правда одним не потянуть, — закончил Курт.

Кайс удовлетворенно кивнул.

— Эти косоглазые совсем оборзели, — сказал президент США. — Азия уже трещит от них по всем швам, так они к нам лезут. Вы не можете себе представить, что творится у нас в Штатах, Эйхманн! Я попробовал ужесточить законы об иммиграции — так все эти так называемые защитники прав человека подняли такой вой...

— Не думаю, что вы можете себе представить, что я в состоянии себе представить, — вежливо, но снова крайне двусмысленно ответил Курт и обратился к Александру: — Господин президент, разрешите пригласить на танец вашу жену. Она очень скучает, как мне кажется.

Александр вяло махнул рукой.

— Господа, — сказал Курт, кивнул на прощание и отошел.

— Да, он производит сильное впечатление, — сказал Кайс, задумчиво глядя вслед Эйхманну. — И как вы только умудряетесь держать его в руках?

— Вы еще не видели других моих помощников, — улыбнувшись, ответил Александр.

— Кстати, — сказал Кайс и пристально посмотрел на Александра. — Я слышал, в вашемгосударстве то же была буря возмущения в ответ на ваше требование, чтобы исправительные учреждения были переведены на самообеспечение? Я-то вас поддерживаю обеими руками. С какой стати общество должно содержать ублюдков, которые только портят жизнь нормальным людям? Но говорят, у вас тут были чуть ли не восстания в тюрьмах...

— У вас неверная информация, — сказал Александр спокойно. — Ваш агент перепутал Аргентину с Бразилией. У них действительно недавно заключенные взбунтовались и захватили одну из колоний. Политика здесь не при чем — в той колонии ожидал смертной казни крайне влиятельный криминальный авторитет. Скажите своему человеку, чтобы он подзубрил географию.

— Америка такая большая, — вздохнул Кайс. — Что ж, я рад, что ошибся.

Александр вежливо кивнул.

Прием шел своим чередом. Утолив голод, часть гостей отправилась любоваться видом залива Нуэво. Карлос обнаружил Курта в оранжерее. Музыка сюда почти не доносилась, и вообще людей было мало. Эйхманн в полном одиночестве лежал на диване под араукариями и курил. Пиджак Курт подложил под голову, скрутив его в подобие подушки, а галстук повесил на мощный кактус.

— Как вы лихо сейчас отплясывали с Алисией, — сказал Карлос, присаживаясь на банкетке рядом с другом. — Александра не боишься?

— Он, по-моему, вообще готов поменяться, — усмехнулся Курт.

Карлос засмеялся и сказал:

— Я бы на твоем месте не соглашался.

Журналист заметил напротив горящего закатом окна стройное деревце в кадке. Оно совершенно терялось среди своих экзотических и не очень соседей, и с другого места Карлос его вообще не заметил бы. Из-за освещения дерево казалось черным.

— А ты хотел бы оказаться на моем месте? — спросил Эйхманн.

— Успокойся, Курт, — сказал Карлос. — Я тебе не конкурент. Видишь ли, Лана любит героев, а какой из меня герой? Так, продажная журналистская шкура...

Курт сел и метнул что-то в Карлоса. Журналист машинально поймал предмет и увидел, что это ключи от джипа Эйхманна с брелком в виде черепа.

— В любом случае, сейчас тебе представится такая возможность, — сказал Курт. — Забирай Лану и уезжайте. Скажешь ей, что я так решил.

Он потер висок и сказал:

— Нехорошо как получилось. Ничего я Лане так и не подарил. Ведь и деньги были...

Курт огляделся по сторонам и оторвал веточку араукарии.

— Пусть хоть это будет.

Карлос вдруг понял и моментально протрезвел.

— Курт...?

— Кайс — такой же, как я, — устало сказал Курт. — Я это сразу понял, а остальные еще нет. И сам Кайс еще не догадался насчет меня. Александр твердо намерен посмотреть твой репортаж в присутствии гостей. Стульев вон на всех не хватило, а здоровенный визор еще вчера на стену банкетного зала повесили. Я пытался его отговорить, докладную сразу подал, когда вернулся, но все бестолку. Не поверил мне наш президент.

Курт потушил окурок и выбросил его в урну, стоявшую около дивана.

— Не та репутация у меня, чтобы мне верили, — сказал он мрачно.

— Он поверил тебе, по крайней мере наполовину. Александр же не потащил штатников во Вьедму, — заметил Карлос.

— Знаешь, поверить наполовину — это то же самое, что наполовину остаться девочкой, — сказал Курт. — Как только твоя морда замелькает на экране, тут такое начнется... Я бы не стал вмешиваться, но дело в том, что Кайс хочет убить Александра, а свалить все на меня.

— У Александра, конечно, отношения со Штатами хуже, чем у Сальватореса были, — покачал головой Карлос. — Но не до такой же степени.

