Я, утопленник

Андрей Прусаков

Я, утопленник

роман

'Все так тихо, темно под водою, только тина кругом, да песок.

Я на ил наступаю ногою и пою этот медленный рок.

Жмется грудь от тоски и от муки, я зубами грызу камыши,

О ракушки порезал я руки, но кругом — ни души!

О-о-о, о-о, я — утопленник!'

группа 'Сектор газа'

'Точно так же и то, что представляется человеку смертью, есть только

для тех людей, которые полагают свою жизнь во времени. Для людей же,

понимающих жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии,

совершаемом человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что

препятствует его соединению с Богом и другими существами, нет и не может

быть смерти.

Л. Н. Толстой

Часть первая. Мертвец.

Я с трудом приоткрыл будто сросшиеся веки и увидел серую прозрачную массу, колыхавшуюся надо мной. Изредка по ней пробегала рябь и, переливаясь, играли сполохи света. Не помню, сколько я смот-рел на эту завораживающую картину, пока мелкая рыбешка не проплыла перед глазами.

Я же прыгнул с моста! Воспоминание тряхануло, как удар тока. Я задергался, в ужасе понимая, что лежу на дне! Тело казалось тяжелым и плохо повиновалось, наверно из-за разбухшей от воды одежды. Я заболтал руками, оттолкнулся от дна и всплыл.

Свет резанул глаза. Легкие жадно вдохнули воздух, и я зашелся в долгом, хрипящем кашле. Ноги нащупали твердь. Здесь неглубоко, чуть выше груди. Ветви деревьев склонялись над водой, отбрасывая длинные извилистые тени. Какой-то парк. Глаза щиплет и жжет. Что за напасть: и солнца-то нет — сплошь тучи, а свет невыносимо ярок.

Почему-то я не ощущал холода. А ведь середина июня, купальный сезон не начался, вода холодная. Раздвигая ногами заросли водяной травы и без конца кашляя, я подошел к берегу и полез на него. Это ока-залось непросто. С одежды бежала вода, и глинистая почва вмиг стала скользкой. Чуть не скатился обрат-но. Вот черт! Ухватившись за ветви кустарника, я кое-как выбрался на травку.

Хорошо, что вокруг никого! Идти в мокро-помятом виде я не мог и, прячась за кустами, стал разде-ваться. Вот повезло, подумал я, выжимая штаны, как же вовремя очнулся! Ведь захлебнуться мог запросто, хотя плавать умею. Внезапный приступ кашля вновь скрутил в дугу. Меня рвало водой и какой-то слизью. Я с отвращением сплюнул на траву жирную черную пиявку. Боже, как она попала в рот? Меня вновь замути-ло, но так происходит со всеми, кто когда-либо тонул. Ничего, просто нахлебался по самые гланды. И эта мерзость в рот заплыла. Как только жив остался, подумал я, благодарно взглянув на сумрачное небо. Спа-сибо тебе, Боже, спасибо!!

Закончив со штанами и рубашкой, принялся за куртку, предварительно опустошив карманы. Хоро-шо, что нет документов, а то пришлось бы восстанавливать. Говорят, запаришься... Я посмотрел на истека-ющий влагой мобильный телефон, подумал: не выкинуть ли? И положил обратно в карман. Крестьянская бережливость, гены. Не могу взять и выбросить дорогую вещь, пусть даже она уже никуда не годится. По-пробую разобрать и высушить. Чем черт не шутит: вдруг заработает? Вон Пит рассказывал, в унитаз труб-ку ронял — и ничего, пользуется... Ключи от квартиры на месте, это хорошо. Ага, деньги! Целых триста мокрых рублей с мелочью. Тоже неплохо. Куда же, все-таки, меня занесло?

Я огляделся. По реке скользили байдарки, на противоположном берегу прогуливались люди, но гула машин не слышно. Я в парке. Но как тут оказался, ведь прыгал-то с Литейного моста! Ответ напраши-вался один: принесло течением. Но, хоть убейте, не помню ничего! Как с Темным разговаривал — помню. Как прыгал — помню. А что дальше... Все даже не в тумане — в полной тьме! Как в 'Джентльменах удачи'. Вот здесь помню, а здесь — нет. Осознание этого факта наполнило меня ужасом. До сего случая я всегда помнил, где был и с кем. Да черт с этим всем, вновь восторженно подумал я, главное — жив и здоров!

И бодро шагнул из кустов к видневшейся издали песчаной дорожке. Как оказалось, выплыл я в рай-оне ЦПКиО, на Елагином острове, в тихом безлюдном месте. Я двигался к метро, а свежий ветерок медленно подсушивал меня. Через пятнадцать минут оказалось, что я шел в другую сторону. Знай и люби свой город. Не бывал в этих местах, и интуиция подвела. Встретив пожилую пару, спросил направление. Насторожен-но глядя, они синхронно подняли руки, показывая, куда идти, я поблагодарил и зашагал энергичнее. Стран-но, но во влажной одежде холодно мне не было. Ну, и хорошо.

У входа в метро прохаживался блюститель порядка, наметанным глазом отыскивая беспаспортных гастарбайтеров. Я замедлил шаг, подумав, что вид у меня сейчас помятый, а документов нет. 'Око Сауро-на' скользнуло по мне и не почтило вниманием. Милиционер отвернулся, и я ужом проскользнул в стеклян-ные двери.

Живу я в центре, и через полчаса электричка домчала меня до Чернышевской. Больше не тошнило, и в вагоне я с удовольствием сел, пользуясь тем, что плотность пассажиров вокруг вдруг стала удивительно маленькой. Странно, вроде дело к вечеру идет. Вообще, который сейчас час? Выйдя в город, я двинулся в сторону Таврического сада, потом повернул на Восстания. Осталось пройти два квартала.

Вот и дом. Бодро взбежав по ступенькам, я ткнул ключом в замок. Повернул, и оказался в квартире. В прихожей сумрак — день сюда почти не проникал, лишь из кухни тянулась полоска света, падая на со-седскую дверь. Им удобно, а я в темноте ковыряйся... Я нащупал затертую клавишу и зажег люстру. Взгляд упал на отрывной календарь. Соседи его не трогали, листочки отрывал только я. Двадцатое июня.

Двадцатое?! Стало не по себе. Где я был два дня? Где? Память отказывалась работать. Внутри го-ловы с почти ощутимым скрежетом проворачивались шестеренки, но запросы, идущие по проводам нейро-нов, исчезали в бледных снопах искр. Заклинило. Замкнуло. Где я был и что делал? Помню, был в клубе. Помню танцы и этих придурков...

Промучившись минут с пять, я плюнул. Нет, не вспомнить. В конце концов, какая разница! Главное, жив, и даже насморка нет. Пришел домой на своих ногах. И все же: как не утонул?

— Есть многое на свете, друг Горацио, — сказало мое отражение в зеркале, и голос, раздавшийся в тишине коридора, прозвучал неприятно и хрипло. Все-таки простудился, подумал я, и это обрадовало. А то и от смерти спасся и не простудился в холодной июньской водичке — слишком много счастья получается. А жизнь-то полосатая! Но теперь все будет в порядке.

Я открыл комнату и взглянул, наконец, на стрелки: пятый час. День прошел — и фиг с ним, как го-варивал Пит, мой однокурсник. Помыться бы надо, подумал я, в Неву все же упал, а туда чего только не сбрасывают! Я, например, в Неве ни разу не купался, брезговал. До этого случая.

Но сперва постираться! Я снял шмотки и кинул в ванну. Открыл воду и оставил отмокать, предва-рительно засыпав порошком. Хорошо, что с началом лета соседи периодически на дачу уезжают. Вся квар-тира в моем распоряжении! Люблю лето.

Голышом прошел на кухню. В холодильнике нашелся просроченный кефир и засохший паштет. На всякий случай я его понюхал. Запаха не было. Совершенно. Все ароматизаторы выветрились, подумал я и выбросил паштет в ведро. В детстве пришлось полежать в Боткинских бараках, в старом, теперь уже, ка-жется, снесенном, корпусе. Жуткое место... Еще в хлебнице лежал батон, весь в пятнышках плесени. Вот что значит два дня дома не быть.

Следующий час я усердно стирал, затем развесил вещи на веревку и залез в ванну. Не знаю, с чего бы, наверно от горячей воды, но я почувствовал такой кайф, что расплылся, как медуза под жарким солн-цем...

Я проснулся от звонка и понял, что заснул в ванне. Вода остыла, но холодно не было. Никогда в ванне не засыпал. Зато теперь точно знаю: смерть от воды мне не грозит. Вылезать не хотелось, но звонок пиликал долго и пронзительно, и я понял: придется открывать. Кого там черт принес? Я выскочил, наскоро вытираясь полотенцем, и его же намотал на бедра. Подбежал к двери, заложив вираж на линолеуме.

— Кто там?

— Это я, Андрей!

Юлька! Я торопливо открыл.

— Где ты был?! — в гневе она прекрасна. Длинная черная прядь пересекла негодующе изломанную бровь. Валькирия. Красавица моя. — Тебя два дня доискаться не могут! Где ты был?

— Дома.

— Я звонила тебе на мобильный! Я звонила тебе домой! А ты здесь...

Она опустила глаза на мое 'одеяние' и решительно прошагала в комнату. Она думала, что кого-то у меня застанет! Юлька ревнива. До такой степени, что не дает листать 'Плейбой' или пялиться на девчо-нок на пляже. Смотреть можно только на нее! Буду откровенен: как бы ни была красива Юлька, глядеть на одно и то же иногда надоедает. На этом вся порноиндустрия держится. И Голливуд. Но Юлька и слушать не хочет. Хорошо, что есть интернет.

Я смиренно ждал, пока проверка закончится. Исследовав полквартиры и не обнаружив никого, да-же соседей, Юлька подобрела.

— А чего ты в полотенце? — спросила она.

— В ванне сидел, — ответил я.

— Ну, одевайся, пойдем гулять.

— Не могу, я всю одежду постирал, — честно говоря, идти куда-то не хотелось. Есть и более инте-ресные занятия, тем более, если пришла твоя девчонка.

— Всю? — недоверчиво спросила Юлька.

— Абсолютно.

Юлька задумалась, а затем коварно сдернула полотенце. Я быстро прикрылся ладонями. И запоз-дало понял всю комичность жеста. Кого я стесняюсь? Юльки? Но было поздно. Юлька хохотала, согнув-шись пополам. Она обожала подобные шуточки, вот только не выносила, когда подшучивали над ней.

— Стыдливый... девственник! — сквозь смех выдавила она, и я тоже улыбнулся. Как же заразитель-но она смеется! За это ее и люблю. Ну, не только за это. Но и за это тоже.

Смешно подпрыгивая, я побежал в комнату. Юлька бросилась за мной, пытаясь ущипнуть пониже спины. И попалась. Побегав вокруг журнального столика, я сменил тактику и схватил набегавшую Юльку в охапку. Мы повалились на диван. Зашуршали стаскиваемые джинсы, Юлька хихикала, шутливо отбрыки-ваясь, а я ловко расстегивал пуговки...

Все шло к финалу как всегда — в позе наездницы. Юлька любила быть сверху, и я не возражал. Лег-кий аллюр перешел в неистовый галоп, как вдруг я почувствовал... Мое сердце не билось! Во время секса оно стучало, как сумасшедшее, наполняя ощущением жизни и счастья, но сейчас... Оно молчало! Я хотел вскочить, но скованное ледяным ужасом тело не подчинялось. Я чувствовал, как холодею, как ледяные пальцы смерти сжимают горло, не давая дышать. Я слабо задергался, и лежавшая на мне Юлька спросила:

— Ты что, Энди?

Я молчал, и она испуганно приподнялась. Ее грудь очаровательно нависла надо мной, в другой раз я бы... Но мне было плохо, очень плохо. Жуткий, совершенно потусторонний ужас парализовал меня. Мое сердце не бьется! Сейчас я умру! Вот сейчас. Через секунду... Еще через одну...

— Андрюшка! Андрюша! — она вцепилась в меня и затрясла. — Что с тобой?

Она никогда не называла меня Андрюшкой. Все, в том числе и она, звали меня Энди. На английский манер. Это было прикольно, и как-то мигом прижилось в группе. Саша у нас Алекс, Филипп — Фил, Петька — Пит. Юльку все называют Джулия. Все, кроме меня. Я считаю, что имею право в отличие от остальных, и вообще, 'Юля' мне нравится гораздо больше...

Я тупо вспоминал клички друзей, удивляясь, что не плачу и не страдаю. Как будто не у меня, а у кого-то другого остановилось сердце. Между прочим, замечательная смерть. В смысле, в постели. Многие мечтали бы так умереть: занимаясь любовью и лет в девяносто.

Минуты шли — а я не умирал.

— Андрюшка! — едва не заплакала Юлька. Я поднялся и провел руками по груди. Ощущения есть. Чувствую кожу, волосы. Сердца не чувствую.

— Все нормально, — размеренно и гнусаво произнес я. Мысль попросить Юльку послушать сердце я вовремя отмел, как глупую и недальновидную. Она девчонка впечатлительная. Лучше не надо. Нужно самому разобраться. Живу — это главное.

— Андрей, ты весь холодный! — прошептала Юля, взяв меня за руки. Я подумал, что испугал ее, и вырвал запястья:

— Слушай, Юль, я замерз чего-то. Знобит меня. Наверно, после ванны продуло.

— Это я виновата! — сказала Юлька. — Прости, пожалуйста! Ты очень холодный! — она провела руками по моему животу. — Ты заболел.

— Нет, не заболел. И ты не виновата, — сказал я. Еще пару минут назад я бы с радостью согласил-ся с ней и со страдальческим выражением лица принимал извинения и уверения в любви. Но мое сердце не стучит. Клиническая смерть. А я двигаюсь и в сознании. Вот это да...

— Я купался. И замерз, — выдавил я. Если хочешь, чтобы поверили, говори как можно ближе к правде, не выдавая главного. Это настоящее искусство.

— Где ты купался? — изумилась Юлька. — Сейчас же вода холоднющая!

— Я знаю. На спор купался. В одежде. Парни говорят: не сможешь, а я смог! — я улыбнулся как можно искренней, но чувствовал, что не доигрываю. Слишком было страшно. — Вот и простудился, навер-ное. Я сейчас врача вызову.

— Я с тобой посижу!

— Вот этого не надо. Я не маленький, чтобы со мной сидеть. Я же не умираю.

Я уже, наверное.

Минут пять я препирался с Юлькой, чувствуя странное раздвоение чувств. С одной стороны, радо-вался, что не умер. С другой — было жутко. Что, если умру не сию минуту, но через час? А может, оно сту-чит, но очень тихо? От наивной мысли мне полегчало и, видя мою вымученную улыбку, Юлька, наконец, оставила меня, обещая зайти и проведать вечером.

Я с полчаса исследовал запястья, сонную и бедренную артерии, пытаясь нащупать чертов пульс — его не было. А затем заметил, что еще и не дышу. На зеркале — никаких следов влаги. Ну, вроде правильно, если сердце не бьется... Но стало еще страшней. Я задержал дыхание и сидел минут пятнадцать. Сознание не терялось, вообще никакого дискомфорта. Все, я полный мертвец. Но я живу! Что делать?

В отчаянии бросился к телефону:

— 'Скорая помощь' слушает. Что у вас случилось?

— У меня нет пульса!

На той стороне ненадолго подвисли:

— Температура есть?

— Какая температура, у меня пульса нет!

— Успокойтесь, пожалуйста. У вас что-нибудь болит?

Я медленно повесил трубку. Что может болеть у мертвеца? Господи, боже! Ебт...

А может, я не мертвец? Какой мертвец, если хожу и говорю? Как там говорили философы: я мыслю, следовательно — существую. Вот именно — существую. А как еще назвать жизнь без пульса и дыхания? Нет, нет, не так. Слишком мрачно. Ага, вот, вспомнил: 'жизнь есть способ существования белковых тел!' Это Ленин вроде бы сказал, или Маркс, не помню уже, но формулировка занимательная, потому и запом-нил. То есть, говоря о моем нынешнем состоянии, можно сказать, что это еще один способ существования белковых тел. Только еще не открытый.

А может, я сошел с ума? Может, все-таки позвать врача и пусть он посмотрит, что со мной. С дру-гой стороны, йоги индийские, говорят, по гвоздям ходят, неделям не дышат, годами не едят — и никого это особо не удивляет. Чем я хуже?

Нет, все же мне нужна консультация специалиста. Я же с ума так сойду! Я еще раз позвонил '03' и сказал, что сильно простудился, что кашель и температура под сорок. Обещали приехать.

Ожидание смерти хуже самой смерти, говорили древние. Ожидание нашей 'скорой'... Я нервно хо-дил из угла в угол, пытаясь занять себя хоть чем-то, но не мог. В голове стучало одно и то же: умер, умер! Я смотрелся в зеркало, стараясь отметить хоть какое-то отличие от себя вчерашнего, то есть трехдневного. Не нашел. Разве что кожа стала сухой и потемнела, словно от загара. Вдруг мне сильно захотелось пить. Я бросился на кухню и припал губами к живительной струе. Пил долго, ощущая, как по телу разбегается сла-достная волна. Как хорошо! Обычная вода из-под крана буквально оживляла меня. И хоть сердце преда-тельски молчало, тело наполнилось ощущением здоровья и силы. А ведь мертвецы не пьют, подумал я ра-достно, решил позвонить в 'скорую' и отменить вызов. Но не успел.

В дверь позвонили.

— Кто там?

— Скорая помощь.

Я открыл дверь. Вошел доктор: мужчина средних лет, в синем халате, с саквояжем.

— Здравствуйте. Где больной?

— Здравствуйте. Я больной.

Доктор смерил меня взглядом, в котором явно прослеживалось недоверие.

— И что случилось?

— Пройдемте в комнату, — сказал я. В голове мелькнула дурацкая мысль, что, быть может, в при-сутствии доктора мое сердце перестанет выделываться? Как у стоматолога вдруг перестают болеть зубы.

Мы прошли в комнату. Я глубоко вздохнул и сел.

— Итак, на что жалуетесь? — он сел на стул, устремляя на меня взгляд человека, повидавшего все. Или почти все.

— Даже не знаю, с чего начать, — сказал я. Надо его как-то подготовить.

— Ну, ну, молодой человек, у меня времени мало. Говорите, что случилось?

Да черт с этой подготовкой! Побыл бы на моем месте!

— У меня пульса нет, доктор! Помогите, я не знаю, что со мной делается! Сначала я чуть не утонул, а потом пульса не стало!

Он недоверчиво усмехнулся.

— Дайте руку.

Я подал. Он взял запястье, подержал и нахмурился. Ага! Снял с шеи стетоскоп. Приложил к груди. Долго вслушивался и, наконец, выпрямился, глядя изумленными глазами:

— Нет пульса.

— И что теперь? — спросил я. — Это опасно, доктор?

Вопрос был наиглупейший, но я хотел узнать хоть что-нибудь, получить хоть какое-то успокоение.

Врач помотал головой, очевидно, не веря даже себе, и, отложив стетоскоп, по-отечески прильнул к моей груди. И вновь уставился, как на мессию.

— Вас необходимо госпитализировать, — произнес он прерывающимся голосом. — Вы... вы в со-стоянии клинической смерти! Я сейчас...

— Минуточку! Какая смерть, если я с вами разговариваю? Ну, какая? Вот я хожу, вот прыгаю! — я сделал перед ним несколько па. Взгляд врача на мгновение прояснился:

— Вы... феномен! Это... из ряда вон... чудо какое-то!

Я понял, куда он клонит. Э, нет! Ехать в больницу? Да там все на уши встанут, а меня упекут в пу-ленепробиваемый саркофаг. Для исследований. Нет, докторам больше не показываться. И этого хватит. Надо что-то думать. План созрел почти мгновенно.

— Может, воды принести?

— Угу, — он не отрывал от меня глаз. Я пулей метнулся на кухню и плеснул в стакан спирта. Он у меня в шкафчике стоит. Для медицинских целей. Вот и пригодился. Через пять секунд я подбежал со спаси-тельной чашей.

Врач жадно отхлебнул из стакана и поперхнулся.

— Что с вами?

— Ийе-кхе-кхе! Что-о-хо-о...

— Не в то горло попало? — я похлопал доктора по спине. — Бывает даже с докторами.

— Что вы... кха!.. мне дали? Это же... спирт!

— Да?! Извините, перепутал... Простите, вам пора идти... Спасибо за консультацию, — я настойчи-во выпроваживал его в коридор. Напоенный и обескураженный доктор почти не сопротивлялся.

— Но... вы... — начал, было, он, когда оказался на лестнице, но я быстро захлопнул дверь.

— До свидания, — стоя за дверью, крикнул я. По удалявшемуся покашливанию я понял, что врач спускается по лестнице. Уф, пронесло.

Я криво усмехнулся, представляя, что сейчас доктор расскажет санитарам, или кто там у него в машине? И как они поржут, почуяв запах спирта. И мне снова поплохело. Проблема не только не разреши-лась, она выросла и окрепла, превращаясь в нечто мрачное и даже мистическое. Медицина здесь бессильна, а становиться подопытной крысой не хотелось.

Забежавшей вечером Юльке я соврал, что доктор меня смотрел и сказал, что госпитализации не требуется. Обычная простуда. А мы усугубили, бегая голышом по квартире. Прости, сказала Юлька, лука-во-виновато стрельнув глазками. Да ладно, великодушно сказал я. И она ушла домой.

А я решил, что после всех потрясений лучше всего будет поспать. Сон — лучшее лекарство, гово-рили древние и моя мама. Я постелился и лег. И заснул.

Я был под водой. Какие-то растения мерно покачивались перед лицом, туда-сюда сновали рыбеш-ки. Как ни странно, меня это ничуть не беспокоило. Вдруг я увидел перед собой женщину. Обнаженную, с бледным красивым лицом и очень длинными волосами. Но тело ее я видел смутно. Оно то появлялось, то исчезало, преломляясь в лучах солнца, игравшего зайчиками на песчаном дне. Я поплыл за ней, плыл все дальше и глубже. Вода стала темной и тягучей, не пропуская солнечный свет. Здесь я остановился, ощущая неясную тревогу. И увидел...

Нечто огромное поднималось из глубин, и подводная трава испуганно колыхалась в такт разме-ренным и мощным движениям. Размытая тень вырастала перед глазами, и я увидел голову человека, вернее, только его лицо: темное, косматое и раздутое, с недвижными жабьими глазами. Его тело скрывалось в тем-ной мути, поднятой со дна.

Он приблизился, и вместо ног существа я увидел длинную шевелящуюся бахрому. Меня охватил ужас, но я не мог бежать, не мог плыть, и недвижим, как брошенная в воду статуя, погружался на дно. Тварь спускалась со мной, неторопливо и будто ожидая чего-то. Я упал на песок и замер. И тогда оно нависло надо мной, протянуло длинный, лоснящийся, похожий на живого угря, отросток и коснулось моего рта. В следующий миг отросток скользнул в горло... Я сжимал зубы — не мог сжать, черный угорь протискивался дальше и вдруг, в один миг вырвался наружу, сжимая во рту что-то... Мое сердце!

Я проснулся от собственного крика. Проснулся и испугался, что соседи вызовут милицию, подумав, что в квартире кого-то режут. С милицией общаться не хотелось потому, что они приезжали сюда совсем недавно. Ну, подумаешь, повеселились немного после одиннадцати? Может студент раз в году сдачу сес-сии отметить? Впрочем, соседи у меня нормальные. Олег мужик неплохой, только жена его, Наталья, вечно недовольна чем-то. Как он только с ней живет?

Но приснится же такое. Все из-за этого прыжка! Я посмотрел на часы: раннее утро. Но спать боль-ше не буду. Расхотелось.

Я вспомнил о сердце и схватился за грудь. Тишина. Не бьется. Как и вчера. Я едва не заплакал, но жалость к себе сменилась отчаянной мыслью: ну и что? Живи, как жил, и не парься! Но то-то и оно, что жить, как жил, я не мог. Что-то изменилось во мне. Что-то ушло, а может, пришло... Нечто такое, чему я не мог дать ни названия, ни объяснения, но что-то определенно случилось. Что-то определенно есть.

Есть, есть... В желудке что-то потянуло, и я решил, что пора подкрепиться. Картошки, что ли, пожа-рить? Прошел на кухню, выловил из корзинки несколько грязных, пустивших ростки, картофелин и положил в раковину. Взял нож и включил воду...

Я вспоминал о людях, побывавших на грани жизни и смерти. Нет ни одного человека, кто не изме-нился бы после такого случая. Видно, и я — не исключение. Но что произошло в эти два потерянных памя-тью дня — никак не вспомнить. Но я вспомню! Надо сопоставить все, что случилось накануне. Итак, по по-рядку.

В тот день мы пошли в клуб. Я, Юлька, Костик, Алекс и пара девчонок. У Костика, как всегда, не оказалось денег, и мы скинулись на входной для него. Это становилось традицией. Впрочем, никто на Ко-стю не обижался. Он парень веселый, без него компания не та. Весь первый курс я удивлялся, как его из ин-ститута не выперли? Нет, лекции он посещал, но то и дело вытворял на них что-нибудь неожиданное как для преподов, так и для нас. Костик слыл незаурядной личностью, правда, учился не особо старательно. Мне казалось, он поступил исключительно, чтобы не идти в армию. Любое мало-мальское событие на курсе не проходило без его участия. Он успевал побывать везде, повидать все и, едва меж нами заходил разговор о том, что где-то открылся новый клуб, намечается вечеринка или что-нибудь в этом роде — Костик всегда был в курсе дела, точно зная, что и как, где и когда, или кто с кем. При всем при том, сплетником Костя не был, он всегда знал, какой информацией и с кем можно поделиться. Наверно, эта феноменальная память и интуиция помогали ему держать авторитет.

Мы прошли в клуб и, как водится, надолго там зависли. Алекс выдавал брейк так, как умел делать только он, Костик пародировал певцов и передразнивал диджеев. Мы хохотали и веселились. Пока не по-явился Темный.

Про Темного разные слухи ходили: что он наркотиками занимается, крышует кого-то и все в том же духе. В нашем районе умные люди обходили его стороной. А еще он часто приходил в этот клуб. Говорили, он дружен с хозяином, хотя я не могу представить, как Темный может с кем-то дружить... Короче, там он Юльку и заприметил.

Первая моя встреча с Темным закончилась плохо. Для меня. Хотя тогда он был, в общем-то, ни при чем. Его повсюду сопровождают двое шестерок: Кость и Мексиканец. Последний смугл и с усами, потому так и прозвали, наверное. Кость был лысой гориллой с жутким шишковатым черепом.

Это случилось на дискотеке. Они куда-то шли сквозь толпу, горилла расталкивала всех в стороны, и мне с Юлькой досталось. Я не стерпел и отпихнул его. Говорю: чего прешь, урод лысый? Слышал про них что-то нехорошее, но очень уж разошелся тогда. Даже Костя не смог меня удержать. Темный стоял в сто-роне и усмехался, а Кость подошел и приподнял руки. Я думал, бить станет, и приготовился. Все-таки бок-сом когда-то занимался. А он как двинет головой! Больше ничего не помню. Очнулся: Юлька плачет, народ надо мной склонился, красные круги перед глазами. Потом узнал, что Кость всех так мочит. Говорили, не-сколько человек с сотрясением и даже с проломленным черепом в больницы попадали. Так что я еще легко отделался. Но голова болела долго, и шишак вскочил жуткий. Потому, наверно, и прозвище у него 'Кость', что в черепушке ничего нет, кость сплошная.

Во второй раз мы разошлись мирно, но лучше бы подрались. Тогда он откровенно подвалил к Юле. Его парни отгородили меня, а он хватал ее за руки. Юлька вырывалась, я видел, как она напугана. Оставить ее я не мог. Вокруг было немало наших, но я знал, что они не осмелятся в открытую помочь мне. С Темным никто не хотел связываться. Боялись. Я приготовился дать Мексиканцу в челюсть, но в зал ввалились менты. Очередной антинаркотический рейд. Они хватали всех подряд, но Темный сумел просочиться и исчез. К сожалению, не навсегда...

Внутри живота вновь заныло. Я посмотрел в раковину и увидел, что очистил целых две картофели-ны. Механически взял следующую, но вертевшиеся в голове мысли отвлекали, и я то и дело застывал с но-жом и картошкой в руках.

Короче, классический треугольник получился. Но не равносторонний. Темный и я — фигуры несо-поставимые. У него 'авторитет', красный 'бумер' и телохранители. У меня тоже есть приятели, но втяги-вать их в личные и опасные разборки не хочется. Но при любом раскладе Юльку я не отдам! Надо что-то решать, и я решил поговорить с ним один на один. Бандит, не бандит, но если человек с мозгами, всегда можно найти общий язык...

Внешность у Темного самая обычная. Мужик лет тридцати или старше, одетый обычно в костюм или модную кожаную куртку. Всегда выбрит и подтянут. Этакий менеджер среднего звена. Только мене-джеры не носят темных очков и не ходят с телохранителями. Я никогда не видел его глаз и, наверно, никто не видел. Может, потому и прозвали так. Еще Темный умел становиться центром внимания и так же быстро уходить в тень.

Я подождал, пока он выйдет из клуба, и вышел за ними. Троица направилась к 'бумеру', я не от-ставал. Сердце ухало, как колокол, но я и так слишком долго откладывал разговор. Сейчас или никогда!

— Эй, Темный! — крикнул я. Первыми обернулись телохранители. Обернулись — и стали подхо-дить с двух сторон, медленно и уверенно. Я понял, что бросок между ними неизбежно приведет к пораже-нию. Раздавят, как клопа. — Я хочу поговорить!

— Погодите, — проронил он, и быки замерли. Темный прошел остановился передо мной:

— О чем поговорить?

— О ней!

— О ком? — я видел, что он все понимает.

— Тебе девчонок не хватает? Вон их сколько вокруг!

Темный усмехнулся:

— Мой юный друг, — сказал он. — Мне не интересно яблоко, падающее в руку. Я люблю борьбу. Тогда и победа кажется приятней. Не так ли?

Я молчал. Что тут ответить? Кость откровенно скалился, небритый Мексиканец смотрел изучающе и пристально. Кактус мексиканский.

— Борьба хороша, когда она честная, — наконец, проговорил я. — Я один, а у тебя вон... — я кив-нул в сторону его шестерок.

Темный поджал губы:

— Думаешь, без них с тобой не справлюсь?

— Думаю! — вызывающе произнес я. Он засмеялся. Те тоже заржали.

— Говорят, ты боксом занимался, — сказал он. — А я нет. Нечестно получается.

Я слегка опешил: откуда он знает? Темный расхохотался:

— Не бойся, я тебя и так уделаю!

Я сжал зубы. Насмехается! Хотелось двинуть ему в морду, но что-то удержало. Не знаю, что. Мо-жет, интуиция. Хотя тренер говаривал: хочешь победить — наноси удар первым. Но я не нанес. Темный по-вертел головой, словно рассматривая меня, пошевелил бровями и сказал:

— Я знаю, что нам делать. Решим вопрос. Поехали! Или боишься?

Я замялся. Садиться к ним в машину не хотелось. А ведь назвался груздем — полезай в кузов. Серд-це колотилось, но я держал себя в руках:

— Поехали.

Юлька, Кастет и Пит остались в клубе. Они не знали, куда я собирался ехать и с кем. Глупо. Очень глупо. Но тогда мне было плевать. Кто был в такой ситуации, тот поймет.

Садясь в машину, я заметил вышедшего на крыльцо Пита. Кажется, он смотрел в мою сторону, но мог и не заметить. Далеко было. Я подумал: не дать ли ему знать. Свидетель всегда может пригодиться. Я махнул ему рукой. Пит смотрел прямо на меня и, кажется, кивнул. Это хорошо.

Ехали мы недолго.

— Останови, — сказал Темный Мексиканцу, и тот аккуратно припарковался у Литейного моста.

— Пошли, прогуляемся, — сказал Темный.

Мы вышли. Было темно. Цепочка фонарей уходила во мрак, и поздние машины быстро проноси-лись по набережной. Темный пошел на мост. Я шел следом, чувствуя спиной взгляд 'костяной головы'.

— Кость, останься, — велел Темный, и я вздохнул спокойней. Напряженное сопение за спиной пре-кратилось. Мы поднялись на середину моста и остановились. Наверно, скоро мост начнут разводить, поду-мал я. Прохладный воздух обдувал лицо, белая ночь простиралась над Питером, я отчетливо видел 'Авро-ру' и силуэт далекой Петропавловки. Чувство опасности утихло. Мне подумалось, что вот сейчас мы пого-ворим, как мужик с мужиком, Темный поймет, и все будет нормально. Что он, не человек, что ли?

— Я так понял: ты отступать не собираешься? — спросил он.

— Не собираюсь, — уверенно сказал я.

— Вот и отлично. Чтобы уравнять наши шансы, предлагаю следующее, — голос Темного вдруг за-звучал по-иному:

— Тот из нас, кто прыгнет с моста, будет считаться победителем в нашем... поединке.

— Что?

— Надеюсь, ты не думаешь, что я шучу? Я, что, похож на шутника? Может быть, ты слышал, как я когда-нибудь шутил? — спрашивал он, а я растерянно молчал. Что он несет? Прыгать с моста? Это же са-моубийство!

— Но это глупо...

— Так вот, — прервал меня Темный. — Тот, кому девушка дороже, прыгнет с этого моста здесь и сейчас. Тот, кто откажется — проиграет и больше никогда не подойдет к ней. Теперь мы в равном положе-нии, согласен?

Он сумасшедший, но, похоже, действительно верит в то, что говорит. Я посмотрел вниз: высоко, очень высоко. Плавать я умею, но тут надо уметь не только плавать, но и падать. Между тем Темный пере-нес ногу через перила и сел на ограждение:

— Даю слово: прыгнешь — твоя девчонка! Решай, — сказал он. Он сплюнул в Неву и проводил пле-вок взглядом.

— А ты, что, уже передумал? — усмехнулся я.

— Я еще не решил, — без тени иронии сказал Темный. — Может, ты и прав: девчонок вокруг хвата-ет, чего из-за одной с моста прыгать? Ты как считаешь?

Вихрь закружился в голове. Безумства делают во имя любви. Любил ли я Юльку — я не знал. Про-сто не задумывался над этим. Нам было хорошо вдвоем. Мы дружили, помогали друг другу. И спала она только со мной. Это я знал точно. Но ради этого прыгать с моста?

А какой выбор? Испугайся я, и Темный добьется своего. Потому что морально будет сильнее. А если не по-хорошему, так силой. Затащат Юльку в 'бумер' и... И милиция не поможет. Все знают, что у Темного все схвачено. Но соглашаться — безумие! Ведь никто не слышит нашего уговора. Ни свидетелей, ни по-средников. Кто поручится за его честность? Я ему не верил.

Темный все читал по моему лицу.

— Не веришь? А веришь, что я твою девчонку рано или поздно достану?

Почему я тогда сам его не сбросил?

— Давай, докажи, на что ты способен ради дамы! — Он перенес вторую ногу и встал, держась за перила, лицом к воде. Он выигрывал по очкам, и я тоже перелез через перила. Мы замерли над черной водой в двух метрах друг от друга.

— Ну? Начинаем отсчет? — спросил Темный. Внутри все сжалось, но отступить я не мог. Он пра-вильно сказал: мы в равных условиях.

— А если прыгнем оба? — спросил я.

— Тогда я тоже проиграл, — сказал Темный. — Видишь, ничья в твою пользу!

Он не собирался прыгать! Все это только фарс! Я услышал шаги и оглянулся: за спиной, в полумет-ре, стояли Кость и Мексиканец. Я понял, что выбора действительно не осталось.

— Итак, отсчет пошел, — объявил Темный. — На счет 'три'! Раз!

А, может, не так все и страшно? Страшно, конечно, но если упасть 'солдатиком', то все шансы есть! Плаваю я неплохо.

— Два!

Нет, слишком страшно. По-моему, никто, прыгнув с такого моста, жив не останется...

— Три!

Нож соскользнул.

— Черт! — выругался я, глядя на разрезанный почти пополам палец. Не дожидаясь, пока хлынет кровь, я машинально сунул палец под струю воды. Боли я не чувствовал. И, глядя на кристально чистую воду, стекавшую с пальца, вдруг сообразил, что крови-то и нет. И откуда ей взяться, если сердце не бьется? Как она будет течь?

Я вытащил палец из воды и посмотрел на него. Раны не было! На моих глазах она превратилась в едва заметный шрамик. Да я просто монстр! Может, меня и пули не берут?

— Это не все! — донеслось из текущей струи. — Ты узнал лишь малую часть. Приходи, приди к нам. Ты узнаешь все...

Голоса звучали, сливаясь с журчанием в единый, сводящий с ума хор. Я протянул руку и закрыл кран. Голоса пропали. Бред какой-то. Голоса... Чьи голоса? Послышалось? Тогда почему я боюсь открыть кран?

Картошки расхотелось. И вообще, с того рокового дня я ничего не ел. Ну, да, зачем трупу питаться? Какая ему польза? Смешно, да не очень...

Итак, что мы имеем? — думал я, отрешенно бредя по ночной улице. Имеем живого мертвеца, не знающего, как жить дальше. Глупость какая-то... В ситуации, когда с человеком случается нечто ужасное, он подсознательно ищет того, кто может выслушать, помочь или хотя бы пожалеть. Но кто выслушает? Кто поверит? Мама? Маму я сразу отбросил. Она, как пить дать, упечет в больницу, а там я стану объектом для исследований. Юлька? Юлька впечатлительная, меня не бросит, но обязательно выкинет что-нибудь эда-кое, что мужчина просчитать не в состоянии. Что-нибудь из женской логики. Нет, и Юлька отпадает. Оста-ются друзья. Кому довериться, думал я, чувствуя нарастающую горечь. Кажется, никому. Алекс — трепло, Фил вроде нормальный пацан, но я его плохо знаю. Соваться с такими откровениями... Тут нужен настоя-щий друг. Может быть, Костя? В последнее время мы сблизились. Вообще, я щепетилен в таких вопросах. Вот так живешь: друзей куча, а коснись проблем, не знаешь, кому довериться...

А может, никому ничего не говорить? Что я, язык за зубами не удержу? Я же не баба! Живи себе, раз живешь. И все. И — никому!

Слегка приободрясь, я отправился дальше. Люблю гулять по центру. Если бы не машины, заполо-нившие город и отравлявшие воздух, гулять по Петербургу было бы сплошным наслаждением. Я остано-вился у булочной, куда помятый жизнью грузчик живо затаскивал поддоны со свежим хлебом, и во всю грудь вдохнул хлебный аромат. И ничего не почувствовал. Никакого запаха. Что такое? Я вновь принюхал-ся: ничего. Как будто грузчик носил не румяные свежевыпеченные батоны, а пакеты с пастеризованным молоком. Насморком я не страдал, выходит, у меня и обоняние пропало? Весело. Хорошо хоть, вижу и слышу.

На всякий случай нагнулся к выхлопной трубе грузовика и вдохнул вылетавший дымок. Выскочив-ший из магазина грузчик изумленно воззрился на меня. Никакого запаха! Я выпрямился и побрел прочь.

Ночь вдохновляет, и я понимал поэтов, воспевавших ее. Днем ты, как правило, занят. Дела, учеба, разговоры — суета, одним словом. Днем ты раб всевозможных дел и забот. А вот ночью... Ночью каждый сам по себе. Хочешь — спи, и упустишь это чудесное время. А хочешь — гуляй. Ночью мы наедине с собой, ночью по-другому думается и чувствуется по-другому. И кто сказал, что утро вечера мудренее? Дурак ка-кой-то. Если мозги есть, они тебе и утром и вечером послужат, а если нет... Мне лично по ночам думается лучше. А ночной воздух во сто крат чище дневного, прохладен и свеж. Только ночью город пахнет по-настоящему: мокрым асфальтом, камнем или опавшими листьями. А умеешь чувствовать — ощутишь запах детства, давно забытых приключений и многого, многого другого.

Шаги одиноких прохожих играют музыкой в ушах, и шелест зажатых в скверах деревьев навевает грусть. Как хороша ночь! Одно плохо — иногда спать хочется. Стоп. А мертвые спят? Мысль приободрила, и я зашагал веселей. Наверно, я феномен, уникальный случай в природе. И не надо паниковать, Андрюха!

Я двигался в сторону Таврического парка. В детстве часто бегал по нему, знал вдоль и поперек. Но в последнее время не бываю. Детские воспоминания заставили улыбнуться, и я твердо решил зайти в парк. Что мне сейчас недостает — так это хороших эмоций.

Подойдя к воротам, увидел, что на них висит замок. Прикрепленная табличка гласила, что работает он до девяти. А сейчас глубокая ночь. Хотя, чего это я? Разве в детстве не гулял по нему после девяти, с не-передаваемым чувством страха и восторга убегая от сердитых сторожей-дворников? Чего мне теперь бо-яться?

Клубящиеся облака совершенно затянули светлое небо, и слышался отдаленный гром. Будет гроза.

Я прошел до Кирочной. Там в металлической ограде с незапамятных времен выломан прут, и я ча-стенько проникал через это место. Дыра была и сейчас, никто не пытался ее заварить. Это хорошо, это бу-дило детский азарт и щенячью радость. Я просунул ногу, затем с трудом протащил туловище. Да, все-таки мне не десять. Раньше пролезал легко. Протиснувшись сквозь посаженные вдоль ограды кусты, я вышел на дорожку.

Чтобы не привлекать внимания, двинулся вглубь парка, в сторону центральной аллеи. И тут же по-шел дождь. Невидимые капли застучали по темной листве, зашуршали по песку дорожек. Я улыбнулся. Как хорошо! Мне не хотелось никуда бежать. Дождь не испугал меня, а ведь раньше... Стоило первым каплям упасть на землю, как я трусливо бежал под мало-мальское укрытие, зонтики носить не люблю. Как же хо-рошо, думал я, подставляясь упругим хлещущим струям, вода — это жизнь! Мокрая одежда не вызывала раздражения, напротив, тело наслаждалось влагой, и душа радовалась с ним. Я чувствовал необъяснимую радость, словно вернулся в детство, когда промокшие ноги были обычным явлением. И я никогда от этого не болел. А уж сейчас — тем паче.

Погруженный в воспоминания, я наткнулся на скамейку, на которой лежал человек. Бомж, подумал я, останавливаясь перед ним. Спать негде, вот и прилег. И дождь ему не помеха. Ну, гулять под дождем можно, а вот спать как-то... И если раньше брезгливо обошел бы бездомного, то сейчас остановился. Быва-ют минуты, когда хочется поделиться радостью с кем угодно, даже с бомжом.

Я наклонился и увидел, что это старик. С длинной бородой и приметными красными ушами.

— Эй, дедуль, спишь, что ли? — я потряс его за плечо.

Бомж открыл глаза. Удивительные глаза, зеленые.

— Ты кто? Чего надо?

— Вставайте, дедуля, замерзнете, — как можно мягче произнес я, — холодно ведь так... под дождем лежать.

Бомж приподнялся, рассматривая меня с ног до головы. Глаза его странно блеснули.

— А-а, свеженький, — протянул он. — Ну, ну... Жалко тебе, значит. Здесь тебя никто не пожалеет. Чей будешь?

— Как это... чей? — смутился я. Вспомнилась комедия про царя из прошлого, когда он спросил: ты чьих холоп будешь? Вот так же и дед спросил.

— Ничей.

Старичок засмеялся. Зубы его оказались на удивление хорошими, даже лучше, чем у меня.

— Ничей, говоришь? Здесь, паря, ничьих не бывает. Кому душу отдал?

— Что? — я думал, что ослышался.

— Молодой, а слышишь плохо. Душу свою кому отдал? Ну, говоря по-нонешнему, где коньки от-бросил?

Я оторопело замолк. А старичок-то непрост! Откуда он знает?!

— С моста упал, — наконец, выговорил я.

— В воду?

— Да.

— Утопленник, значит, — старик удовлетворенно кивнул. — Понятно. А здесь что делаешь? — спросил он неожиданно строго, так, что я почувствовал невидимую силу в этом сухоньком тельце.

— Гуляю, — просто ответил я.

— Гуляешь? — переспросил старичок, голос его резко напрягся, зазвучав с необычайной силой. — Говори правду! Слизень тебя послал?

— К-какой еще слизень? Никто не посылал.

Старичок спокойно сидел, но кусты за его спиной пугающе зашевелились, словно в них прятался кто-то огромный. Обе стороны аллеи вдруг, в одно мгновенье перекрыла клубящаяся тьма, и я понял, что влип.

— Тебе сказали, что здесь моя земля? — грозно вопросил старик, и я понял, что с ним шутки плохи.

— Н-нет...

— Как — нет? Совсем Слизень обнаглел! — загремел старик. — Или думает, я с такими, как ты, и не справлюсь?! Мне что живые, что мертвые — все одно! И мертвых угомоню!

Он кричал так громко, что я подумал: сейчас здесь будет милиция. Но вспыхнула молния, и за спи-ной старика я увидел чудовищную, заставившую замереть от ужаса, тень. Нечто огромное, похожее на дву-ногое дерево, потрясало длинными, коряво растопыренными ветвями.

Я бросился бежать. Вслед мне хохотало и ухало.

Проснулся я поздно и по привычке бросил взгляд на часы: ого, скоро двенадцать! И тут же вспом-нил: ведь лето, на лекции идти не нужно. Я встал и почувствовал неприятный зуд. Тело чесалось, словно по нему блохи бегали. Что еще за напасть, подумал я, вспоминая пропавшее обоняние.

Я направился в ванную, открыл воду и хорошенько умылся. Стало значительно легче. Тогда я за-брался в ванну и включил душ. О, блаженство! Брызжущие сверху струи ласкали, наполняя тело странной и неведомой силой. Через минуту я почувствовал, что горы могу свернуть! А ведь закон сохранения энергии никто не отменял, подумалось мне. Если в одном месте убудет, то в другом... Я замер, обдумывая эту мысль. А может, у меня действительно какие-то новые свойства появились? Вон как порезанный палец зажил! По-чти моментально!

Я позвонил маме и сообщил, что со мной все в порядке, что ищу работу на лето. Давно пора, сказа-ла мама, эх, армия по тебе плачет! Это она зря. В армии мне делать нечего, я дисциплину люблю. Я пред-ставил, как на приемной комиссии меня прослушивают, а сердце не бьется... В какие войска направим? В космические. Почему? Он мертвец, ему все равно. А еще лучше — подводником. Я же не дышу, могу жить под водой, как Ихтиандр. Я вспомнил плавающих перед лицом рыбок, и меня передернуло. Надо бы фанта-зию контролировать, так до чего угодно домечтаться можно.

Потом позвонил Юльке. Ее дома не оказалось, вообще никто не ответил. Эх, жаль, мобильник накрылся! Сушил его феном, сушил — да все без толку. Надо срочно что-то думать. На новый денег нет. Да хоть бэушный, хоть какой. Без связи ты не человек, а дерево. Может, Костя поможет? Я помню, он кому-то из ребят на время телефон одалживал. Лишний, что ли, был? И, кстати, насчет работы можно поговорить. Костик все знает. Вот только где его искать? Дозвониться не удавалось. Дома у него я никогда не был, знал только, что он живет где-то на Загородном, в старом доме. Он еще говорил, что дом расселить должны, только вот уже пять лет расселяют...

Ловить Костю у дома я посчитал занятием неблагодарным. Лучше пойду к институту, решил я, там могут наши пастись, 'хвосты' подбивать. Может, разнюхаю что-нибудь. Или кто поможет.

У института встретил Пита. Он, было, прошел мимо, потом застыл, как вкопанный, и долго прово-жал глазами. Раньше мы общались, но в последнее время разошлись, и делаем вид, что не замечаем друг друга. Сейчас у Пита другие друзья и другие интересы. Юльке Пит не нравился, да и я, признаться, терпел его до поры до времени. Пока на одной вечеринке он не попытался сунуть Юльке какие-то таблетки 'для кайфа'. Хорошо, у нее ума хватило не пробовать. Я, когда узнал, прижал его и поговорил. Чего, говорю, тебе от нее надо? Он говорит: ничего. Я: раз ничего, так гуляй себе мимо, и чтобы больше я тебя рядом с ней не видел! Юльке рассказали, и она подумала, что я ревную. Ей моя ревность понравилась, она прямо свети-лась от гордости, что ее ревнуют. А вот Питу — как-то не очень. Посмотрел он тогда нехорошо и пошел. Обиделся. Ну и пусть. Не здоровается — и я не стану. Все же я был ему благодарен за то, что он не растре-пал Юльке, как я куда-то ездил с Темным. Ей бы это точно не понравилось. Объясняйся потом...

Я прошвырнулся по пустынным институтским коридорам и встретил Ника. Ник — в миру Николай — свойский парень. Частенько с конспектами помогает, а еще чаще — с билетами на всевозможные концер-ты. У него мать где-то в кассах работает, все может достать.

— Я смотрю, ты как будто поправился, пошире в плечах стал, — спросил Ник. Сам он был парнем плотным и мускулистым. Причем никогда не качался. Как говорится, природные данные. Признаться, я ему завидовал. Хоть и спортом раньше занимался, а мышечной массы маловато. — Качаешься?

'Скорее, разбухаю', — подумал я, а вслух сказал:

— Грузчиком подрабатываю.

— Да ну? Что платят?

— Десять тонн. А работа плевая.

— Ух, ты! А у тебя там местечка не найдется? — оживился Ник. На лето многие хотели устроиться подработать, не только я.

— Почему не найдется? У нас там текучка.

— Да ну? С такой зарплатой?

— Да, друг мой. Пиши адрес. Мариинская больница...

Он поднял глаза, и рука с шариковой ручкой замерла над клочком бумаги. 'Похож на поэта-романтика', — подумал я. Меня понесло, со мной это бывает.

— Пиши-пиши: морг.

— Чего? — изумился Ник, опуская ручку.

— В морге работаю. Жмуриков ношу. Туда-сюда, туда-сюда.

— Куда?

— Ну, на вскрытие там, на рентген.

Ник почесал взлохмаченную башню.

— Не, знаешь, чего-то я передумал. Не катит.

— А что здесь такого? Между прочим, покойники не кусаются. Лежат себе смирно. Ты бы попробо-вал живых потаскать! Столько о себе узнаешь!

Ник улыбнулся и откланялся. Шутки — шутками, подумал я, а работа мне нужна, как воздух. Или, скорее — как вода. Мать, конечно, поможет, если что, но... сидеть на чьей-то шее не в моих традициях. Кстати, насчет морга — неплохая мысль! Чего мне бояться? Мертвецов? Да я... Нет, об этом лучше не ду-мать!

Я твердо решил найти работу и отправился к метро. Набрав бесплатных газет, вернулся домой и погрузился в изучение вакансий. Посмеявшись над дурацкими объявлениями: 'Требуется курьер. Работа четыре часа, зарплата пятнадцать тысяч. В свое свободное время'; я, наконец, нашел несколько подходя-щих. 'Приглашаются разнорабочие на стройку. Заработная плата двенадцать тысяч в месяц'. Неплохо. Вот где мышцы покачаешь. А вот еще: 'Приглашаются... тыры-пыры... на овощебазу. Оплата по результа-ту'. Это тоже подходит. Пришел, отработал — получил. Ну, вот, два адреса есть. Подумав, я решил ехать на стройку. Во-первых, конкретная зарплата указана, во-вторых, солидная компания приглашает, а не ово-щебаза какая-то. Собравшись, поехал по указанному адресу.

Строительная компания занимала целое здание на Пискаревке. Еще издалека виднелся установлен-ный на крыше огромный символ: улыбающийся строитель с мастерком. Я вошел внутрь, поднялся на лифте и нашел нужный офис. Не офис, а... Что б я так жил! Все красиво, мягкая кожаная мебель, огромные аквари-умы вдоль стен. Вокруг снуют люди с бумагами — офисная жизнь бьет ключом. Зайдя в кабинет, я обратил-ся к сидящей за столом женщине.

— Здравствуйте, я по поводу работы.

— Садитесь. Какая вакансия вас интересует?

Узнав, что я студент и мечтаю стать разнорабочим, женщина призадумалась и кому-то позвонила.

— Степан Степанович, у вас вакансии есть? Да... Разнорабочий? Да. Хорошо.

Повернувшись ко мне, она произнесла:

— Вакансия есть. Вот вам адрес, — она написала что-то на листке бумаги и протянула мне. — Зав-тра с утра подъезжайте. С собой возьмите сменную одежду и посуду, чтобы поесть. Это на первый день, потом мастер вам все выдаст.

— Там и питание будет?

— Да, бесплатный обед.

— А когда подъезжать?

— Ну, часам к девяти. Мастер в это время приходит.

— Спасибо большое, — поблагодарил я и откланялся. Ну, вот, все не так сложно! Завтра уже на работу... Что за напасть: пить постоянно хочется? Бутылку, что ли, с собой таскать?

Рано утром с рюкзаком, набитым одеждой и столовыми приборами, я пошел на новую работу. Во-шел в метро и, купив жетон, направился к эскалатору.

— Молодой человек! — требовательно произнесли сзади. Я оглянулся: милиционер. — Что у вас в рюкзаке?

— Ничего, — недоуменно произнес я. Чего он докопался?

— Так уж и ничего? Металлические предметы есть?

— Нет.

В руке милиционера появился металлоискатель. Он провел им по рюкзаку, и детектор запищал.

— А вы говорите: ничего нет, — сказал мент. — Документы предъявите.

Тут я вспомнил о металлической миске и ложке, что взял для еды. Вот отчего у него в детекторе пи-кало!

— Да там миска и ложка, — сказал я, пытаясь развязать на совесть затянутый узел, — они желез-ные.

— Документы! — повторил милиционер. Я отдал ему паспорт. Хорошо, что в этот раз взял с собой — так сказали в отделе кадров. В последнее время хожу без паспорта. После того прыжка решил документы не носить, длительного купания они не переживут.

Пока мент изучал мою физиономию, сличая с фотографией в паспорте, я достал миску и продемон-стрировал.

— В поход, что ли? — снисходительно проговорил мент.

— На стройку, — сказал я.

— А в армию не хочешь? — усмехнувшись, спросил мент. Пришлось предъявить студенческий.

— Все в порядке. Можешь идти.

Я спустился в метро и, сделав пересадку, приехал на 'Старую деревню'. Этот район я знал плохо, но, расспросив местных жителей, узнал, куда идти.

Строящееся здание окружал высокий бетонный забор, за которым лаяли собаки, и в воздух подни-мался столб черного жирного дыма. Зайдя внутрь, я спросил у проходившего работяги, как найти Степана Степановича. Мне указали на маленький синий вагончик на колесах. Но в вагоне его не было. Сидевшая там женщина сказала, что мастер еще не приехал, и спросила, что мне нужно. Работать пришел, сказал я и показал направление.

— Тогда идите в бригаду и работайте, — сказала она, туша сигарету в наполненной окурками кон-сервной банке. — А Степан Степанович появится и вас оформит. Ничего страшного, у нас многие так дела-ли. Зато он вам этот день полностью закроет.

Бригаду я нашел на втором этаже строящегося дома. Десяток мужиков самого разного возраста шумно и весело переодевался в одной из квартир. Я поздоровался со всеми, представился и был принят в компанию. Мне выделили место на длинной самодельной лавке, и я тоже переоделся. Потом явился брига-дир. Раздав распоряжения, он выпроводил всех из помещения и подошел ко мне.

— Новенький?

— Да.

— Сварщик?

— Нет, разнорабочий, — ответил я.

Лицо бригадира помрачнело.

— Нам сварщики нужны. Кто тебя прислал?

Я сказал.

— В общем, работа пока есть, — неуверенно сказал он. — Сегодня машины придут, разгружать надо. Так что оставайся. А появится Степан Степанович, я ему про тебя скажу, и он оформит. А пока по-смотрю, как ты работаешь. Иди во двор, там батареи лежат. Помоги ребятам наверх поднять.

И я принялся за работу. Вдвоем с напарником, тоже Андреем, мы таскали батареи на третий этаж. Хорошо еще, что не на девятый, сказал я. На девятый пусть подъемник делают, — тоном бывалого сказал Андрей, — никто таскать не станет.

Мы носили и носили. С непривычки я устал и неоднократно бегал пить в раздевалку. Потом пошел дождик, и батареи закончились. Тогда меня послали помогать сварщику.

— Возьми электроды и тащи туда. Я сейчас подойду, — сказал небритый сварщик.

Я схватил охапку завернутых в бумагу стержней и понес. Но нога соскочила с проложенной по гря-зи доске, я покачнулся — и выронил пакеты в лужу. Торопливо огляделся: кажется, никто не видит. Поднял. Бумага промокла насквозь, с пакетов стекает вода. Блин, сварщик ведь заметит, орать наверняка будет! Мокрыми электродами, наверно, варить нельзя. Я чертыхнулся и побрел в указанное сварщиком место, а когда зашел в подъезд, едва не выронил их снова: там, где пальцы соприкасались с бумагой, отчетливо про-ступали сухие отпечатки! Я положил охапку электродов на бетонный пол, взял мокрый пакет и изумленно уставился на отпечаток. Это как? Как пальцы смогли высушить промокшую насквозь бумагу? Я поднес их к губам. Холодные. Положил ладонь на пакет и подержал с полминуты. Убрал руку — и едва не вскрикнул: там, где лежала ладонь, бумага высохла! Мистика.

Пусть мистика! Надо сушить, пока сварщик не пришел! Я по локоть завернул рукава куртки, обес-печивая большую площадь соприкосновения, и обхватил руками пакет. Через минуту эта сторона стала почти сухой. Теперь вторую половину...

— Чего тут стоишь, пошли на обед, — заглянув в подъезд, сказал сварщик. — После обеда варить буду.

Я положил электроды, и мы отправились в раздевалку. Там мне налили в миску борща, я выхлебал жидкость в одну минуту, остальное оставил. Макароны брать не стал, а компот выпил.

Обед прошел. Я сорвался досушивать промокшие пакеты, но бригадир удержал:

— Давай за мной, там машина приехала.

Мы вышли на улицу и увидели длинный бортовой 'Камаз', доверху груженый металлическими трубами. Вдвоем мы брали по трубе и относили во двор.

— Эй, Андрей, иди-ка сюда, — вдруг позвал бригадир. Он стоял рядом с суровым мужчиной в пла-ще и каске. Рога бы к каске приделать — вылитый викинг получится.

— Наш мастер, — представил меня бригадир и испарился.

— Вот что, Андрей, — сказал мастер с нордической внешностью. — Видишь ли... Эти долбо...бы в офисах опять что-то напутали. Мне сварщики нужны, а разнорабочие уже нет. Обещали пять машин с тру-бами, а привезли одну. У меня бригада стоять будет, а за простой я платить не могу.

Короче говоря, мне указали на дверь. Расстроенный, я отправился в раздевалку, где застал Андрея и еще нескольких переодевавшихся работяг. Им тоже сказали ехать за расчетом.

— Полдня тебе никто не закроет, — сказал кто-то из бывалых, и я понял, что горбатился только за обед. 'Ну и солидная компания! — злобно думал я по дороге домой. — Жулье! К черту эти стройки!'

С работой не повезло, зато я открыл в себе новое свойство, и всю дорогу пытался высушить что-нибудь, прикладывая ладони к мокрым после дождика афишам и стеклам. Получалось! Интересно, а лужу смогу высушить? Ладно, еще в лужи руки совать! Дома поэкспериментирую.

Дома я выпил ровно шесть стаканов. Похоже, вода легко заменяет мне пищу. Ну, пора приступать к эксперименту. На полированный журнальный стол налил немного воды и торжественно размял пальцы.

— А сейчас номер, которого вы никогда не видели! — я медленно простер ладонь и положил ее в лужу, внимательно наблюдая. Ладонь как ладонь, лужа как... Лужа уменьшалась! Глаз не мог уловить дви-жения жидкости, но она явно исчезала! Но как? Ни пара, ни тумана... И вдруг понял: вода не испарялась — она впитывалась! В мою ладонь, в мои пальцы! Что же я такое?

Овощебаза находилась на 'Пионерской'. Длинные бетонные здания чередой тянулись за сетчатым забором. Через ворота со шлагбаумом въезжали и выезжали грузовики. Разузнав на вахте, куда идти, я от-правился на поиски нужного ангара. Я безошибочно сориентировался, увидав неподалеку кучку молодых людей. Туда, подумал я. Интуиция не подвела.

Вскоре подошел завхоз или бригадир. Толстый мужик с красной физиономией и в резиновых, заля-панных чем-то очень похожим на дерьмо, сапогах, громким голосом собрал вокруг себя жаждущих рабо-тать. Я узнал, что работать будем здесь, в этом же ангаре. Будем перебирать капусту, картошку и прочие овощи. Спецодежды нет, так что нам советуют быть аккуратнее.

— У вас одна картошка? — спросил какой-то остряк. — А апельсины перебрать не надо?

— Апельсины негры в Африке перебирают, — ответил бригадир, вызвав общий хохот. И мы пошли работать.

Нашим глазам предстали огромные контейнеры и просто сколоченные из досок ограждения, запол-ненные наполовину сгнившей картошкой, вялой почерневшей капустой и бледной морковью.

— Приступайте, сказал бригадир. — Вот вам перчатки. А здесь ящики, сюда будете складывать хо-рошие овощи.

— Да тут одна гниль! — воскликнул кто-то.

— Что-то не нравится — можешь идти. Приступайте.

И он ушел. Мы принялись за работу, и я тут же влез чистыми кроссовками в вонючую зеленую жи-жу. Кто-то смачно выругался, испачкав джинсы. Кончилось все тем, что народ стал перемещаться от кар-тошки к моркови и капусте. Там было не так грязно и не так воняло. А мне было все равно, вони я не чув-ствовал.

Собрав пару ящиков картошки, я решил передохнуть и увидел, что присесть некуда. Грязно, а джинсы на мне одни. Пришлось отдыхать стоя. Перчатки, выданные бригадиром, покрылись потеками гни-ли и промокли насквозь. Кто-то схватил гнилую картофелину и с размаху залепил в стену. На серой побел-ке осталась смешная клякса цвета детской неожиданности. Народ бурно отметил шутку, и я увидел, насколько дурной пример заразителен. Мы долго развлекались, усеивая серые бетонные стены пятнами от гнилых овощей. Кто-то предупредительно шикнул, и все рьяно принялись за работу. Подошел бригадир.

— Что-то маловато, — сказал он, — окинув взглядом невзрачную кучку ящиков с перебранными овощами. — Чем вы тут занимались?

— Работали! — хором воскликнули мы.

— Работали, — недовольно пробормотал он. — Так будете работать — ничего не заработаете.

— А сколько надо? — спросил кто-то.

— 'Газель' заполнить надо. Не поедет же она с тремя ящиками? Время — уже два, а вы еще и ста рублей не заработали!

Вдохновленные этой речью, мы накинулись на овощи и, надо сказать, преуспели. Можем, если за-хотим, как говорит моя мама. Загрузив машину, мы расселись на пустые ящики и стали ждать бригадира. Он явился, когда мы стали беспокоиться и рассуждать, что такого сделать, если нас кинут. Толстяк в рези-новых сапогах выдал каждому по триста рублей и предложил прийти завтра.

— За такие деньги сам перебирай! — бросил один из парней.

— А сколько вам надо? — искренне возмутился он.

— Хотя бы пятьсот, — сказал парень.

— За пятьсот в день машины разгружают, а вы отдыхали здесь.

Я подумал, что, пожалуй, не перенапрягся на этой работе, и потому ничего не сказал. Но получен-ные триста рэ меня, как и остальных, не вдохновили. На кино и на мороженое... Больше я сюда не приду. Надо искать новые варианты.

А может, использовать мою уникальность? Не дышу, не умираю... Может, водолазом? Могу без воздуха обходиться. Могу трюки делать не хуже Копперфильда. В железную бочку сяду — и с моста в Неву. И вообще, есть ли предел? Если, к примеру, на крышу взобраться и вниз сигануть? Нет, это, пожалуй, слишком. Все же я не совсем мертвый. А стану 'совсем'...

С Юлькой встретиться не удалось. Вечером она позвонила и сказала, что на лето уезжает к бабуш-ке в Вырицу, и пригласила в гости. Я сказал, что приеду, только не знаю, когда. Сперва работу найти надо. Ладно, сказала она, приезжай, когда сможешь. Я даже удивился. Обычно Юлька не была столь благодуш-ной. Она любила, когда я постоянно рядом, думаю о ней, звоню и волнуюсь. Впрочем, по утверждению Пи-та, большого специалиста по женскому полу: все девушки точно такие же.

С работой пока не клеилось. Варианты отваливались один за другим. Где набор окончен, где мне самому не нравилось. Не знаю, откуда, но во мне какая-то интуиция проснулась. Начальник улыбается, растекается, что все у них хорошо и замечательно, что денег здесь можно заработать... А я не верю. Все бу-дет не так. Кинут здесь, или еще что-нибудь случится. Откуда это взялось — непонятно, не было у меня да-ра предвидения. Так со многими вакансиями и не получилось. Я устал листать газеты, звонить и ездить. Надо отдохнуть. Отправлюсь-ка к Юльке, в Вырицу! Позвонил Костику и предложил составить компанию. Пусть Леську берет или Кэт, или... С кем там он сейчас?

Вечером Костя перезвонил и сказал, что поедет один, если я не возражаю. Девчонки не могут. Я не возражал. Юльке звонить не стал, хотел сделать сюрприз.

Вырица мне понравилась. Большой железнодорожный мост нависал над живописным берегом, с обеих сторон которого виднелись желтые полоски пляжей. Прежде чем идти к Юльке, мы решили искупать-ся. Вернее, решил я, совершенно измученный поездкой в раскаленной электричке. Костик сказал, что вряд ли полезет в воду, холодно еще, а впрочем, посмотрит.

Мы спустились с заросшего травой обрыва и двинулись вдоль берега. Местами он зарос камышом, но дальше река разливалась, представляя глазам широкую синюю гладь. Повсюду кучки загорающих лю-дей, звуки музыки и радостные детские крики. Я засмотрелся на какого-то пловца, изо всех сил колотившего руками по воде. Он плыл, но относительно берега стоял на месте, зато, когда развернулся, поплыл с неверо-ятной скоростью, как заправский чемпион. Ну, и течение здесь!

Наконец, мы нашли удобное место и присели на травку. Час, проведенный в электричке, стал су-щим адом. Я выпил всю воду, что взял с собой, и чувствовал невыносимую жажду. Внутри меня горело, ко-жа напоминала засохшую луковицу, мне казалось, вот-вот она начнет отваливаться. Быстрее в воду!

Я лихорадочно стягивал одежду.

— Ты что, сразу в воду? — удивился Костя.

— А чего ждать? — спросил я и закашлялся от сухости в горле.

— Подожди меня, — сказал приятель, но я отмахнулся и с разбегу плюхнулся в речку. Хороша реч-ка! Погрузившись с головой, я тут же ощутил течение. Оно властно повлекло куда-то, но сдаваться я не со-бирался. Заработав руками и ногами, я с изумлением заметил, что, как ни в чем не бывало, спокойно плыву против течения. Забавно. Тот 'чемпион' так не мог! Костик прыгал на берегу, запутавшись в штанине, и я решил нырнуть.

Дно реки поразило не меньше, чем мощное течение. Оно было вымощено огромными и ровными базальтовыми плитами. То ли река так сгладила каменистое дно, то ли ледник, в незапамятные времена пропахавший это русло. Я парил в глубине, трогая шершавый базальт, и чувствовал прикосновение време-ни. И вдруг понял, что меня не тянет наверх, и дышать совершенно не хочется! Я мог бы оставаться под во-дой вечно... Спохватившись, что Костик начнет меня спасать, я немедленно всплыл. И едва не столкнулся с прыгнувшим в речку Костей.

— Я уж тебя потерял, — сообщил он, отплевываясь. — А водичка ничего, можно поплавать.

Признаться, ни тепла, ни холода воды я не ощущал. Только в первые секунды. Затем моментально привыкал и чувствовал лишь сопротивление среды. Впрочем, сопротивлением это можно назвать лишь условно. Я ощущал плотность и упругость течения, но не так, как чувствовал это раньше. Я мог спокойно плыть против течения, мощные струи огибали мое тело, ничуть не мешая плыть. Открытие поразило так, что я едва не открыл рот. Вода не только давала силы, я мог в какой-то степени управлять ею!

Костик уже вылез на берег, а я все никак не мог наиграться с водичкой. Ай, да я! Что же получается? Потерял жизнь, но взамен получил невероятное, непостижимое умение...

— Ты там весь день сидеть будешь? — крикнул Костик. — Выползай!

Я нехотя вылез из реки, чувствуя себя, как первое земноводное. Определенно: моя стихия теперь вода, а воздух и солнце — враги.

— Давай в картишки, — предложил приятель.

Я нехотя кивнул:

— Давай, только недолго. К Юльке пора. Пока еще дом найдем...

Игра шла неважно. Признаться, в карты мне никогда не везло, козыри мною брезговали, шестерки любили, как родного. Я проигрывал все партии подряд, думая о своих новых способностях. Надо бы еще что-нибудь попробовать, размышлял я, может, рыбу половить? Удочки у нас нет, но, вдохновленный новой силой, я решил, что запросто поймаю рыбу руками...

Только жара не радовала. Хорошо, что небо наводнили большие пушистые облака, иногда закры-вая зловредное солнце. Тогда мне становилось легче.

Внезапно я обратил внимание на девочку, игравшую в воде. Она ходила по мелководью, толкая перед собой цветной надувной мячик. Тревожное предчувствие вдруг овладело мной, и я не мог оторвать взгляд от ребенка.

— На что ты там засмотрелся? Ходи давай.

Я еле отвел взгляд от воды и торопливо бросил карту.

— Бито! — объявил Костик, но я его не слушал. Рядом с девочкой появилась голова. Женщина, судя по длинным темным волосам. Я приподнялся. Да мало ли кто купается, подумалось мне, но почему из воды видна одна голова? На мелководье? Почему она не встает?

Они о чем-то говорили. Затем девочка кинула женщине мячик. Та вытащила из воды руки и кинула его обратно. Девочка радостно засмеялась. Где ее родители, подумал я.

Ребенок заходил в воду все дальше.

— Не видишь, с кем там девочка играет? — спросил я у Костика.

— Какая девочка? — оживился он и, увидав ребенка, поостыл, — а-а, эта... Ни с кем.

Несмотря на жару, мне вмиг стало холодно. Костя уткнулся в карты, но я настойчиво дернул его за руку:

— Костян, посмотри внимательно! Ты никого не видишь?

— Чего?

— Рядом с девочкой никого не видишь?

— Никого я не вижу. Одна она. Ты чего, Энди, перегрелся? Или перекупался?

— Похоже, — сказал я, вскакивая на ноги. — Пойду, окунусь!

— Давай доиграем...

Но я уже бросил карты и бежал к воде.

Не знаю, видела ли она меня, но тут же резко дернула девочку за собой, таща на глубину. Детский визг вспорол воздух и захлебнулся. Я увидел, как ребенок исчезает в темной воде, а яркий мячик крутится над расходящимися кругами. Я с разбега нырнул. В воде тело окрепло, я быстро нагонял тварь, тянувшую за собой ребенка. Это была женщина с бледно-синим телом, нагая и длинноволосая. Я настиг ее и вцепился в волосы. Она отбивалась изо всех сил, но я был сильнее и злее. Плохо то, что уходили секунды, а ребенок был на глубине.

— Ты кто?! — взвизгнула она, пытаясь вырвать добычу. Я ударил тварь в лицо, и она отпрянула. Отшвырнув русалку, я схватил недвижное тельце и мигом всплыл. И лишь спустя минуту понял, что слышал голос женщины... под водой!

У берега собралась толпа. Несколько парней спешили мне навстречу. Мать девочки кричала, и хо-рошо, кто-то держал ее, не давая подойти. Она бы только навредила. Я вынес ребенка из воды и стал нажи-мать на грудь, делая искусственное дыхание. Никакого эффекта. Неужели умерла? В отчаянии я сжал паль-цы, и они сами сделали неведомый пасс, и вода тотчас вышла наружу. Закашляв, малышка вздохнула и заревела. Слава Богу!

— Ну, Андрюха, ты крут! — раздалось над ухом. Это был Костик.

— Спасибо вам огромное, спасибо, — говорила мамаша, баюкая ребенка на руках.

— Будьте внимательны, — медленно проговорил я, — будьте очень внимательны...

