— Видите ли, командир, мне тут уже восьмую невесту сватают, — вздыхал Валентин Сергеевич с видом усталой старой лошади. — Но что я могу поделать, если мое сердце окончательно отдано наперснице вашей подруги?

— Сашеньки? — уточнил Глеб. — И кто же покорил сердце боевого офицера, с шашкой наголо кидавшегося на вражеский пулемет?

— Княжна Елена Петровна Гедианова , — тяжело вздохнул Вяземский. — И ничего из нашего романа, скорее всего, не выйдет...

— Почему это?

— Ну-у-у... — снова по лошадиному вздохнул Валентин. — У меня в кармане — вошь на аркане. И никаких видов на серьезное наследство: двух сестер надо замуж выдавать, так что все папенькино наследство — им. Впрочем, там и так немного. А Гедиановы никогда не отдадут единственную дочь за бессребреника, пусть даже и титулованного...

— Прекратить вздыхать, — коротко ударила команда. — Сколько вам нужно на брак? Ну?

— Да у вас-то, командир, откуда столько возьмется? — вскинулся Валентин. — Ну, вот я скажу: 'Сто тысяч', и что вы станете делать?

— Сто-о-о-о? — Глеб почесал нос и присвистнул, — М-да, это так сразу не решишь... Но через пару месяцев мы с вами вернемся к этому вопросу...

... А на самом балу Львова сразу захватили 'родственники'. Маркин уже давно загнал своего реципиента, что называется, под спуд, и теперь мучительно пытался разобраться в хитросплетениях родственных связей князей и некнязей Львовых...

— А как здоровье вашей крестной? — с любезной улыбкой вопрошал князь Георгий Львов . — Помнится, она очень переживала об вашем отъезде на Балканы. От треволнений даже в Карлсбад, на воды уехала, нервы лечить...

'Жаль, эта неизвестная крестная не утопилась в Карлсбадских водах!' — мысленно ругнулся Глеб, не имевший ни малейшего представления о том, кто собственно была его крестная. Но вслух сказал:

— Да, она и до сих пор жалуется на нервы, — и приятно улыбнулся. — К тому же, у нее стали побаливать почки...

— О да! — вмешался в разговор Феликс Юсупов . — Почки — бич современного человечества. Вот у меня... — и он принялся подробно описывать свои заболевания, причем делал это так подробно, что Львов решил: либо Юсупов всерьез изучает медицину, либо готовится 'косить' от армии.

'И такая дребедень — целый день, целый день ... — тоскливо подумал Глеб. — Какого лешомана я им понадобился, хотелось бы знать? Что, для придания военной атмосферы? Бездельники, трутни, чтоб их приподняло и об угол ударило! Блин, вот когда точно уверуешь в правоту санкюлотов. На фонари аристократов!.. Но какой роскошный расстрельный список вырисовывается?!'

Он вяло ел какие-то удивительные деликатесы, вкуса которых он не понимал, пил дорогущие вина, чьего аромата и букета он совершенно не разбирал, танцевал с девицами, которые ему не нравились, танцы, которых он не знал, и мучился скукой и сожалением о бесцельно потерянном времени.

И как оказалось — совершенно зря. В курительной комнате, куда Глеб ушел отдохнуть от танцев и пустой болтовни к нему как-то очень естественно подошли князь Георгий и Феликс Юсупов. Князь угостил дальнего родственника папиросами собственной набивки с турецким черным табаком, Феликс раскурил сигару, и на Глеба опять посыпались вопросы о дивизии, о солдатах, о настроениях в войсках вообще. И вдруг:

— А что это, Глеб Константинович, к вам старец Григорий зачастил? — лениво поинтересовался князь Георгий.

Равнодушие, с которым он задал вопрос, было до того наигранным, что Глеб насторожился. А ну-ка, ну-ка...

— Да очаровал он нашего 'Андреевского есаула', — ответил он с таким же фальшивым безразличием. — Борис Владимирович — человек неплохой и разумный, но вот верит во все эти божественные откровения. Потому-то Распутин у нас — частый гость.