— До такой, — сказал Курт. — Ты вспомни, когда телкхассцы начали бомбить дядю Сэма?

— Три года назад примерно, — рассеянно ответил журналист.

— Правильно. Когда Александр с долгами перед МВФ рассчитался. Ну вот смотри, Карлос. Был такой милый президент Сальваторес, либерал, занимался демократией и правами человека, с Соединенными Штатами дружил, а под это дело долгов набрал у МВФ по стоимости на пол-Аргентины. А потом пришел Александр, перонист, долги отдал, новые брать не хочет, и занялся вместо демократии тяжелой промышленностью и сельским хозяйством. И до кучи выпер штатников с урановых рудников. А конца в войне с телкхассцами, между прочим, еще не видать. Штатникам же летать теперь не на чем. Дейтерий они и сами производить могут, так это ведь целую отрасль перестраивать надо. А во время войны это еще тот геморрой. Химмельзон сейчас работает на них, но даже это Соединенный Штаты уже не спасет. "Лестницы в небо" из трех пальцев не закрутишь, бериллий нужен.

Карлос, слушавший с большим интересом, усмехнулся.

— Ты знаешь, я когда тебя первый раз увидел — в столовой, над кучей разорванных монстров, — мне и в голову не могло придти, что ты так здорово в геополитике разбираешься...

Курт поморщился.

— Карлос, я же не мальчик, которого научили бегать с автоматом и стрелять. Я профессиональный военный, в третьем поколении.

— Да нет, — сказал журналист задумчиво. — Ты профессиональный руководитель в третьем поколении, Курт. Ну хорошо, ты все правильно говоришь. Но не будет Кайс сам мараться, он же не дурак. Подослали бы каких-нибудь убийц...

— А вот здесь Кайс дал маху, — сказал Курт спокойно. — Этими убийцами должны были стать жители Шербе — нас же туда вели, чтобы мы там всех перезаражали...

Карлос вздрогнул.

— Я все никак не мог понять, почему Кайс до Шербе докопался, — продолжал Курт задумчиво. — Почему ему так хотелось уничтожить заодно и нас. А сейчас узнал, что у Кайса к нам личный счетец был, и видимо, немаленький.

Журналист покачал головой.

— Это, по-моему, третий еврей на президентском посту за всю историю Соединенных Штатов, — сказал он. — Да, Курт, хорошенькую свинью нам подложили твои предки...

— Я этого не понимаю, — сказал Эйхманн. — Фюреру были нужны деньги, а большая часть активов в то время была сосредоточена в руках евреев. Просто так свои деньги никто не отдаст; ну, а сделать исключение для бедных евреев мы не могли, это было бы нечестно... Но зачем смешивать личное с государственным?

— Не тебе судить, — сухо сказал Карлос.

— А кому, как не мне? — возразил Курт. — После войны Германия оказалась в глубокой жопе, мы вообще на другом свете, я Новый Свет имею в виду. А евреи, между прочим, получили свою землю обетованную. И они еще будут к нам претензии предъявлять? В любом случае, мы, нацисты, от долгов не отказываемся. Если бы Кайс смог отделить личное от государственного, если бы он не тронул нас, дельце скорее всего выгорело бы. А так.... Оплатим в полном размере, с процентами, что набежали почти за сто лет.

— Может, Рамиресу скажем? — предложил журналист.

— Не маленький, сам справлюсь.

— Что ты намерен делать? — спросил Карлос.

— То, что умею лучше всего, — ответил Курт.

— Понятно, — пробормотал журналист. — Убивать...

Курт покачал головой.

— Нет, Карлос. На этот раз — умирать.

— Помнишь, Курт, — сказал Карлос, глядя на ключи и пушистую веточку у себя в руках. — В колонии, когда я боялся, что ты нас бросишь? Ты тогда сказал, что настоящих людей очень мало? Так вот ты, несмотря на все, смог остаться человеком.

Курт сморщился.

— Да брось ты, — сказал он. — Какой из меня человек? Я нацистский выродок, которому в приличном обществе даже руки не подают.

Карлос покачал головой. Потом сунул ключи и веточку араукарии в карман и пошел к выходу из оранжереи. Курт поднялся с дивана, подошел к тому самому деревцу, которое привлекло внимание журналиста, и коснулся ствола рукой.

— Кстати, что это за дерево? — спросил Карлос.

— Береза, — ответил Курт.

— Какая экзотика, — пробормотал журналист.

На подъездной алее к отелю Карлос и Лана столкнулись с Винченцо.

— Вы тоже возвращаетесь во Вьедму? — спросила Лана. — А что так рано?

— Да, завтра рано вставать, — вежливо ответил ученый. — Много работы.

Служитель как раз подогнал его машину.

— Желаю вам приятно провести вечер, молодые люди, — сказал Винченцо и хлопнул дверцей.

Карлос посмотрел ему вслед и смачно харкнул на посыпанную гравием дорожку.

