— Надеюсь, ты не думаешь, что я шучу? Я, что, похож на шутника? Может быть, ты слышал, как я когда-нибудь шутил? — спрашивал он, а я растерянно молчал. Что он несет? Прыгать с моста? Это же са-моубийство!

— Но это глупо...

— Так вот, — прервал меня Темный. — Тот, кому девушка дороже, прыгнет с этого моста здесь и сейчас. Тот, кто откажется — проиграет и больше никогда не подойдет к ней. Теперь мы в равном положе-нии, согласен?

Он сумасшедший, но, похоже, действительно верит в то, что говорит. Я посмотрел вниз: высоко, очень высоко. Плавать я умею, но тут надо уметь не только плавать, но и падать. Между тем Темный пере-нес ногу через перила и сел на ограждение:

— Даю слово: прыгнешь — твоя девчонка! Решай, — сказал он. Он сплюнул в Неву и проводил пле-вок взглядом.

— А ты, что, уже передумал? — усмехнулся я.

— Я еще не решил, — без тени иронии сказал Темный. — Может, ты и прав: девчонок вокруг хвата-ет, чего из-за одной с моста прыгать? Ты как считаешь?

Вихрь закружился в голове. Безумства делают во имя любви. Любил ли я Юльку — я не знал. Про-сто не задумывался над этим. Нам было хорошо вдвоем. Мы дружили, помогали друг другу. И спала она только со мной. Это я знал точно. Но ради этого прыгать с моста?

А какой выбор? Испугайся я, и Темный добьется своего. Потому что морально будет сильнее. А если не по-хорошему, так силой. Затащат Юльку в 'бумер' и... И милиция не поможет. Все знают, что у Темного все схвачено. Но соглашаться — безумие! Ведь никто не слышит нашего уговора. Ни свидетелей, ни по-средников. Кто поручится за его честность? Я ему не верил.

Темный все читал по моему лицу.

— Не веришь? А веришь, что я твою девчонку рано или поздно достану?

Почему я тогда сам его не сбросил?

— Давай, докажи, на что ты способен ради дамы! — Он перенес вторую ногу и встал, держась за перила, лицом к воде. Он выигрывал по очкам, и я тоже перелез через перила. Мы замерли над черной водой в двух метрах друг от друга.

— Ну? Начинаем отсчет? — спросил Темный. Внутри все сжалось, но отступить я не мог. Он пра-вильно сказал: мы в равных условиях.

— А если прыгнем оба? — спросил я.

— Тогда я тоже проиграл, — сказал Темный. — Видишь, ничья в твою пользу!

Он не собирался прыгать! Все это только фарс! Я услышал шаги и оглянулся: за спиной, в полумет-ре, стояли Кость и Мексиканец. Я понял, что выбора действительно не осталось.

— Итак, отсчет пошел, — объявил Темный. — На счет 'три'! Раз!

А, может, не так все и страшно? Страшно, конечно, но если упасть 'солдатиком', то все шансы есть! Плаваю я неплохо.

— Два!

Нет, слишком страшно. По-моему, никто, прыгнув с такого моста, жив не останется...

— Три!

Нож соскользнул.

— Черт! — выругался я, глядя на разрезанный почти пополам палец. Не дожидаясь, пока хлынет кровь, я машинально сунул палец под струю воды. Боли я не чувствовал. И, глядя на кристально чистую воду, стекавшую с пальца, вдруг сообразил, что крови-то и нет. И откуда ей взяться, если сердце не бьется? Как она будет течь?

Я вытащил палец из воды и посмотрел на него. Раны не было! На моих глазах она превратилась в едва заметный шрамик. Да я просто монстр! Может, меня и пули не берут?

— Это не все! — донеслось из текущей струи. — Ты узнал лишь малую часть. Приходи, приди к нам. Ты узнаешь все...

Голоса звучали, сливаясь с журчанием в единый, сводящий с ума хор. Я протянул руку и закрыл кран. Голоса пропали. Бред какой-то. Голоса... Чьи голоса? Послышалось? Тогда почему я боюсь открыть кран?

Картошки расхотелось. И вообще, с того рокового дня я ничего не ел. Ну, да, зачем трупу питаться? Какая ему польза? Смешно, да не очень...