— А как вы сами к нему относитесь? — быстро спросил Юсупов.

— К кому? — включил дурака Глеб, выигрывая время. — К Анненкову или к Распутину?

— К старцу, разумеется. О том, что вы с Анненковым друзья не знает разве только глухой и слепой.

— Да, как сказать, — на показ задумался Львов. — С одной стороны, что-то эдакое в этом кержаке все-таки есть, но с другой — вахлак и шарлатан первостатейный.

— Кержак? — удивился князь Георгий. — А разве он еще и старовер?

— А очень возможно, — задумался Юсупов. — В тех местах каменщиков много, так что очень возможно, mon prince , очень возможно...

Все молча курили, размышляя каждый о своем.

— А как вы оцениваете его влияние на императора? — вопрос после долгой паузы, и две пары внимательных глаз впились в Глеба, точно гарпуны в кита.

— А как можно оценивать влияние малограмотного человека на правителя Великой Империи? — ответил тот вопросом на вопрос, а про себя добавил: 'Не было бы счастья, да несчастье помогло... По моей исшрамленной физиономии вы, сиятельства, замучаетесь угадывать, что на самом деле думаю...'

Князья кивнули и снова замолчали. Но теперь пауза вышла короче.

— Распутин — позор для России! — твердо заявил князь Георгий. — Это уже ни на что не похоже: какой-то шарлатан, шут, осмеливается вмешиваться в управление державой! Державой!! — повторил он, потрясая жиденькой бородкой.

— Похоже, — усмехнулся Глеб и уцапал из шкатулки еще одну папиросу. Очень они ему понравились, — Сочинение господина Дюма-пер: 'Графиня де Монсоро' и 'Сорок пять'. Помнится, присутствует там шут Шико, который весьма успешно помогает Генриху III.

— Час от часу не легче, — ощерился Юсупов. — Мы с вами в романе французского писаки, господа...

Лакей подал кофе и ликер 'Бенедиктин'.

— Сигару, Глеб Константинович?

— Благодарю, но я лучше еще одну папиросу...

Юсупов подвинул канделябр, Глеб прикурил...

— Послушайте, Глеб Константинович, а каково ваше мнение на это? Вы не находите, что Распутина надо бы любым способом удалить от Императора и его семьи?

— Пожалуй... — задумчиво протянул Львов-Маркин.

'Это будет весьма забавно: я — в числе убийц Григория Ефимовича. Хорошая идея посетила моих милых родственничков', — размышлял Глеб. Тут ему вспомнилась одна знакомая из прошлого-будущего. Яркая эффектная брюнетка с шикарной грудью, нежным голоском и железным характером. Эта девушка любила повторять: 'Я тебе отдамся, а кто кого вы...ет — так это мы еще посмотрим, милый'. Очень подходящая к данной ситуации фразочка...

Глеб мечтательно улыбнулся своим мыслям, и эта улыбка, выглядевшая из-за шрамов хищной и жесткой, окончательно убедила князей Львова и Юсупова, что генерал-майор — на их стороне. И Юсупов сразу же перешел к делу...

— Глеб, вы знакомы с Пуришкевичем? Нет? Ну так я вас обязательно познакомлю: человек замечательный! — Феликс схватил Львова за рукав кителя — Умнейший, образованнейший, благороднейший человек! И он придерживается такого же мнения: Распутина надо убирать!

— Жаль, что не удалось организовать против него процесс, — вздохнул князь Георгий. — Хлыстовство — серьезное обвинение, и можно было бы рассчитывать... — он не договорил и залпом допил свой ликер.

Глеб отчаянно пытался вспомнить все, что знал и помнил о покушениях на Распутина. Вроде бы стратег-спирит Николай Николаевич тоже в это каким-то боком затесался, а еще — великий князь Дмитрий Павлович...

— Я смею думать, что Николай Николаевич тоже не оставил своих попыток удалить сибиряка прочь из дворца? — произнес он осторожно. — Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — в курительную вошел еще один гость. — Но вот вопрос: почему вам это интересно, генерал-майор?