— Вам тоже машину? — спросил бой в песочном сюртуке, униформе "Пенинсулы Вальдес".

— Черный "хаммер", — сказал журналист, отдавая ключи.

Парнишка расплылся в улыбке.

— Так это ваш зверь, синьор! Черный, мощный, прямо ух! Как касатка... Мне так нравится. Он был очень грязный, так мы его помыли. И трещина там на заднем стекле, синьор, вы его совсем не бережете...

— Надеюсь, стекло вы не заменили? — перебил восторги боя Карлос, доставая кошелек.— Сколько с меня?

Парнишка махнул рукой, взял ключи и вскоре вернулся с машиной. Пока они ехали по ярко освещенным улицам Пуэрто-Мадрина, Карлос и "хаммер" крайне осторожно выясняли, кто же из них будет вести. Джип отнесся к незнакомому водителю недоверчиво, но не враждебно. К тому времени, когда они выбрались на почти пустую трассу, ведущую во Вьедму, Карлосу удалось вызвать симпатию у "хаммера". Только тогда журналист обратил внимание, что Лана с момента отъезда из отеля ни разу не раскрыла рта. Карлос покосился на нее и увидел заголовок книжки, торчавший из сумочки Ланы.

— Борхесом увлеклась? — спросил журналист. — Чувствуешь себя в саду расходящихся тропок?

— Борхес не нравится мне, он зануда, как все латиносы, — ответила Лана.

— Сдается мне, ты хочешь меня обидеть, — засмеялся Карлос. Про себя же он подумал: "С кем поведешься — с тем тебя и расстреляют...".

— Ты наполовину француз, — возразила Лана. — А Борхеса я купила потому, что это было единственный справочник по германским мифам, какой я смогла найти.

Она вытащила книгу, чтобы показать Карлосу.

— А, я знаю эту серию, — произнес журналист, краем глаза взглянув на обложку. — Недорогие пособия для студентов, с претензией на основательность... Но зачем она тебе?

— Должна же я знать, по каким перегонам идут мысли в голове Курта, — ответила Лана.

— Ты бы лучше "Майн Кампф" купила.

— Не так-то просто найти в Аргентине "Майн Кампф" на русском или хотя бы на испанском. Но я заказала, к концу недели должны привезти.

— И по каким же перегонам грохочут мысли в голове нашего общего друга?

— Пока я еще не очень разобралась, — призналась она. — Но сильно напрягает то, что у всех сказок плохой конец. Прямо нация эсхаталистов...

Карлос неловко улыбнулся и прибавил скорость. Мимо промелькнули огни придорожной деревушки, и "хаммер" снова нырнул в темноту.

— Что-то ты сегодня к шапочному разбору появился, — сказала Лана. — Ни на заводе, ни на яхте тебя ведь не было с нами... Теряешь нюх?

— Не оскорбляй меня, — усмехнулся Карлос. — Нос — самая чувствительная часть моего тела. Я тут чего-то на лыжах захотел покататься, взял да и смотался в Чили. А с их стороны Анд как раз лавина сошла позавчера, напротив Сан-Карлос-де Барилоче. Я поехал со спасателями и такой материал нарыл, пальчики оближешь. Сегодня вечером по первому каналу пойдет, в международных новостях. Мы с ребятами готовили запись к эфиру, то да се, вот я и припозднился.

— И что за материал? — спросила Лана.

Карлос поколебался секунду, но ответил:

— Помимо курорта горнолыжного, до которого я так и не добрался, рядом еще какую-то сверхсекретную базу накрыло. Оказывается, там такие опыты ставили над людьми, что Менгеле нервно курит в сторонке. А особая пикантность заключается в том, что база находилась на территории, выкупленной государственным департаментом США, и большая часть погибших — американские граждане...Международный скандал!

Он засмеялся и добавил:

— Меня чилийской визы лишили на полгода.

— Карлос, мне-то можешь не заливать, что ты со спасателями поехал, — сказала Лана устало.

Журналист промолчал. Некоторое время они оба смотрели на несущуюся навстречу полосу изборожденного трещинами асфальта. В свете фар старое покрытие казалось не черно-серым, а белым.

— Совсем забыл, — пробормотал Карлос и вытащил из кармана пальто веточку араукарии. — Это тебе от Курта.

Лана взяла смятую веточку, расправила ее. До символического значения ели в германской мифологии, если она имела таковое, девушка еще не добралась. Вдруг Лана вспомнила смысл, который ель имела в мифологии славянской, и вздрогнула.

— Поворачивай, — чужим голосом произнесла она. — Мы возвращаемся в Пуэрто-Мадрин.

— Ланочка, смертным не место в битвах титанов, — ответил журналист.

— Поворачивай, я сказала!

Карлос отрицательно покачал головой и нажал на газ. Одновременно тормоза сами собой втопились в пол. Завизжали колодки, джип потащило на встречную полосу. Карлос изумленно посмотрел на Лану. По глазам ему полоснуло светом от выскочившей из-за поворота машины.