Итак, что мы имеем? — думал я, отрешенно бредя по ночной улице. Имеем живого мертвеца, не знающего, как жить дальше. Глупость какая-то... В ситуации, когда с человеком случается нечто ужасное, он подсознательно ищет того, кто может выслушать, помочь или хотя бы пожалеть. Но кто выслушает? Кто поверит? Мама? Маму я сразу отбросил. Она, как пить дать, упечет в больницу, а там я стану объектом для исследований. Юлька? Юлька впечатлительная, меня не бросит, но обязательно выкинет что-нибудь эда-кое, что мужчина просчитать не в состоянии. Что-нибудь из женской логики. Нет, и Юлька отпадает. Оста-ются друзья. Кому довериться, думал я, чувствуя нарастающую горечь. Кажется, никому. Алекс — трепло, Фил вроде нормальный пацан, но я его плохо знаю. Соваться с такими откровениями... Тут нужен настоя-щий друг. Может быть, Костя? В последнее время мы сблизились. Вообще, я щепетилен в таких вопросах. Вот так живешь: друзей куча, а коснись проблем, не знаешь, кому довериться...

А может, никому ничего не говорить? Что я, язык за зубами не удержу? Я же не баба! Живи себе, раз живешь. И все. И — никому!

Слегка приободрясь, я отправился дальше. Люблю гулять по центру. Если бы не машины, заполо-нившие город и отравлявшие воздух, гулять по Петербургу было бы сплошным наслаждением. Я остано-вился у булочной, куда помятый жизнью грузчик живо затаскивал поддоны со свежим хлебом, и во всю грудь вдохнул хлебный аромат. И ничего не почувствовал. Никакого запаха. Что такое? Я вновь принюхал-ся: ничего. Как будто грузчик носил не румяные свежевыпеченные батоны, а пакеты с пастеризованным молоком. Насморком я не страдал, выходит, у меня и обоняние пропало? Весело. Хорошо хоть, вижу и слышу.

На всякий случай нагнулся к выхлопной трубе грузовика и вдохнул вылетавший дымок. Выскочив-ший из магазина грузчик изумленно воззрился на меня. Никакого запаха! Я выпрямился и побрел прочь.

Ночь вдохновляет, и я понимал поэтов, воспевавших ее. Днем ты, как правило, занят. Дела, учеба, разговоры — суета, одним словом. Днем ты раб всевозможных дел и забот. А вот ночью... Ночью каждый сам по себе. Хочешь — спи, и упустишь это чудесное время. А хочешь — гуляй. Ночью мы наедине с собой, ночью по-другому думается и чувствуется по-другому. И кто сказал, что утро вечера мудренее? Дурак ка-кой-то. Если мозги есть, они тебе и утром и вечером послужат, а если нет... Мне лично по ночам думается лучше. А ночной воздух во сто крат чище дневного, прохладен и свеж. Только ночью город пахнет по-настоящему: мокрым асфальтом, камнем или опавшими листьями. А умеешь чувствовать — ощутишь запах детства, давно забытых приключений и многого, многого другого.

Шаги одиноких прохожих играют музыкой в ушах, и шелест зажатых в скверах деревьев навевает грусть. Как хороша ночь! Одно плохо — иногда спать хочется. Стоп. А мертвые спят? Мысль приободрила, и я зашагал веселей. Наверно, я феномен, уникальный случай в природе. И не надо паниковать, Андрюха!

Я двигался в сторону Таврического парка. В детстве часто бегал по нему, знал вдоль и поперек. Но в последнее время не бываю. Детские воспоминания заставили улыбнуться, и я твердо решил зайти в парк. Что мне сейчас недостает — так это хороших эмоций.

Подойдя к воротам, увидел, что на них висит замок. Прикрепленная табличка гласила, что работает он до девяти. А сейчас глубокая ночь. Хотя, чего это я? Разве в детстве не гулял по нему после девяти, с не-передаваемым чувством страха и восторга убегая от сердитых сторожей-дворников? Чего мне теперь бо-яться?

Клубящиеся облака совершенно затянули светлое небо, и слышался отдаленный гром. Будет гроза.

Я прошел до Кирочной. Там в металлической ограде с незапамятных времен выломан прут, и я ча-стенько проникал через это место. Дыра была и сейчас, никто не пытался ее заварить. Это хорошо, это бу-дило детский азарт и щенячью радость. Я просунул ногу, затем с трудом протащил туловище. Да, все-таки мне не десять. Раньше пролезал легко. Протиснувшись сквозь посаженные вдоль ограды кусты, я вышел на дорожку.

Чтобы не привлекать внимания, двинулся вглубь парка, в сторону центральной аллеи. И тут же по-шел дождь. Невидимые капли застучали по темной листве, зашуршали по песку дорожек. Я улыбнулся. Как хорошо! Мне не хотелось никуда бежать. Дождь не испугал меня, а ведь раньше... Стоило первым каплям упасть на землю, как я трусливо бежал под мало-мальское укрытие, зонтики носить не люблю. Как же хо-рошо, думал я, подставляясь упругим хлещущим струям, вода — это жизнь! Мокрая одежда не вызывала раздражения, напротив, тело наслаждалось влагой, и душа радовалась с ним. Я чувствовал необъяснимую радость, словно вернулся в детство, когда промокшие ноги были обычным явлением. И я никогда от этого не болел. А уж сейчас — тем паче.

Погруженный в воспоминания, я наткнулся на скамейку, на которой лежал человек. Бомж, подумал я, останавливаясь перед ним. Спать негде, вот и прилег. И дождь ему не помеха. Ну, гулять под дождем можно, а вот спать как-то... И если раньше брезгливо обошел бы бездомного, то сейчас остановился. Быва-ют минуты, когда хочется поделиться радостью с кем угодно, даже с бомжом.

Я наклонился и увидел, что это старик. С длинной бородой и приметными красными ушами.

— Эй, дедуль, спишь, что ли? — я потряс его за плечо.

Бомж открыл глаза. Удивительные глаза, зеленые.

— Ты кто? Чего надо?

— Вставайте, дедуля, замерзнете, — как можно мягче произнес я, — холодно ведь так... под дождем лежать.

Бомж приподнялся, рассматривая меня с ног до головы. Глаза его странно блеснули.

— А-а, свеженький, — протянул он. — Ну, ну... Жалко тебе, значит. Здесь тебя никто не пожалеет. Чей будешь?

— Как это... чей? — смутился я. Вспомнилась комедия про царя из прошлого, когда он спросил: ты чьих холоп будешь? Вот так же и дед спросил.

— Ничей.

Старичок засмеялся. Зубы его оказались на удивление хорошими, даже лучше, чем у меня.

— Ничей, говоришь? Здесь, паря, ничьих не бывает. Кому душу отдал?

— Что? — я думал, что ослышался.

— Молодой, а слышишь плохо. Душу свою кому отдал? Ну, говоря по-нонешнему, где коньки от-бросил?

Я оторопело замолк. А старичок-то непрост! Откуда он знает?!

— С моста упал, — наконец, выговорил я.

— В воду?

— Да.

— Утопленник, значит, — старик удовлетворенно кивнул. — Понятно. А здесь что делаешь? — спросил он неожиданно строго, так, что я почувствовал невидимую силу в этом сухоньком тельце.

— Гуляю, — просто ответил я.

— Гуляешь? — переспросил старичок, голос его резко напрягся, зазвучав с необычайной силой. — Говори правду! Слизень тебя послал?

— К-какой еще слизень? Никто не посылал.

Старичок спокойно сидел, но кусты за его спиной пугающе зашевелились, словно в них прятался кто-то огромный. Обе стороны аллеи вдруг, в одно мгновенье перекрыла клубящаяся тьма, и я понял, что влип.

— Тебе сказали, что здесь моя земля? — грозно вопросил старик, и я понял, что с ним шутки плохи.

— Н-нет...

— Как — нет? Совсем Слизень обнаглел! — загремел старик. — Или думает, я с такими, как ты, и не справлюсь?! Мне что живые, что мертвые — все одно! И мертвых угомоню!

Он кричал так громко, что я подумал: сейчас здесь будет милиция. Но вспыхнула молния, и за спи-ной старика я увидел чудовищную, заставившую замереть от ужаса, тень. Нечто огромное, похожее на дву-ногое дерево, потрясало длинными, коряво растопыренными ветвями.