Костя что-то говорил, хлопая меня по голой спине, а я почему-то думал: это была русалка! Насто-ящая русалка! И она под водой разговаривала! Я слышал и видел, как открывался ее рот. Но ведь это не-возможно! Хотя, что теперь невозможно? Есть ли вообще что-то невозможное?

Потом мы искали Юлькин дом, а когда нашли, было далеко за три. Поздновато. Юлька говорила: приезжай пораньше, а я не рассчитал. Но надеялся, что Юлька не обидится.

Дом ее бабушки выглядел симпатично и даже мило, в отличие от старого, местами покосившегося забора. Мы открыли калитку и вошли во двор.

— Юля! — крикнул я. За стеклами мелькнула чья-то тень, двери дома открылись, и явилась Юлька.

— Ой, привет, Андрюшка! — сказала она. Казалось, она не ожидала моего приезда, хотя сама при-глашала. А может, не рассчитывала, что я появлюсь так поздно. И тем более с другом. Ну, Костика она пре-красно знала, и тоже ему обрадовалась.

— Привет, Костя.

— Привет, — поздоровался приятель. — А ничего у вас здесь, красиво.

Нас пригласили в дом, и мы вошли. Обстановка внутри была самая что ни на есть дачная: дожи-вавшая свой срок старая мебель, ситцевые занавески и застекленная веранда с кухней.

— Здравствуйте, молодые люди, — сказала Юлина бабушка, появляясь из соседней комнаты. Это была крепкая на вид старушка с дворянской осанкой и внимательными строгими глазами. — Проходите.

— Здравствуйте, — сказали мы.

— Юленька, сделай, пожалуйста, чаю гостям, — распорядилась бабуля. Мне сразу стало ясно, кто здесь хозяин.

Мы попили чаю, беседуя, в общем, ни о чем. Мне Юлина бабушка понравилась. Этакий островок прошлого, интересный и даже загадочный. Мне, признаться, были любопытны люди 'прошлой эпохи', я часто вспоминал своего деда, ветерана Финской и Отечественной войн, дошедшего до Берлина. Это был необычайно волевой человек, никогда не поступавший принципами. Втайне мне хотелось походить на него, и Юлина бабушка показалась мне таким же твердым и цельным человеком.

Но беседа с ней не клеилась. Судя по разговору, Костя понравился бабушке больше меня. Я даже удивился. Металлист-раздолбай и старушка весело болтали друг с другом, я же молча пялился на Юльку.

— Плохо, что ты так поздно приехал, — наконец, сказала она.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Мы на пляж ходили, — сказал Костя, — и знаете...

— Мог бы сначала ко мне зайти, — обиженно произнесла Юля, и бабушка строго сказала ей:

— Не перебивай гостя. Продолжайте, Константин.

— Так вот, Андрей утопающего спас! — разболтал приятель. — Вернее, утопающую. Девочку.

Две пары глаз уставились на меня, и мне стало обидно, потому что мне казалось: они не поверили. Что, физиономия не та? Черт с ней, с бабушкой, но Юлька!

— Я даже не заметил ничего, а он сразу прыгнул в воду и ее достал! Я и не думал, что Андрюха так сможет! Он молодец! — нахваливал Костя.

— Действительно, выдающийся поступок, — сказала бабушка. — Юля рассказывала мне о вас и, признаюсь честно, я не думала, что вы на такое способны.

— Интересно, что же она такого рассказывала обо мне, что я не похож на человека, способного сделать что-то хорошее? — спросил я. Бабушка произнесла фразу самым доброжелательным и даже вос-торженным тоном, но ее слова неприятно задели. Я загорелся. А когда я загораюсь, лучше не подходить!

— Извините, я не имела в виду лично вас, — сказала бабушка. — Просто современная молодежь, как мне кажется, не способна на поступок. За редким исключением. Конечно, не каждому дано стать героем, но в мое время люди к этому стремились, и молодежь особенно. Сейчас другие нравы.

В чем-то она была права, но я стал спорить:

— Нравы, как известно, формирует общество. А молодежь — его часть, как и старшее поколение. Хотите, чтобы мы были правильными — а что мы видим? С кого брать пример? У одного отец квасит без пе-рерыва, у другого вообще отца нет, — тут я намекнул на себя. — Легко говорить: вот мы в свое время...

Вообще у меня с красноречием неважно, но бабушка слушала внимательно, и я выдал:

— Какие у нас перспективы? Ну, закончу институт — и что? Таких, как я — тысячи, и каждый меч-тает стать начальником, сидеть в офисе и получать кучу денег. На завод никто из нас не хочет. И я не хочу. Зачем мне это нужно? Видел, что там. До сих пор на станках трофейных, от немцев еще, работают! Скаже-те: легких путей ищу? Да, ищу, что в этом такого? Человечество всю историю стремится себе жизнь облег-чить, на этом прогресс держится.

— Прогресс должен быть в головах, — сказала бабушка. — Вот его я и не вижу. Ну, изобрели ваши, как их там, компьютеры — и что? Люди лучше стали? Умнее? Воспитанней? Кто сейчас место старшему уступит, руку даме подаст?

— Я уступаю, — сказал я. — Но, вообще говоря, это личное дело каждого, ведь все в транспорте платят одинаково. И у каждого есть право сидеть, если он сел. Это нормально.

— Нет, не нормально. Если человек не видит, что ближнему плохо — а старикам всегда плохо, уж поверьте мне — это ненормально. Если не видит в каждом старике своего родителя — это ужасно. Если стесняется или боится говорить правду — это страшно. И так можно прожить всю жизнь, Андрюша. И что останется от такого человека, равнодушного, себялюбивого? Я не говорю о душе, вы, молодежь, пока не задумываетесь об этом. Конечно, у вас вся жизнь впереди.

— Мне кажется, вы просто нам завидуете, — сказал я, поймав встревоженный взгляд Юли. Наверно, ей показалось, что я слишком откровенен.

— Конечно, завидую! — рассмеялась бабушка. — Кто же молодым не завидует? Вы сами себе за-видовать будете через десять лет!

Что тут говорить? Я был разбит. Юлина бабушка сказала то, о чем я только начинал задумываться, и сказала так, что крыть было нечем.

— Извините, а у вас расписания поездов нет? — очень вовремя спросил Костик. — А то, как бы нам не опоздать на последнюю.

— Ну, последняя электричка еще не скоро, — сказала бабушка. — Сейчас я найду расписание.

Она вышла в соседнюю комнату, и я услышал, как скрипнула дверца старого серванта.

— Ты с бабушкой больше общался, чем со мной, — недовольно сказала Юлька.

— Виноват, — сказал я, — исправлюсь.

Я видел, что Юля напряжена. Что-то случилось или она просто не в настроении? Обычно я легко разрешаю такие ситуации шуткой, но сегодня мне не шутилось. Слишком многое случилось за этот день, и мозги отказывались работать, переваривая нахлынувшую информацию. Чувство родства с водой, спасение девочки, схватка с русалкой, этот спор с бабушкой, и ее слова, заставшие врасплох.

Ведь я мог умереть, упав с моста! А если бы умер, что останется от меня? Воспоминания друзей, любовь Юли и тройки по сопромату с математикой?

Костя деликатно вышел во двор покурить, чтобы дать нам объясниться.

— К тому же ты дерзил, — вполголоса сказала Юля. — Не мог помолчать, что ли? Вот Костя моло-дец — просто разговаривает и не спорит. Вот зачем ты спорил, зачем? Бабушке вредно волноваться, у нее сердце больное.

— А я откуда знал? Ты мне говорила?

— Ты всегда найдешь оправдание.

— Когда я не прав, я это признаю, — твердо сказал я. — Когда точно неправ.

— Только этого никогда не бывает, — съязвила Юлька. Не ожидал от нее. Вообще, язык у нее под-вешен, но только не для таких споров.

— Иди к ней и извинись, — сказала она, понизив голос.

— С чего это? Что я сказал?

— Не извинишься — пеняй на себя! — зловеще пообещала Юлька, и я пожал плечами. Ладно, изви-нюсь. Я ради нее с моста прыгнул, так это и вовсе пустяк. С меня не убудет.

Я прошел с соседнюю комнату. Бабушка стояла возле серванта и, нацепив на глаза очки, читала расписание. Войдя в дверь, я остановился, как вкопанный, инстинктивно прикрыв глаза. Прожектор там у нее, что ли? Сквозь щели меж пальцев я увидел: ослепительно яркий свет исходил из угла комнаты. Там, на полочке, стояла икона.

— Что с вами, Андрюша?

— Ничего, — я помотал головой, стараясь не смотреть в тот угол. Сияние иконы заполняло комна-ту, и свет лампочки на потолке казался тусклым и жалким. — Я хотел извиниться.

— За что? — она внимательно смотрела на меня.

— Наверно, я вел себя слишком грубо.

— Вы говорите 'наверно', значит, не чувствуете вины. Зачем же тогда извиняться?

Конечно, я не мог сказать о Юльке, что это ее идея. Но бабушка, похоже, догадалась.

— Извините, — тупо повторил я и вышел из комнаты. Мне снова захотелось пить, я налил себе пол-ную кружку кипятка из чайника и выпил. Вроде, стало легче.

— Извинился? — спросила Юлька.

— Да.

— Молодец, — она коснулась моей щеки губами. — Вот бы ты и меня так же спас! Вытащил из во-ды, сделал искусственное дыхание... Рот в рот.

Она лукаво улыбнулась. В этом вся Юлька. Наивная, романтичная. И сексуальная. За что и люблю.

— Без проблем, — ответил я, — будешь тонуть — звони!

Она засмеялась. Конечно, какой разговор: я бы ее спас, хоть десять раз подряд. Все же не скрою: иногда хочется не спасти, а за борт уронить, как Степка Разин княжну. Вот, наверно, достала мужика ка-призами...

Мы еще немного посидели и попили чаю. Бабушка объявила, что электричка в город придет через полчаса. Надо собираться. Пока еще до станции дойдем. Я чмокнул Юльку, слегка поклонился бабушке, и мы с Костей зашагали на станцию.

Народа в вагоне было немного. Мы сели у окна, электричка тронулась.

— Хорошо погуляли, — сказал я. Костик молча кивнул.

— Кстати, о работе. Ты чего-нибудь нашел?

Приятель молча качнул головой. Что-то он неразговорчив. Ну, и ладно. Я смотрел в окно на проле-тавшие за стеклом деревья. Огни поселков плыли гораздо медленней, а видневшиеся вдали здания почти не двигались с места. Все относительно, подумалось мне. Вот сердце у меня не бьется — относительно жизни я мертв. Но я двигаюсь, говорю, думаю — относительно смерти я жив. Что бы Эйнштейн сказал?

На Витебский вокзал приехали поздно. Белая ночь освещала закоулки старого города, и мы с Ко-стей молча шагали по Загородному. Ехать домой на метро я отказался. Раздражение никак не отпускало, хотелось развеяться. И, хотя Костя был почти дома, он согласился составить мне компанию, объявив, что прогуляется со мной.

Еще в электричке Костик признал ошибку, сказал, что не следовало болтать о случае на речке без моего согласия. Но он хотел как лучше, хотел сделать приятное моей девушке. Хотел, как лучше, а вышло — как всегда, сказал я и простил его. Я даже больше на Юльку злился. Чуть что — сразу обижается. Нельзя же так! А если я начну обижаться? Причину всегда можно найти!

Мы шли по пустынным улицам, болтали, затем Костя предложил зайти в одно место.

— Я там иногда бываю, хороший клубешник. Проведу тебя, там знакомый на охране стоит.

Я подумал, что мне необходимо развеяться, и согласился. Что было дальше — не помню.

Я очнулся на задрипанной деревянной скамейке. Костя сидел рядом.

— Оклемался? — спросил он.

— Да, — сказал я, с трудом принимая вертикальное положение. В голове было сумрачно, я попы-тался вспомнить, что со мной было, и не смог.

— Где мы? — спросил я, оглядываясь. Окружающая обстановка памяти не прибавила, но повеяло тревогой. Голые крашеные стены, маленькое окошко с решеткой. Тюрьма?

— В камере, — сказал Костя. В голосе его не слышалось страха или отчаяния, и я невольно проник-ся уважением к другу. — В ментовке.

— А... что мы натворили?

— Не мы, а ты, — поправил Костик. — Я вообще ни при чем. Не думал, что тебя так развезет с пары бутылок пива. Ты дурь не глотал?

— Ты что, Костик? Ничего я не глотал! А вообще-то не помню, — признался я. Не знаю, как Кости-ка, а меня пребывание в камере откровенно пугало. Что произошло? Вдруг я кого-то убил?

— Ты же знаешь, я дурью не балуюсь! — сказал я.

— Ты такое вытворял...

— Не томи! — разволновался я. — Чего я вытворял? И почему ты здесь, если ни при чем?

— Странно, я тебя ни на минуту не оставлял. В сортир только сходил. Прихожу — а ты с Питом си-дишь, беседуешь.

— С Питом? — удивился я. — Я с Питом как-то...

— Вот именно. Я и удивился: чего это вы чуть ли не в обнимку сидите?

Ничего себе. Пита я в упор не помнил. О чем я с ним говорил, тоже.

— А дальше?

— А дальше напился ты, вот и все. Я тебя таким еще не видел... Мы вышли на улицу, шли, разгова-ривали, а менты тут как тут. Правда, орал ты громко, вот они, наверно, и привязались. Я тебя отмазывал, так и меня загребли, — рассказал Костя. Мне стало легче. Значит, ничего не натворил. Уф, пить как хочет-ся...

— И когда нас выпустят? — спросил я.

— Наверно, скоро. Денег у нас нет, за 'номер' платить нечем, — невесело пошутил Костя.

Я улыбнулся, разглядывая пыльную лампу, висевшую на некрашеном бетонном потолке:

— Тогда подождем.

Мы подождали. Время текло архимедленно. Ни мобильника, ни часов у меня не было. У Костика были часы, но я героически старался на них не смотреть.

— Сколько сейчас? — не выдержал я.

— Девять утра, — ответил Костя. — Думаю, уже недолго. Просто пересменка у них.

— Откуда ты знаешь? Ты, что, здесь бывал?

— Случалось, — односложно ответил приятель. Я позавидовал его выдержке, вдруг понимая, что испытывают заключенные. Огромная плита времени давит, сжимает в крошечной камере, пугая неизвестно-стью. Хорошо, когда знаешь срок, а если не знаешь? Как в царские времена в Петропавловке сидели, не зная, помилует царь, или всю жизнь заживо гнить придется — ужас. Чтобы прогнать неприятные мысли, я спросил Костю, о чем мы говорили на улице.

— Ты вообще ахинею нес, — сказал Костя. — Что тебе с моста прыгнуть — раз плюнуть, что в воде не тонешь и вообще ни черта не боишься, потому что умер. Потом долго со столбом разговаривал, а мне говорил, что там мертвец.

— Что? — переспросил я. Ну, я дал! Костя усмехнулся:

— Да, занятно ты разговаривал. Я вот думаю, какой-то гад тебе в пиво что-то подкинул. Не мог ты с одной бутылки так окосеть. Не хотелось бы на Пита думать... Пересекался с кем-нибудь?

— Да нет, — двусмысленно проговорил я, тут же вспоминая Темного. Может быть, он? Но не было его на дискотеке вроде бы. Впрочем, ничего не помню.

Скрежет открывшейся двери прозвучал, как небесные трели. За порогом стоял 'архангел' в форме.

— Выходим, — сказал он.

Мы молча вышли. Нас провели по зеленому коридору с одинаковыми, бежевыми дверями без каких-либо номеров или табличек и ввели в одну из них.

За столом сидел милиционер. Судя по пышной шевелюре, он был молод, но обрюзгшее щекастое лицо с видавшими все в этой жизни глазенками откровенно его старило. В воздухе плавал табачный дым, и я с трудом сдержался, чтобы не закашлять. Я никогда не курил и не любил дышать этой гарью. Стоявший на столе графин с водой мигом привлек внимание. Я смотрел на воду, мечтая, чтобы она как можно быстрее очутилась у меня внутри.

Милиционер выведал наши имена и фамилии. Мы честно ответили. Чего нам скрывать? Паспорта мы дружно забыли дома и, узнав, это, начальник неодобрительно покачал головой:

— Знаете, за что задержали?

Мы молчали. Я не знал, потому что ничего не помнил. Почему молчал Костя, я понял только потом.

— Нарушение общественного порядка — раз, — постановил мент. Мне казалось, разглядывал он исключительно меня. — Сопротивление сотрудникам милиции — два.

— Какое сопротивление? — спросил я. — Костя, мы что: сопротивлялись?

Костя как-то странно посмотрел и неопределенно качнул головой. Похоже, он не хотел говорить.

— Ну, что с вами делать, студенты? В институт бумагу накатать? Или дело завести?

Мы переглянулись. Ну, это он, конечно, врет. Охота ему какие-то бумаги в институт отсылать? Дел, что ли, других нет?

— Отпустите нас и все, — миролюбиво предложил доселе молчавший Костик. — Мы же ничего по сути не сделали.

Мент покачал головой:

— Мы просто так никого не отпускаем, потому что просто так никого не задерживаем. Тем более, у вас документов нет. А для выяснения личностей я имею право задержать вас до трех суток.

Первая фраза призывала нас задуматься над тем, что за все в мире, а применительно к случаю, в нашей милиции, приходится платить. Вторая напоминала, что в случае отказа мы могли осесть тут надол-го. Я не то чтобы боялся, но рассказов о милиции наслушался вдоволь. Так что оставаться в гостях не хоте-лось.

— Можно воды? — Я чувствовал себя препогано — сказывались долгие часы в камере. Человек может прожить без воды несколько дней, я же не мог и нескольких часов. Мое тело сохло и теряло силы. Я чувствовал себя египетской мумией, вытащенной из песка и усаженной на стул в районном отделении. Кро-ме шуток, проверять, что будет с моим телом без воды, как-то не очень хотелось.

— Потом, — сказал милиционер, и это меня разозлило. Вот сволочь, человек загибается, а он глотка воды не дает! Почему? Что я такого сделал?

Был бы я умнее, я бы промолчал, как Костик, имевший сей неоценимый опыт. Но я никогда милиции не попадался, как-то не получалось. И потому наступил на известные грабли: стал качать права. А с мили-цией говорить о правах все равно что... Поговорку подберите сами — любая подойдет.

— Понятно, — протянул мент и кивнул сослуживцу. — Отведи их обратно, пусть сидят... до выясне-ния.

— Какого выяснения? — закричал я. — Я вам телефон дал! Позвоните и выясните сейчас!

— Какой! — усмехнувшись, протянул приведший нас мент. Сидящий за столом нахмурился:

— В камеру! Пусть отдохнут.

Сопровождавший нас мент взял Костю за руку и вздернул вверх.

— Вставай! — приказал он и мне. Я встал:

— Мы же ничего не сделали! Что вы издеваетесь? Даже воды не даете!

Милиционер неожиданно двинул мне носком ботинка по голени. Я согнулся, схватившись за ногу.

— Вы что делаете?! — возмущенно крикнул я.

— Молчи, — шепнул мне Костик, но мент расслышал, и локтем двинул его под дых:

— Тебя не спрашивают!

Костик икнул и замолчал, пытаясь что-то сказать мне глазами. Я ничего не понял. И почему люди в форме смеют меня бить? Меня же не за кражей поймали?

— Что? — мент подошел и взял меня за подбородок. — Чё выделываешься, наркоман гребаный? Пи...лей хочешь? Щас мигом оформлю! — и он похлопал по висевшей на бедре дубинке.

Я вырвал подбородок. И чего я их боюсь? Я же мертвец! Я такое могу! Что мне дубинки? Правда, сил оставалось немного. Водички бы мне...

— Дайте воды, — попросил я. Мой голос прозвучал жалобно, и я презирал себя за это. Но тело ре-ально ломало. Мне казалось: я вот-вот сломаюсь пополам. — Пожалуйста!

— В камеру! — жестко повторил тот, что за столом. По его самодовольному лицу я понял: ему нра-вилось повелевать. Еще немного, и он бы вскинул руку с оттопыренным вниз пальцем: умри, червяк!

— А ну, пошел! — приказал охранник и, схватив меня за грудки, вытолкнул в коридор. Следом вы-летел Костя. Через минуту стальная дверь с лязгом закрылась за нашими спинами.

— Ну, что, покачал права? — спросил Костя. — Ты, что, сбрендил — с ментами спорить? На улице еще можно, если что — убежишь. А здесь только идиоты спорят...

Он махнул рукой. Похоже, Костик рассчитывал, что нас отпустят, и я почувствовал себя винова-тым.

— Но ведь мы ничего... — снова начал я.

— Какая разница! — вспылил Костик. — Не знаешь, а лезешь! Сейчас бы на улице были.

— И что, по-твоему, делать? Смирно слушать сволочей, которые бьют ни за что? Лапки вверх под-нять и щеки подставлять? Да кто они такие? Свиньи! Хрена им!

— С одной стороны ты прав, — сказал Костя. — Но коли попал сюда... Здесь другой закон. И прав у тебя нет. Так что лучше не выделываться.

Мы замолчали, раздумывая о своем. А мне становилось все хуже. Недостаток воды сказывался все сильнее, и даже Костя заметил мое изменившееся лицо:

— Андрюха, что с тобой?

— Мне вода нужна, — прохрипел я. — Плохо мне.

Друг вскочил на ноги и бросился к дверям:

— Откройте, человеку плохо! Откройте!! — он забарабанил кулаками по двери так, что с нее посы-палась рассохшаяся краска.

Никто не открывал. Кожа моя не просто чесалась — я видел, как она покрывается мелкими трещи-нами. Тело ломило, каждое движение отдавалось нестерпимой болью. Я разлагался на глазах. Еще час — и распадусь на куски!

Спасибо Косте — он стучал без передышки и, наконец, двери открыли.

— Чего стучишь? — угрожающе вопросил охранник.

— Ему плохо, — указал на меня Костя. — Врача надо!

— Чего? — переспросил мент, и в его недоверчивом тоне мелькнула обеспокоенная нотка.

— Умирает он, врача позовите!

— Не надо... врача! — из последних сил выдавил я. — Просто дайте... мне... воды!

— Бери его и за мной! — распорядился мент. Костик подхватил меня и потащил по коридору.

— Наркоманы долбаные! — процедил проходивший мимо милиционер. Я бы ему ответил, но сил уже не было.

Мы вошли в туалет. Костя открыл кран, и я надолго присосался к струе. Конвойный встал у дверей, контролируя мое поведение. Торопясь, я глотал воду большими глотками, и с каждой секундой мне стано-вилось лучше. Оторвать меня от крана не смог бы даже Шварценеггер. Склонившись над умывальником, я вдруг ощутил, что, если захочу, могу исчезнуть отсюда. В голове неизвестно откуда родилось знание, что стихия воды дает власть, и я могу управлять ею. Вот только как — я пока не знал.

Пользуясь моментом, Костик тоже напился и сходил в туалет. А я все пил. Казалось, я мог пить бес-конечно, но милиционер так не думал:

— Хватит уже, — сказал он. — Еще камеру обоссышь. Пошли.

Он подошел и закрыл кран. Пришлось разогнуться. Ладно, теперь поживем! Вода придала сил и уверенности. Подождем. Авось все уладится.

Мы просидели в камере еще немного, и дверь снова открылась.

— Выходи, — сказали мне. Костя проводил меня предупредительным взглядом: мол, спокойно, не выделывайся, и все будет в норме.

Меня привели в другой кабинет. Там сидел мужчина в белой рубашке и галстуке.

— Садись, — сказал он.

Я сел.

— Итак, поговорим. Имеется рапорт. Оскорбления и попытка сопротивления сотруднику милиции при задержании...

Черт! Все, как в кино! 'Чего вы мне шьете, начальник?' 'Я? Шью?' Весело проводить аналогии, когда ты дома на диване...

— У меня есть парочка вопросов, касающихся одного вашего знакомого. Ответите — и можете ид-ти, — сказал штатский. Лицо у него было жесткое, не кабинетное. Опер, подумал я, как в кино.

— Какого знакомого? — удивился я. Вроде, с уголовниками дел не имею и не имел. Нет у меня та-ких знакомых.

— Панькова Станислава Федоровича.

— В первый раз слышу.

— Еще его называют Темный.

Ах, вот в чем дело! Они, что, к Темному подбираются? А про меня, наверно, стуканул кто-то, кто ви-дел, как я с ним в машину садился!

— Вас неоднократно видели вместе, — подтвердил мои предположения оперативник. — А на днях вы сели к нему в машину и куда-то уехали. Куда, не расскажете?

Я молчал. Рассказывать историю с мостом мне не хотелось. Я не боялся Темного — теперь не боял-ся, мало того, мне предоставляли отличнейший шанс отомстить за все! Но... Все-таки я сам прыгнул! Они меня не сбрасывали. Хотя... не прыгни я — наверно бы скинули. А, может быть, нет? Может, просто пугали? А я сейчас завербуюсь в стукачи. Оно мне надо?

— Темный торгует наркотиками, — сказал опер, внимательно разглядывая меня. — Я думаю, ты это знаешь. Мне кажется, ты парень неглупый, должен понимать: влипнешь вместе с ним — сядешь всерьез и надолго. Что у вас за дела, рассказывай.

Они подозревают, что я с Темным дурью торгую? Абсурд! Я даже усмехнулся. Но затем понял, что им это абсурдом не кажется. Какие могут быть с Темным дела? Только темные...

Я понял, что так просто они не отвяжутся. Опер мигом просек, что я — слабое звено. К быкам Тем-ного не подступишься, а вот есть молодой, студент, недавно вовлеченный в преступный бизнес. Подловить и заставить сотрудничать — милое дело.

Но сотрудничать мне не хотелось. Отчасти из-за убежденности, что если стал доносчиком, то это навсегда. Потом не отвяжешься. Отчасти потому, что я был зол на милицию. Пить не давали — я чуть не загнулся, еще и били! И хотя душой я понимал, что такие, как Темный, должны в тюрьме сидеть, и опер не для себя, для людей старается, борется с наркоторговцами. И все же мне не хотелось ничего говорить. Я был уверен: все разрешится потом. Я доверял новой интуиции.

— Видите ли... У меня нет с ним никаких дел. Я слышал, что он криминалом занимается, но только слышал. Я ничего не знаю.

— Нет никаких дел? А в его машину зачем садился? Просто так Темный никого к себе в машину не сажает, я-то уж знаю. Не юли со мной, очень не советую!

— Да, садился, — признал я. — У нас с ним личные дела. Никакого криминала.

Мой ответ опера не удовлетворил.

— Личные? Не знал, что Темный педик. Вроде бабами всегда интересовался.

Я молча проглотил насмешку.

— Не хочешь говорить? — жестко и даже злобно сказал он. — Думаешь: взяли без дури, так и с рук все сойдет? Так это поправить можно.

— Вот, — он выложил передо мной на стол крошечный пакетик с беловатым порошком. — Изъято у тебя во время задержания. Знаешь, сколько весит? Лет пять, если чистосердечно признаешься, а если нет...

Ну, это вовсе беспредел! Я все понимаю, сам ненавижу дилеров, видел, какими люди становятся после таких доз! Но сидеть за них не собираюсь!

— Ничего у меня не было! — твердо сказал я. — Я сроду дурью не торговал и не пробовал!

— А у меня и свидетели найдутся, — проникновенно сказал опер. — И отправишься ты отсюда не домой на мягкую постель с девочками, а на нары к уголовникам, которые из тебя девочку сделают! Понял? Твой дружок нам все про тебя рассказал и, где надо, подписал.

Опер махнул перед моим носом какой-то бумагой. Я остолбенел. Неужели Костик? Не может быть! Но сомнения оставались. Кто знает, что Костик делал, когда я был в отрубе? Может, действительно, с мен-тами 'сотрудничал'? Когда плохо, легче, если находишь виноватого. Даже если знаешь, что виноват сам.

— Повторяю вопрос: куда ты ездил с Темным? Где он берет товар, через кого распространяет, с кем работает?

— Да не знаю я!

Вот же, оперативник! Говорят, они насквозь людей видят. Что же, не видит, что я говорю искренне? Или не хочет видеть?

— Ну, ладно, некогда мне с тобой нянчиться. Ковалев! — крикнул опер, и в дверь протиснулся уже знакомый конвоир. — В камеру!

— Руки за спину, — ласково сказал милиционер. — Привыкай.

Я понял, что в камеру мне нельзя.

Сильный толчок обеими руками застал мента врасплох, и он неловко повалился на пол. Я побежал по коридору, совершенно не зная, куда бегу. Ведь я не помнил, как оказался в камере.

— Стоять! — заорали вслед, но я уже завернул за угол. Никого. Мелькнувший в дверном проеме ав-томобиль дал понять, что я на правильном пути. Повезло!

Я на скорости проскочил мимо стекляшки с сидевшим за окошком дежурным. Он привстал, запоз-дало среагировав на крик, но я уже был на улице.

Этот район я не знал, но было не до размышлений. Я припустил так, как не бегал никогда в жизни. Оглянувшись, я увидел погоню. Ковалев и опер. Я свернул в первый же переулок, раздумывая, не спрятаться ли в каком-нибудь дворе? Рискованно: двор может оказаться непроходным, и тогда меня вновь повяжут. И доказать, что я не верблюд, будет гораздо сложнее, если вообще возможно. На воре ведь и шапка горит!

Я снова оглянулся. Менты не отставали, хотя конвойному было непросто — с автоматом не разбе-гаешься. Второй, опер, был совсем близко. Хорошо бегает, гад! Впереди я увидел набережную. Казалось бы, безумие — бежать туда, на открытое пространство, но отчего-то знал, что только там я спасусь. В ста метрах возвышался Литейный мост, и я рванул к нему. Не разум, а инстинкт двигал мной, и я верил, что все делаю правильно.

— Стой! — задыхаясь, кричали вслед, и я услышал звук приближающейся сирены. Почти середина моста.

Я посмотрел вниз. Плескавшаяся внизу Нева как будто приблизилась. Вода звала меня. Я не чув-ствовал страха, напротив, это было спасение! И я прыгнул.

— Ты куда-а-а?!

Крик мента растянулся в тугую, свистящую в ушах струю. Удар — и волны сомкнулись над голо-вой. А пошли вы все, апатично думал я, погружаясь в бездну. Я не пытался всплыть, зная, что наверху сей-час начнутся поиски, шум, крики. Я хотел тишины и покоя. Здесь я наслаждался и тем и другим.

Ну, и течение! Меня закружило и поволокло, да так, что даже мертвецу стало страшно. Дна я не видел, но чувствовал, как течение тащит меня по камням и песку. Я погружался все глубже, поток всасывал меня в гигантскую подводную воронку.

Невероятно, но под толщей воды стало будто светлее, и я увидел живые тени, скользящие ко мне. Русалки, подумал я, точно — русалки.

— За нами, за нами, — беззвучно сказали они, и я поплыл следом, изумленно глядя на их гладкие, синеватые тела с длинными, прижатыми к бедрам руками. Никаких рыбьих хвостов не было, тела были обычными женскими, причем как на подбор, без изъяна, не худые и не толстые. Невольно залюбовавшись, я подумал, что женщины и были созданы жить в воде, а жизнь на земле совершенно им не подходит. У многих народов есть легенды о женщинах, вышедших из воды. Вода это жизнь, женщина — тоже...

Одна неожиданно отстала и, взмахнув руками, по широкой дуге спланировала ко мне. Я разглядел бледное красивое лицо под гривой длинных черных волос. Странно, в ту минуту я не думал о русалках, как о мертвецах или утопленницах. Для меня они живые, я и вижу их живыми!

— Скажи имя! — прошептала она. Ее нагое тело, казалось, излучало свет на фоне странной и ко-леблющейся фиолетовой тьмы, в которой исчезли ее подружки.

— Андрей, — околдовано прошептал я.

— Андрей! — повторила она, и я, словно во сне, ничуть не удивился тому, что она говорит в воде, а я могу ее слышать. Я видел, как шевелятся ее губы, видел кромку белых зубов, и не удивлялся, в глубине равнодушной памяти отмечая, что нормальный человек давно бы наглотался воды и утонул.

Все так и должно быть — мелькнуло в голове, и я не понял, моя ли это мысль или слова русалки?

Она дотронулась до меня. Сначала осторожно, затем сильнее, засмеялась и 'облетела' кругом, па-ря в воде, как странная белая птица.

— Плыви за мной, Андрей! — она понеслась вниз, туда, где исчезли подружки. Я поплыл. Поплыл — не то слово. Я не двигался — я тоже парил, вдруг, в один миг сообразив, что здесь не нужно прилагать усилий — надо просто желать плыть.

Вместе с ними я завис над бездной. И вдруг все они бросились врассыпную. Я остался один, изум-ленно оглядываясь по сторонам, и с ужасом понял, что не знаю, где верх, где низ. Я даже не мог сказать, был ли я в реке. Со всех сторон клубилась фиолетовая мгла, и я в панике заметался, не зная, что делать.

И почувствовал нечто. Кто-то подплывал ко мне. Я не мог видеть, но отчего-то знал, что это суще-ство плывет именно ко мне. Я вспомнил. Забытый сон наяву вторгался в сознание, порождая древний, пер-вобытный ужас. Самое страшное было то, что я не мог бежать. Не потому, что не мог, а потому, что не смел, точно зная, что бежать бесполезно, и что опасно разгневать поднимавшегося из глубины.

Он явился неожиданно, возникнув из клубящейся тьмы. Существо, плавающее передо мной, было настолько фантастическим, что я подумал, что сплю. У него было темное, бугристое тело, с двумя мощны-ми, вполне человеческими руками и большой бочкообразной головой. Но ниже пояса ничего человеческого не наблюдалось, лишь мерно колыхались десятки черных двухметровых щупалец. Мутант, подумал я. Му-тант был бородат и совершенно лыс. Вытянутый, морщинистый череп его вызывал отвращение. Лицо ши-рокое, скуластое, как у монголов, но вместо азиатских 'щелочек' глядели два выпуклых рыбьих глаза. Монстр смотрел прямо на меня, в то же время я не мог понять, куда именно он смотрит. Эти жуткие глаза, изредка моргая, глядели равнодушно и цепко. Мне казалось, чудовище видит меня насквозь...

— Здорово, утопленничек! — произнесло чудище, и я дернулся, как пораженный током. Оно еще и говорит! Впрочем, русалка тоже говорила. Что за бред? Как они говорят под водой?

— Никак не оклемаешься? — затряс бородой мутант, и я догадался, что он смеется. — Ничего, в первый раз всегда так. А после привыкнешь.

Я молчал, не зная, что сказать. Да и, признаться, рот открыть боялся, ведь я же под водой! Как в первый раз под водой глаза открыть страшно. Открываешь — а они не открываются. Вот так и сейчас.

— Да ты не пужайся, говори! — махнул рукой мутант. — Как тебе здесь?

Я молчал, как рыба.

— Ты, часом, не немой?

Неужели здесь можно разговаривать? Я помотал головой и осторожно приоткрыл рот. И ничего не почувствовал. И воздух из меня не вышел. Вода давно была внутри. От этой мысли меня вывернуло наизнанку.

— Вот хилый народ пошел, — наблюдая за моими корчами, благодушно произнес мутант. — Ну, ничего. Пройдет. Поплавай, осмотрись, потом и работу тебе найдем.

Какую еще работу? Заметив проблеск внимания в моих глазах, мутант гордо выпрямился:

— Я — Слизень! Твой хозяин и хозяин реки! Здесь все мое, понял! И все мне повинуются! Забудь, что был человеком. Ты — утопленник, и ты — мой до скончания дней!

Он говорил, и слова Слизня впечатывались в мозг, каленым железом перечеркивая прошлую жизнь. Я навеки останусь здесь?

— Был Охрим до тебя. Старый был, сгнил совсем, никуда уже не годился. Даже утку утопить бы не смог. Ты молодой, сильный... — ноги-угри схватили меня, ощупывая, как купленную вещь. Ничего омерзи-тельней этого я еще не испытывал, но вырываться не посмел.

— Слушай мою первую волю: пойдешь с ней, — он отпустил меня и указал на русалку, неслышно возникшую за моей спиной, — Анфиса отведет тебя к Архипу. Он научит всему. Угодишь мне — будешь жить, как раньше не мечтал! Власть получишь над живыми и мертвыми...

Он еще что-то говорил, но я уже не понимал, целиком захваченный мыслью, что есть жизнь после смерти, есть! Но что она такая — не снилось в самых страшных снах.

Анфиса плыла впереди, я следовал за ней. Странная мгла рассеивалась, и вокруг простерся обыч-ный донный пейзаж: покрытые слизью черные валуны, в незапамятные времена притащенные ледником, качающаяся речная трава и стайки шныряющих над нею рыбин. Не знаю как, но я отлично видел под во-дой; конечно, хуже, чем на поверхности, но все же очень далеко. За десяток-другой метров от глаз не укры-валась ни единая мелочь. Я мог пересчитать чешуйки на боку неторопливо плывущей рыбы и зубы лежаще-го на дне черепа.

Речные пути отличались от земных так же, как асфальтовые магистрали — от невидимых людям птичьих дорог. Мы плыли без устали, ловя речные потоки или лавируя в них, но даже плыть против течения было легко. Вода помогала, нежно обвивая и неся вперед мое тело. Лишь раз я испугался, когда над головой с ужасающим шумом пронеслось что-то огромное. Река качнулась в берегах, и я вместе с ней. В следующий миг я понял, что это, наверно, 'Метеор', но страх проходил медленно.

— Это быстрый корабль, — сказала Анфиса. — Не бойся, но и близко не подплывай. Архип одна-жды подплыл — так ног и лишился.

— Кто это — Архип? — спросил я, понемногу успокаиваясь. Анфиса замедлила ход:

— Утопленник, как и ты. Только старый. Ни на что не годится...

Я хотел спросить: что значит — ни на что, но тут мы вплыли в какой-то канал. Я испугался, что здесь нас заметят. Анфиса уловила мое беспокойство:

— Не бойся: люди нас не видят.

— Почему?

— Потому что я так хочу, — улыбнулась Анфиса. Я плыл за ней, представляя себе, как, должно быть, занятно мы выглядим: скользящая под водой нагая девушка и парень в одежде...

Канал был жутким местом. Я и не подозревал, что его можно так загадить. Дно представляло жут-кое, в чем-то даже сюрреалистичное зрелище: изъеденные ржавчиной остовы конструкций, гнилые бревна, осколки стекла и битый кирпич, куски строительной арматуры и обросшие подводным мхом булыжники. Раздвинув бледно-зеленые стебли, из-за водорослей выплыл старик с длинными волосами и бородой до по-яса. Его морщинистое, худосочное тело было странно коротким, и спустя мгновение я понял, почему. Обе ноги были обрублены по колени, но здесь, под водой, ему это не мешало — двигался он достаточно быстро. Как и Анфиса, он был наг, и мой взгляд невольно приковали неестественно большие, словно распухшие, гениталии.

— Ты, что ли, новый утопленник? — спросил он, почесав впалую грудь разлапистой пятерней. А плечи у старика ничего, отметил я, в молодости здоровый был...

— Он, — сказала русалка. — Андреем его зовут.

— Андрей, значит, — утопленник подергал себя за бороду и окинул осуждающим взглядом. — И с чего тебе, Андрей, жизнь не мила стала?

— Тебе-то, старый, какая разница? — недовольно ответила Анфиса. — К нам по своей воле прихо-дят, сам знаешь.

— Знать-то знаю, — вздохнул утопленник, отводя неприятные белесые зенки. — И не старый я, не старей тебя...

Судя по взгляду, последняя фраза мертвеца Анфисе не понравилась.

— Слизень велел рассказать, что да как. И научить, чему знаешь. А я поплыла, дела у меня, — Ан-фиса провела рукой по моему плечу. — Не скучай, Андрюша, скоро увидимся.

Вильнув стройными ногами, русалка поплыла прочь. Признаюсь, мне не хотелось переводить взгляд на старого уродливого утопленника. Но пришлось.

— Меня Архип зовут, — сказал мертвец. — Пойдем.

Мы отплыли куда-то. Стало немного глубже, вода потемнела, и, наконец, перед глазами открылась большая песчаная воронка. Словно бомба взорвалась. Архип спланировал и уселся на дне воронки. Я при-сел рядом, чувствуя, что мне то и дело хочется вздохнуть — но никак. Архип заметил и, криво улыбнувшись, сказал:

— Дышать хочется? Это пройдет, дай время. Когда утонул-то?

Я никак не мог вспомнить. Да и какая ему разница?

— С неделю назад... наверно.

— Домой, верно, тянет? — спросил он, и сам же ответил. — Вестимо, тянет. Я помню, тоже домой приходил, в окно стучал. Только перепугал всех до смерти. Хе-хе. Значит, Слизень тебя ко мне послал? Учиться? Что ж, научу, дело нехитрое, а времени у тебя теперь много будет. Детей своих переживешь и вну-ков...

Он говорил медленно, со вкусом смакуя каждое слово. Взгляд его бесцветных, навыкате, глаз блуж-дал по мне, как по обычной речной твари. Я слушал, и мне казалось, что я сплю.

— ...ты утопленник, не человек, так что забудь тех, что наверху. Забудь всех, кого знал. И отца и мать. Заместо них теперь Слизень будет. Люди нам не товарищи. Будешь к людям ходить — только хуже им и себе сделаешь... И людской закон над тобою не властен. Бойся лишь Слизня — он твой господин!

Архип неодобрительно посмотрел на меня:

— Чего в одежке ходишь?

Я не знал, что ответить. Человек я, вот и хожу. Архип словно мысли читал:

— Ты не человек боле. И одежка тебе ни к чему. Все одно сгниет под водой. Так что скидай.

Я покачал головой:

— Не, не буду.

Старик поджал губы:

— Эх, молодежь... Думаешь, тебя голым увидят, хе-хе! — он засмеялся противным визгливым сме-хом. — Мы — мертвые, никто нас не увидит, пока сами не покажемся. А уж тогда...

Он вновь засмеялся, а я подумал: что я здесь делаю? Сижу на дне Обводного, слушаю какого-то мертвеца... Бред, бредятина, Кастанеда отдыхает! Сейчас открою глаза и проснусь. Незаметно для Архипа я ущипнул себя, но идиотский сон не проходил. Неужели я навсегда останусь утопленником, чтобы потом превратиться в такую вот тварь?

— ...и сказать надо: вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди! И посмотреть на любую одежку. Тогда человек тебя в одежде увидит, за своего примет.

Начало фразы я прослушал, но суть уловил. Это и вовсе маразм. Чтобы я поверил в какие-то закли-нания? Но ведь я мертвец, в который уж раз подумал я, но живу и чувствую. Сижу под водой, не дышу. И вижу таких вот уродов. Пора привыкать к чудесам.

— Запомнил? — спросил Архип.

— Вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди, — без всякого выражения повторил я. Ла-буда какая-то, бессмыслица. Неужели работает?

— Иди и испробуй! — неожиданно велел утопленник. — Только верить надобно в то, что говоришь! И на одежду смотри.

Ну, как в это поверить?

Архип все увидел по моему лицу. Скривился. Затем прошептал наговор — и оказался в старинном кафтане, красной атласной рубахе и темных, заправленных в невысокие сапоги, штанах. Передо мной на дне Обводного сидел человек времен крепостного права.

— Теперь веришь? Вот народ пошел: ни в бога, ни в черта не веруют. Атеисты поганые. Увидел одежку? Теперь иди и испробуй сам!

— Сейчас?

— А чего тянуть? Только свою одежку сыми, а то ничего не выйдет. Как там у вас, современных го-ворится: наложение образов... Сымай, сымай, я посторожу, — усмехнулся подводный дед и неожиданно возвысил голос:

— Велели меня слушаться, так слушай, не гневи Слизня!

Кто знает, на что способен этот дед? Еще укусит... Я подчинился и расстегнул ремень. Брюки и ру-башка легли на дно. Трусы я предусмотрительно оставил.

— А это почто оставил? — Архип презрительно посмотрел на мои плавки. — Мертвые сраму не имут.

Возразить исторической фразе было нечем. Пришлось снять и трусы.

— Вылезай, подойди к прохожему и спроси что-нибудь.

— Что? — глупо спросил я. Происходящее напоминало дурацкий розыгрыш. Чтобы я на такое ку-пился?

— Сколько ему жить осталось! — оглушительно захохотал старик. — Что хочешь! Но сначала сло-ва произнеси!

Я послушно выбрался из воды. Набережная пустынна. А, вот, идет какая-то женщина. Я сосредото-ченно произнес заклятье, сконцентрировавшись на платье в светлый горошек. Смотреть на одежду, как го-ворил Архип...

Женщина остановилась, странно посмотрела и бочком пошла прочь, то и дело оглядываясь. По крайней мере, не зовет на помощь, удовлетворенно подумал я, опустил глаза и... Действует чертова магия! На мне было то же платье, что и на ней... Я согнулся, перевалился через ограду и упал в канал. Едва вода сомкнулась над головой, услышал противный писклявый хохот. Я так и думал! Старикашка издевался!

— Ты ж на платье ее посмотрел, — хохотал утопленник, до ушей распахивая пасть с редкими гни-лыми зубами, — вот оно на тебе и стало!

— А как снять? — пролепетал я, пытаясь стащить наговоренное платье. Пальцы проходили сквозь навь. Архип усмехнулся:

— В воде навь водяная сама исчезнет.

И, правда: не прошло и полминуты, как платье растворилось без следа. Чудеса!

Я представил ситуацию со стороны. Прикольно. В конце концов, и сам люблю пошутить. Гнев быстро прошел, и я тоже засмеялся. А ведь не так все просто с этими заклинаниями. Как там, поется: сде-лать хотел утюг — слон получился вдруг...

Во второй раз все прошло гладко. Вылез из воды и спросил время у прогуливающейся парочки. Ни-кто не заметил, что я совершенно наг. Довольный, я спрыгнул в канал и опустился на дно воронки. И наставник уже не казался таким уродливым. Может, я привык, а может, он пыль в глаза пускает? Тоже эта, как ее, 'навь'? Но как преодолеть водную магию, я пока не знал. Ничего, узнаю еще! Однако, надо же! Жизнь после смерти становится все интересней.

Затем Архип принялся расспрашивать. Как я упал, да почему, да чем занимался, когда жив был? Похоже, эти расспросы будили у мертвеца какие-то воспоминания, судя по тому, как жадно он слушал ме-ня. Но я отвечал односложно и скупо. Вот еще: распинаться перед утопленником. Пусть формально и со-брат по несчастью, но водить с ним дружбу я не стал бы и за миллион. Рожа еще та. Лучше уж с Анфисой. При воспоминании о совершенном теле русалки я слегка напрягся. Хороша девчонка! Хотя, конечно, не девчонка давно, да и вообще мертвец. Тьфу, ты, пакость!

— Я, считай, двести лет здесь живу, — сказал Архип. — Всякое видел.

Я покрутил головой. Ничего себе! Ведь этот мертвяк мог Пушкина застать! И блокаду пережил. Впрочем, что ему блокада? Мертвые ведь с голоду не мрут. Вот же фрукт подводный!

— У всякого здесь своя работа, — продолжал гундеть Архип. — Наше дело выполнять, что хозяин велит. Слизень то есть.

— А русалки что делают? — вставил я, вспоминая Анфису и остальных, кого видел.

— Они-то... — усмехнулся утопленник. — Они души для Слизня добывают. Это их работа.

— Это как?

— Людей топят, дурень! Или живность любую. Раньше, в старые времена, люди сами нас потчева-ли, уважали и боялись. Бывало, улова хорошего попросят, да козу или коня в воду бросят. Ну, Слизень и помогал, рыбу в сети загонял. А теперь забыли, гневят батюшку Слизня! Реку всю загадили, так, что рыба дохнет!

Архип с ненавистью посмотрел вверх:

— Не знают, какую Слизень силу имеет! Тогда, при Петре еще, едва город не смыл! Чутка сил не хватило! Если бы Свят-камень не потерялся... — Архип внезапно осекся. — Ладно, хватит лясы точить. Спать пора. Ложись, где пожелаешь, — он вальяжно простер руку над похожим на передовую дном. — Зав-тра снова учить буду.

— А зачем? — спросил я.

— А как же без этого? — утопленник устремил на меня рыбьи глаза. — Знать надо, как от людей скрываться и как силу себе добывать. Без этого не проживешь. Да и работу Слизень дает такую, что без сноровки, да слов заговорных — не справиться.

— Какую еще работу? — спросил я, но Архип скомкал разговор:

— Узнаешь. В свой черед. Спи. Утро вечера мудренее.

Но спать на дне я не собирался. Пусть мертвец и утопленник, но не могу я спать под водой! Не при-учен.

— Ты куда это? — насупился Архип, видя, что я схватился за одежду.

— Дела у меня, — сказал я, одеваясь. Чтобы нацепить мокрую одежду, да еще и под водой, требо-валась определенная сноровка, которой я не обладал, а потому возился долго, нервничая и матерясь. Архип наблюдал, почесывая волосатую спину длинными острыми когтями.

— Нечего тебе на земле делать, — злобно бурчал он. — В воде сиди! Не гневи Слизня.

— А он про это ничего не говорил, — ответил я, все же чувствуя беспокойство. Вспоминая жуткого речного владыку, я испытывал настоящий ужас.

— Говорено меня слушать — так слушай! — продолжал негодовать Архип. — Чужие мы земле, и нечего нам на ней делать!

— Мне очень нужно! — пробормотал я, опасаясь, что Архип просто схватит меня и не отпустит. Или удержит каким-нибудь заклятьем. Я не знал, насколько силен старый утопленник, и проверять не хоте-лось.

— Я потом приду, — ощущая спиной взгляд утопленника, я быстро поплыл к берегу и вскарабкался на набережную. Нет, больше я сюда не приду!

— Приходи завтра! — плеснула волна.

Я проснулся от жажды и побежал в ванную. Припал к струе и глотал, глотал. Никогда не думал, что водопроводная водичка такая вкусная. Есть мне давно уже не хотелось. Совсем. С одной стороны это плюс. И тратиться не надо, и от голода не умру. Ха, уверен: многие студенты бы мне позавидовали...

Утро было пасмурным, даже пошел маленький дождик. Самое время погулять. Я хорошо помнил, как мне фигово под солнцем, и воспользовался утром на все сто. Я выбежал на улицу в майке и шортах. Дождь падал, как небесная манна, как это чудесно! Я с удовольствием шлепал по лужам, с улыбкой пре-восходства глядя на прятавшихся под зонтами прохожих. Прячьтесь, прячьтесь, это мое время!

Проходя мимо ларьков, увидел в витрине свежую рыбу. Она лежала, открыв рот и вытаращив наве-ки замершие зенки. И я тотчас вспомнил о вчерашнем! Вспомнил, что Архип ждет меня. Что будет, если не приду? Я замер перед витриной, глядя на мертвую рыбину. Она многозначительно распахнула пасть, усе-янную острыми зубами. Нет, наверно, лучше пойти. Перечить жуткому Слизню не хотелось. По крайней мере, пока я не знаю всех правил подводного мира. В конце концов, не съест же меня Архип!

Дождь закончился, но было еще пасмурно. Хорошо — солнце не донимает. Вот бы дождик еще по-дольше пошел... Добравшись до площади Александра Невского, я посмотрел на стоявший на ней памятник великому князю. Вот ты умер, подумал я, и теперь каменный... А я умер — и живой. Отчего-то не захотелось к Неве, и я остановился у входа в Лавру. Времени у мертвеца достаточно, невесело подумал я и решил про-гуляться по кладбищу.

Подобное притягивает подобное, философски подумал я, пройдя по булыжной мостовой через баш-ню с аркой. Да и вообще, вдруг я призрак Достоевского увижу? Мысль насмешила. А что? Если я дрался с русалкой, которую никто из десятка людей на берегу не разглядел, почему бы мне призраков не увидеть? Справа и слева протянулись унылые грязно-желтые стены с двумя калитками, за ними виднелись роскош-ные гробницы петербургских знаменитостей. Я остановился в проеме и шагнул внутрь. Могилы как могилы. Мелкие группки туристов прохаживались по неровным песчаным дорожкам. И никаких призраков.

— Молодой человек!

Я вздрогнул. Вот голос! Мертвеца напугать может!

— Вход только по билетам! Билеты в кассе рядом...

Я покорно кивнул громогласной контролерше, но в кассу не пошел, а зашагал дальше. Пересек мост над каналом с черной стоялой водой и, миновав группку неустанно крестящихся попрошаек, вошел в об-ширный двор. Ушей коснулось благоговейное перешептывание паломников, и уверенная речь экскурсовода, стоявшего с группой щелкающих фотоаппаратами иностранцев. В отличие от них, у меня Троицкий собор не вызывал никакого восторга. Церковь как церковь. Спас на Крови куда интереснее смотрится.

Я прошелся по двору и увидел вход в собор. У ступеней расположились попрошайки, настойчиво-приглушенными голосами выпрашивая милостыню. Я сделал несколько шагов и в приоткрытой двери уви-дел сияние. Словно мощный прожектор стоял с той стороны, светя заходящим в храм людям прямо в глаза. Но никто не морщился и не отворачивал глаз. Почему же меня слепит? Потому что мертвец или оттого, что некрещеный? А войти я смогу?

Дух авантюризма овладел мной, и я, не оглядываясь, двинулся к цели. Опустив лицо к полу, я по-пытался войти в храм. Что за... Попав под луч 'прожектора', моя кожа стала обугливаться, словно я вошел в гигантскую микроволновку. Я забыл, что такое боль и думал, что мертвец не способен ощутить ее снова, но теперь, еле сдерживая крик, скатился вниз по ступеням. Во дворе мне стало легче.

Попрошайки неприязненно пялились на меня. Я злобно зыркнул на одного, он тут же отвел взгляд. Тренер говорил: можно одержать победу до боя, 'раздавив' взглядом соперника. Иногда хорошо получа-лось, вышло и теперь. Нищий отскочил в сторону, а мой взгляд уперся в неприметную калитку в церковной стене. Кажется, открыта. Калитка вела не в женский монастырь и не к сокровищам. Я вышел еще на одно кладбище, значительно больше крошечного, но широко известного Некрополя. Кто же здесь похоронен? Имена на крестах и обелисках ни о чем не говорили. Здесь были захоронения позапрошлого столетия, были и более-менее современные, восьмидесятых-девяностых годов.

Билетов сюда не продавали, вход свободен, и я двинулся по песочной дорожке мимо могил и кре-стов. Кое-где росли деревья. Пожалуй, я нигде еще не видел настолько уродливых, корявых деревьев, со скрученными, словно в агонии, стволами. Такие росли, пожалуй, только на кладбищах. Я припомнил, что как-то раз, кажется, был здесь, уже не знаю, каким ветром занесло, может, мама водила. Или снова дежавю? Но оставалось стойкое впечатление, что это чуждое городу место. Мистикой я никогда не увлекался, но сейчас эти ощущения усиливались. За краем кладбища простирался кирпичный забор, за которым виднелся мост и здания на том берегу. Дома живых и пристанище мертвых, подумал я. Как все близко. Бредя по алле-ям мимо надгробий и могил, я с еще большей уверенностью понял, что тут действительно иной мир. Мир мертвых. Людей здесь почти не было, что и неудивительно, ведь большая часть захоронений старая, тем не менее, на некоторых могилах лежат пластиковые, а иногда и живые цветы. Проходя мимо надгробий, я с интересом читал вырезанные на камнях надписи. Разные люди лежат здесь. Старые и молодые, знаменитые и известные лишь своим потомкам.

Я остановился у одной из могил и задумался. Вот умрешь во младенчестве, от болезни или несчаст-ного случая — и вот она, вся жизнь? Прах мы, и в прах возвратимся, говорят попы. Но мы ведь не черви, ду-мал я, чтобы ползать в земле и превращаться в землю. Нет в этом никакого смысла. А он должен быть. Ина-че зачем я хожу по городу, когда давно должен гнить в земле? Сердце давно не стучало, его я не чувствовал, но в груди мучительно сжалось. Кто скажет ответ?

— Молодой человек! — вдруг позвал кто-то. И здесь контролеры! Я повернулся. На одном из надгробий сидел человек с длинными, до плеч, волосами и печальным лицом.

— Вообще-то нехорошо на могилах сидеть, — сказал я. — Там, между прочим, люди похоронены.

Если бы не его несчастное лицо, я бы сказал пожестче.

— Это моя могила, — ответил человек, и только сейчас я увидел, что одежда его, мягко говоря, не современного покроя. — А вы как сюда попали? Я здесь всех знаю, а вас впервые вижу. Да в последнее вре-мя и не хоронят тут никого. Помню, лет десять тому какого-то губернатора хоронили...

— Я не здесь умер, — произнес я достаточно ровно и даже себя зауважал. Молодец! Спокойно, вслух признал давно свершившийся факт, и нечего сопли разводить.

— С другого кладбища? — кивнул мертвец. — Понятно. А что же сюда пожаловали? Ах, конечно. Я, когда здесь оказался, тоже не мог успокоиться. Разве можно успокоиться, когда от чего ушел, к тому и пришел? Вот вы, молодой человек, избавились от своих мучений? Думаю, что нет, — не дожидаясь ответа, продолжил он. Он часто и печально кивал, и его длинные волосы качались в такт словам.

— Вот вы скажите: вы ожидали этого? — он повел рукой вокруг.

Я огляделся, но ничего, кроме могил и деревьев, не обнаружил. Да в конце аллеи, ближе к выходу, толпились какие-то калеки. Кажется, живые.

— Чего?

— Я имею в виду наше существование, — пояснил мертвец. — Я свел счеты с жизнью, но смерть вы-ставила мне свой счет. Как, впрочем, и вам.

Он замолчал, и я воспользовался паузой:

— Извините, а как вас зовут?

— Зовут? — слабо улыбнулся мертвец. — Мой друг, меня уже давно никто не зовет. Память обо мне исчезла, а я существую. Удивительно и странно.

— Тогда как вас звали? — настойчиво переспросил я и понял, что могу просто посмотреть на мо-гильный камень. Но это мне показалось невежливым, и я дождался ответа.

— Ковров Павел Семенович, — представился мертвец. — В честь императора Павла назван. Год рождения тысяча восемьсот тридцать седьмой, год смерти тысяча восемьсот семьдесят пятый. А вас как зо-вут?

— Андрей.

— Очень приятно. Вы знаете, я рад, что вы зашли. Собеседников у меня почти не бывает, а я люблю поговорить.

Разговорчивый мертвец, подумал я, и только сейчас заметил, что, задевая надгробие, мой собесед-ник проходит сквозь него. Призрак. Я видел настоящего призрака!

— А, кроме вас, здесь еще есть... мертвые? — спросил я.

— Есть и предостаточно. Видели старика на входе?

Я вспомнил: действительно, стоял у самых ворот старичок. С палочкой. Жалкий такой. Действи-тельно, жалкий. Он разительно отличался от наглых физиономий профессиональных побирушек. Но поче-му-то никто ему не подавал.

— Он призрак, как и я.

Теперь понятно. Мне даже не по себе стало. Сколько же призраков в нашем городе?

— Почему тогда вам говорить не с кем?

— А в жизни вы со всяким разговаривали? — вопросом на вопрос ответил Павел Семенович, и я кивнул. В общих чертах он прав. С некоторыми разговаривать бесполезно. Как с нашим деканом. Что суще-ствует диалог, он не знает, зато монологи у него... Цицерон отдыхает.

— Он мне не интересен. Весьма странная особа. Мне кажется, он не в своем уме. Да и я ему безраз-личен.

— Не в своем уме? Мертвецы, что, с ума сходят? — изумился я.

— Ничего удивительного. Здесь многое такое же, как в жизни. Поживешь — узнаешь.

Мимо прошла пожилая пара. Проходя, они замедлили шаг, и я увидел их удивленные лица. Жен-щина посмотрела на меня с жалостью и, тронув за плечо, сунула в руку скомканную десятку. Чего это она?

— Подумать только, как изменился мир! — продолжал Ковров, не обратив на прохожих ни малей-шего внимания. — Разве мог я предполагать, что через сто пятьдесят лет по Петербургу будут ездить такие вот машины, а в небе летать самолеты! Сначала я радовался, что вижу то, чего даже во сне не могли уви-деть мои современники. Но затем я пережил их всех... И их детей, и внуков. Мне, сударь мой, теперь горько, потому, как я понял — нет в будущем счастья, которого ждали они, и я ждал вместе с ними! И конца мира нет! И главное: люди не изменились к лучшему.

Он сделал паузу и вздохнул.

— Даже если бы я вновь стал жив, не знаю, как бы я смог жить в этом городе. Ведь все здесь не так, как было когда-то... Мой мир умер, остался в истории и никогда, никогда уже не будет таким, каким был! — лицо Павла Семеновича на миг озарила радость воспоминания, но затем вновь потемнело, превратившись в прежнюю, унылую маску.

Я молчал, размышляя. Кто из нас не мечтал родиться в будущем, где все будет гораздо лучше и ин-тересней. Не будет зубных врачей, повесток в армию и недоступных девушек. Наверно, каждый человек любит то время, в котором вырос и ощутил себя как личность. Можно мечтать оказаться в средних веках и стать там королем, можно вообразить себя покорителем космоса и жить с этой мечтой — но это миражи. Надо жить здесь и сейчас, понял я, здесь и сейчас. Вот и я увижу будущее, буду жить долго, очень долго, как и этот мертвец. Но он хотя бы среди людей, а я — среди жутких тварей.

— Простите за интимный вопрос: вы атеист? — неожиданно спросил Ковров.

— Теперь определенно нет, — ответил я.

Мертвец улыбнулся. Улыбка его была мягкой, доброй, даже смущенной, хотя смущаться ему было, в общем-то, нечего.

— Я тоже, хотя здесь все не так, как рассказывают попы. И уж тем более не так, как думают атеи-сты. Но ведь это еще ни о чем не говорит, вы согласны?

— Согласен, — кивнул я. Мысли о Боге и ангелах пугали меня. Я помнил свет, исходящий от икон в доме Юлиной бабушки, слепящий и чуждый, не забыл и свет из храма, едва не поджаривший меня. До сих пор руки горят. Я невольно опустил голову и едва не вскрикнул: руки покрылись сетью глубоких, отврати-тельных морщин, напоминавших обезвоженную землю. Что же, я — проклятый, зомби, нечисть?

— Почему мы не умерли, как все? — задал я давно вертевшийся на языке вопрос. Все забывал за-дать его Архипу. Заморочил он своими чудесами.

— Этого здесь никто вам не скажет, — качнул волосами мертвец.

— Почему?

— Потому что никто и не знает.

— А... вы сами как думаете?

— Я? Я думаю, что жизнь есть жизнь, даже если она после смерти. И прожить ее надо достойно, и даже достойней прежней, ведь теперь мы видим свои ошибки и то, к чему они приводят. Только, к сожале-нию, многие и после жизни остаются мерзавцами. Есть тут один такой. Я руки ему не подаю и не подам. Мо-гила не всякого исправляет...

Очень хотелось пить, и я поневоле простился со словоохотливым мертвецом, отправившись к набе-режной.

— Заходите еще, Андрей, — сказал Павел Иванович. — Буду рад вас видеть.

Многое из сказанного призраком неприятно зацепило. Как я могу быть нечистью, если я не злой? Я ведь не собираюсь никого убивать или мучить. С другой стороны, что хорошего я сделал за последние дни и даже месяцы? Помог кому-нибудь, спас кому-то жизнь? Ничего не могу вспомнить. Хотя, нет: спас девочку из реки, отбил у русалки! Но воспоминание о 'героическом' поступке не прибавило радости. Спас без вся-кого риска утонуть. Разве это поступок? Да чего я разошелся? Вроде, на страшный суд не зовут, так что расслабься, Андрей, не парься. Вообще: 'нечисть' и 'зло' — такие же абстрактные понятия, как и 'добро'. Что есть добро или зло? Это уж кому как...

По суше тащиться расхотелось. Я вернулся во двор Лавры, бегом добежал до мостика. Водичка! Оглядевшись вокруг, чтобы никто не видел, я перелез через ограждение и прыгнул в воду. В воде я переме-щался значительно быстрее. Кожа тут же прекратила зудеть. И все равно, вода здесь была нехорошая. Ви-димо, соседство с кладбищем сделало воду тягучей и мертвой. Ни рыбы, никакого движения. По сравнению с ней даже Обводный казался живым и бурным потоком, а уж Нева... Я быстро выплыл в реку и повернул в Обводный. Силы быстро восстановились, и я бодро подплыл к знакомой воронке, на дне которой все в той же позе сидел Архип. Словно с места не сходил. Гуру со дна, подумал я.

— Приплыл, — констатировал он, почесывая волосатую грудь.

— Да.

— Ну, и как там, на суше? — ухмыляясь, вопросил Архип. Словно знал о моих проблемах, глядя хитро и презрительно: я ведь предупреждал!

— Хорошо! — назло ему, ответил я, но мой восторг прозвучал фальшиво. Архип засмеялся:

— Хорошо? Чего ж хорошего? Будто я не чую, как ты в воде блаженствуешь. Меня не обманешь — сам был таким. Гордый ты, я смотрю. Плохо это. Надо свое место знать.

— А твое место где? Здесь, на этой свалке?

Судя по взгляду, мой тон Архипу не понравился.

— Хватит лясы точить. Пришел учиться — так учись!

— Слушаю и повинуюсь, — сложив ладони, поёрничал я.

— Так слушай, как батьку слушал...

Сказать, что подводные университеты не оставили меня равнодушным, значит не сказать ничего. Сначала я слушал вполуха, потом стало интересно, но лекция безногого утопленника не воспринималась всерьез. Водяные, русалки, бесы... Тоже мне, Гоголь нашелся. Поначалу я слушал все, как байку, про себя иронично передразнивая Архипа, с серьезным видом разъяснявшего различия между речной и озерной нечистью, и положению неофита в ступенях подводной иерархии. Архип говорил живо, размахивая руками и пересыпая речь крепкими, колоритными словечками. Такой подачи материала в институте я не видывал, и постепенно изложение утопленника захватило. Да так, что я забыл обо всем. Я слушал Архипа, как не слу-шал ни одного учителя.

— ...отвести глаза — самое простое. Но учти, на солнце наша сила слаба, ненадолго хватает. Надо быть в воде, под дождем или, на крайний случай, в тени. А еще лучше в темноте.

— Я понял. Слушай, Архип, ты говорил, что воду сгустить можно. Это как?

— А вот так! — утопленник что-то пробормотал, странно дернул головой, и я увидел, как вода во-круг сгустилась, принимая очертания длинной и гибкой змеи. Архип повел пальцами — змея обвилась во-круг меня, связав по рукам и ногам. Я не мог пошевелиться, и мертвец довольно хмыкнул:

— Понял, как?

Я изумленно покрутил головой. Не выпутаться! Из курса физики помню, что воду сжать практиче-ски невозможно, требуется уйма энергии и чудовищное давление, а здесь двумя-тремя пассами и десятком слов...

— Ничего себе! — прошептал я.

— Научишься! — довольный эффектом, Архип махнул рукой, и водяные путы распались. Слегка обалдевший, я опустился на дно.

Мы еще позанимались, и я понемногу учился чувствовать воду, стихию, к которой отныне принад-лежал. Это было удивительно! Оказывается, самая обыкновенная вода впитывает все, к чему прикасается, собирает информацию из воздуха, камней набережной, даже с днищ проплывавших судов — и может хра-нить ее вечно. Вода была открытой книгой, и Архип читал ее, как мы читаем развлекательные журналы. Он узнал о моем приближении, едва я выплыл в Неву, он мог сказать, где и куда плывет по Неве баржа или ка-тер, и многое, многое другое.

— Ты должен воду кожей чувствовать, каждую струйку узнавать. Не глазами, нет, — Архип выра-зительно потряс передо мной скрюченными пальцами. — Нутром, кишками чуять должон! А как почуешь — сможешь волю свою навязать, многое сможешь...

Под водой темнеет быстрее, чем на суше. Это понятно: коэффициент преломления и тому подобное. Где был этот коэффициент, когда я, в чем мать родила, прохаживался по Обводному, и ни один человек не разглядел этого — вот вопрос! Куда годится вся физика, если у меня на глазах Архип вьет из воды веревки? А говорящий призрак в Лавре, а невидимый старичок? Есть многое на свете, друг Горацио... Да Горацио бы просто охренел!

Ночью без конца просыпался. Постоянно хотелось пить. Устав ходить на кухню, я набрал воды в бутылку и поставил на пол рядом с кроватью. Незаметно настало утро.

Я созвонился с Юлей, и она обещала приехать. Я навел в комнате порядок, сбегал в магазин за пи-вом — Юля любит 'Реддс', и, приняв длительный душ, стал ждать. Что мне нравилось в Юле — так это ее пунктуальность. Редчайшее для дамы свойство. Никто из моих знакомых не был столь точен, мне нравилось смотреть на минутную стрелку и угадывать, когда раздастся звонок в дверь.

Мы поцеловались прямо на пороге. А потом оказались на диване. Я так сильно соскучился, что накинулся на нее стремительно и беспощадно.

— Маньяк! — смеялась она, освобождаясь от одежды. Я видел, что она старается надевать краси-вое белье, но оно мне по барабану. Девушки в белье меня не возбуждают, а вот девушки без белья...

Мы побарахтались с минуту, и я почувствовал сильнейшую жажду. Вот еще не хватало! Так и буду все время воду глотать, даже во время секса?! Но выбора не оставалось: ласковое, горячее тело Юли бук-вально сжигало меня.

— Слушай, пошли под душ! Жарко мне! — не дожидаясь ответа, я схватил Юльку за руку и пота-щил за собой.

— Ты что? Вдруг соседи придут? — захохотала, упираясь в двери, голая Юлька.

— Они на даче! — закричал я. — Все нормально!

Юлька сопротивлялась. Я ущипнул ее за бок, она взвизгнула и сдалась.

Мы весело прошлепали по прихожей и оказались в ванной. Прижав к себе Юлю, я приподнял ее и поставил в ванну, потом залез и сам. Включил душ и обнял смеющуюся Юльку. Какая она красивая! Вода стекала по нам ласково и неторопливо. Я гладил Юлькино тело, чувствуя ответную, страстную дрожь.

Что-то скользкое коснулось ног. Я посмотрел вниз, но прежде чем что-то увидел, Юлька завизжала. В воде, извиваясь длинным черным телом, плавала невероятных размеров пиявка. Откуда она взялась?! Я мигом поднял Юльку на руки и выставил из ванны. Затем не без содрогания сунул руку в воду и открыл слив. Пиявка попыталась присосаться, я отбрыкнулся и выпрыгнул из ванны. Вот дрянь!

— Откуда она взялась? — пролепетала Юлька, вцепившись в меня дрожащими от страха руками. — Какая гадость!

— Просочилась как-то, — я должен был ее успокоить. — У меня сосед на теплоэлектроцентрали работает, подрядчиком. Трубы ремонтирует и все такое... Так он говорит, что такая вот дрянь иногда сквозь фильтры с песком, и сквозь краны проникает, так что ничего удивительного. А вообще, они для здоровья полезные...

— Я никогда таких пиявок не видела!

— Вот и познакомьтесь. Пиявка: это Юля. Юля: это пиявка, — я схватил вантуз и помог твари убраться в слив. Еле пролезла.

Я еще немного пошутил и, кажется, Юлька успокоилась. Но мне стало не по себе. Я знал, что пияв-ками лечат, но этот огромный, мерзкий мутант вызывал подсознательный страх даже у мертвеца. Еще я чувствовал, что появление кровососущего монстра — неспроста и неслучайно. А если так, то откуда и за-чем? Чтобы меня запугать?

Лезть в ванну Юлька расхотела, сказала, что помыться может и дома. А у меня антисанитария и пи-явки. Ладно, пускай. Я отметил, что не слишком расстроен сорвавшимся сексом. Даже странно: всегда злюсь, когда Юлька отказывает. Мы и так встречаемся не так часто, как мне хочется. А вдруг пиявки и у нее появятся, подумалось мне? Бред. Зачем? Откуда? Но волнение не оставляло. Неизвестно, что еще может случиться, ведь я наполовину в этом мире, а наполовину — уже в том. Пиявки — это мелочь по сравнению с тем, что рассказывал и показывал Архип, что я видел на дне Невы.

Вскоре Юлька засобиралась домой. Я особо не возражал. Надо сказать, прошедшие дни здорово выбили из колеи. Даже с Юлькой наедине я думал о своей загробно-подводной жизни. Мертвецы, призраки, утопленники и русалки... Один Слизень чего стоит! Окунувшись в этот мир в прямом и переносном смысле, я уже не стану прежним. Мне захотелось побыть одному и подумать над всем этим. И разобраться, как быть дальше.