Журналист вывернул руль.

Кайс ждал, когда на экране появятся слова "Property of U.S. Prohibited area", сжимая лежавший в кармане "вальтер". Время словно застыло. Замерли и люди в банкетном зале отеля "Пенинсула Вальдес", смотревшие выпуск последних международных новостей. Гости и хозяева перестали, кажется, даже моргать. Да что там — Кайс знал, что они сейчас и дышать перестали. В банкетном зале сидели опутанные телепатической паутиной куклы. Они слышали голос репортера и видели все то, что происходило на экране — изуродованные мутациями тела, оборудование, еще вчера бывшее сверхсекретным, густо исписанные формулами листы.

Но самого главного они видеть не могли.

Надпись заполнила собой весь экран. Кайс неторопливо поднялся и приставил пистолет к затылку сидевшего рядом Александра. Потом баллистики несомненно придерутся, скажут, что Эйхманн не мог стрелять в упор, потому что находился в другом конце зала. Или что, по показаниям свидетелей, он вообще был в оранжерее в тот момент, когда президенту Аргентины разнесло голову. Въедливые ребята эти баллистики.

Потом...

Если оно будет, это "потом".

Сухо щелкнул курок — осечка. Кайс дернул щекой и нажал еще раз.

— Табельное оружие у нас давно другой марки, — раздался в мертвой тишине насмешливый голос. — Лучше надо изучать противника, Кайс.

Кайс поднял глаза и увидел Эйхманна. Курт стоял в дверях оранжереи, вольготно прислонившись к косяку. И еще президент США увидел, что все собравшиеся, включая самого Александра, смотрят на него полными страха и непонимания, но совершенно ясными глазами. А в следующий миг Кайса ослепили вспышки. На приеме было много журналистов, и никто не собирался упускать свой звездный час.

Президент США взвыл и попытался отдернуть руку, но воздух превратился в клей. Александру по понятным причинам очень быстро надоело позировать. Президент Аргентины спустился со стула и на четвереньках прополз под рукой застывшего, как манекен, Кайса. Тот понял, что ему все-таки удалось повлиять на собравшихся в зале людей — до сих пор никто не кричал, все происходило в жуткой тишине. Кайс с ненавистью посмотрел на Курта.

— Ты там что-то говорил о свободе? — ухмыляясь, сказал Эйхманн. — Так вот, я давно не чувствовал себя так свободно, как сейчас... Мой прадед действительно оказался нерасторопен, но я-то буду пошустрей.

— Его вздернули, а на тебя даже веревку тратить не придется, — хрипло ответил Кайс.

— Дай людям уйти, — сказал Курт. — Это же касается только нас с тобой, паршивая еврейская свинья...

— Ты сам понимаешь, бош, что отсюда уже никто не уйдет, — произнес Кайс.

Что-то тяжело затрещало. С потолка посыпалась известка — из него, как корни, выдирались балки и провода, на которых висела люстра. Свет последний раз мигнул и погас. Раздались запоздалые крики ужаса. Но огромная конструкция в полном противоречии с физическими законами отказалась рухнуть прямо вниз. Люстра медленно проплыла в воздухе, позвякивая подвесками, развернулась и превратилась в наконечник огромного копья.

И нацелено оно было на фигуру в белой рубашке, стоявшую в дверях оранжереи.

Над головой Курта люстра зависла.

Эйхманн зевнул.

Люстру метнуло в обратном направлении с такой силой, что потоком воздуха со столов сорвало скатерти с остатками угощения. Тарелки и салаты брызнули в разные стороны. Люстра с тяжелым грохотом врезалась в стену над Кайсом. Масса перекрученной арматуры и превратившегося в крошку хрусталя погребла под собой президента США.

Александр, как во сне, посмотрел на сосновую панель, оказавшуюся в узкой полосе света из оранжереи. Дерево покрыли кляксы черных звездчатых трещин. В самой верхней из них дрожал, разбрасывая вокруг брызги искр, хрустальный обломок размером с ладонь. Картину с испанским галеоном разрубило точно пополам. На оставшемся на стене обрывке трепетали под вечным бризом паруса на фоне синего неба.

— Он мертв? — раздался в темноте голос Рамиреса.

Словно в ответ на его слова, прозрачная куча на полу зашевелилась.

— Нет, — сказал Курт. — Уводите людей, генерал. Долго мне его не удержать.

Карлос открыл глаза. Сначала журналист увидел лишь темноту, но потом зрение сфокусировалось, он заметил в ней блестящие капли звезд и понял, что над ним небо. Карлос удивился — он ожидал найти над собой крышу джипа или белый потолок палаты, но тут заметил Рамона и очнулся окончательно.

— Как вы? — спросил врач.

Карлос вяло махнул рукой, сел и обнаружил себя на обочине дороги. Чуть впереди стояла "тойота" Рамона, нависая над кюветом передним колесом. Карлос закрутил головой, ища джип. Помятый, искореженный "Хаммер" оказался в конусе света от фар машины Рамона, в конце широкой просеки в колючем кустарнике. Журналист отчетливо помнил, что перекувырнуло их не меньше двух раз, но в конечном итоге джип встал на колеса. Пассажирская дверца оказалась открыта.

— Где Лана? — спросил Карлос.

— Я думаю, мы нагоним ее на пути к Пуэрто-Мадрину, — ответил Рамон.

Карлос попытался встать, но это оказалось не таким простым делом. Врач помог ему. Журналист и Рамон вытолкнули "тойоту" обратно на дорогу.

— Подождите, Рамон, а как вы здесь оказались? — спросил Карлос. — Решили проведать свою тетушку? На ночь глядя?

— Мне показалось, что Курту нужна моя помощь, — тихо сказал врач.

Карлос пристально посмотрел на него.

— Более чем, — сказал журналист.

Рамон сел в машину. Карлос, припадая на левую ногу и морщась от боли, которая простреливала лодыжку каждый раз, когда он на нее наступал, начал спускаться в кювет.

— Вы куда? — крикнул Рамон.

Карлос добрел до джипа, забрался в него и вытащил ключи, путаясь в обрывках подушки безопасности. Спрыгнув на землю, журналист захлопнул дверцу. Уцелевшая фара моргнула, когда Карлос включил сигнализацию. Журналист вернулся к "тойоте".

— Раз так, джип может ему еще понадобиться, — пояснил он, садясь на переднее сиденье.

Рамон завел мотор, и они поехали. Карлос не сводил глаз с обочины, но когда "тойота" миновала деревушку, начал тревожиться.

— Может, Лану уже кто-нибудь подобрал? — пробормотал он себе под нос.

Рамон отрицательно покачал головой.

— Мимо нас никто не проезжал, пока я возился с вами, — сказал врач.

Карлос заметил светлый силуэт метрах в пятидесяти.

— Так вот она! — воскликнул журналист и начал опускать стекло. Рамон сбросил скорость. Когда Карлос высунул голову в окно, фигура исчезла.

— Что за шутки, — растерянно сказал Карлос. — Рамон, но вы-то ее тоже видели?

Журналист посмотрел вперед и снова увидел Лану. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это именно она — второго плаща с такой расцветки в окрестностях Вьедмы было не сыскать. Девушка вынырнула из пустоты, словно улыбка Чеширского Кота.

— Лана! — закричал Карлос.

Девушка обернулась. Рамон подъехал к ней.

— Подбросить вас? — спросил журналист.

Лана хлопнула дверцей, забираясь в салон.

— Какой элегантный способ передвижения — и туфельки не пачкаются в грязи, — сказал Рамон, когда они снова тронулись.

— Это не ваше дело, — сказала Лана резко.

— Его, — сказал Карлос. — Это Рамон Гонзалес, психиатр Курта.

— Извините, — сказала Лана гораздо дружелюбнее.

— Рамон, а почему ты решил, что Курт сейчас нуждается в тебе? — осторожно спросил журналист.

— Он попросил подержать Лану за руку, когда она придет ко мне на прием, и обещал, что это будет уже скоро, — ответил Рамон.

Карлос непонимающе посмотрел на него.

— Курт знал, что не вернется! — воскликнула Лана со слезами в голосе. Но тут ей в голову пришла другая мысль. — Но как вы... Неужели есть еще кто-то, кроме меня...

Врач смущенно потер переносицу.

— Я взял свою левую руку правой и представил оранжевые орхидеи на желтом фоне, — сказал Рамон.

Огни Вьедмы приближались. Карлос поискал глазами — на месте высотного здания отеля в стройной симфонии фонарей чернел провал.

Отель трещал по всем швам и шатался из стороны в сторону, как перебравший вина гаучо.

Лана ворвалась в толпу, как разъяренная фурия. Рамон и Карлос следовали за ней. Лана оттолкнула женщину в халате и с бигудями на голове, протиснулась между чьим-то жирным обнаженным плечом и плечом в темно-зеленом мундире. Погон царапнул ее щеку так, что в лицо Рамону брызнула кровь, но Лана, похоже, этого даже не заметила. Полицейский из оцепления что-то хотел сказать, но Карлос сунул ему под нос журналистское удостоверение. Они нырнули под желтую ленточку. Рамон увидел чуть в стороне Александра, Рамиреса и еще одного мужчину в штатовской военной форме.

— Перед любым судом, господин президент, — услышал врач взволнованный голос штатовского генерала. — Я подтвержу, что Кайс напал на вас!

— Спасибо, — отвечал Александр и обратился к Рамиресу:

— Помогите Курту, Паоло!