Глеб внимательно оглядел нового собеседника. Ага, вот и еще одно действующее лицо: великий князь Дмитрий Павлович , собственной персоной.

— Интересный вопрос, — медленно протянул, ощутимо подбираясь, Глеб. — Интересный вопрос от офицера офицеру... — Он смерил великого князя холодным взглядом, — Вы, видимо полагаете, что для меня понятий 'Честь правящего дома' и 'Благо Родины' не существует? Я так должен понять ваши слова?

Дмитрий Павлович вздрогнул. О начальнике штаба Георгиевской дивизии ходили разные слухи, но все они сходились в одном: если вам надоела жизнь — попробуйте оскорбить или рассердить этого человека. Даже задеть его — смертельно опасно, а уж обвинить в бесчестии...

Великий князь уже собирался оправдаться, объяснить свой вопрос, но тут вдруг генерал-майор Львов, с видимым усилием, улыбнулся, от чего стало еще страшнее...

— Я готов кое-что объяснить вам, но только tête-à-tête , — и сделал приглашающий жест.

Не без внутренней дрожи шел великий князь за Глебом. А тот внутренне ликовал: надо же как удачно все складывается! Воистину: Григорий Распутин — провидец!..

— Послушайте, великий князь, — начал Львов, когда они оказались одни. — Судьба распорядилась так, что мы с вами оба любим одну и ту же девушку . Вы понимаете, о ком я говорю.

Это был не вопрос, а утверждение, констатация факта, но Дмитрий Павлович все же кивнул.

— Я мог бы соперничать с вами — это нормально, когда два офицера, два фронтовика выясняют отношения из-за женщины. Хотя лично мне вы симпатичны...

— Вы мне — тоже, — поспешил добавить Дмитрий Павлович, чувствуя громадное облегчение. Сегодня его убивать не будут!..

— Но я не могу бороться против семьи, которую науськивает этот, с позволения сказать, 'старец'. Вы, как человек близкий к императору и его семье, вероятно уже знаете, что Распутин настроил Ольгу против меня и пытается поссорить меня с Анненковым, внушив ей, что она влюблена в моего друга.

— Да, я слышал об их начавшемся романе...

Великий князь ликовал. Еще бы: такой союзник! Единомышленник! Распутину придет скорый и заслуженный конец!

Он приобнял Львова за плечи:

— Послушайте, Глеб... Ведь я могу называть вас по имени? Разумеется, вы тоже можете обращаться ко мне также. Я... мы искренне рады, что вы — герой войны, оплативший кровью свое положение... что вы — с нами!

— Я — с вами, — подтвердил Глеб, мысленно продолжив: 'еще побеседую, сволочь титулованная...'

На следующее утро Львов доложил о произошедшем на балу, но к его удивлению Анненков отнесся к этому почти равнодушно. Он рассеянно выслушал своего друга, кивнул, коротко бросил: 'Молодец! Держи руку на пульсе', и тут же занялся другими делами. А их имелось в достатке...

В этот день в дивизии ждали гостя. В Тосно собирался прибыть с визитом вице-адмирал Колчак. В преддверии визита, Анненков заметил определенное сходство между ним и новым командующим Черноморским флотом. Тоже относительно молод — всего сорок лет! Тоже пробился к верхам командования исключительно боевыми заслугами. Тоже принял командование крупным соединением в обход старшинства и без опыта командования серьезными силами: минная дивизия — не в счет.

'А вот интересно, — подумал Борис. — Какого черта командование воюющим флотом поручают адмиралу, который ни в военное, ни хотя бы в мирное время не командовал не то, что линкором, а даже серьезным крейсером? Это не говоря уже о командовании соединением тяжёлых кораблей. Ведь как не крути, а дивизия линкоров в это время — основа основ флота. То, ради чего этот флот и создают. Если угодно — становой хребет военного флота этого времени...'