Я проводил Юльку до метро.

— Пока, Энди, — Юлька чмокнула меня в щеку. Я чмокнул ее в ответ.

— Пока, пупсик.

— Не называй меня пупсиком! — свела брови Юлька. Я знал, что ей не нравится это слово, но лю-бил подшучивать над ней:

— Не буду, пупсик! — она замахнулась сумочкой, я свел ладони и сделал умоляющее лицо. Юлька милостиво простила.

Выйдя из вестибюля 'Маяковской', я пересек Невский и зашагал к дому. Как раньше мне нравилось лето, как я ждал его — и как ненавидел сейчас. Осень — лучшее время для утопленника, думал я, стремясь побыстрее пересечь открытые безжалостному солнцу места. Хорошо, что на Маяковской много деревьев, хоть какая-то защита. Вот и Жуковского, теперь налево, там дворами пройти можно. Как пить хочется! Зи-мой, интересно, утопленники что делают? В спячку впадают?

Внимание привлек человек в помятом костюме и старомодной, явно лишней в такую жару шляпе. Он стоял у перехода, нервно переминался с ноги на ногу, и постоянно оглядывался. Казалось, он спешил, но вот загорелся 'зеленый человечек', а странный пешеход так и не решился перейти на мою сторону. Я уже отворачивался, но краем глаз уловил быстрое движение. Куда же он? В одно мгновение я понял, что передо мной самоубийца. Мужчина бросился под колеса мчавшегося грузовика. Я увидел брызги крови и изломан-ное тело, безвольно перекатывавшееся под колесами... А грузовик даже не затормозил. Вот гад...

Мужчина, как ни в чем не бывало, перешел на мою сторону. Целым и невредимым. Фантастика! Не обращая на меня внимания, он прошел мимо. Лицо его искажала странная гримаса. Никогда не видел таких лиц. Я механически двинулся следом. Я понял.

— Эй, вы! — позвал я. Человек не оглядывался. Зато оглянулся забулдыга, стоявший у рюмочной:

— Чего?

— Да не ты... — я схватил самоубийцу за руку. — Подождите.

Мои пальцы прошли сквозь него. Мужчина отшатнулся от меня.

— Вы призрак?

Вместо ответа он бросился бежать. Не зная зачем, я побежал за ним. Мужчина оглянулся и быстро свернул в ближайшую подворотню. Я забежал следом... и едва не поцеловался с наглухо закрытыми желез-ными воротами. Дернул за ручку: закрыто. И открывается наружу. Не мог он пройти в дверь так, чтобы я этого не видел, не мог проскочить и захлопнуть за две секунды! Не мог. Значит... Призрак? Я снова видел призрака. Сколько же их в городе?

Придя домой, ринулся к крану, утолил жажду и вспомнил поучения Архипа. Держа под струей ру-ки, попытался уловить то, о чем говорил утопленник. Я вглядывался в прозрачную колонну, пытаясь почув-ствовать ток и невидимые глазу нити, потянув за которые можно узнать многое, очень многое... И вдруг влился в струю, чувствуя весь ее путь: как она течет по черным извилистым трубам, забирается на высоту и низвергается вниз, проходит через фильтры и роторы гигантских насосов... Уф, ничего себе! Картинка была настолько яркой, что я вскрикнул и отшатнулся... И все пропало. Слава Богу, я снова на кухне! Но теперь я знал, что смогу почувствовать это снова, знал, что все увиденное — правда. Даже хорошо, что Юлька ушла, можно дальше поэкспериментировать...

Быстро я привыкаю к чертовщине. А что остается?

— Ни хрена се... Андрюха!

Я остановился. Выпучив глаза, передо мной стоял Костик. Вот те на! Искал, звонил — найти не мог, и вот на улице столкнулся. Тесен мир, ох, тесен.

— Здорово, — сказал я. — Как дела?

— Это у тебя как дела? — изумленно проговорил он. — Я думал, больше и не увидимся!

В последний раз мы виделись как раз в ментовке, после чего я прыгнул с моста. Но он-то этого не видел, в камере оставался.

— Менты сказали: ты с моста бросился! С Литейного! Правда, что ли?

— Ну, правда, — как о чем-то пустяковом, сказал я, — и что?

Я вспомнил, что тогда мент говорил о Косте: будто он дал против меня показания. В это трудно было поверить. Мне казалось, не такой Костя человек...

— Говорили, что ты утонул! Ко мне пристали: кто ты, да что ты? Я решил, что лучше ничего не го-ворить, тем более что они тогда нас отделали! Пусть помучаются! Я им сказал, что знать не знаю, кто ты, откуда, познакомились на дискотеке... На хрена ж ты с моста прыгал?

— Чтоб не догнали, — сказал я, испытывая к Костику благодарность. Хорошо, что менты не знают ничего, сейчас бы уже весь курс меня хоронил. Оправдывайся потом. Похоже, врал тот ментяра. Да и бу-мажку мне толком не показал, махнул перед глазами. Точно, врал! Не мог Костик этого сделать. Я уверен.

— Так Юлька не знает, что ты прыгал?

— Я ничего ей не говорил.

— Так ты ее видел?

— Вчера.

— Ну, ты, блин, даешь! — Костик восторженно глядел на меня и тараторил без умолку. — Хорошо, что я ей ничего не сказал! А я тебе звоню, звоню... Соседи не знают, где ты! Я уже почти поверил, что ты того... Ментам-то я не верю, мало ли что наплетут. Они за базар никогда не отвечают. А ты пропал — и все! Ну, ты дал! Что, в ментовке никогда не был? Ну, попиз...т немного, и отпустят. Стоило с моста кидаться?

— Не стоило, — честно ответил я, памятуя жуткую встречу со Слизнем.

— Я и не думал, что ты такой... отчаянный, — Костик посмотрел с уважением. — Десперадос, блин. Пошли, возьмем по пиву?

Я не отказался прогуляться, но вместо пива купил полтора литра простой воды.

— Я после того случая не пью, — сказал я, и приятель понимающе кивнул.

— Чего ты так закутался? — спросил он, когда мы разместились на скамейке у Казанского собора. На солнце было жарко, и я выбрал место, куда хоть изредка долетали брызги из работающего фонтана. Народ сидел раздетый, в легких футболках и даже без них, один я в джинсах до пят и ветровке с капюшо-ном, причем капюшон накинул на голову.

— Простудился, — соврал я, — знобит.

— А, понял, — тряхнул волосами Костик, — это после купания... Фигня, пройдет. Сейчас лето.

Мы трепались о том, о сём, о прошедшей сессии, вспоминали однокурсников, разбежавшихся на лето кто куда. Потом заговорили об иногородних студентах и поспорили.

Интересно, почему иногородние, 'лимита' так хорошо устраиваются, и вообще карьера у них, как правило, продвигается не в пример быстрее? — спрашивал я. — Почему они, не такие начитанные, не ин-теллигентные, но наглые и пробивные, всегда добиваются большего, чем местные, питерские? Я знал не-сколько живых примеров, из нашего же института или просто знакомых. Люди приезжали из ниоткуда, из деревень, быстро добивались успехов, делали карьеру, в неполные тридцать разъезжая на собственных джипах.

Костик сказал, что люди из глубинки, из какой-нибудь деревни или маленького городка больше нацелены на успех. У них мощнейший стимул: вперед, в столицу (или Питер, не суть важно)! Там деньги, там карьера, культура, все! А сами, в отличие от нас, не страдают переизбытком духовности, живут про-стыми, крестьянскими понятиями, которые умещаются в издревле известное правило: цель оправдывает средства. И они будут стоять на Тверской или Ириновском, подсиживать конкурентов, продавать товари-щей, будут лизать начальству зад или перед, будут делать все, чтобы добиться цели. И ведь добьются! По-тому что отступать им некуда. А у нас есть принципы, мы не можем, как они. У нас мама под боком и ду-ховный закон внутри нас.

Я не согласился. Я сказал, что Михайло Ломоносов зад никому не лизал, что он сам, своим талан-том... Костя очень смеялся и сказал, что готов спорить: на одного коренного питерца с блестящей карьерой найдется десяток, если не сотня, лимитчиков с карьерой ничуть не хуже. Я вынужденно согласился, и чтобы подсластить пилюлю, сказал, что слово 'коренной' достаточно истрепалось. Кого считать коренным? Того, кто родился в Питере? Да если копнуть, никто из нас не коренной! Все сюда приезжали, и мои родители в том числе. Еще при Петре насильно заселяли эти места. Коренными на здешних болотах были медведи, да чухонские племена, бесследно сгинувшие под пятой русских колонизаторов. Да мы такие же коренные, как белые и черные американцы, лишь триста лет живущие на отвоеванной у краснокожих земле!

Вдруг мне стало худо.

Я заметил: если не подпитываться водичкой, силы заканчиваются очень быстро. Бутылка с водой давно опустела, я увлекся спором, и слишком поздно заметил, как ослабел. Кожа страшно зудела, тело отя-желело, я вяло слушал Костины аргументы и никак не мог сосредоточиться. Фонтан был так близко! За-черпнуть бы бутылкой воды да попить — но что обо мне подумают? Я боролся со стеснительностью и был готов отдать концы в двух шагах от спасения, но не опозориться в глазах окружающих. Воспитание, будь оно...

Я взглянул на руки и испугался. Кожа темнеет и съеживается едва ли не на глазах. Если то же про-исходит с лицом, стану похож на мумию из Эрмитажа. К черту всех! Это люди стесняются, а мертвецам все равно! Презрев нерешительность, я встал и, пошатываясь, побрел к фонтану.

— Ты куда? — крикнул вослед Костик.

— Сейчас, — пробормотал я. Все же не рассчитал сил. На подгибавшихся ногах я шагнул вперед и под изумленные крики зевак рухнул головой в бассейн. Хорошо! Помогая руками, втащил в воду и ноги.

— Эй, ты чего? Перегрелся? — через пять секунд Костик схватил меня за рубашку, беспокойно оглядываясь вокруг. Однако, реакция у него... — Вылезай, давай!

— Мне и здесь неплохо! — заявил я и расплылся в улыбке под падающей сверху струей. Вокруг хо-хотали, указывая на меня пальцами. Думают, пьяный. А мне плевать! Приятно избавляться от комплексов! В воде силы быстро возвращались ко мне.

— Блин, ты же не пил вроде, — стоя рядом, пробормотал Костя. — Во жжет!

— Не хочешь освежиться? — радостно предложил я.

— Да пошел ты!

Я засмеялся, вылез из фонтана и сел на бортик. Ну, вот, теперь я в порядке. И тут же другая, совсем не радостная мысль пришла в голову: а ведь я без воды уже не могу жить. Скоро и по суше ходить не смогу, потому что чешуей покроюсь, или рыбий хвост вырастет... К черту эти мысли!

— Слушай, Костик, а ты с работой помочь не сможешь? Очень нужно, — попросил я. — Сам-то ра-ботаешь?

— Пристроился в одном месте, — признался он. — Но туда с улицы не берут. Сам еле пролез. Наплел, что согласен институт бросить, лишь бы у них работать. И купились же! Но это, сам понимаешь, до осени. А тебе... Я поспрашиваю и позвоню. Мобильный есть?

— У меня мобилка накрылась, — сказал я. Мне стало чертовски неловко, что я без конца у него прошу. — Когда с моста прыгнул. Кстати, у тебя нет телефона на время?

— Нет, сейчас нет.

— Блин, жаль.

— С мобилой я тоже что-нибудь придумаю, — обнадежил Костя. — У меня знакомый ремонтом промышляет, может, найдет что-нибудь. А ты свой неисправный притащи.

— Хорошо, — обрадовался я. Все-таки хороший Костя парень! Верно говорят: друзья в беде по-знаются. Костя сказал адрес мастерской и дал номер телефона. Ручки не было, так что пришлось запоми-нать. Ничего, на телефоны у меня память тренированная.

— Слушай, Костя, — сказал я. — Как думаешь, загробный мир существует?

— Чего?

— Ну, жизнь после смерти есть?

— Ну, не знаю. Нет, наверно. Даже точно: нет.

— Почему ты так думаешь? А я вот думаю: есть.

— Я, пока сам не увижу, не поверю, — сказал Костя. — А всякие там разговоры... Эта тема такая... Не доказать и не опровергнуть. Узнаем своим чередом.

Я молча кивнул. Не слишком приятно слышать, что ты не существуешь, когда вот он ты, не призрак и не дух. В реальности. Только мертвый.

— Ладно, мне пора, — сказал Костик, и мы простились.

Я прошелся по Невскому, разглядывая витрины и людей. Люди шли, толкались, шумели, кружили вокруг, как рой насекомых. Они казались мне чужими, даже не чужими — чуждыми. Я уникален, а они — безличные и безразличные мне букашки. Хотя у каждого своя история, своя жизнь и даже своя любовь. Но большую часть жизни они проводят в вынужденной дурацкой суете, и эта суета заслоняет им истинный смысл жизни. Я не знаю, в чем этот смысл, но уж точно не в зарабатывании денег и хождении по магазинам. Никто из них не думал, что жизнь может быть коротка, короче, чем они себе представляют. И что потом? И все. Десперадос, вспомнил я Костино словечко — отчаянные люди.

Многолюдье быстро надоело, и с Аничкова моста я свернул налево, в сторону цирка. Снова захо-телось пить. Чтобы не тратить последние деньги, решил освежиться на халяву и по лесенке спустился к во-де. Здесь никого не было. И хорошо. Сверкая игривой водичкой, Фонтанка живо плескалась у гранитного спуска. Я встал на колени и опустил руки в воду. Эх, благодать! Умылся, щедро поливая голову, но пить воду с плывущими по ней масляными пятнами было противно. Что с рекой делают, сволочи! Я выбрался обратно на набережную.

— Андрей!

Я оглянулся. Никого. Но голос как будто знакомый. Что за глюки? Не успел я сделать пару шагов, как снова услышал свое имя. Обернулся. Анфиса.

Совершенно голая, русалка стояла у ограждения и, улыбаясь, смотрела на меня. Я невольно огля-делся. Все-таки голая женщина на набережной — явление нечастое, но никто из прохожих не обращал на нее внимания.

— Здравствуй, Андрюша, — сказала она.

А может, она тоже призрак? Как Ковров? Архип говорил: люди мертвецов видеть не могут, если те сами этого не захотят. Но я и не мертвец и не живой, а вижу. Во всех подробностях.

Русалка подошла, остановившись в шаге. Как сложена! Какая шейка, какие плечи и грудь... Ноги гладкие, без единого изъяна. Мой взгляд, как магнитом, притягивал темный треугольник внизу плоского жи-вота.

— Ты мне нравишься, Андрюша, — игриво призналась русалка. — Приходи вечером под этот мост, позабавимся.

Я неопределенно покачал головой. Нет, не надо мне забав. Хватит на мою голову.

— Может, я тебе не нравлюсь? — она усмехнулась и провела рукой по груди, спускаясь к бедрам.

Она не могла не нравиться. Ее тело было совершенным. Нет, не как у изнуренных диетами, голена-стых супермоделей. Это было гладкое, пропорциональное и мускулистое тело с высокой грудью и строй-ными ногами. И лицо ее, пусть не того типа, что мне нравились, все же привлекало. Может, неведомым зна-нием, светившимся в темных, гипнотизирующих глазах, а может, необычными, давно не встречающимися уже пропорциями высокого лба и идеального греческого носа. Если бы не неестественно темные губы и от-талкивающе-синие соски на белой, словно писчая бумага, груди...

— Не понимаю, как тебя никто не видит?

Она усмехнулась и, что-то прошептав, провела вдоль тела рукой. Я не поверил глазам: на русалке в один миг появилось красное, как кровь, платье.

— Молодой человек, — она неожиданно встала на пути у прохожего, дородного мужчины в ко-стюме и солнцезащитных очках. — Вы не скажете, который час?

Тот поднял руку с часами:

— Без пяти три.

— Спасибо, — вильнув бедрами, русалка отошла, остановившись напротив. Улыбка, с которой она проводила мужика, меня напугала. Я подумал почему-то: стоит ей пожелать — и очкарик в воду за ней си-ганет! Но на меня эти чары не действуют.

— Ну, придешь?

— С чего это? — произнес я. Вообще я приветствую эмансипацию. Ну, например, чтобы не ты дев-чонок клеил, а они тебя. Как в американских фильмах. Но от слов водяной красавицы веяло холодом. Не настоящим, а тем, который мог чувствовать только я. Я многое теперь мог чувствовать. Еще не разобрался во всей этой чертовщине и своих новых способностях. Но разберусь. Обязательно разберусь!

— Ты меня боишься? — она засмеялась и снова провела рукой по телу, да так, что я забыл, где нахожусь. — Вижу, боишься. Да, ты же молодой еще, многого не знаешь, — она смотрела откровенно по-хотливым взглядом, так, что мне стало не по себе. Меня никогда так не разглядывали.

— Тогда я к тебе приду. Водопровод теперь у всех есть.

Она засмеялась и пошла прочь: обнаженное, белое, как снег, тело на фоне черного запыленного парапета. Свернула к воде и исчезла.

Я закрыл рот и пошел домой.

Вечером позвонил Кастет и сказал, что телефон для меня нашелся. И пригласил зайти за ним. Я об-радовался. Вообще, Кастет — это Костино прозвище. Кажется неоригинальным, но так его назвали после одного случая. Когда мы были на первом курсе, возле института нас подловила какая-то шпана. Денег хо-тели. Я думал, легко не отделаемся. Нас было меньше, а противник крепче и здоровее. Неожиданно Костя достал из кармана увесистый, сверкающий кастет, надел и многозначительно провел по скуле. Гопники стушевались и отступили. Так и появилось прозвище, но я всегда называю Костю по имени. Впрочем, не думаю, что он всегда таскает с собой эту железку. Костик парень мирный и компанейский. Не представляю, чтобы он кастетом человека ударил.

В институте Костик считается личностью неординарной, что и привлекает к нему внимание. Зимой и летом носит кожаные штаны и кажущуюся неподъемной от нацепленных заклепок и шипов куртку. Кар-тину дополняют длинные волосы и пронзительные, широко открытые серо-голубые глаза. Тем не менее, женская половина института не обделяет Костика вниманием, вполне вероятно, не из-за цепей и брутальной кожи, а из-за живого и непосредственного характера. Костя даже матом мог выругаться элегантно и непо-средственно, так, что никто этого не замечал. Он презирает дискотеки и концерты, где крутят попсню, что не мешает поражать нас музыкальной эрудицией. И мнение Кости о каком-нибудь исполнителе становится в нашем кругу определяющим. Даже зная его нелюбовь к попсне, его постоянно приглашают в клубы и на тусовки. Почему? Потому что с Костей весело! И пусть время металла прошло, Костя из тех, кто живет в своем времени и в своем мире, не обращая внимания на то, нравится это кому-то или нет. У меня такая пози-ция вызывает уважение.

Я представлял Костину квартиру бедламом с расклеенными на стенах плакатами хэви-метал групп, с беспорядочно раскиданными вещами, сваленными в углах пустыми бутылками, цепями, крестами и обяза-тельной гитарой. В действительности все оказалось проще. Гитара и плакаты присутствовали, но инстру-мент аккуратно стоял в углу, а плакаты были расклеены бережно и со вкусом. Из мебели в комнате находи-лись секретер, диван и платяной шкаф, красивым готическим шрифтом исписанный названиями рок-групп. В остальном все чисто и даже мило. На огромной самодельной полке размещалась неслабая стереосистема с разнесенными динамиками. В углу стояли несколько высоких подставок для музыкальных дисков, штук на пятьдесят каждая. Ни одного свободного места в них не было. Меломан!

— Вот моя обитель, — сказал Костик, — вот мой дом родной.

Я улыбнулся. Мне здесь определенно нравилось, особенно тем, что мои опасения не подтвердились. Судя по комнате, с головой у Кости все в порядке. А говорили... Вот и слушай всяких после этого.

— Вот твой телефон, бери, пока не забыл, — Костик протянул мне старую нокиевскую трубу с ру-диментарной антенной.

— Спасибо, — я был искренне рад и такому аппарату. А что? Ездят же на раритетных машинах. Еще и гордятся. И я гордиться буду.

— Работает хорошо. Симка нужна? У меня есть лишняя.

— Давай, на всякий случай. Если моя не заработает, — сказал я.

Закончив с телефонными делами, мы уселись на диван, и только сейчас я заметил, что в комнате нет телевизора.

— Телевизор не смотришь?

— А что там смотреть? — удивился Костя. Я усмехнулся. И правда.

— Что делаешь вечером, ну, в смысле, после института?

— Читаю, пишу немножко.

— Да ну? — удивился я. — Что пишешь-то?

— Песни.

— Споешь?

— Не сейчас, — мотнул головой Костя. — Еще не готово.

Я разглядывал плакаты. Некоторые лица я узнал, но большинство были незнакомы.

— Это 'Manowar', — заметив мой взгляд, сказал Костя. — А это 'Iron Maiden'. Это Скорпы, сам видишь. Ну, и так далее.

— А что больше нравится?

— 'Manowar', — ответил Костя. — Я, когда их в первый раз услышал, сразу понял: это что-то осо-бенное! И не разочаровался.

Я посмотрел на плакат: обычная металл-группа, кожаные штаны и цепи, стильные гитары и волосы до плеч. Кстати, музыканты, как на подбор: плечистые и мускулистые. Мой отчим сказал бы: пахать на таких надо!

— Я преклоняюсь перед ними, — сказал Костя. Эта фраза в устах приятеля прозвучала совершенно неожиданно. Не припомню от Костика подобных слов. — Знаешь, почему?

— Почему?

— Все люди делятся на две категории, — серьезно сказал Костик. — Одни потребляют, другие про-изводят. Я имею в виду духовное. Книги, музыку, стихи, учения. Те, кто производят — уникальные люди, это каста, их надо на руках носить, потому что именно от них зависит, куда пойдет человечество. Я — потре-битель, я не могу сделать открытие, написать книгу, по крайней мере, пока. Я только потребляю. Но, слава Богу, я могу отличить Настоящее от дерьма. Правда, сейчас такое время, когда те, кто производит, думают не о том, к чему они ведут мир, а о кармане. Таких я говноделами называю.

Я невольно усмехнулся: хорошее словцо.

— Сейчас, кстати, развелось говноделов, — Костя покачал головой, — до хрена.

— И как ты различаешь, говнодел или нет? — тема была любопытной.

— А очень просто. Чувствуется, когда человек верит в то, что пишет. По словам, по музыке чувству-ется. Когда он стоит на своей идее, живет ей. Не пыль в глаза пускает: вот он грим нарисовал — и перед нами Демон, а остается им, когда грим стерт, понимаешь? И не сдается, если давят, если еще есть, что ска-зать. Если фальши нет. Если есть что-то новое, интересное, понимаешь? Когда это не бизнес — а жизнь!

Костя произнес монолог на едином дыхании, с горящими глазами. Я понял, что он давно думает об этом, и кивнул. Люблю, когда люди говорят искренне и думаю: все это любят. Только почему-то сами не спешат...

— Ты идеализируешь, — ответил я, — таких людей о-очень мало. Которые идут до конца. Есть много прекрасных людей, которых жизнь сломала. Сначала творили, а потом вынуждены подстраиваться, выполнять дурацкую работу или чьи-то заказы. Такова жизнь. Есть классики, которые на заказ писали. И музыку и книги.

Костя покачал головой:

— Не уважаю. И уважать не буду никогда.

— Ты максималист, Костя. Я удивляюсь, как ты уживаешься со всеми, если так думаешь.

— Очень просто. Может, я и максималист, но никому своих идей не навязываю. Каждый волен вы-бирать. Я — за свободу.

Мы помолчали. Пользуясь паузой, я вызвался в туалет. Костя показал, куда идти. На самом деле в туалет я не хотел, я уже забыл, когда ходил туда в последний раз. Мое тело не выделяло ничего, даже пота, и, надо сказать, это было удобно. Правда, пить я стал втрое, а может, и вдесятеро больше, особенно, если подолгу не прикасался к воде. Архип говорил, что скоро я вообще не смогу долго находиться на суше, но в это верить не хотелось. Посмотрим, придумаем что-нибудь.

Я постоял перед унитазом и спустил воду. Звук струящейся воды вызвал во мне голодный спазм, как запах еды у того, кто не ел дня три. Я выскочил из туалета и, зайдя в ванную, надолго присосался к крану. Никогда не думал, что обычная водопроводная вода когда-то станет вкуснее любимого тоника и вишневого компота, но стало именно так. Человеческий желудок не в состоянии вместить столько жидкости, но я пил и пил, пока не поймал себя на мысли, что даже не глотаю, а вода просто льется в горло. У обычного человека сработал бы рефлекс, у меня же его не было, потому что я давно не дышал. Рефлекс сработал не на уровне инстинкта, а в голове, и я испуганно отшатнулся от крана. Хватит, напился. А вообще любопытно: сколько я могу выпить? Думаю, в книгу Гиннеса попал бы.

Вернувшись в комнату, увидел, что Костик сидит на диване и спокойно меня дожидается.

— Слушай, давно хотел спросить. Почему ты меня пригласил? Что-то я не слышал, что у тебя бы-вал кто-то из наших.

— Потому что я не каждого приглашаю.

— Это я знаю.

— У тебя есть принципы, — сказал Костик. — Это я уважаю.

— У кого их нет? — удивился я.

— У многих. В тебе есть стержень, а это в человеке главное. Большинство — бесхребетные. С ними неинтересно. В этом смысле я уважаю даже маньяков. У них идея есть, цель в жизни, пусть низменная, но — цель. И они стремятся к ней, даже зная, что против них весь мир. Вот это я уважаю! К сожалению, большин-ство — рыбы, плывущие по течению. А ведь у них есть плавники! Но нет воли повернуть против течения, понимаешь?

— Интересно, — проронил я, разглядывая фотографию какого-то моряка в лихо заломленной беско-зырке. — А это кто?

— Мой отец.

— Моряк? — спросил я, хотя и так было ясно.

— Да. Он пропал без вести.

— Ничего себе. Давно?

— Шестнадцать лет уже. Я его и не помню, — сказал Костик. — Хочешь музыку послушать?

Я был не против.

— Хэви-металл? Знаю, ты любитель.

— Я не любитель, я профессионал, — усмехнулся Костя. Он вытащил один из дисков и сунул в про-игрыватель.

Стереосистема засветилась огоньками, и из динамиков зазвучала удивительная музыка. Я никогда не слышал этой группы, хотя название показалось знакомым. Вообще говоря, словосочетание 'хэви-металл' не вызывало положительных эмоций. Бешеный ритм, как правило, крики, а не пение, трясущие во-лосами фанаты. Стереотип, воспитанный телевидением, медленно рассыпался под звуки красивого, беру-щего за душу голоса:

Some want to think hope is lost,

see me stand alone.

I cant do what others may want,

then I'll have no home...

Я понял, что имел в виду Костя, когда говорил о вере в то, что делаешь. Я никогда не слушал 'ме-талл', а то, что слышал, мягко говоря, не впечатляло. За редким исключением. Но это... Потрясающе эмоци-ональная баллада поразила меня. Английский я знал неплохо и понимал, о чем поется. В песне был дух борьбы, героизм и воля несгибаемого человека, который согласен умереть, но не покориться:

...And the wind will bear my cry

to all who hope to fly.

Hear this song of courage

ride into the night!

Костя наблюдал за мной с улыбкой. Он радовался, что мне понравилось. Я и сам был рад тому, что открыл для себя. А мог бы жизнь прожить и не узнать, что есть такие вот песни.

Музыка захватила целиком. Я слушал и видел то, о чем пелось. Даже не понимая части сказанного, я ощутил энергию, наполнившую меня. В голове смешались лязг мечей и вода над головой, топот наступа-ющих армий и одиночество настоящего героя. Я покачал головой:

— Офигенно!

— Это 'Manowar', — сказал Костик. — Моя любимая группа.

— Давай еще!

— Сейчас я тебе одну их балладу поставлю. Очень ее люблю. Такая вещь! 'Warriors of the World' называется, — Костя поколдовал над центром, сделав и без того сильный звук еще громче.

— Соседи не прибегут? — спросил я, слушая резкий, хлесткий, как выстрелы, барабанный ритм.

— Здесь стены толстые, — ухмыльнулся приятель.

...If i should fall in battle my brothers who fight by my side,

Gather my horse and weapons, tell my family how i died.

Until then i will be strong. I will fight for all that is real.

All who stand in my way will die by steel!

Я выпал из этого мира. Я слушал, радуясь оттого, что могу понять достаточно простые, но берущие за душу слова. Почему раньше я этого не слышал? Впрочем, я многого тогда не знал. Например, о жизни после смерти.

— Что, проняло? — улыбаясь, склонился надо мной Костик. — Я же говорю: вещь!

— Согласен, — кивнул я, вздыхая от переполнившего восторга. — Дашь послушать?

— Не вопрос.

Он порылся в столе и извлек магнитофонную кассету.

— У тебя же кассетник?

— Да, — я взял кассету. — Спасибо!

— Здесь их лучшие песни. Тебе понравится. Советую слушать, когда херово, — сказал Костя, — проверено — здорово помогает.

Я улыбнулся: это точно.

Я вернулся от Костика поздно и решил наполнить ванну. Необходимо подпитаться. Ванну или душ я принимал по несколько раз на дню, и уже привык к этому. Вот уж действительно: без воды — ни туды, и ни сюды...

Открыв кран, я решил попрактиковаться в магии. А что? Как повторяет наш физик во время лабора-торных: практика есть краеугольный камень науки. Вот мы и проверим.

Я четко прошептал заклятье и растопырил пальцы в сторону струи. Затем повел руки в сторону ванной. Ничего. Так... Что там еще Архип говорил? Желание должно быть. Хотеть надобно! Ага! Я повто-рил все заново — и вода послушно потекла по кривой! Лилась в раковину, а попадала в ванну! Интересно, что бы наш физик сказал? Хотел бы я его сейчас послушать.

Я радостно захохотал и потерял концентрацию. Струя упала, куда и следует по закону Ньютона. На пол. И растеклась лужей.

— А теперь, господа академики, еще фокус, — я протянул руку и положил пятерню в натекшую лу-жу. За полминуты вода впиталась в ладонь. Пол стал сухим. — Что вы на это скажете? Необъяснимо — но факт? Это я и сам знаю. Феномен Бойцова, так это называется.

Все же это не чудо, а феномен отдельно взятого человека, то есть меня. В общем, я еще и не такое где-то читал. Кто в могиле год лежит, кто не ест всю жизнь, некоторые вообще летают... Пока я размышлял, ванна наполнилась. Я забрался в нее и расслабился.

Лежа в теплой водичке, я услышал, как щелкнула дверь. В прихожей раздались голоса. Соседи при-ехали! Судя по звуку шагов, один из них направлялся сюда. А я дверь не закрыл. Едва успев прочесть Архи-пово заклятье, я 'растворился' в воде.

— О, ванна полная! — удивилась соседка, входя внутрь. — Андрей, что ли, набрал?

Она склонилась над раковиной и принялась мыть руки. Я знал, что она меня не видит, но все же волновался: вдруг руки в воду сунет? Я был невидимым, но не бестелесным. Снаружи снова затопали ноги — Олег прошел по коридору. В этот момент в носу нестерпимо засвербило, и я чихнул. Наталья Сергеевна вскрикнула и стрелой вылетела из ванной. Я выскочил за ней. Следов за мной не оставалось — стекающая с волос вода моментально впитывалась в кожу. Через пару секунд я был в своей комнате, слыша за дверью взволнованные голоса.

— Андрей, ты здесь? — позвала из-за двери соседка.

— Да, а что случилось? — я лихорадочно накинул футболку и натянул штаны.

— Ты в ванной был?

— Нет, а что? — невинно улыбаясь, я раскрыл дверь. Наталья Сергеевна остолбенела. Ее челюсть медленно открывалась и, достигнув предела, извергла пронзительный визг. Через секунду я понял ошибку. Я же по-прежнему невидим! А джинсы с майкой надел...

Я быстро закрыл дверь и прошептал снимающее навь заклинание. Хорошо, что быстро вспомнил. Себя я мог видеть в любом случае, поэтому для проверки бросился к зеркалу и глянул в него. Все в порядке. Видимый! Я снова метнулся к дверям и открыл их.

Готовую упасть Наталью поддерживал муж Олег.

— Что случилось? — спросил он.

— Не знаю, — ответил я.

Наталья Сергеевна с ужасом посмотрела на меня, поморгала и помотала головой:

— Мне что-то не по себе, Олег.

— Переутомилась с дороги. Пойдем в комнату, — сказал сосед. Он взял жену под руку и повел до-мой. Я вздохнул. Осторожнее надо! Но кто же знал, что они так поздно нагрянут? Я уж думал: сегодня не появятся.

Явление соседей вносило определенные и не слишком приятные коррективы. Во-первых, в ванне теперь не залежишься. Во-вторых, они могут заметить кое-какие странности в моем поведении и... Вообще придется быть осторожнее. Впрочем, как говорит Костик, неразрешимых проблем нет, а если не разреша-ются, о них надо просто забыть. Его бы на мое место...

Юля все не звонила. Уже давно. Целых три дня. Я соскучился по ее голосу и телу. Хотелось ее об-нять и долго лежать, прижавшись, чувствовать, как стучит сердце, как пахнут волосы.

Номер ее городского телефона я знал наизусть, но в квартире никто не брал трубку, и я вспомнил, что она летом будет жить в Вырице. Там лес, пляж, а вот телефона нет. На мобильном денег в обрез, но я попытался звонить. Без толку. Ну, ладно, ее дома не было, но посмотреть входящие же можно!

Что случилось? Дела? Нашла работу? Или обиделась на что-то? Но раньше, даже если мы ссори-лись, она часто первой звонила мне, хотя я чувствовал: ей нравилось, когда первым звонил я. А может, приглянулся какой-нибудь высокий брюнет? Нравятся ей высокие и стройные брюнеты, вроде меня. Мало ли их там на пляже ошивается? Она девчонка видная, с фигурой, возжелателей хватает... Дурацкие, ревни-вые мысли лезут в голову. К черту их, Юлька меня любит!

Чтобы отвлечься, я посмотрелся в зеркало. Особых изменений моя физиономия не претерпела, чему я был несказанно рад. Лишь кожа немного потемнела, но сейчас лето, сойдет за загар. Вот это да! Щетина выросла! Надо бы побриться. Однако удивительно: у мертвеца — и щетина растет. Ногти тоже медленно, но отрастают. Нет, я определенно феномен!

Я слонялся по комнате и квартире. Я ждал. И дождался.

— Привет, Юлька! Чего не звонила? Как дела? — обрадовавшись, я забросал ее вопросами, но Юля отвечала односложно и скованно. Я почуял неладное.

— Юля, что с тобой? Что-то случилось?

Вздох и долгое молчание подтвердило мою догадку.

— Чего ты?

— Не знаю, как тебе сказать... Андрей, представляешь... Помнишь бабушку?

Прекрасно помню. И что? Неужели умерла?

— И что? — осторожно спросил я.

— Мы с ней очень дружим, понимаешь. Она мне всегда советует, очень помогает.

Ненавижу такие дальние заходы. Почему нельзя сказать прямо, что случилось? Но такова Юлька, не переделаешь.

— Ты знаешь... На днях я к ней приехала. И она сказала, что... нам с тобой лучше не встречаться. Сказала, чтобы я держалась от тебя подальше, представляешь?

Я оторопел. Вот так бабуля! Чем же я ей насолил? Вроде бы простились по-хорошему.

— Это почему? — выдавил я.

— Она не объяснила. Но сказала, что это очень серьезно, и что она доверяет своей интуиции. По-нимаешь, бабушка очень хорошо разбирается в людях... У нее дар.

— Что? Ты хочешь сказать...

— Подожди, Андрюша! Я всегда ей доверяла, но сейчас и сама не знаю. Ты бы знал, как она видит людей по фотографии! Насквозь видит! К ней все соседи приходят! Она по фотографии все про человека сказать может! Она мне столько раз помогала!

— Да пусть она хоть Ванга, хоть кто! — закричал я. — Какое ей дело до нас с тобой! Это наше де-ло, наши отношения!

Меня осенило. Я все понял.

— Ты показывала мою фотографию?

— Показывала, — не стала скрывать Юлька. — Давно еще, когда мы только познакомились.

— Проверяла? — спросил я. Словно тень упала на Юльку. Я никогда не думал, что буду так опозо-рен. Она меня проверяла! А в КГБ не обращалась? Как же она могла? А еще говорят, что женщины на чув-ства полагаются!

— И что сказал твой рентгеновский аппарат? — после напряженной паузы спросил я. — Легкие в порядке? Кости целы?

На той стороне шутку не оценили.

— Ничего, — похоже, она не лгала. — Сказала: парень как парень, неплохой.

— А теперь-то что?

— А после того, как вы с Костей приехали, она снова попросила твою фотографию. Я не сразу смогла достать, потом забыла...

Я чувствовал, что Юле непросто говорить, но уже хотел знать все. И не отвяжусь, пока не узнаю!

— А когда привезла, ее мнение сильно изменилось. И она сказала... Ну, я тебе уже говорила... И еще: что меня несчастье ждет, если с тобой останусь... Ты не думай, я не испугалась, я разобраться хочу!

Нет, она испугалась. Я чувствовал это по напряженному, дрожащему голосу. Ну, бабуля! Вот уж от кого не ожидал!

— Слушай, ты в каком веке живешь? — с ласковой злостью спросил я. — Ты что, гадалкам веришь?

— Бабушка — не гадалка!

— А кто?! Давид Копперфильд? Вольф Мессинг? Кто она?

Юля молчала, но через трубку я чувствовал растущее напряжение.

— У тебя какие-нибудь чувства ко мне есть? — спросил я. — Не бабушкины, а свои?

— Есть.

— А раз есть, тогда зачем слушаешь... фигню всякую! — я еле сдержался, чтобы не выругаться, как следует. Ведьма старая!

— А что такое? — Юлька не чувствовала себя виноватой. — Что здесь плохого?

— Да то, что ты мне не доверяешь! Зато бабушке веришь! Ну, так и живи со своей бабушкой! Ей ты, наверно, веришь больше, чем мне! А я не хочу, чтобы меня рассчитывали и просвечивали! Ты еще прослу-шивать начни!

Я почувствовал, что Юля обиделась, но мне уже было все равно.

— Ты ничего не понимаешь! — закричала она. — Думаешь, почему я с тобой, а не с кем другим? Из всех она тебя выбрала, сказала, что ты достойный! Просто достойный. Где здесь расчет?!

— Так значит, это она меня выбрала, а не ты! А, ну тогда пойду на бабушке жениться!

— Да не так это! Можешь ты выслушать или нет? — Юлька была на взводе, я знал, что это чревато, но не собирался отступать. Я привык решать проблемы сразу и не откладывать на потом. Я завелся.

— Ты мне всегда нравился, но мне и другие нравились. Можешь это понять?

— Это я понимаю! — с величайшим сарказмом произнес я.

— Но я выбрала тебя! Не Грачева с его 'мерседесом' и квартирой, не остальных... Тебя! Где здесь расчет? На твою комнату в коммуналке?

Она была права, но напоминание о том, что я, по сути, нищий...

— Что, уже жалеешь?

— Дурак ты! — сказала Юлька и бросила трубку. Поговорили!

Я был вне себя. 'Чертова ведьма!' — думал я о бабушке, распаляясь все больше. Похоже, она — какой-то экстрасенс. Иначе как пронюхала, что я — мертвец? Юльке она не сказала, но, может, просто не хотела говорить? Или все же не знает, что я умер? Как еще объяснить ее слова? Всего бабка не знает и знать не может — откуда ей знать? Была бы как Ванга — к ней бы очередь в километр стояла... Но не это главное. Главное, что она меня от Юльки отлучить хочет! Не выйдет! Еще не знаешь, с кем связалась!

Промучившись с час, я вновь позвонил Юле. Трубку она взяла.

— Давай поедем к твоей бабушке и потребуем объяснений, — как мог, мягче, предложил я. — Пусть скажет мне в лицо, что ей не нравится. А за глаза гадости говорить я не позволю!

— Не надо, Андрей...

— Что значит: не надо? Надо! Черт возьми, я не позволю какой-то там бабушке...

— Не 'какой-то', а моей!

— Хоть твоей, хоть бабушке президента!

— Не надо никуда ехать, понимаешь?!

— Нет, надо!

— Я не хочу, чтобы вы встречались!

— Тогда я тем более поеду! — взбеленился я. — И сам разберусь!

— Не смей, Андрей! Вот ты сам, сам на себя посмотри! Ты совсем другой стал, ругаешься по всяко-му поводу, споришь! С тобой невозможно говорить!

— Еще как возможно, только не надо за спиной!

— Это наши личные дела. Я сама решу, чему верить, а чему нет! — заявила Юля.

— А я не позволю, чтобы обо мне гадости говорили безосновательные!

— Бабушка не говорит гадости!

— Почему ж ты тогда пропала на неделю? Почему не звонила?

— Не могла, — после заметной паузы сказала она.

— Ты с кем-то встречаешься?

— Андрей!

— Приезжай ко мне, сейчас! — жестко сказал я. И тут же растаял, представив ее глаза. Глядя в них, я не никогда бы не смог так кричать на нее. А в трубку могу. — Приедешь? Мне плохо без тебя, Юля. Прав-да, плохо.

— Приеду... — таким же оттаявшим голосом произнесла Юлька.

Я стоял в коридоре, держа телефон, и глупо улыбался.

— Тогда я жду. Встречу на вокзале. Узнай, когда электричка и позвони, хорошо? У меня денег на трубке мало.

— Хорошо.

Слава Богу! Я расхаживал по комнате, задумчиво перекладывая вещи с места на место, потом ре-шил навести идеальный порядок и схватился за швабру. Подмел, налил в ведро воды и макнул тряпку, ощущая блаженство от соприкосновения с водой. Надо же, скоро мытье полов станет моим любимым заня-тием. Маме сказать — не поверит... Тут снова зазвонил телефон.

— Андрюша, я не приеду.

— Это... почему?

— Не могу. Я тебе потом объясню.

— Ты что, Юля? Ты же обещала!

— Ну, подожди немного. Сейчас я не могу... Позже.

— Снова бабушка? — спросил я прямо и нутром почувствовал, что угадал. Ну, все, хватит! Решив, что Юлю посвящать в свой план не стоит (все равно будет 'против'), я быстро оделся и поспешил на вокзал. Еще не вечер, еще не вечер...

Я несся по улицам, сталкиваясь с прохожими, на метро доехал до Витебского вокзала и через час был в Вырице. Знакомой дорогой я летел к Юлиной даче. Как там говорилось в одном фильме: разберемся, кто из нас холоп!

Калитка закрыта, и я с удовольствием заколотил по ней ногами. Ага, услышали!

— Кто там? — Юлина бабушка появилась на крыльце. Увидав нежданного гостя, замерла.

— Я поговорить пришел, — сказал я.

— Юля не будет с вами говорить, — с холодной вежливостью произнесла бабушка.

Я зловеще усмехнулся:

— А я с вами поговорить пришел. Откройте, пожалуйста.

Бабушка молчала. Впускать меня она не хотела. Шум устраивать, по-видимому, тоже.

— Кто там? — Юлька выглянула из дверного проема. — Андрей...

— Привет. Калитку мне кто-нибудь откроет?

Юля спустилась с крыльца, бабушка отвернулась и быстро исчезла в доме.

— Зачем ты приехал?

— Ты не рада меня видеть?

— Я же просила... Ты, что, не понимаешь? Давай завтра встретимся. Ну, зачем ты приехал?

— Хотел тебя увидеть. Пойдем, погуляем?

Юля не успела ответить. Бабушка резво сбежала с крыльца, направляясь к нам. Сейчас и погово-рим, подумал я, делая шаг навстречу. Я не сразу разглядел, что у нее в руках...

— Зачем вы Юлю против меня настраиваете? Если я вам не нравлюсь, это еще не значит...

— Уходи! — Бабуля выставила перед собой икону. Слепящий и обжигающий свет ударил в глаза, я невольно попятился, закрывая лицо руками. Держа икону перед собой, старушка наступала. Я мог вырвать икону из ее рук, но не смел, ведь здесь была Юля. И позорно пятился к калитке. Яркий свет обжигал прикры-вавшие глаза ладони. Вот дьявол!

— Что с тобой, Андрей? — Юля подбежала к нам, но бабушка оттеснила внучку в сторону.

— Уходи! Изыди! — повторяла она. Вытеснив меня за калитку, бабушка остановилась:

— Юля не будет с вами встречаться! Оставьте ее в покое!

— Почему? — потирая обожженные руки, спросил я.

— Вы сами знаете, почему.

На мгновенье я опешил. Но затем рассмеялся:

— Нет, вы скажите, тогда я уйду! Не будете же вы меня с иконой до вокзала провожать?

— Андрей, что происходит? — крикнула Юля. — Бабушка, что ты делаешь?

Похоже, из нас троих она одна не понимала, в чем дело. Значит, старуха знала, что я мертвец. Но я не собирался ничего рассказывать. Пусть бабка попробует объяснить, зачем она с иконой на человека бро-сается — посмотрим, как Юлька ее слушать будет!

— Со мной ничего. А у бабушки явно что-то... не в порядке. Ладно, я ухожу.

— Почему ты морщишься?

Чтобы не щуриться от яркого света, я отвел глаза в сторону:

— Потому что мне больно на все это смотреть, — серьезно ответил я и пошел прочь.

— И никогда не приходи сюда! — проговорила бабушка вослед.

— Андрей! Бабушка! Что вы делаете? — растерянно крикнула Юлька, но я зашагал еще быстрей. Ничего, пусть помучится!

Да, поговорил. Неизвестно, кто еще с кем разобрался. Возвращаясь на станцию, я злобно пинал но-гами валявшиеся на тропинке шишки. Если б не Юлька, я бы эту икону бабке в зад засунул! Ладно, проеха-ли. А Юлька сама позвонит. К гадалке не ходи! Я ее знаю. Что бабка ей расскажет? Что я — мертвец? Да внучка сама психиатрам позвонит! А то, что я от иконы пятился, скажу, из вежливости: не стану же я со старушкой драться.

Пришел домой и, не снимая обуви, завалился на диван. Долго и злобно смотрел в потолок, пред-ставляя, как выхватываю из бабкиных рук икону и разламываю об ее голову...

— Андрей, тебя к телефону! — из-за двери крикнул сосед. У нас коммуналка, и телефон общий, в коридоре висит. Я нехотя встал и вышел за дверь. Предчувствия не обманули.

Звонила Юля.

— Бабушке стало плохо! Из-за тебя! — плача, выкрикнула она в трубку. — Ее в больницу увезли! Я говорила, чтобы ты не приезжал!

— Юля... — я не был готов к такому, и ее слова выбили меня из колеи. Я был зол, но не на Юльку. — Я не хотел...

— А чего же ты хотел? Ну, зачем ты приехал?!

— Я с тобой хотел увидеться!

— Ты все испортил! Ты никогда меня не слушаешь! Я просила тебя, как человека, а ты!

Она швырнула трубку.

— А я и не человек, — прошептал я, слушая гудки.

Я включил 'Manowar' и высунулся в окно, разглядывая прохожих. От вчерашней размолвки под-ступила хандра. Такая, что даже полюбившиеся песни не могли разогнать. Я смотрел на снующих по своим делам людей, и хотелось плюнуть им на головы. Или что-нибудь сбросить. Хотя они тут ни при чем. Злоба на этот мир исподволь захватила так сильно, что я наскоро оделся и выбежал на улицу. Я решил идти к Ар-хипу. Наверно, правильно он говорил тогда: нечего мертвецу среди людей делать!

Иду топиться, с веселой злобой думал я, направляясь к Обводному. И представлял, как на глазах у всех встану на парапет и рыбкой сигану в воду. А еще можно взобраться на какой-то из Американских мо-стов. Эффектно будет. Интересно, долго искать будут? А, скорее всего, никто и не заметит. 'Муравейник живет. Кто-то лапку сломал — не в счет...' — пел когда-то Цой. Так и есть.

Я открыл, что люди раздражали меня. Своей суетливостью, звенящим в ушах гомоном, а главное — дурацкой целеустремленностью. Все они куда-то шли, спешили, что-то делали. Зачем? Зачем вся эта суета, когда завтра, а может, уже сегодня — ты умрешь? Попадешь под трамвай, свалишься с крыши или банально утонешь? Меня смешили хачики в длинных кепках, молодежь с торчащими из ушей проводами, толстые тетки в облегающих одеждах, похожие на перевитую ниточками колбасу. Роскошные 'гробы' на двадцати-дюймовых колесах с полным комфортом везли хозяев жизни прямиком в ад, и я хохотал до упаду. Никогда не думал, что Питер — такой смешной город...

Лишь мамы с колясками не вызывали смеха. Они хотя бы знали, для чего живут. Вот их будущее, у них на глазах. А у меня что?

На Обводном, как всегда, пробки. Тысячи автомобилей стоят, уткнувшись друг дружке в вонючие задницы и ждут момента, чтобы сдвинуться еще на метр. Кто-то лезет напролом, подрезая остальных, ему возмущенно сигналят. Остановившиеся на перекрестке менты лишь усугубляют всеобщую сумятицу.

Игнорируя светофор — мертвецу не пофиг? — я пошел сквозь пробку. Хотелось вскочить на капоты машин и попрыгать по ним. Пусть побегают за мной! Но не стал. Воспитание, будь оно неладно, а если точ-нее — комплексы. Ведь любое воспитание — это закладывание комплексов. Я умер — но так и не освобо-дился от них. Но впереди еще много времени...

Я шел вдоль берега, размышляя, что и после смерти добро осталось добром, а зло — злом. Мир не виноват, что я умер и стал тем, кем стал. Быть может, это я виноват, что мир такой, какой он есть?

На противоположной стороне остановилась иномарка. Я слышал, как внутри грохочет музыка. Как только люди не оглохнут? Двери открылись, кто-то вышел, и музыка зазвучала сильней. Знакомая мелодия. 'Крэнберрис'. Хорошая песня. 'Ин ё хэ-эд, ин ё хэ-ээ-эд, зомби, зомби, зомби-и-и!' Вот черт! Как издевают-ся! Я едва расслышал звонок на мобильный. Хорошо, что 'вибра' включена, так бы и пропустил.

— Але?

— Привет, Энди, проверка связи! — сказал Костик. — Как дела?

— Хреново.

— Что так? Чего делаешь?

— Топиться иду.

— Ты в своем репертуаре, — засмеялся Костя. — Ладно, не кисни, я тебе работу нашел!

Какую еще, на хрен, работу, подумал я. Какая, к чертям, работа нужна мертвецу?

— Один кент оттуда уходит, так что вакансия свободна. Свежий воздух, работа с землей... Угадай, кем?

— Могильщиком?

Костя снова рассмеялся:

— Что за шутки у тебя... мертвецкие?

— Какая жизнь.

— Короче, не могильщиком, а озеленителем. В садово-парковом хозяйство или что-то в этом роде. Не суть. Работа — самое то, если б я уже не устроился — сам бы пошел. Ну, и платят нормально. Лучше, чем на твоей овощебазе.

— Лучше не вспоминай, — сказал я.

— Короче, ты согласен?

Думал я недолго. Радостный тон приятеля немного взбодрил. И, правда, чего я скис? Надо с головой погрузиться в работу! Интересно, почему говорят 'погрузиться', а не воткнуться, например? Или 'вляпался в неприятность'? Или 'плавал' и 'тонул' на экзамене? Почему все в жидкость упирается?

— Согласен.

— Тогда запоминай адрес.

Поговорив с Костиком, я почувствовал, что хочу пить. Вот напасть, и часа без воды не обойтись! Денег нет, так что купить воду не могу. Да и зачем деньги, когда Обводный рядом? Сейчас возьму и прыгну, пусть спасателей вызывают, если увидят, конечно. А телефон? — вовремя вспомнил я. Еще не хватало уто-пить вторую трубку! А зачем она мне? Юлька не позвонит, да и вообще... Вообще я за нее денег должен, вспомнил я, а оставлять неоплаченными долги не в моих правилах. Но ты ведь умер, сказал кто-то внутри, какой с мертвого спрос? Как это? — ответило воспитание голосом мамы, — как за девчонками бегать — так не умер, а как работать и долги отдавать...

Что мне делать? К Архипу нырнуть не проблема, но вот телефон... Ага, есть решение. Хорошо бы найти какой-нибудь пакет, а лучше два, и накрепко завязать в них трубку. Только где их взять? Я почесал затылок, и придумал. Найду ближайший магазин. В молочных отделах часто пакетики лежат — творог или сырки заворачивать.

Магазин искал долго, а когда нашел, жажда жгла огнем. Горло превратилось в раскаленный коло-дец, на дне которого перекатывались иссохшие до размеров перекати-поля кишки. Забыв о пакетах, я ри-нулся к прилавку с водой. Присел, словно выбирая товар, огляделся и сорвал крышку с бутылки минералки. За пару секунд ее содержимое оказалось у меня внутри, останавливая великую сушь. Уже легче. Я поставил пустую бутыль в ряд к полным и пошел искать пакеты.

Через минуту вышел из магазина с тремя маленькими прозрачными пакетами в кармане. По дороге к набережной завязал телефон сначала в один пакет, потом во второй и, наконец, в третий. Для надежности. Внутри пакетов оставался воздух, но трубка достаточно тяжелая, чтобы не всплыть. Я сунул телефон в нагрудный карман рубашки и застегнул пуговицу.

Дорога вела к Обводному, а мысли снова и снова возвращались к Юльке. И бабке, из-за которой мы снова рассорились. Вообще-то мы редко ссоримся, почти никогда. Тем серьезнее казалась наша размолвка. А если бабка копыта отбросит? Юлька и вовсе меня возненавидит. Она девчонка горячая, огонь. Но пра-вильная. Такая, какой и должна быть моя девушка, такая, о какой я мечтал. И, встретив Юльку, понял — моя!

А сейчас сомневался. Неизвестно, как она себя поведет, узнав, что со мной случилось, если узнает, что я мертвец. Я не собирался ей рассказывать, но представил... и только вздохнул. Я не был уверен в ней. Особенно сейчас, когда мне нужна ее поддержка, ее звонкий веселый голос...

Я не чувствовал себя виноватым. Она тоже. В этом-то все и дело. Патовая ситуация, ведущая в ни-куда. Кто-то должен сделать первый шаг. Но звонить и извиняться не хотелось. Черт возьми, за что? Я про-глотил вставшую комом в горле злость и придумал: отправлю сообщение! Сквозь пакеты вызвал меню и дрожащими пальцами набрал: 'Юля! Прости меня, как простил бы тебя я, если бы ты была мной, а я — то-бой. Иначе утоплюсь!' Набив последние строки, я невесело усмехнулся и нажал: 'отправить'.

А теперь — топиться. Если она не позвонит, буду жить в реке. К черту этот мир, если так. Я дошел до конца Обводного, миновал Лавру и перешел мост. Здесь можно незаметно спуститься к воде. Прыгать на виду у всех уже расхотелось. Есть в этом что-то детское. Вы все плохие, и я утоплюсь! Ха. Помню, где-то читал, что настоящие поступки совершаются незаметно для большинства... Кажется, никто не видит. Озира-ясь, как вор, я тихо вошел в воду и нырнул. Помню, раньше с трудом входил в холодную воду, теперь же ничего не чувствовал. Вода темная и не очень чистая, но мне не все ли равно? Здесь неглубоко и, чтобы не привлекать внимания, я торопливо прочитал делающее невидимым в воде заклятье. Это пока. А доплыву до Архипа — сниму, чтобы силы понапрасну не тратить.

Я застал Архипа за трапезой. Худыми, жилистыми руками он держал какое-то животное, и его че-люсти вгрызались в добычу, рассеивая в воде красноватый ореол растворявшейся крови. Меня замутило. Ну, и мерзость! Утопленник учуял движение и вывернул голову едва ли не на сто восемьдесят градусов:

— А-а, пожаловал. Погоди чуток, сейчас доем...

— Я потом приду, — сказал я, стараясь не смотреть на изгрызенные внутренности собаки. По-моему, это была собака. Хорошо хоть, не человек. От этой мысли мне чуть полегчало. В конце концов, ки-тайцы тоже собак едят. Правда, не сырыми.

Архип быстро закончил с едой, сунул выпотрошенные останки под камень и подплыл ближе. Мне невольно захотелось отодвинуться.

— Ну, как наверху? — по традиции, вопросил он.

— Ничего хорошего, — не стал скрывать я. Архип просветлел:

— Я же говорил! Нечего нам там делать, река — наш дом и защита.

— Какая еще защита? — раздраженно бросил я. — От кого?

Архип взглянул как-то странно. Его одутловатое лицо перекосила усмешка, словно говорящая: по-годи, еще узнаешь!

— У водяного много врагов, — уклончиво ответил он. — А мы его слуги. Его не жалуют — и нас жаловать не будут!

— Кто жаловать не будет?

— Многие нашего брата не любят. Да, хотя бы Лешак. И Упырь.

Лешак — это леший, понял я. Так здесь же город, а не лес! А Упырь? Еще вампиров не хватало! Хо-тя мне-то что? Да, вот он, загробный мир. Оказывается, здесь тоже есть враги и разборки, только между мертвецами. Интересно.

— Берегись, Андрей. Суша опасна. Там тебе даже Слизень не поможет. Не его это владения. Пото-му и говорю: сиди в реке! А ты все по городу шляешься. Зачем?

Я не счел нужным отвечать. Не его мертвецкое дело.

— Ладно, всему свой срок, — сказал утопленник. — Водовороты видел?

— Видел.

— Я научу их вызывать. Живым эта сила неподвластна, а мы можем... — не без гордости произнес мертвец. — Смотри!

Он ссутулился, руки его скрючились, словно держали большой невидимый шар, пальцы по-паучьи забегали по воображаемому кругу. Архип не заговорил — запел, только слов я не разобрал. Их перекрыл шум сворачивающейся на дне огромной воронки. Потоки воды вдруг скрутились в жуткий темный жгут, уносящийся к поверхности. Он закручивал в себя обрывки водорослей, песок и даже мелкие камни. Зрелище красивое и пугающее.

— Попробуй сам! — велел утопленник.

— Я слов не расслышал...

Архип терпеливо повторил слова. Не так уж сложно, запомню.

Я попробовал. Повинуясь наговору, вода между нами потемнела и словно сгустилась, принимая странные необъяснимые формы. Но заставить ее двигаться не удавалось. Я старался, но быстро выбился из сил.

— Это трудное заклятье, — с гнилой улыбочкой проговорил Архип. — Не каждому дано. Смотри, покажу еще раз...

— Лучше я покажу! — раздалось за моей спиной, и прямо передо мной возник метрового диаметра водяной вихрь, бешено вращавший пузырьки воздуха и поднятый со дна песок. Меня потащило внутрь стремительно расширявшейся воронки, но кто-то схватил за руку и удержал на месте. Я оглянулся. Это бы-ла Анфиса. Русалка с ухмылкой смотрела, как Архипа повлекло по камням, но утопленник успел уцепиться за торчащую из дна арматурину, пробормотал что-то — и водяное торнадо рассыпалось, словно и не было.

— Прости, Архип, я не хотела, — улыбнулась Анфиса. Утопленник не ответил, но взгляд из-под ку-стистых бровей был не слишком дружелюбен. Я подумал: сейчас они поссорятся, но этого не случилось.

— Андрей, я приплыла за тобой.

— За мной? — на мгновенье стало тревожно. Чего ей нужно? Куда мы отправляемся?

Анфиса немного пугала меня, несмотря на свою доброжелательность. Быть может, меня смущало ее непринужденное бесстыдство, впрочем, почему бесстыдство? Кого может стыдиться русалка? И потом, здесь свой мир, со своими правилами. И разве можно стыдиться такого совершенного тела?

— Слизень велел показать тебе реку. А ты, Архип, отдыхай. Береги ноги...

Судя по жестокой шутке, она не слишком его любила. Анфиса взяла меня за руку, и мы поплыли. Обводный вывел нас к Неве. Здесь вода была значительно чище, и лучше видно.

Дно медленно уходило вниз. Я видел огромные, покрытые подводным мхом валуны, торчащие из илистого грунта. Растущие вдоль берегов водоросли постепенно исчезли, и мы погрузились в бархатную темно-зеленую мглу. Я почему-то вспомнил, что Нева течет на месте геологического разлома, а такие места славятся всевозможными аномалиями. Мы опустились так глубоко, что мне стало страшно. Есть ли конец у этой тьмы, есть ли у Невы дно?

Дно все-таки было. Я ошарашено крутил головой, разглядывая фантастический ландшафт. Я видел все это только благодаря моему новому положению, проще говоря, смерти. Ни один живой глаз не сможет ничего разглядеть в этой придонной мгле. Огромная толща воды нависала надо мной, я ощущал себя червя-ком, ничтожеством, которого вот-вот расплющит чудовищное давление. Я изумленно рассматривал изры-тое временем и покрытое трещинами базальтовое ложе реки. Никакой лунный ландшафт и рядом не стоял с этим причудливым каменистым хаосом. Это действительно был иной мир, по-своему красивый и в то же время страшный.

— Не забыл обо мне, Андрюша? — Анфиса мягко коснулась моего лица рукой, скользя вокруг с за-вораживающей грацией, и сложно, почти невозможно было оторвать взгляд от этого совершенства. — Я не приходила, все ждала, что сам позовешь. Не дождалась...

Мне было не по себе от простиравшегося у ног базальтового безумия, и я перевел взгляд на русал-ку. В обволакивающей тьме ее белое тело светилось таинственной, неземной жизнью. Русалка почти не дви-галась, неслышно паря передо мной, но этого 'почти' хватало, чтобы не спускать с нее глаз. Контраст со-вершенного тела и жутких, тысячелетних камней завораживал, превратив меня в столб. Я и не заметил, как оказался рядом. Анфиса улыбалась, как улыбается мать и любовница. Глядя на нее, я забыл, где я...

Ее гибкие руки и ноги, как ласковые змеи, оплели и связали меня.

— Ты не знаешь, как я могу любить, Андрюша!

Чары и мороки кружили и опутывали меня. Я не понимал, где верх, где дно, падая с Анфисой в ка-кую-то бездну... И пусть! В мире нет ничего прекрасней этих совершенных ног, этой груди и живота, этих живых, струящихся в воде волос...

Я падал, мое тело содрогалось, отвечая ласкам Анфисы. Дно приняло нас в мягкое лоно, и колы-шущаяся тьма укрыла непроницаемым покрывалом. Я видел только Анфису, чувствовал только ее тело. Я захотел обнять, охватить ее всю... но вдруг ощутил себя жалким придатком чего-то большего, невидимого и совсем не ласкового. Это напугало так, что сердце застучало, как бешеное. Сердце? Оно снова стучит? Я непроизвольно дернулся. И ощутил, как что-то жужжит и трясется на груди.

— Ах, — недовольно произнесла Анфиса, притягивая меня к себе. — Ну, что с тобой?

Словно в тумане, я протянул руку к груди и почувствовал что-то маленькое и твердое, словно серд-це, пульсирующее под ладонями. Что это такое? Что это? Те...ле...фон, вспомнилось странное, показавшееся чуждым название. Телефон... звонит!

Остатки морока расплывчатыми призраками растворились во мгле. Я сунул руку за пазуху и выта-щил мобильник, завернутый в три пластиковых пакета. В темно-зеленой мгле оранжевая подсветка сияла, как фантастический, чужеродный огонь, и я с трудом распознал иероглифы, отобразившиеся на дисплее: Юля!

— Что это? — спросила Анфиса. — Зачем тебе это? Брось, брось на дно!

— Я должен ответить, — пробормотал я, отталкивая русалку. Я вспомнил, что писал Юльке сооб-щение. И она ответила мне!

— Куда ты? Не уходи, Андрюша...

Я помчался наверх, надеясь успеть до того, как звонок прекратится. Ведь под водой не поговоришь! Плевать, что наверху корабли, что могут увидеть. Я должен ответить ей!

Экран погас, и мобильник затих. Звонок сброшен, затихла 'вибра', и мне казалось, что в руках умерло что-то живое... Я замер. Пользуясь этим, Анфиса тут же оказалась рядом.

— Что с тобой, милый? Куда ты?

Я помотал головой:

— Ничего. Мне надо уйти. Сейчас же.

Она схватила меня гибкими белыми руками, прижимая к себе, но больше влечения я не испытывал. Мне хотелось на сушу, домой, позвонить Юльке и услышать ее голос. Почему-то теперь навязчивость ру-салки пугала меня. Не без труда я оторвал ее руки и поплыл к берегу.

— Ну, что же ты? Куда ты? — русалка следовала за мной, но больше не трогала. — Андрюша!

Ее ласковые причитания заставляли плыть еще быстрее, но я очень скоро убедился: уплыть от Ан-фисы невозможно. Наконец, в изломанной бликами воде показались камни набережной. Я обрадовался, но в спину ударил уверенно-насмешливый голос русалки:

— Ты все равно вернешься ко мне. Ты мой! Знай это.

Я звонил Юльке весь оставшийся день, но она не брала трубку. Может, обиделась, что я тогда не ответил? У нас такое бывало. Хорошо, что не утопил трубу, плавая в Неве с Анфисой... Но Юльке об этом знать не надо. С Юлькой я помирюсь. Обязательно. Мы всегда с ней миримся.

А сейчас — сосредоточиться на работе. Очень нужны деньги. Костику за телефон, долги поразда-вать. И потом, люблю независимость, а если ждать маминых подарков, станешь таким, как Пит. За что я его недолюбливаю, так это за то, что он деньги с матери сосет, как пылесос, без зазрения совести. А ведь мать его — инвалид, сам не знаю, как она крутится, только Пит не знает слова 'нет'. Всегда при деньгах, тусует-ся в клубах, одевается неплохо. Но никто никогда не слышал, чтобы Пит работал. Мне-то что? А то, что не хочу быть на него похожим, и все. 'Хомо паразитус' — коротко определил Костик. Он всегда Пита недо-любливал. Я с ним согласен и, когда мама привозит деньги, стыжусь их брать, хотя мама не инвалид и жи-вет нормально. Стыжусь. Но беру...

Новая работа понравилась сразу. Свежий воздух, парки и садики — это не душный прокуренный офис и не вонючая овощебаза. Я вычищал граблями замусоренную культурными петербужцами траву, со-бирал мусор и пивные бутылки, таскал саженцы и цветочную рассаду, сажал кусты и маленькие деревца. Я видел результат труда, знал, что хотя бы один участок мегаполиса стал чище и красивей. И, если б не по-стоянно донимавшая жажда, был бы доволен первым рабочим днем. Деньги предлагались небольшие, но когда работа по душе, они отходят на второй план. Молодежи в бригаде почти не было, но и со старшим поколением я нашел общий язык. Правда, и здесь не обошлось без курьеза.

— Ты что это пьешь? — строго спросил бригадир, которого все звали Шур Шурыч, за то, что при ходьбе он шаркал ногами, и его появление можно было услышать издалека по характерным шуршащим звукам.

— Я? Воду, — честно ответил я, опуская темную полуторалитровую бутыль с надписью 'Петров-ское'.

— Воду? В пивной бутылке?

— Ну да. А что здесь такого? — постоянно бегать в магазин за водой я не мог, да и денег бы ника-ких не хватило, поэтому я нашел несколько пустых бутылей и перед работой наполнял их водой из-под крана.

— А если я попробую? И там пиво окажется? — грозно вопросил Шур Шурыч. — Что делать бу-дем?

Мне стало смешно.

— А давайте поспорим?

— Это ты с пацанами спорь, а я знать должен, — Шур Шурыч отобрал у меня бутылку, но пить не стал, а просто принюхался и, кивнув, вернул обратно:

— Я смотрю, часто пьешь. С бодуна, что ли?

— Просто мне пить постоянно надо, — пояснил я. — Иначе мне плохо становится. Обезвоживание организма.

— Это, что же, заболевание такое? — уже смягчившимся голосом спросил Шур Шурыч.

— Ну, типа того.

— Ну, ладно, работай. Только аккуратно. А то скажут: больного уморил.

Я хотел возразить, что не уморюсь, но бригадир зашаркал проверять соседний участок.

Время от обеда до пяти пролетело быстро. Домой не хотелось, и я, прихватив бутылку, решил про-гуляться. И вскоре понял, что совершил ошибку. Жуткая жара высасывала силы быстрее, чем я приклады-вался к бутылке. А до ближайшего водоема идти порядком... Быстрей домой!

Обратный путь напоминал передвижения по полю боевых действий: избегая палящего солнца, я ко-роткими перебежками двигался от одной тени к другой. Как же мало в нашем городе деревьев! До дома еще несколько кварталов, а я уже изнемог. А еще в стройотряд собирался, в Астрахань, хорошо, что не поехал. Я бы засох там. Вода! Я увидел гудящий под напором воды люк — по всей видимости, под ним произошла протечка, и струи воды запрудили проезжую часть. Я быстро шагнул в разлив. Как же хорошо! Босоножки залила вода, я стоял в ней по щиколотки, подпитываясь и млея от охватившего кайфа. Проехавшая по луже машина окатила брызгами, но я не шелохнулся. Струившаяся вода давала больше энергии, чем забирало проклятое солнце. Еще немного постою — и домой.

— Эй, ты!

Я оглянулся. Сзади стояла машина с надписью 'Водоканал', и четверо мужиков в спецовках недо-уменно смотрели на меня. И некоторые прохожие.

— Ты чего здесь стоишь? — спросил один.

— Жарко, — радостно сказал я. — Освежаюсь.

— Здесь тебе не пляж, — сказал слесарь. — Вали.

Не люблю, когда грубо разговаривают. Тем более что повода я не давал.

— Сам вали. Я здесь никому не мешаю.

Мужик был 'датый' и отказа не потерпел. Шлепая сапогами по луже, он направился ко мне:

— Чего, не понял? Вали, сказал!

Драться глупо, уходить из оазиса не хочется. А не попробовать ли магию? Я прошептал заклятье, пытаясь почувствовать и поймать бегущие у ног струи. Мужик подошел, протянул руку, намереваясь выво-лочь меня из лужи... Есть! Я почувствовал воду, отделил одну из струй, сжимая в тонкий хлыст, и он мигом оплел ноги работяги. Я сжал кулак и дернул рукой: мужик пошатнулся и обрушился в лужу. Прохожие зау-лыбались.

— Паша, ты чего? — спросил один из рабочих. Матерясь, вымокший Паша поднимался из воды. Лицо его не предвещало мне ничего хорошего. Я был здесь причем, но кто об этом знает? Чтобы охладить человека, пришлось уронить его еще раз. Товарищи бросились поднимать не способного устоять на ногах Пашу. Я вышел из лужи и пошел к Обводному. Подводные университеты ждут.

— Водица — она всему живому мать, — задумчиво проговорил Архип. Первый урок закончился, и мы отдыхали. Утопленник сидел на камне, прижав кулак ко лбу, и глубокомысленно хмурил брови. Мне показалось, где-то я это уже видел: в Эрмитаже, что ли? Только там был молодой здоровый мужик, и с це-лыми ногами. Статуя.

— Так что, считай, повезло тебе, что утоп. Иные в земле гниют, червяков кормят, а ты здесь, в води-це живой живешь. Как говорится, вернулся к матери-природе.

— Архип, — сказал я, — скажи, что, все самоубийцы после смерти оживают? И те, кто вены резал и стрелялся? Неважно, да?

— Ну, за всех не скажу, а кто где топился — тот там и обретается...

Ничего себе, подумал я, выходит, все самоубийцы живут после смерти! Ни фига ж себе! И до сих пор живут? И что ж, теоретически я, например, с Есениным встретиться могу? Круто. Хотя, кажется, слы-шал, что и он не сам повесился, а помогли...

— Архип... — хотел спросить я, но наставник перебил:

— Хватит болтать. Передохнули, пора делом заниматься. Как навь навести, не забыл?

— Не забыл.

— Покажь.

Я послушно прочитал несложное заклятье, облачась в видимую для смертных одежду.

— Теперь путы водяные наложи.

Это было сложнее. Я сосредоточился и стал заклинать мутную ленивую воду канала. Заклинаться она не хотела, сворачивалась в аморфные ленты, рассыпавшиеся от прикосновения к Архипу. Ну, что та-кое? Ведь недавно получалось!

— Ох, неуч... — вздохнул утопленник. — Что ты руками дергаешь, как юродивый? Разве я так пока-зывал? Скручивай пригоршней, будто веревку вьешь...