В окнах здания одно за другим, словно хлопушки, начали лопаться стекла. Стеклянный дождь брызнул на мостовую. Толпа — постояльцы отеля, приглашенные на фуршет гости и просто любопытствующие — застонала, ахнула и подалась назад.

— Нам лучше отойти... Я готов, господин президент. Но я не знаю, как и чем, я с подобным еще никогда не сталкивался, — ответил Рамирес. — А если мы навредим Эйхманну? Если Кайс вырвется, от города мало что останется.

— Неужели никто, ничем не может ему помочь? — воскликнул Александр.

— Почему же, — пробормотал Рамон себе под нос и пошел по подъездной дорожке к отелю.

Сзади ему что-то кричали, но он уже не слушал. Врач вошел в холл, наполненный розовым искрящимся туманом, и остановился.

— Курт?

По ушам Рамона ударил совершенно нечеловеческий рев — Кайс тоже услышал его. Дверь за Гонзалесом с грохотом захлопнулась.

Я УЖ ДУМАЛ ПРИДЕТСЯ УМИРАТЬ ОДНОМУ.

— Нет, малыш. Я тебя не брошу.

ПОТЕХА В САМОМ РАЗГАРЕ. ПРИСОЕДИНЯЙСЯ.

— Как? — спросил Рамон.

ВЫХОДИ ИЗ ТЕЛА.

Рамон не стал спрашивать, сможет ли он вернуться.

Он знал ответ.

Кто-то грубо схватил Лану за предплечье. Девушка обернулась и увидела отражение своего перекошенного яростью лица в глазах Александра.

— Пусти! — закричала она. — Он убивает Курта!

С грохотом и треском взорвалась оранжерея, хотя взрываться там было совершенно нечему. Александр стиснул руку Ланы еще сильнее.

— Ну, Курт его тоже не ласкает... — сквозь зубы сказал Карлос. Журналист и жена президента стояли метрах пяти от парочки, рядом с полицейской машиной.

— Пусти! — завопила Лана и рванулась. — Я не хочу оставаться одна!

Огромный кусок стекла с тихим свистом обрушился на крышу машины. Карлос схватил Алисию за плечи и оттащил в сторону. Осколок не разбился о машину; он пробил крышу, проткнув старенький "форд" до самого руля, и застрял в металле.

— Одна, значит? — сказал Александр чужим голосом.

Он отпустил девушку, сделал шаг назад. Лана бегом бросилась к зданию, по фасаду которого, все расширяясь, уже змеилась трещина. Из машины, шатаясь, выбрался полицейский. Он сидел со стороны пассажира и только поэтому остался жив. По плечу форменной рубашки стекала кровь. Глаза у парня были совершенно круглые, а брюки спереди — мокрые.

— Позвольте, — сказал Александр и взял пистолет у него из рук.

— Прощай, Лана, — пробормотал президент и сунул ствол себе в рот.

Лана все же услышала его, обернулась на бегу, да так и застыла.

— Стой! Это нечестно! — закричала она.

Александр опустил пистолет и ответил:

— А нафига мне это все сдалось без тебя?

Алисию так сильно передернуло, что Карлос наконец заметил, что у него в руках кто-то есть. Журналист отпустил жену президента.

— Здесь очень опасно, — сказал он, чувствуя, что несет несусветную чушь. — Вам нельзя здесь находиться, пойдемте...

И в этот момент отель "Пенинсула Вальдес" взорвался.

Карлос отшвырнул какую-то доску и выбрался из-под завала. В свете горящих останков отеля журналист увидел Александра и Лану. Обнявшись, они сидели на земле около перевернутой полицейской машины. Президент гладил Лану по голове.

— Это моя вина, — сказал Александр. — Я должен был ему поверить. Должен был! О господи...

— А я тебе говорил, хрена ли делать в этой Аргентине! — раздался над разгромленной улицей сердитый мужской голос. — Нет, заладила, как попугай — пампасы, киты! Нагляделась на своих китов? Лучше бы мы гараж купили!

Раздался отчетливый звук удара в мягкое, а потом тяжелый шорох оседающего тела.

— Достал... И новый компьютер тебе, конечно, — произнес женский голос не так громко, но вполне отчетливо.

Мимо Карлоса прошла какая-то женщина в разорванном шикарном платье. Журналист узнал Алисию. Каблук одной туфли подломился, и Алисия сильно прихрамывала, но не утратила своей величественности. Жена президента приблизилась к перевернутой полицейской машине и остановилась, не доходя до парочки метров двух.

— Теперь ты будешь иметь ее, но "всего", похоже, придется лишиться, — процедила Алисия сквозь зубы. — Я даю тебе развод.

— Обязательно надо было, чтобы для этого умер такой славный парень? — ответил Александр.

Что-то кольнуло ладонь Карлоса. Журналист разжал руку и увидел, что держит в ней ключи от джипа Курта. Теперь уже никогда было не узнать, что заставило его ухватиться за ключи в миг, который вполне мог оказаться последним.