Он принялся лихорадочно вспоминать все, что когда-либо читал, слышал и знал о Колчаке. Выходило непонятно. Знаток минного дела, ученый-океанограф, полярный исследователь и... все! ВСЕ!!! И вот этого парня почему-то вдруг направляют командовать флотом?! Так не бывает, господа-товарищи!

Ну, можно один раз проскочить вверх по чистой везухе. Далеко за примером ходить не надо: его собственная карьера в этом мире. Или карьера Глеба. Впрочем, и в прошлом-будущем полковник Рябинин видел и слышал про подобные случаи. Не даром же народ говорит: 'Счастье — это оказаться в нужное время в нужном месте!' Но чтобы из командира эсминца за год проскакать в командиры минной дивизии — читай всех легких сил Балтфлота, а за следующие десять месяцев — до командующего целым флотом? Э-э-э, нет! Такое может случиться только если фигуранта со страшной силой волокут вверх, причем не в одиночку, а как небезызвестную репку — большой толпой...

Анненков нажал кнопку примитивного селектора — первого аппарата подобного типа, который по его заказа сваяли аж в количестве целых четырех штук для нужд дивизии:

— Глеб? Зайди, ты мне нужен...

Через пять минут в кабинет вошел обиженный и злой Львов.

— Что прикажешь, твое превосходительство? — спросил он хмуро.

Анненков посмотрел на друга и спокойно проговорил:

— Слушай, ты кончай обижаться, как малолетка в детском саду. Если я тебя за что-то полезное не похвалил, так это не потому, что я — черствый сухарь, а потому, что дел выше головы. Пора бы уже привыкнуть, чай не в первый раз живешь...

Львов органически не умел долго злиться на близких ему людей, и Борис высоко ценил его именно за это качество. Начальник штаба все еще хмурясь придвинул стул и сел:

— Ну, что стряслось?

Анненков в двух словах обрисовал Львову картину, и тот глубоко задумался. Настолько глубоко, что отложив только что прикуренную папиросу в пепельницу моментально зажег следующую. Да еще и машинально взял со стола недопитый Борисом стакан чая и осушил его одним долгим глотком...

Анненков с интересом и надеждой следил за всеми этими действиями. Память у Львова-Маркина — на зависть, так что...

— Я не помню, у кого я это читал, — медленно произнес Глеб, — но могу сказать одно: Колчак близок к ребяткам, подготовившим Февральскую революцию. Вроде бы общался он с Московским городским головой , потом еще с этим... как его?.. Ну, он еще распорядитель думской комиссии по военным делам?.. Лодыженский , точно! Вот, а еще у него в дружках — генерал Алексеев...

— Твою дивизию! — только и сказал Борис. — Успокоил ты меня, Глеб, спасибо... То-то нас в Константинополь стараются запихать. Под такое мудрое руководство...

— Это еще не все, — сообщил Львов, четко проговаривая каждое слово. — Его любовница Тимирёва 'интересовалась' политикой, постоянно посещала гостевую трибуну Государственной думы, плотно общалась с депутатами и в письмах к своему хахалю сообщала о политической обстановке в столице.

— Б...!

— Ну, нет, это ты зря, — покачал головой Львов. — Знаешь, у этой дамочки было одно забавное правило: пока одного любит — с другими ни-ни.

— Да я не про нее, а про ситуацию вообще, — хмыкнул Борис.

— Тогда ты все равно не прав, — вздохнул Глеб. — Ситуация у нас — б... в превосходной степени...

Колчак сидел в автомобиле и, пережидая пока осядет поднятая колесами пыль, пытался разглядеть: кто торопится к автомобилям от дивизионной караулки? Странно, но что-то никого не видно. Может быть, из-за пыли?..

Но нет. Пыль осела, а у караульного помещения не видно никакого движения. 'Любопытно, — подумалось Александру Васильевичу. — Прямо как на корабле: вахтенный у трапа тоже ни к кому не подойдет...' Он легко тронул своего адъютанта за плечо и как можно более небрежно произнес: