— Водяной, хоть и гниль порядочная, но свое место знает, из реки не высовывается. А Упырь совсем совесть потерял. Хочет, чтобы все здесь его было. Весь ваш город. Он мертвым его сделать хочет, и уже де-лает. А ведь раньше все здесь, — Леший обвел вокруг себя руками, — живое было. Мое было! Леса, до са-мого края земли леса! И я в них хозяином!

Я молча кивнул, выдерживая многозначительную паузу. Думал, лешак что-то еще скажет. Но ста-рик поворотился ко мне и уставился немигающим взглядом. Видно, ждал, что я скажу.

— А я здесь кусты сажал, — вспомнил я, подумав, что это будет лешему приятно. — Вон там. При-жились, кажется.

— Ни х... бы не прижилось, если б я не захотел, — дернул головой лешак. — Мелочь это. Но все лучше, чем вырубать. Когда меня не станет, в пустыне жить будете, дымом ядовитым дышать, воду поганую пить, пока все не подохнете. Попомни мои слова, так и будет.

Я подумал, что он недалек от истины.

— Почему вы здесь живете? — спросил я, чтобы как-то поддержать разговор. Уходить из сада в ночь не хотелось. К тому же меня подсознательно тянуло к существу, уже дважды спасшему от преследова-ния и, возможно, смерти.

— А где еще жить? — развел руками Леший. — Здесь издревле мое место было. Когда люди сюда пришли, подарки мне давали, чтобы не вредил. Знали, кто здесь хозяин. Веками так было. Потом царь ре-шил город здесь строить. В лесах и на болотах, дурила! Будто места другого не было! Ни водяному, ни мне — никаких подарков... Обидел нас крепко. Тогда мы со Слизнем много народа сгубили. Он в воде да в боло-те топил, я зверя лютого насылал, лес рубить не давал... Все напрасно. Царя больше нас боялись.

Задумавшись, он замолчал.

— Зверь весь ушел, а я остался. Не мог уйти. Хотел умереть здесь, да не вышло. Мы — не люди, убить себя не можем. Срока своего ждем... А здесь любимое место мое, на излучине. Сколько сил я прило-жил, чтобы парк здесь разбили. Без деревьев я жить не могу.

— Хороший парк в Сосновке, это там, на той стороне — махнул рукой я. — Он большой, красивый. Жили бы там.

— Красивый? — усмехнулся Леший. — Что для вас красиво, мне — срам. А там молодой лешак жи-вет, из новых. Я прогнать могу, да зачем? Я к этому месту прирос. Мы — не люди, своей земле не изменяем.

Я слушал с интересом, удивительные и невероятные вещи принимались мной совершенно спокойно. 'Ну, царь... Ну, Иоанн...' Быстро же я привык. Вернее, не привык, а принял. Потому что выбора у меня нет.

Я не хочу уходить. Хочется остаться хотя бы до утра. Отчасти оттого, что тут я в безопасности. Интуитивно чувствую, что лимит везения когда-то будет исчерпан, а потому не стоит искушать судьбу. Впрочем, как можно искушать то, что уже предопределено? Или все-таки можно, раз так говорится? Но то-гда это — не судьба.

— Дождись утра, — сказал Леший. — Днем тебя чертяки не достанут. Ложись вон туда, на скамееч-ку.

— Спасибо, — я захотел встать и пойти к озерцу попить. Плевать, что вода грязная. Но не смог под-няться. Вот как. И как же дальше? Лешак заметил мои трепыхания:

— Ты чего задергался?

— Встать не могу, — признался я. — Мне бы воды. Не принесешь? Пожалуйста.

— Вот еще! — сказал Леший. — За водой бегать. Отродясь никому не служил.

— Тогда сдохну прямо здесь.

— Не сдохнешь, — сказал старичок, легко подхватил меня под мышку и зашагал по аллее к озеру. Спустившись к берегу, он без церемоний окунул мою голову в водоем, и я жадно заглатывал черную води-цу. Вода — это жизнь.

Наглотавшись и отяжелев, я выплюнул попавшую в рот водоросль и блаженно откинулся на пока-том бережке. Ах, как хорошо! Теперь можно и на скамеечку...

Я проснулся от толчка и голосов:

— Вот, смотрите, лежит...

Я почувствовал прикосновение рук. Они властно и нагло обшаривали меня. Я с трудом превозмог дремоту и заворочался, пытаясь встать. Вспомнил, что было ночью, и испугался, что не смогу подняться. Испуг придал сил, я все-таки сел и выпрямился на скамейке. Светло. За деревьями шумят машины.

— А говорил, мертвый...

— Так я тряс его, тряс, а он молчит! Я послушал — а он и не дышит!

Я окончательно разлепил глаза и увидел милиционера. Рядом стоит пожилой мужик с бородкой, как у дьячка. Наверно, сторож или дворник, в форменном комбинезоне и резиновых сапогах.

— Не дышит, говоришь... — мент наклонился и посмотрел на меня. — Ты что здесь делаешь?

— Сплю, — честно сказал я.

— Спать дома надо. Документы есть?

— Нет, дома оставил, — я перестал носить документы, чтобы не испортить водой. Конечно, можно в пакетик положить, но дома все же надежней...

— Пройдем в отделение, — сказал милиционер.

И мы пошли. 'Дьячок' ругнулся в спину:

— Наркоманы чертовы!

Наверно, ему бы больше понравился труп.

Когда вышли за ограду, я обратился к милиционеру:

— Зачем в отделение? Чего я сделал?

— Нарушал общественный порядок, — медленно и лениво проронил мент. Похоже, он не желал разговаривать.

— Да чем я нарушал?

— В отделении разберемся. Документы надо с собой носить.

Вот гад! Опять, что ли, с моста прыгать? Я огляделся в поисках подходящей подворотни, благо мент не держал за руку, а просто шел рядом. Здешние проходные я знал неплохо — в детстве ходил в под-ростковый клуб на Петра Лаврова и дружил с местными ребятами. Вопрос в другом: хватит ли сил бежать?

Я увидел стоящую у поребрика милицейскую машину. Осталось десять метров. Посадят в машину — уже не выберусь, а время дорого. Слишком дорого. Я приготовился бежать, но услышал:

— Милиция! Милиция! — закричала какая-то женщина. Она выбежала из парадной и замахала руками. — Скорее, сюда!

Второй мент, водитель, выскочил из машины и через дорогу пошел к ней. Меня усадили в машину:

— Сиди! Не вздумай уйти, я тебя запомнил — из-под земли достану!

— А из-под воды? — спросил я, но милиционер захлопнул дверь и побежал за водителем.

В машине было накурено, и сквозь потрескивания милицейской рации из магнитолы пробивалась старая мелодия: 'Тихо плещется вода — голубая лента. Вспоминайте иногда вашего студента...'

Я дождался, пока менты войдут в парадную, открыл дверь и вышел. Оглядываясь, прибавил ход и быстро оказался за углом. Затем нырнул в подворотню и, пройдя знакомыми дворами, вышел на Кирочную. Все, вряд ли они меня найдут. Мне определенно везет.

Едва перешагнул порог, как зазвонил телефон.

— Ты где пропадаешь? — закричал Костик. — Я уже на кладбище идти собрался! Звоню в десятый раз! Чуть с ума не свихнулся!

— Короче, что случилось?

— Он еще спрашивает! Ты что, не помнишь? В клубе что было, не помнишь? А потом? Сорвался на ровном месте, заорал, что видишь какую-то собаку и убежал черт знает куда! Что я, по-твоему, должен ду-мать?!

Я молчал. Действительно, что здесь подумать можно?

— Знаешь, — сказал Костя уже на тон ниже, — если бы я не видел кое-что... И не верил тебе... По-думал бы, что ты законченный нарик! Даже от водки с пивом такого не бывает.

— Веришь, нет, Костя, лучше бы я был нариком.

Костя помолчал.

— Ты бы хоть позвонил, ведь договаривались?!

Фу, ты, начисто забыл! Ведь и правда, договаривались. Молодец Костик. Приятно, когда кто-то о тебе думает.

— Я только сейчас пришел, — примирительно сказал я. — Я в парке ночевал.

— Офигеть. Ладно, слушай: я утром с Юлькой пересекся, — неожиданно сказал друг. — Она прие-хала в город.

— И что? — выпрямился я. Костик жил рядом с Юлькой, в соседнем дворе, поэтому я не удивился. Они и в институт иногда вместе приходили, хотя в школах учились разных.

— Спрашивала, как ты.

В душе потеплело. Как же мы давно не виделись! Я соскучился по ее глазам. Сдалась ей эта Фин-ляндия! С другой стороны, я эти дни постоянно пропадал в реке и хорошо, что Юля этого не знает. А то зво-нила бы мне — а я снова черт знает где...

— Ей кто-то рассказал, как ты в клубе выступил.

— Кто?

— Да какая разница? Вчера половина наших была, она же со многими общается. Она думает, что с тобой что-то случилось. Я сказал, что ты плохо себя чувствуешь, нервный срыв и все такое... В общем, Юля сегодня придет. Ты слышишь? Готовься!

— Слышу. Спасибо, Костик, не знаю, что бы я без тебя...

— Да ладно. Не исчезай только... — приятель осекся. Он ведь знал, что я скоро исчезну в самом прямом смысле. Но я не обиделся.

— Все нормально. Увидимся еще, — и повесил трубку.

Значит, сегодня, сейчас. Не снимая ботинок, я забежал в комнату. В последнее время я даже дверь не закрываю. Внутри неухожено. Впрочем, неухожено — мягкое слово. Если называть вещи своими имена-ми, в комнате царит настоящий гадюшник. Пустые бутылки по углам и на кровати с несвежим бельем. Сколько я раз спал, не раздеваясь? На телевизоре — толстый слой пыли. Полы не помню, когда мыл. Прие-хала бы сейчас мать — она бы меня мордой в пол ткнула. И правильно.

Целый час я драил комнату, ежеминутно бегая в ванну за водой. И всякий раз с опаской глядел на струю: не просочилась бы какая-нибудь тварь. И, уходя из ванной, накрепко закручивал кран.

Прибравшись, задумался: приготовить бы чего-нибудь к встрече. Но в холодильнике шаром покати, в хлебнице голод, в баре засуха. Я и не помню, когда ел и еду покупал. Впрочем, засуха в баре была не полной: я обнаружил недопитую бутылку кагора — из всех вин предпочитаю его. Но для встречи с девуш-кой маловато. Что же делать? Денег, как обычно, нет. А соседи на что? Занять у Олега! Он мужик нормаль-ный, поймет. Тем более, я у него никогда не занимал. Я постучался к нему, но никто не отозвался. Господи, ну почему, когда нужно, соседей никогда нет дома, когда не нужно — они под ногами путаются?!

Я взглянул в зеркало и увидел выход. Золотая цепочка, подаренная самому себе на день рождения. И ломбард в соседнем доме. Эврика! Все равно она мне больше не понадобится. Я надел ботинки, выскочил на лестницу, пробежал несколько пролетов и столкнулся с поднимавшейся по ступеням Юлей.

— Привет. Ты куда-то идешь?

Все. Про ломбард можно забыть. Я едва не проговорился, что иду встречать ее. Но вовремя сообра-зил, что подставлю Костика, и прикусил язык, издав бессвязное мычанье:

— Я... тебя... ты... ко мне?

— К тебе. А ты уходишь? Я, наверно, не вовремя... Я гуляла с подругой, подумала и решила зайти. Хотела сюрприз сделать.

Я улыбнулся. Я знаю, что Юлька лукавит, но не воспринимаю как ложь. Женские хитрости, чего там.

— А где подруга? — спросил я, делая вид, что поверил.

— Ушла. А я — к тебе. Ты рад? — спросила она. Наверно, моя улыбка выглядела не слишком ра-достной, но не оттого, что я не был рад ей, видимо, просто разучился. Не от хорошей жизни... то есть смер-ти.

— Конечно, рад. Пошли, — я стал подниматься наверх.

— Ты куда-то шел... — напомнила Юля.

— А-а, так, мелочи... В булочную хотел сбегать.

Мы разместились на диване. Сидя с Юлькой рядышком, чувствуя ее тепло, я понял одну вещь, понял абсолютно точно: люблю! Как мне хорошо! И стыдно. За то, что я не понял этого так ясно раньше, а только тогда, когда отступать стало некуда. Не уважаю людей, которые всю жизнь не веровали, а как смерть при-близилась — побежали в церковь молиться или священника позвали. Не люблю лицемеров. Счастье ни с кем делить не хочется, трудно это, думалось мне, а горе с удовольствием поделишь, потому что так легче. Вот и ты свое горе делить собрался. А ей оно надо?

Мы сидим молча. Напротив висит зеркало, и мы видим свои отражения. Это здорово заводило, ко-гда мы... Но сейчас не до секса. Я вспомнил, как Юля убежала, увидя в ванной Анфису. Странно, что она до сих пор ничего об этом не спросила? Почему? Ведь ей же не все равно, иначе бы она не убежала? Но сейчас она пришла — и ничего не говорит. Простила? Так ведь ничего и не было. Глупо, наверно, но я радовался тому, что прощен. Спасибо, Юлька, ты самая лучшая!

Я вздрогнул, когда Юля спросила:

— Андрей, а что в клубе случилось?

— Ничего особенного.

— Пит говорит, ты там цирк устроил.

— Пит? Ты, что с Питом встречаешься? — я не забыл, как этот тип Юльке наркоту предлагал. Лад-но бы, только клеился, к Юльке много кто клеился. Это нормально, тем более что тогда Юлька выбор в мою пользу еще не сделала. Вот урод! Ему повезло, что я его тогда по полу не размазал! Дал лишь разок, для ума. Видно, не понял.

— Ты что, ревнуешь? — спросила она. Я посмотрел на нее. Не знаю, чего было больше в моем взгляде: ревности или раскаяния, но Юля сменила тон. — Не встречаюсь я с ним. Ты чего?

— А откуда знаешь?

— Встретила его и Леську. Они и рассказали.

Хорошо, что он не один был... Пит всегда с бабами шляется. Леська тоже в клубе была. Интересно, что она наговорила? Леську я знал неплохо: вторую такую поискать. Постоянно сплетничает. Трепло ходя-чее. Они расскажут!

— Я тебе утром звонила! Где ты был?

— Я не ночевал дома, — признался я.

— А где ты был?

— В саду Таврическом спал, на скамеечке, — улыбнулся я, думая, что ее это позабавит. — А что? Тепло, лето.

— Андрей, ты что? — в глазах Юли возник страх. — Как так можно?

— Значит, можно, — вздохнул я. Былая злость всколыхнулась во мне горячей волной.

— Ты что, пьяный был?

— Нет, — с негодованием ответил я, запоздало сообразив, что теперь объяснить все станет гораздо сложней. Пьяный — скамеечка. Все логично и без лишних вопросов. А 'трезвый — скамеечка' вызывает массу вопросов и ненужных подозрений. Так и произошло.

— Андрюша... Я и раньше видела, что с тобой происходит... Но ты говорил, что все в порядке.

— Поверь, со мной все в порядке! — твердо и как только мог убедительно произнес я. — Все заме-чательно. Вот скоро на работу устроюсь, денег будет куча.

— Леська говорила, ты всех мертвецами называл. Она даже обиделась.

— Нечего на правду обижаться.

— Она моя подруга, между прочим!

— Я твоя подруга! — сказал я. — Твоя единственная и вечная подруга на все времена. Понятно? А не какая-то там Леська!

Юля улыбнулась, и я понял, что пора переходить в наступление.

— Юля, ты меня любишь?

Она посмотрела на меня. Как я люблю, когда она так смотрит: радостно, тепло, и конечно с укориз-ной: мол, разве ты сомневаешься?

— Конечно, люблю. А ты меня?

Для нее это обычный ритуал. Девчонки любят ушами. Три слова, которыми люди обмениваются так часто, что уже затерли до дыр, уже не вызывают тех чувств. Придумали бы новые, да никак. Да и не надо придумывать. Просто говорить реже. Когда действительно любишь.

— Люблю, — сказал я. — Очень люблю!

Мы потерлись носами, потом поцеловались. И мне захотелось плакать. Да, наверно, я и плакал, только без слез — нет слез у утопленников. Юлька что-то почувствовала и отодвинулась:

— Ты чего, Андрюш?