— Да, Курт, умирать ты умеешь, — сказал Карлос, глядя на пластмассовый череп.

Журналист перевел взгляд на догорающие развалины.

— Очень жаль, что жить тебя никто не научил...

Песнь последняя. Имя бури

Wir waren namenlos

Und ohne Lieder...

Nach einem Windstoss

Ging ein Sturm los

Einfach beispiellos

Wurde zeit

Los!

Rammstein. "Los"

Мы были безымянны

И без песен...

Ветер принес бурю

Пришло время сделать то,

О чем прежде не слыхали

Начинай!

Раммштайн. "Судьба".

Эрик откинулся на спинку стула и потер виски. Экран ноутбука мерцал в темноте кухни вязью формул. "Попью-ка я чаю", решил Химмельзон и встал из-за стола.

Эрик любил эти ночные часы — часы тишины, когда можно было спокойно поработать. Второй ребенок Эрика и Марго к непреходящему восторгу родителей с большим удовольствием спал по ночам, в отличие от их первенца Рича. Если Рич рассматривал ночь как возможность плотно пообщаться с мамой и папой, то этот малыш только раз в два-три часа напоминал маме, что неплохо бы поесть, после чего в родовом гнезде Химмельзонов снова воцарялись тишина и спокойствие.

Эрик любил эту кухню с устаревшим оборудованием, кухню, в которой с детства все было знакомо до мелочей и с детства же оставалось неизменным. Все на своих местах, в порядке, заведенном еще матерью. Одной из причин того, что Химмельзон привез Марго рожать именно сюда, на край света, где солнце перед тем, как нырнуть в холодное серое море, долго катится вдоль горизонта, была именно кухня старой фрау Гильдис.

Марго до сих пор не научилась наводить порядок на кухне так, как надо.

Впрочем, она никогда особенно к этому не стремилась. Да и любил ее Эрик совсем не за то, что с горем пополам жена все-таки научилась печь ему пирожки.

Он включил электрочайник, рассеянно думая об имени, которое Марго выбрала для малыша. Жена никак не могла решиться, несколько листов с вариантами были за время беременности исписаны сплошь и выкинуты в утилизатор. Эрик отвергал только самые экзотические имена, вроде "Василия" или "Ромуальда", с тоской вспоминая время, когда они выбирали имя Ричу. Первый сын родился в августе, и по знаку Зодиака был Львом. Тогда Марго сразу сказала: "Ричард Львиное Сердце!" и вопрос был снят.

В этот раз столь четких указателей для фантазии жены не нашлось. Мальчику шел уже второй месяц, а ребенок до сих пор оставался безымянным. Но сегодня, когда Эрик с Ричем пришли с рыбалки, Марго за ужином поведала им, что второго сына Химмельзонов будут звать Готфридом. Эрик испытал невыразимое облегчение, а Рич только и буркнул:

— Наконец-то...

А сейчас, в тишине и уютном одиночестве старой кухни, Эрик внезапно подумал, что Эрнест — гораздо более красивое имя, чем Готфрид. И по звучанию похоже на "честный, серьезный". По крайнем мере в английском языке, на котором в основном и разговаривала вся семья. Если не считать русских и французских колыбельных, которые по вечерам пела сыновьям Марго.

Однако Эрик никогда не забывал, какой вклад в историю семьи Химмельзонов уже внес человек по имени Эрнест, и поэтому тут же выкинул эту идею из головы.

Он открыл буфет, чтобы достать пару пирожков с рыбой, испеченных Марго. Из-за створки с тихим шелестом выскользнула газета и упала на стол. Удивленный Эрик увидел, что это очень старая газета — бумага пожелтела от времени. Впрочем, иначе и быть не могло, новости не выходили на бумажных носителях уже лет десять. По сгибам, перечеркнувшим лист, Химмельзон догадался, что в газету было что-то завернуто, а когда пряный запах пощекотал ему нос, понял, что именно. Очевидно, Марго не хватило перца при приготовлении рагу на ужин, она решила поискать в запасах, оставшихся от свекрови — и поиски увенчались успехом.

Эрик взял газету в руки и вздрогнул, но совсем не от щелчка автоматически выключившегося чайника.

Верхнюю часть газетного листа занимала фотография Реджи Бенсона, бывшего коллеги и соратника. Девять лет назад Реджи взялся за проект, от участия в котором Химмельзон отказался. А полгода спустя вокруг "лаборатории вивисекторов", которую уничтожила лавина в Андах, разыгрался громкий международный скандал. Пресса навесила на Бенсона хлесткий ярлык "доктор Моро XXI века". Часть населения Аргентины заразилась вирусом, который создал Бенсон, и генетическую эпидемию удалось предотвратить только чудом. Эрик особенно не вникал в подробности того старого скандала, но то, что Аргентина расторгла дипломатические отношения с США, а город Пуэрто-Мадрин пришлось чуть ли не отстраивать заново, Химмельзон знал.

Эрик налил себе чаю, достал блюдо с пирожками и сел за стол, прихватив газету. Через пятнадцать минут Химмельзон узнал имя "чуда", благодаря которому Латинскую Америку — да и всю Землю — к сегодняшнему дню населяли все еще люди, а не звероподобные монстры. Обладатель этого имени смотрел на ученого с фотографии в самом низу полосы твердым взглядом истинного арийца.

Kurz Gottfreid Eichmann, 2012-2034, гласила подпись под фотографией.

Эрик догадался, что в первом имени Эйхманна опечатка — звали его, конечно, Куртом, а вот второе имя, как выяснилось, было написано в полном соответствии с правилами языка, на котором говорили изгнанники. Этот язык все еще можно было назвать немецким, но с большой натяжкой. "Друг готов превратился в свободного бога", усмехнувшись, подумал Химмельзон. — "Интересно, они сами-то заметили это?". Краткую биографическую справку по Эйхманну, навсегда оставшемуся молодым в отличие от Бенсона, можно было и не читать. Фамилия говорила сама за себя. Однако Эрик прочел ее и узнал, что именно этой фамилией назван новый космодром в Трелеве и вирус, созданный Бенсоном.

А вторым именем погибшего борца за чистоту расы его жена решила назвать их ребенка.

Долгожданного второго сына Химмельзонов, который оказался на двенадцать лет младше брата. Разница в возрасте братьев могла быть и меньше, если бы...

Эрик потер руками виски.

Когда Ричу исполнилось пять, у Марго родился мертвый мальчик.

И Эрик не мог назвать его человеком, ни как отец, ни как ученый. Химмельзон расторг контракт с госдепартаментом США, хотя понимал, что уже, наверно, поздно.

Но судьба в конце концов смилостивилась над ним.

Эрик так задумался над газетой, что не услышал, как в кухню вошла жена.

— Все полуночничаешь, — добродушно начала Марго, но увидела на столе газету и осеклась.

— Готов поклясться, что у Эйхманна были зеленые глаза, — словно в забытьи, сказал Эрик.

Марго вздрогнула.

— Это вряд ли, — стараясь, чтобы голос ее звучал ровно, сказала она. — У них ведь в Шербе с этим строго. Генетическая селекция и все такое. Синие они у него были.

Марго помолчала и добавила:

— Наверняка.

— Если тебе так нравятся нацисты, — сказал Эрик. — Давай назовем сына Эрнестом.

— Если моему сыну и суждено стать преступником, — твердо ответила жена. — Я не хочу, чтобы его наказали за это. Я хочу, чтобы в его честь назвали хотя бы космодром...

Химмельзон хмыкнул.

— Нет никакой судьбы, — сказал он. — Мы сами и выбираем, и создаем себе дорогу. Так или иначе, назвать своего ребенка в честь нациста, или военного наемника, или мутанта кажется мне плохой идеей. А Эйхманн соединил в себе все эти качества сразу.

— Даже если этот мутант, нацист и военный наемник спас...

— Даже если, — непреклонно сказал Эрик.

Химмельзон ожидал, что Марго будет спорить. Но жена так покорно опустила голову, что он испугался. Было в этом жесте что-то от движения приговоренного к смерти, склоняющего голову на плаху.

— Хорошо, — сломанным голосом сказала она. — Пусть будет хотя бы Эрнест.

Химмельзон покачал головой.

— Да что ты такое забрала себе в голову? Преступник, космодром... Замени хоть одну букву, прошу тебя. Джотфрид тоже неплохо звучит, наводит на мысли о твоем любимом Джотто...

Марго улыбнулась — у Эрика отлегло от сердца — и сказала:

— Хорошо, как скажешь. Пойдем спать. Тебе Рича с утра на тренировку везти...

Химмельзон выключил ноутбук, поставил чашку в раковину и последовал за женой. Лежа рядом с засыпающим мужем, Марго думала не о ярких, солнечных фресках веселого итальянца.

Jottfreid

Jotun frei...

Одна буква ничего не изменила. Свободный бог превратился в свободного ётуна.

— Скажи, а можно разорвать Солнце?

— Теоретически — да, можно, — сонно ответил Эрик. — Но кому это может понадобиться?

Химмельзон сильно вздрогнул. Тело его расслабилось — муж заснул.

"Помоги ему", думала Марго, глядя на белеющий в темноте полог над детской кроваткой. — "Защити. Если хоть как-нибудь можно избежать этого, пусть наше солнце останется целым. Я не хочу, чтобы моего сына было некому даже проклинать..."

Она поняла, что молится. Первый раз в жизни, и молится богу если и не мертвому, но тому, который уже не может ее услышать и помочь.

И когда Марго окончательно осознала это, она заплакала. Тихонько, чтобы не разбудить мужа и Джотфрида.