Как вить веревки, я понятия не имел и мучился, создавая то дистрофичных червячков, то подобие ленточного червя — только не прочные путы. Очень скоро я выдохся и, сложив усталые руки, опустился на дно. Вот тебе и магия — словно вагон разгрузил, а толку никакого.

— Устал, отрок? Сила набирается медленно, — сказал Архип. — Надо спокойно в водице поле-жать, а еще лучше — в проточной...

Я утомился. Даже слушать наставника было лень. И так целый день в парке отпахал. Теперь еще эта подводная школа магов! Нашли Гарри Поттера! На хрена мне это нужно?

— Слушай, Архип, а зачем все это? Прикольно, конечно, но в общем, зачем, не пойму?

— Все утопленники этому учатся. Не ты первый, не ты и последний.

— Это понятно. Но зачем? Зачем эти путы дурацкие?

Архип укоризненно поднял брови:

— Дурак. Не понятно? А как ты живых топить собираешься?

— Как... топить?

— А вот так, — рука Архипа простерлась ко мне, водяные путы оплели и поволокли по дну. Я даже испугался, так быстро и неожиданно все произошло. — Понял теперь?

— Зачем топить? — пробормотал я, совершенно ничего не понимая.

— Затем, что без этого здесь долго не живут! Затем, что иначе призраком станешь, все, что чувству-ешь, потеряешь!

— Как это?

— Призраки не едят, и живые их увидеть не могут. Они не чувствуют ничего — а это хуже смерти! Тебя ударь — ты почувствуешь, по улицам ходишь — тебя видят. Разговаривать с людьми можешь, даже... хе-хе, к бабам ходить. А станешь призраком — исчезнешь!

— Подожди, Архип... — перебил я его. Разобраться в этой чертовщине было непросто. — Я и сейчас кое-что не чувствую. Запах, например.

— И что, очень расстроился?

— Нет...

— Станешь призраком — все чувства потеряешь! — в ужасе проговорил Архип.

— Мне, что, людей топить придется?

— Ну, здорового ты вряд ли утопишь — тут тебе и заклятье не поможет, разве что ночью, да в нена-стье. А вот ребенка или пьяного, или живность какую... Тут не зевай!

Архип что-то говорил, я же пребывал в шоке. Я должен топить людей? Да ни за что! Зачем? Иначе стану призраком? Что за дерьмо! Кто это выдумал? Я вспомнил, как Архип ужинал утонувшей или же утоп-ленной собакой, и мне стало нехорошо. Подводная жизнь повернулась другой стороной, той, о которой я не знал. Даже не думал.

— Я не хочу топить!

— Я тоже не хотел, отрок. Жить и себя чувствовать захочешь — сможешь!

Дальше разговор скомкался. Архип, недовольный моим отказом, разнервничался, смотрел испод-лобья, неразборчиво бормоча что-то под нос. Я тоже не мог ни учиться, ни слушать и поспешил выбраться из Обводного. Архип не препятствовал, пробурчал напоследок:

— Узнаешь еще, — и отвернулся.

Вечерний город заливал улицы бледным желтым светом, отпугивая наступавшую ночь. Я шел до-мой в полном смятении. Выходит, и впрямь водяные — нечисть, раз уготовано им людей топить. И я тоже нечисть! Топить людей... Вот для чего меня Архип учит! А не пошел бы он со своими уроками! Но... если стану призраком? Так что же — убивать?

Домой явился заполночь. Соседи спали. Я долго пил на кухне, восстанавливаясь после длительной прогулки. Даже в ванну решил не залезать, тихо проскользнул в комнату и лег спать.

Раздался звонок. Я разлепил глаза. Уже утро. Солнце светит в окно. Глянул на часы: еще рано, да и звонил вроде не будильник. Да и не заводил я его. Снова звонок, и я понял, что звонят в дверь. Кого там черт принес? Во рту сухо, пить хочется ужасно. Я повернул голову, схватил приготовленную бутылку с водой и присосался, как вампир к шее жертвы. Звонки следовали один за другим. Настойчивый, кто-то. Ладно, сей-час открою.

Я встал, натянул тренировки и босой прошлепал к дверям:

— Кто?

— Откройте, милиция. Оперуполномоченный Васильев, — уверенный голос стоящего за дверью че-ловека не вызывал сомнений в принадлежности к органам. Я нервно сглотнул. Это из-за той драки в клубе или...

— А что вам нужно?

— Нам нужен Бойцов Андрей Михайлович. Он дома? — вопросом на вопрос ответил мент.

— Н-нет, — промямлил я, лихорадочно соображая. Они не имеют права входить без ордера на обыск, подумал я, так во всех фильмах говорится. — Я сосед... его.

— Вы открыть можете? Хотелось бы с вами поговорить. Это ненадолго.

— А-а, подождите, я сейчас оденусь, — проговорил я и тут услышал щелчок открывавшейся двери и приглушенный мат. Сосед был дома! Заболел или еще что, но он был дома и шел открывать! Интуиция подсказала решение. Не дожидаясь, пока Олег покажется в коридоре и увидит меня, я стремительно бросил-ся в ванную и закрылся. Вовремя. Звонок снова зазвучал, а за ним — шарканье ног по линолеуму.

— Кто там? — спросил сосед, и вопросы пошли по второму кругу.

— Милиция. Оперуполномоченный Васильев...

Далее их разговор я не слушал. Сейчас он их впустит, и мне придется проехать кое-куда, откуда я и так еле вырвался... Нет, не придется! Есть вариант! Или даже два. Смыться вместе с водой, в конце концов, оказавшись в реке, или на время стать невидимым. Нет, не выйдет. Пока я могу стать невидимкой только в воде, но не на суше. До Анфисы мне еще далеко.

Послышался щелчок замка. Впустил-таки, урод!

— Это вы со мной разговаривали?

— Нет, я только что подошел.

— Так Андрей Михайлович дома? Где его комната?

— Вот, — я услышал, как скрипнула дверь моей комнаты. Вот гады, не имеют права входить! Но попробуй, скажи им об этом! Лучше не высовываться.

— Никого нет, — сказал кто-то из ментов. По крайней мере, я слышал два голоса.

— Вы видели Андрея сегодня?

— Сегодня нет, но, раз дверь открыта...

— Можно, я осмотрю квартиру?

— Смотрите.

Я вцепился в ручку и в хлипкий крючок, понимая, что хорошего рывка он все равно не выдержит. А затем понял, что выход есть.

Мигом раздевшись, я залез в ванну и включил душ. Как объяснял Архип, проточная вода обладает большей энергетикой и сил на заклятье расходуется меньше. Глядя на бьющие струи, собрался с духом. Было страшно, но я вспомнил, как растворялась в воде Анфиса, а затем я видел ее живой и невредимой! Вернее, мертвой и невредимой. Не суть... вспоминай заклятье!

Кто-то дернул дверь ванной и закричал:

— Гражданин Бойцов, откройте! Без глупостей, нам надо поговорить!

Я вполголоса, но четко и твердо прочел необходимые слова и замер, прислушиваясь к себе. Ничего не происходило, а в дверь настойчиво застучали.

Что-то напутал? Вроде бы, сказал, как учили... И вдруг почувствовал нечто, отдаленно напомина-ющее оргазм: тело перестало повиноваться, мышцы расслабились, и я обрушился в ванну. Но удара не бы-ло. В один миг я стал жидкостью и слился в черную воронку...

И оказался в знакомой подводной яме на Обводном, испуганный и обалдевший от случившегося чуда. Одно дело видеть, другое — испытать самому! Физиономия Архипа склонилась надо мной, ухмыль-нулась, показывая редкие гнилые зубы:

— Явился, не запылился, утопленничек.

Я ошалело крутил головой, все еще не веря, что благополучно смылся из дома, из закрытой ванны, прямо из-под носа у ментов! Фантастика! Ощупав конечности, я удостоверился, что все на месте и с облег-чением ухмыльнулся. Все ж таки колдовство — это сила!

— Здорово, Архип. И спасибо! — от всей души поблагодарил я.

— За что? — осведомился мертвец.

— За заклятье. Вот... из квартиры сюда... переместился!

— Гнались? — будничным тоном спросил Архип. — Знамо дело. В который раз говорю: нечего те-бе наверху делать. Сиди здесь. А кто гнался-то?

— Да никто.

— Служивые, значит, — сделал правильный вывод старик. Я в очередной раз подивился его про-зорливости. — Помню, перед войной еще, за мной тоже такие увязались. Документы, говорят, предъяви. А какие у меня документы? — утопленник утробно захихикал. — Я тогда тоже, как ты, по земле шастал, мо-лодой еще был. Так насилу убег, в речку прыгнул — и поминай, как звали! Жаль, за мной не прыгнули, из нагана только пальнули...

Глаза Архипа зажглись неподдельной злобой, и я невольно представил, что было бы с теми парня-ми, нырни они вслед за Архипом. В воде бы им и наганы не помогли.

Однако, черт с ним, с Архипом. Мне-то теперь что делать? Только сейчас я понял, в какую идиот-скую ситуацию попал. Голый, без ключей от квартиры, денег и телефона. Во влип!

Но чего бояться? Что я сделал? Ничего. Или тот опер и впрямь завел на меня дело из-за наркотиков, которых я в глаза не видел? Бред! Не может этого быть. Не могут просто так взять и посадить только за то, что я один раз с Темным прокатился! Но ведь я сам усилил подозрения, сбежав и спрыгнув с моста. Они вы-числили, где живу — это несложно, и явились проверить, жив я или утонул. Я нервно хихикнул. Представ-ляю их физиономии, когда они взломали ванную! Заперта изнутри, душ льется, а никого и нет! Фокус-покус! Покруче, чем у Копперфильда. Хотел бы я прочесть их рапорт.

Заметив, что я задумался, Архип спросил:

— Что, туго пришлось? Там, наверху, ухо держи востро! Не одни, так другие привяжутся, постраш-нее живых!

Я уже понял, кого он имел в виду. Но никто из мертвых пока не вставал на моем пути, а единствен-ный, кого я знал — Ковров — был сама учтивость.

— Слушай, Архип, — спросил я. — Я что-то не пойму: почему мертвый должен кого-то бояться? Что они мне сделают, твои очень страшные 'другие'? Убьют?

Я усмехнулся. Архип тоже растянул губы, но улыбка вышла зловещей.

— Могут. Не все, но есть такие, что...

— Да как они могут меня или тебя убить? Мы же мертвые! — закричал я.

— Это для живых мы — мертвые. Но и я для тебя, и ты для меня — живой. А раз живой, значит, и убить можно.

Логика Архипа была простой, как пять копеек, но в голове укладывалась с трудом. Что же получа-ется: есть и вторая смерть? И третья, и так далее?

— А что будет, если меня убьют? Где я окажусь и кем стану?

— Кем станешь? — хитро прищурился Архип. — То нам неведомо. А ты, когда живым был, знал, кем станешь и где окажешься?

— Не знал.

— Вот и я не знаю. И Слизень не знает. Никто не знает. Тайна.

Пораженный открытием, я замолк. Так сколько же у человека жизней? Три, пять или бесконечность? И какой вид я приму, если умру снова: стану призраком или исчезну навсегда?

Чтобы Архип не ворчал, я сказал, что собираюсь поплавать по реке, исследовать, так сказать, место будущего обитания... Сам же вылез на берег под Шлиссельбургским мостом. Там оделся и отправился к Лавре. Пошел дождь, значительно облегчая путешествие, и, радуясь хорошей погоде, я прошел на Николь-ское кладбище.

Хотелось увидеть Коврова. То, что поведал Архип, мягко говоря, не удовлетворило. Мне думалось, интеллигентный Ковров может рассказать много больше. Я хотел узнать, почему стал таким, каким стал? Почему именно я или он, а не каждый умерший? Почему свет икон так на меня действует? Я ведь не вурда-лак и не жаждущий мозгов зомби? Я усмехнулся. Сведения о живых мертвецах, почерпнутые из пары книг и десятка фильмов ужасов, в реальности оказались, мягко говоря, несостоятельными. Наиболее исчерпываю-щие ответы мог дать Слизень, но встречаться с властителем Невы очень не хотелось.

Ковров оказался на том же самом месте. Хорошо, что не пришлось его искать. Странно, почему он не ходит по городу, а изо дня в день сидит на своей могиле? Так ведь и с ума сойти недолго. Хотя, разве мертвые сходят с ума?

— Здравствуйте, Павел Иванович, — поздоровался я.

— О, мой юный друг! Здравствуйте и вы, хотя какое у нас с вами здоровье? — усмехнулся мертвец.

— Наверно, хорошее, раз ничего не болит. И болеть не может.

— Нет, юноша, вот здесь вы не правы. Болит, еще как болит! Вот тут болит, — Ковров приложил руку к сердцу. — Разве ваша боль прошла, после того, что вы с собой сделали?

— Нет, — сказал я, не понимая, что он имеет в виду, и перехватил инициативу. — Скажите, Павел Иванович, мы с вами... ну, и другие мертвецы — мы нечисть?

— Кто вам это сказал? И что вы называете 'нечистью'?

— Ну... — рассказывать о зомби и вампирах мертвецу казалось мне детским лепетом, и я замялся. — Почему мне на иконы смотреть больно? Почему они жгут меня?

— Ах, это... — Ковров усмехнулся. — Вы хотите попасть в церковь?

— Не то, чтобы хочу... Просто проходил мимо...

— Просить Бога о прощении поздно, — сказал мертвец, — мы уже наказаны. Но мы не нечисть. Я, по крайней мере, себя нечистью не считаю. Иначе давно бы кого-нибудь съел.

Ковров улыбнулся, и я отметил, что он не потерял способности шутить.

— Но среди нас есть и другие. Те, которые при жизни людей мучили, чаще всего и здесь делают то же самое, становятся упырями. Знавал я одного, его глаза в церкви огнем жгло, так он черные очки достал и ходил в очках.

— Зачем же он вообще туда ходит? Мне и раньше не хотелось, а сейчас не могу.

— В мое время в церковь ходили все. Даже те, кого на выстрел туда подпускать не следует. Сколько знал я таких негодяев... И вот умерли они, и лежат в земле, а я хожу по ней и не могу вздохнуть спокойно, потому что не знаю: это я наказан или они?

Ковров задумался, по привычке тряся головою, худая рука погладила могильный камень.

— Есть и среди людей такие, что лучше бы они умерли. А среди мертвых такие, что лучше бы жили. Но не нам это решать, юноша. Все предопределено где-то наверху. Мы можем только уповать на милость создателя.

— А я в судьбу не верю. Легко сказать: все предопределено! И ручки сложить. Все в наших руках, и судьба в том числе, — сказал я, и в тот же миг понял, что произнес я это скорее по инерции. Раньше я дей-ствительно так и думал, но теперь... Теперь все потеряно. Я умер, и ничего не изменишь. Судьба? Может, и судьба. Если я и мог что-то изменить, время упущено. Раньше надо было думать.

— Вы еще молоды, — со слабой улыбкой сказал Ковров. — Вы еще не почувствовали силу време-ни. О, это страшная сила! Люди боятся смерти. Если бы они знали, насколько страшнее бессмертие! Когда не знаешь, сколько тебе отмеряно, и когда все это кончится? И кончится ли вообще? Когда нет конца стра-даниям, когда видишь, что мир спокойно существует без тебя, причем ничуть не меняясь к лучшему. И какая после этого надежда?

Я подумал, что в иное время и в ином месте послал бы этого меланхоличного фаталиста куда по-дальше, но теперь не знал, что сказать. Его слова были неприятны и даже чужды моему мировоззрению, но за ними стояли двести лет загробной жизни против моих двух недель. Да, время — страшная сила. С этим я спорить не мог, но намеревался получить кое-какие ответы.

— Павел Иванович, скажите: почему именно мы стали жить после смерти, а остальные нет? Чем мы отличаемся от других мертвых?

— Как, вы не еще поняли? — призрак взглянул на меня с некоторым огорчением. — Это наказание за то, что мы не ценили данную нам жизнь. Теперь и вы, и я можем наслаждаться ею вечно. Какое изыскан-ное и точное наказание...

— Подождите, я не понял? Что значит: не ценили? Я, конечно, молод и не думал о смерти. Рисковал, конечно. Дрался, бывало. Да любой может погибнуть, но я никогда не хотел этого!

— То есть вы — не самоубийца?

Вот он, ответ!

— Я даже не собирался! — возмущенно крикнул я. — Что я — сумасшедший?

— Я не считал и не считаю себя сумасшедшим, — мягко сказал Ковров, — но я пошел на смерть, зная, что мог бы избежать ее. Выходит, совершил самоубийство. А как вы умерли?

Я вкратце рассказал. Ковров задумался:

— Вы прыгнули, зная, к чему это может привести, значит, совершили осознанный поступок. Вот если бы вас сбросили... Вы безрассудно рисковали, за это и наказаны. Впрочем, я не могу говорить о нака-зании... Каждый здесь сам решает, наказан он или благословлен. Есть такие, что живут и радуются... Быть может, так и надо. Мне такая жизнь не по душе, но ничего с этим не сделаешь.

— Вы говорите: если бы меня сбросили? Так, если бы те люди сбросили меня с моста, я бы попро-сту умер, как и все?

— Я не берусь судить об этом. Но все мертвые, которых я здесь встречал и знаю, ушли из жизни по собственной воле.

Добро пожаловать в клуб самоубийц, подумал я. Вот оно что! Небесная канцелярия или кто-то наверху посчитал, что я — самоубийца и определил в живые трупы. Офигенно!

Мягко улыбаясь, Павел Иванович ждал, пока я обрету почву под ногами и соберусь с мыслями.

А, если подумать: все не так уж и плохо! Ведь мне выпал невероятный шанс! Я выиграл билет в вечную жизнь! Правда, с условием провести ее под водой, помрачнел я, и, в конце концов, стать мерзким чудовищем вроде Слизня... За все в жизни приходится платить, даже после смерти.

Значит, Архип, и Анфиса — все они когда-то утопились? И даже сам Слизень? Все они были обыч-ными людьми? Если первых двух я еще как-то представлял живыми, то водяного... Интересно, он-то кем раньше был? Хоровод мыслей и образов закружился в голове, совершенно сбивая с толку.

Летний дождик кончился, и я почувствовал, что слабею. Ведь на этот раз на мне наговоренная одежда, а навь требует энергии.

— Вам надо идти к себе, в воду, — сказал Ковров. — Приходите, буду рад поговорить.

Я кивнул. Новые открытия ошеломили меня. Приплыв к Архипу, я задал давно вертевшийся на язы-ке вопрос:

— Послушай, Архип, ты и я... мы вечно жить будем?

Утопленник удивленно воззрился и захохотал:

— Кто тебе сказал?

— Никто. Сам подумал.

— Дурак ты. Нет ничего вечного! Никто не вечен!

А Ковров говорил, что мы наказаны вечной жизнью... Черт ногу сломит! Один одно говорит, другой — другое!

— Подожди, ты же говорил, что не знаешь, есть ли еще жизнь после нашей смерти. Если мы умерли — и ожили, то почему не можем снова ожить? Тогда получается, что мы живем вечно!

Архип посмотрел, словно говоря: бестолочь, чему тебя в школе учили?

— Я говорил, что не знаю, есть ли жизнь после нашей жизни. А кто тебе сказал, что ты умер?

Я потерял дар речи.

— То есть... как?

— Я этого не говорил. Мы не умерли, мы изменились! — сказал утопленник. — Ты Библию читал, отрок?

Отрок не читал. Так, перелистывал пару раз и отложил, как скучную и излишне пафосную книгу. Я мотнул головой.

— М-да, — Архип почесал обвисшее брюхо и махнул рукой, подняв со дна тучу песчинок. — Тогда о чем с тобой разговаривать, неуч... Давай спать.

Ну и ладно, спи. Я и так хочу побыть в одиночестве, обдумать все, что узнал. Еще надо решить, как попасть домой. Ведь я исчез оттуда голый и без ключей. Так... По каналам можно добраться до центра. А там, используя наговор, создам одежду и проберусь к дому. Ключа от домофона нет, но и это не беда — утром люди идут на работу, откроют. Главное — застать дома соседку или соседа, поэтому выплыть надо заранее...

Близилась ночь. Вода, более плотная, чем воздух, темнела быстрее, меняя серо-зеленый цвет на темно-свинцовый, сонно отяжелела, убаюкивая и качая. Мне жутко захотелось спать.

Я улегся на дно, отвернувшись от уже уснувшего Архипа, и долго разглядывал мерно колыхавшие-ся перед глазами водоросли. Подводное царство замерло в тягучем и темном желе. И, как попавшая в желе муха, я бездвижно лежал на дне, не в силах сбросить завораживающую немочь.

Я не хотел спать, боялся уснуть, убеждая себя, что спать в воде невозможно, что Архип просто при-творяется. Я думал о живых и мертвых, о той незримой силе, что соединяет эти два мира. О том, что сказал мне Ковров. И незаметно уснул.

Мы с Юлькой шли по дворам на Кирочной. Мы смеялись, разговаривали. Вдруг кто-то крикнул: смотрите, какая огромная крыса! Все бросились врассыпную, а Юлька вцепилась в меня, крича: сделай же что-нибудь! Я схватил швабру и пошел искать крысу. Тварь обнаружилась быстро. Она лежала в траве и нисколько меня не боялась. Огромная, толстая и наглая. Я замахнулся шваброй, ударил и не попал. Крыса подскочила. Я испугался. Мне показалось, что вот сейчас она бросится, но крыса снова спряталась в траву. Тогда я ударил еще раз, я бил и бил. Кажется, попал крысе в голову, и она опрокинулась, задергав лапками. Трава и швабра окрасились кровью. Крыса слабо подергивалась. Кончено, подумал я, конец твари! Но крыса не умирала, укоризненно смотря маленькими черными глазками. Что за черт! Я присмотрелся: так это же не крыса! Передо мной, с разбитым черепом и сломанной ногой лежала маленькая собачка, наподо-бие таксы. Как же так? Зачем я избил ее? Собачку кто-то позвал. Вся в спекшейся крови, она поднялась и, опасливо косясь на меня, поскакала на трех ногах, а из четвертой торчал сочащийся кровью обломок кости. Я отбросил швабру и побежал следом. Надо схватить собачку и отвезти к ветеринару! Но я не мог догнать ее. Она все время убегала, а иногда и я сам был не в силах взять на руки изломанное моей рукой тельце. Стыд и горечь овладели мной. Неужели все так и останется и ничего не исправить?

С этой мыслью я проснулся.

Кажется, утро. Никогда еще я не встречал рассвет под водой. Мгла медленно рассеивалась, водя-ная толща светлела, но дно еще погружено в полумрак. Ни движения, ни звука. Течения здесь не чувствова-лось, и рыбы не плавали. Даже тянувшиеся вверх, к свету, водоросли замерли, расколов воду темными изви-листыми трещинами. Этот рассвет не радовал, он был необычен и чужд, но отныне станет моей новой ре-альностью. Потому что ничего уже не исправить...

Я шевельнулся — и морок пропал. Я мог свободно двигаться, мог плыть, куда захочу. Домой, хочу домой, больше не могу здесь оставаться! Осторожно, стараясь не потревожить спящего Архипа, я медленно, над самым песком, поплыл к берегу.

И почувствовал, как кто-то хватает за ногу. Испугавшись, я дернулся и услышал приглушенный смех. Анфиса!

— Здравствуй, милый, — озорно проговорила русалка, разглядывая меня. Взгляд ее все чаще за-держивался ниже пояса, и только тогда я сообразил, что впервые нахожусь перед ней, в чем мать родила. Я же попал в реку без одежды! Мой инстинктивный жест заставил Анфису расхохотаться.

— Эй, красавец, чего стесняешься? Мы не люди, по одежке не судим. А ты хорош! — русалка пла-вала вокруг, бесцеремонно рассматривая меня, и я не знал, как извернуться, чтобы не попасть под прицел веселых и дерзких глаз. Не успел я опомниться, как крепкое русалочье тело прижалось ко мне, и ее руки заскользили по моему торсу ниже и ниже.

— Ты что? — если б я был жив, то покраснел бы, как вареный рак. Никогда в жизни меня не хватали так нагло и напористо. Я считал Юльку вполне раскрепощенной, но до Анфисы ей расти и расти.

— Что, бесстыдница, молодого захотела? — раздался голос Архипа. Русалка нехотя отплыла.

— Так молодой — не старый! — с вызовом ответила Анфиса. Архип подплыл ближе, и под его взглядом мне стало не по себе — столько неясных чувств отразилось в нем.

— Конечно, Анфисушка, тебе видней, — язвительно произнес старик. — Только как же Слизень?

Я увидел, как вспыхнули глаза Анфисы:

— Замолчи, Архип! Я не просто так приплыла! Слизень меня и послал.

— С молодым ласкаться? — недобро усмехнулся утопленник. — Гляди, девка...

Странное дело, мне казалось, что старик ревнует. Ничего себе! Впрочем, откуда знать, может, он любовник ого-го? По крайней мере, инструмент впечатляющий...

Русалка взяла меня за руку:

— Он со мной поплывет. Это воля Слизня!

Не произнеся ни слова, Архип отвесил русалке такой поклон, что завис в воде вниз головой, выста-вив на обозрение зад. Издевается, весело подумал я, во дает старикан!

Анфиса отвернулась и дернула за руку, призывая следовать за собой.

И мы поплыли. Анфиса плыла легко и даже играючи, я еле поспевал за ней. Не могу сказать, что устал — усталости не было никакой, но моя новая подруга, словно поддразнивая, не давала себя догнать. Ее ноги мелькали перед моим носом, она плыла быстро, как рыба, но только во сто крат красивее. Анфиса не гребла и не размахивала конечностями, как пловцы — просто двигалась сквозь воду, будто бы паря в ней, лишь изредка плавно шевелила безупречным, словно изваянным из мрамора, телом.

Положение плывущего за флагманом малька мне надоело. Я решил догнать русалку и поймать ее длинную ногу, но, разгадав мой замысел, Анфиса ловко уворачивалась в самый последний момент, и там, где только что было ее бедро, руки хватали пустоту. Она смеялась так радостно и по-детски, что я позабыл о том, где нахожусь. Мне казалось, я был дома, я чувствовал себя совершенно свободно и легко. Город и прошлая жизнь отошли куда-то, были неразличимы под толщей зеленоватой, таинственной воды. Что тво-рилось там, наверху, уже не интересовало. Новый мир поглотил меня без остатка, и я наслаждался им, от-даваясь чувствам, как ребенок. Я умер, но это — мой рай! И он совсем не плох. Здесь прекрасно!

Жуткий, неестественный звук вспорол нежный шелест реки, и огромная, черная тень промелькнула рядом, едва не задев. Водяной вихрь закружил и отбросил в сторону. Оглушенный и испуганный, я не сразу сообразил, что это какой-то корабль только что промчался над нами.

Анфиса подплыла ближе и взяла за руку, успокаивая:

— Не бойся, но будь осторожен.

Все еще дрожа, я кивнул, вспоминая обрубки на месте ног Архипа. Еще как буду!

— Пока я с тобой, тебе нечего бояться, — воспользовавшись замешательством, ее ловкие пальчики зашарили по моему телу. Не знаю, был ли то морок или иное колдовство, но моя плоть самым предатель-ским образом откликнулась на русалкины ласки. Я не владел собой. Вернее, собой я владел, но — лишь духом, заключенным в плоть, которая была уже не моей. Но Анфиса так хороша, так притягивает... Никогда еще не ощущал такого желания...

— Сначала плоть, потом и душа, — шептала Анфиса, закрывая мои глаза поцелуями. Мы куда-то падали — мне было все равно. Весь мир был заключен в ней, вернее, мира и не было, а была лишь она...

Что со мной? Где я? Я лежал на дне совершенно голый и в полной боеготовности. Чем же мы тут занимались? В теле чувствовалась странная слабость.

— Где моя одежда? — спросил я. Память возвращалась медленно, какими-то рваными, расплывча-тыми фрагментами.

— Зачем она тебе? — улыбнулась русалка. — Ты молод и красив. Скрывать нечего.

Я невольно прикрылся.

Русалка засмеялась, широко раскрыв рот и показывая острые зубки. Я почему-то вспомнил, как шокировали непринужденно открывавшие рот под водой русалки и утопленники. Привык. И горло уже не сжимает спазм, когда думаю, что лежу на дне Невы без воздуха.

— Ну, вставай, Андрюша. Плыть пора, — Анфиса сладко потянулась. — Водяной приказал тебе реку показать, а ты еще не все увидел. И дело одно есть.

— Какое дело? — не без опаски спросил я. Почему-то подумалось: людей топить будем.

— Надо в одно место заплыть, — сказала русалка. — Дурочку одну проведать. Слизень приказал.

— Какую дурочку?

— Из-за любви утопилась, — отчего-то отвернувшись, пояснила Анфиса.

К тому времени мы пересекли Неву и вплыли в один из притоков, кажется, на правой стороне. Голо-ву из воды я не высовывал, потому что передвигались мы быстро, и направление запомнил примерно.

— Дашка! — позвала Анфиса, остановившись в тени под каким-то мостом. Сверху неслись лязги и стуки, старые сваи неприятно вибрировали от проносящихся сверху машин. Дно усеивало ржавое железо, обломки затонувших бревен и всякий мусор.

— Дашка! Выходи, посмотреть на тебя хочу! — крикнула русалка.

— Здесь она живет, — Анфиса остановилась, вися в полуметре от дна. Она умела парить в воде со-вершенно недвижно и красиво. Я так не мог. Архип учил, но не все легко давалось. Чтобы управлять водой, требовались и воля и желание. А главное — вера, что сможешь. Почти как по Библии. Именно с верой и бы-ли проблемы. Ну, как с ходу поверишь, что течения просто нет, что оно не властно над тобой, что ты мо-жешь управлять водяными струями, заставляя обтекать твое тело, как неколебимый монолит? Так что при-ходилось подгребать руками, как обычному пловцу.

— Под мостом?

— Ага, — весело подтвердила русалка. — Где утопилась, там и живет, мокрица прозрачная. Уж Слизень-батюшка и грозил ей и наказывал — все впустую. Не хочет живые души забирать. Говорит: свою не уберегла, так грех на чужие зариться... Дура. Вот и выцвела вся, как стекло стала. Скоро исчезнет, как и не было.

Анфиса презрительно фыркнула. Похоже, она ее недолюбливала.

Что-то шевельнулось в просвете между сваями и нечто, напоминающее человеческую тень, под-плыло к нам. Это женщина, возможно, когда-то была очень красива, но сейчас ее лебединая шея и хрупкие плечи лишь подчеркивали болезненную, если так можно сказать о мертвеце, худобу. Она была не просто худа — она была наполовину прозрачна, и это поразило меня необычайно.

— Вот и она, — сказала мне Анфиса. — Да ты никак поправилась, Дашка?

Она издевалась.

— Да покажись же ты, плыви ближе! — велела Анфиса.

Утопленница подчинилась. Я смотрел на нее с двух метров и, кажется, видел контур сваи за ее спи-ной. Что-то похожее я наблюдал в одном магазине, когда увидел ряд сложенных у стены стекол. Стоявшие за ними предметы были так же неясно различимы. Вроде, что-то видишь — а не поймешь, что...

Она висела перед нами, скромно, а может быть, скорбно потупив голову. Мне хотелось увидеть ее глаза, но Дарья на нас не смотрела. Худые руки плетьми висели вдоль впавших бедер, грудь почти не про-сматривалась.

— Повернись! — скомандовала Анфиса. Утопленница повернулась. Она была тиха и покорна, и я не услышал от нее ни единого слова. — Ну, как? Мешок с костями!

Анфиса засмеялась:

— Дура ты, Дашка! Мужики не собаки — на кости не бросаются! А ты все сохнешь... Вот твой бы тебя увидел — сбежал бы со всех ног!

— Мне все равно, — тусклым голосом произнесла Дарья.

Мне стало жаль ее. Прав Ковров: от своей боли не уйдешь — и на том свете достанет.

Волнение скрыть не удалось, и Анфиса удивленно спросила:

— Что с тобой, Андрюша?

— Ничего, Анфиса. Страшно стало.

— Отчего же?

— Что она прозрачная вся.

— Слышь, Дашка, тебя уже утопленники боятся! — усмехнулась Анфиса. Не пойму, что эта Дарья ей сделала?

— Красавица! — Анфиса плавала вокруг утопленницы, хватая то за грудь, то за руки. — Какие ножки! А грудка как хороша! Не то, что у меня! Ха-ха-ха! Посмотри, Андрюша, чем не невеста? И в белое не надо обряжать!

Она смеялась и глумилась. И ни слова, ни движения в ответ. Худое, тщедушное тельце когда-то мо-лодой и, наверно, красивой девушки висело в мутной полумгле грязного канала, и мне было невыразимо больно. Я не мог плакать, но еще мог сострадать.

Словно почуяв это, утопленница медленно подняла веки. Глаза ее были — как два синих аквамари-на. Лучистые и живые. Только они и жили в этом покинутом душой теле. Глядя в них, я забыл о ее страшной полупрозрачной наготе, забыл про Анфису и Слизня. В этих глазах было то, чего мне так не хватало. Лю-бовь. Искренняя и настоящая. Идеальная красота русалки исчезла, оставляя глазам отвратительное, злоб-ствующее существо.

— Чего уставилась, кикимора! — резко проговорила Анфиса. Глаза утопленницы закрылись, и я очнулся. — Слушай меня! Слизень тебе последний срок дает! Три дня. Не сделаешь — пеняй на себя! Те-перь плыви под свою корягу! Пойдем, Андрюша, нечего нам тут делать.

— Чего она ждет? — спросил я, когда мы отплыли.

— Может, своего любимого, а может, когда Слизень терпение потеряет. Ни одной души не взяла за столько времени, мокрица поганая...

— А зачем души забирать? — спросил я и подумал, что методом перекрестных вопросов смогу, наконец, докопаться до правды. Не Архип, так Анфиса расскажет. Русалка остановилась:

— Если долго жить хочешь, надо души человеческие забирать. Тогда их срок станет твоим! Я научу тебя. Это не трудно.

— А если не забирать? — я представил, как, наподобие вампира, впиваюсь зубами в человека — и меня передернуло.

— Станешь, как Дарья, — усмехнулась Анфиса. — Не поймешь: русалка или мокрица? Или пустое место?

— Скольких же ты погубила? — невольно пробормотал я, но Анфиса услышала.

— Погубила? — расхохоталась русалка. — Силком я никого не тащу! Но в воде — наше царство! И твари водяные повинуются нам, и волны, и течения! Все здесь — наше, и живые — наша добыча!

Волосы Анфисы взвились над головой, точно змеи:

— Испокон веков живые нам кланялись, дары приносили. А теперь забыли, все хотят даром взять! Нашу рыбу ловят, в нашу реку гадят! Добром ничего не дают — так мы сами возьмем! Их души и возьмем! — глаза Анфисы сверкнули такой яростью, что, будь я на земле, попятился бы прочь. — Людской век недо-лог, их царства сменяют друг друга и гибнут, а наше тысячи лет стоит и стоять будет!

Она снова расхохоталась и поманила пальчиком:

— Поплыли, покажу тебе реку. Так велел Слизень. Свои места знать надобно.

Мы исследовали Неву вдоль и поперек, заплывали в притоки и даже небольшие ручьи. Я стара-тельно использовал скрывающее от людей заклятье и очень устал. Анфиса сказала, чтобы я не тратил сил: она скроет меня от людских глаз. А если и увидят — кто поверит? А если и поверит — что с того? Я согла-сился. Даже раньше истории о водяных и русалках никого не удивляли, а сейчас это никому не интересно. А нечисти только на руку.

В некоторых притоках вода была настолько грязной, что и прятаться не приходилось. Будь я жи-вым, ни за что не стал бы купаться здесь. Сейчас же... Вся брезгливость, связанная с водой, исчезла. Я не чувствовал разницу между грязной и чистой водой, меня не страшили канцерогены и примеси, нефтяные и масляные пятна. Больше пугали непонятные твари, юркнувшие в норы при нашем появлении. То ли рыбы, то ли жуки... Мутанты, наверное. Сюда бы наших чиновников с губернатором! После такой экскурсии быстро бы реку очистили!

Мы навестили нескольких утопленников и утопленниц, живущих в разных районах реки. Похоже, здесь у каждого была своя зона, которую мертвецы знали, как пять пальцев. Мне показывали затонувшие машины, неразорвавшиеся, лежащие с войны бомбы, полузатопленные баржи и дикие пляжи, где можно поживиться душами бесшабашных пьяниц и неосторожных детей...

Мертвецы были разными, как бывают разными люди. Одни полусгнившие, похожие на склизкие коряги, другие вполне презентабельные. Кто-то приветливо махал нам длиннющими, как у Фредди Крюге-ра, когтями, кто-то скалил острые рыбьи зубы, кого-то с головы до пят или хвоста покрывала чешуя... Чер-тов бал-маскарад.

Многое из того, что я видел, уже рассказывал Архип, но увидеть своими глазами... Подводный мир был необъятен и чужд, но так же поразителен и интересен. Мы выплыли за границы города, двигаясь про-тив течения. Встречные подводные твари кланялись Анфисе, и я понял, что в царстве Слизня она имеет кое-какой вес. Впрочем, об этом я слышал и от Архипа. Мы миновали Ижору и Мгу. Анфиса сказала, что мест-ные водяные платят дань Слизню. Я хотел спросить: чем, но не стал. Неожиданно открывшееся зрелище заставило забыть обо всем:

— Что это?!

Останки древнего корабля лежали на каменистом дне, и я восторженно указал на него Анфисе. Ру-салка милостиво кивнула, и я спланировал к месту крушения. Это был древний корабль, очень древний — судя по изъеденным временем останкам. Сильное течение далеко растащило полусгнившие обломки, но очертания остова с мощной продольной балкой еще прослеживались. Дно здесь каменистое, покрытое глу-бокими трещинами, течение сильное. Обычный человек не смог бы удержаться здесь даже на секунду — мощное течение моментально уносило в сторону. Благодаря вызубренным заклятьям и огромному желанию я смог приблизиться к кораблю вплотную. В детстве мне нравились книжки по археологии, и я мечтал найти древний артефакт. Будь на моем месте археолог, он бы задохнулся от восторга — этот корабль лежал здесь немало веков.

Я проплыл над окаменевшими останками и нашел изъеденный ржавчиной якорь. На дне лежали изломанные, вероятно, от крушения, и тоже окаменевшие куски мачты со следами железных снастей, остан-ки оружия и гладкие, обточенные водой, кости. Была ли то русская ладья или боевой драккар викингов, оставалось только гадать, но впечатление было огромным! Даже первое посещение Эрмитажа не вызвало таких эмоций! Может, оттого, что в музей могут попасть все, а вот на дно... И это еще не все тайны Невы!

Наконец, повернули назад. Мы скользили в толще водяного потока, течение ласково и послушно несло нас. Как же здесь хорошо, как спокойно! Прежняя жизнь казалась глупой, никчемной суетой, без веры, без смысла, без цели... Здесь я был самим собой, сильные струи Невы смывали человеческие законы и запо-веди, морали и условности. Невиданное, неощущаемое никогда прежде чувство свободы захватило меня. Плыви, живи, пари! Здесь не достанут опера, военкоматчики и спецслужбы. Огромное водное пространство пьянило, как космос космонавта, и хотелось петь, орать во все горло! Абсолютная свобода!

Остановившись у Большеохтинского моста, Анфиса указала на многочисленные рыбачьи снасти. Я вспомнил: проходя мимо, каждый раз видел с десяток рыбаков, облюбовавших это место. Помнится, это удивляло: неужели они рассчитывают что-то поймать?

Разноцветные поплавки висели над нашими головами, а под ними тянулись лески с крючками и наживкой. Усмехнувшись, Анфиса спланировала ко дну, что-то подобрала, нацепила на крючок и дернула за леску. Я увидел быстро летящую вверх блесну, а под ней зацепленную за крючок ржавую консервную банку. Анфиса не успокоилась, и другой крючок 'поймал' полусгнивший ботинок.

Я представил радость от такого улова и не мог сдержать усмешки. Анфиса веселилась еще больше. Когда выброшенные разозленными рыбаками банка и ботинок шлепнулись обратно в воду, я не выдержал и захохотал вместе с русалкой.

— Вижу, устал ты, — ласково сказала Анфиса. — Всю реку с тобой обошли. Поплывем, покажу, где отдохнуть. Там никто нам не помешает.

Несмотря на усталость, я четко уловил это 'нам' и отказался, сказав, что поплыву спать к Архипу. К Обводному я привык, а просторы Невы пугали. Привыкшему к крохотной комнате в коммуналке, мне так же трудно остаться в голой степи или в лесу. Как ни странно, Анфиса не настаивала. Махнув рукой на прощанье, она странной белой рыбиной ушла в глубину.

Анфиса пугала непредсказуемостью и бесцеремонностью. Она не знала стыда, не стеснялась и не жеманничала, в отличие от 'земных' девушек. В своей жизни я таких девушек не встречал, и Анфиса нра-вится своей непохожестью. Но казалось, что за чувствами Анфисы прячется нечто холодное и расчетливое, только и ждущее, когда неосторожный ступит в расставленную ему ловушку. И возбуждавшая красота иде-ального тела уходила, улетучивалась с каждым появлением русалки. Привыкал я, что ли? Нет, скорее, дело в другом. Просто в какой-то момент я понял и прочувствовал разницу между телом и душой.

Надо возвращаться. Долгое пребывание под водой благотворно сказалось на теле, я ощущал неви-данный прилив сил, но в душе чувствовал себя препогано. Эйфория от путешествия миновала, мне хотелось отдохнуть от всего, от воды и водяных тварей — в первую очередь. Хочу домой.

Ночевать у Архипа я не собирался, даже не думал. Утопленник был порядочным занудой, а еще я соскучился по людям. По городу. По той части меня, что навеки припаялась к нему. И особенно скучал по Юльке. Но связаться с ней не мог: мобильник лежал дома.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что милицейской засады у меня устраивать не будут: не маньяк же я какой-нибудь и не убийца. А потому могу спокойно вернуться в квартиру. Но держать ухо востро все же следует. А если что — воспользуюсь новыми умениями. Не пропаду. Еще неизвестно, кто кого больше напугает: милиция меня или я — милицию.

У Архипа я научился наводить морок и делаться невидимым не только в воде, но и на суше. Правда, сил это полезное заклятье отнимало много, и держать его я мог лишь какие-то минуты, так что особо не раз-бежишься. Как только Анфиса его держит, удивлялся я огромной силе русалки. Архип научил меня крутить водовороты, создавать и удерживать водяные столбы, ударом которых можно свалить человека с ног, слу-шать и чувствовать воду, и многое другое. Магия воды завораживала удивительными, неповторимыми чу-десами, и я радовался, как ребенок, когда под надзором Архипа удавалось сотворить что-то новенькое.

Я очень хотел домой.

Основную часть пути лучше проделать под водой. Так и легче и безопасней. Я представил карту города, не без труда вспоминая, как проходят и куда ведут многочисленные рукотворные каналы. С помо-щью заклятий я мог бы переместиться, например, из Обводного в Фонтанку за несколько мгновений, но было одно 'но': я должен хорошо знать место, куда 'телепортируюсь'. Проще говоря, хотя бы раз побывать там. Иначе ничего не выйдет. Так говорил Архип, и оснований не верить у меня не было. И так доплыву.

Но доплыть оказалось непросто. Оказывается, я совсем не знал расположения и протяженности каналов родного города, и казавшийся недолгим путь превратился в настоящее путешествие.

Я полагал, что Обводный соединяется с Фонтанкой. Оказалось, что нет. Знай и люби свой город! Я выплыл в совершенно незнакомом районе, но, поразмыслив, уверенно повернул направо, в сторону Невы. Следующий проток должен оказаться Фонтанкой и, проплыв с километр, я действительно узнал набереж-ную.

По дороге пришла мысль попробовать переместиться в квартиру, прочитав заклинание в тот мо-мент, когда соседи включат воду. Нет, не годится. Во-первых, не знаю, когда они это сделают, а каждая по-пытка отнимет необходимую для будущего магического камуфляжа энергию. Встроенного энергометра я не имел, приходилось рассчитывать исключительно на собственные ощущения. Во-вторых, неожиданное по-явление в ванне голого соседа чревато неприятностями. Хотя можно скрыть себя заклятьем невидимости, но это если будут время и силы. И никого из соседей рядом. В общем, не катит.

Как же необычно смотрится Питер, если плывешь по каналам, изредка высовывая голову наружу! Это совсем другой Петербург. Да и Петербург ли? Водные пути не загромождают машины, здесь нет свето-форов и пешеходов. Лишь редкие рыбешки, да я. Вспомнив о быстрых катерах, часто рассекающих по ка-налам, я содрогнулся и ушел на глубину. Здесь безопасней. Попасть под винт, как когда-то Архип, совер-шенно не хотелось.

Я плыл быстро, но успевал любоваться донным пейзажем. К воде мои глаза адаптировались мо-ментально, и я поражался, как изменялось зрение под водой в зависимости от прозрачности и освещения. Чудеса! Я проплывал над дном, как астронавт над поверхностью Марса. Взгляд постоянно цеплялся за что-то интересное и удивительное. Чего здесь только не было: полузасыпанный песком старый гнилой сундук (закрытый, черт!), кирпич с гравировкой 'Савинъ', зеленая бутыль лет, наверное, под сто, и старинное пу-шечное ядро. И вполне современные вещи: разбитая виниловая пластинка, ржавая велосипедная цепь, бу-тылки и монеты... Впрочем, встречался и вполне пристойный пейзаж: желтый песочек меж обточенными водой камнями, неспешно покачивающиеся водоросли, затянутые зеленым водяным лишайником стены ка-нала.

Найдя рукотворный спуск к воде, я вылез на безлюдную набережную. Быстро прочел наговор, представив на себе повседневные джинсы и футболку, и направился в сторону Загородного. В тот первый раз Архип, не желая того, подшутил, сказав, что, произнося наговор, нужно смотреть на одежду встречного. Видимо, у старика проблемы с воображением. Просидев сто лет на дне, Архип забыл, как одежда человече-ская выглядит, тем более — современная. Но у меня-то воображение есть.

Улицы пустынны, лишь изредка проезжали машины. Времени я не знал, но, по моим расчетам, было раннее утро. Часов шесть или семь. До восьми успею. Я шел, стараясь держаться затемненной стороны — рассеянный свет не доставлял таких неприятных ощущений, как прямой солнечный.

Проходя мимо какого-то бутика, я мельком взглянул на себя и замер: в зеркальной витрине я оста-вался голым! Стекло не обманешь заклятьем. Задумавшись, прозевал какую-то тетку. Проходя мимо, она автоматически глянула туда же, куда и я. Замерла, открыв рот, затем посмотрела на меня, затем снова на витрину. Я быстро пошел прочь, не дожидаясь конца эксперимента. Оглянулся. Тетка изумленно смотрела мне вслед. Да ну, ее. Пусть голову ломает. Мне-то что...

Вот и дом. На всякий случай я прогулялся, высматривая возможную засаду. Но никого не было ни во дворе, ни в припаркованных перед домом машинах. Кажется, чисто. Силы еще оставались, и я бодро по-дошел к парадной. Вот черт! А как замок открыть? Ждать, пока кто-то выйдет? Вот только силы, держащие призрачные штаны и футболку, не беспредельны, да и солнце восходит все выше, заливая колодец двора яркими, ненавистными лучами.

На удачу, через минуту вышла женщина. Я инстинктивно прикрыл пах, но на меня не обратили внимания. Я юркнул в прохладный лестничный полумрак. Так, в дом вошел. Осталось попасть в квартиру. Поднялся на этаж и почувствовал, как утекает сила, а восполнить нечем — воды-то с собой нет. Я сообра-зил: пока на площадке никого — заклятье можно снять. Все равно никто не видит. Осторожно прислушива-ясь к посторонним звукам, я снял магическую пелену. И, как назло, щелкнула дверь напротив.

От неожиданности я забыл заклинание. А дверь уже открывалась, и в проеме показалась соседка по парадной. К счастью, она выходила спиной, закрывая вторую дверь, и я зайцем сиганул наверх. Замер, прижавшись к бетонной стене. Вдруг подумал: сердце сейчас должно стучать, как сумасшедшее, а оно молчит. Но это не значит, что я не волнуюсь. Пусть я мертвец, но об этом никто не знает, а прослыть извра-щенцем можно запросто.

Я поднялся еще на пролет. Вот и моя квартира. Нажал на звонок и прошептал заклятье, представив свою обычную одежду. Тишина. Никто не открывает. Блин, неужели на дачу свалили? Я запаниковал. Си-лы на исходе, на улице день, я голый стою на пороге собственной квартиры. Вспомнились 'Двенадцать стульев' и инженер, у которого отключили воду... Очень весело смотрится, когда ты не на его месте. Я жал и жал звонок. Прошла минута, наверное, и я услышал шевеленье за дверью.

— Кто там?

Соседка! Ура!

— Это я, Андрей! Откройте, пожалуйста!

— Что звонишь, ключей, что ли, нету? — пробурчала Наталья Сергеевна, открывая двери. И засты-ла, глядя куда-то вниз. Я оторопел. Я уже не помнил, сказал заклятье или нет — кроме воды, я думать ни о чем не мог.

— А чего ты босой? — спросила она, и от души отлегло. Сработало! Просто про обувь забыл.

— Хулиганы отняли, — на ходу сочинил я, протискиваясь мимо соседки к своей комнате. — Понра-вились мои кроссовки.

— Так в милицию надо!

— Обязательно! — заверил я. — Сейчас переоденусь и пойду.

Висевшее в коридоре зеркало могло выдать, но я с достоинством проследовал мимо. Расхаживать голышом, зная, что тебя не видят, было, честно говоря, интересно. Этакая смесь озорства и здорового эксги-биционизма. Детство? Пускай детство! Зато острых ощущений — хоть отбавляй. Помню, маленьким кидал-ся в прохожих гнилой картошкой или яйцами, а потом, замерев за укрытием, слушал, как ругаются и ищут озорника. И страшно, и весело! То же я чувствовал и сейчас.

— Андрей, — позвала соседка. Я остановился, чувствуя, как уходят силы. Волшебный камуфляж грозил рассыпаться в любую минуту.

— Что, что? — спросил я не слишком вежливо. — Наталья Сергеевна, мне надо в ванную.

— Тебя милиция искала, — она думала, я испугаюсь. По крайней мере, ждала какой-то реакции.

— Да? — я зашел за угол и высунул голову, придавая лицу лениво-равнодушный вид. — Милиция? Зачем?

— Поговорить с тобой хотели о чем-то. Ты что, накуролесил где-то? — участливо спросила она. Надо сказать, Наталья Сергеевна относилась ко мне хорошо, гораздо лучше, чем к моей маме, приезжавшей ко мне изредка. Как-то у них не сложилось.

— Да нет, — ответил я, — наверно, они про моего знакомого узнать хотели. Всех моих друзей опрашивают.

— А он чего натворил?

— Да не знаю я, — я вошел в ванну и закрылся. Наталья Сергеевна торопилась на работу и больше расспрашивать не стала. Я услышал, как щелкнула дверь и расслабился. Моя одежда лежала там, где и оставил, но первым делом я приник к крану. Вода показалась вкуснейшей и сладкой, как фруктовый сок, и пил я очень долго. Потом решил, что надо принять ванну, отдохнуть и расслабиться от переживаний. А уже потом позвоню Юльке. Извинюсь, и она простит.

Я включил воду, а пока она лилась, поглядел в зеркало. Не брился уже давно и порядком зарос. По-бриться или плюнуть? Нет, побреюсь, Юлька не любит щетину. Хотя небритым я себе больше нравлюсь, выгляжу мужественнее. Бритва была тупой, пора покупать новую... но порезаться я не боялся. Чего мне во-обще теперь бояться? Разве что Слизня. Но он далеко, в Неве, а я здесь, в своей квартире...

Воды налилось достаточно, и пышная горка ароматной пены возвышалась над бортом ванны. Су-хая кожа зудела, я поспешил окунуться, и в шоке едва не подпрыгнул до потолка! В ванне кто-то был! Мои ноги уперлись в мягкое податливое тело...

— А я в гости пришла, — являясь из пены, сказала русалка. — Помнишь, обещала?

Она протянула бледную руку, погладив меня по бедру. Я выскочил из ванны.

— Ты...! Как ты сюда попала?! — закричал я.

— Архип сказал: ты домой собрался. Вот и решила тебя навестить, — сообщила она, нежась в го-рячей воде. — Тесновато тут у тебя, в реке просторней...

Я оторопело смотрел, не понимая, как Анфиса проникла в квартиру и в ванную? Сквозь стены, что ли? Или и впрямь... просочилась? Но как? Ведь она никогда не была здесь! А Архип говорил... Врал, или у Анфисы свои заклятья есть...

Она неожиданно протянула руки, схватив за шею, и увлекла за собой. Взметнувшись вверх, мои ноги сокрушили полочку с бритвенными принадлежностями, и они посыпались вниз. Упав в ванну, я обна-ружил, что у нее нет дна. В объятьях русалки я висел над водяной бездной, и далеко наверху виднелся свет-лый прямоугольник ванной.

Оцепенев от ужаса, я позволял распутной русалке гладить себя, но сумел собраться и, оттолкнув ее, рванулся вверх, к свету. Хохоча, она схватила за ногу, я невежливо отбрыкнулся и всплыл. Невозможно передать радость, которую я испытал, видя родные, облицованные старым пожелтевшим кафелем, стены. Словно в бассейне, я ухватился за край ванны, подтянувшись, перевалился через нее и упал на пол. В сле-дующий миг, еще толком не понимая, что делаю, моя рука протянулась к цепочке пробки и выдернула ее.

Тишина. Прислонившись к стене, я сидел на полу, медленно врубаясь в то, что произошло. И было ли это на самом деле? Голова Анфисы взметнулась над убывающей водой, глядя озорно и бесстыдно.

— Зачем от меня уплыл? — спросила она.

Я не отвечал, подсознательно ожидая чего-то.

— Не бойся Слизня, он ничего не узнает, — она высунулась из воды наполовину, и ее грудь оказа-лась прямо перед моими глазами. — Здесь нас никто не увидит! Иди ко мне!

Я молчал, глядя, как медленно уходит вода. Почуяв неладное, русалка оглянулась. Пронзительный вопль потряс комнату. Я вжался в стенку, с ужасом глядя, как руки Анфисы взметнулись над бортиком, и в стороны разлетелись брызги. Раздался звучный всплеск, меня окатило водой и — все затихло.

На трясущихся ногах я поднялся и заглянул в ванну. На дне журчал последний ручеек, сливаясь в воронку канализации. Смылась...

Все, в ванне я больше не моюсь. В баню лучше пойду.

Весь вечер я отходил от пережитого. Включил телевизор и увидел Ихтиандра. Человек-амфибия парил в пронизанной солнечными лучами воде. Какая романтика! Его бы сюда, к Слизню! Я переключил канал. Новости:

— ...купаясь в Суздальском озере, утонула тринадцатилетняя девочка. Тело найти не удалось. На месте трагедии работают спасатели...

Мать твою! Суздальские озера — это же Озерки. Наверно там тоже есть водяные и русалки. Жалко девочку. Если тело не найдут, значит... Нет, ничего еще не значит! Бывает, тела через несколько дней вы-лавливают. И вообще, она ведь утонула, а не утопилась! Хотя, кто знает... Тринадцать лет возраст слож-ный...

Эти размышления повергли в тоску. Сегодня в реку не пойду. Не хочется видеть ни Архипа, никого. Разве что Юлю... Может, она звонила, пока я был в ванной? Я принялся искать мобильник.

Он оказался выключенным. Видимо, села батарея. Я поставил телефон на подзарядку и заглянул в принятые звонки. Ничего. Значит, она мне не звонила. Хорошо. Ладно. Посмотрим. Я почувствовал раздра-жение. Именно я был причиной недомогания Юлиной бабушки, но ведь я не сделал ей ничего плохого! Хотя мог бы. Скорее, она меня мучила своей иконой! Полдня потом глаза болели!

'Труба' неожиданно запиликала. Я мигом схватил ее, но это был не звонок. Пришло сообщение. 'Вы подошли к порогу отключения...' Вот засада! Завтра срочно бежать на работу, выпросить хоть какой-нибудь аванс, иначе кранты. Правда, прогулял два дня... Ну, ничего, скажу, что заболел и отработаю...

Я посмотрел на входящие сообщения и заметил еще одно. От Юльки! 'Бабушка в порядке. Уезжаю с родичами в Москву на пару дней. Приеду — позвоню'.

Бабушка в порядке! Это хорошо. С одной стороны. С другой, она по-прежнему станет отталкивать от меня любимую внучку. И ничего с ней не сделаешь... Была мысль навестить бабулю ночью, да продемон-стрировать парочку фокусов, но теперь, конечно, не стану. Пусть живет. Небось, самой страшно: по фотке видит, что я мертвый — а я к ней в гости прихожу...

Главное: Юлька простила меня! Я это чувствовал, я читал это между строк.

Ночь прошла беспокойно. Я ворочался и не мог заснуть, часто вставал и тихонько, чтобы не разбу-дить соседей, шел пить на кухню. Мне было неуютно в собственной постели, простыни казались сделанны-ми из войлока или грубой дерюги, одеяло душило и жгло. Две проведенные под водой ночи так понравились телу, что оно протестовало против ночевки на суше. Новая ипостась требовала своего. Чертыхаясь, я смо-чил водой простыню и с ног до головы завернулся, как в саван. Сразу стало легче, и я заснул.

Утром горло походило на высушенную резиновую трубку. Нёбо сухое, а язык напоминал засохший кусок мяса, на неделю забытый в сковороде. Впрочем, литр-другой воды легко спасли положение. Я усмех-нулся, подумав, что похож на алкоголика с бодуна, с той лишь разницей, что пью не водку, а воду.

Одевшись и прихватив пару бутылок воды, я побежал на работу. Деньги нужны, как воздух. Вернее, как вода. Но, явившись в офис, получил удар ниже пояса:

— Вы не выдержали испытательного срока, — заявил начальник, парень старше меня лет на пять-семь, но уже обрюзгший, с заметным брюшком и масляными поросячьими глазками на широком веснушча-том лице. — Вы прогуляли и уволены. Нам больше не о чем разговаривать.

— Но... я же работал два дня! — Ладно, пусть уволили, пронеслось в голове, но за отработанное я должен хоть что-то получить. — Заплатите мне за эти дни.

— Вы не выдержали испытательного срока, — помедленнее, чтобы до меня дошло, повторил начальник. — И мы вам ничего не должны. Если бы вы работали нормально, без прогулов, вам бы заплати-ли, как и всем. Так что... — он развел руками, давая понять, что разговор окончен. Но я так не считал:

— Погодите, как это? Я работал, значит, вы должны мне заплатить!

— Не понимаю, чего вы хотите? Прогуляли, так пеняйте на себя.

— Так я же два дня отработал! А мне обещали по пятьсот в день! Вы мне тысячу должны!

Начальник снисходительно улыбнулся:

— Можете обращаться в суд.

— Ну, ладно! — хлопнув дверью, я вышел. Внутри все бурлило. Погоди, устрою тебе суд! Гад! Знал бы ты, поросячья харя, чего мне стоила эта работа, каких мук! Хроническое обезвоживание изматывало так, что без бутылки воды в пакете я вообще не передвигался, стараясь не работать на солнце. И как назло, на улице жара!

Я летел домой раскаленный, как метеор. Знания — в дело! Вот только соседи... Надеюсь, что не помешают. Чтобы уйти и вернуться, желательно держать воду включенной. Проточная вода обладает большей энергетикой, чтобы не тратить силы, Архип рекомендовал делать именно так. Часа хватит? Ду-маю, да.

Время тянулось издевательски медленно. Надо дождаться, пока кончится рабочий день, и только тогда перемещаться в офис. Я сидел на диване, пил воду, смотрел телевизор. Одна говорящая голова сменя-ла другую, один скучный сериал кончался — начинался другой, такой же бездарный. Почему не могут снять, чтобы захватило, чтобы забыть обо всем с первых же минут!? Да хоть бы лица новые появились, но все одни и те же. Родились в 'ящике' и помрут там же.

На кухне столкнулся с пришедшим с работы Олегом.

— Что-то ты, Андрюха, готовить перестал, — заметил наблюдательный сосед. — Раньше, помню, все варил что-то, а сейчас не готовишь. Экономика?

— На работе ем, — соврал я.

— Так ты на работу устроился?

— Ага, — ответил я. Устроился. На два дня и бесплатно.

— Ты в курсе, что менты тебя искали? — спросил он. Я знал, что Олег был судим в молодости. Зону не топтал, но сидел под следствием, отчего отношение к правоохранительным органам имел соответству-ющее.

— В курсе. Наталья Сергеевна сказала.

— Они просили, чтобы стуканул, когда явишься, — ухмыльнулся Олег. — Не боись, хрена я им что скажу! Не видел и не слышал. И Наталья не скажет. А что им нужно?

Вот оно что! Значит, соседа доложить просили, когда появлюсь. Очень, видать, меня хотят. Хоро-шо, что сосед с ментами не дружит, другой бы давно номерок набрал и заложил. Правда, смыться в самом прямом смысле этого слова я теперь всегда успею. Даже из тюрьмы...

— Так, ерунда, свидетельские показания хотят взять, — ответил я.

— Понятно, — сказал сосед. — На хрен им чего-то говорить! Пусть сами ищут. Они за это зарплату получают...

Я ушел к себе и приготовился. Подожду, пока сосед с кухни слиняет, и — вперед! Заклятье знаю назубок, один раз уже опробовал... Но все равно страшновато. Ладно, мертвец я или кто? Чего бояться? Я решительно прошел в ванну, закрылся и включил душ. Разделся, сложив одежду в свой шкафчик. Туда же положил ключ от комнаты. Часа мне хватит? Наверное. Ну, вперед! Держитесь, гады!

Сознание померкло... Когда очнулся, увидел себя в туалете фирмы, голым и стоящим в унитазе. Не-которое время я очумело глядел на кафель стены напротив, потом посмотрел по сторонам и обнаружил, что нахожусь в открытой кабинке. Свет в туалете выключен. Это хорошо — значит, и офис закрыт. Я ступил на пол и едва не поскользнулся на мокрых ногах. Это окончательно привело в чувство. Я на месте! Приступим к мести!

Предвкушая классный оттяг, я открыл все краны в туалете на полную. Теперь заткнуть слив. В бли-жайшей комнате нашлось все необходимое. Несколько файликов распластались по раковинам, закрыв сливные отверстия. Раковины заполнились, и водичка радостно заструилась на пол. Красота!

Входная дверь была железной, дорогой, с уплотнителями. Очень хорошо! Чем позже обнаружат потоп, тем лучше. Вместе с прибывающей водой я прошел к уже знакомому кабинету начальника. Закрыт. Ну, это не проблема. Как там Архип учил?

Я размеренно и с чувством произнес слова. Текущая по линолеуму вода медленно собралась в про-зрачный голубоватый столб. Красиво! Я шевельнул бровью — столб с размаху ударил по двери, разлетев-шись мелкими брызгами. Дверь скрипнула, но не поддалась. Ничего, еще попробуем. Вода прибывала, и с каждым ударом масса водяного столба росла. Вскоре дверь не выдержала и распахнулась, с 'мясом' вы-рвав замок. Я вошел внутрь. Что тут у нас? Компьютер? Я схватил системный блок и швырнул в воду. Что-то заискрило, и меня тряхануло. Я понял, что меня ударило током. Пустяки, даже щекотно! Вслед за блоком в воду полетели документы с полок, принтер и все, до чего я мог дотянуться. Ничего не положено, говорите? Будет вам!

Я чувствовал абсолютную свободу. Я мог делать все, что хотел! Даже войди сюда охрана, захочу: они не то, что поймать, увидеть меня не смогут! Разгромив кабинет, я переместился в офис. По моему жела-нию вода принимала всевозможные формы, чтобы с грохотом разнести очередной шкаф с документами. Это была сладостная, фантастическая месть!

Почувствовав усталость, я решил вернуться домой. Хватит с них! Уже по колено в воде пробрался в туалет. Представил свою ванную и проговорил заклятье.

Не сработало! Не может быть! Я точно помнил все слова Архипа. Я не мог ошибиться. В чем же дело? С минуту я пребывал в растерянности, потом попробовал снова. Не получалось! Я чувствовал такую слабость, словно пробежал пару километров без остановки. И немудрено — столько сил потратил.

А если так и не смогу переместиться и завтра меня найдут здесь, голого, в разрушенном офисе? Здравствуй, психбольница! Спокойно, Андрей, все получится! Я отдохнул, собрался с силами и... Снова не вышло! Да что ж такое?! А если не домой, если в другое место? Но, кроме штаб-квартиры Архипа в Обвод-ном, другого места я не знал. Значит, остается туда.

Еще отдохнув, я представил песчаную воронку на дне Обводного и прочел заклинание.

Я пришел в себя, ощущая спиной мягкий песок и камень, впившийся в ягодицу. Голова кружилась. Я был на дне воронки. Уф. Получилось. Надо мной нависла заспанная физиономия Архипа.

— Вот уж не ожидал, — проговорил он. — Разбудил меня. Что, никак опротивело на суше?

— Заклятье твое проверял, — соврал я. — Из дома сюда попал, а вот обратно не могу. Не выходит.

Архип расспросил подробнее и усмехнулся:

— Знаю я, почему не выходит. Кто-то кран закрыл, вот тебе и не пройти! У меня такое бывало.

— Да вроде не мог никто кран закрыть, — пробормотал я. Ведь я ванну закрыл изнутри! Соседи должны думать, что я там...

— Значит, просто сил не хватило.

— Но сюда-то хватило!

— Эге, так ведь сколько там воды и сколько тут! — засмеялся Архип. — Ты силушку из воды бе-решь, а коли водички мало, то и силы меньше.

— Что же мне делать?

— А ничего. Ложись на песочек и спи, — Архип мощно зевнул, и из разверстого рта выплыла пияв-ка. Я представил, что засну, и ко мне в рот заплывет такая гадость...

— Нынче здесь благодать, не то, что раньше. Корабли теперь не ходят, тихое место, спать хоть где можно спокойно...

— Нет, я спать не могу, мне домой надо, — я хотел поплыть к берегу, но почувствовал страшную слабость. Тело отказывалось повиноваться, не желая никуда двигаться. Архип ворожит?

— Что это со мной?

— А что? — спросил утопленник. Похоже, он здесь ни при чем.

— Слабость какая-то. С места не сойти.

Архип усмехнулся:

— А ты думал, ворожба сил не требует? Видать, хорошо накуролесил, вот и ослаб теперь. Поспи, к утру сил и наберешься, — Архип поерзал на песке, устраиваясь поудобнее, положил голову на камень и заснул.

Я огляделся. Похоже, ничего другого мне не оставалось. Я ослабел так, что одно лишь воспомина-ние о суше вызвало во мне нервный спазм. Кажется, я медленно, но верно перерождаюсь. Скоро и, правда, наверху жить не смогу. Да что же это такое!?

Силы возвращались не так быстро, как хотелось. Я клял свою самонадеянность и злобу. Кому ты что доказал? Кто узнает, что я все разгромил? Расскажу — никто ведь не поверит. Игрался с магией, как Бильбо с кольцом. И что? Легче стало? Ведь не ребенок, должен понимать, что за все платить придется...

Полночи я восстанавливался, затем знакомой дорогой поплыл к дому. Теперь проще, у меня опыт есть, посмеивался я над собой, второй раз пробираясь домой голышом. Эксгибиционист несчастный.

И на этот раз повезло. Утром пошел дождь, и прогулка по суше оказалась легкой и приятной, если не считать очумелой собаки, гнавшейся за мной несколько кварталов. Помог водяной столб, наскоро со-зданный из большой лужи. Получив водяной палкой по хребтине, собака взвизгнула и ретировалась.

Соседку ждал долго, а когда она вышла на лестницу, едва успел произнести нужные слова и кинул-ся к закрывавшейся двери.

— Не закрывайте!

— Ой, это ты! — охнула Наталья Сергеевна. — Напугал. Ты откуда?

— Работал. В ночную смену, — деловито пояснил я, чувствуя, что начинаю привыкать к вранью. А что делать? Се ля ви. Или точнее: се ля морте.

— Андрей, а ты ничего странного не замечал? — спросила соседка.

— Нет, а что? — подзарядившись под дождем, я уже не боялся, что магическая пелена раскроется в самый неподходящий момент.

— Вчера ванная была закрыта, вода льется, а внутри — никого!

— Как так? — меня распирало от смеха от таинственного тона соседки, но я держался.

— Сама не знаю! Изнутри закрыто, а вода течет! Мистика какая-то! Ну, мы думали, что ты там, стучали-стучали... Подумали уже, не случилось ли чего? Олег дверь выбил, и воду выключил.

Закрыв за Натальей дверь, я расхохотался. Представляю ее лицо, явись в ванне Архип или Анфиса!

Казалось, я не был дома целую вечность. Нет, все же здесь лучше, чем в Обводном. Однозначно!

Я включил телевизор и стал смотреть новости. Потом сбегал на кухню за чаем и едва не пропустил главное:

— ...случайные очевидцы рассказывают: напор воды был столь силен, что помещение затопило по самый потолок. Затем лопнули стекла, и вода хлынула на улицу. Специалисты из Водоканала отмечают, что давлением воды сорвало несколько кранов в туалете, откуда, видимо, и произошла утечка. Но при всем этом напор не мог быть настолько мощным, отмечают они. Это какая-то аномалия...

Я довольно усмехнулся. Аномалия! Конечно, аномалия! И будут вам аномалии, если жить не хотите по-человечески! Жаль, нельзя пойти и сказать: это я все устроил! Еще в милицию побегут жаловаться. Хотя что мне милиция! — храбрился я, лежа на диване. Никто ничего мне сделать не может! Я уже умер, а значит — бессмертен. И все же что-то, какое-то предчувствие не унималось во мне, словно предупреждало: не то-ропись, ты многого еще не знаешь... Чем дольше я погружался в мир смерти, тем быстрее отвыкал от челове-ческого. Ощущения нового и неизведанного, страшного и чудесного пьянили меня. Не пользоваться таким даром — преступление, думал я. Ведь я многое теперь могу! И если раньше боялся Темного и его парней, то теперь все, что захочу, с ними сделаю! И с кем угодно! Я вспоминал старые обиды, случаи, когда меня, еще подростка, колотила шпана, и обижали старшеклассники. Пусть бы сейчас попробовали! Замочу в сортире!

Я распахнул окно. Город лежал предо мной, как прекрасная невольница, которую я мог освобо-дить! Эй, кому помочь, за кого заступиться, молча во все горло кричал я, чувствуя, как внутри становится свободно и радостно. А ведь мое положение не столь плохо! Да, умер, ну и что? Да я могу такое, что живым и не снилось! Помню, раньше хохотал над наивными американскими суперменами, сующими нос во всевоз-можные разборки, чтобы продемонстрировать волшебную силу. Теперь я их понимал.

Люди, как хорошо ничего и никого не бояться, как приятно знать, что ты способен на подвиг!

Я стоял с Костей и наблюдал за танцующими. Костик курил, по привычке выдыхая дым в сторону. Он знал, что я не выношу табачного дыма, но не знал, что теперь мне все равно. Во-первых, я начисто поте-рял обоняние, во-вторых, в клубе и так было накурено предостаточно. Раньше это здорово подрывало мою любовь к подобным заведениям, теперь же... Рак легких мне уже не грозит.

Время шло, а Юльки не было. Через многочисленных знакомых Костик вычислил, что Юлька со-бралась в этот клуб с подружками. Мой агент узнал день и час.

— Ты уверен, что она появится?

Костя пожал плечами:

— По моим сведениям... Слушай, я отойду отлить.

Он ушел, а я остался подпирать стену. Народ крутился в живой безбашенной карусели, танцевал, курил и пил, смеялся, о чем-то спорил. Пьяная девчонка увлеченно отплясывала, не замечая, как на виднев-шиеся из-под задравшейся юбки трусы пялятся все вокруг. Вот 'измученный' парой таблеток 'дури' парень сидит у стены, и о его вытянутые ноги то и дело кто-то спотыкается. Разноцветные сполохи бликуют на ли-цах танцующих, являя то странные, то страшные маски.

А ведь они думают, что это и есть жизнь, подумал я. Хорошая жизнь. Мы такие — не переделаешь. Когда молод и силен, весь мир у твоих ног. Карьера и деньги, девчонки и машины. Все, если очень захо-чешь. И я хотел того же. Старался и учился, с завистью поглядывая на тех, кто сумел пробиться и устроить-ся. Раз им повезло, и мне повезет, думал я тогда. Но взял, да умер...