Я бросился бежать. Вслед мне хохотало и ухало.

Проснулся я поздно и по привычке бросил взгляд на часы: ого, скоро двенадцать! И тут же вспом-нил: ведь лето, на лекции идти не нужно. Я встал и почувствовал неприятный зуд. Тело чесалось, словно по нему блохи бегали. Что еще за напасть, подумал я, вспоминая пропавшее обоняние.

Я направился в ванную, открыл воду и хорошенько умылся. Стало значительно легче. Тогда я за-брался в ванну и включил душ. О, блаженство! Брызжущие сверху струи ласкали, наполняя тело странной и неведомой силой. Через минуту я почувствовал, что горы могу свернуть! А ведь закон сохранения энергии никто не отменял, подумалось мне. Если в одном месте убудет, то в другом... Я замер, обдумывая эту мысль. А может, у меня действительно какие-то новые свойства появились? Вон как порезанный палец зажил! По-чти моментально!

Я позвонил маме и сообщил, что со мной все в порядке, что ищу работу на лето. Давно пора, сказа-ла мама, эх, армия по тебе плачет! Это она зря. В армии мне делать нечего, я дисциплину люблю. Я пред-ставил, как на приемной комиссии меня прослушивают, а сердце не бьется... В какие войска направим? В космические. Почему? Он мертвец, ему все равно. А еще лучше — подводником. Я же не дышу, могу жить под водой, как Ихтиандр. Я вспомнил плавающих перед лицом рыбок, и меня передернуло. Надо бы фанта-зию контролировать, так до чего угодно домечтаться можно.

Потом позвонил Юльке. Ее дома не оказалось, вообще никто не ответил. Эх, жаль, мобильник накрылся! Сушил его феном, сушил — да все без толку. Надо срочно что-то думать. На новый денег нет. Да хоть бэушный, хоть какой. Без связи ты не человек, а дерево. Может, Костя поможет? Я помню, он кому-то из ребят на время телефон одалживал. Лишний, что ли, был? И, кстати, насчет работы можно поговорить. Костик все знает. Вот только где его искать? Дозвониться не удавалось. Дома у него я никогда не был, знал только, что он живет где-то на Загородном, в старом доме. Он еще говорил, что дом расселить должны, только вот уже пять лет расселяют...

Ловить Костю у дома я посчитал занятием неблагодарным. Лучше пойду к институту, решил я, там могут наши пастись, 'хвосты' подбивать. Может, разнюхаю что-нибудь. Или кто поможет.

У института встретил Пита. Он, было, прошел мимо, потом застыл, как вкопанный, и долго прово-жал глазами. Раньше мы общались, но в последнее время разошлись, и делаем вид, что не замечаем друг друга. Сейчас у Пита другие друзья и другие интересы. Юльке Пит не нравился, да и я, признаться, терпел его до поры до времени. Пока на одной вечеринке он не попытался сунуть Юльке какие-то таблетки 'для кайфа'. Хорошо, у нее ума хватило не пробовать. Я, когда узнал, прижал его и поговорил. Чего, говорю, тебе от нее надо? Он говорит: ничего. Я: раз ничего, так гуляй себе мимо, и чтобы больше я тебя рядом с ней не видел! Юльке рассказали, и она подумала, что я ревную. Ей моя ревность понравилась, она прямо свети-лась от гордости, что ее ревнуют. А вот Питу — как-то не очень. Посмотрел он тогда нехорошо и пошел. Обиделся. Ну и пусть. Не здоровается — и я не стану. Все же я был ему благодарен за то, что он не растре-пал Юльке, как я куда-то ездил с Темным. Ей бы это точно не понравилось. Объясняйся потом...

Я прошвырнулся по пустынным институтским коридорам и встретил Ника. Ник — в миру Николай — свойский парень. Частенько с конспектами помогает, а еще чаще — с билетами на всевозможные концер-ты. У него мать где-то в кассах работает, все может достать.

— Я смотрю, ты как будто поправился, пошире в плечах стал, — спросил Ник. Сам он был парнем плотным и мускулистым. Причем никогда не качался. Как говорится, природные данные. Признаться, я ему завидовал. Хоть и спортом раньше занимался, а мышечной массы маловато. — Качаешься?