Тут я увидел Юльку с подружками. Девчонки стояли у стены, смеясь и переговариваясь. Я залюбо-вался Юлькой. Короткая, почти мальчишеская прическа и ладная, пропорциональная фигурка. Как же дав-но мы не виделись!

— Вот и она, — сказал вернувшийся Костя. — Ты чего не подходишь?

— Сейчас, — сказал я, отклеившись от стены. Засмотрелся. Я сделал шаг и остановился: к девчон-кам подваливал Темный. Я видел его со спины, но тотчас узнал. А он здесь откуда? Не думал, что он бывает здесь... Два бессменных бойца, как всегда, маячили рядом. Темный что-то сказал — из-за музыки было не расслышать, наверно, что-то интересное, так как девчонки заулыбались и направились за ним. И Юлька. Вот дура! Не знает, с кем связывается, ведь говорил же! А эта сволочь пользуется, что меня нет! А ведь обе-щал. Погоди-ка. Он ведь думает, что я утонул. Ну, так устроим явление воскресшего меня!

— Костя, если что — хватай Юльку и беги отсюда! Понял?

— Понял. А что случилось?

Похоже, он Темного не узнал.

— Пока ничего. Но может. Только не вмешивайся, ладно, я сам разберусь!

— Понял. Ты у нас спортсмен, — ответил Костя. Он отбросил сигарету, дернул за куртку — и в его руке оказался проклепанный устрашающими шипами ремень. Костик намотал его на кулак. — Если что, махни рукой. Я рядом.

Собравшись с духом, я двинулся к ним. По поводу Темного я не волновался, больше беспокоился о том, как встретит Юлька. По словам Костика, который вызнал это у своей девчонки (и Юлькиной подруги), Юля готова простить, лишь ждет первого шага. Я не гордый, я шагну.

Последние метры я летел и остановился у столика с девчонками. Юля увидела меня и отставила недопитый коктейль.

— Я пришел за тобой, — сказал я и улыбнулся.

Наши глаза встретились. Правду пишут в книгах: глазами можно разговаривать, да еще как! Мы смотрели друг на друга, пока знакомый голос не раздался над самым ухом:

— А вы, молодой человек, здесь лишний! — судя по интонации, Темный меня не узнал.

Я нарочито медленно повернулся. Эффект удался. И Темный, и его люди воззрились на меня, как на привидение.

— Не ожидали? — холодно улыбнулся я.

Темный поправил очки:

— Не ожидал. Но это ничего не меняет. Это мой столик, мои девочки, и ты здесь лишний.

Мексиканец потер длинный ус. Кость ухмыльнулся. Я видел, что ему не терпится приложить по мо-ей физиономии своим пустым котелком. Успеется. Сначала мы поговорим.

— Я пришел за тобой, — повторил я Юле и улыбнулся, на мгновение забыв про все: смерть, про-блемы и страхи. Я смог так улыбнуться только потому, что видел ее глаза. — Пойдем отсюда!

Музыка на мгновенье стихла, пока диджей ставил новую композицию, и в наступившей тишине мои слова прозвучали громко и отчетливо:

— Не верь никому, Юля. На всей земле только я тебя люблю.

Одна из подружек открыла рот, другая заулыбалась. Видимо, понравилось. Юля улыбнулась тоже, затем посмотрела на Темного. В ее глазах мелькнула тревога. Она поняла, что до хэппи-энда далеко.

— А вы, господин Паньков, отвалите! — я бросил на стол очередной козырь и добился еще больше-го эффекта. Два — ноль! Темный не ожидал, что я знаю его фамилию. Возможно, даже гориллы ее не знали. Он протянул пальцы к очкам, чтобы снять их, но замер и опустил руку.

— Ты сделал большую ошибку, — сказал он.

— А мне плевать! — произнес я, приближаясь. Быки придвинулись ближе, буравя взглядами. Куда вам до меня, смертные?!

— Андрей, не надо! — крикнула Юля, но именно сейчас я решил: надо!

— Скажи при всех, при ней скажи, что ты мне обещал! — кивнув в сторону Юли, крикнул я.

— Я? Тебе? — улыбнулся Темный. — А кто ты такой?

Его парни зловеще усмехались. Я чувствовал, как электризуется атмосфера, чувствовал потоки страха и агрессии, исходящие от них. Да, именно страха! Сейчас я чувствовал, что любой боится, пересту-пая нравственный закон. Он может спрятать страх глубоко, так, что никто не увидит, но я знал и чуял эту гниль внутри человека. Эх, вы, супермены!

— Если ты сейчас же не признаешься, что проиграл наш спор... — я сделал многозначительную па-узу и шагнул к нему. Мои кулаки сжались так, что захрустели суставы. Темный склонил голову набок, раз-глядывая меня сквозь солнцезащитные стекла. Даже в полутемном зале он не снимал очков.

— Я никогда не проигрываю, — ответил Темный.

Я быстро протянул руку и сдернул очки. Не знаю, что побудило поступить именно так, а не просто ударить по харе. Его глаза были маленькие, глубоко утопленные в черепе и неопределенного цвета. Я бро-сил очки под ноги и наступил ботинком, раздавив, как мерзкое насекомое. Раздался хруст. Глазки Темного вспыхнули странным угрожающим огнем. Или в них отразились огни светомузыки?

— Мочи! — вполголоса приказал он. 'Быки' ринулись на меня. Я ожидал чего-то подобного, но все же надеялся, что разборка произойдет где-нибудь на улице, а не на глазах у Юли и ребят.

Я успел оттолкнуть Юлю в сторону и получил сокрушительный удар в челюсть. Мексиканец успел первым. Я проехался по гладкому полу. Народ бросился врассыпную, освобождая место для битвы.

Местные вышибалы не вмешивались. Репутация Темного была зловещей, и связываться с ним они не желали. А мне чего бояться? Я мертвый. Пускай бьют!

Кость склонился надо мной и рывком вздернул вверх, приготовившись нанести коронный удар лбом. Я размахнулся и от души зарядил ногой ему в пах. Кость вскрикнул и выпустил меня из объятий. Я поднялся. Надо вспоминать старые навыки. Мексиканец приблизился, но второго шанса я ему не дал. Ны-рок — и правой в челюсть! Он пошатнулся, но все ж не упал. Крепкий, гад! Удар левой никогда не был моим козырем, но сейчас удался на загляденье. Мексиканец рухнул и затих. Победа нокаутом! Я ринулся туда, где стоял Темный, но его уже не было. Сбежал, гад! Разозлившись, я подскочил к стоявшему на коленях 'быку' и с размаху зафутболил по голове, забыв, что она костяная. Чуть лодыжку не сломал! Но Кость упал и больше не двигался.

— Валим отсюда, скорее, — приятель подхватил меня с Юлькой и потащил к выходу.

Мы выбежали из клуба. Ошеломленные вышибалы нас не задерживали.

— Наверняка ментов вызвали, — сказал Костя, затаскивая нас в какой-то двор. — За мной! Я здесь все дворы знаю, хрен кто найдет!

Мы бежали, я чувствовал испуганный и восторженный взгляд Юльки, и был счастлив. Тяжело ды-ша, мы остановились в какой-то подворотне. Тусклый свет уличной лампы почти не проникал сюда, и я не боялся, что нас заметят. Одержанная победа пьянила, как хорошая порция 'вертолета'. Я чувствовал себя рыцарем, освободившем прекрасную леди. Жаль, главарь разбойников ушел! Я бы заставил его повторить то, что он обещал! Ведь из-за него я погиб! Гнида темная!

Из глубины двора раздались шаги. Кто-то шел прямо к нам, и я настороженно замер. Костя тоже повернул голову:

— Кто там, не видишь?

Шаги приближались, и в полумраке возникла фигура Темного. Как он нашел нас?

— Иди сюда, щенок, поговорим, — глухо сказал он, остановившись в темноте.

— Не ходи, Андрей, пойдем отсюда, — Юля вцепилась в мой рукав. — Хватит уже!

Фигура Темного излучала ощутимую угрозу, но чего мне бояться? Самое страшное уже случилось. К тому же я очень хотел остаться с ним один на один. Очень! Я оторвал Юлькины руки и сказал:

— Не бойся, ничего со мной не случится, — и быстро пошел вперед.

— Иди сюда, — проговорил Темный, отступая во тьму. В опущенной вниз руке что-то блеснуло.

— У него нож! — крикнула Юлька. Я усмехнулся. Что нож тому, кто уже умер? Я услышал позади шаги и понял, что Костя идет следом.

— Костя, не лезь! — крикнул я, не оборачиваясь. — Я сам справлюсь!

Приятель остановился, и я услышал Юлькин крик:

— Костя, помоги ему! Помогите!

Крик разнесся под старыми обшарпанными сводами, и тьма быстро поглотила его. Я шагнул впе-ред.

Схватка была недолгой. Темный пошатнулся, получив по физиономии, но на ногах устоял. Я пы-тался перехватить руку с ножом, но всякий раз неудачно. И почувствовал, как сталь входит в тело.

Встретившись с противником глазами, я увидел торжествующий взгляд Темного. Он воткнул нож еще раз и быстро ушел во тьму. Я прислонился к стене. Боли не чувствовал, но жаркой волной накатила слабость, я едва удержался на ногах. Заметив, что я пошатнулся, Юлька закричала:

— Андрей! — и бросилась ко мне. Костя подбежал первым.

— Он ударил тебя? Ножом? — быстро спросил он, стараясь, чтобы не услышала Юлька.

— Нет, — ответил я.

— Нет? — изумился приятель. — Но я видел...

— Он промахнулся, — прошептал я и сполз по стене. Драка в клубе, а затем и здесь вымотали со-вершенно. Я забыл, что без воды превращаюсь в беспомощную мумию.

— Андрюшенька, что с тобой? — присела рядом Юлька. — Тебе больно? Он тебя ножом ударил?

— Лучше бы мне было больно, — сказал я.

— Что? Я сейчас скорую вызову! — она стала рыться в сумке, очевидно, ища мобильный.

— Не надо никого вызывать. Я в полном порядке. Устал просто.

— Он ударил тебя ножом! Я видела!

— Хорошо, посмотри, — в подъезде темно: вряд ли разглядишь пятно крови на темной одежде, тем более, если ее там нет. — Потрогай: крови нет.

Она недоверчиво провела рукой по животу. Приятно.

— Ну, что?

— Крови нет! — удивленно сказала она. Голос Юльки еще дрожал, но она уже успокаивалась. Мо-лодец, крепкая девчонка! Костя тоже протянул руку, но я ударил по ней:

— Отвали, извращенец.

Костя засмеялся. Юлька тоже. Мы сидели и хохотали, как три идиота и, если бы не слабость, мне было хорошо, как никогда. Потом я вспомнил, что мне нужна вода.

— Костик, можно тебя попросить? Сбегай к ларьку за водой. Очень пить хочется, очень! Возьми па-ру больших бутылок воды, пожалуйста.

— О-кей, — недоуменно пожал плечами Костик и пошел на улицу. — Я скоро.

— Да-да, давай поскорее, мы здесь тебя ждать будем!

Костя завернул за угол и пропал.

— Вот видишь, все в порядке, — сказал я Юльке. — Поцелуй меня.

— Конечно! — Юлька склонилась и поцеловала.

— Я тебя люблю, — сказал я. — И буду любить вечно.

— Какие слова! — засмеялась она. — Ты никогда так не говорил.

— А теперь говорю. И это правда. Больше не уходи от меня, ладно? Ты мне очень нужна, очень!

— Андрюшка! — она прижалась ко мне. — Какой ты...

— Мне нужно, чтобы меня кто-то любил... То есть, ты, — я посмотрел ей в глаза. — И я хочу лю-бить! Потому что, если умру, то напрасно... В общем... — я сбился, но не придал этому значения. Главное было сказано.

— Все-таки зачем было драться? Вам только бы кулаками махать.

— Я завоевал тебя, теперь ты — моя!

Мы целовались и целовались. Пока не появился Костик с двумя баллонами воды и початой буты-лью пива. Стресс снимает.

— Наконец-то, — сказал я. — Давай сюда.

— Я и не думала, что ты трус, Костя, — вдруг сказала Юля. Я не ожидал от нее такого.

— Он не трус, — проговорил я, лихорадочно откручивая крышку бутылки. Очень хотелось пить, но я пересилил себя:

— Он мой лучший друг, Юля. И он не трус! Я еще в клубе просил его не вмешиваться. Сам хотел разобраться... — долгожданная влага потекла в меня. За десять секунд полтора литра исчезли во мне без остатка. Юлька открыла рот:

— Как в тебя влезает?

— Жарко, — чтобы не шокировать ее дальше, вторую бутыль я вылил на голову. Все равно впита-ется.

— Дай и мне попить, — попросила она. Я перестал лить и отдал бутылку. Когда Юлька попила, я взял наполовину пустую бутылку и протянул Косте:

— Будешь?

Он тряхнул пивом:

— Я уже взял покрепче.

Я допил и почувствовал себя гораздо лучше. То-то удивится Темный, если встретимся! Надеюсь, от его ударов уже не осталось следа.

Мы шли темными улицами, болтали и смеялись. Костик курил и прикладывался к банке с тоником, купленным в попутном магазине. Юля все время смотрела на меня, и мне это нравилось. Нравилось до слез, до идиотской улыбки на вечно сухих, потрескавшихся губах. Но в бокале радости плескался черный оса-док.

Сказать, что я хотел близости, значило не сказать ничего. Конечно, я хотел Юльку, но, наверно, впервые хотел не секса, а простого человеческого участия. Я прижимал ее, как драгоценную ношу, так, словно боялся потерять. В эти мгновенья никто: ни Бог, ни дьявол не смогли бы отнять ее! Я видел, что она удивлена, видел, что она чувствует то, что со мной происходит, ведь женщины умеют это чувствовать. Впе-реди была неизвестность, темные улицы, возможно, даже конец, но я плевал на все.

Кран скрипнул, и вода широкой струей потекла в ванну. В последнее время я полюбил подолгу не-житься в ней, хотя раньше предпочитал душ. Теперь смирился с требованиями мертвого тела. Долго оста-ваться сухим оно не могло. На воздухе кожа быстро грубела, покрываясь отвратительными морщинами. Кроме того, зудела и чесалась. И лишь влага оказывала поистине живительное действие. Любую жидкость мой организм воспринимал на 'ура', впитывая с невероятной скоростью. Я до сих пор помню ужас, когда однажды вышел из душа, протянул руку к полотенцу и обнаружил, что стою совершенно сухой! Несколько капель упали с волос на грудь, и я увидел, как они моментально впитались в тело... В тот раз мне стало дурно, а теперь привык. И полотенцем давно не пользуюсь.

Я включил телевизор и взял чистое белье. И тут зазвонил телефон.

— Але?

— Энди, идем на пляж? — весело зачирикала Юлька. — Я давно хочу искупаться, а сегодня жару обещают. Встречаемся у Горьковской, в одиннадцать.

— Почему в одиннадцать? — обреченно спросил я. Только пляжа мне не хватало.

— Потому что в двенадцать будет полдень, самое солнце, а я хочу позагорать!

— Может, лучше в кино сходим? — попытался переубедить я, и тут же вспомнил, что на кино плюс полагающееся к нему мороженое просто нет денег. Кругом засада! — И вообще мне работу надо искать.

— Значит, отказываешься? — голос Юльки зазвучал грозно. — Ладно, найду с кем сходить!

Я знал, что Юлька способна разобидеться из-за подобного пустяка. Иногда она бывала невыносимо обидчива. Но так же быстро меняла гнев на милость. А я хорошо знал, как заслужить эту милость. Путь к сердцу этой женщины был мной изучен вдоль и поперек, и спотыкался я редко. Помню, Пит говорил: когда разгадываешь 'загадку' женщины, вникаешь в ее суть, дальше с ней неинтересно. Я с ним не согласен. Юлька вряд ли способна меня удивить, но от этого я люблю ее не меньше. С женщинами, как с противником на ринге, проще, когда знаешь, чего ожидать...

— Ну, Юля, я же пошутил, — проговорил я как можно бодрее, но Юля мигом раскрыла наигранный 'энтузиазм'.

— Мне кажется, ты не очень хочешь...

— Юля, теперь я все время буду с тобой, потому что... я не могу не быть с тобой!

Она не ответила, но я через трубку ощутил тепло ее дыхания. Ей понравилось то, что я сказал. Еще бы! Беспроигрышная комбинация! А теперь нокаутирующий удар:

— Кстати, как себя бабушка чувствует?

Чего не сделаешь ради любви! Я знал, что с бабушкой все в порядке, никакого инфаркта или тому подобного. Просто давление подскочило. Я давно прощен, а странное бегство от иконы объяснил нежела-нием драться, крепкой головой, о которую может треснуть старая и, наверно, ценная икона, и разными с бабушкой весовыми категориями. Юльке нравилось, как я шутил. Девушки вообще любят весельчаков. Только не понимают, что нормальный человек не может быть весел двадцать четыре часа в сутки и изо дня в день. Проблемы у всех бывают. Я уж про свои не говорю.

— До встречи, бабочка!

— Кто? — удивилась она.

— Бабочка-капризница! — рассмеялся я, почувствовав, что она тоже улыбнулась. — Пока.

— Пока.

Выглянув в окно, я понял: днем будет не просто жарко, а очень жарко. Чертовы синоптики на этот раз не ошиблись. Жара отнюдь не вдохновляла, я хорошо помню, как едва не рассыпался, сидя с Костей у фонтана. Но переубедить Юльку вряд ли получится. Ее вообще трудно в чем-то переубедить. Наверно, это главный ее недостаток. Я подумал, что слишком легко согласился идти на пляж, втайне надеясь, что меро-приятие по каким-нибудь причинам сорвется. Из-за плохой погоды или каких-то Юлькиных дел. Но нет. Жарень стояла неделю и, судя по всему, не думала заканчиваться. Небо сияло голубизной, из открытого окна задувал настоящий самум, и я понял, что предстоит прогулка в ад.

Предварительно отмокнув в ванной, я взял сумку, набитую полуторалитровыми пластиковыми бу-тылками с водой. Береженого бог бережет, подумал я, закрывая квартиру. Тяжело, но что поделаешь. В Озерках воды хватит, но до них еще доехать надо, а потом обратно. Стараясь идти по тени, я добрел до метро, высосав по дороге одну из бутылок. Под землей было легче. Все-таки солнца нет и прохладней.

Я доехал до Горьковской и встретился с Юлькой. На ней было легкое платье в цветочек и дымчатые очки. Удивленно поглядев, она сказала:

— Ты на пляж собрался или на Северный полюс?

Она имела в виду плотные джинсы и свитер с длинными рукавами и капюшоном, причем последний я накинул на голову.

— Я недавно солнечный удар чуть не получил, потому и идти не хотел, — пожаловался я. — Так что меры предосторожности необходимы.

Она покачала головой и усмехнулась:

— Пошли, полярник.

Мы прошли через парк и пересекли деревянный мост, ведущий к крепости. Никогда не любил этот пляж. Грязновато и вообще, на мой взгляд, загорать и купаться лучше где-нибудь на природе, а не в центре города.

— Может, в Озерки поедем? — спросил я, видя, что пляж у Петропавловки усеян загорающими. Не люблю столпотворения и чувствую себя там не в своей тарелке. Всегда удивлялся, как раньше люди на де-монстрации ходили? Куча народу, давка, перед глазами все мелькает. Хорошо, я родился, когда этот бала-ган отменили.

— В Озерках народу тьма.

— А здесь не тьма? — Почти каждый метр травы или песка был занят, а где не занят, валялись бу-тылки и разный хлам. Неужели так тяжело прихватить мусор с собой и выбросить у метро — я не понимаю. А власти тоже хороши! Даже урн нет, хотя здесь не урны, а контейнеры нужны.

Юлька все же нашла местечко, и мы расположились. Юля стала раздеваться, и я не без удоволь-ствия рассматривал ее. Зачем ей загорать, не пойму? По мне, так как есть, даже сексуальнее.

— А ты чего? — посмотрела она.

— А чего? — попытался 'сдурить' я, но Юля непреклонно заявила:

— Раздевайся, загорать будешь. Наверно, бледный, как привидение.

— Скорее, как труп, — мрачно пошутил я и, чтобы Юлька отстала, стащил бейсболку. Я ненавидел солнце, оно платило мне тем же. Его лучи, жаркие и беспощадные, жгли кожу, мне казалось, она вот-вот задымится. Вот смеху-то будет! Я стащил штаны, оставшись в плавках. Эх, темных очков нет!

Меж тем Юлька договорилась с соседями, чтобы присмотрели за вещами. Она умела договориться весело и непринужденно, и я завидовал тому, как ловко она сходится с людьми. Я так не могу.

— Пошли купаться! — объявила она, и я охотно вскочил на ноги. Несмотря на жару, народа в воде было не так уж и много. Вода еще не прогрелась, недели жары для быстрой и глубокой Невы — это немно-го. Впрочем, мне по барабану, что холодная, что горячая. Вода-а-а!!

Я опередил еще только трогавшую воду Юльку и с разбега плюхнулся в реку. Хорошо!

— Ну, ты даешь! — восхитилась она. — Вода холодная!

— А я морж! — объявил я. — Иди сюда.

Юлька не торопилась, медленно идя по каменистому дну. А я наслаждался водичкой. Может, вооб-ще не вылезать?

Вдруг я что-то почувствовал. Какое-то движение. В воде кто-то был. Вот, еще не хватало!

— Нет, лучше не ходи! — крикнул я. — Действительно, холодно.

— Тогда вылезай, — махнула рукой Юлька.

— Сейчас, нырну пару раз, — я тоже махнул и нырнул в глубину. Родная стихия приняла в объятья, и я угрем заскользил вдоль дна. Никого, кроме пары рыбешек. Что же, показалось? Я вынырнул, по привыч-ке отплевываясь, и увидел, что Юля отправилась загорать. И хорошо.

Вдруг кто-то схватил за ногу, и я мигом ушел под воду. Инстинктивно я попытался всплыть, но дер-жали крепко. Я панически заболтал руками, прежде чем вспомнил, что не способен утонуть. Перестав ба-рахтаться, я спокойно посмотрел, кто меня держит. Это была Анфиса.

— Тебе чего? — разжал губы и спросил я, все еще с трудом преодолевая врожденный рефлекс. Пу-зырьки воздуха вырвались из моего рта и поплыли вверх.

— Заждалась я тебя, — сказала она, подплывая ближе. Ее обнаженное тело зависло передо мной, паря в зеленоватой, взбаламученной купальщиками воде.

— Сейчас мне некогда! — я собрался вынырнуть, но Анфиса обвила ногами и повисла на шее — не всплывешь.

— Я люблю тебя, Андрей! — она прижалась, целуя мое лицо. — Не уходи!

— Да ты что! — я вырывался, но она опутала так, что не пошевелиться. — Люди подумают, что я утонул!

— Пускай!

— Да отпусти же! — я напрягся изо всех сил и сумел оторвать ее руки, но сплетенные за моей спи-ной ноги крепко держали меня.

— Почему не живешь в воде? Почему не приходишь ко мне? — она заглядывала мне в душу огром-ными черными глазами, и я боялся ей лгать. Боялся, чувствуя огромную, неразгаданную силу этого суще-ства.

Отворачивая лицо от поцелуев, я вырвался и всплыл, беспокойно оглядываясь. Кажется, никто не заметил моего отсутствия на поверхности. Голова русалки тотчас оказалась рядом. Мокрые волосы обрам-ляли неестественно-бледное, но все же дьявольски притягательное лицо.

— Я знаю, почему! — взгляд темных глаз русалки стал страшен. — Я видела тебя с ней! Ты — утопленник, и ты — мой! Живым ты не нужен! Не смей любить живую, не то...

Еще никогда мне не было так страшно за Юльку. Ведь она ничего не знает!

— Скажи ей: еще раз сунется в воду — утоплю! — недобро усмехнувшись, сказала Анфиса. Я сжал зубы. Вот ведьма! Знает, что я ничего сказать не смогу — Юлька мне просто не поверит! Но опасность остается реальной. Я уже знал, на что способна Анфиса!

— Только попробуй! — злобно процедил я, в душе понимая, что я ей — не соперник. Анфиса легко и презрительно выдержала мой тренированный взгляд.

— Не забывай, кто ты! — прошипела она и ушла в глубину, словно утащили за ноги.

Я поплыл к берегу и выбрался из воды, с трудом сохраняя невозмутимое лицо. Юлька устремила подозрительный взгляд:

— Ты с кем там плавал?

— Ни с кем.

— Я видела, ты с кем-то разговаривал. Кажется, с девушкой.

Я не знал, что ответить. Чертова Анфиса! Готов спорить, она специально показалась Юльке.

— О чем вы с ней говорили? — ее тон был напряженным. Я понял, что вопрос задан неспроста.

— Да ни о чем. Юля, ну что ты, в самом деле? Просто девушка мимо проплывала, ну, перекинулись парой фраз.

— О чем?

— Ну... — в голову, как на зло, ничего не шло. Мысли взбаламутились, как илистое дно, поднимая изнутри древний, как человечество, страх. Что ей сказать?

— Наверно, о погоде? — предположила Юлька.

— Да! — подхватил я. — И о воде. Она сказала, что вода холодная и лучше не купаться. И далеко не заплывать. Слушай, пойдем домой! Я наплавался уже.

— А я еще нет! — заявила Юлька и, поправив купальник, встала и направилась к воде.

— Стой! — я бросился за ней. — Не надо тебе плавать!

— Это почему? — Юлька удивленно приподняла тонкую бровь. — Ты купался, я тоже хочу.

— Вода очень холодная, ты простудишься! — я ухватил ее за руки, но Юля отстранилась:

— Раз другие девушки плавают, то и мне можно.

Ее было не остановить, и я суетливо забегал вокруг, бросая на воду тревожные взгляды. Анфиса могла прятаться где угодно, и даже могла не прятаться: кто обратит внимание на торчащую из воды голо-ву? Юлька героически зашла в реку по бедра. Я знал, что она не любит холода, и надеялся, что отступит. Не отступила и окунулась, поплыв от берега. Я держался рядом. Она заплыла довольно далеко, и я с ужа-сом ожидал нападения Анфисы. Я даже нырнул, пытаясь разглядеть под водой силуэт русалки, но ничего не увидел. К моему облегчению, Юлька повернула к берегу и вышла из воды.

А потом увидел приближавшиеся со стороны залива синюшные облака. Будет гроза, подумал я. Юлька тоже их заметила.

— Надо собираться, — сказала она. — А то вымокнем.

— Не сахарная, не рассыплешься, — усмехнулся я. Мое настроение улучшалось с каждой минутой. С Юлькой ничего не случилось — это раз. Скоро дождик пойдет — это два! Люблю дождик!

Видя стремительно подступавшие тучи, народ спешно засобирался. Мы влились в людской поток и потекли к метро. За спиной загрохотало. Ну, давай же, думал я, ливани скорей! Первые капли упали на пыльный асфальт.

— Побежали! — схватила за руку Юлька. — У меня зонтика нет, промокнем!

— Спокойствие, — я нарочно не торопился. — Успеем.

Кто-то трусливо спасался бегством, я чинно и не торопясь шествовал к метро, сдерживая рвущуюся под укрытие Юльку.

Капли застучали чаще. Небо пронзила молния, и прогремел гром.

— Ну, что ты? — непонимающе вскрикнула Юлька, рванувшись в сторону метро. Но я схватил ее за руку. — Ты что? Отпусти!

Дождь хлынул резко и мощно, устилая землю брызжущими фонтанчиками воды. Юлька завизжала, но я крепко держал ее, прижимая к себе. Мои руки обняли ее, и никакая сила не смогла бы их разжать. Я целовал ее, чувствуя стекающие по ее и моим щекам струи. Мы стояли на опустевшей улице, сотни глаз глядели на нас из-под зонтиков и остановочных козырьков, но мне было все равно. Я любил Юльку и любил воду, и два чувства удивительным образом слились в одно. Юлька вертела головой, уворачиваясь от поце-луев. Она сердилась. И все же прочувствовала страсть и прониклась ею, отвечая поцелуями. Дымчатые оч-ки упали на асфальт.

— Ой! — сказала она, нагибаясь за ними. — Не разбились! Из-за тебя я вся мокрая! — пожалова-лась она, безуспешно поправляя липнущее к телу платье. Выглядела она в нем просто великолепно!

— Ну, как я пойду в таком виде?

Ну, женщины! Разве не понятно, что в мокром платье ты выглядишь в сто раз лучше, чем в норковом манто? Красятся, брови выщипывают, а достаточно платье промочить — сногсшибательный эффект гаран-тирован! Ну, и типа приличия соблюдены.

Я страстно целовал Юльку, но перед глазами проплывало искаженное зеленоватой водой, мрамор-но-белое тело Анфисы.

На следующий день мы снова встретились, и я был счастлив. Мы были вместе, и смерть не разлучи-ла нас. Мы гуляли по городу, разговаривали и целовались. Прошлое забыто, о будущем я старался не ду-мать. Только она и я. Конечно, Юлька замечала мою странную жажду, стремление меньше бывать на солн-це, ставшую ужасно сухой кожу и прочие мелочи — но почти не придавала этому значения, я же удачно отшучивался. В этом, не скрою, я — мастер.

Когда шли по Литейному, из подворотни едва ли не под ноги выскочила кошка. Выгнув спину и за-мерев со вздыбленной шерстью, она мяукнула и пустилась бежать. Я даже не удивился.

— Что это с ней? — засмеялась Юлька.

— Нечистой силы боится.

Юлька взглянула на меня. Она не поняла.

— Ну, бабушка твоя меня иконой прогоняла? Значит, я нечистая сила! — пояснил я. Опасно, конеч-но, так шутить, но мне нравились подобные моменты. Когда балансируешь над пропастью, и каждый сле-дующий шаг может вызвать совершенно непредсказуемые последствия. Как и тогда, на мосту с Темным...

— А ты ангел, — добавил я, касаясь ее щекой. Юлька порозовела.

— Кино, кажется, такое есть, — сказала она. — Там демон влюбляется в ангела...

Я почти не слушал ее веселое щебетанье, вдруг задумавшись о том, что живи я хотя бы сто лет, увижу старение и смерть любимой девушки. И ничего не смогу поделать. Как в 'Горце'. Хороший фильм и отличная песня... 'Who want to live forever?' Кто? Неожиданная фантазия приводит к не менее неожидан-ным реалиям.

Мы свернули с Литейного на Кирочную и вошли во двор. Я хотел увидеть кинотеатр 'Спартак', в который часто ходил, когда был маленьким. Здание бывшей церкви ничуть не изменилось, только еще больше постарело. Окна под когда-то усеченным куполом покрывал толстый слой пыли, даже снизу было видно, насколько они грязные. Штукатурка осыпалась, и краска свисала со стен засохшими голубенькими стружками. Юлька отвлеклась, изучая кинорепертуар, и в это время меня кто-то позвал:

— Эй, ты! — сказал кто-то довольно грубо. Я оглянулся, собираясь поучить человека хорошим ма-нерам, и удивился. Передо мной стояла весьма колоритная личность. Как его только менты не загребли! Одетый в невообразимые лохмотья, подпоясанные весьма красивым поясом с блестящими бляшками, чело-век смотрел нагло и вызывающе. Так не смотрят нищие и бомжи. Еще он был бос, и его худые ноги покры-вал толстый слой грязи. — Ты чего здесь делаешь?

Я повел глазами: кажется, он был один. Никого, хоть отдаленно похожего на этого оборванца или на гопника, готового поддержать наезжавшего на жертву товарища. То, что это грубый наезд с целью сру-бить на пиво, я ничуть не сомневался.

— Свалил отсюда, быстро, пока по рогам не получил! — негромко и скороговоркой выпалил я, опа-саясь, чтобы не услышала Юлька.

— Чего? — он униматься не хотел. Его вытянутое, неопределенного возраста, лицо с длинными, ужасно постриженными волосами пересекла злорадная ухмылка. — Чья это земля, знаешь?

Совсем обнаглела шпана, посреди дня пристает, подумал я и ответил:

— Если не свалишь, в нее тебя и закопаю!

— Погоди, вот Упырь узнает! — пригрозил шпаненок.

— А мне плевать на твоего Упыря...

— С кем ты здесь разговариваешь? — спросила Юлька. Я невольно вздрогнул: она его не видит?!

— А... здесь... такой парень был... убежал уже, — пролепетал я, догадываясь, с кем я только что го-ворил.

— Когда? Я никого не видела, — удивилась Юля.

— В парадную забежал, — выкрутился я. Мертвец нагло стоял прямо перед Юлькой и ухмылялся. Зубы у него были неприятные, узкие и длинные, как у лошади.

— А чего он хотел?

— С тепленькой гуляешь? — осведомился гопник. — Ну, гуляй, недолго осталось!

Стиснув зубы, я промолчал. Разговаривая с невидимкой, я мог напугать Юльку. Мне этого не хоте-лось. Зная это, лохматый не унимался:

— Пихаешься с ней, а? Как оно, с тепленькой?

— Ты куда смотришь, Энди? — спросила Юля, заглядывая мне в лицо. — Что с тобой?

Я лихорадочно соображал. Она его не видит и не слышит — это факт. И не почувствует, если до-тронется. Так говорил Архип. Я тогда еще спросил: почему я вполне осязаем? Утопленник пробурчал что-то о времени, которое все изменяет... Да дело не в этом! Я-то Архипа мог пощупать и потрогать, и Анфису очень даже хорошо... осязал. Значит...

Мертвый гопник скакал вокруг, кривляясь и паясничая.

— Я говорил, что боксом занимался? — спросил я Юлю.

— Говорил, конечно. А что?

— Сейчас покажу тебе кое-что, — не дожидаясь, пока Юля что-то скажет, я развернулся и от души зарядил голодранцу. Он кубарем полетел в сторону афиши и грянулся так, что та зашаталась. Прохожий, читавший рекламу с другой стороны, отшатнулся.

— Ты что? — произнесла Юля. Она с изумлением смотрела на качавшуюся тумбу, возле которой дергался оглушенный ударом мертвец.

— Это особенный удар, из школы кунг-фу, — радостно похвастался я. — Видела? На расстоянии бьет. Не каждый раз, правда, получается, отрабатывать надо... Так что со мной можешь никого не бояться!

— Я и так это знаю, — ласково сказала Юлька.

Упырь, подумал я, где я мог о нем слышать?

Проводив Юлю до метро (ей надо было зайти к подруге), я вспомнил об Упыре. Архип предупре-ждал о тех, кто может причинить мне вред и даже убить 'наверху', на суше. Я хорошо помнил: Лешак и Упырь. Значит, тот голодранец был 'шестеркой' Упыря. Понятно. Не слишком сильный противник, если у него такие слуги. У того же Темного быки посолидней.

Напрягало, что с этого момента по городу следовало ходить с еще большей осторожностью. Я не сомневаюсь, что 'гопник' пожалуется этому Упырю, а встречаться с ним Архип очень не советовал. Да я и не собираюсь. Рисковать даже такой жизнью мне уже не хотелось. Тем более что так здорово у нас все складывалось с Юлькой! Даже лучше, чем когда я был жив...

До Костика не дозвониться, к Архипу не хочется. Забодал со своей учебой. Я подумал: спущусь под воду — там и Анфиса появится. После случая на пляже я понял, что русалка не просто вожделеет меня, она готова на все. И угрозы в адрес Юльки не казались бахвальством. Еще тогда, при встрече с Дарьей, мне от-крылось истинное лицо Анфисы. Сейчас я лишний раз убедился в этом. Русалка непредсказуема и опасна для тех, кто встает на ее пути...

Раньше любил отдыхать и ничего не делать, часами валялся на диване, смотря телевизор, таскался по клубам с приятелями. Но сейчас все это казалось бездумной и глупой тратой времени. Теперь его — хоть отбавляй, а даже минуты не посидеть спокойно — хочется куда-то идти, что-то делать...

И я решил навестить Коврова. Во-первых, интересный собеседник, умеет слушать, не навязывает своего мнения, как Архип, а во-вторых, хочется навести справки об Упыре. Ведь Упырь местный, то есть земной, 'бугор' мертвяков, а Ковров ведь тоже к ним относится.

Перейдя мост, я наткнулся на 'вечного' старичка с палкой.

— Добрый день, — поздоровался я. — Как подают?

Призрак вздрогнул и уставился на меня с испугом:

— Вас Упырь послал? Скажите ему, что пока я ничего не узнал.

— А когда узнаете?

— Скоро, совсем скоро...

— Ну, ладно... — я обошел старичка и вошел под арку. Что, интересно, он хочет узнать?

Нищих сегодня было мало. Быстро перебежав двор, я вошел на Никольское кладбище.

Как обычно, Ковров сидел на могиле. Раскачивающаяся на ветру ветка старой березы то и дело проходила сквозь его голову, но призрак этого не замечал.

— Здравствуйте, Павел Иванович.

— Здравствуйте, Андрей, — Ковров поднял глаза и улыбнулся. Похоже, он был рад моему приходу. — Ну, как, надеюсь, вам стало легче? В прошлый раз, когда мы с вами виделись, вы ушли довольно... как бы сказать... растерянным.

— Да, пожалуй, — согласился я. — Тогда вы сказали мне... слишком много удивительного.

— Время лечит, друг мой, вы позволите мне вас так называть, ведь мы с вами в некотором роде... собратья...

— Да, конечно, почему нет?

— Так что, друг мой, вас привело сюда на этот раз? Я замечаю у вас пытливый и любознательный характер и потому смею думать, что пришли вы не просто так, проведать мою могилу, — Ковров улыбнул-ся. — Ведь я вам не родственник.

— Упырь, — без обиняков сказал я. Ковров помрачнел, если можно так сказать о призраке.

— Упырь... — медленно произнес мертвец. — Почему вы спрашиваете о нем?

— Мне сказали, он очень опасен, сказали, что может даже убить... мертвеца, — усмехнулся я ду-рацкой тавтологии. — Кстати, тот старичок у входа тоже с ним знаком.

— Его здесь знает всякий, — сказал Павел Иванович. — И что он убить может — сущая правда. Наверно, я должен был предупредить вас, ведь вы... из другой среды, так сказать. Из царства Водяного. А здесь владенья Упыря. Вы рискуете, а я, старый дурак, обо всем забыл! Если он здесь появится, вам лучше бежать без оглядки...

— Да кто он такой?

— Он владеет этим городом. Точнее сказать, владеет мертвым Санкт-Петербургом, невидимым для живых. Его можно назвать и моим хозяином, так же как водяной — хозяин ваш. Вы уж не обижайтесь...

Я не обижался. Тем более что так оно и есть.

— А как он выглядит?

— А как выглядит смерть? Неприглядно, жутко и уныло. Вам правильно сказали: остерегайтесь его, а увидите — бегите в свои владения. Только там вы будете в безопасности.

Я заметил, что Ковров тревожно оглядывается, и его волнение невольно передалось и мне.

— В последнее время он здесь не появляется и, знаете, я счастлив, когда его не вижу.

Тут я заметил, что он старается не произносить имени Упыря вслух. Все 'он', да 'он'. Логично, помяни черта — он тут как тут.

— Кладбища — его вотчина. Он говорит: весь город — кладбище, а значит, и весь город — его... Но это метафора, если вы понимаете.

— А его самого убить можно?

Ковров внимательно посмотрел на меня:

— Даже не думайте, ничего у вас не выйдет. Вы слишком слабы, а он долго... правит здесь. И потом, зачем вам это надо? Убийство — великий грех. Даже мысли о нем отягчают душу. Почему вы спрашиваете?

— Я так спросил. На всякий случай. Так что, он бессмертен?

— Нет, конечно. Смерть в людском, обывательском представлении — это небытие, а мы с вами жи-вем, значит, и умереть можем. Так и он. Андрей, даже не пытайтесь встать у него на пути! Вы не знаете, насколько он злобен и насколько могуч. Хорошо, что здесь, кроме меня, из наших почти никто не появляет-ся, а то давно доложили бы... ему. Будьте осторожны.

— Буду, — пообещал я. — Павел Иванович, давно хотел спросить: а вы как... здесь оказались? Рас-скажете?

— Если бы я первым спросил вас о том же, вы почли бы мой вопрос бестактностью, — ответил Ков-ров. — Но я не обижаюсь, упаси Бог. Я даже в некотором роде рад... Я никому об этом не рассказывал. А вы поведали свою историю, и я чувствую себя в долгу. Впрочем, в то время об этом случае даже газеты писали, хотя, что они знают, газеты...

— Ее звали Дарья. Я встретил ее в тысяча восемьсот семьдесят втором году, в царствование Алек-сандра Второго... Жил я недалеко от Дворцовой слободы, сейчас этого дома нет. Служил, и до советника дослужился. Жил неплохо, служба была не в тягость. Денег мне хватало, я ходил в театр, покупал книги. Жил в доме графа Волынцева, конечно, не в бельэтаже, но квартира была приличная, с зелеными обоями и мебелью...

Судя по лицу, ему нравилось вспоминать. А чем еще жить мертвецу? 'Умирает', наверное, от скуки, подумалось мне, а живет памятью.

— То время вспоминается с такой радостью... Помню прогулки по Екатерининскому каналу. Пом-ню, когда зажгли первые электрические фонари на Одесской улице, мы с Дарьей ходили смотреть это чудо... Тогда ведь это казалось чудом, Андрей, вам не понять.

Я улыбнулся и кивнул. Может, и не понять, но представить можно.

— Дарья тогда говорила: этот чудесный огонь — символ нашей любви. Конечно, я читал в газетах, что электрический свет — изобретение науки, и все же Дарье нравилось так говорить, а мне — слышать. Кто из нас мог тогда знать... — Ковров тяжело вздохнул. Я догадался, что ему тяжело, и открыл рот, соби-раясь сказать, что мне некогда. Призрак качнул ладонью:

— Не беспокойтесь, я вспоминаю это каждый день. Эти воспоминания и есть моя истинная жизнь, если вы меня понимаете. Лучшее время. Вы только задумайтесь: целая жизнь из тысяч и тысяч дней, а сча-стья — по дням пересчитать. Разве так должно быть?

Мне несколько надоела манера Коврова внезапно отходить от темы, перескакивать с пятое на деся-тое, задавать философские вопросы и выжидающе смотреть, словно я мог дать на них ответ. И все же, слу-шать его было интересно. Он гораздо разговорчивей Архипа, от него можно узнать об этом мире больше, чем рассказал бы Архип. В отличие от Коврова, утопленник не слишком распространялся о прежней жизни, мне казалось, он ненавидел 'верхний мир'.

— Дарья была не той, кого можно было любить человеку моего сословия и положения. Родители ее жили на Охте, напротив завода Обухова. Там селились мастеровые и ремесленники, многие работали на государевых верфях.

Я приехал к мебельщику, которого мне порекомендовал один приятель. И там увидел Дарью. Она была его дочерью. И, знаете, едва мы встретились глазами, я понял, что увижу ее не раз. Потому, что не смо-гу отпустить от себя.

Я взял ее к себе служанкой. И видит Бог, с первого же дня мне было стыдно, что она работает. Я никогда не думал, что моя любимая женщина будет работать. Это немыслимо, тем более что я был человек не бедный и мог содержать жену. Жену, а не приживалку, понимаете разницу, молодой человек? Дарья мы-ла пол, стирала и чистила, а я не смел запретить ей, боялся, что мои чувства станут слишком заметны, вы-зовут досужие разговоры, сплетни и, в конце концов, слухи дойдут до моего начальства. Сейчас я презираю себя за это. Как я мог? Как вообще могут люди ставить что-то выше любви?

Мы виделись часто, каждый день, и с каждым днем я убеждался, что для меня нет, и не будет другой женщины. Это будет Дарья или — никто. Но оставлять ее приживалкой я не хотел. Делать так означало не уважать ее, не любить — а я ее любил!

Ах, да, совсем забыл... Однажды мой приятель, любитель спиритизма и мистик, отвел меня к цыган-ке. Сказал, что та будущее по руке читает так же легко, как дьячок — Библию. Не верил я в это, но решил попробовать. Сказал цыганке, что жениться хочу... Взяла она мою ладонь, посмотрела и говорит: 'Береги-тесь, барин. Счастливы будете, но недолго. Смерть вам от любви написана'. Задумался я тогда, но не испу-гался. Я не военный, в походы не хожу, отчего же смерть? Смерть от любви? Какая глупость! Невозможно думать о смерти, когда любишь.

Мы сыграли свадьбу. Правда, гостей было немного, в основном ее родные, да пара моих старых друзей, не осуждавших меня. Ни мое начальство, ни большинство приглашенных не явились. Я знал, поче-му, и знал, что не простят. Но мне было все равно. Я решил оставить службу и поселиться в пригороде. Ку-пил дом на правом берегу, недалеко от ее родных, в бывшей немецкой слободе. Немцы народ культурный, им неважно, кто моя жена, они были учтивы и кланялись ей... То было самое счастливое время, — повторил Павел Иванович.

— Я отправился на прием к одной очень влиятельной персоне. Мне необходимо было заручиться поддержкой некоторых людей для одного дела. Не будем об этом... Дарья не смогла пойти, чувствовала себя плохо. Там я и встретил одного господина. Назову его просто М. Он... Скажу лишь, что он непозволи-тельным образом отозвался о моем браке с Дарьей, он оскорбил ее и нашу любовь.

Я бросил в него перчатку. Тогда меня посчитали безумцем. Многие знали, что М. прекрасно стреля-ет, и ему случалось убивать своих противников. Я этого не знал, но видит Бог, я поступил бы так же! Мой приятель сказал шепотом, чтобы я немедленно принес извинения этому мерзавцу, или тот убьет меня. Я от-казался. Я понимал, что скорей всего, меня убьют. Разум мой вопил, в голове шумело от ужаса, но сердце было спокойно. Я знал, что поступаю, как положено честному человеку и дворянину.

— Прекрасно, — сказал он. — Встречаемся завтра, в одиннадцать, за заставой Шлиссельбургского тракта.

Мне хотелось жить, я чувствовал, что живу последний день. И знаете, что? Я вызвал его, но я не со-бирался убивать. Конечно, я никому об этом не сказал, но я действительно не хотел убивать. Подумал: вы-стрелю в воздух или, чтобы не болтали лишнего, мимо. Вряд ли попаду, я пистолет держал раза два, бало-вался по молодости... Глупо, скажете вы? Какой смысл стреляться, если убивать не хочешь? Но тогда я ду-мал именно так. И Дарье я ничего не сказал. Солгал. Сказал, что еду по делам.

Все случилось точно так, как и предсказала цыганка. Мы стрелялись. Я промахнулся, а он нет. Пу-ля попала мне под сердце, я захлебывался кровью и чувствовал, что умираю. Но знаете: страх ушел, пото-му что я вдруг понял, что все не зря, что жизнью я выкупил ее, избавил от всего... И умер спокойно. Дальше ни похорон, ничего не помню. А потом очнулся здесь, на кладбище... И понял, что жизнь не закончилась.

Я тотчас отправился к Дарье. Не буду говорить, что со мной случилось по дороге... Вы, должно быть, знаете все это. Я не сразу понял, что стал живым мертвым...

Ковров отвел глаза от могильного камня и взглянул на меня. Я ничего не сказал Павлу Ивановичу. Пусть закончит, вопросы потом.

— Все равно, пусть мертвый, я хотел увидеть ее. Пусть хоть так, но — увидеть, вы понимаете?

Еще бы.

— Само собой, у меня не было денег на извозчика. Мертвецам не дают... — Ковров усмехнулся. — А зря. В Греции, кажется, мертвецам монету в рот кладут. Очень правильный обычай... Так вот, я пошел пешком. Через весь город. И никто в целом городе не заметил, что я мертв. Только собаки, которые рычали, но боялись укусить. В доме, где жили ее родственники, никто не знал, что я стрелялся и умер. Она никому не сказала. Как я не сказал ей. Зато все знали, что она... утопилась. Кто-то сказал ей о моей смерти, и она не захотела жить... — Ковров вздохнул. — Если вдуматься: она целый мир за меня отдала. Жизнь свою и це-лый мир. За меня одного! А кто я есть? Человек. И разве стою я этого? Целого мира?

— Так разве вас не убили? — воспользовавшись паузой, быстро спросил я. Его 'толстовщина' ста-ла доставать. Ковров кивнул:

— Я задавал себе этот вопрос многие годы. Именно умер. Сам. Намеренно. Пусть пистолетная пуля в сердце, пусть дуэль, но я знал, чем все кончится. Значит — самоубийство. И потому мне, как и вам, дано время понять, что мы сделали не так, почему не лежим спокойно в могиле.

— А вы хотели бы лежать?

— Да. К чему такая жизнь? — Ковров обвел рукой кладбище. — Чужой мир, чужое время?

Ну, это кому как. Мне лично лучше так существовать, чем в могиле. И то, что мне дан такой шанс, я не считаю проклятием. Правда, благословлением тоже не назовешь... Но спорить с Ковровым не буду. А странно все-таки, что он воскрес. Пока мне логику высших сил не понять. Почему я, почему Ковров? Но ко-гда-нибудь я это узнаю.

Рассказ Коврова не потряс, но заставил задуматься. Не было в нем ничего особенного, типичная история тех времен. Похожее все классики описывали. Все просто, если не считать, что рассказал ее чело-век, умерший почти три века назад. И еще одного совпадения. Ту утопленницу под мостом тоже звали Да-рья...

— Знаете, я недавно видел одну девушку... Вернее, не девушку, а... В общем, она утонула много лет назад. И ее тоже зовут Дарья.

— Что вы говорите? — привстал Ковров. — Когда, где вы ее видели?

— Как раз на правой стороне... Переходишь через Большеохтинский мост...

— Ах, не знаю я этих названий! — схватился за голову Павел Иванович. — Место, место какое?!

— Речка там есть, в Неву впадает. Дома стоят старые, от метро недалеко... — сложно было что-то объяснять — тот район я знаю плохо. — Через речку мост есть. Говорят, там она и утопилась когда-то.

Слова разбудили не самые приятные воспоминания, и почти осязаемая дымка ужаса окутала меня.

— Быть может, это она! — воскликнул Ковров. Он был в необычайном волнении. — Андрей, прошу вас, как друга: я должен с ней встретиться!

— Ну, и встречайтесь, — пробормотал я в недоумении. — Я-то тут причем?

Ковров в отчаянии заломил руки. Похожий жест я видел в старых черно-белых фильмах. Но он не играл:

— Я не могу уйти отсюда! По крайне мере, сейчас. И потом, вдруг это не она? Тогда и вовсе... — он посмотрел мне в лицо. — Андрей, прошу вас, окажите услугу: покажите ей это.

В мою ладонь лег маленький медальон. Странно, я ощущал его тяжесть, но одновременно видел золоченую металлическую крышку насквозь. И локон женских волос внутри. Медальон был призрачным, как и его хозяин.

— Если это Дарья, она узнает его!

Я кивнул Коврову, и задумался. Вот дела. А если, действительно, она и есть та Дарья? Ничего себе: умереть более двухсот лет назад — и встретиться с любимой, но в ином облике. Она русалка, он — призрак. Романтика. Хотя в истории Коврова романтики мало. Скорей, суровая реальность, горькая, задевающая душу правда.

— Молодой человек!

Я словно очнулся от тягучего, неприятного сна. Ко мне спешил человек в черной униформе. Оче-видно, он видел и даже, быть может, слышал, что я с кем-то говорю, но лицо сохранил невозмутимое. При-вык уже, наверное. Здесь всякого насмотришься...

— Лавра закрывается. Пройдите к выходу.

— Хорошо, — сказал я. — Дайте мне одну минутку. Попрощаться.

— Поторопитесь, — сказал охранник и пошел обратно. Я с благодарностью взглянул ему вслед. Приятно, когда понимают.

— Вас еще видят, — с завистливой горечью проговорил Павел Иванович. — Счастливый вы чело-век. Меня давно никто не видит, кроме таких же, как я, мертвецов. Я пустое место, призрак, я не имею тела, но разговариваю, мыслю, чувствую. Разве не удивительно, не странно? Что тогда есть смерть?

— Странно, — быстро согласился я. Вдруг одна мысль пришла мне в голову. Я давно хотел спро-сить Коврова, да все откладывал. — А почему меня видят, а вас — нет? Мы же оба мертвые.

— Я — да, а вы — не совсем.

— Что? — переспросил я. — Как это: не совсем? Как можно быть 'не совсем мертвым'?

— Вы не знаете? Ах, да, все забываю, новое поколение... Живые могут вас видеть, пока не исполнят-ся сорок дней. И...

— Каких сорок дней? — пролепетал я, хотя уже догадался.

— Со дня смерти, — пояснил Ковров. — В народе сороковинами называют.

День потемнел. Небо налилось угрожающей синевой, сгустилось и ударило по голове. Я беззвучно раскрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Ковров забеспокоился:

— Что с вами? Вы... не знали? Как же так? Вам должны были сказать... Впрочем...

Он стушевался и замолк. Да что тут скажешь? Сколько мне осталось быть видимым? Я напрягся, пытаясь вспомнить дату своей смерти, но не мог сосредоточиться. В конце концов, остановился на двадцати днях. Да, примерно двадцать дней осталось. Нет, меньше. Пятнадцать! Или восемнадцать? Надо сосчитать, но цифры никак не желали складываться, и сколько дней в июне, я вспомнить не мог. Тридцать или тридцать один? Теперь даже один день имел огромное значение!

— ...через сорок дней я исчезну? — ошеломленно пробормотал я.

— Нет, не исчезнете, — успокаивающе поправил Ковров. — Просто живые перестанут вас видеть и чувствовать. Как меня. В мире мертвых вы оста... Куда же вы, Андрей? Вы поможете мне?

Я обезумел. Я побежал через кладбище так быстро, как только мог, с ужасом понимая: как не беги, от судьбы не убежишь...

Примчавшись домой, бросился к календарю. Сегодня седьмое июля. Когда я утонул? Домой пришел девятнадцатого. Да, точно, девятнадцатого. И Костя сказал, что два дня меня не было. Значит, с моста я прыгал семнадцатого. Считаем... Никогда не думал, что придется считать дни до смерти. До точной, неумо-лимой даты, когда... Я не мог считать. Надо. Надо! Я сбивался, начинал считать заново и, наконец, остано-вился на сороковом дне. Двадцать шестого июля. А сегодня седьмое. Девятнадцать дней осталось, меньше трех недель...

Никто ничего мне не сказал. Ни Архип, ни Слизень, ни Анфиса. Точнее, Архип на что-то намекал, но о сорока днях я услышал впервые. И не от него. Почему — не знаю. Из злого умысла? Или потому, что все одно ничего не изменится? Сорок дней или четыреста — какая разница, все равно мертвец...

А может, неспроста это? Я хочу, до яростной дрожи хочу в это верить! Внезапно, в один миг, передо мной обозначилась цель: узнать, что будет дальше? Что случится, когда пройдут сорок дней? Стану неви-дим для смертных — и только? Нет, чувствую, что не только. Но кто даст ответ?

Да, я слышал, что душа окончательно покидает тело именно на сороковой день, но после того, как утонул, даже не задумывался об этом. Как же так? Осталось каких-то девятнадцать дней, и никто: ни мама, ни Юля больше не увидят меня! Никогда!

Надо что-то делать! Но что? И какой прок, если я расскажу об этом? Во-первых, кто поверит? А если и поверят, кто сможет остановить время? Или вылечить от смерти? Бежать к врачам и ученым, может, что-то придумают? Запустят сердце током... Нет, ничего не выйдет. Я помню, как меня тряхануло в офисе. Хоть бы что.

Священники? В церковь мне не войти. Иконы слепят и жгут, чего уж говорить про храм. Конечно, можно черные очки надеть, как тот, о ком Ковров рассказывал, закутаться с ног до головы, но я и так не со-бираюсь идти туда. Не помогут мне там. Чувствую: не помогут. А кто поможет? Кто?!

Спокойнее. Кричи, не кричи — ничего не изменишь. Я труп, мертвец, а через пару недель вообще исчезну. И хоронить будет нечего. Так, может, лучше лечь и не двигаться? Приедет милиция, затем скорая, зафиксируют смерть, отвезут в морг, похоронят по-человечески. А как я буду в гробу лежать, слушая плач матери? Херня какая-то! Лучше пропасть без вести!

Что, что мне делать?

Мне нужен кто-то, кто сможет выслушать и дать совет. Кто? Юля исключается. Я никогда не при-знаюсь ей, не смогу. Родители? Нет, узнав все, они запаникуют, и будет только хуже. Друзья? Из друзей я могу пойти только к Косте. В последнее время мы с ним сблизились. Он парень хороший. Костя поймет!

Я сразу позвонил Костику и договорился о встрече. Он согласился, не расспрашивая ни о чем. Так и поступают настоящие друзья, думал я, испытывая невыразимую благодарность. Я знал, что Костя поможет. Не знаю, как и чем, но поможет. Он молодец, парень правильный. Предвидя долгую и непростую беседу, я решил встретиться с ним на набережной Фонтанки. Все-таки вода рядом, всегда окунуться можно, да и па-рочку фокусов показать, если вдруг Костя не поверит. Я и сам бы не поверил.

Встретились мы, как и договаривались, у Аничкова моста и неспешно двинули вдоль канала. Ко-стик, как всегда, был в любимой куртке с заклепками и с дежурной банкой тоника.

— Пойдем, присядем, — предложил я. Мы нашли спуск и расположились на ступеньках у воды. Ко-стя щелкнул зажигалкой:

— Давай, излагай.

— Слушай, Костя... Ты тайны хранить можешь?

— Никто пока не жаловался, — усмехнулся приятель, закуривая. — А что случилось?

— Сейчас я тебе кое-что расскажу, только не считай меня сумасшедшим. Это правда.

— Заинтриговал, — сказал Костик и выпустил струю сизого дыма. Позади темной живой тварью плескалась Нева. Костик не знал, не представлял даже, что творится под этими водами...

— Так вот. Помнишь дискотеку, когда мы в 'Катакомбах' отрывались? Ты еще диджеев передраз-нивал, а Пит нажрался и наблевал на стойку?

— Ну.

— Помнишь, я внезапно ушел, а потом два дня пропадал где-то?

— И что?

— Я умер, Костя. Утонул! Я в воде два дня лежал.

С каждым произнесенным мной словом лицо Костика вытягивалось все больше.

— Слушай, Андрюха, ты с таблетками завязывай! — серьезно сказал он, хлопнув меня по колену. Я отбросил его руку:

— Таблетки тут ни при чем! Я давно ничего не глотаю, с того самого случая! Я не ем уже две неде-ли, и в сортир не хожу! Я — живой мертвец!

Я видел, что Костик в замешательстве. Да и кто не будет в замешательстве, когда скажут такое? И, конечно, он мне не верил. Разумеется, не верил. Что ж, будем, как Христос, чудеса показывать. По воде хо-дить не могу, но кое-что предъявлю.

— Не веришь? — спросил я, хотя и так видел.

— Бред какой-то, — неуверенно произнес Костя. Он взглянул мне в глаза. Я ответил прямым и яс-ным, как мне казалось, взглядом.

— Что, похож я на сумасшедшего? — спросил я.

— Не очень и вроде трезвый, но несешь какую-то херню! — высказался Костик.

— А хочешь, проверь! — предложил я. — Послушай сердце! Оно не бьется! А я хожу и разговари-ваю. Ну, послушай.

— Ты что, прикалываешься?

— Костя, я еще никогда не был так серьезен! Послушай!

— Ну, ладно, — приятель нагнулся к моей груди, — послушаю.

— Слышно?

— Не особо, — выпрямляясь, признался Костя. — Бывает, что сердце слабо бьется, и не расслы-шишь.

— А такое бывает? — я выхватил приготовленный заранее складной нож и, вытянув руку, полоснул себя по запястью.

— Ты чего делаешь?! — завопил приятель и замолчал, глядя на разрезанную руку. Крови не было.

Он еще колебался, и я вспомнил, что есть такие трюки с тупыми ножами.

— На, возьми, проверь: острый? — я протянул нож рукоятью вперед. Костик нехотя взял и потрогал лезвие. — Посмотри на руку! — приказал я, сунув рассеченную кисть в лицо. Он отшатнулся.

— Мало? Ты видишь: крови нет?! Видишь?!

— Ты что, Андрей? — я видел, что он напуган, но остановиться уже не мог. Я должен ему все рас-сказать!

— Да я верю, верю, успокойся, — сказал он, но я видел, что он считает меня... мягко говоря, неадек-ватным.

Я протянул руку и вырвал нож, схватившись за лезвие. Я чувствовал, как острая кромка рассекла пальцы, но боли не было. Нечто похожее ощущал у стоматолога, когда он резал мне замороженную десну. Вроде и твоя плоть, а словно чужая.

— Нет, ты не веришь! Меня и убить нельзя! Смотри!

Нож вошел в мое тело, как в обертку из толстой бумаги. Слишком легко. Я практически ничего не чувствовал, а Костя побледнел, будто нож в живот всадили ему.

— Ты что-о?! — прошептал он.

Я улыбнулся и поднял руки вверх, демонстрируя торчащую из тела рукоятку.

— Видишь, мне даже не больно.

Он попятился, и я понял, что переборщил.

— Эй, Костя, ты не бойся! — я протянул к нему руку, но друг отшатнулся. — Я... Давай поговорим! Я понимаю, это страшно видеть, но... я остался таким же человеком, понимаешь!

Он не отвечал, понемногу отступая. Чего он боится? Ведь я же — не монстр!

— Я не сделаю тебе ничего плохого! — говорил я, продвигаясь к приятелю, но тот пятился назад. — Ты же мой друг! Мне нужна твоя помощь, Костя!

— Не подходи! — выдавил он, и я проклял все фильмы ужасов. Да он же меня черт знает чем вооб-разил! Я выдернул нож и отбросил в сторону. Приятель вздрогнул, в ужасе переводя взгляд то на меня, то на лежащий на камнях нож без малейших следов крови.

— Да подожди ты! — я не выдержал и бросился к нему. Костик развернулся и пустился наутек. Я преследовал его, но Костя бил все рекорды. Я начал отставать.

— Да если б я хотел! — задыхаясь, крикнул вослед я. — Я бы давно... Трус несчастный!

Костик скрылся за углом. Я остановился. Вот и рассказал правду. И что теперь? А ничего! Вряд ли Костя расскажет это кому-нибудь, ведь ему никто не поверит. Я горько усмехнулся. Как он драпал! Теперь я для него — монстр, Квазимодо. Даже лучший друг сбежал, и Юлька не может понять и простить. Я один, я совершенно один!

Мне стало так худо, что дальше некуда. Как жить? Как жить мертвецу?

Не обращая внимания на жгущий тело воздух, я побрел, куда глаза глядят. И вышел к Таврическо-му.

Старый сад был, как всегда, прекрасен, только сейчас его летняя красота лишь раздражала. Воло-ча ноги, как осужденный на смерть, я брел по знакомым дорожкам, почему-то вспоминая детские годы. Вот здесь мы бегали, в пятнашки играли, а тут — в 'царя горы'. Каналы, по которым десять лет назад я плавал на самодельных плотах, сильно высохли — теперь не поплаваешь. Большой пруд зарос ряской и камыша-ми, утки и чайки облюбовали обмелевшие берега. Со стороны стадиона неслись крики игравших в футбол мальчишек, где-то смеялся ребенок, и никто, никто не знал, что у меня на душе!

Черные мысли заволокли голову тоскливой и безнадежной пеленой. Как не старался я забыться, ту-по разглядывая гуляющих по парку людей, ничего не получалось. Слова Коврова набатом гудели в моей голове, оглашая смертный приговор. Как жить дальше? Как быть?

Я растерянно смотрел по сторонам, едва не столкнувшись с проезжавшим велосипедистом, и пере-хватил заплаканный детский взгляд, брошенный на меня лишь мгновенье. Я увидел: жалкий деревянный кораблик с бумажным парусом, нанизанным на оструганную ветку, медленно уплывал от берега, и ребенок уже не мог достать его. В руке малыша болталась оборванная нитка.

— Что случилось? — я остановился перед мальчиком. — Уплыл?

— Да, — горестно поведал он. — Вот. Нитка порвалась.

Почему-то он не просил достать кораблик. Маленький, но гордый. Я присел на корточки у самой воды. Камни мокрые и скользкие, но я не боялся упасть. Когда смерть осязаемо близка, что, кажется, ты мо-жешь ее потрогать, становится безразлично, будешь ты выглядеть смешным или жалким. Ты становишься неуязвим. Теперь я никого и ничего не боялся, не думал о деньгах или карьере. Все соблазны мира рухнули в один миг, отделяя зерно от плевел, то, чем живешь, от того, для чего живешь. Я изменился, ощущая себя в большей степени личностью, чем при жизни. Только более одиноким.

Я вздохнул и погрузил ладони в воду:

— Хочешь, фокус покажу?

Он молчал. 'Какие фокусы, — прочел я по блестящим от слез глазам, — мой кораблик...'

— Смотри!

Невидимые глазу нити протянулись под водой. Кораблик вздрогнул и стал разворачиваться, а по-том, повинуясь мне, быстро поплыл к малышу. Презирая законы природы, он плыл против ветра, плыл, гор-до подпрыгивая на гребнях крошечных волн. Я смотрел на мальчика: как его лицо, заплаканное и печаль-ное, меняется, становясь радостным и счастливым, как руки бережно прижимают к груди потерянное и воз-вращенное счастье. Это длилось секунды, но я мог смотреть на это вечно...

— Спасибо, — сказал он, разорвав вечность, и я заплакал. Заплакал не глазами — мыслями, пони-мая, что именно сейчас мне открылось. Я повернулся и пошел прочь.

Часть вторая. Живой.

Я вернулся домой. Не снимая обуви, прошел в комнату и сел у окна. Мною владела тоска, смер-тельная тоска. Когда знаешь, что обречен, и ничего изменить не можешь. Я сидел дома, но это был не мой дом. Я смотрел в окно на мир, но это был не мой мир. Уже не мой, практически не мой. Большая часть меня уже смирилась с поражением. К чему дергаться, думал я, ты ничего не в силах изменить, ты — безнадежно больной, безнадежно мертвый... А ведь все было так хорошо, хотя и трудно; я почти привык к быстросох-нущему телу, наладил отношения с Юлькой... И вот: скоро исчезну. Все зря, все напрасно!

Юлька звонила несколько раз, но я не брал трубку. Я не мог ни с кем разговаривать. И тем более с ней. Она бы сразу догадалась, что со мной что-то не так, стала бы расспрашивать, а мне это ни к чему.

Мрачные мысли разрастались и множились, заполняя комнату почти осязаемым унынием и стра-хом. Я чувствовал их холодные липкие прикосновения и, мне казалось, над головой повисла астральная проекция Слизня, и жуткие шевелящиеся щупальца касались волос. Не в силах это вынести, я поднялся и вышел на улицу.

Я брел, ничего не видя, как осужденный на казнь. Как назло, погода была хорошей. Для людей. За-катное солнце отражалось в стеклах насмешливо-игривыми бликами. Каменные морды зданий проплывали мимо, но я чувствовал, как скалятся в спину вонючие пасти парадных. А есть ли здесь вообще люди, думал я, не замечая прохожих. И к чему они мне? Тоска и жалость к себе вдруг сменились ненавистью. За что все это мне? Что я сделал? Или не сделал?

Поток самокопания прервал огромный лохматый пес, с диким лаем набросившийся на меня. Его хозяин, неторопливо выгуливавший собаку, едва не упал, когда животное с силой дернуло поводок.

— Ты что! Сидеть! — он вовремя осадил рычащего пса, чуть-чуть не допрыгнувшего до моей груди, и ударил его поводком. — Паразит!

Не обращая внимания на ругань хозяина, пес угрожающе рычал сквозь намордник. Я быстро пошел прочь. Не из-за того, что боялся собаки. Не хотел, чтобы ее наказывали за то, что она чувствует.

Я шел, куда глаза глядят, и ноги принесли меня к Лавре. Мне было нужно с кем-то поговорить, кому-то высказаться. С Костей не вышло, а Ковров наверняка поймет. Ведь он тоже любил...

Лавра уже закрылась, и пришлось лезть через ограду.

Павел Иванович, как всегда, пребывал в задумчивости, сидя на могильной плите. Я подошел, и он взволнованно вскочил на ноги:

— Андрей, вы видели ее? Показали медальон?

— Нет, — ответил я. — Не смог.

Я хотел добавить, что делать мне больше нечего, как показывать медальоны... Но сдержался и про-молчал. Впрочем, мое лицо наверняка меня выдало.

— Простите, я даже не поздоровался... После того, как вы рассказали мне о Дарье... я думаю только о ней, — извинился Ковров, и мне стало стыдно. Впрочем, не настолько, чтобы все бросить и бежать отда-вать медальон. Свои проблемы всегда ближе.

— Павел Иванович, я обязательно вам помогу... Но не сейчас. Мне нужно кое-что узнать. Вы же говорили, что я еще не совсем умер?

— Говорил, и это так.

— Скажите: у меня есть хоть какой-то шанс стать живым? Ведь если я наполовину мертв, значит, и наполовину жив! Ведь так? Я не хочу исчезать! Я согласен быть мертвым, но я не хочу исчезать!

— Вы привязаны к миру людей, как и я. Вот почему мы понимаем друг друга, — Ковров вздохнул. — Честно вам скажу: не знаю случаев воскрешения из мертвых, не считая библейских. Но я — не Иисус, а вы — не Лазарь. Всем, кого я знал, мне и вам, даются сорок дней, и каждый распоряжается ими по-своему. Я лишь могу посоветовать: проживите их так, чтобы потом не было горько. Потому что эта горечь останется с вами всегда.

— Но я не говорил, что это невозможно! — видя мое вытянувшееся лицо, поспешил сказать Ковров. — Помните, в Библии: 'Вы можете горе сказать — перейди, и она перейдет!' Если вера есть.

— Нет у меня веры.

— Есть! Есть! Если спрашиваете — значит, надеетесь! Вот я надеялся, что Дарью увижу, думал о ней, мечтал. Потому что жить больше было нечем... И вот вы пришли, сказали — и теперь у меня вера по-явилась. Веры без надежды не бывает!

Я чувствовал, как внутри разгорался огонь. Вместо слез меня пожирало иссушающее душу пламя. Теперь я понимал, почему Архип людей ненавидит. Завидует! И готов убивать, чтобы хоть немного быть похожим на человека, иметь тело, чувствовать и жить. Призраки тоже живут, взять хотя бы Коврова, но раз-ве это жизнь: полупрозрачным, невесомым?

Мне дали фору в сорок дней. Скоро аванс закончится, придется платить. Либо своей жизнью, либо чужими. Третьего не дано.

— Я знаю, кто может вам ответить, — прошептал вдруг Ковров. — Но я бы не советовал их спра-шивать. Да и не скажут они вам.

— Кто?! Скажите, кто?

— Я знаю троих, — Ковров снизил тон, произнося последние слова шепотом. — Водяной не такой уж древний, но может что-то знать, есть еще Леший и...

— Упырь! — вскрикнул я. Получается, спасти меня могут лишь те, кого все советуют избегать! А Слизень, как мой хозяин, подавно ничего не скажет!

— Тише, — испуганно сказал Павел Иванович, озираясь по сторонам. Я хотел сказать, что шеп-таться необязательно, как услышал знакомый голос:

— Это кто здесь у нас?

Я оглянулся и остолбенел. Темный! Явление было эффектным. Таким же, как мое — в клубе. Что ж, по очкам один-один.

Мой взгляд пробежал по окрестным кустам и могилам, но за ними никто не прятался. Похоже, он один. Где же охрана? Неосмотрительно с его стороны.

Темный криво усмехнулся и снял очки. Каким-то он был странным. Мне показалось, Темный здоро-во постарел. И был-то некрасивым, а стал... Заходящее солнце отразилось в его зрачках багровым пламе-нем:

— Свеженький. Но не мой. Своих я всех знаю. Ты чей, мальчик?

— Ничей, — дерзко ответил я. — Свой собственный.

И тут до меня дошло. Точно так же спрашивал бомж в Таврическом парке, непостижимым образом определивший, что я мертвец. Откуда Темному знать, что я 'свеженький'? Не потому ли, что и он... Догадка пригвоздила к земле.

— О чем это вы говорили? — осведомился Темный. Вряд ли он обратился ко мне на 'вы', к тому же его взгляд был устремлен на Коврова. Он видел призрака, значит... Теперь все сходилось.

— Вас это не касается, — вежливо, но твердо ответил Ковров.

— С тобой я потом разберусь! — нехотя отмахнулся Темный и, словно от потока воздуха, поднято-го рукой, Коврова потащило куда-то прочь. Ничего себе!

— Негодяй! — успел крикнуть он и исчез за кустами.

— Утопленник, — неведомо как определил он. — Вижу: утопленник.

Я не возражал.

— Так о чем говорили утопленник и призрак? — повторил вопрос Темный. Он сделал шаг вперед, и я почувствовал жуткую ауру, исходящую от него. Как я этого раньше не чувствовал? Впрочем, конечно же, чувствовал, но не придавал значения, списывал на собственный страх. А свой страх я умел контролировать. В боксе без этого никак.

— Надо же, как интересно, — проговорил он. — Редкий случай. Давненько к нам утопленники не забредали. Слизень тебя послал, малыш? Зачем? Что ты тут ищешь?

— Малыш у тебя в штанах, — по инерции ответил я известной дворовой фразой. Глупо достать этим мертвеца, но Темный разозлился:

— Здесь моя земля, слизняк! В пыль сотру!

С каждым словом он приближался. Взгляд ввалившихся вглубь черепа глаз был невыносим, он при-тягивал, отнимая всякую волю. Я не мог его ударить, даже руку поднять... Да что же он такое?

Я отступал в сторону пересекавшей кладбище канавки, чтобы почерпнуть силы в воде. В воде ото-бьюсь! Темный с усмешкой шел за мной. Похоже, он был уверен, что мне никуда не деться. Повернувшись, я несколькими прыжками достиг канавы. Но, прыгнув в нее, обнаружил, что та обмелела и высохла. Вода в ней была, но не проточная, а гнилая, затянутая зеленой ряской. Стоя в ней по колени, я видел, как Темный неторопливо спускается с крутого берега. В наступавших сумерках его темный костюм казался пятном за-густевшего мрака.

Я попробовал поднять стоячую воду, но зря потратил силы, которых и так было немного. Эта вода мертва, ее не подчинить заклятиям. Вместо мощного водяного столба на Темного обрушился жалкий фон-танчик.

— Куда тебе со мной тягаться, гниль подводная!

Не беспокоясь о костюме, он вошел в воду и приблизился. Я попытался ударить, и не смог — взгляд Темного парализовал руки и ноги. Он схватил меня и с нечеловеческой силой выбросил из воды. Пролетев несколько метров, я ударился спиной о дерево и рухнул наземь. Был бы я жив, стал бы мертв, но сейчас я смог подняться.

Бороться с Упырем на кладбище, тем более на суше, где все против меня — заведомое поражение. Тут даже время работало на него. Он может просто схватить меня и держать, пока не рассыплюсь от обез-воживания. И я побежал.

Темный, он же Упырь, несся следом. Его жуткая тень опережала меня, пытаясь схватить за ноги длинными крючковатыми руками. Я боялся даже его тени и не оборачивался, чтобы не глядеть на владель-ца. Только бы добраться до воды, до хорошей проточной воды! Тогда будет шанс. Слава Богу, набережная недалеко. Перемахнув через ручей, я бросился к ограде. Помнится, есть место, где она не слишком высока, сумею перелезть.

Я не перелез — перелетел. Остановился и увидел, что Упырь не отстает. От спасительной реки от-деляет сотня метров.

Под визг тормозов и мат водителей я перебежал улицу. Лавируя между машинами, я чувствовал, как заканчиваются силы. Враждебная среда поглощала их быстро и беспощадно. Обезвоженные мышцы сла-бели, колени предательски дрожали, а встречный ветер резал глаза, как ножом. Темный настигал. Что он сделает, если догонит? Разорвет на части? Испепелит заклятьем на глазах у сотен проезжавших по набе-режной водителей? Останавливаться и испытывать судьбу не хотелось.

Собрав последние силы, я поднажал, и с разбега, перепрыгнув ограду, 'ласточкой' упал в воду.

Почувствовав себя в безопасности, я остановился, и ощутил ледяную хватку Темного. Он осмелился прыгнуть за мной! В воде мои силы крепли, но мертвец был неимоверно силен! Костлявые руки сжали мое предплечье, и я увидел, как оно сломалось. Боли не было, но страх смерти заполнил каждую мою клетку. Судорожным усилием я сгустил воду, направляя поток на врага. Я хотел отбросить его и разжать хватку. Не вышло. Будь он живым, я мог бы задушить его. Но Темный — не живой, и не дышит. А его хватка вытяги-вает силы. Я отчаянно боролся, пытаясь выскользнуть из мертвых объятий, но тщетно. Глаза Упыря впи-лись в меня, высасывая жизнь не хуже клыков вампира. Что же он такое?!

Я почувствовал нечто за спиной. Вода забурлила, водяные струи превратились в бешеных полу-прозрачных змей, разом набросившихся на Темного, и тот отпустил меня. Я камнем повалился на дно.

Мертвец выставил палец со странным, закрывавшим две фаланги, черным перстнем. Вокруг него разлилась странная, едва заметная под водой дымка. Он ткнул пальцем в мою сторону, и я понял: это конец! Но откуда-то протянулось щупальце, схватило и отбросило меня в сторону. Кувыркаясь, я отлетел и гря-нулся о дно. Заклятье Темного прошло мимо, и я увидел, как брюхом вверх всплывает мертвая рыба.

Словно водяной вихрь прошелся по дну, отшвырнув Темного к набережной. Сам Слизень явился на помощь! Владыка Невы схватился с Темным и, похоже, побеждал. В чем я и не сомневался. Сейчас он ему покажет!

Я не видел и не знаю, как сумел Темный разорвать хватку Слизня, но он вырвался и, уцепившись за камни набережной, как обезьяна по пальме, стремительно вскарабкался наверх. Чувство радости сменилось досадой: я надеялся, что Слизень уничтожит моего врага...

Морщась не от боли, а от омерзения — не могу переносить вида открытых ран, даже в кино — я вправил торчащую кость на место и прочитал лечащее заклятье. Место перелома стремительно срасталось.

— Что здесь делал Упырь? — спросил Слизень, нависая надо мной. Разгоряченный боем, он широко раскрывал рот, наполненный длинными игольчатыми зубами, между которыми извивался черный, похожий на жирную пиявку, язык.

— Гнался за мной, — признался я, стараясь не смотреть на кошмарный рот Слизня.

— Почему?

— Я шел, — ответил я. Не хотелось говорить о делах на кладбище. — А он напал...

— Что ты делал на суше?

Я молчал. Что-то сейчас придумать я был не в состоянии, и сказать правду тоже не мог. Щупальца Слизня схватили меня:

— Руку залечил?

— Да.

Черные отростки сжали едва залеченное предплечье — и кость снова выскочила наружу. Я был раздавлен. Сил на повторное заклятье уже не осталось. Властитель Невы чуял это и не без удовольствия наблюдал за мной:

— Понял, что я с тобой сделать могу? Забыл, кто твой хозяин? — возвысил он голос.

— Не забыл. Ты, — униженно прошептал я, понимая, что геройствовать сейчас бесполезно и бес-смысленно. Было стыдно пресмыкаться перед мутантом. Казалось бы: чего бояться, если уже умер? Умер, да не совсем — сидело в моей голове. Быть может, еще будет шанс стать живым! Просто пока я не знаю всех правил этой загробной игры. К тому же, только что Слизень спас мне жизнь... Вернее, не жизнь, а... Идио-тизм какой-то...

— То-то! — рассмеялся Слизень. — Ладно, на первый раз прощаю.

Я не ожидал, что Слизень сменит гнев на милость, и почувствовал за этим подвох. Владыка Невы знал много больше, и я мог только догадываться о том, что у него на уме.

— Знаю, что любишь по земле шататься! Все знаю. Но ты — мой слуга, и в воде жить должен! Наказать бы тебя за ослушание, но прощу... Недолго тебе ходить осталось... Но смотри: что худое про тебя узнаю — накажу так, что Упырю страшно станет!

Я молчал, понимая, что возражать или спорить бесполезно. Слизень — царь реки, жестокий и свое-нравный хозяин. Я ненавидел его, но понимал: если бы не он, мой труп давно бы выловили из реки. И сказке конец... Черт водяной! Ведь я живу благодаря ему, думал я.

Я не мог на него смотреть — внутри рвалось от благодарной ненависти.

— А теперь плыви к Архипу. Он тебя давно ждет.

Владыка исчез, а я почувствовал неприятную тяжесть в груди. Наверно, щупальцами Упырь сломал мне ребра. Я сунул руку под рубашку и нащупал торчащий из тела осколок. Вытащил и поднес к глазам. Это был кусочек раздавленного телефона.

Несмотря на приказ Слизня, к Архипу я так и не поплыл. Я не хотел провести остаток жизни с мерт-вецами. Я хотел к людям. Подождал до утра и пошел к Костику. Очень хотел к Юльке, но сумел убедить себя, что сначала хорошо бы обсудить все с другом. А там видно будет.

Я позвонил в дверь. Подъем по лестнице вытянул силы не хуже рывка на стометровке. Что-то я со-всем расклеился. Быстрее, открывай! Я прислушался и спрятался за стену. Хозяин не спешил отпирать, не видя никого за дверью. Еще бы. Я подождал и позвонил еще. На этот раз дверь открылась. Костя высунулся и огляделся. В его руке я заметил изрядно початую бутылку портвейна. Ага, стресс снимает.

Я выскочил, намереваясь втолкнуть его в квартиру, но Костик отшатнулся и тем облегчил задачу. Хуже, если бы он попытался захлопнуть дверь. Но не сообразил. Я вошел следом и закрыл дверь. Ошелом-ленный Костик, как статуя, стоял в коридоре. Его пальцы по-другому перехватили горлышко бутыли. Еще шандарахнет!

— Не бойся, Костя, все нормально. Это я, Андрей. Расслабься!

Услышав мои слова, Костя вздрогнул и попятился. С его лица не сходило изумленное выражение.

— Это я, Андрей! — отчетливо повторил я. — Не бойся. Все нормально.

— Ты... — выдавил Костя. Его лицо стремительно трезвело. Наверно, вспоминал, что случилось на набережной.

— Восставший из ада, — съязвил я. И рявкнул. — Да расслабься ты! Не буду я тебя убивать!

Я попытался приблизиться, но Костя угрожающе поднял бутылку:

— Не подходи!

— Ладно, — спокойно проговорил я и сел в стоявшее в коридоре кресло. — Я подожду, пока ты успокоишься. Все равно не уйду, пока ты меня не выслушаешь!

— Что тебе надо?

— Я же объяснял тебе, а ты убежал! Понимаю, страшно с непривычки, мне поначалу тоже страшно было. Теперь привык. Пойдем, поговорим, — как можно более миролюбивым тоном предложил я, встал и первым прошел в Костину комнату. — Заходи ты, не бойся.

Я ожидал повторного бегства и принял меры: входная дверь попросту бы не открылась. Как в фильмах ужасов: герои дергают-дергают, а она не открывается. Примитивное заклятье, а как эффектно ра-ботает!

Но, к своей чести, Костя не сбежал. Он прошел в комнату и напряженно замер у окна.

— Да ты садись, это же твоя квартира, — сказал я, проходя за ним. В комнате было накурено, не-смотря на открытую форточку. Костя сел, не выпуская из рук бутылку.

— Короче, как я уже говорил, Костя: я умер. Давно уже, больше двадцати дней прошло. Умер, но, как видишь, хожу и разговариваю. И еще много чего могу. Ну, не знаю, почему так! Не знаю! Но факт есть факт! Кровь свернулась, сердце не бьется, боли не чувствую — умер. Но живой!

Костя молчал, не сводя изумленных и настороженных глаз. Все-таки боится. И пальцами по бутыл-ке перебирает.

— Самое главное, Костян: не бойся меня! Я, хоть и мертвец, но добрый, — я невесело усмехнулся. — Кушать тебя не стану. Все, что мне нужно — чтобы наша дружба продолжалась и дальше. Мне нужна твоя помощь, Костя.

— И что... мне делать?

— Прежде всего, перестань пялиться, как на привидение! Раздражает.

— У меня еще не было друга-мертвеца! — выдавил Костя.

— Теперь будет, — сказал я. — Не парься, Костя, мертвецы такие же люди, только мертвые.

— Это я понимаю, но...

— Не забивай голову, все равно это ни к чему не приведет. Просто прими, как есть. И все.

— Тяжело поверить, — Костины зрачки беспокойно дергались по радужке, отмечая каждое мое движение. Адреналин, наверно, зашкаливает...

— Фома ты неверующий! Может, еще разок нож в себя воткнуть? Или голову отрезать?

— Не надо! Я верю, — поспешно сказал Костя. Видно, прошлая демонстрация моих способностей еще не забылась. Это хорошо, а то голову я не решился бы отрезать.

— Отлично, — сказал я. — Тогда оставь в покое бутылку и можешь задавать вопросы.

Часа два мы говорили. Куря сигарету за сигаретой, Костя засыпал вопросами, я терпеливо отвечал, стараясь не слишком пугать друга реалиями загробной жизни. Когда поток вопросов иссяк, я приступил к делу.

— Вот что, Костя. Ты моя единственная связь с этим миром, единственный человек, который знает все, и кому я могу доверять.

Костя нервно кивнул.

— Я уже говорил: мне трудно бывать на суше. Поэтому я хочу, чтобы ты мне помог. Мне нужно встретиться с Юлькой. Мобилу я потерял. А она первой не позвонит. Ты ее знаешь.

— Тебе же просочиться куда угодно — не проблема, — сказал Костя. — Я-то зачем нужен?

— Да она же испугается, что ты, не понимаешь? Не могу я так, — я решил пока не рассказывать об Упыре и вытекающих отсюда проблем на суше.

— Пожалуй, ты прав. Меня до сих пор колбасит... А что я могу сделать?

— Будешь посредником. Знаешь, где она живет? — я сказал Косте адрес и телефон. — Звони и напрашивайся на встречу. Заинтригуй, ты же умеешь.

— А дальше?

— Дальше — моя забота. Только вот что: позвони сегодня же!

— Слушай, а что с Темным? — вдруг спросил Костя. Я едва не вздрогнул. Лучше бы о нем не вспо-минать. Мне еще домой ночью идти.

— А что?

— Я все думаю... Ведь это он заставил тебя прыгнуть!

— Вообще-то я прыгнул сам.

— Какая разница? Они бы столкнули тебя, если б ты не прыгнул!

Скорей всего, так и было бы, подумал я. А с другой стороны: какой смысл?

— Ты предлагаешь написать заявление в милицию? От мертвеца? — я усмехнулся. — Ну, допустим, официально я еще жив. Все равно... Свидетелей нет. Глухо. К тому же после моего прыжка... Забыл, как я из ментовки убежал?

— Да, — задумчиво произнес Костя, — не катит. Еще и искали тебя... Слушай: а не странно, что нас задержали будто бы случайно, а потом про Темного спрашивать стали?

— Я уже думал об этом. Еще бы не странно.

— У ментов в клубе кто-то есть, — уверенно проговорил Костик. — Кто-то стуканул, что ты с ним куда-то ездил. Знать бы, кто!

— Ну, узнаешь, а что толку? Кастетом треснешь?

— Всем расскажу, что он на ментов шестерит!

— Знаешь, забей, — вдруг сказал я. — Пускай себе. Рано или поздно разберутся и без нас. Жизнь такая штука, Костя, когда-нибудь она все по местам расставляет.

— Да ты философом стал, — затягиваясь сигаретой, сказал Костя.

— Помрешь — и ты станешь. Дай-ка сигаретку!

— Ты же не куришь? — удивился приятель.

— Не курил, — поправил я. — При жизни. А теперь мне все одно. Хоть попробую.

Костик протянул пачку 'Магны':

— Бери.

Я вытянул сигарету, Костя щелкнул зажигалкой. Я никогда не курил, и происходящее напоминало мне какой-то ритуал. Наверняка это и было ритуалом у индейцев. Я сунул фильтр в рот и посмотрел на пля-савший передо мной язычок пламени, наклонился и сунул сигарету в огонь. Она затлела. Костя убрал зажи-галку и посмотрел на меня. Ему интересно, закашляет ли мертвец, без тени юмора подумал я и затянулся.

Ничего. Дым свободно входил, не вызывая никакого эффекта. Я немного позабавился, выпуская дым через рот и ноздри. Определенно, в этом было что-то мистическое. По крайней мере, так мне казалось.

— Мне остались последние дни, и я не знаю, что делать, — сказал я, наблюдая, как стремительно тает сигарета. — Через семнадцать дней я стану призраком, и ты меня больше не увидишь. И никто не уви-дит. Самое хреновое, что не могу об этом сказать ни Юльке, ни родителям. Юлька не поверит, а родаки по-тащат в больницу, и я проведу последние дни в какой-нибудь лаборатории, привязанный к кровати...

Костик слушал, и я был благодарен ему. Главное, что нужно человеку — чтобы его слушали.

— Себя спасать уже поздно, мир тоже. Я прожил короткую жизнь и, в общем, не сделал ничего пут-ного. Просто не успел, понимаешь? — Костя кивнул. Его глаза сконцентрировались на моей сигарете. Да, он никогда не видел меня курящим, тем более, курящим и мертвым. — И сейчас не знаю, как прожить послед-ние дни. Я не болен, не прикован к постели, не бесплотен, как призрак... Знаешь, со мной случай был. Я по-мог одному... Ладно, проехали. Просто я подумал: может, что-то сделать для кого-нибудь, для людей, если не могу для себя? Что мне сделать, Костя? У меня такое чувство, что... очень многое зависит от того, что я сделаю в это последнее время...

— Что зависит?

— Не знаю. Просто чувствую что-то такое...

— Ну, знаешь, Андрюха, — покачал головой друг. — Ты такие вопросы ставишь...

— А что бы ты сделал?

— Черт, да я никак поверить не могу, что ты... — Костя деликатно не сказал 'мертв', но я его понял. — А еще спрашиваешь.

— Понятно, — я зло смял недокуренную сигарету в кулаке, и тлеющий огонь больно ожег руку. Что за мистика! Я бросил окурок в пепельницу и посмотрел на ладонь: на ней виднелся след от ожога. Боль прошла моментально, будто не было, но след остался. Но и он пропадет, если я суну руку в воду...

Я вдруг подумал, что за этим кроется какой-то смысл.

Я вышел от Кости поздно. Цветные огни реклам стреляли вослед убывающей белой ночи. Тени ред-ких прохожих расплывались по блеклым стенам длинными черными пятнами, где-то слышался шум про-ехавшего троллейбуса. До метро оставалось немного, и я решил срезать угол. Здешние дворы я знал, Костя не раз проводил меня сквозь них, и я уверенно шагнул в черноту подворотни. Надо пересечь двор по диаго-нали, затем выходишь на улицу и — к метро. Кстати, совсем неподалеку от Кости живет Юлька. В соседнем дворе. Но сейчас она в Вырице...

Вопреки ожиданиям, легче от разговора с Костей не стало. Разве что немножко. Уже хорошо, что я не один, что есть человек, который мне верит. Но в действительности мне нужна была вера совсем другого человека. Того, кому я никак не мог все рассказать...

Двор-колодец неподвижен и тих. Где-то на самом верху горят несколько желтых окон. Я едва не споткнулся об ограду детской площадки. Хоть бы фонарь повесили! Низенькие железные качели с давно отвалившимися сиденьями чуть поскрипывают, тихо раскачиваясь. Но во дворе никого нет. Эту площадку давно снести пора, подумал я, перешагивая через совершенно развалившуюся песочницу без песка, и новую поставить. Впереди был сплошной чернильный мрак, но я знал, что там должен быть проход на улицу. Где же он? Жаль, не курю, а то бы зажег спичку. Ни черта не видно, шепотом выругался я и вдруг почуял что-то. Там, в черноте, кто-то был. Я остановился, прислушиваясь, но ничего не услышал. Это меня успокоило. В последнее время мой слух стал великолепным: я запросто слышал, о чем говорят соседи за стеной или про-хожие на улице, а ведь мой дом сталинский, с хорошей кирпичной кладкой.

Я снова двинулся вперед и остановился. Прохода не было. Его преграждала сплошная серая стена. А ведь был проход, я точно помню! Замуровали, демоны, весело подумал я, повернулся и пошел назад. И увидел две черные тени, приближавшиеся ко мне. Я напрягся. Попал в ловушку, как последний дурак! Тени приближались. Двигались они как-то странно и совершенно бесшумно. Я понял, что это не люди.

Не знаю, бывает ли у мертвецов всплеск адреналина, но я испытал нечто похожее. Я отступал, пока не уперся спиной в стенку. Две чернильно-черных фигуры медленно надвигались. Что я могу с ними сде-лать? Интуиция подсказала, что использовать против этих хуки или апперкоты бесполезно. Здесь другое надобно... Дежурная бутыль с водой была при мне, и у Костика я наполнил ее доверху. Я открутил пробку и вылил воду под ноги. Преследователи одновременно шагнули ко мне. Лиц их я не видел, да и не до этого стало, когда оба вытащили из карманов ножи. И что за ножи! Их прозрачные лезвия были сотканы из серо-голубого света и походили на лучи от карманных фонариков, только не рассеивались во мраке, а заканчи-вались сияющим белым острием.

Не отводя от них взгляда, дрогнувшими губами я прочел наговор. Ручейки воды, растекшиеся по асфальту, вмиг собрались в упругие струи, и усилием воли я обвил их вокруг ног нападавших. Они шагнули, дернулись и повалились на асфальт. Я бросился бежать. Один запоздало вскинул руку с белым ножом, успев чиркнуть по моему ботинку.

Чем дольше я бежал, тем яснее понимал, как мне повезло, и тем страшнее становилось. Я обогнул дом, но, выскочив на освещенную улицу, едва не столкнулся с ними. Два черных силуэта стояли на тротуа-ре, преграждая путь к метро. Как они успели? Прошли сквозь стену? Назад!

Прохожие их не замечали, и фары проезжавшего автомобиля высветили два чуть заметных, колеб-лющихся в воздухе, пятна. Я повернулся и побежал, не оглядываясь. Я знал, что они не отстанут.

Бежать следовало к воде. Нева была слева и, пробежав по Чайковского, я хотел повернуть к набе-режной, но вовремя заметил еще одного 'темного', стоящего посреди улицы. Машины проезжали сквозь него, но призраку было наплевать. Он ждал меня.

Я едва не запаниковал. Упыри — или кто там еще они были — мастерски оттесняли меня от воды. Без нее я обессилю, и без боя упаду к ним в руки... Я бросил взгляд на решетку Таврического и вспомнил, что там есть пруд. Сейчас парк закрыт, и это тоже кстати. Я помчался к заветной щели, не к месту вспомнив о жутком бомже. Но бомж не так страшен, как эти...

Призраки не торопились. Как в фильмах ужасов, они знали, что жертве никуда не деться и спокойно шли за мной вдоль решетки. А когда я нашел дыру и юркнул в сад, мигом просочились через ограду и быст-ро приближались, охватывая полукольцом. Наверно, они поняли, чего я хочу.

Я задыхался и кашлял на бегу. Казалось, из меня вот-вот вылетят легкие. Как хорошо, что Тавриче-ский я знаю так, что могу бежать хоть с закрытыми глазами. Мозг моментально вычертил прямую до бли-жайшего канала, и я несся по этой прямой. Сквозь темноту замаячил остов стадиона и одинокий фонарь, освещавший старое здание. В детстве, помню, брал там напрокат коньки.

Не слухом — кожей я чувствовал их приближение. Призрачные кинжалы внушали ужас. Я никогда ничего подобного не видел, но был уверен, что такое оружие неспроста. Значит, им можно меня убить!

Я оттолкнулся от берега, с разбега прыгнув в канаву. Такому прыжку позавидовал бы чемпион. Я упал в воду, но остался на ногах, развернулся — и вовремя! Один из тех спускался по склону, занося нож. Воды в канаве было по пояс. Сам не знаю, как, на ум пришли слова, и я произнес именно то, что было нуж-но. Вода вспучилась, рождая водяной столб. Изогнувшись, он ударил нападавшего в грудь. Признаться, думал, что на них это не подействует, но подействовало, да еще как! Первый поганец отлетел метра на три, затем досталось и второму. Пусть немного, но вода питала меня, я готов был сражаться. Теперь возьмите, твари!

Черная тень махом перелетела через канаву. Они решили атаковать с двух сторон. Я приготовился и сжал кулак. Водяной столб принял его очертания и, дрожа, завис посреди канавы.

— Кто здесь безобразничает?

По дорожке прямо к нам шел человек. Я открыл рот, не зная: кричать или... Твари легко убьют сто-рожа, и я не смогу помешать: выйти из канавы равносильно самоубийству. Я все же не Брюс Ли!

Темные молча повернулись. Их молчание было хуже угроз. Один шагнул к старику — а это был старик, судя по сгорбленной спине и шаркающей походке — но дальнейшее рассмотреть не дали. Почуяв угрозу, я повернулся и едва отразил наскок призрака, набросившегося сзади. Зловещий нож хлестнул водя-ной столб поперек, и тот рассыпался. Мертвец бросился на меня, и я еле увернулся от удара. В воде он дви-гался хуже, быстро сжав пальцы, я сгустил воду — и мертвец замер, как волк с примерзшим к проруби хво-стом. Его нож рассекал невидимые водяные путы, но раз за разом я свивал их заново.

— А ну, хватит баловать! — властно произнес кто-то. Призрак повернул голову, я тоже. Старик был жив и невредим, куда же делись те двое?

— Отпусти его! — велел сторож. Я покачал головой. Вот еще! Им только дай волю...

— Отпусти! — повторил он таким тоном, что я понял: все под контролем.

И еле смог разжать кулак. Водяные путы рассеялись. Призрак пошевелился и, осознав, что свобо-ден, выпрыгнул на берег. Казалось, он удивлен. Беспокойно крутя жуткой безликой головой, мой преследо-ватель искал товарищей. Но их нигде не было.

— Пошел вон! — грозно сказал старик. — Передай Упырю, что это мой лес и моя земля. Здесь я хо-зяин, и другому не бывать!

К моему изумлению, призрак попятился и быстро растворился меж деревьев. Сторож остановился надо мной:

— Вылазь.

Сказано не слишком дружелюбно, и я помотал головой. Нет уж, тут безопасней. Сейчас вот до озе-ра доберусь, заночую, а днем уйду. И ничего ты мне, колдун, не сделаешь!

— Вылазь, говорю. Не станешь колдовать — не трону.

— Обещаете? — опасливо проговорил я. Неужели он с теми двумя разобрался? Что, ему и ножи нипочем?

Старик усмехнулся:

— Не веришь — можешь сидеть тут хоть двести лет. Согласен?

— Не согласен, — пробормотал я, выходя из воды. Я опасливо поднялся по склону, оказавшись на песчаной дорожке рядом со стариком. И тут же узнал его. Бомж, от которого я бежал недели две назад! Это он тогда признал во мне утопленника... Кто же он такой?

— То-то же, — удовлетворенно хмыкнул сторож. — Порешить хотели? — спросил он, словно зная ответ. Я кивнул, разглядывая его лохмотья, смахивавшие на помесь маскхалата с древним кафтаном. На одежду это мало походило, к тому же он был босой.

— А ты молодец, не испугался. Но если б не я, конец тебе был бы один...

— Спасибо.

Бомж посмотрел так, что стало ясно: ему плевать на спасибо.

— С Упырем повздорил?

— Вроде того.

— Крепко повздорил, — сказал он, продолжая разглядывать меня, — иначе бы не прислал этих...

— А кто они?

— Нечисть кладбищенская, неупокоенная, — ответил старик. Ну, типичный бомж, вновь подумал я, в свою очередь, разглядывая спасителя. Только вот глаза. Не бывает у бомжей ярких светящихся зеленых глаз. Мне в голову пришла мысль...

— Не вздумай, — предупредил лешак. Он, что, и мысли читает? — Здесь только я ворожить могу, понял? Если не понял — враз в землю вгоню, как тех! Навь хочешь убрать? Ну, смотри, утопленничек...

Он шевельнул головой — и вмиг раздался вверх и вширь. Передо мной стоял великан, отдаленно напоминавший снежного человека, если бы не полусогнутые, коленками назад, козлиные ноги. Мохнатое тело, под которым угадывались мощные мускулы, венчала странная голова с заостренным на макушке че-репом и небольшими рожками. Рот и губы были вполне человеческими, но зубы, торчавшие из-под них, бы-ли, пожалуй, чересчур длинны и остры. Плоский, с черными отверстиями ноздрей, нос покрывала шерсть, такие же кучерявые скулы, а глаза... Изумрудно-зеленые, с вертикальными, как у рептилии, зрачками. Взгляд этих глаз пригвоздил меня к месту. Дьявол, подумал я, или черт, что, в общем-то, одно и то же.

— Ну, теперь понял, кто я? — спросило чудище.

Я кивнул.

— Ни хера ты не понял, — будничным тоном проговорил черт. — Леший я.

Но лешие должны жить в лесу, а не в парке! — хотел сказать я, но хватило ума придержать язык. Не стоит нарываться, пока я в его власти. Ну, и чудище!

— И что тебе нужно? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно уверенней, но вряд ли это получилось. Получеловек-полукозел захохотал, распахнув зубастую, отнюдь не с козлиными зубами, пасть:

— Сам явился — и спрашивает! Так вот, — грозно сказал он, прекратив смеяться. — Запомни, утоп-ленник: здесь мой лес и земля. И ходить тут ночью дозволяется лишь по моему слову и разрешению. А непрошеных гостей я... — и леший характерно и очень вразумительно сжал когтистые пальцы. Когти за-скрипели, и я вздрогнул от этого звука. Говоря, лесовик смотрел прямо в глаза, и кустистые брови двигались в такт словам. — Запомни и передай водяному: еще увижу его прихвостней в своем лесу — ноги вырву! А теперь уходи. Я не убил тебя потому только, что эти за тобою гнались, и не по своей воле ты в мои владения попал. Если Упырь тебе враг и мне, то не значит еще, что мы приятели. Ха.

Я вдруг вспомнил, что говорил Ковров. Леший, Упырь и Водяной — каждый из этой троицы мог знать, как можно ожить до истечения сороковин. Водяной мне этого не скажет, Упырь и подавно. Вот теперь с Лешим повстречался... И все они ненавидят друг друга.

— Погоди-ка, — Леший махнул рукой и обернулся в прежнего старичка. — Что-то я не разглядел... Так ты не мертвяк еще? Сколько дней осталось, знаешь?

— Знаю, — пробормотал я, ошеломленный невероятной прозорливостью Лешего. Как он увидел?

— Так вот почему ты по суше ходишь, хоть и утопленник. Неприкаянная душа, — заключил он то-ном бесстрастного судьи. — И все равно ты Слизня прихвостень, а Слизня я терпеть не могу: он столько мне гадил!

— Я не прихвостень! Плевать мне на Слизня, я его ненавижу! — вырвалось у меня. Лешак склонил косматую голову набок и прищурил пылающие зеленым огнем глаза.

— Ишь ты, чудной утопленник попался, — сказал он. — С упыренышами не в ладах, и хозяина ненавидит. Как же жить думаешь? Ха! Повеселил ты меня. Что еще скажешь, чудило? Вижу, просить что-то надумал!

— Хочу! — набравшись смелости, заявил я. Эх, семи смертям не бывать, а одна случилась! — Ска-жи мне...

— Молчок! — прервал Леший. — А ведомо ли тебе, бестолковина, что издревле за добрый совет Лешему подарки приносили, а уж потом спрашивали? В лесу просто так и ворона не каркнет!

Я замолчал. Какие еще подарки? Откуда? И что у меня есть?

— Ты вот что, — подойдя ближе, доверительно сказал старик, — сбегай в магазин, да купи водки. И хлеба. Давно я хлеба не ел. А потом приходи, побалакаем.

Я растерянно пошарил по карманам: денег почти не было. На бутылку водки точно не хватит.

— У меня денег нет.

Леший вновь склонил голову:

— Укради, — проникновенно сказал он. — Что, ума не хватит? Давай, быстрее, парень, так рассве-та дождешься, а днем я сплю.

Я выбрался из Таврического и пошел по Кирочной. Где-то здесь есть круглосуточный магазин. Во-ровать не хотелось. Я не боялся быть пойманным, просто так меня воспитывали. Брать чужое нельзя. Но если не возьму, леший ничего не скажет! Правда, он и не обещал... И все же я чувствовал: у меня появился шанс, и пока он есть, я должен его использовать!

Магазин располагался в полуподвале. Свет его вывески был, пожалуй, единственным ярким пятном на слабо освещенной улице. Я увидел парочку, поднимавшихся из полуподвала, и задержал свой взгляд на женщине. Мне, взъерошенному, измазанному в грязи, водку не продадут, а вот ей... Парочка села в припар-кованную у магазина 'Ауди', и уехала.

Я посмотрел на свою сексапильную грудь и быстро спустился по лестнице. Продавец уставился на меня:

— Вы что-то забыли?

Надеюсь, лампы дневного света не влияют на морок, подумал я и ответил:

— Бутылку водки и буханку хлеба.

Продавец замер, и я догадался, что голос мой отнюдь не женский. Я закашлялся и произнес на пол-тона выше:

— Поскорее, пожалуйста!

Мужик вышел из секундного транса, повернулся, и через три секунды бутылка и хлеб лежали на прилавке.

— И бутылочку воды, — сказал я окрепшим от наглости голосом. Гулять, так гулять!

— Двести двадцать, — сказал продавец. Я скорчил радостную мину и позвал воображаемого спут-ника:

— Миша, иди, заплати!

Я как мог обворожительней улыбнулся продавцу, схватил бутылки и хлеб и побежал наверх по ступеням. Видно, что-то заподозрив, мужик побежал за мной.

— Эй, заплатите сначала!

Я выскочил на улицу и сделал ноги. Метров сто продавец бежал за мной, потом отстал, и я благо-получно проник в сад сквозь решетку. Удалось!

— Принес? — спросил Леший. Он возник бесшумно и неожиданно, в своем настоящем облике, и я невольно отшатнулся. Еще не привык. — Давай сюда!

Я сунул в мохнатые лапы водку и хлеб.

— А это что? — указал он на воду. — Водка?

— Вода.

— Зачем она мне?

— Это мне.

— Тогда пей и будь здоров, — усмехнулся Леший. Он умело открутил пробку, запрокинул голову и одним духом вылил все в пасть. — Хорошо!

Острые клыки мигом откусили полбуханки.

— М-м, не тот стал хлебушек, не тот... Ладно, — жуя, заметно подобревшим голосом произнес хозя-ин парка. — Излагай, чего желаешь? Помогу. Чего хочешь? Силы, чтоб урожай взошел? Или в лесу кого найти?

— Мне этого не надо, — срывающимся голосом произнес я. — Я живым быть хочу! Я знаю, еще есть время! Я слышал: ты знаешь, как это сделать! Помоги мне, леший, пожалуйста, помоги!

— Живым стать? — переспросил лешак. — Хе-хе. Никогда еще такого не слыхивал! Зачем? Жизнь людей коротка, а тебе долгий век отмерян — так пользуйся! Иной бы за счастье почел, а ты, дурак, ерепе-нишься!

— Иной в говне жить согласен. А я не хочу! Помоги мне.

Терпеть не могу: кого бы то ни было о чем-то просить. Есть в этом что-то... рабское. Не люблю. Но сейчас надо засунуть гордость куда подальше.

— С какой стати мне... тебе... помогать? — с грубой презрительностью выделяя каждое слово, спро-сило чудище. — Кто ты такой, чтоб я помогал тебе? Если б ты мне слугой был или родичем, тогда другое дело. А ты Слизню служишь...

Повисла тяжелая, злая тишь.

— За водку спасибо, — сказал Леший. — Угодил. А что просишь... Сам, верно, не знаешь, чего про-сишь! Никто мертвых оживить не может. Так уж заведено. Умер, и умер. А ты ерепенишься...

Я стоял, как врытый в землю болван.

Леший вновь стал стариком:

— Не печалься, парень. Не ты первый, не ты последний. Думаешь, смерть — самое страшное? По-живи с мое, узнаешь, что по-настоящему страшно.

— Хватит сказки рассказывать! — злобно выкрикнул я. Мне все равно, пусть убивает, черт с ним! — Сам, небось, умирать не хочешь!

— Не могу, — сказал Леший. — Потому что никто, кроме меня, дела моего не исполнит. А если нет дела, то и жить незачем.

Дело? О чем он говорит?

— А теперь ступай.

Это было сказано, как 'уходи'. Я мертвец, я не мог плакать, но внутри стало нестерпимо горько. Я ожидал иного. Я думал, он поможет мне. Наивный труп! Я чувствовал себя никчемной оболочкой, воздуш-ным шариком, воображавшим, что умеет летать, в то время как ветра играют им в свое удовольствие...

И если при жизни не задавался вопросом, зачем живу, то сейчас я не знал, зачем существую? Чья глупая шутка выдернула меня из речной могилы? Почему все свалилось на мою голову? Ведь тысячи людей тонут и лежат себе спокойно. Почему я?! — взывал я к темным небесам, шагая прочь из парка.

Небо молчало. Оно всегда молчит. Потому что мы — не его дети, вдруг понял я. Земля породила нас, в землю мы и уйдем. Ее слушать надо.

Я старался, чтобы меня не заметили. Я крался водными путями, как вор, прижимаясь к илистому дну и холодным выщербленным камням набережных. Я боялся Слизня и не хотел встречаться с Анфисой.

Я хотел найти Дарью.

Она приснилась мне этой ночью. Она парила в сумеречной воде и улыбалась. Видя ее жалкое, по-лупрозрачное тело, я чувствовал вину. Ведь Ковров просил, очень просил, чтобы я показал Дарье медаль-он. Но я ничего не сделал. Конечно, ведь осталось шестнадцать дней до того, как я исчезну...

Я проснулся и понял: все оставшиеся дни буду паниковать и метаться... Затем исчезну и стану при-зраком. Мои последние шестнадцать дней пройдут так же глупо и бесцельно, как двадцать лет моей недол-гой жизни.

Я должен ее найти! Я уже знал, чувствовал лучше Коврова, что это она, та самая Дарья. И еще знал, что времени мало. Так мало, что я дрожал от страха, от боязни опоздать, хоть и не знал, чем вызвана эта боязнь.

Вот и Охта, а скоро будет и мост.

— Дарья! — закричал я изо всех сил, приближаясь к источенным временем и водой опорам. — Да-рья!

Тишина. Опоздал! Слишком поздно!

— Я здесь, — раздался тихий голос. Я мигом обернулся. Дарья была рядом. Тоненькая и прозрач-ная, она притягивала взгляд странной необъяснимой красотой. Да что же в ней такого, подумал я, почему хочется обнять ее, прижаться и назвать сестрой...

— Вас Слизень послал? — кротко спросила она.

— Нет! — торопливо воскликнул я. — Не Слизень! Я сам пришел. Мне нужно... отвести тебя в одно место... к одному человеку... Он ждет тебя.

Я запоздало вспомнил о медальоне, но ничуть не стушевался. Я уже знал, что она — это она. Но Ковров просил, и я протянул руку: старинный медальон тотчас проявился на раскрытой ладони.

— Павел просил отдать тебе...

Дарья подняла руку, и медальон лег в ее узкую, хрупкую ладошку. Она смотрела на него долго и так, что внутри у меня все сжалось.

— Это он! Это он! — вдруг сказала она звонким и чистым голосом. — Я знала... Знала, что еще увижу Павла! Я иду с вами! Идемте немедленно! Где он?

Я хотел сказать: на кладбище, но мой язык не повернулся, хотя умом понимал, что она должна все знать. Не может человек прожить столько. А любовь прожила...

— Идем! — кивнул я и протянул ей руку. — Только быстрее. Он ждет. Он все время тебя ждал! — вдруг добавил я от себя.

— Подождите, — она остановилась, глядя испуганно и тревожно. — Я ничего уже не боюсь. Но... Слизень накажет вас, если узнает...

Страх обжег изнутри. Крошечный Слизень поселился во мне, десятками щупалец сжимая сердце.

— Если узнает, — как можно спокойней произнес я.

Дарья заколебалась.

— Я не могу погубить вас. Передайте Павлу...

Она не договорила и заплакала. Я не мог этого вынести:

— Если вы сейчас же не пойдете, я потащу вас силой! Обо мне не думайте, думайте о нем!

Необъяснимая, яростная решимость овладела мной. Я намеревался отвести Дарью к Коврову, чего бы это не стоило! Я обещал, и сделаю это! Семи смертям не бывать, а одна уже случилась!

Я взял Дарью за руку, и мы поплыли. Путь назад был еще страшнее. Если нас заметит кто-то из сви-ты Слизня, наше путешествие закончится. Я знал о вечной вражде Слизня с живущей на суше нечистью, и понимал, что делаю, сводя русалку и мертвеца... Но пробираться темными окольными каналами и грязными протоками с Дарьей я не мог. Я стыдился своего малодушия. Даже она, хрупкая девушка, не имея сил, имела волю держаться и верить до конца.

Мы плыли, не скрываясь, в темно-зеленой полупрозрачной мгле, недалеко от поверхности. Тогда я понял, что чувствуют поднимавшиеся в атаку, под пули, солдаты. Стайки рыбешек равнодушно скользили мимо, и впервые за эти дни я думал не о своей участи, а о Коврове и Дарье. Как они встретятся? Что скажут друг другу? Предстоящее настолько захватило, что я не думал об опасности, о десятках глаз, возможно, следящих за нами сейчас, и о черных щупальцах Слизня...

— Подожди меня здесь! — сказал я. Мы остановились в Обводном, у какого-то моста. — Я быстро!

Она кивнула.

Помня об Упыре, на кладбище я хотел пройти с другой стороны реки Монастырки. Так называлась протока, с давних времен отделявшая комплекс Лавры от города. Я всегда думал, что это рукотворный ка-нал, но это была река, если верить карте. Она протекала под дорогой и впадала в Обводный канал. Если идти по территории Лавры вдоль Монастырки, видно, как река исчезает в черной, непроглядной дыре под дорогой. На карте это место значилось как Казачий мост. Неприятное место, хотя напротив высится здание духовной академии. Я всегда проходил в Лавру по дороге через ворота, как и все. Но сейчас следовало быть вдвойне осторожным. Дарья ждала меня, и я не имел права на ошибку. Мы пройдем здесь.

Черный, непроницаемый для солнца и света тоннель под мостом вел на территорию Лавры. Не-смотря на приобретенные навыки, я с трудом мог что-то различить в мертвой воде. Сюда стекались воды со всего кладбища и растворялись в Неве. Я двигался против течения, впрочем, оно здесь почти не ощущалось. После встречи с Упырем я знал, что эта вода мертва. Сотни лет она впитывала в себя останки похоронен-ных, ее берега сложены из костей и мяса, превратившихся в землю и в корни кладбищенских деревьев. Она была черной и тягучей, совсем неживой. Несмотря на отсутствие обоняния, я чувствую, насколько она гни-лая. Какая-то водоплавающая дрянь касалась тела отвратительными бархатными пальчиками, и я вздраги-ваю. Стены черной протоки заросли бесцветным мхом, заглушавшем любые звуки. Казалось, я не плыву, а падаю в бездонный колодец. Или в чью-то глотку. Даже размытое серое пятно выхода не справлялось с этим наваждением. Наконец-то, выход! Я вздохнул свободнее, но подумал, что теперь надо быть вдвойне осторожным. Не хотелось бы встретиться с Упырем снова. Тем более что со мной Дарья. Но, раз она не ис-пугалась пойти со мной, не испугаюсь и я.

Я выбрался из ручья и, спрятавшись за склепом, надел магическую одежду. Сейчас день, и на клад-бище много людей. Место, где я выбрался на берег, было мне незнакомо, и пришлось побегать по аллеям, пока не нашел Коврова.

— Павел Иванович! — закричал я, подбегая к могиле. — Она здесь, она ждет вас!

Ковров обернулся. Его глаза сверкнули:

— Идем!

— За мной, — сказал я, и мы побежали. Вернее, бежал я, а Ковров стремительно обогнал меня, про-носясь сквозь деревья и надгробия.

— Где она, где? — лихорадочно повторял он.

— Здесь, за ручьем!

Мы достигли моста, и Ковров остановился перед черной водой. Лицо его потемнело.

— Дальше я не могу идти! — он умоляюще посмотрел на меня. — Приведи ее сюда!

— Конечно, Павел Иванович! Ждите! — я нырнул в воду и понесся вперед. Черный тоннель про-мелькнул так быстро, словно я моргнул чуть дольше обычного. Дарья ждала на дне.

— Идемте, — я взял Дарью за руку и повлек за собой. Она без слов подчинилась.

Я подумал, что в тоннеле ей станет страшно, потому что было страшно и мне — и от страха без перерыва болтал, рассказывая что-то о себе и Коврове...

Еще не доплыв до конца речки, я увидел силуэт Коврова. Он спустился в Монастырку и стоял по пояс в воде, полупрозрачный, в старомодном костюме и шляпе, откуда ни возьмись, оказавшейся у него на голове.

— Дарья! — крикнул он. Я остановился, пропуская даму вперед. Мне в голову полезли совершенно дурацкие мысли: как нежная и кроткая Дарья встретится с любимым абсолютно голой? Дарья проплыла мимо, и я с изумлением увидел, что на ней светящееся во мраке, белое старинное платье.

Они встретились у входа под мост и остановились, глядя друг на друга. Это длилось долго, но мне не было скучно. Я понял, что вижу то, что может видеть и понимать не каждый. Два полупризрачных силу-эта стояли, не произнося ни слова, но я знал, о чем они говорят. Они забыли обо мне, забыли, где они, забы-ли прежний страх и отчаяние — все это я читал на их призрачных, но живых лицах. Я завидовал им и знал, что никакой Упырь не появится и не разрушит эти чудесные мгновения, потому что они заслужили их. За-тем они взялись за руки, и я почувствовал, что явно здесь лишний. Я попятился во тьму и еще долго плыл спиной вперед, провожая глазами Коврова и Дарью, и их призрачные фигуры светились во тьме, как дале-кие, недосягаемые звезды.

Мы сидели в кафе и пили кофе. Вернее, кофе пила Юля, я же, по обыкновению, воду. Причем купил полуторалитровую бутылку. Мне повезло: я сумел дозвониться до Юльки именно в тот момент, когда она ненадолго приехала в город. Соврал, что глючит телефон, и потому не смог ответить на звонки. Я даже уди-вился, с какой легкостью Юля меня простила.

— Все-таки бабушка правду сказала: ты очень изменился, — проговорила Юля.

Я хотел сказать, что думаю о ее бабушке, но сдержался. Это мелочь по сравнению с тем, о чем предстоит сказать. Еще бы я не изменился? И кто бы не изменился?

— Да, я изменился. Ты не представляешь, как я изменился.

— Ты не просто изменился, Энди, ты стал другим человеком.

Не человеком я стал, а мертвецом, подумал я, а вслух сказал:

— Я знаю.

— Я помню: ты всегда был веселым, шутил, прикалывался над всеми... Сейчас ты другой. Что слу-чилось, Андрей?

Вот он, главный вопрос. И что ответить? Правду? Нет, не время. Нельзя ей сейчас сказать! А когда? Не знаю! Как признаться Юле, что я мертв? Она, конечно, не поверит, и что тогда? Снова нож в себя во-ткнуть? У Кости психика покрепче, и то бежал, как угорелый.

— Просто я лучше узнал жизнь.

— Когда ты дрался там, в клубе, мне стало очень страшно. У тебя было такое лицо...

— Это чтобы Темного напугать, — попробовал отшутиться я.

— Нет, Андрюша, ты выглядишь больным!

— Больным?

— Эта твоя постоянная жажда... Кожа темная и сухая...

— Загорел и подсох...

— Это не смешно, Андрей! Может, у тебя диабет? Я слышала, от диабета пить очень хочется! Ты к врачу не ходил?

— Зачем? Никакого диабета у меня нет! Я в порядке.

Ха! Диабет! Лучше бы у меня был диабет, подумал я, да я был бы просто счастлив!

— Ты не в порядке, я же вижу. Даже когда улыбаешься, кажется, что у тебя кто-то умер... У тебя с мамой все в порядке?

— Да в порядке все, жива и здорова. А как твоя бабушка? — попытался я перевести разговор.

— Ничего. Правда, говорит, что меня ждет горе, если с тобой встречаться буду.

Я промолчал. Это бабка всю воду замутила! Экстрасенс чертов. Дай время, доберусь до нее, пока-жу пару фокусов...

— Я, кажется, знаю, почему...

— Ничего ты не знаешь! — грубо проговорил я и испугался. Слова вылетели сами собой. Это пло-хо. Надо себя контролировать. Так ведь Юльку обидеть можно!

— Слушай, я недавно встретил двух людей, — поспешно сказал я более мягким тоном. — Мужчину и женщину. Они давно не видели друг друга, очень давно. Они любили друг друга так, что... не сказать сло-вами. Много, много лет. Они могли простить все, понимаешь... И каждый из них знал, что будет прощен, ве-рил в это...

Юля слушала, глядя на меня, а я не мог осмелиться взглянуть ей в глаза. Проклятая русалка! Из-за нее я чувствовал себя испоганенным, недостойным даже Юлиного взгляда.

— И когда один ослабел, другой не стал его осуждать. Он верил, что они не расстанутся никогда. Так и случилось. Это была настоящая любовь, а их вера — настоящая сила.

Юля молчала. Мне казалось, она понимает.

— Я видел, чувствовал эту силу. Хочу, чтобы так было и у нас!

Я взял ее ладони в свои.

— И так ты тоже никогда не говорил, — едва не касаясь губами моих губ, прошептала она. Все-таки Юлька любит меня, это факт! Как же я рад этому! Настоящий влюбленный болван, улыбаясь, подумал я.

Мы посидели еще часок, и Юлька засобиралась.

— Мне надо к бабушке съездить. Мама просила кое-что отвезти. И еще: я с родителями еду в Фин-ляндию на неделю.

— Хорошо, езжай.

— И ты меня так легко отпускаешь? — прищурилась она.

— Попробуй, тебя не отпусти... Еще бабушке пожалуешься.

Юля засмеялась. Но мне было не до смеха. Она уезжает именно тогда, когда нужна! Как же я буду без нее, без ее глаз и улыбки? Одни твари вокруг...

— Ты расстроился? — заметила Юлька. Все замечает. Мюллер в юбке. — Ну, потерпишь недельку?

Что делать, потерплю.

— А что вы там делать будете? — спросил я, переводя разговор.

— Ну, сначала в Финляндию поедем, а потом в Швецию на пароме, представляешь? На пароме!

— Завидую, — сказал я. — Я за границей еще не был. И на пароме не плавал.

— В Швеции говорят, красиво: аквапарки, фонтаны...

— Фонтаны это хорошо, — сказал я. — Фонтаны я люблю.

— Еще там парки и аттракционы хорошие.

Аттракционы! У меня не жизнь, а сплошной аттракцион. Смертельный.

Мы еще поболтали, и я проводил ее до метро.

— Ну, пока, — мы поцеловались.

— Приеду — позвоню! — строго сказала Юля. — Попробуй только не взять трубку!

— Примотаю скотчем к уху! — пообещал я.

Юлька улыбнулась и застучала туфлями по ступенькам. Я слушал, и мне казалось: стучит мое мертвое сердце.

В последнее время я не мог сидеть в одиночестве и вечером пошел к Косте. Мы сидели и слушали 'Мановар'. Сильный, пронзительный голос Эрика Адамса пел об одиноком герое, который не страшится смерти, потому что у него есть то, за что можно умереть...

'Burn the bridge behind you.

Leave no retreat.

There's only one way home...'

Это единственный путь домой, подумал я. Вот и у меня единственный путь, по которому надо прой-ти. И пройти достойно. Легко сказать...

Я подошел к проигрывателю и выключил его. Повисла пронзительная тишина.

— Знаешь, Темный чуть не убил меня, — сказал я. Костик вытаращил глаза:

— Когда?

— Недавно. Еще перед тем, как мы с тобой встречались. Просто я тебе не сказал тогда.

— Подожди. Что-то не понял юмора. Как тебя можно убить? — спросил Костя.

— Не знаю. Но можно. Сказки когда-нибудь читал? Можно и вампира и кого хочешь убить... Даже Кощея Бессмертного, если знаешь, как.

— Ничего себе... Но я все равно не понял: зачем ему тебя убивать?

— Темный и Упырь — одно и то же лицо, — сказал я. — Упырь владеет городом, которого ты не видишь и не знаешь. Мертвым Питером. И ненавидит меня за то, что я, утопленник и слуга Слизня, расхажи-ваю по его территории. Самое смешное, что Упырь может знать, как мне стать живым. Так мне сказали.

— Ничего себе расклад, — сказал Костя. — По логике, надо взять этого парня и прижать, чтобы он все выложил. Но прижать Темного у нас кишка тонка.

— А Упыря тем более.

— А, может, все-таки в милицию пойти? — вопросительно посмотрел Костя. — Скажешь, что тебя преследует Темный, угрожает и все такое...

— И мне предоставят персональную охрану? — подхватил я. — И они со мной в Неву прыгать бу-дут? Не смеши.

— Нет, охрану не предоставят, конечно. Но следить за тобой могут. А как только Темный появится, сцапают.

— Он же не в розыске, Костя! Как его сцапают? На каком основании? Менты наверняка все про не-го знают, только доказательств нет. Да и вырвется он. Менты — козявки по сравнению с ним! Он настоящий монстр, ты бы видел! Да я поверить не могу, что хотел набить ему морду! — нервно рассмеялся я. — Он мо-жет убить кого угодно, Костик, легко, даже мертвеца, как я! И не перед чем не остановится, потому что он не человек, понимаешь? Он — черт знает что такое!

Мы помолчали. Я немного успокоился, подумал и сказал:

— Если со мной что-нибудь случится, вот тебе адрес, — я быстро набросал на клочке бумаги не-сколько слов и отдал Косте. — Пойдешь туда, и расскажешь то, что знаешь. Наверно, только он сможет по-мочь мне.

— Что это за адрес: 'от ворот по аллее прямо, третий поворот налево, с правой стороны у старой березы?' — спросил Костя, посмотрев в листок. — Кому там рассказывать?

— Это кладбище за Лаврой, знаешь?

— Знаю, — неуверенно произнес приятель. — И к кому там подойти?

— Вот: Ковров Павел Иванович, — дописал я. — Ему расскажешь. Станешь перед могилой и рас-скажешь.

— Что?!

— Он всегда там сидит. На могиле. Ты его не увидишь, но он все услышит и поможет. Понял? Это очень важно.

— Понял, — произнес Костик. Видок у него был — 'дай боже'. — А что с тобой случиться может?

— Все, что угодно, — ответил я. — В этом мире возможно все.

И как в воду глядел.

Утром я отправился к Архипу и застал его в дурном настроении.

— Ты где столько пропадал? Анфиса тебя искала! — буркнул старик вместо приветствия. — Сказа-ла, будет ждать на старом месте.

— Спасибо, — ответил я. Эта тварь еще на что-то рассчитывает, после того, что сделала! Ладно, встретимся, давно пора выяснить, кто есть ху.

— Эй, парень! — окликнул Архип, когда я собрался плыть. — Погоди! Не торопись.

— А что?

— Послушай, что я скажу!

Я замер, пораженный тоном старика. Еще никогда он так не разговаривал.

— Ты, дурень, думаешь, Анфиса любит тебя? — усмехнулся Архип. — Не может она никого лю-бить! Она чародейка, а ты молодой, вот и попался. Если Слизень узнает, что она с кем безобразничает — убьет обоих, а тебя первого! Все русалки — жены водяного, а Анфиса — первая!

Я вспомнил ее объятья, заигрыванья и взгляды. Признаться, думал, что Анфиса действительно влюблена. Но она — жена Слизня?! Меня чуть не стошнило, когда я представил, как Слизень сладостраст-но лапает ее щупальцами...

— Смотри, Андрей, я тебе добра желаю, и потому остерегаю. Или не сносить тебе головы...

С чего это он мне помогает? — подумал я.

— Смотрю, ты не очень-то ее любишь.

— Я? — злобно захохотал Архип. — Не очень люблю? Да, я ее ненавижу! Это она меня в воду ута-щила! Из-за нее я стал утопленником! И вот что скажу: не верь ей, никакому слову ее не верь!

Я опешил. Выходит, Анфиса старше Архипа! Сколько же ей лет? А выглядит, как молодая женщи-на! Вот тебе и чары...

— Я ведь раньше рядом со Слизнем сидел, правой рукой был. А теперь здесь мое место, и в Неве не показываюсь, покуда не позовут... Это Анфиса так сделала. Когда я был молод, она со мной жила, всю силу мою высосала. Думаешь, почему я такой, а она молода да гладка?

Вот оно что!

— Она не блудница. Она хуже! Она выпивает и силу и жизнь...

Я вспомнил, как мне было плохо после близости с русалкой. Меня действительно опустошили, опо-рожнили, высосали, как паук высасывает свою жертву. Еле приплыл тогда к Архипу. Думал, это из-за сек-са... Какой же я идиот!

— И что же мне делать? — спросил я старика. — Заклятье новое учить? Против чар?

— Против русалкиных чар никто не устоит, — печально сказал Архип. — Если бы она захотела, я бы до сих пор за ней бегал...

— Тогда что проку в твоих предупреждениях? — сказал я. — Если она меня околдовать может?

Русалка соблазняла меня, это факт, но после того, что она сделала, мне хотелось ее убить! Но уве-ренности у меня уже не было. Подводный мир живет по своим законам и, не зная этих правил, многое не объяснишь никакой логикой.

— Я ведь хотел ее убить! — признался Архип. — Но не вышло. Ее чары питаются нашей же любо-вью, и их не одолеть... Но ты можешь!

— Я? Могу?

— Я не слепой, — сказал мертвец, — вижу, как ты каждый день на сушу бегаешь. Думаешь, не до-гадаться, зачем? Любишь ты кого-то, я вижу. И Анфиса наверняка догадывается. Только соперниц она не терпит, учти, парень! И знай: никакие чары не одолевают любовь. Понял?

Я понял. Пусть Юлька ушла, я должен верить в ее любовь, иначе русалка вновь очарует меня. Как там говорил Ковров? Если есть надежда, то и вера есть. Оставался последний вопрос:

— Зачем ты мне все это рассказал?

Глаза утопленника блеснули:

— Я хочу, чтобы она испытала то же, что и я! Пусть узнает, что значит быть отверженной! Это для нее страшней всего! А чтобы ты мне поверил, скажи, что хочешь с ней к Слизню пойти, чтобы он отдал ее тебе. Так все и узнаешь...

Не откладывая, я приплыл на то место, где встречался с Анфисой: во впадину за мостом Алек-сандра Невского. Жутковатое место. Хотя раньше казалось вполне романтичным. Видимо, тот же морок.

— Анфиса! — крикнул я. Я уже не боюсь, и спазмы не душат, когда открываешь рот под водой. Все это прошло. Я привык. Ассимилировался.

— Анфиса! — еще раз позвал я.

— Я здесь.

Русалка взялась, словно из ниоткуда, и вот она близко. Чувственные губы кривятся в соблазнитель-ной улыбке, белое, совершенное тело манит, паря в черной ночной воде.

— Ты позвал, и я пришла, — сказала она, останавливаясь почти вплотную. Ее шея, плечи и грудь были так близко... Я смутно помнил, что еще недавно хотел ее убить, но сейчас я хотел иного... Тело русал-ки притягивало взгляд, и я не мог смотреть ни на что больше. Юлька не такая красивая. Она ни в какое срав-нение не идет. Зато... Юлька любит меня по-настоящему, без всяких чар!

Я помотал головой, стряхивая наваждение.

— Я люблю тебя, Андрей! — Анфиса протянула ко мне гладкие бледные руки. Она улыбалась, но ее выдавали глаза. Ни капли тепла в них, ни лучика света...

— Ты не можешь любить, тварь! — я оттолкнул ее.

Русалка вздрогнула.

— Я ждала, я терпела, когда ты уходил к ней! — негодующе произнесла Анфиса. — А она не вы-терпит и мига, если увидит меня с тобой! Так кто из нас любит сильней? Она не простит, а я прощу! Все прощу! Только будь со мной и люби меня!

Я не отвечал. Со мной была вера — она не нуждалась в словах.

— Посмотри на меня! Никто из земных девушек не сравнится со мной в красоте! — русалка парила вокруг, бесстыдно извиваясь и оглаживая себя так, что я чувствовал себя столбом в стриптиз-баре.

— Я буду любить, как никто другой!

— Ты это и Архипу говорила?

Анфиса остановилась:

— Архип — старый дурак! Он выжил из ума. Не слушай его! Он завидует тебе, молодому! У него нет мужской силы! — засмеялась русалка. — Кому он нужен, такой? Все русалки над ним смеются.

— Ты говорила, что будешь всегда его любить!

— Он лжет, я никогда этого не говорю!

Что-то неуловимо изменилось в облике русалки. Я еще не понял, что, но уже знал, что сказать дальше. То, о чем говорил Архип:

— Значит, ты любишь меня, Анфиса?

— Люблю! — жарко призналась русалка.

— Тогда идем к водяному! Пусть он отдаст тебя мне! Ведь ты же его жена?

Она опешила:

— Слизень убьет за такие слова! И меня вместе с тобой! Зачем тебе это? Мы и так сможем любить друг друга! Иди ко мне, любимый!

Я покачал головой:

— Я не люблю тебя, Анфиса. И ты не любишь. Морочишь только.

Чары рассеивались. Теперь я видел перед собой не одно, а два существа, как две проекции, нало-женные друг на друга. И сквозь холеное белое тело просвечивал пугающий, хищный силуэт.

Я молчал, ожидая, что еще она скажет. Но Анфиса притихла, пристально разглядывая меня. Каза-лось, она решала и взвешивала. Надеюсь, не мою судьбу.

— Ты пожалеешь об этом! — наконец, произнесла она. — Никто... Еще никто...

Она не договорила, но я знал, что она хотела сказать.

— Прощай, — сказал я, отворачиваясь от нее. Я уже не хотел ее смерти. Пусть живет, думая, что это жизнь, и любит, думая, что это любовь...

— Знай, Андрей! — услышал я вослед. — Тебе недолго осталось! Скоро она не сможет видеть тебя! Скоро никто из смертных не сможет видеть тебя! Никогда! И тогда ты придешь ко мне... Потому что идти тебе станет некуда!

Я презрительно качнул головой. Еще узнаем. Ведь любят не глазами, а сердцем. Только русалке этого не понять.

Вечер я провел дома. Садясь на диван в своей комнате, я никак не мог поверить, что час назад я находился на дне реки. Два мира накладывались друг на друга, цепляясь расплывчатыми гранями. Где начинался один и кончался второй, я не знал. Я жил на два мира, и это было бы неплохо, если бы второй мир медленно не засасывал меня. Я точно знал, сколько мне осталось. Тринадцать дней. Оставалось каких-то тринадцать дней.

Я пошел на кухню попить, сполоснул лицо и явственно услышал негромкий, неприятный голос, прошипевший из крана:

— Приходи ночью под Троицкий мост!

Я отшатнулся: в кухне никого не было. Из комнаты соседей доносился звук работающего телевизо-ра, но голос прозвучал так ясно, словно говоривший находился рядом. И слуховыми галлюцинациями я ни-когда не страдал. В тот же миг появилась уверенность, что это не глюки, и что ночью мне непременно надо быть там, где сказано. Но быть мне там не хотелось. А если не приду?

— А не придешь — худо будет! — добавил голос напоследок. И это 'худо будет' напугало больше, чем самые жуткие угрозы.

Что-то должно случиться. Что-то страшное. И я заранее боялся, еще не зная, чего.

Ночь — понятие растяжимое. Странный голос не сказал, в котором часу быть под мостом. А если опоздаю? Но вряд ли нечисть с часами плавает. Я сидел в темной комнате, не зная, когда идти, и вдруг по-чуял: пора! Это знание, внезапно родившееся из ниоткуда, испугало сильнее, чем голос из крана. Пойду, решил я. Хотел бы Слизень убить меня — убил бы еще тогда...

Я вышел из дому и направился к Литейному. По проспекту добрался до набережной, нашел спуск к воде. Огляделся и осторожно погрузился в Неву. Огни города исчезли, я плыл в кромешной тьме, но неведо-мое доселе чутье подсказывало направление. Вдруг спохватившись, я захлопал руками по карманам — подумал, что в воде могут выпасть ключи от квартиры, но они были на месте. Зависнув в воде, я переложил их в карман с пуговицей и поплыл дальше.

Я уже понял, куда плыть. Туда, где я оказался после падения.

Приблизившись, я увидел огромную, узкую, вытянутую вдоль русла Невы щель. Знакомый фиоле-товый сумрак клубился над ней, и я понял, что мне — туда. Фиолетовый туман светился, в нем то и дело проскальзывали чьи-то тени. Все они опускались на глубину.

Наконец, я достиг дна и увидел идеально ровную площадку, над которой возвышался большой черный камень. Вокруг камня толпились жители Невы: русалки, утопленники и совершенно не похожие на людей монстры. Не было лишь самого водяного.

Я осторожно приблизился и не без опаски смешался с толпой, хоть и понимал, что здесь я свой, и никто меня трогать не будет. Окружавшие существа были настолько жуткими и нереальными, что казалось, все они мне просто снятся. Кольчатые черви невероятных размеров сворачивались щетинистыми бухтами на дне. Нечто, напоминающее медузу, но не прозрачное, а иссиня-черного цвета, порхало над площадкой, волоча за собой длинную ленточную 'юбку'. Я невольно вжал голову в плечи, когда эта мерзость проплы-ла надо мной. Был огромный осьминог, которого я едва не принял за Слизня, были рыбы с подобием чело-веческих рук, увенчанных длинными когтями, была пиявка толщиной с мою ногу и рак с человеческой голо-вой. Меж чудовищ, являя дикий контраст, неторопливо проплывали русалки, и я удивлялся, как ни одну из них не съели...

— Прошу прощения, — прошелестел какой-то слизняк, волоча за собой огромных размеров витой панцирь. Он нечаянно задел мою ногу, коснувшись холодным склизким брюхом, и пополз дальше, к черно-му камню. Он еще и разговаривает, подумал я, вытирая испачканную слизью ступню о штанину. Надеюсь, эта дрянь не ядовита?

— Стой! — я схватил за руку проплывавшую мимо русалку. С ней все же разговаривать привычней, чем с каким-нибудь мутантом. Хоть выглядит, как человек. — Скажи, что случилось?

— Сегодня суд, красавчик! — сказала она. — Суд Слизня!

Я отпустил ее руку, и русалка уплыла, улыбнувшись и окинув оценивающим взглядом. Глаза ее озорно блеснули, но мне не до озорства. Суд?! Кого же будут судить?

Мне стало еще страшней. Вдруг будут судить меня за то, что я разгуливаю по суше? Ведь сколько раз предупреждали! Я потихоньку отступал назад. Пожалуй, никто и не заметит...

— Куда это ты? — руки Анфисы обвили мой торс. — Не увидишь самое интересное! Пойдем, Ан-дрей! — и русалка повлекла за собой.

Мы двигались к черному камню, и стоящие на пути чудовища почтительно расступались перед Ан-фисой. Было ясно, что русалка пользуется авторитетом. Я подумал, что мы могли бы проплыть у всех над головами, никому не мешая. Но Анфиса демонстративно проталкивалась сквозь толпу, быть может, чтобы показать свое высокое положение. Она горда — я давно это заметил.

Мы остановились у камня, являвшим собой до блеска начищенную водой, почти правильную пира-миду с усеченной верхушкой. Я смотрел на него, стараясь не оглядываться на обступивших монстров. Мне казалось, некоторые глядят на меня далеко не вегетарианскими взглядами. Надеюсь, своих они не кушают...

Слизень явился неожиданно, и я так и не понял, откуда. Лишь увидел, как твари поспешно рассту-паются перед ним, склоняясь в поклонах, а кто склониться не мог, растекались и распластывались по ка-менной площадке. Выделяться из толпы мне не хотелось, и потому я тоже пал на дно, чтобы не попасть под взгляд Слизня. Водяной проследовал мимо и, взмыв над склонившейся толпой, взгромоздился на черный камень. Трон, подумал я и неожиданно увидел... Дарью.

Ее вели два жутких, совершенно черных скелета с ошметками истлевшей плоти на костях. Они крепко держали утопленницу за руки. Вряд ли это было нужно — Дарья не пыталась вырваться. Опустив голову, она смиренно остановилась перед черным троном.

— Я собрал вас, чтобы показать, что будет с тем, кто осмелится нарушить мою волю! — голос во-дяного звучал так близко, словно он говорил мне в ухо. Два щупальца Слизня протянулись в сторону Дарьи и замерли, указывая на нее. — Эту утопленницу многие знают. Знают, что я был добр к ней, хотя она ни разу не принесла живой души!

Ряды монстров зловеще зашумели, шевеля усами, клешнями и щупальцами.

— И она, — продолжил Слизень, — отплатила мне черной неблагодарностью! Она втайне встреча-лась с нашими врагами, слугами Упыря!

Стоявший рядом мутант щелкнул полуметровой клешней, и мне стало нехорошо. Ведь это я привел Дарью к Коврову! И запросто могу оказаться рядом с ней...

— Какого же наказания она достойна?

— Убить! Смерть ей! — заголосили вокруг. Слизень довольно кивнул:

— Смерть! — громогласно повторил он, почему-то смотря в мою сторону. — Но я хочу знать: по-чему ты сделала это? И кто тебе помогал? Скажешь — умрешь быстро и без мучений!

Я похолодел.

Дарья не отвечала. Ее худенькое светящееся тельце стало еще тоньше, а черные скелеты, стоявшие рядом, казались причудливыми сгустками мрака в колеблющемся фиолетовом мареве.

— Отвечай!

Дарья подняла голову, и на ее губах появилась улыбка. И я понял, что она давно ушла из этого жуткого мира, осталось лишь тело. А душа и мысли были далеко отсюда, там, где она встречалась с Ковро-вым.

— Надеюсь, это был не ты? — ласково спросила Анфиса, гладя меня по щеке. Я вздрогнул. Совсем про нее забыл, захваченный страшным судилищем.

— Я видела! — крикнул кто-то. Чудовища замерли, а из рядов выбралась старая, в отвратительных морщинах и складках обвисшей кожи, русалка. Кожа ее была коричневого цвета, отчего она походила на смятый и оплывший кусок глины. — Я видела ее с одним утопленником!

Она оглядела собравшихся и торжествующе указала в мою сторону:

— С ним!

Чья-то клешня клацнула перед моим носом, но Анфиса оттолкнула ее в сторону:

— Осади, говорю!

Я заметил, что монстры расступились. Никто не хотел оказаться рядом с отступником. Похоже, только Анфиса не боялась.

— Ты ей помог? — удивленно спросила она, но голос владыки заглушил ее вопрос.

— Здесь спрашиваю я! — рявкнул Слизень.

— Она говорит неправду! — сказал знакомый голос, и я с надеждой повернул голову на звук.

Безногий мертвец выбрался из толпы и проговорил, указывая на меня:

— В тот день он был со мной, я учил его заклятьям.

— Ты лжешь! — зашипела русалка. — Я видела его с ней!

— Ты могла видеть его призрак, — насмешливо сказал Архип. — Я как раз учил его создавать при-зраки, а ты настолько сгнила, что не можешь отличить навь от яви!

— Мы можем спросить ее! — сказал Архип, глядя на Дарью. — Пусть она скажет!

— Говори! — встряхнул пленницу водяной. — Он тебе помогал? Или кто другой?

Изумляться неожиданной поддержке Архипа было некогда. Я лихорадочно просчитывал варианты отступления. Если добраться до суши, я почти спасен. Никто из них не осмелится преследовать меня там. Но до суши еще нужно добраться! Я мог заранее собрать из воды немного силы, чтобы смести первых, кто станет на пути, но ворожба тут же выдаст меня. Оставалось сжать зубы и ждать.

— Никто... — тихо, еле слышно выдохнула Дарья. Я увидел ее глаза и прочел в них... благодар-ность! Я, я должен благодарить ее! Ее глаза улыбнулись мне и закрылись.

— Значит, ты ошиблась! — сказал Слизень. Не смея перечить владыке, старуха отплыла прочь.

— Ты виновна и умрешь! — сказал водяной. Дарья не отвечала. Охваченный ужасом, я стоял, не в силах сдвинуться с места. Неужели он убьет ее? За что? За то, что встречалась с Ковровым?

Слизень подплыл к ней и сжал щупальцами. И тогда утопленница подняла голову. Последний взгляд Дарьи пронзил, как раскаленная пуля. В следующий миг я увидел, как ломаются ее кости. Тщедуш-ное, полупрозрачное тельце в одну секунду превратилось в бесформенную, неузнаваемую тряпку. Щупаль-ца Слизня разорвали ее на десятки частей, разбросав далеко в стороны, и собравшиеся на казнь монстры жадно заглатывали останки. Я закрыл глаза.

— Так будет с ослушниками! — сказал, как припечатал, Слизень. Я понял: ослушаюсь — со мной поступят так же, а нет — стану похожей на Слизня тварью. Только еще хуже, потому что эта тварь станет помыкать мной...

Я плыл изо всех сил, стараясь убраться подальше от черного камня и тех, что стояли вокруг. И пре-красные обнаженные русалки и жуткие членистоногие монстры были одинаково омерзительны мне. Среди них я должен прожить свою новую жизнь, среди этих уродцев, умеющих говорить, убивать и совокупляться, и потому воображающими себя разумными и даже великими существами.

Как я не спешил, Анфиса нагнала меня.

— Что ж ты уплыл так быстро? — улыбаясь, спросила Анфиса. — Тебе не понравился суд?

— Уйди! Ты и мизинца ее не стоишь! — выкрикнул я.

— Я думаю, это ты был с ней! — кивая, проговорила Анфиса.

— Ну, так иди, иди и расскажи об этом Слизню!

— Я давно бы это сделала, если б не любила тебя! Почему ты мне не веришь?

Я замолчал, застигнутый внезапным откровением. Действительно, что помешало ей отомстить за отвергнутую мной любовь?

— Ты не любишь никого, ты только очаровываешь и силы пьешь!

— Это тебе Архип сказал? — догадалась русалка. — Больше некому. Старый хрен! Тогда спроси: где же его любовь? Ведь он любил меня, это правда, а теперь ненавидит! И учит тебя своей ненависти!

— Он ненавидит, потому что ты предала его. Это низко.

Русалка засмеялась:

— Любовь нельзя предать, если она сама себя не предает. И любовь тогда любовь, когда не знает ни подлости, ни низости. Ведь Дарья не выдала ни любимого, ни тебя. И я не выдала. Иначе бы Слизень давно тебя на части порвал!

Я ломался. Я не сменил гнев на милость, но уже чувствовал жалость к русалке. Ведь это правда — она рискует, связываясь со мной! Что же толкает ее на смертельный риск? Обычная похоть? Вряд ли. Она не настолько глупа. И все же я не до конца верю Анфисе, да дело не в том, чтобы верить, ведь речь идет о люб-ви. А люблю я Юльку.

— Думай, Андрей, — сказала Анфиса. — Скоро ты станешь невидим для смертных, и та, наверху, быстро забудет тебя. А я буду с тобой долго, столько, сколько пожелаешь... Верь мне, так будет. Не ты пер-вый, не ты и последний.

— Дело не в том, что я не верю. Просто я тебя не люблю. И не полюблю никогда.

Похоже, мои слова задели ее за живое. Если в ней было хоть что-то живое...

— Мне это неважно, — наконец промолвила Анфиса. — Это смертные хотят, чтобы их любили се-годня и сейчас, не зная, есть ли любовь после жизни. А мы знаем. И я буду ждать.

— Надо, чтобы любовь была взаимной, — сказал я. — Иначе это фальшь.

— Наивный мальчишка! Разве любовь к Богу и Его к вам взаимна? Будь так, мир был бы иным! Я не прошу любить меня, я прошу позволить любить тебя — разве это так много?

— Уходи, я не хочу с тобой разговаривать, — выдавил я. Я ее не понимал.

— Я буду ждать, Андрей, — сказала она, уплывая. — И я дождусь...

Я проснулся от удушья. Жуткая черная тварь сидела на мне, гипнотизируя немигающим желтым взглядом. Я закричал и забарахтался, стаскивая с себя мерзкого осьминога. И проснулся. Кто сказал, что мертвецы не видят снов? Это все сказки...

Протянув руку, я на ощупь нашел бутылку с живительной влагой, заблаговременно поставленную на пол у кровати. Одним махом осушил всю. Привидится же такое! Хотя то, что вчера я видел на дне Невы, вспоминалось с еще большим ужасом. Почему это тоже не сон?

Дарья умерла. Слизень убил ее, а тело разорвал на куски, и я ничего не мог поделать. Я струсил, смалодушничал, думал о бегстве, а Дарья не испугалась и не выдала меня. Я остался жив, но как же мне паскудно! Осталось двенадцать дней до сороковин, и я не знал, как прожить их правильно. И что значит: 'правильно'? Делать что-то хорошее? Единственное, что сделал я хорошего после смерти — это свел Ков-рова и Дарью, что обернулось ее гибелью! И что еще сталось с Ковровым?

Я вскочил с дивана. Как я не подумал! Ведь, наверно, он ждет Дарью, ждет, и будет ждать вечно. А ее уже нет... Надо сказать ему! А, может, не стоит? Я замер с ботинком в руках. Что делать? Оставить все, как есть — жестоко, ведь Павел Иванович будет ждать и мучиться, пока не узнает... А кто ему скажет? Но пойти и рассказать, как Слизень убил Дарью; что я при этом присутствовал, и ничегошеньки не сделал, да-же слова не сказал... Я просто слизняк. Достойный слуга Слизня.

Я швырнул ботинок в стену. И, словно отзываясь, зазвонил телефон.

— Да?

— Это я, Энди, — сказал Костя. — Чего не звонишь?

— Извини, забыл, — проговорил я. Действительно, вылетело из головы, что мы договаривались со-званиваться по утрам, чтобы Костик был в курсе, куда я пойду. Меры предосторожности, мать их... Я ста-рался быть предусмотрительным, но это предусмотрительность прохожего, гуляющего в ураган с зонтиком. Это лишь немного успокаивало, но вряд ли спасет в случае нападения Упыря. В последнее время я чувство-вал тревогу, словно опасность подстерегает за каждым углом. В сущности, оно так и есть, но не нападут же мертвецы днем, в центре Петербурга? Ха! А ночью я сплю дома.

— Все нормально?

— Да, Костя. Спасибо, что позвонил...

— Энди... Ты решил, что будешь делать? — после выдержанной паузы спросил Костя.

Если б я знал!

— Не знаю, — вскипел я. И так все время об этом думаешь, так еще вопросами донимают! — Мо-жешь что-то предложить?!

Молчание. Потом Костя сказал:

— Знаешь, я подумал... На твоем месте я бы все рассказал Юле.

Он снова замолчал, очевидно, давая время осмыслить сказанное, затем продолжил:

— Когда погиб отец, мать долго не хотела мне рассказывать. Тоже, видимо, думала, как ты. Что время еще будет и все такое. А я ждал его год, потом второй, потом понял, что меня обманывают. Что мама мне врет! Честное слово, Энди, лучше бы я узнал все сразу, чем мучиться вот так, медленно. Тебе ничего не говорят, но ты уже чувствуешь, как внутри тебя что-то умирает... И ты понимаешь, что все надежды зря, и ожидание — зря... Но самое хреновое — это когда ты узнаешь о таком от посторонних... Мать я простил, конечно. А ведь она тоже мучалась все эти годы. Тоже думала: еще не время. А время все решило за нее. Спрашивается: зачем так делать? — последние слова он выговорил с трудом.

Намек я понял. Вопрос предназначался мне. Я не ответил, потому что не знал ответ. Пока не знал.

— Подумай, — сказал Костя. — Ты ведь не только сам мучаешься, ты и ее мучаешь.

— Мучаю? — зло проговорил я. — Да она и представить себе не может, что такое муки! И ты не можешь! Ни черта вы не знаете, каково мне сейчас!

— Но мы в этом не виноваты.

— Вот именно. И я сам решу, когда и что сказать, и говорить ли вообще, понял? — зло проговорил я. Но злился я не на Костю, а на себя. Столько времени прошло, а я никак не могу решиться... — Слушай, не хочу об этом по телефону... И вообще не хочу. Будь здоров, — и я быстро повесил трубку.

А потом пришла мысль: пойду к Коврову и спрошу совета. Если не считать Кости, больше совета спрашивать не у кого.

Я собрался и вышел из дома. Подходя к Лавре, почувствовал, что боюсь встретиться с Упырем. Но на улице день, погожий, светлый, солнечный. Не станет же он убивать меня днем, на глазах у людей? Я усмехнулся. Вот было бы зрелище! Но ведь этого не происходит. Что-то не дает им напасть днем. Тогда, у церкви, меня просто предупредили. Наверно, им тоже мешает солнце. Другого объяснения я дать не могу. Хорошо, что я могу делать все, что захочу. Правда, я не совсем мертвец. До времени. Вот Ковров — он при-зрак, это понятно. А Упырь? Почему он может расхаживать среди людей днем, да еще и с телохранителями? Причем живыми, которые, похоже, не подозревают, что у них за хозяин. Откуда у него такая сила, что даже водяной ничего не смог ему сделать?

Не без опаски я вошел на кладбище и, как никогда раньше, радовался гуляющим по аллеям людям. Так спокойнее. А вот и нужная дорожка. Старая сухая береза склонилась над могилами. Чьи соки она пьет из этой земли?

Коврова не было! Не веря глазам, я несколько раз обошел вокруг каменной плиты, всматриваясь в знакомое надгробие. Он же всегда был здесь! Быть может, Упырь убил его, похолодев, подумал я. Помню, Павел Иванович говорил, что Упырь и мертвого убить может... Может, он все-таки жив, в смысле, Темный ничего ему не сделал? Тогда где он, ведь он двести лет не сходил с этого места? И, если сошел...

Так или иначе, я понял, что больше никогда его не увижу. Я навсегда потерял друга. Ведь незамет-но он стал мне другом. Как будто всегда был. Когда я исчезну из мира живых, в мире мертвых у меня не останется друзей...

Я повернулся и пошел прочь. Потом вспомнил — и побежал к протоке, туда, где в последний раз видел Коврова и Дарью. Конечно же, он там! Ждет ее!

Но и там его не было. Над головой оглушительно каркнула ворона. Я посмотрел наверх. Черная птица издревле приносит дурные вести.

Пойду, утоплюсь, с невеселой улыбкой подумал я. Эта фраза стала моим выстраданным девизом. Спустившись под мост, я разделся и, как обычно, спрятал шмотки на одной из балок. Пробормотал заклятье и спустился в воду. Если кто-то посмотрит с набережной, увидит лишь круги на воде. Поплыву к Архипу, поговорю с ним.

Я плыл по Обводному, размышляя, что и как сказать Архипу. И вдруг услышал странный звук. Что-то скрипело и чавкало, гремело и грохотало. И сквозь этот неведомый шум я не сколько расслышал, сколько почувствовал зов Архипа. Тоскливый и полный ужаса зов. Я рванулся вперед и увидел черное, огромное чудовище на том месте, где обычно любил сидеть старик. Оно загребало грунт жуткими членистыми лапа-ми, оставляя за собой изуродованное и распаханное дно.

Я подплыл ближе и понял, что так жутко громыхало. Грейдер — так, кажется, его называют. Меха-нический монстр медленно шествовал по дну Обводного, загребая стальными ковшами ил и придонные от-ложения. Откуда-то из-под него раздался то ли вопль, то ли вой утопленника.

В три секунды я проскочил вперед, остановившись перед гигантом, и в грязном облаке поднявшейся мути еле разглядел Архипа.

— Что случилось? — спросил я и тут же увидел сам. Обезумевший от ужаса мертвец отчаянно дер-гал за цепь, невесть как оказавшуюся у него на руке. Он был прикован к куску стального рельса, и грейдер уже цеплял его своими зубастыми ковшами.

— Помоги! — завыл Архип так, что я лихорадочно вцепился в цепь, пытаясь оторвать ее от рельса. Тщетно. Стальные зубья приближались. Клацая и грохоча, машина равнодушной громадой надвигалась на утопленника, и я увидел его округлившиеся, вылезающие из орбит глаза.

Отключить, подумал я, надо его отключить! Я вынырнул и ухватился за край понтона. В кабине сидел человек, второй рабочий сворачивал в бухту канат. Одним рывком вскочив на понтон, я, не раздумы-вая, схватил управлявшего машиной и выдернул из кабины. Работяга не удержался на ногах и с воплем ку-вырнулся за борт. Ничего, не утонешь, если что — вытащу, подумал я, а сейчас... Второй работяга при-встал, пытаясь рассмотреть, что происходит. Крика напарника он, видно, не расслышал. Несколько мгно-вений я тупо рассматривал приборную панель, пока не догадался выдернуть ключ с металлической биркой. Двигатель грейдера смолк, и я молнией кинулся за борт вместе с ключом.

Архип сидел на дне и держался за цепь, уже намотавшуюся на ковш. Еще немного — и его перемо-лоло бы в клочья.

— Я думал, ты сбежал! — проговорил он. Я молча огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого. — Это ты остановил его?

— Нет, просто он тебя испугался.

Грейдер поднял тучу мути, и на дне было сложно что-либо разглядеть. Наконец, я нашел подходя-щий по тяжести камень и с ним наперевес приблизился к Архипу.

— Ты чего? — ошалело спросил утопленник. Судя по виду, страх совершенно затмил ему мозги.

— Ставь цепь сюда! — я указал на стальной зубец грейдера. Архип подчинился. — Держи!

Я с размаха опустил камень на цепь. Удар гулом отдался по корпусу грейдера. Наверно, те парни сейчас круто офигевают, подумал я, нанося удар за ударом. К счастью, цепь была не якорной и вскоре под-далась. Освобожденный Архип отпрянул от грейдера в сторону. Я всплыл, забросил ключ на грейдер и по-плыл за Архипом.

Мой подводный наставник отходил от пережитого. Прислонившись к стене канала, он отрешенно гладил себя по рукам, словно не веря, что жив. Если можно так сказать про утопленника.

— Кто это сделал?

— Анфиса! — с ненавистью выплюнул он. Вот это да, подумал я, за что она его? Но вслух ничего не сказал, дав возможность старику выговориться. — Проклятая ведьма! Я говорил тебе, Андрей: бойся ее и не верь! Так и есть! Приковала так, что я и не заметил!

Интересно, как это случилось, подумал я. Архипа сложно застать врасплох, сам пробовал. Остает-ся одно: русалкины чары. Ох, старик, трах-тибидох...

— Еще и издевалась потом! Говорила, что стар я и никуда не гожусь! Ну, посмотрим! — глаза Ар-хипа полыхнули яростью. — Не забуду я тебе этого, Анфисушка, век не забуду! Да и века не пройдет, как я тебя рыбам скормлю, тебе и водяной не поможет!

Он осекся и с опаской поглядел на меня, точно сомневаясь. Но слово вылетело. По моему лицу он понял, что я не побегу его закладывать и сказал:

— Теперь должник я твой... на вечные времена.

Я невольно усмехнулся. Это напоминало прочитанную в детстве сказку.

— Тогда ты должен исполнить три моих желания.

— Почему три? — спросил Архип. Он все еще туго соображал. Немудрено, если учесть, что едва не попал под гигантскую мясорубку.

— Да, ладно, забудь.

— Нет! Я не забуду! Не забуду того, кто меня чуть не убил, и того, кто меня спас!

Его рука с обрывком цепи задергалась у впалой груди. Словно хотел перекреститься, но не мог, и я улыбнулся:

— Ладно, Архип, если честно, то теперь мы квиты. Ведь и ты вчера на суде...

Неожиданно заработал грейдер. Я вздрогнул и запнулся. Архип не перебивал, и я задал давно вер-тевшийся на языке вопрос:

— Почему ты меня спас?

— Почему? — повторил Архип. — Знать хочешь... Ладно, скажу, ведь мы теперь одной веревочкой повязаны. Анфиса бы, если б узнала... — Архип сделал угрожающую гримасу. — Не бойсь, паря, вместе мы ее верней погубим!

Думаю, он ждал бурных и продолжительных аплодисментов, но я молчал.

— Теперь ты стал мне другом, — проговорил Архип. — У меня никогда не было друзей здесь.

Очень трогательно, подумал я. Скажи мне, кто твой друг... Но в моем положении надо радоваться и таким друзьям.

— Ты так и не ответил, — сказал я. — Почему ты мне помог?

— Меня предупредил сфинкс.

— Сфинкс?

— Да, сфинкс! — подтвердил утопленник. — Он сказал мне! Иногда я хожу к ним и спрашиваю о будущем... Но ты никому об этом не говори! — предостерег он. — Никому! Слизень не любит, когда слуги ходят по суше без его ведома, оттого он и злой! Сфинксы — моя тайна! Если Анфиса узнает о них...

— И что он сказал?

— Они говорят странные вещи, иногда их трудно понять, — Архип горстью почесал себя по макуш-ке, — но надо уметь слушать! Они знают все! Они такие древние, что Слизень... — Архип захихикал, — Сли-зень младенец по сравнению с ними! Мелкий, ничтожный, глупый, обосранный младенец!

Неуверенное хихиканье утопленника переросло в оглушительный смех, заглушивший громыхание грейдера. Я понял, что еще никогда он не мог так открыто смеяться над своим хозяином. Потому что никому никогда не верил. Потому что всякий в этом гадюшнике боялся и старался угодить Слизню. Но после всего, что произошло, мы могли друг другу доверять.

Сфинксы... Это те, что стоят на Университетской набережной. И они разговаривают? Бред какой-то. Подожди, сказал я себе, если сфинксы не разговаривают с живыми, это не значит, что не говорят с мертвы-ми! В любом случае, можно попробовать. Я спрошу их, что мне делать... Они древние, значит, могут знать больше, чем знают водяной или леший. Новая надежда затеплилась во мне.

— Сфинксы что-то сказали обо мне?

— Они сказали, что я должен спасти того, кто после спасет меня. У меня нет друзей, кого бы я хотел спасти, — Архип взглянул прежним, колючим взором, — и никогда не было. И мне никого не приходилось спасать до вчерашнего суда. Только там я понял, кого должен спасти! Все так и случилось! Сфинксы сказа-ли правду! Я спас тебя, а ты — меня! Ха-ха-ха!

Я подождал, пока он отсмеется:

— Я тоже хочу спросить их... кое о чем.

Архип кивнул:

— Спрашивай, но так, чтобы никто этого не видел! Чтобы никто за тобой не следил! Понял? Иначе Слизень убьет тебя.

Я кивнул. Что уж тут непонятного. Хотя...

— Погоди. Анфиса была одна, когда...

— Одна, — быстро сказал Архип. — А что?

— А может, это Слизень приказал убить тебя, а она выполняла?

Утопленник замер.

— Да за что? Ничего я такого не делал, она сама... — он осекся. — Не за что Слизню меня убивать! Я всегда по его воле делал, как хозяин скажет... Нет, так он не мог! Он притащил бы на суд и сам убил. Он любит убивать.

Я вспомнил суд водяного, как он рвал тело Дарьи... Да, он любит убивать. Значит, Анфиса. Мне стало страшно. Если она способна на такое... Русалка любила меня, и эта любовь была моей защитой. А если разлюбит? Кстати, от любви до ненависти... А как может ненавидеть русалка, я только что убедился. За что же она его невзлюбила?

Я прошептал последнюю фразу вслух. И опешил, услышав ответ:

— За тебя. Когда уходила, сказала, что зря я, дурак старый, тебя от нее отваживаю! Все равно ты ее будешь!

— Так вот, она думает, что убила меня, — продолжил старик. — Пусть так и думает, ничего ни ей, ни кому другому не говори! Я отсюда уйду, поселюсь в другом месте, знаю одно — там никто не найдет. А потом мы с тобой ее прищучим! Одному мне не справиться, а вместе! Я тебя многому научу, Андрей, закля-тьям старым, проверенным...

Вот еще не хватало! Анфиса хоть и гадина, но убивать... Правда, она и так мертва, так что греха здесь нет. Или есть? В любом случае я не собираюсь этого делать.

— Если мы убьем ее, Слизень убьет нас! — сказал я, чтобы отделаться от жаждущего отомстить утопленника. Эту карту Архипу не побить.

— Не убьет! — засмеялся Архип. — Мы ему свеженькую утопленницу предоставим, он и смилуется! Шибко любит он молоденьких, ох, и любит!

— Как же ты предоставишь? Ты что, знаешь, кто где топиться будет?

— Нет, не знаю. Ведь ты же еще видимый, по земле ходишь, так возьми, девчонку какую-нибудь в воду и замани.

— Чего ж ты сам не заманиваешь? Обернись добрым молодцем, — съязвил я, но Архип не понял насмешки:

— На суше мы слабы. Чем дольше в воде живем, тем больше слабеем. Ни я, ни Анфиса, не можем долго на суше быть. Без воды мы быстро умираем. Ты — другое дело. Ты можешь. Тебе это легче легкого будет. А я ей ноги скручу, да на дно утащу...

Одну убей, другую убей. Ну, и сволочь Архип!

— Не хочу я никого убивать, понял!

— Тогда она убьет тебя или тех, кого ты любишь. Ты Анфису не знаешь!

Ты ошибаешься: знаю. И не хочу быть похожим на эту тварь.

Шум стихал. Грейдер медленно удалялся, оставляя за собой исковерканное, но очищенное от мусо-ра и водорослей дно.

— Я расскажу тебе, какой она была, — изменившимся голосом сказал Архип.

— Любил я ее, Андрей, больше жизни любил. А сейчас ненавижу. Все еще люблю и ненавижу. Все простил ей, и то, что под воду утащила, и то, какой была... Больше не прощу!

Была она заводчика дочь. Младшая. Любил ее отец. Баловал. Старшую замуж выдавал, не спра-шивал, любит жениха или нет. А Анфисе угодить хотел, хотел, чтобы счастлива была. Многие тогда вокруг нее выхаживали, на невесту засматривались. Хороша она была, как хороша! Так хороша, что никакая навь краше не сделает! — мертвец прервал речь, и его набухшие глаза подернулись грустной дымкой. — Купцы и подрядчики к отцу сватались, дворянин даже был, да бедный, как голь перекатная... Я тогда у отца ее при-казчиком служил. Привечал он меня, дело вести доверял. А я все на нее смотрел, потому что любил. Любил, как никто не любил из этих... Ведь я видел: многие из-за денег сватались, даже на красоту ее не смотрели, больше на дом, да на склады с лавками. А мне ничего не надо — только бы ее видеть, каждый день. Мне и солнца тогда не нужно было — Анфисушку увижу, вот и солнце мое взошло!

Привечала она немногих — кто угодить ей мог, да больше дразнила. Она всех дразнила, умная бы-ла. Понимала, какое ее положение. Когда все готовы ножки целовать, розы в грязь перед ней бросать. Умная она была, и от того жестокая. Нельзя женщине умной быть. Думаю, если бы стрелялись из-за нее, так она бы смотреть пошла.

Архип сделал паузу и помотал головой, точно стряхивая наваждение. Его пальцы механически сжимали и отпускали тусклый придонный песок.

— Видел я это, знал — и все равно любил. Сердцу ведь не прикажешь. А она, пока батюшка в отъ-ездах, по увеселительным домам каталась, на балы, в гости, да в театры. Везде ее знали, все угодить хотели. А меня она не замечала. Но однажды... Пришла она ко мне сама. Говорила со мной ласково. До сих пор тот день помню, хоть и проклятый он!

Она тогда сказала: мне деньги нужны, Архип, много денег! Я говорю: все, что хочешь, для тебя сде-лаю, все отдам! Анфиса сказала: много денег надо: восемь тыщ. Не было у меня таких-то деньжищ, Андрю-ха, отродясь не было! Я ей и сказал. А она говорит: только ты, Архип, помочь можешь, только тебе доверяю, и если не поможешь, пропаду!

Отец ее тем временем снова за границу уехал, в Германию, на воды лечиться. Все дело на мне дер-жалось. Я ведь честный был, за то и приблизили. Потому как не воровал я, ни товара, ни копейки не утаи-вал, весь барыш в кассу клал. Не мог я чужого взять. Так я сперва думал. А когда слезы ее увидел... Ну, ду-маю: если восемь тыщ возьму, будет время столько заработать. Покручусь, как белка в колесе, но деньги достану!

Но Анфиса не хотела ждать. Умоляла, плакала... И я взял из кассы. Знал ведь, что делаю. Знал, что каторга за это, и ведь все одно взял...

Я слушал, и вместо старого, безногого, с темной дряблой кожей и почти лысым шишковатым чере-пом мертвеца появился красивый парень со смышленым лицом, ярко-синими глазами и залихватским, пе-сочного цвета чубом, выглядывавшим из-под черной фуражки.

— А дальше закружила она мою голову, целовала, благодарила. Если б знал, зачем ей деньги эти, на кого она их тратит! А она с офицером одним кутила, гуляла. Я, когда узнал, убить его хотел, стреляться бы не испугался, да рылом не вышел. Рода-то я не знатного, не из дворян. Хотел прирезать его вечером, ко-гда он пьяный от нее возвращался, да Господь удержал... Узнал я, что он Анфису бросил. А убил бы — ка-торга, а на мне долг восемь тыщ! Семь бед — один ответ, но я отца ее пожалел, ведь он меня в люди вывел, а я его же обворовал. Ну, ничего, думаю, долг верну, а там посчитаемся...

Батюшка ее вернулся внезапно, думаю, кто-то письмецо ему послал. А я не успел всех денег со-брать, барыша слишком мало было. Недостача большой оказалась. Допрашивал он сам, совестил: как же у тебя рука, говорит, не отсохла? А я молчу. Не хотел ее выдавать, сказал, что для себя взял. А у меня дома ничего не нашли: ни денег, ни облигаций. Где, спрашивают? А я молчу.

Не знал я тогда, что больше живой ее не увижу. Пока был под следствием, велели город не поки-дать. Следили за мной, чтобы не убег.

А потом слух прошел, что в положении Анфиса. От того офицера, видно. Она к повитухе ходила, чтобы ребенка нерожденного убить. А та в полицию донесла. Скандал, и подсудное дело. Тогда же весть пришла, что застрелили того офицера на Кавказе...

Утопилась она. И тело не нашли. А я ничего не знал. Потом слух прошел, да я не поверил. А потом она ко мне явилась. Думал, проститься пришла. А она за душой моей пришла. Сердца моего мало было, еще и душу взять захотела... Счастлив я был той ночью. А потом сказала: идем со мной, Архип, зачем тебе на каторге гнить? Если со мной пойдешь, спрячу, сказала, так, что ни царь, ни закон не найдут. Я и пошел, ду-рак.

Архип усмехнулся. Как странно, воспоминания о собственной смерти не вызывают у него ни горе-чи, ни уныния, ни страха.

— Идти недалече оказалось. До берега, и в воду... Думаю, никто из женихов ее за ней бы не пошел. А я пошел. Вот так-то.

Архип замолчал, и я подумал: ведь мы в чем-то похожи. Он из-за Анфисы утопился, а я... А я смогу жизнь за Юльку отдать?

Архип сказал: лучше спрашивать сфинксов ночью. Днем они спят, да и народу вокруг полно. Лучше приходить в полночь, а еще лучше — в полнолуние, тогда они самые разговорчивые.

Я шел по Университетской набережной, думая о вопросах, которые задам каменным тварям. В первую очередь узнать, как стать живым, потом... Остальное не так важно.

Я поминутно оглядывался, читая заклятья, помогавшие обнаружить невидимых и неслышимых тва-рей, но, кроме случайных прохожих, да пролетавших по набережной машин, никого не заметил. Это хоро-шо. Я помнил предостережения старика, и пошел бы к сфинксам через город, если бы не боялся тех мертвя-ков. Если бы не Леший, спасший меня тогда... Мир не без добрых... мертвецов, подумал я и нервно усмех-нулся. Предстоящая встреча волновала так, что, будь мое сердце живым, оно бы колотилось, как сума-сшедшее.

Призраки древнего Египта медленно выползли из тьмы. Сфинксы возлежали на гранитных поста-ментах, смотря друг на друга, и казалось, губы их саркастически улыбаются. Интересно, почему их распо-ложили именно так, лицом друг к другу? Чтобы не скучно было?

Тусклый свет фонаря отбрасывал тени на высеченной в граните надписи: 'Сфинксъ из древнихъ Фивъ в Египте. Перевезенъ въ градъ Святаго Петра в 1832 году'. Однако нет еще двух столетий. Под брю-хом зверя по периметру каменного постамента тянулись египетские иероглифы. Представить только: тысячи лет сфинксы лежали в пустыне, тысячи лет! Я обошел потемневший от времени бронзовый светильник и встал напротив сфинкса. Симпатичное личико. И вовсе не кажется грозным. Помню какую-то легенду, там сфинкс загадки героям загадывал, а кто не разгадывал — убивал... Даже представить не могу.

Какое все-таки красивое лицо... Плавный изгиб носа, пухлые щеки и выразительные глаза. Очень красивые глаза! Ну, женское, определенно женское лицо, хотя я читал, будто бы их копировали с лица Аменхотепа Третьего. Ну, разве что он был женщиной...

Раскаленный ветер швырнул в лицо песок вечности, в один миг занесший Неву и мосты. В дрожа-щем от жары воздухе, заслоняя Исаакий, уходили в пронзительно голубое небо ступенчатые колоссы. Го-род исчез, пропал в песках времени, словно никогда и не было. И я понял, что значит этот песок под ногами, что значим мы по сравнению с ним. Ступни утонули в песке, где каждый кристалл был чьей-то душой, чьей-то жизнью... Я пошевелился, и хрупкая панорама рассыпалась. Уши резанул пронзительный гудок пронес-шейся по набережной машины, а ноги едва не соскользнули с мокрого гранита. Ух, ты! Вот это навь так навь! Я помотал головой, прогоняя египетский морок.

Широченные ступени сбегали к темной, пахнущей водорослями воде. Я решил освежиться и прийти в себя перед трудным разговором. Опустившись на колени, я сунул руки в воду и умылся. Маловато будет. Я лег ничком, сунул голову в воду и стал пить, и вдруг почуял что-то...

Огромное, черное тело стремительно поднималось из глубины. Я отшатнулся, но убежать не успел. Огромная волна выплеснула на берег Слизня.

— По суше гуляешь? — грозно вопросил он, глядя сверху. Было страшно подниматься, хотелось съежиться и ползти прочь от толстых извивавшихся щупалец. Но я поднялся и встал. — Ты что здесь дела-ешь?

Прошляпил, проморгал! Неужели он следил за мной? Хорошо, что я не начал разговор со сфинксом. Было бы не отвертеться. Я невольно повернул голову. Сфинкс ухмылялся в спину: выпутывайся сам!

Водяной припечатал меня к постаменту:

— Ты что себе позволяешь, гниль! Почему в воде не живешь, по земле ходишь? Забыл, кто ты есть и кому служишь?

С каждым вопросом он встряхивал меня, как тряпку. Краем глаза я заметил проходящего по набе-режной прохожего. Он посмотрел в мою сторону, но ничего не заметил. Вернее, все он видел, но в темноте, да с десятка шагов даже такое чудище, как водяной, могло показаться толстым мужиком в ластах, особен-но, если морок навести... Ну, поссорились водолазы, с кем не бывает?

— Как у людей говорят: в семье не без урода? Смотри у меня, голову оторву! Будешь безголовым жить, как рак, по дну ползать...

Если скажу, что я испугался, то это слабо сказано. Фраза 'голову оторву' прозвучала настолько обыденным и равнодушным тоном, что я ни на секунду не усомнился в реальности угрозы. Жить безголо-вым я не хотел, а потому, скованный ужасом, лишь слабо кивнул.

— Тебе жизнь дана. Моею волей дана. И будешь делать все, как я скажу!

Я снова кивнул.

— То-то же! — удовлетворенно произнес Слизень. — Раз любишь по суше ходить, так слушай мою волю: доставишь мне живую душу, мужчину ли, женщину ли, ребенка — все едино. Сроку тебе три дня. Справишься — награжу, не справишься — пеняй на себя!

Он отпустил меня и плюхнулся в черную воду. Я облегченно выдохнул, но голова водяного вновь показалась на поверхности:

— А узнаю, что на Анфису заглядываешься — хрен оторву!

Он забулькал и скрылся под водой, не оставив даже кругов. Словно никого и не было.

Меня колотил озноб. Я едва не попался. Хотелось бежать, но я себя пересилил. Снаряд в одну во-ронку не падает, и вряд ли водяной снова появится. И все же страшно. Мысли смешались, я забыл все сло-весные построения и, совершенно опустошенный, сел на гранитные ступени, стараясь держаться подальше от воды. Задание. Слизень сказал, чтобы я доставил ему душу. То есть убил кого-то. Утопил. Иначе... Вот сволочь водоплавающая!

Прошел, наверно, час, прежде чем я собрался с силами и выбросил лишнее из головы. Ничто не должно отвлекать. Спокойно. Встань так, чтобы держать воду под контролем, скомандовал я себе. Да вряд ли Слизень пошлет кого-то следить за мной, после того, как запугал лично. Ну, кажется, я готов.

Сфинксов я видел и раньше, в детстве гулял тут с родителями. Никаких эмоций каменные львы то-гда не вызвали. Разве что размером. Дети любят все большое. Потом, в школе, узнав, что они привезены из Египта, из самих Фив, удовлетворенно хмыкнул: ничего себе, круто. И только. Для питерца они — привыч-ный антураж, неотъемлемая часть города, как Адмиралтейская игла или Эрмитаж. Таких достопримеча-тельностей — пруд пруди. Если уж на то пошло, скорей я любил коней Клодта, чем далеких южных при-шельцев.

Сфинксы были чужими в нашем городе и, судя по выражению лиц, прекрасно это понимали. А что двести или сколько там лет стоят — так для них это не срок. На родине стояли много дольше... Если не из-меняет память, кажется, они были охранниками у пирамид или усыпальниц. Почему же их здесь поставили? Для чего? Эх, плохо я историю знаю...

Архип сказал: в нашем мире сфинксы выглядят точно так же, как и в мире живых. Я спросил: поче-му? Он ответил, что 'навь древнеегипетская посильнее нашей будет', и потому увидеть их настоящий лик мы не можем, и это лучше для нас самих. И, слава Богу, подумал я. Один факт, что они живые и могут гово-рить, вводил в священный трепет. Помню, Костик трепался, будто в глаза им долго смотреть нельзя или что-то в этом роде. Типа, городские легенды. Я ведь в мистику не верил. Раньше.

Я огляделся. Ни машин, ни прохожих на застывшей в скудном электрическом свете набережной. В ста метрах, как метроном, тревожно считал секунды желтый светофор. Пора.

— Скажите, — я смотрел на каменную морду сфинкса с отколотым подбородком, не представляя, как он будет отвечать. Я кашлянул и произнес громче. — У меня есть шанс... стать живым? Пожалуйста... ответьте! Мне важно это знать, потому что...

Я заткнулся. Мне показалось, что сфинкс моргнул. Вот черт! Ладно, главное сказано. Я сосредото-чился, как учил Архип, стараясь услышать нечто внутри себя. Не смотри на них — смотри внутрь себя, со-ветовал утопленник. А может, он вообще пошутил? Архип может. Но не в этот раз!

— Кто спрашивает, знает ответ, — неожиданно раздалось в голове. Я вздрогнул и вскинул глаза. Каменные губы не шевелились, сфинкс сидел, неподвижно глядя перед собой. Слова прозвучали отчетливо, а голос был удивительный, какой-то странной тональности. Ни мужской, и не женский. Спустя несколько секунд я осознал еще одну штуку: сфинкс говорил по-русски. Да, если бы он говорил по-египетски, как бы я и Архип его поняли?

Чудеса... Но что значат эти слова? Ха-а, на то он и сфинкс, чтобы говорить загадками. Но мне не нужны загадки, мне нужен ответ. Бороться или... все бессмысленно?

Я ждал с минуту, но сфинкс молчал. Как и положено каменному зверю.

Вот дерьмо! Ведь знал же, догадывался, что так и будет! Зачем только тащился сюда? Египтяне чертовы! Львы недоделанные! Какой ответ я знаю? Какой?

Так. Надо успокоиться. Ведь Архипу-то они сказали. И он предупреждал, что ответы туманны. То-же мне, оракулы! Нет, чтобы прямо сказать и мозги не пудрить!

Ветер качнул фонарь, и на губах сфинкса появилась усмешка. И исчезла, прежде чем я успел по-нять, что это: игра теней или... Ладно, спрошу еще раз.

— Скажи! — я разозлился, и мой голос звучал уже без всякого почтения. К черту вежливость, ниче-го они мне не сделают! — Как мне стать живым?

Нева тихо плескалась у набережной. Наверно, это было единственным движением замершего в ожидании ответа городе. Я ждал. Ответа не было. Может, недостаточно сосредоточился? Ну, говорите, го-ворите же!

— Ты и есть живой, — прозвучало во мне. Больше я от сфинкса ничего не услышал.

Время шло, приближая неизбежное, и миру было плевать на то, что со мной происходит. И пусть, думал я, в очередной раз спускаясь под воду, пусть этот мир катится к черту, раз я ничего не могу сделать ни для него, ни для себя!

Сегодня я не стал встречаться с Архипом, мне не хотелось видеться ни с Костей, ни с кем-либо еще. Я просто выплыл в Неву и отправился, куда глаза глядят. Дно реки перестало удивлять, я привык к унылому однообразному пейзажу без ярких красок и света. Такой стала моя жизнь, и я уже не чувствовал себя здесь чужим. Даже рыбы уже не боялись меня, равнодушно проплывая мимо. Воспоминания о суше сопровожда-лись рефлекторной дрожью: тело не желало выходить из воды, где подвергалось угрозе разрушения. Я не удивлялся. И не огорчался. Все к тому и идет. Энтропия, мать ее так...

Место, над которым я проплыл, невольно привлекло внимание. Бывают и на дне по-своему краси-вые места. Здесь было неглубоко, всего лишь несколько метров, вода прозрачная, а дно светлое, усеянное белым песком. Наверху было солнечно, и падающие в воду лучи сделали ее золотисто-голубой. Кое-где со дна поднимались водоросли, меж которыми шныряли проворные мальки. Я оказался в огромном аквариуме у доброго и заботливого хозяина...

Не желая тревожить красоту, я опустился на дно как можно осторожнее и, лежа на спине, смотрел, как солнце преломляется в воде, образуя на поверхности волн тысячи пляшущих игривых червячков... Сли-зень дал задание и пригрозил: если я его не выполню... Так может, не ждать, а поплыть прямо к нему и плю-нуть в бороду — пусть убивает. Или броситься под винты... Зачем мне такая жизнь? Но и такая смерть не прельщает.

Внезапный шум встряхнул меня. Вода всколыхнулась и разошлась изломанными кругами. Я увидел уродливое темное пятно, и не сразу понял, что это человек. Кто-то с шумом бросился в воду и сейчас про-плывал надо мной. Словно пробудившись ото сна, я не сразу понял, что движения пловца вдруг стали вя-лыми и асинхронными. Он уже не плыл, а медленно погружался на дно.

Я ринулся навстречу и увидел пьяные, ничего не соображавшие глаза. Мужик тонет, но ничего не может сделать. Пропащая душа. О таких и говорила Анфиса.

Я быстро сотворил заклятье, схватил мужика за волосы и потащил за собой. Не на дно, а на по-верхность. Выглянул. Его пьяные дружки ничего не замечали, разливая еще по одной на зеленой травке набережной. Вынести на берег? А как объяснить, откуда я взялся? На таком солнце моя защита утечет как вода меж пальцев. К тому же я голый, а там женщины...

— Помогите! Тону! — истошно закричал я, высунув голову утопленника из воды. Компания вспо-лошилась.

— Эй, Гриша, ты чего? — неуверенно спросил один из мужиков, явно не торопясь на помощь.

— Тону, идиоты!! — еще пронзительнее заорал я и заболтал его безвольными руками. На этот раз проняло. Сразу двое бросились в реку, подплыли к Грише и потащили на берег, я же камнем ушел на дно.

Нет мне покоя!

Перепаханное грейдером дно стало другим, воронка, в которой любил сидеть Архип, исчезла. Это место изменилось, а ведь я почти привык к нему. Старый утопленник перебрался в район Новой Голландии, взяв с меня слово никому об этом не говорить. Пусть думают, что погиб. Зачем ему это надо, я не знал, чув-ствовал, правда, что неспроста. И ладно, у меня своих проблем хватает.

Срок, данный водяным, истекает. Я должен притащить 'живую душу' — или расстаться с тем, что осталось вместо жизни.

Я не хочу этого делать. И не стану. Правда, сказать об этом Слизню в лицо у меня кишка тонка. Я признаюсь в этом без всякого стыда. С детства привык быть честным перед самим собой. Так проще жить. Всегда знаешь, на что ты способен, а на что нет.

Я боюсь и ненавижу Слизня, понимая, что мне с ним не справиться, и что закона на него нет, кроме закона силы. И что? Просто ничего не делать, забиться в щелочку и прятаться до конца своих дней. По-стыдно и низменно? Пусть. Но быть разорванным на части и сожранным толпой ублюдочных монстров тоже не собираюсь. Гордо идти на плаху — не для меня. Пусть лучше пристрелят при попытке к бегству. Я не герой, не Матросов и не Спартак. Я Слизня боюсь до дрожи. И Упыря боюсь.

Что же делать? В Неву не сунуться, а на суше дожидается Темный. Можно найти какой-нибудь во-доем и поселиться, как Архип, если только нет там какой-нибудь своей нечисти. Или жить дома в ванне. Как же все это глупо! Глупо и ничтожно. Суррогатная жизнь. Но ведь лучше, чем смерть, правда?

Я задумчиво вертел в руках безжалостно вырванную грейдером водоросль. Вот так, росла себе, никого не трогала, пока не явился он. Она колыхалась, изгибалась, цеплялась корнями за грунт, но ее вы-рвали вместе с грунтом. А сдвинуться с места выше ее сил... Чертов замкнутый круг!

— Андре-ей, — пропела за спиной Анфиса. Помяни черта — и он тут как тут.

— Я знала, что ты здесь, — русалка села рядом со мной на дно, неожиданно, по-пуритански со-мкнув коленки и обхватив их руками. — Архип пропал. Ты, наверно, искал его?

— Искал.

— Недавно здесь машина проходила, дно чистила. Наверно, его и убила. Старый он был, не успел убежать, наверно...

Я посмотрел на русалку. Если бы не слова спасенного мной утопленника, Анфисе поверил бы са-мый суровый прокурор, не говоря уже обо мне. Задумчивое, чуть печальное лицо, ясный и кроткий взгляд, ровный, без предательской дрожи, голос.

— Что ж, все бывает, — ее голос изменился, приобретя обычные силу и страсть. — Да черт с ним, он свое пожил! Мне тебя жаль, Андрюша, ведь тебе один только день остался.

— Ты-то откуда знаешь?

— Все это знают, — русалка оторвалась от дна и приблизилась. — Знаешь, что будет, если волю Слизня не выполнить?

— Разорвет? Как Дарью?

— Нет. Не разорвет, если я того не пожелаю, — ее ладонь коснулась моего лица. Я не отстранился, и Анфиса приняла это за добрый знак. — Слизень меня слушает. Ничего он тебе не сделает...

— Если... — поймав паузу, продолжил я. Давай уж, говори.

— Он даст тебе еще один срок. А там я что-нибудь придумаю. Если не хочешь топить — я это сде-лаю! А ты скажешь, что сам утопил. Согласен?

— Нет, — ответил я. — Не собираюсь никого топить, и не нужно мне таких одолжений.

Анфиса замолчала. Не знаю, что творилось у нее в душе, не знаю, была ли у нее душа, но в этот момент я почувствовал, как в ней что-то изменилось.

— Нет, Слизень не убьет тебя за это. Не убьет, даже если я не заступлюсь... Не такой уж он и страшный, как кажется... Но, коли узнает, что ты живую душу из воды вытащил — тогда разорвет!

Я вздрогнул. Анфиса улыбнулась:

— Не бойся, кто видел это — никому не расскажет. Никто не знает, что ты спас живого. Теперь ты видишь, как я тебя люблю!

Я растерялся, не зная, что и сказать.

— Ведь все равно ты никуда не денешься, Андрей. Судьба у тебя такая. Пропал ты для людей — так живи здесь, со мной. Не нужен тебе никто, и ты людям не нужен — тебе разве Архип не говорил? А ему не веришь, так всякий тебе это скажет. Живым до нас дела нет, и если любил ты кого прежде — забудь. Не пойдет она за тобой на смерть, а если пойдет, то возненавидит тебя за это! Поэтому забудь землю — и не возвращайся туда никогда. Я стану твоей, а со временем мы и на Слизня управу найдем, сами рекой править станем!

Она держала мои руки и говорила так убедительно, что я не мог, не смел ей возразить. Может, сно-ва магия? Соглашаясь разумом, я спинным мозгом чувствовал, что никогда не пойду на то, что она предла-гает. Нечто внутри было сильнее и логики, и магии.

— Я не хочу ничего, Анфиса! Не хочу жить здесь, как ты не понимаешь! Да лучше сдохнуть, чем жить, как вы! — сорвался я.

— Что ж ты тогда Слизня боишься?

Вопрос бил наповал.

— Потому что я надеюсь. У меня есть еще время!

Анфиса рассмеялась:

— Какое время? Ты мертв — назад пути нет! А был бы путь — все бы о нем знали! Или у тебя зна-комый Иисус есть?

Анфиса хохотала, и ее звонкий смех засыпал надежду тяжелыми, горькими камнями.

— Я никогда не сделаю того, что ты хочешь... Я никогда этого не сделаю! — проговорил я. Я хотел произнести это твердо... получилось не слишком уверенно. Анфиса вскинулась:

— Дурак! А что тебе остается?

— Пошла ты!

Я отвернулся и поплыл прочь, но Анфиса быстро нагнала. Схватила за руку:

— Куда ты?

Я вырвался. Пусть преследует. Я выйду на берег, и она отстанет. И вдруг почувствовал, как вода сжимается, охватывая упругими путами. Колдовство! Но Архип учил не зря: я произнес нужные слова, рас-сеивая ворожбу Анфисы. В первый раз она пыталась удержать меня силой — и лишь сильнее я хотел бе-жать от нее.

Я услышал досадливый вздох. Что, не так легко взять?

— Стой! Ты не уйдешь к ней! — крикнула русалка.

Посмотрим. Я выплыл под мостом у Мельничного ручья и, прошептав слова, вылез из воды. Где-то наверху шумят проносящиеся по улице машины, слышатся звуки огромного города. Мои ступни ощущали траву, землю и мелкие камешки высокого склона. Земля под мостом была нечиста и изгажена мусором, но я с упоением ступал по ней — так опостылела мне вода.

— Ты вернешься, или умрешь там!

Здесь, в нише под балками, была спрятана одежда и ключи от квартиры. Видя, что вокруг никого нет, я снял заклятье и быстро оделся. Анфиса провожала взглядом, не выходя из воды. Ее тело уже не мани-ло — отталкивало близостью к чуждому мне миру, ее красота была ложью, ее жизнь — не жизнью, а суще-ствованием белковых тел...

Я стал взбираться по насыпи, и услышал вослед:

— Вернись, Андрей, я не хочу, чтобы ты умер! Упырь охотится за тобой!

Я остановился.

— Откуда ты знаешь?

Анфиса стояла в воде, не решаясь идти за мной.

— Знаю. Он убьет тебя!

Ха. Думает: напугает Упырем, и я останусь в Неве, боясь и носа из реки высунуть. Только тогда я и стану настоящим мертвецом.

— Знаешь, говорят: жизнь — опасная штука. Я не думал, что и смерть тоже... Прощай. Привет Слизню. И передай, что я больше не его слуга, а он — не мой хозяин.

Отвернувшись от русалки, я вскарабкался по берегу наверх. Преодолеть пять метров крутого скло-на было нетрудно, но я чувствовал не тяжесть подъема, а тяжесть своего решения. С каждым шагом я отда-лялся от реки, моей защиты, и бывшего покровителя Слизня. Отныне я свободен... и беззащитен. Я один. Я сам по себе, и это, черт возьми, здорово!

Я прошел по мосту, глядя на мутную воду. Анфисы там уже не было. Да, пожалуй, я не смог бы ска-зать свое решение в лицо Слизню, но это и неважно. Жизнь — не театральное действо, что бы там не гово-рил Шекспир, красивых поз и монологов в ней мало. И то, что я сделал, равнозначно плевку промеж глаз водяному владыке. Я все-таки не трус. Да, я не трус, я труп, невесело подумалось мне.

Другой, быть может, скорее бы принял правила игры и использовал новые способности на полную катушку, но я не такой. Можно назвать это стержнем, можно инерцией, но что-то сидит во мне, что-то внут-ри не дает смириться с тем, что я вижу и чувствую, став живым мертвецом. Этот мир живет по своим прави-лам, но я не желаю играть по ним.

Ночь длилась медленно и жутко. Я почти не спал, прислушиваясь к каждому звуку, без конца пил, а в скользящих по стенам теням мерещились посланники Слизня. От дневной удали не осталось следа, ночь высосала остатки мужества, и шелест проносящихся мимо дома машин напоминал шипение рассерженных и готовых ужалить змей. Стыдясь своей трусости, я дождался, пока соседи уснут, и тщательно закрутил краны на кухне и в ванной, чтобы речные твари не просочились сквозь них. Я даже не мог вспомнить, сколь-ко дней мне осталось до сороковин, и эта мысль не вызвала во мне беспокойства. Когда я стану таким, как они, думалось мне, может, и их ненависть ко мне исчезнет?

И еще я думал о Юле. Как открыться, и стоит ли? И как примет она мои сумасшедшие слова? Я пы-тался представить ее на моем месте, но быстро понял, что стремлюсь угодить и подстроиться под радужный хэппи-энд, на самом деле все будет совершенно иначе. И дурацкие мысли о том, что Юлька станет безутеш-но горевать по мне и никогда не выйдет замуж. Что я, как персонаж из известного фильма, стану оберегать ее от потусторонних сил и полтергейстом выстукивать признания в любви... Все это заслонила самоуверен-ная улыбка Анфисы и слова: '...ты никуда не денешься, Андрей, судьба у тебя такая...'

Ненавижу слово 'судьба'! Всегда его ненавидел. Есть в нем что-то рабское. И корень от слова 'суд' — словно тебя осудили, даже если не знаешь, за что. Ах, да, ведь все мы от рождения грешны! Так, кажется, попы говорят? И получается, что тянем мы судьбу от младенчества до смерти, и рожденный быть повешенным — не утонет... Вот черт.

Внезапным спасением стал звонок. Звонил Костя, проверить, как там у меня и что.

— Костик! — сказал я с внезапно нахлынувшим чувством. — Костя! Давай сегодня в клуб пойдем, а?! Хочется мне. Очень.

— Не вопрос, — ответил друг. — Когда встречаемся?

— Только у меня денег нет, — презирая себя, сказал я. Вот займу у него — а как отдам, если скоро в призрак превращусь? Надо что-то придумать, может, со дна какую-нибудь древность поднять?

— Не парься, придумаю что-нибудь.

— Спасибо, Костя.

Я повесил трубку, чувствуя, как в груди потеплело от чувств. Есть ведь на свете люди!

Не знаю, чего вдруг меня так потянуло клубиться. Не скажу, что я такой уж завсегдатай. Может, сказалось длительное одиночество и общение со всякими уродами, но теперь мне хотелось быть среди лю-дей, видеть лица, а не хари, слушать музыку, а не тягостную подводную глушь, веселиться и не думать о страшном будущем. Эх, гулять, так гулять, и пропади все пропадом!

Клуб встретил привычным шумом, сотканным из музыки, топота танцпола и людского гула. Здесь надо кричать, чтобы услышать друг друга, и держаться вместе, чтобы танцующие не растащили в стороны, и вы не потерялись во вспыхивающем огнями полумраке.

— Пошли, вон там наши тусуются! — крикнул мне Костик, и мы пошли.

В одном из углов столики были сдвинуты, и сидела довольно внушительная компания. Здесь были многие, кого я знал по институту: Ник, Алекс, Наташка и Леська. А Юльки не было. Были незнакомые парни и девчонки, но я их часто видел в этом клубе и, не зная имен, кивнул им, как добрым знакомым. Любой из них сейчас был мне роднее подводных знакомцев.

— Здорово, Энди! — крикнул Ник. — Как дела? Работаешь?

— Пока нет, — ответил я.

— Из морга ушел? — ухмыльнулся Ник.

Какого морга? О чем он? Нехорошее предчувствие склизким шаром подкатило к горлу. Не мигая, я впился в его глаза. Приятель лыбился и простодушно глазел в ответ. И я вдруг вспомнил, как давно шутил, говоря, что работаю в морге... В каждой шутке есть только доля шутки. Надо бы помнить, а то люблю по-шутить.

— Ушел, — наконец выдавил я. Ник, улыбнувшись, кивнул и отстал. Мы выпили пива. Я сидел, тупо рассматривая попки танцующих девиц. Веселья не было. Может, потому, что не было Юльки?

— Скучно что-то, — сказал я сидевшему рядом Алексу. К этому моменту многие наши пошли тан-цевать, оставив на столах тучу пустых бокалов. Алекс танцевать не любил.

— Значит, мало выпил, — сказал он, подливая мне пива. — Давай.

Мы чокнулись бокалами и выпили.

— Слушай, тебе плейер нужен, недорого?

Я покачал головой.

— А мобила? Костик говорил, ты свою потерял.

— У меня денег нет.

— На клуб-то нашлись, — недоверчиво улыбнулся Алекс. Вот натура: вечно что-то продает-покупает. Барахольщик. Но своих не накалывает. Если предлагает, то вещь нормальная. Только мне сейчас не до мобил и плейеров. Я так ему и сказал.

— Возьми авансом, я тебе верю, деньги потом отдашь, — не унимался Алекс.

— Тебе не приходило в голову, что жизнь может кончиться очень быстро?

Он удивленно глянул:

— И что?

— Это я у тебя спрашиваю: и что? Что ты делать будешь?

— В каком смысле 'что делать'? Умру — так умру. Все мы когда-нибудь умрем... — глубокомыс-ленно изрек Алекс, отхлебывая пиво.

— Нет, не все, — не согласился я.

— Нет, все.

— Не все!

— У тебя что, кто-то умер? — догадался Алекс.

— У меня... кто-то... умер, — согласился я, кивнув наблюдавшему за мной Костику отяжелевшей головой, и слегка подмигнул. Конспирация, братан!

— Тогда помянуть надо! — приятель сорвался из-за стола и быстро вернулся, держа в руках две рюмки с водкой. — Давай.

— Андрей, тебе хватит, не чувствуешь, что ли? — Костя дернул за рукав, но я отмахнулся:

— Помянуть надо! Понял, кого?

Мы выпили. Костик вздохнул, поднялся и исчез в толпе танцующих. А мне плевать! Помянули. Да упокоится моя душа, в натуре!

Ребята натанцевались и вернулись. Стол зашумел, засмеялся, застучал бокалами. Я смотрел на них, и думал: почему утонул я, а не кто-то другой? Не Алекс, не Ник? Что бы делали они на моем месте? Любила бы их Анфиса? Выполнили бы волю Водяного? И сквозь завесу пивных паров пробилась простая мысль: надо рассказать им о жизни и смерти, о том, как надо жить и почему. Немедленно, потому что не знают они, что в любой момент может стать поздно...

Моя компания, подвыпившая и травившая непристойные анекдоты, восприняла мои первые неуве-ренные слова, как очередную байку. Постепенно их лица вытягивались, пьяные ухмылки гасли, словно угли, залитые водой. В одних глазах проявилось беспокойство, в других — скука и откровенное желание, чтобы я поскорей заткнулся.

— Вот вы послушайте, все! Я не пьян, я все вижу! Знаете, что я вижу? Живых мертвецов! Сколько их вокруг, даже не представляете! Я не про упыренышей, про живых говорю! Думаете, это сказки, кино, а вот и нет! Стать живым мертвецом просто, как перейти дорогу...

— Это точно, — подхватил Ник, — переходишь на красный — и мертвец!

Все захохотали, но я не обратил внимания. Я должен все сказать.

— С кем-то беда — а вы мимо проходите, словно вас нет! Вы здесь — а вас нет! Кто ты, если не мертвец? Ты можешь помочь, подсказать, спасти, когда ты рядом. Если ты есть, но тебя нет — разве ты жи-вой? Ты — мертвец, призрак, труп!

Большинство слушали, криво ухмыляясь и, особенно не скрывая, подмигивали друг другу. Думали, я не вижу. Вижу! Думают — нажрался. А я не нажрался!

— Нельзя жить как трупы, понимаете?! Вы же — живые! У вас жизнь в руках...

— А ты, что, умер? — ловко ввернул Ник. Казалось, все только и ждали, чтобы кто-то меня заткнул, и громко расхохотались. Кто-то снисходительно потрепал по плечу: расслабься, чувак!

Какой ты проницательный, Ник... Лишь Костик, верный соратник, сидел молча и выжидающе смот-рел на меня. Но взрыв смеха заставил и его улыбнуться. Это и вывело меня.

— Вот ты! — громко сказал я, наклонясь через стол к первому попавшемуся парню, кажется, из па-раллельных. — Ты чем занимаешься?

— В каком смысле?

— Вообще, чем ты в жизни занимаешься?

— Ну, — он посмотрел на приятелей. Те усмехаются, крутя головами. Они думают: я наширялся или пьян. Но я не мог остановиться. Я должен сказать им то, что выстрадал, отдать даром мудрость, о кото-рой они даже не догадываются!

— Ем, сплю. Еще учусь, — паясничая, отрапортовал он, приложив ладонь к пустой голове.

— Еще он трахается! — добавил Алекс под общий хохот. И ты, Алекс...

— Ты труп! — приговорил я 'параллельного' и повернулся к следующему. Новый взрыв смеха ударил в спину. Этим меня не свалить. Пусть надо мной смеются, лишь бы не плакали...

— А ты что хочешь сделать в жизни?

— Вырастить дерево и посадить ребенка! — быстро, заплетающимся языком переврал тот. Окру-жающие грохнули еще сильней.

— Ты тоже труп!

Я повернулся к знакомой девчонке, но меня перебили:

— Кто следующий на расстреляние? — провозгласили за моей спиной. — Великий и ужасный Энди обвиняет и приговаривает к смерти!

Я обернулся. Зубоскалил Пит. Рядом с ним, повиснув на плече, стояла раскрашенная девчонка. Чу-лочки-секси, кислотная мини-юбка, и масляный от алкоголя взгляд. Сколько он таких перетрахал... Я встал и подошел к ней, не обращая внимания на Пита.

— Чего ты хочешь в жизни? — перекрикивая бухающую музыку, спросил я девчонку. Музыка тут же стихла, дав ей секунду поразмыслить в тишине. Вопрос повис в воздухе, и 'кислотница' неторопливо пережевала его вместе со жвачкой:

— А чё ты предлагаешь?

Пит засмеялся, обнял красотку и повел прочь. Я повернулся к столу и увидел, что изрядно всех по-веселил. Алекс хохотал, сложившись пополам, кто-то в изнеможении лежал лицом на столе и беззвучно тряс плечами. Почему мне не смешно?

— Что вы делаете? — кричал я расплывшимся по стенам физиономиям. — Вы же не знаете, как от-ветить на такой простой вопрос! Зачем вы живете? Для чего? Для кого? Вы же трупы! Трупы! А я живой, слышите, я — живой!!

Люди и тени кружились вокруг, хохоча и танцуя. Голова пошла кругом, я стал падать, но вовремя подскочивший Костик сгреб меня и поволок к выходу.

Черви! Гниль! Это с ними я учился, встречался и ничего не замечал! Я расхохотался. Перед глазами маячили полуразложившиеся тела, щерясь гнилыми щербатыми пастями. Да это не клуб, это я в морг попал!

— Смотри, как наширялся, — услышал я голос администратора. — Давай, волоки его отсюда!

Костя помог выйти, но свежий воздух никак не повлиял на меня. Да и не мог повлиять на того, кто не дышит. К черту их. К черту всех! Себя бы спасти, да как?

Какая ясная ночь! Как светят звезды, как хочется жить! Но до сорокового дня осталось... Сколько же осталось? Помню только, что мало. Как там говорил Павел Ковров: время — жестокая и неумолимая сила, сокровище, которое нельзя спрятать и нельзя накопить. И, если оно есть у тебя, нельзя разбрасывать его попусту, или станешь безумцем, сорящим золотом. И время, и золото имеют свойство заканчиваться, но золото еще можно вернуть, а время — нет.

Я шел с Костей по улице и не мог успокоиться:

— Нет, ты слышал? Они ржали надо мной! Эти мертвяки!

— Забей, — говорил Костя, сжимая мне плечи. — Забудь. Они же ничего не знают!

— Не знают — и не хотят знать!

— Ты думаешь, я очень рад, что знаю?! — выкрикнул Костик.

Я остановился.

— Ты о чем?

— О твоей смерти, — чуть помедлив, проговорил друг.

— А я не о том!

— А я о том! Думаешь, приятно знать, что твой друг умер и превратится в привидение? Думаешь, хорошо мне будет в глаза Юльке смотреть? Ведь я же знал и не сказал! И ты не говоришь!

— Опять ты!

— Да, опять! Ты не только ее, ты и меня за идиота держишь! Я тебе про отца рассказывал, а ты ни хрена не понял!

Костик отошел и уселся на скамейку. Я сел рядом. Хотелось пить.

— Понял я все, Костя. Думаешь, мне легко? Сам бы попробовал...

— Спасибо, не надо.

— То-то...

Мы посидели молча. В темноте, мигая фарами, по проспекту неслись автомобили, где-то надрывно загудел припозднившийся троллейбус.

— Ладно, Костя, завтра я ей все скажу. Обещаю.

Я дал обещание и уже не мог отступить. Я намеренно запер себя в угол, отрезав путь к отступле-нию. Все знали, что Бойцов держит слово. Но главная причина в том, что у меня не осталось времени.

Не в силах терпеть жажду, я поднялся со скамьи:

— Пойдем к метро, жутко пить хочу...

И тут увидел его — и протрезвел.

Чудище походило на помесь облезлой полусгнившей собаки и огромного, неизвестного науке зем-новодного. Оно бежало ко мне на голенастых ногах, необычайно длинный хвост твари волочился по земле. Всю ее покрывала шерсть, походившая на спутанные зеленовато-бурые водоросли, лишь голова была практически голой, и на жутком вытянутом черепе блестели желтые, не собачьи, зрачки. Несмотря на су-мерки, я видел его отчетливо. Оно не светилось, но выделялось во тьме непостижимым образом.

— Что такое? — спросил Костик. Он заметил, как я привстал и вскочил тоже. — Ты куда?

— Там... собака! — проговорил я. — Мне валить надо!

— Какая собака? Нет здесь никаких собак! Ты куда? — ухватился за меня приятель.

Чудовище оскалилось. С острых крокодильих клыков стекала отвратительная желтая слюна. Я не стал ждать продолжения знакомства, ударил Костю по рукам и бросился бежать. Косте она ничего не сде-лает, она по мою душу...

Не оглядываясь, я несся по улице к набережной и знал, что зверь бежит следом. Я подбежал к пере-крестку и увидел тот самый троллейбус. Двери его были закрыты — остановки тут не было, но я увидел металлическую лесенку, укрепленную позади машины. Красный свет погас, включился желтый и зеленый. Я ринулся к набиравшему ход троллейбусу и, прыгнув, уцепился за лесенку, стараясь, чтобы водитель не увидел меня. Некоторое время ноги волочились по асфальту, затем я сумел укрепить их на скользком от до-рожной пыли бампере.

И только тогда оглянулся. Зверь бежал за троллейбусом, а я боялся глядеть в его сторону. Нагнав-шая пса иномарка засигналила, но посланник ада не обращал на клаксон ни малейшего внимания. Автомо-биль обогнал троллейбус, и я заметил удивленное лицо водителя. Подумаешь, человек за троллейбус уце-пился! Как же ты не видишь, какое чудище перед тобой!? Но он его просто не видел. Морок.

Троллейбус заехал на мост и сбавил скорость. Я испугался, что чудище догонит машину, но пес отстал и бежал все медленнее. Я обрадовался и увидел, как псина подошла к бордюру, вскочила на него и рыбкой сиганула в воду! Я чуть не упал. Так это... водная тварь? Какие еще чудовища служат Слизню?!

Я переехал Литейный мост и на светофоре соскочил с троллейбуса, заметив вырулившую откуда-то машину 'ДПС'. Попадать к ментам мне не хотелось, но в темноте они меня не заметили. Страшный зверь сгинул в водах Невы, и я с облегчением зашагал к дому. Было довольно поздно, заполночь, и я был рад, что улицы пусты — так легче выделить и вычислить врага. Прохожие почти не попадались, лишь жажда была неотделимым попутчиком. Пройдя по Пестеля, я обошел какой-то храм и проулком вышел на Кирочную. Здесь набрел на круглосуточный магазин и, нашарив какую-то мелочь, купил бутылку воды.

Приложившись к горлышку, я долго и жадно пил, а когда оторвался, заметил бегущую в мою сторо-ну приземистую тень.

Пес нашел меня! Водяной зверь шел по следу. Он двигался точно там, где до того проходил я. Но сейчас он был не один. За ним виднелась гладкая фигура русалки. Анфиса? Рассматривать времени не было и, вылив остатки воды в рот, я швырнул бутылку и побежал. Никогда не мусорю на улицах, но тут не до морали. Я несся скачками так, что ветер свистел в ушах. Вот Чернышевского, здесь метро, в нем люди, туда собака не сунется! А почему? Раздумывать некогда, я рванул к метро. Рванул и увидел запертые двери. И куда теперь? Страх подсказал быстро: Таврический! Тогда выручил леший, может, выручит и теперь? Через дворы, мимо школы с белыми полуколоннами я выскочил на Фурштадскую и побежал по прямой. Метров двести по длинной улице совершенно вымотали меня, и к решетке я подбежал на полусогнутых от устало-сти ногах. Оглянувшись, в десятке метров увидел пса и русалку. Жуткая тварь бросилась ко мне, на остат-ках сил я взлетел над забором, разодрал о венчавшие решетку копья футболку и мешком упал на другую сторону. Упал — и не мог бежать дальше. Чудовищная морда пыталась протиснуться меж прутьев — и не могла. Я подумал, что сейчас псина перепрыгнет (чего ей стоит?) ограду — и мне конец! Но она все тыка-лась облезлым носом в решетку, беспокойно дергалась, переступая черными влажными лапами. И не пры-гала.

Я поднялся на ноги и увидел русалку. Гладким, холеным телом похожая на Анфису, только, пожа-луй, выше ростом — она вцепилась в решетку белыми бескровными пальцами, и водянистые, недвижные, цвета разбавленного водой неба, глаза остановились на мне.

— Владыка зовет тебя! Иди со мной! — сказала она низким, неприятным голосом.

— Не пойду.

Я чувствую: она тоже устала. Мой взгляд упал на ее грудь, совершенно бездвижную. Ну да, ведь русалки не дышат. Все же я видел, что ей нелегко, ведь, как и мне, русалке тяжело находиться на воздухе. Тяжелее, чем мне, наполовину живому.

— Иди, хуже будет! — пригрозила она.

— Хуже не будет, — ответил я. — Пошла к черту!

Я медленно отступаю вглубь сада, не сводя с русалки глаз. Если полезет через забор — побегу к озеру. Зайду в воду, и силы появятся! Посмотрим еще!

Русалка колебалась недолго. Ухватившись за решетку, она сноровисто перелезла через нее. Конеч-но, одежды нет — и зацепиться нечем! Я рванул по аллее в глубину. Где ж этот леший?

Старик явился внезапно, выступив из-за дерева. Я остановился.

— Опять ты здесь? — произнес он, но, кажется, без особого гнева.

— Гонятся за мной, спаси, пожалуйста!

Старик не без удовольствия тянул паузу:

— Кто гонится?

— Слизня посланники. Спрячь меня, Леший!

— Это что за чудо-юдо? — спросил Лешак, когтистым пальцем указав куда-то за моей спиной. Я обернулся и увидел зверя. Прижимая уродливую морду к земле, он шел по моему следу.

— Он за мной идет! — сказал я. В голове мелькнула мысль, что теперь в пруд не спрячешься. С ру-салкой еще можно силами померяться, и то вряд ли я сильнее, а с этой тварью...

— Спрячь меня!

— Спрятать? — удивился старик и поскреб когтями длинное волосатое ухо. — А зачем? Слизень же твой хозяин?

— Я волю Слизня не выполнил. Поймает — убьет!

Неведомое и скрытое горячей волной поднялось во мне, и я сказал:

— Не поможешь — убей меня сейчас! Лучше ты, чем Слизень. Лучше в земле лежать, чем под водой гнить.

Все. Сказал. Сам не ждал от себя такого. Все, что носил в себе, выплеснул.

— Думаешь, черви лучше рыб? — ухмыльнулся Леший. — Шучу. Вот оно как... Ишь ты... Утоплен-ничек. Добро же, здесь тебя никто не тронет. А со мной в лесу тягаться — у Слизня кишка тонка! — добавил он не без удовольствия. — Стой здесь и не бойся... Утопленничек.

Пес был уже рядом. Подняв голову, он уставился на меня, но не залаял, а зашипел, обнажив тре-угольные крокодильи зубы. Скованный ужасом, я стоял, понимая, что убежать не успею. В тот же миг нечто огромное одним прыжком встало между ним и мной. Я увидел мощный волосатый загривок и длинные ког-тистые лапы. Раздался удар — и водяная тварь, перевернувшись в воздухе, с шумом и треском исчезла за кустами. Леший ухнул, махнул рукой и вновь превратился в старичка.

На темной аллее показалась русалка. Не обращая на деда внимания, она сосредоточенно осматри-валась, пока не заметила меня.

— Ко мне! — окликнула она пса, но тот не появлялся.

— Тебе чего здесь надо? — произнес Леший.

— Ты кто такой?! — прошипела русалка. — Иди отсель, дедуля!

Она пошла ко мне, но дедушка ловко заступил дорогу.

— Дедулей водяного зови, а не меня! — строго сказал старик. — Это мой лес, а потому — убирайся, пока я дух из тебя не вышиб!

— Так ты... лесовик? — русалка усмехнулась и подбоченилась, сложа на груди руки. — Какой твой лес? Этот? Ха-ха! Нет здесь леса, а раньше болота были, значит, мы, водяные, здесь хозяева!

— Пошла прочь, бесстыдница мокрая! — Леший повел рукой, и ветви ближайших кустов протяну-лись к русалке, пытаясь ее схватить. Она в испуге отшатнулась:

— Ладно, старик, смотри! Вот пса водяного позову!

— Зови! — насмешливо протянул лесовик. — Зови своего пса! То-то он носа сюда не кажет! И не пойдет. Поумней тебя будет.

— Батюшка водяной тебя накажет, попомнишь его! — пригрозила русалка, и Леший сдвинул брови.

— А, ну, сгинь, голозадая! — маленький смерч, взметнувшийся в воздух, швырнул русалке в лицо песок и опавшие листья, а протянувшаяся от куста ветка хлестнула ее по заду. Взвизгнув, нагая красавица бросилась прочь. Только пятки сверкнули.

— Мокрица! — грозно крикнул вослед леший. — Пугать меня вздумала!

Он вдруг бросил плутовской взгляд, так не вязавшийся с гневным видом:

— А хороша, чертовка! Гладка да ядрена. Везет водяному...

Я кивнул. Страх перед жутким псом прошел, и скачущая по Таврическому нагая русалка вызвала вполне адекватную реакцию. И впрямь хороша, попка что надо...

Ноги больше не держали. В изнеможении я опустился на траву. Спасен, и на этот раз спасен! Но рано или поздно везение кончится... Но сейчас я жил, и хотел жить, и смеялся над Слизнем.

— Совсем водяной обнаглел! Сколько уж раз говорено: не суйся в мой лес, не гневи понапрасну — как не было, так и нет покоя!

Я испугался, подумав, что сейчас лесовик переключится на меня — ведь я заварил эту кашу. Но лесовик, будто в задумчивости, продолжил:

— Водяной, хоть и гниль порядочная, но свое место знает, из реки не высовывается. А Упырь совсем совесть потерял. Хочет, чтобы все здесь его было. Весь ваш город. Он мертвым его сделать хочет, и уже де-лает. А ведь раньше все здесь, — Леший обвел вокруг себя руками, — живое было. Мое было! Леса, до са-мого края земли леса! И я в них хозяином!

Я молча кивнул, выдерживая многозначительную паузу. Думал, лешак что-то еще скажет. Но ста-рик поворотился ко мне и уставился немигающим взглядом. Видно, ждал, что я скажу.

— А я здесь кусты сажал, — вспомнил я, подумав, что это будет лешему приятно. — Вон там. При-жились, кажется.

— Ни х... бы не прижилось, если б я не захотел, — дернул головой лешак. — Мелочь это. Но все лучше, чем вырубать. Когда меня не станет, в пустыне жить будете, дымом ядовитым дышать, воду поганую пить, пока все не подохнете. Попомни мои слова, так и будет.

Я подумал, что он недалек от истины.

— Почему вы здесь живете? — спросил я, чтобы как-то поддержать разговор. Уходить из сада в ночь не хотелось. К тому же меня подсознательно тянуло к существу, уже дважды спасшему от преследова-ния и, возможно, смерти.

— А где еще жить? — развел руками Леший. — Здесь издревле мое место было. Когда люди сюда пришли, подарки мне давали, чтобы не вредил. Знали, кто здесь хозяин. Веками так было. Потом царь ре-шил город здесь строить. В лесах и на болотах, дурила! Будто места другого не было! Ни водяному, ни мне — никаких подарков... Обидел нас крепко. Тогда мы со Слизнем много народа сгубили. Он в воде да в боло-те топил, я зверя лютого насылал, лес рубить не давал... Все напрасно. Царя больше нас боялись.

Задумавшись, он замолчал.

— Зверь весь ушел, а я остался. Не мог уйти. Хотел умереть здесь, да не вышло. Мы — не люди, убить себя не можем. Срока своего ждем... А здесь любимое место мое, на излучине. Сколько сил я прило-жил, чтобы парк здесь разбили. Без деревьев я жить не могу.

— Хороший парк в Сосновке, это там, на той стороне — махнул рукой я. — Он большой, красивый. Жили бы там.

— Красивый? — усмехнулся Леший. — Что для вас красиво, мне — срам. А там молодой лешак жи-вет, из новых. Я прогнать могу, да зачем? Я к этому месту прирос. Мы — не люди, своей земле не изменяем.

Я слушал с интересом, удивительные и невероятные вещи принимались мной совершенно спокойно. 'Ну, царь... Ну, Иоанн...' Быстро же я привык. Вернее, не привык, а принял. Потому что выбора у меня нет.

Я не хочу уходить. Хочется остаться хотя бы до утра. Отчасти оттого, что тут я в безопасности. Интуитивно чувствую, что лимит везения когда-то будет исчерпан, а потому не стоит искушать судьбу. Впрочем, как можно искушать то, что уже предопределено? Или все-таки можно, раз так говорится? Но то-гда это — не судьба.

— Дождись утра, — сказал Леший. — Днем тебя чертяки не достанут. Ложись вон туда, на скамееч-ку.

— Спасибо, — я захотел встать и пойти к озерцу попить. Плевать, что вода грязная. Но не смог под-няться. Вот как. И как же дальше? Лешак заметил мои трепыхания:

— Ты чего задергался?

— Встать не могу, — признался я. — Мне бы воды. Не принесешь? Пожалуйста.

— Вот еще! — сказал Леший. — За водой бегать. Отродясь никому не служил.

— Тогда сдохну прямо здесь.

— Не сдохнешь, — сказал старичок, легко подхватил меня под мышку и зашагал по аллее к озеру. Спустившись к берегу, он без церемоний окунул мою голову в водоем, и я жадно заглатывал черную води-цу. Вода — это жизнь.

Наглотавшись и отяжелев, я выплюнул попавшую в рот водоросль и блаженно откинулся на пока-том бережке. Ах, как хорошо! Теперь можно и на скамеечку...

Я проснулся от толчка и голосов:

— Вот, смотрите, лежит...

Я почувствовал прикосновение рук. Они властно и нагло обшаривали меня. Я с трудом превозмог дремоту и заворочался, пытаясь встать. Вспомнил, что было ночью, и испугался, что не смогу подняться. Испуг придал сил, я все-таки сел и выпрямился на скамейке. Светло. За деревьями шумят машины.

— А говорил, мертвый...

— Так я тряс его, тряс, а он молчит! Я послушал — а он и не дышит!

Я окончательно разлепил глаза и увидел милиционера. Рядом стоит пожилой мужик с бородкой, как у дьячка. Наверно, сторож или дворник, в форменном комбинезоне и резиновых сапогах.

— Не дышит, говоришь... — мент наклонился и посмотрел на меня. — Ты что здесь делаешь?

— Сплю, — честно сказал я.

— Спать дома надо. Документы есть?

— Нет, дома оставил, — я перестал носить документы, чтобы не испортить водой. Конечно, можно в пакетик положить, но дома все же надежней...

— Пройдем в отделение, — сказал милиционер.

И мы пошли. 'Дьячок' ругнулся в спину:

— Наркоманы чертовы!

Наверно, ему бы больше понравился труп.

Когда вышли за ограду, я обратился к милиционеру:

— Зачем в отделение? Чего я сделал?

— Нарушал общественный порядок, — медленно и лениво проронил мент. Похоже, он не желал разговаривать.

— Да чем я нарушал?

— В отделении разберемся. Документы надо с собой носить.

Вот гад! Опять, что ли, с моста прыгать? Я огляделся в поисках подходящей подворотни, благо мент не держал за руку, а просто шел рядом. Здешние проходные я знал неплохо — в детстве ходил в под-ростковый клуб на Петра Лаврова и дружил с местными ребятами. Вопрос в другом: хватит ли сил бежать?

Я увидел стоящую у поребрика милицейскую машину. Осталось десять метров. Посадят в машину — уже не выберусь, а время дорого. Слишком дорого. Я приготовился бежать, но услышал:

— Милиция! Милиция! — закричала какая-то женщина. Она выбежала из парадной и замахала руками. — Скорее, сюда!

Второй мент, водитель, выскочил из машины и через дорогу пошел к ней. Меня усадили в машину:

— Сиди! Не вздумай уйти, я тебя запомнил — из-под земли достану!

— А из-под воды? — спросил я, но милиционер захлопнул дверь и побежал за водителем.

В машине было накурено, и сквозь потрескивания милицейской рации из магнитолы пробивалась старая мелодия: 'Тихо плещется вода — голубая лента. Вспоминайте иногда вашего студента...'

Я дождался, пока менты войдут в парадную, открыл дверь и вышел. Оглядываясь, прибавил ход и быстро оказался за углом. Затем нырнул в подворотню и, пройдя знакомыми дворами, вышел на Кирочную. Все, вряд ли они меня найдут. Мне определенно везет.

Едва перешагнул порог, как зазвонил телефон.

— Ты где пропадаешь? — закричал Костик. — Я уже на кладбище идти собрался! Звоню в десятый раз! Чуть с ума не свихнулся!

— Короче, что случилось?

— Он еще спрашивает! Ты что, не помнишь? В клубе что было, не помнишь? А потом? Сорвался на ровном месте, заорал, что видишь какую-то собаку и убежал черт знает куда! Что я, по-твоему, должен ду-мать?!

Я молчал. Действительно, что здесь подумать можно?

— Знаешь, — сказал Костя уже на тон ниже, — если бы я не видел кое-что... И не верил тебе... По-думал бы, что ты законченный нарик! Даже от водки с пивом такого не бывает.

— Веришь, нет, Костя, лучше бы я был нариком.

Костя помолчал.

— Ты бы хоть позвонил, ведь договаривались?!

Фу, ты, начисто забыл! Ведь и правда, договаривались. Молодец Костик. Приятно, когда кто-то о тебе думает.

— Я только сейчас пришел, — примирительно сказал я. — Я в парке ночевал.

— Офигеть. Ладно, слушай: я утром с Юлькой пересекся, — неожиданно сказал друг. — Она прие-хала в город.

— И что? — выпрямился я. Костик жил рядом с Юлькой, в соседнем дворе, поэтому я не удивился. Они и в институт иногда вместе приходили, хотя в школах учились разных.

— Спрашивала, как ты.

В душе потеплело. Как же мы давно не виделись! Я соскучился по ее глазам. Сдалась ей эта Фин-ляндия! С другой стороны, я эти дни постоянно пропадал в реке и хорошо, что Юля этого не знает. А то зво-нила бы мне — а я снова черт знает где...

— Ей кто-то рассказал, как ты в клубе выступил.

— Кто?

— Да какая разница? Вчера половина наших была, она же со многими общается. Она думает, что с тобой что-то случилось. Я сказал, что ты плохо себя чувствуешь, нервный срыв и все такое... В общем, Юля сегодня придет. Ты слышишь? Готовься!

— Слышу. Спасибо, Костик, не знаю, что бы я без тебя...

— Да ладно. Не исчезай только... — приятель осекся. Он ведь знал, что я скоро исчезну в самом прямом смысле. Но я не обиделся.

— Все нормально. Увидимся еще, — и повесил трубку.

Значит, сегодня, сейчас. Не снимая ботинок, я забежал в комнату. В последнее время я даже дверь не закрываю. Внутри неухожено. Впрочем, неухожено — мягкое слово. Если называть вещи своими имена-ми, в комнате царит настоящий гадюшник. Пустые бутылки по углам и на кровати с несвежим бельем. Сколько я раз спал, не раздеваясь? На телевизоре — толстый слой пыли. Полы не помню, когда мыл. Прие-хала бы сейчас мать — она бы меня мордой в пол ткнула. И правильно.

Целый час я драил комнату, ежеминутно бегая в ванну за водой. И всякий раз с опаской глядел на струю: не просочилась бы какая-нибудь тварь. И, уходя из ванной, накрепко закручивал кран.

Прибравшись, задумался: приготовить бы чего-нибудь к встрече. Но в холодильнике шаром покати, в хлебнице голод, в баре засуха. Я и не помню, когда ел и еду покупал. Впрочем, засуха в баре была не полной: я обнаружил недопитую бутылку кагора — из всех вин предпочитаю его. Но для встречи с девуш-кой маловато. Что же делать? Денег, как обычно, нет. А соседи на что? Занять у Олега! Он мужик нормаль-ный, поймет. Тем более, я у него никогда не занимал. Я постучался к нему, но никто не отозвался. Господи, ну почему, когда нужно, соседей никогда нет дома, когда не нужно — они под ногами путаются?!

Я взглянул в зеркало и увидел выход. Золотая цепочка, подаренная самому себе на день рождения. И ломбард в соседнем доме. Эврика! Все равно она мне больше не понадобится. Я надел ботинки, выскочил на лестницу, пробежал несколько пролетов и столкнулся с поднимавшейся по ступеням Юлей.

— Привет. Ты куда-то идешь?

Все. Про ломбард можно забыть. Я едва не проговорился, что иду встречать ее. Но вовремя сообра-зил, что подставлю Костика, и прикусил язык, издав бессвязное мычанье:

— Я... тебя... ты... ко мне?

— К тебе. А ты уходишь? Я, наверно, не вовремя... Я гуляла с подругой, подумала и решила зайти. Хотела сюрприз сделать.

Я улыбнулся. Я знаю, что Юлька лукавит, но не воспринимаю как ложь. Женские хитрости, чего там.

— А где подруга? — спросил я, делая вид, что поверил.

— Ушла. А я — к тебе. Ты рад? — спросила она. Наверно, моя улыбка выглядела не слишком ра-достной, но не оттого, что я не был рад ей, видимо, просто разучился. Не от хорошей жизни... то есть смер-ти.

— Конечно, рад. Пошли, — я стал подниматься наверх.

— Ты куда-то шел... — напомнила Юля.

— А-а, так, мелочи... В булочную хотел сбегать.

Мы разместились на диване. Сидя с Юлькой рядышком, чувствуя ее тепло, я понял одну вещь, понял абсолютно точно: люблю! Как мне хорошо! И стыдно. За то, что я не понял этого так ясно раньше, а только тогда, когда отступать стало некуда. Не уважаю людей, которые всю жизнь не веровали, а как смерть при-близилась — побежали в церковь молиться или священника позвали. Не люблю лицемеров. Счастье ни с кем делить не хочется, трудно это, думалось мне, а горе с удовольствием поделишь, потому что так легче. Вот и ты свое горе делить собрался. А ей оно надо?

Мы сидим молча. Напротив висит зеркало, и мы видим свои отражения. Это здорово заводило, ко-гда мы... Но сейчас не до секса. Я вспомнил, как Юля убежала, увидя в ванной Анфису. Странно, что она до сих пор ничего об этом не спросила? Почему? Ведь ей же не все равно, иначе бы она не убежала? Но сейчас она пришла — и ничего не говорит. Простила? Так ведь ничего и не было. Глупо, наверно, но я радовался тому, что прощен. Спасибо, Юлька, ты самая лучшая!

Я вздрогнул, когда Юля спросила:

— Андрей, а что в клубе случилось?

— Ничего особенного.

— Пит говорит, ты там цирк устроил.

— Пит? Ты, что с Питом встречаешься? — я не забыл, как этот тип Юльке наркоту предлагал. Лад-но бы, только клеился, к Юльке много кто клеился. Это нормально, тем более что тогда Юлька выбор в мою пользу еще не сделала. Вот урод! Ему повезло, что я его тогда по полу не размазал! Дал лишь разок, для ума. Видно, не понял.

— Ты что, ревнуешь? — спросила она. Я посмотрел на нее. Не знаю, чего было больше в моем взгляде: ревности или раскаяния, но Юля сменила тон. — Не встречаюсь я с ним. Ты чего?

— А откуда знаешь?

— Встретила его и Леську. Они и рассказали.

Хорошо, что он не один был... Пит всегда с бабами шляется. Леська тоже в клубе была. Интересно, что она наговорила? Леську я знал неплохо: вторую такую поискать. Постоянно сплетничает. Трепло ходя-чее. Они расскажут!

— Я тебе утром звонила! Где ты был?

— Я не ночевал дома, — признался я.

— А где ты был?

— В саду Таврическом спал, на скамеечке, — улыбнулся я, думая, что ее это позабавит. — А что? Тепло, лето.

— Андрей, ты что? — в глазах Юли возник страх. — Как так можно?

— Значит, можно, — вздохнул я. Былая злость всколыхнулась во мне горячей волной.

— Ты что, пьяный был?

— Нет, — с негодованием ответил я, запоздало сообразив, что теперь объяснить все станет гораздо сложней. Пьяный — скамеечка. Все логично и без лишних вопросов. А 'трезвый — скамеечка' вызывает массу вопросов и ненужных подозрений. Так и произошло.

— Андрюша... Я и раньше видела, что с тобой происходит... Но ты говорил, что все в порядке.

— Поверь, со мной все в порядке! — твердо и как только мог убедительно произнес я. — Все заме-чательно. Вот скоро на работу устроюсь, денег будет куча.

— Леська говорила, ты всех мертвецами называл. Она даже обиделась.

— Нечего на правду обижаться.

— Она моя подруга, между прочим!

— Я твоя подруга! — сказал я. — Твоя единственная и вечная подруга на все времена. Понятно? А не какая-то там Леська!

Юля улыбнулась, и я понял, что пора переходить в наступление.

— Юля, ты меня любишь?

Она посмотрела на меня. Как я люблю, когда она так смотрит: радостно, тепло, и конечно с укориз-ной: мол, разве ты сомневаешься?

— Конечно, люблю. А ты меня?

Для нее это обычный ритуал. Девчонки любят ушами. Три слова, которыми люди обмениваются так часто, что уже затерли до дыр, уже не вызывают тех чувств. Придумали бы новые, да никак. Да и не надо придумывать. Просто говорить реже. Когда действительно любишь.

— Люблю, — сказал я. — Очень люблю!

Мы потерлись носами, потом поцеловались. И мне захотелось плакать. Да, наверно, я и плакал, только без слез — нет слез у утопленников. Юлька что-то почувствовала и отодвинулась:

— Ты чего, Андрюш?

Хорошо, что не Энди. Надоело мне это прозвище. Не хочу, чтобы обо мне говорили: учился, мол, у нас какой-то Энди, да исчез... Дерьмово звучит. И не трогает ни капли. А я хочу, чтобы трогало.

— А если бы я умер, что бы ты делала?

— Я на дурацкие вопросы не отвечаю, — сказала Юлька. — Перестань.

— Вопрос самый актуальный. Все же умирают. Кто позже, кто раньше. Ну, так что бы ты делала?

— Андрей, тебе говорить больше не о чем? Ну, что ты?

Что тут сделаешь? Никто не любит думать о смерти. А надо бы. Многих глупостей бы не делали. Я обнял ее и сказал:

— Давай просто посидим.

Юльке это понравилось. Редко мы так сидели, может, даже никогда. Постоянно тискались и целова-лись... А сейчас, как пример любви и целомудрия, держались за руки и смотрели в зеркало, висевшее на про-тивоположной стене. В нем отражалась симпатичная черноволосая девушка и странный угрюмый тип. 'И как она любит меня, такого, — подумал я. — Ведь она простила меня, простила — и потому ни о чем не спрашивает! А я с русалкой кувыркался... Но ведь я не хотел! Это был морок! И мне не объяснить этого ни-когда, пока я не расскажу абсолютно все, а я не могу. Сейчас не могу...' Мне стало так хорошо, что я не мог, не смел ломать свое счастье. Я ничего ей не расскажу, пусть лучше исчезну. Так лучше будет. Правда, луч-ше.

— Что лучше? — спросила Юля, и я понял, что нечаянно произнес мысль вслух. А у Юльки хоро-ший слух, не скажешь, что послышалось — обидится.

— Ты лучше. Лучше всех!

Юлька засветилась.

— Андрюшка! — она прижалась, и я тоже сжал ее плечи, ощущая ладонями, как бьется ее сердце. — Только обещай мне, что больше никогда так не будешь делать!

— Что делать? — внутри похолодело. Все-таки спросила...

— Ну... так, как в клубе... И не будешь исчезать. Даже на день!

— Не буду! — радостно пообещал я. — Я твой навеки!

— И сходишь к врачу! — потребовала Юлька. Да, к врачам только и идти... — Все-таки выгля-дишь... как в воду опущенный... И холодный очень.

Как это верно, Ватсон, подумал я. Насчет воды. Все-таки у женщин есть интуиция.

— У тебя такие губы сухие, — сообщила Юлька.

— Тебе это мешает?

— Нет.

Мы снова поцеловались.

В последнее время интерес к сексу пропал начисто. В принципе, оно и верно: откуда взяться ин-стинкту размножения у мертвеца? Сексуальная привлекательность уже не играла для меня никакой роли, и с ведущих позиций переместилась на последние. Зато научился обращать внимание не на длину и красоту ног, а на то, как человек говорит и о чем думает, что сделал, и что собирается сделать. Это гораздо важней и интересней. Я на многое начал смотреть по-другому.

К счастью, в Юльке я не разочаровался. Да, временами капризна, взбалмошна, обидчива, можно многое еще вспомнить, но все это — мелочи, потому что она не бросит, даже если стану калекой. Я не надеюсь — я уверен, и эта вера помогает мне жить, если мыканья между землей и водой можно назвать жиз-нью.

— Я в ванную! — вдруг объявила Юлька.

— И я с тобой! — подхватил я. Мы засмеялись. Хохоча и толкаясь, мы промчались по коридору и дернули дверь ванной. Она распахнулась, являя глазам стоящую под душем Анфису.

Я застыл, как памятник Пушкину.

— Андрюша, что же ты так долго? — игриво лаская себя под струями, проговорила русалка. — Я уж заждалась...

Я посмотрел на Юльку. Она — на меня.

— Юля... — еле выдавил я.

Юлька отошла и молча надела туфли.

— Юля, я не знаю... — я был жалок, как раздавленный червяк. Анфиса действительно раздавила меня, раздавила расчетливо и безжалостно, ударив в самое сердце...

Дверь хлопнула. Я открыл ее и бросился следом. Юлькина фигурка мелькала меж лестничных про-емов, и каблучки быстро стучали по ступенькам. Я мог побежать за ней, но... что я скажу? Рассказать все я просто не был готов, а по-другому не оправдаться.

Убью! Я бросился назад, рванул дверь ванной, но увидел лишь тонкий ручеек воды, утекавший в слив.

Я снова побежал за Юлькой. Едва не переломав ноги, слетел по лестнице и, выскочив из парадной, столкнулся с милиционером. Юльки во дворе не было.

— Бойцов Андрей Михайлович, — мент слегка раздвинул руки, не давая пробежать мимо. Он не спрашивал, а утверждал, и было видно, что просто так не уйдет.

— Ну, я.

— Здравствуйте. Я ваш новый участковый. Хотелось бы с вами поговорить.

Своего участкового я никогда не видел. Этот парень был высоким и упитанным, килограмм под сто. Стриженый, в форме, как положено.

— А что вам нужно? Мне некогда!

Он распахнул передо мной красную книжечку, а когда убрал, в руке что-то ослепительно вспыхну-ло. Глаза обожгло. Я вскрикнул и схватился за лицо. Вспышка лишила зрения и опалила кожу на щеках. В следующий момент послышался топот ног, и сильные руки затащили меня в подъехавшую машину. Всю операцию провели за секунды, шансов отбиться не было.

Машина тронулась с места. Я сидел, плотно сдавленный с обеих сторон. Руки быстро связали скот-чем. Вырваться нереально, к тому же я ничего не видел. Ничего себе, у ментов захваты!

— Вы что делаете? Вы кто, милиция? — спросил я. Молчание. Глаза отходили, резь пропала, и я часто заморгал, пытаясь разглядеть хоть что-то. Мне на голову тут же натянули плотную шапку, так что я по-прежнему ничего не видел. Ехали долго. Машина была удобная, большая, скорее всего, иномарка.

— Куда вы меня везете?

Никто не отвечал, и от этого было страшно. Я понял, что кричать и вырываться бесполезно. Если уж они так мастерски все проделали, то, конечно, продумали и этот вариант. Я сидел, собираясь с мыслями. Вряд ли это менты. Отделение недалеко, на Чехова, я бы давно уже там сидел, а мы все едем и едем. Не в Большой же дом везут? Но кому я еще нужен? И кто может вот так все устроить? В голову приходило лишь одно: Темный, он же Упырь. А с ним шутки плохи. Ничего, попытаюсь вырваться, когда будут вытаскивать из машины. Терять мне нечего.

Наконец, мы остановились. Двигатель замолк, левая дверца открылась.

— Вытаскивай, — сказал кто-то. Я напрягся, меня выволокли из кабины и поставили на ноги. А куда бежать, если ни хрена не видишь? — Пошли.

Я прошел несколько метров, пытаясь, если не увидеть, так услышать что-нибудь. Но уши улавлива-ли лишь шелест листвы и скрип песка под ногами. Мы в лесу, что ли?

Что-то заскрипело, стукнуло. Меня толкнули вперед и кратко предупредили:

— Ступеньки.

Я поднял ногу, шагнул — и едва не потерял равновесие. Хорошо, кто-то схватил за рубашку. Сту-пеньки ведут вниз, а я думал — наверх! Идиоты!

На двадцать второй ступени спуск закончился. Не знаю, зачем я их считал. Наверно, чтобы не так страшно было. И все равно страшно, мало того, страх только усиливался, и я не понимал, почему, ведь ни-чего пока не происходило, но от неосознанного ужаса подгибались ноги.

Долго вели по прямой. Судя по гулкому эху, я находился в длинном коридоре. Я постарался успо-коиться: если лицо закрыли, значит, убивать не станут. По логике. Честно говоря, это не слишком успокои-ло. Какая, на хрен, логика, когда тебя выкрали из дома, отвезли черт-те куда и ведут с мешком на голове?

Щелкнул замок. Меня втащили в узкий дверной проем, судя по тому, как охранники переместились с боков вперед и назад. Удобная позиция, чтобы бежать. Переднего пинком, заднего затылком по физионо-мии. Но вслепую далеко не убегу.

Меня усадили на стул и сняли натершую нос шапку. Передо мной была каменная стена, сложенная Бог весть в какие времена. Только сейчас я понял причину необъяснимого ужаса. Я думал о ворожбе, и чу-тьем понял, что здесь я не смогу колдовать. Здесь безводная, чужая и враждебная среда.

— Вот он, Станислав Федорович, — сказал кто-то. В голосе сопровождавшего чувствовалось без-мерное уважение и страх.

— Вижу, — сказал кто-то. Человек обошел стул, на котором я сидел, и остановился напротив. Но-вые темные очки украшали лицо Темного. Действительно украшали, потому что я уже видел его без них. Правильно делал, что носит. — Здорово, утопленник.

Желать ему здоровья я не хотел и потому промолчал.

— Перейдем к делу, — сказал он. — Я хочу знать, где известный тебе лешак прячет камень.

— Какой камень?

— Свят-камень, — терпеливо сказал Темный. — Он мне нужен.

— Ничем не могу помочь, — сказал я. — Понятия не имею, о чем вы.

За спиной саркастически хмыкнули. Темный, он же Упырь, чуть приподнял голову, и воцарилась полная тишина.

— Ты не понимаешь? Ты думаешь, что бессмертный: Дункан Мак-Лауд? — издевательским, но вполне серьезным тоном сказал Темный. — Это не так. Ты в этом убедишься, если не скажешь, где камень.

— Не знаю я, где камень! — крикнул я. — Какой еще камень?

— Может быть, скажешь, что и лешего не знаешь, и не видел?

В голове мигом созрела шутка: видел, в мультиках, по телевизору. Но вслух ничего не произнес. Не оттого, что боялся. А потому, что знал: никто здесь не оценит юмора. И место, куда я попал, отбивало спо-собность шутить.

Это было древнее помещение, скорее всего, выкопанное глубоко под землей (судя по ведущим вниз двадцати двум высоким ступеням). Неотесанные булыжники выпирали из древней кладки там и тут, свет одинокой лампочки под сводчатым потолком отбрасывал пугающие фантастические тени. И тут я вздрог-нул: у стоящего передо мной Упыря тень была! А ведь в книгах... Но мало ли что пишут в книгах. Что они знают о смерти после жизни? Здесь все по-другому.

— Будь ты жив, я выпил бы всю твою кровь! — нагнувшись ко мне, негромко прошептал Упырь.

Он выставил перед моим носом указательный палец, заканчивавшийся кривым и совершенно чер-ным ногтем. Серая, едва заметная дымка вдруг заклубилась вокруг него, и я понял, что это магия. Магия смерти. Упырь склонил голову набок, словно присматриваясь, и зашептал доверительно и страшно: — И ты бы все, все мне рассказал! Но ты мертв. Тебе повезло.

Это точно, подумал я, какое счастье...

— Я не люблю долго ждать, — выпрямился Упырь. — Где леший прячет камень?

— Не знаю! — сказал я с вдруг проснувшейся ненавистью. — А знал бы, х... бы тебе сказал!

За спиной неопределенно хрюкнули. Я ожидал удара сзади и напрягся, но позади никто не двигался и, похоже, даже не дышал. И там мертвецы? — подумал я.

— Я могу убить тебя прямо сейчас, утопленник, — сказал Упырь, убирая руку и дымящийся палец в карман дорогого пиджака. — Ты мне надоел. Но такая смерть слишком легка для тебя. Не хочу, чтобы тебе досталось посмертие мученика. Нет, я не стану убивать тебя.

Он сделал паузу и кивнул стоящим за спиной:

— Заприте дверь и не открывайте, пока я не велю. Без воды ты сдохнешь сам. Быстро и мучительно.

Пока я переваривал сказанное, Темный вышел. Те, кто стояли за спиной, тоже. Я повернулся, но успел заметить лишь одну широкоплечую фигуру, на миг заслонившую проем. Дверь захлопнулась, и толь-ко тогда я понял, на что меня обрек Упырь, оставив без воды взаперти.

Очень скоро я ощутил зуд. Зачесалось все тело, казалось, по мне бегают тысячи тараканов, протап-тывая дорожки в плоти. Я разодрал рубашку, посмотрел, и стало худо: кожа покрывалась трещинами, усы-хала, как усыхает вырванное с корнем растение, только то сохнет незаметно для глаза, а я все видел. На миг возникла надежда, что меня пугают и скоро выпустят. Я не мог поверить, что умру и превращусь в прах. Я ведь уже умирал один раз. Это просто издевательство! Неужели стану усохшим трупом, как мумия Тутан-хамона, разложусь и рассыплюсь?

Внутри разгорался огонь. Внутренности пылали, невидимое пламя пожирало меня. Я ползал по полу, скручиваясь узлом и царапая ногтями стены. Нестерпимая боль уничтожила время и место, мне каза-лось, я попал в ад, и мукам моим не будет конца. Лампочка на потолке превратилась в сияющий огненный шар, немилосердно жгущий лучами яркого света. Нет, это всего лишь лампочка, ее можно разбить! Я попы-тался подняться, чтобы дотянуться до солнца и повергнуть вселенную во тьму, но не устоял и рухнул на пол.

Пришлось отдаться боли и замереть, ожидая конца, как избавления. Воды, кто-нибудь, дайте воды...

Жизнь заканчивалась. Сознание мерцало и меркло, как лампочка от разряженной батареи. Глупая смерть, дурацкая смерть... Зато не выдал тайны, которой не знал. Пусть Упырь позлится. Но злорадства не было. Не было ни злости, ни прощения. Вообще ничего не было. Даже боль устала и оставила меня...

Я с трудом приоткрыл глаза и посмотрел на усыхающее тело. Одежда обвисла. Я напоминал узни-ка концлагеря, которого видел на старых кинохрониках. Скоро иссохну, подумал я, и рассыплюсь. Прах мы, и в прах возвратимся... Больше я ни о чем подумать не успел. Тьма накрыла деловито и по-хозяйски, разом разрешив все проблемы.

Я очнулся и увидел белый облупленный потолок. Затем надо мной склонилась голова Костика:

— Еп твою мать!! — с неподдельным чувством произнес он. — Просто ох...ть! Андрюха, ты живой?

— Жи-вой, — по складам произнес я, приподнимаясь на постели, и это слово вызвало тучу эмоций. Я жив! Живой!! Мой взгляд скользнул вниз. Оказывается, я лежал не на постели, а на старой железной ка-талке, покрытой простыней. Вокруг стоят такие же каталки с бледными недвижными телами.

— Это где я?

— В морге! — пояснил Костик. Он непрестанно оглядывался и прислушивался. — Жутко здесь, ты бы знал! И твой призрак где-то здесь, должно быть.

— Не бойся, я с тобой! — объявил я, спуская на пол ноги. Морг меня ничуть не испугал. Лежу, мож-но сказать, среди своих, чувствую себя, в общем, вполне неплохо, ничего не болит. Зато ощущалась каждая косточка, скелет казался чужеродным проволочно-шарнирным устройством, внедренным внутрь каркаса из плоти. Еще зверски хочется пить, и кожа зудит, как у прокаженного. — Какой призрак?

— Здравствуйте, Андрей, — сказал знакомый голос. Я осторожно повернул шею, опасаясь, что проволочка внутри оборвется, и голова отвалится. Ковров действительно стоял рядом, в бессменном камзо-ле и запомнившихся мне узких, франтоватых ботинках. — Я рад, что смог помочь. Не хотел пугать молодо-го человека, но иначе было никак.

— Здравствуйте, Павел Иванович. Вы о Косте?

— С кем ты разговариваешь? — спросил Костя. Он стоял с пустым ведром в руках.

— С Ковровым, к которому ты ходил.

— Он мне приснился, прикинь! — Костя провел рукой по лбу. — Поседеешь тут с вами. То в моргах ночуй, то мертвецы во сне! Приснился и говорит: иди в больницу на Литейном, в морг, Андрей там лежит. И скорее, говорит, иди, а то поздно будет!

— Я не знал, сколько вы можете... в таком виде находиться, — пояснил Павел Иванович. — Что с вами случилось, Андрей? Это Упырь с вами так обошелся?

— Потом как-нибудь расскажу, — сказал я. Вспоминать о мучениях не хотелось. Я повернулся к Косте. — Как ты меня оживил? Водой?

— Водой, только не живой, обычной, из-под крана, — нервно ухмыльнулся Костя. — Чем же еще? Целовать не стал, уж извини. Я же помню, что ты без воды — ни туды и ни сюды... Вылил на тебя пару ведер — ты и зашевелился! А потом еще парочку вылил, потом еще...

Друг тараторил без умолку. Ночь, проведенная в морге, все-таки дает о себе знать. Вообще, Костя разговорчивый парень, особенно когда пива выпьет. И в морге заночует.

— Ты не представляешь, что я видел, когда тебя водой поливал! Как в сказке! Ты бы на себя тогда поглядел: вылитая мумия! В Египет не ходи! Просто пипец! — затараторил Костик. — Я тебя поливаю, а вода в тебя уходит! Прямо впитывается внутрь! Вон, простыня даже сухая! Сколько раз к умывальнику бе-гал — не вспомнить!

Он продемонстрировал белое жестяное ведро. Рука друга заметно тряслась.

— Откуда вы узнали, что я здесь? — спросил я Коврова, двигая затекшими суставами. Странное ощущение: тело мое, а словно не мое...

— Связи-с, — с улыбкой ответил он. Я понял, что расспросы будут лишними. — Я еще нужен вам, Андрей? У меня очень мало времени.

— Спасибо вам, Павел Иванович, — сказал я. — Огромное спасибо. Не знаю, что еще сказать. Я ваш должник.

— Что вы, — сказал Ковров. — Это я вас благодарить должен. Это я ваш вечный должник. Время, — проговорил Павел Иванович печально. — Казалось, его много, а теперь совсем нет... Цените время, кото-рое есть у вас, Андрей. И не бойтесь смерти. Есть вещи пострашнее. И больше я вам помочь не смогу. Про-щайте, Андрей. Бог даст, увидимся.

— До свидания! — крикнул я. — Я еще приду к вам, обязательно приду!

— Больше вы меня не увидите, — сказал он, махнул рукой и прошел сквозь стену. Я не успел спро-сить, почему не увижу, и понял: Ковров же покинул кладбище! Ведь он никогда оттуда не уходил! Порва-лись нити, связывавшие его с могилой, что-то изменилось, и теперь он уходил навсегда. Знал ли он, что слу-чилось с Дарьей? Я думаю, знал.

— Как ты проник-то сюда? — спросил я Костю после долгой паузы.

— Пришлось потрудиться! — не без гордости сказал Костик. — Повезло, в общем, а то бы не знаю... — он вздохнул и поморщился, — ну и духан здесь!

— Формалин, наверное, — сказал я, припоминая то, что знал о моргах. — Где, говоришь, вода есть?

— Вон там, — указал куда-то в темноту Костик. — Там раковина.

— Здесь сторож дежурит, — продолжал он болтать. — Я подошел и сказал, что хочу провести ночь в морге. Ну, типа, бзик у меня, поспорил с приятелями. Не хотел пускать, смеялся. Пришлось пятьсот дать, меньше не брал. И пузырь сверху. Так что ты мне снова должен.

— Сочтемся, — сказал я, улыбаясь. — Спасибо, Костя!

— Он впустил меня и дверь закрыл. Сказал: если что — стучи. Знаешь, сколько я здесь страха натерпелся?

— Не бойся мертвых, — уверенно изрек я, — живых бояться надо.

Я встал на пол и лишь тогда обратил внимание, что стою совершенно голый. Как и положено мерт-вецу в морге. К большому пальцу ноги привязана картонка. Я сорвал ее и отбросил в сторону.

— А где моя одежда?

Костя не ответил.

— Костя, ты одежду мне взял?

Остановившийся взгляд и закушенная губа говорили красноречивей слов.

— Не взял, — констатировал я. — Ну, и как я отсюда выйду? Голый?

— Откуда мне знать, что ты без одежды? Полежи еще немного, я сбегаю! — засобирался Костя, но за дверью послышались голоса, и друг испуганно вздрогнул:

— Блин, кто-то идет!

— Прячься под стол, — сказал я. Он послушно юркнул под каталку. Я лег, как лежал, и накинул простыню так, чтобы свисавший край загородил приятеля. Дверь скрипнула, внутрь кто-то вошел.

— Сейчас придут студенты из медицинского, у тебя все в порядке? — спросил суровый началь-ственный голос.

— Да, а чего? Все в порядке, — неуверенно ответил кто-то хриплым прокуренным голосом.

Шаги раздаются то справа, то слева, видно, проверяющий обходил все помещение.

— А это что?

— Ведро...

— Что оно здесь делает?

— Извините, Леонид Исаакович, забыл. Сейчас уберу!

Я лежал тихо и слушал. Вдруг подумалось: что будет, если возьму и встану? Убегут или в обморок свалятся? А может, и не испугаются. Здесь народ тертый, такого, наверно, навидались. Подумаешь, труп вскочил... Как же хорошо, что я жив!

— Почему тело без простыни?

— Простынь нету.

— Через пять минут чтобы все было, как положено! Чья смена следующая?

— Пузырева.

— Скажу, чтобы не принимал, пока ты все не приведешь в порядок.

Уверенные начальственные шаги удалились, и я услышал, как санитар или сторож шепотом выру-гался вослед.

Я приоткрыл глаз: сторож приближался, озираясь по сторонам:

— Эй, рокер, ты где? Вылезай, сейчас студенты придут!

Подо мной зашевелилось, и Костик вылез из-под каталки:

— Здесь я.

— Молодец, хорошо спрятался, бугор не заметил, — похвалил санитар. — Ну, как, понравилось? В штаны не наложил? А теперь вали отсюда, сейчас студенты придут! Давай-давай!

Через щелочку в опущенных веках я видел, как Костик неуверенно оглянулся, словно ожидая от меня чего-то. Сейчас его выпроводят отсюда, и придут студенты. Еще резать начнут! Валить отсюда надо.

— Чего огляд... — не договорил санитар, округлившимися от ужаса глазами наблюдая, как я под-нимаюсь с каталки.

— Га! — злобно гаркнул я, растопырив руки, и служитель морга без звука, как бревно, повалился на бетонный пол. Костя нервно расхохотался. Я соскочил с каталки и подбежал к санитару. В обмороке. Очень кстати. Вдвоем мы вынесли санитара в подсобку и уложили на скамейку. Нехорошо грабить лежаще-го без сознания человека, но другого выхода нет. Сняв с него штаны, рубашку и обувь, я быстро оделся. По-том занесу шмотки.

— Теперь валим! — произнес Костя. Мы открыли двери и увидели коридор, за которым виднелись ступеньки лестницы. Выход! И услышали стук множества ног по ступеням. Студенты были на подходе. Мы переглянулись. Двое посторонних и тело в трусах. Как бы не влипнуть. Нет тела — нет проблемы, вспомнил я бандитскую присказку и скомандовал Косте:

— Хватай!

Мы подняли санитара и втащили обратно. Моя каталка оставалась свободной, и мы дружно заки-нули бесчувственное тело на нее. Затем вернулись в предбанник и едва успели одеть висевшие на вешалке белые халаты. Вовремя. Дверь открылась, вошел седой мужчина лет пятидесяти, за ним толпились студен-ты в белых халатах.

— Здравствуйте! — поздоровался он. — Мы, как договаривались.

— Да, да, — сказал я, — проходите. Мы вас беспокоить не будем, — мы с Костей бочком протисну-лись мимо будущих медиков, не без улыбки разглядывая напряженные улыбки девушек.

— Не бойтесь, — не удержался я от напутствия, — ничего не бойтесь! Даже если мертвецы вскочат и начнут кричать!

Костя фыркнул, девушки сдержанно заулыбались, и мы все ускоряющимся шагом устремились к выходу. Достигнув лестницы, я услышал пронзительный визг. А может, мне послышалось?

Выбравшись из морга, мы сложили халаты на скамейку у дверей и быстро пошли прочь.

— Спасибо, Костик, ты настоящий друг! — без конца повторял я, так что приятель совершенно сму-тился и не знал, куда деться от бесконечной хвалы.

— Да, ладно, — довольно отвечал он. — Куда идем-то?

— Ко мне, — сказал я. — Только мне надо искупаться. А то не дойду.

Чувствовал, что сил просто нет. Нескольких ведер воды, вылитых Костиком, было мне маловато. А на улице — изматывающая жара, проклятое солнце печет, превращая кожу в сухую коросту. Как только Костик в кожаных штанах ходит? Раб имиджа — а еще говорит о свободе!

— Здесь Фонтанка рядом, — сказал Костя, когда мы вышли на Литейный.

— Пошли быстрей, сейчас помру, и снова в морг отвезут...

Мы побежали в сторону цирка. Там на набережной, помню, были спуски к воде. Я направился к ближайшему. Скатился по ступенькам и прямо в одежде полез в воду.

— Ты чего в одежде полез? — испуганно спросил Костя, оглядываясь по сторонам.

— Ничего, высохнет, — пробормотал я, погружаясь с головой. Здесь было неглубоко, но я полно-стью ушел под воду. Кайф! Мне сразу полегчало. Вода оживляла меня, наполняя силой каждую клеточку. Этот медленный оргазм тянулся долго, я совершенно забыл о Косте, и мне наплевать, что думают прохо-жие.

Из экстаза вывела чья-то рука, схватившая за ворот и рванувшая вверх. Я открыл глаза. Вдоль па-рапета выстроилась приличная толпа зевак. Приняли за утопленника, догадался я. А я он и есть! Сила пе-реполняла меня, хотелось сделать что-нибудь хорошее.

— Вылезай, менты! — пыхтел Костик. Я повернулся и увидел сбегавшего по лестнице милиционера. Лицо его показалось знакомым. Это же тот самый...

— Отпусти! — произнес я таким тоном, что Костик немедленно выпустил меня. Я снова погрузился в Фонтанку.

— Ты что его выпустил? — раздался голос стража порядка. — Тащи!

— Сам и тащи! — к моему удовольствию, ответил Костик. Друг отошел в сторону и смешался с зе-ваками.

Меня схватили, пытаясь вытащить на берег. Я открыл глаза. Мент изумленно уставился на меня. Он, наверно, считал меня трупом. И к тому же узнал.

— Я же говорил: из-под земли достану! — доблестная милиция рванула меня за рубашку. — А ну, вылезай!

— А из воды не достанешь! — радостно ответил я. И еще добавил, от души. Милиционер побагро-вел. Перед аудиторией терять лицо было нельзя. Он перехватил меня за волосы и потащил. Этого я и ждал. В воде утопленник сильней любого смертного. Я выпрыгнул, как дельфин, схватил мента за китель и сдер-нул в воду. Толпа ахнула. Не дожидаясь, пока страж порядка вынырнет, я одним махом выскочил на берег. Оглянулся. Мент стоял в Фонтанке, мокрый до нитки, и ловил уплывавшую фуражку. Приметив Костю, я кивнул ему и рванул через мост на другую сторону. Пусть догоняет, если сможет. Через минуту я стал со-вершенно сухим, и на меня никто не обращал внимания.

Мы воссоединились на Белинского и вырулили на Литейный. Как хорошо жить, повторял я про се-бя, с улыбкой разглядывая сияющий в солнечных лучах город. Но старался идти в тени.

Вот мой дом, моя парадная.

— Здравствуй, Андрей, — на скрежет ключей в замке в коридор вышла соседка. Она работала в смену и сегодня, видимо, был выходной. — Ты где пропадал?

— Гулял, — механически ответил я. В голове что-то щелкнуло, и эйфория развеялась. Я вспомнил о времени. Сколько я пролежал в морге?

— Здравствуйте, — поздоровался Костик.

— Пять дней? — неодобрительно произнесла Наталья Сергеевна. — Я устала на звонки отвечать. Где Андрей, да когда придет?

— Это я звонил... иногда, — попытался выручить Костя. Зачем? Ей какое дело? Она же не моя мама.

— Какое сегодня число? — повернулся я к Косте. Он опешил и задумался. Соседка покачала голо-вой и ушла на кухню. — Какое число?!

Мой вопль едва не сбил Костю с ног, и он схватился за мобильник:

— Вот... двадцать четвертое... июля.

Я открыл дверь в комнату, вошел и рухнул на диван. Все пропало. Времени почти не осталось. Темный украл мое время. И Юлька! Она же убежала тогда, мне надо извиниться, все объяснить — а я пропал! Что она подумает? Будь ты проклят, Упырь!

— Что с тобой, Андрей? Может, воды? — предложил Костя, но я лишь вяло махнул рукой. Какая вода... Теперь вода не поможет. Через сутки с небольшим я исчезну. Проклятый Упырь! Он не смог убить меня, зато отнял последние дни!

Сбиваясь с пятое на десятое, я рассказал Косте о своих злоключениях. Стало как будто легче.

— Да, Кинг отдыхает, — проговорил Костик, когда я закончил. — С Юлькой тебе будет непросто. Ты в жизни не объяснишь, откуда у тебя в ванной голая тетка взялась.

— Это я и сам понимаю.

— С другой стороны, она ведь тебя не в постели застукала? — оживился Костик. — Мало ли кто у тебя в ванне моется. Квартира-то коммунальная. Скажи: новая соседка.

— Анфиса заигрывать со мной стала, — вздохнул я. — У Юльки на глазах!

— Ну и что? Ты же не набросился на нее! Так что с Юлькиной стороны явный перегиб!

— Вот ты и попробуй ей это объяснить!

— А ты пытался?

— Нет. Потому что это глупые оправдания.

— Вообще да. Лучше не оправдываться — не поверит. Я девчонок хорошо знаю. Проще сказать, что ей это приснилось — скорей поверит.

— У меня мало времени, Костя, а я с Юлькой рассорился! Мне она нужна, пойми, очень нужна! По-моги, Костя, мне больше некого просить! Мне надо с ней встретиться! Придумай что-нибудь!

— Ты ее телефон помнишь, а то я куда-то засунул...

— Конечно.

— Давай, — Костя достал мобилу и набрал номер. — Але? Юля? Привет. Как дела? Чего унылая? Ага. Слушай, хочешь, тебя с парнем познакомлю? Знакомый есть, влюблен тебя по уши, а подойти стесня-ется. Не любишь стеснительных? Он не стеснительный, он принципиальный. Если видит, что девушка встречается с кем-то, то третьим не лезет. Да. Кстати, тоже Андреем зовут, так что не перепутаешь. Краси-вый. Как я. Хочет встретиться. Не можешь? Почему? Да, ладно...

Я понял Костин маневр и воспрянул духом. Но, чем дольше он с ней разговаривал, тем больше я хотел, чтобы наша встреча не состоялась...

— Ну, смотри, как хочешь, — Костик выключил телефон и посмотрел на меня. — Не вышло. Извини, старик.

— Ничего, — сказал я. — Так даже лучше. Все нормально. Спасибо тебе, Костя. Дальше я сам.

Я поднялся с дивана. Все. Решил.

— Ты куда?

— Сам знаешь, — я сунул ноги в туфли, открыл дверь и помчался по ступеням.

— А если ее дома нет? — крикнул вослед Костя.

Я не ответил. Я бежал к Юльке.

Через два квартала я задохнулся и пошел пешком. Задохся не оттого, что трудно дышать — я давно не дышал, просто враждебная среда стремительно высасывала силы. Но я дойду! Времени жить почти нет, но объясниться хватит. Лишь бы никто не помешал. И лишь бы Юлька была дома. На улице можно нарвать-ся на мертвецов Упыря, но я не боюсь. Сейчас день, и потом, от одного я всегда уйду, а засады не будет. Они ведь думают, что уничтожили меня.

Чем ближе была цель, тем сильнее лихорадило. По сути, сейчас я должен не просто признаться в смерти, я должен отречься от любви. Потому что — какая любовь, когда Юля здесь, а я скоро буду там? У любви должна быть перспектива, быть будущее. Со мной его не будет, это факт. Я не могу заставить ее страдать, но иначе не получится. И я не могу исчезнуть просто так. Я должен проститься.

Вот и дом. Я собрался с силами и вошел. Ступени ведут на Голгофу. Дверь. Номер сорок два. Зво-нок пронзает насквозь. Как же громко!

— Кто там?

— Это я, Юля.

Дверь открылась. Мой ангел стоит на пороге. Ангел и демон, подумал я.

Она смотрела так, что я пал духом. И ничего не говорит. Хочет, чтобы я сказал. Что ж, за этим я сю-да и шел...

— Юля, — начал я, — Юля...

Кроме ее имени, ничего в голову не приходило, и я замолк. Что сказать? Как объяснить, что я не ви-новат в том, что не сдержал слово? Как?! Сказать, что меня схватили мертвецы и пытали в каком-то склепе? Потом попал в морг, а призрак Ковров приснился Косте, сказал, где искать мой труп, и Костик воскресил меня водопроводной водой...

— Андрей, что с тобой?! — спросила она. Спросила строго, даже жестко. Она никогда так со мной не разговаривала. Чем мне оправдаться? Скажу правду — а не будет ли хуже?

— Ничего... я...

— Ты снова мне соврал! Ты обещал — и соврал! — Юля собралась захлопнуть дверь, но я успел просунуть ногу. — Уходи!

— Не уйду! Прости меня, Юля, я не хотел, честно. Я пришел все объяснить!

— Ты болен, Андрей! — сказала она. — Ты понимаешь это? Ты болен! Ты говоришь, что с тобой все в порядке! Но это не так! Ты давно обманываешь меня! Я не могу так больше, понимаешь! Ты постоянно куда-то исчезаешь, никто не знает, где ты! У тебя пропадают телефоны, ты не отвечаешь на звонки! Ты врешь мне, а я не хочу общаться с лгуном!

Я слушал, и мне было горько. Шел за участием, а получил причастие...

— Я давно подозревала... Но ты всегда говоришь, что все в порядке! Я верила, а ты и радуешься! Думаешь, нашел дурочку! А все же видно! Что ты другим стал! Все замечают...

Это уже интересней, подумал я. Кто и что заметил?

— Понимаешь, Юля, мне очень плохо...

— Плохо? А мне, думаешь, хорошо? На встречу со мной у тебя времени нет, а дома голые бабы в ванной стоят! Я думала, ты сильный, а ты... двух слов правды сказать не можешь! Думаешь, никто ничего не видит? Денег у тебя нет, ты нервный стал, раздражительный, пить постоянно хочешь, высох весь, потемнел, постоянно где-то пропадаешь, врешь мне! Надо быть полной дурой, чтобы не понять, что ты наркоман!

Юлька расплакалась. Я молчал. Я был в шоке. Да, Юлька права. Права во всем, кроме вывода. Как там говорил Шерлок Холмс доктору Ватсону: 'Вам надо было поставить плюс, а вы поставили минус!' 'А что, это тоже вариант, — тихо подсказал кто-то внутри, — Она думает, что ты наркоман, вот и согласись. Она тебя прогонит, и ты тихо исчезнешь из ее жизни. Ты же не хочешь ее травмировать. Вот так и сделай!' Но не могу назваться наркоманом. Не хочу. Позорно это. Лучше без вести пропасть.

— Я люблю тебя, Юля, — сказал я внезапно севшим голосом. — Можно, я войду? Пожалуйста! Я все тебе расскажу!

Юлька всхлипнула и посторонилась. Я вошел в коридор и закрыл дверь. Не могу я говорить с ней об этом на лестнице. Не здесь.

Я вошел и затоптался. Обувь снимать неловко: еще обидится, что я так, внаглую. Тем более, Юлька в таком состоянии. Это потому, что любит, вдруг подумал я, и мне тут же стало горячо. Словно с мороза в баню вошел, в самую парилку.

— Разве можно любить и врать? — спросила она. — Все наши знали, что ты не врешь, уважали те-бя, а мне ты врал!

— Я не наркоман! — сказал я окрепшим голосом. — Даю слово! И не вру! Я...

Говори же! Ну! Язык предательски отнялся. Ну, скажу я правду? Она же первая высмеет меня! Ко-стик и то поверил с трудом. Какие русалки, какой леший? Сказки пришел рассказывать... Бред наркоман-ский... Сейчас, перед ее глазами, я забыл о том, что живу предпоследний день.

Юля ждала, что я скажу, а я мялся. И тут в дверь позвонили.

— Ты кого-то ждешь? — спросил я, радуясь, что опасный момент отдален хотя бы ненадолго. Мне нужен тайм-аут.

— Нет.

— Тогда не открывай! — мне стало тревожно. Предчувствие чего-то ужасного сковало мысли. Кто там может быть? Милиция? Упырь? А может, пес-утопленник? Если б сердце было живым, оно стучало бы со скоростью пулемета.

— Почему? — удивилась Юлька. — Мало ли это кто? Может, почта? Я посмотрю.

Она прошла к двери и посмотрела в глазок. Повернулась ко мне:

— Там соседка.

Я облегченно выдохнул.

Юля открыла. На лестничной площадке стояла какая-то женщина. Я ее не знал, но тревога кольну-ла изнутри. Глаза ее показались знакомыми. Я никогда не видел Юлиной соседки, но эти глаза...

— Нет ли у вас немного соли? — спросила она. И голос знакомый... Сплошное 'дежавю'.

— Есть, — сказала Юля и прошла на кухню. — Проходите, я сейчас.

Женщина прошла в коридор и остановилась. Мы соприкоснулись взглядами, и я все понял. Тело соседки поплыло, как расплавленная свеча, одежда и лишние килограммы стремительно сползали, раство-ряясь в воздухе вместе с одеждой.

— Это я, — сказала Анфиса.

— Чего тебе надо?!

— Тебя!

— Оставь меня в покое! — прошипел я, догадавшись, что русалка следила за мной. И выследила. Еще не хватало, чтобы Юля увидела ее снова! Выставить за дверь, пока она не вернулась!

— Вот соль, — сказала Юля, выходя из кухни. — Сколько вам нуж...

Нагая русалка бесстыдно улыбалась. Соль выскользнула из рук.

— Ох, плохая примета, — вздохнула Анфиса. — Правда, Андрей?

— Кто вы? Андрей... — ошеломленно проговорила Юля. — Где... Почему вы голая?!

— Русалка я, — представилась Анфиса, — потому и голая. А что? Разве не хороша?

Она рассмеялась так звонко и так естественно, что даже слепой признал бы: да, хороша!

— К-какая русалка? — выдавила Юля. Я стоял, не зная, как прекратить бессмысленный и опасный разговор. Силой вытолкать Анфису за дверь или спустить в унитаз?

— Речная. Еще морские бывают, но у них хвост рыбий, — пояснила Анфиса. Ее развязная болтли-вость настораживала еще больше. Чего она добивается? — Что ты удивляешься? Разве он ничего тебе не сказал?

— О чем?

— О том, что он — мой! Поняла, девчонка? Я его утопленником сделала! Если еще тебя с ним уви-жу...

— Замолчи! — крикнул я.

— ...утоплю, — спокойно закончила Анфиса. — Забудь его! Он мертвец.

Расширенные глаза Юльки обрели осмысленное выражение. Она повернулась ко мне:

— Андрей, она сошла с ума. Надо 'скорую'!

Нет, это бесполезно. Ни 'скорая', ни милиция ее не остановят...

Анфиса кинулась на кухню. Мы с Юлей стояли молча, ничего не понимая. Вернее, не понимала она, я же приготовился, зная, на что способна русалка, и на всякий случай встал между ней и Юлькой.

— Так ты не веришь? Смотри! — в руке Анфисы появился нож. Она замахнулась. Я бросился на нее, чтобы защитить Юльку. Но ошибся. Анфиса ударила меня. Юля закричала. Я стоял с ножом в груди, не зная, что делать. Судьба предоставляла отличный шанс пасть замертво и скончаться на руках любимой, не терзаясь душевными муками и ничего не рассказывая. Впрочем, Анфиса могла испортить игру. Она все предусмотрела. И я не знал, что делать.

— Ну, что ж ты не падаешь? Ты ведь убит! — язвительно сказала Анфиса. — Не бойся, — обрати-лась она к трясущейся Юльке. — Он давно мертвый, ему все равно, не больно даже. Правда, Андрей?

Я вытащил нож из груди и бросил на пол. Анфиса усмехалась, глядя, как я подбираюсь к вжавшейся в стену Юльке:

— Смотри, у него и крови-то нет! Он мертвец, поняла, мертвец! — русалка засмеялась. Я с силой оттолкнул ее в сторону:

— Юля, не верь ей, я живой! Все не так, как тебе кажется... — в голове царил полный хаос. Зачем я тянул и сразу не рассказал все? А сейчас, как дурак, открещиваюсь от очевидного.

Юля открывала рот и не могла произнести ни слова. Я представлял, что она чувствует. На ее глазах зарезали человека, а он стоит, как ни в чем не бывало, и разговаривает, словно его ударили пальцем, а не ножом...

— Он утопленник, смотри, он тебя в воду утащит, будешь такой, как я! — истерично крикнула Ан-фиса, и я не выдержал. Повернулся и бросился на нее, но русалка не отступила, а неожиданно прыгнула навстречу, прижавшись и повиснув на моем теле. Мы с грохотом упали на пол. Я схватил ее за горло и тряс, сжимая изо всех сил. Анфиса клокотала пережатым горлом, и я не сразу сообразил, что она смеется. Я не мог задушить мертвеца, который не дышит! Тогда я оставил ее и посмотрел на Юлю.

Она пятилась к двери. Глаза широко раскрыты и безумны.

— Юля, — произнес я как можно мягче, хоть это было и нелегко. — Не верь ей. Я жив. Я живой! Я тебя люблю!

— Бабушка правду говорила, — прошептала она, нащупала замок и выскочила наружу.

— Это неправда! Не слушай никого! — закричал я вослед. — Я живой!!

Ответом был топот ног по ступенькам. Бежать за ней не было сил.

Я вернулся, намереваясь схватить Анфису и четвертовать ножом. На куски порублю! Но в квартире тихо, лишь в ванной журчит вода. Я кинулся туда, чувствуя, что опоздал. Хитрая Анфиса вновь вовремя смылась. За двести лет она овладела магией лучше меня, простого утопленника.

Но самое страшное не это. Уйдя так, тем же манером Анфиса могла вернуться, едва кто-то откроет воду. Юлька была в опасности. А я не знал, как ее защитить.

Как уберечь Юльку? Я думал, что Леший знает ответ. Во-первых, он старый и мудрый, во-вторых, наверняка знает, как противостоять колдовству водяного, ведь прогонял же он жуткого пса и остальную нечисть? И еще о камне надо спросить. Я должен знать, из-за чего меня Упырь мучил? Только ночи до-ждаться. Днем Леший не покажется.

Остаток дня я тупо убивал. Слонялся по комнате, глядел в окно, стараясь запомнить вид из него, словно уезжал далеко и надолго. Пил воду. Смотрел телевизор, поражаясь тому, как бездарно тратят время те, кто делает такие передачи и те, кто их смотрит. Пролистал несколько книг, думая, что все написанное в них — чушь. Хотя бы потому, что их авторы понятия не имеют о таких, как я, о целом мире мертвых, суще-ствующем у них перед носом. Тогда что вообще они знают о жизни? Знают, что смерть может быть не кон-цом, а продолжением, такой же частью жизни, как детство или старость?

Это был мой предпоследний день. Завтра последний. Затем я исчезну для живых и окончательно перейду в мир мертвых. Так заведено. Но я все равно не хочу в это верить. В детстве мне нравилась сказка о двух лягушках, упавших в крынку с молоком. Одна сложила лапки и утонула, а другая молотила всеми ко-нечностями, пока молоко не сбилось в масло, и — выскочила из кувшина... Всю жизнь я старался быть такой лягушкой. Если не взять умом или знанием — брал трудолюбием и усидчивостью. Я мог заставить себя про-сидеть неделю за конспектами, если это было нужно, зубрить, не выходя из дома, не поддаваться на угово-ры Костика или Пита сходить 'поколбаситься'. Да, я был целеустремленным. 'Был...' Вот уже в прошед-шем времени о себе говорю... А как еще говорить о мертвом?

Я включил магнитофон, и мертвый Фредди Меркьюри запел бессмертную 'Who wants to live forev-er?' Как мило. И как вовремя... Я вспомнил, как 'торчал' от песни раньше, размышляя о вечности, которая мне, молодому парню, была в общем-то ни к чему. И сейчас не нужна, дали бы дожить свое!

И вспомнил об Архипе. Ведь он первый сказал о камне! Правда, быстро прикусил язык, но я запом-нил. Не знаю, как леший, но Архип не станет скрывать от меня эту тайну. Не должен. И уловки Анфисы обя-зан знать. Он мне не откажет. Не в том он положении сейчас. Чем ждать ночи, лучше сплавать к Архипу. Я быстро оделся, выпил воды на дорожку и устремился в сторону Фонтанки. Меня била дрожь. Быть может, сейчас я узнаю что-нибудь обнадеживающее. Быть может, еще будет шанс выбраться из этой загробной мути...

Я нашел спуск, где рядом со ступенями на воде покачивались несколько катеров. Если аккуратно пробраться между ними и нырнуть, никто ничего не заметит. Не хотелось поднимать шум и шокировать случайных прохожих, ныряя в Фонтанку в одежде. Но не вышло. Навстречу неожиданно поднялся детина в тельняшке:

— Ты куда?

Я остановился. Объяснять что-то типу, скошенному лбу которого позавидовал бы неандерталец, я не собирался.

— Никуда. Посидеть хочу.

— Сиди в другом месте, — недобро проговорил мореман. — А здесь не надо.

— Твоя, что ли, пристань?

— Иди и сиди в другом месте, — он выразительно повел плечами. — Что непонятно?

— Непонятно, — с вызовом сказал я. Ну, и что он мне сделает? Утопит?

Из ближайшего катера, белого, с хромированными иллюминаторами, донеслись крики и женский смех.

— Гуляете? — спросил я.

— Гуляем. И ты гуляй!

Отвернувшись от громилы, я демонстративно подошел к краю набережной и стал всматриваться в иллюминатор. Похоже, там проходила оргия.

— Че, не понял? — он схватил за рукав и дернул, разворачивая к себе. Этого я и ждал. Покачнув-шись, я издал театральный вскрик и повалился в воду. Надо отдать должное морячку: реакция у него была отменная. Он почти удержал меня на пристани, но, чтобы не упасть самому, выпустил из захвата. Я упал в воду между катерами и ушел на дно. Там прошептал заклятье, сделавшись невидимым, и быстро поплыл в сторону Обводного. Пусть теперь ищут, злорадно подумал я.

Хоть Архип и сообщил новый 'адрес', найти утопленника оказалось непросто. Раньше я нечасто бывал в этом районе (под водой — и вовсе никогда!) и, проплывая по Фонтанке, часто высовывал голову наружу, пытаясь сориентироваться. Повезло, что зрительная память хорошая, к тому же перед путешестви-ем просмотрел карту города и прикинул, как плыть: по Фонтанке и направо, в Крюков канал, а там по пря-мой. Других ответвлений от Фонтанки нет, и Крюков канал я нашел без проблем. Канал узенький, даже Фонтанка казалась мне небольшой, а тут я чувствовал себя рыбой, попавшей в трубу. Крюков был мелко-ват, но, в общем, относительно чист и прозрачен. Спустя пятнадцать минут я выплыл на перекресток Крю-кова с Мойкой и осторожно высунул голову: справа мост и гранитная набережная, прямо по курсу лежит покрытый травой покатый берег Новой Голландии. Мне надо налево. Там должна быть какая-то арка... Че-рез двести метров я вновь вынырнул и радостно улыбнулся: арка была прямо надо мной. Наполовину при-крытая разросшимися деревьями и кустами, огромная красная арка с красивыми полукруглыми нишами и лепниной напоминала триумфальные ворота. Белые ионические колонны поддерживали ее, нависая над узкой, одетой в гранит протокой, за которой виднелся маленький мостик и какой-то сад.

Я проплыл туда, оказавшись в небольшом искусственном озере. Найти утопленника в заросшем во-дорослями водоеме было непросто, особенно, если он сам не хочет встречаться. Я рассчитывал, что Архип узнает меня и не станет прятаться. Так и случилось.

— Здорово, Андрюха!

— Здорово, Архип!

Мы пожали друг другу руки. Мне показалось: утопленник стал лучше выглядеть. Если так можно сказать о мертвеце.

— Как ты здесь?

— Хорошо! — сказал Архип. — Хорошо, когда свободен и никому не должен!

— Это точно.

— Вот думаю: не уйти ли из Невы? Мало ли речушек в округе? Не о всех водяной знает. А мне мно-го не надо. Буду жить, сам себе господин. И ты так сделай. Может, вместе и уйдем?

Я промолчал. Там видно будет.

— Архип, дело у меня к тебе. Очень важное.

— Ну, садись тогда. Дело спешки не любит.

Мы уселись на дно. Трава надежно укрыла нас от людей и нелюдей. Над головой красиво перели-валась сполохами света водная рябь. Небо так не могло.

— Архип, расскажи мне о камне!

— О... каком камне? — запнулся Архип, и я понял, что он точно что-то знает.

— О Свят-камне. Однажды ты говорил о нем, я помню! Мне очень надо знать!

— О нем Слизень не велел сказывать.

— Брось, Архип, — жестко сказал я, — плевать на Слизня! Еще неизвестно, может, это он хотел те-бя убить.

— Нет, это Анфиса сделала! — убежденно сказал утопленник. — Я знаю, и мы еще посчитаемся!

— К черту Анфису! Ты расскажешь о камне или нет?!

Мне стало неловко за истеричный тон, но подействовал он убедительно. Старик почесал под мыш-кой:

— Ладно, расскажу...

Ничего конкретного я не узнал. Откуда взялся Свят-камень — никто не ведает, из людей о нем во-обще никто не знает — живому существу не дано познать его силу. Для живых он просто странный булыж-ник. Но известно, что сила в нем способна море из берегов поднять или гору обрушить. Еще Архип знал, что раньше камнем владел Слизень, теперь — лешак, а кто раньше — неведомо, да мне и наплевать. Меня инте-ресовало одно: если камень настолько могуч, то может ли он меня живым сделать?

— Никто пределов его силы не знает. Ни я, ни сам водяной, — сказал Архип. — А тебе зачем?

— Надо.

— Неужто, где спрятан, знаешь?

— Вроде того.

— Если камнем завладеешь, многое сможешь! — утопленник изучающе посмотрел на меня. — Ты у Лешего, что ли, камень украсть надумал? Смотри, многие пробовали! Слизень часто утопленников к нему посылал, да все сгинули. Лешак поубивал! Не ходи, даже не думай! Леший голову оторвет!

Я улыбнулся. Думаю, мне это не грозит. И воровать я не собираюсь. Договоримся.

— Я хочу знать: может ли камень живым сделать? Больше мне ничего не нужно, Архип.

— Думаю, Свят-камень все может! Эх, да зачем тебе живым становиться? Чем так-то плохо? — всплеснул длинными руками утопленник.

— Хватит, Архип, — прервал я старика. — Я тебе уже говорил...

— Да никто из нашего брата не воскресал! Никто! Не помню такого! Слизень, когда камнем завла-дел, Невой править стал! И ты бы смог, да Леший не отдаст!

— А если отдаст?

Архип недоверчиво глянул. Скривился.

— Если найдешь камень, иди к сфинксам! — подумав, посоветовал Архип. — Они все знают.

Я вспомнил, как спрашивал египтян, а те ухмылялись и несли чушь.

— Ничего они не знают, твои сфинксы. Ерунду говорят какую-то.

— Ты что! Знают! Все знают! — замахал руками утопленник. — Только спросить надо правильно. Сто раз подумай, потом спроси!

— Кстати, Архип, давно хочу узнать. Когда я на дне оказался, Слизень сказал, что моя... эта... жизнь его волей дана. Это как?

— Если знаешь, кто где тонет, если силу имеешь и успеешь душу в мертвом теле оставить... Я тебя не учил, ты же сам не захотел, а многие это умеют.

— И Анфиса?

— Анфиса лучше всех.

Значит, правда, что это она меня...

— Спасибо, Архип. И еще одно. Девушка у меня осталась...

Старик выжидающе смотрел, когда я продолжу, но слова давались нелегко:

— Я боюсь за нее, Архип. Анфиса может... прийти к ней. Она что угодно может сделать!

Мертвец кивнул:

— Анфиса может.

— Что мне делать, Архип? Ведь она мне не поверит... — чтобы он понял, я вкратце описал послед-нюю встречу с Анфисой.

— После такого — да не поверит? — усмехнулся утопленник. — Не знаю. Вот народ пошел: ничему не верят, даже глазам своим... Чтобы Анфиска к ней не пролезла, надо заклятье охранное знать. Тебе могу сказать... — мое лицо вытянулось от страха и досады. Я же не могу все время быть рядом с Юлей! Тем более после всего, что случилось...

— Ты подожди маленько, — сказал Архип. — Скоро Анфиса не будет тебе досаждать. И никому не будет!

Больше старик ничего не сказал. Так и не успокоившись, я попрощался с ним.

Выбравшись из Обводного, я пешком пошел до Чернышевской. Метро уже не работало. Проще и ближе проплыть по Неве до набережной и пройти всего ничего, но с недавнего времени я опасался появ-ляться в реке. В Обводный канал слуги Слизня заглядывали редко, кроме Анфисы, я никого и не видел. В реке же их полно.

Я пролез в дыру и пошел знакомой дорожкой. Вот здесь я встретил лешака в первый раз. Ох, и напу-гался я тогда! Тут он меня от русалки спасал...

— Леший! — тихонько позвал я. — Леший!

Тишина. Лишь тихо шумят листья на дубах и кленах. Я прошел дальше, к воде, вспоминая, как от-бивался от 'упыренышей', а Леший помог. Прямо в одежде я прыгнул в воду и постоял, пока тело не подпи-талось влагой. Хозяин парка не объявлялся. Я вылез из пруда.

— Леший! Покажись! — кричать громче я побаивался. Еще настоящие сторожа набегут, а мне это не нужно.

Хозяин не отзывался.

— Батюшка-леший — сказал я тихо, уразумев, что криком ничего не добьешься, — явись, пожалуй-ста! Прошу тебя! Без...

— Ну, что раскричался? — из-за дерева выступила знакомая фигура дедушки в старинной, как из исторических фильмов, одежде. — Чего тебе снова, утопленник?

— Поговорить надо.

— С русалками вон разговаривай. Или с водяным. Чего ко мне пришел?

— Я же говорил, что не слуга Слизню. И в Неву не хожу.

— А мне что до того? — пожал плечами старик.

Не хочешь разговаривать? Ладно! Я прошел мимо старика и демонстративно сел на скамейку:

— Не уйду, пока не поговорим!

— Вот и делай людям добро, — проворчал лешак, — сразу нагличают!

Он раздался в плечах, вырос и погрузнел. Одежда исчезла, обнажая волосатое мускулистое тело. Пугнуть хочешь? Пугай, только я пуганый! Я знал: ничего он мне не сделает.

— Надоело старичком оборачиваться, — сказало чудище, хлопаясь рядом на лавку. Старые рейки жалобно хрустнули и просели. — Тебе ведь все одно, не испугаешься.

— А ты молодым обернись.

— А ты голяком по городу пройдись! — язвительно проговорил Леший. — Не к лицу мне молодым становиться, понял?

Он заложил ногу за ногу, покачивая увесистым копытом. Я кивнул: понятно.

— Что-то часто захаживать стал. Чего теперь надо?

— Совет нужен, — без обиняков сказал я и рассказал все, как было. Лешак слушал, изредка хмыкая и почесываясь черными загнутыми когтями.

— Значит, изгой ты, — сказал он. — И как же жить думаешь? Где? В городе тебя Упырь достанет, в воде Слизень сидит. Куда пойдешь? Разве что на небеса. Да тебе и осталось то...

— Знаю, — процедил я.

— А людям откроешься, — продолжил хозяин парка, — они тебя первого сожгут, как тварь пога-ную. Я-то знаю, — произнес он даже с удовольствием, — сколь раз уж видел.

— Не любишь людей?

— А за что мне людей любить? — проникновенно спросил Леший, и с каждым словом голос рос и крепчал. — Кто меня леса лишил, кто город на моей земле построил — не люди? Кто зверя побил без жало-сти, птицу всю повывел — не люди? Кто землю грабит и насилует, или она только вам принадлежит?!

Стыд лег на мои плечи, я сгорбился и склонил голову, опасаясь глядеть лешаку в глаза. Ведь правду он говорил. Я никогда не бил зверя, не травил землю и не глушил рыбу, но стало стыдно, словно это делал я. И уже не совета я искал, а провалиться сквозь землю хотелось.

— Так-то вот, — подытожил лешак. — Так чего ты хотел, малый, сказывай?

Я подумал: начинать с расспросов о камне будет, по меньшей мере, неправильно. Еще разгневаю лесовика раньше времени. Я знал, что Свят-камень — тайна. Иначе о нем и его свойствах знали бы все.

— Исчезну я скоро... Ты знаешь. Ты в сад, к себе... не пустишь? Я бы в пруду пожил, а то мне в Неву нельзя. Пустишь?

Леший изумленно поглядел на меня и захохотал:

— Хитер, бобер! Сначала жалится, как, бедного, Упырь чуть не порешил. Потом в озеро пусти, а дальше, глядишь, меня, старого, выселишь! Ну, насмешил, хе-хе!

Он долго смеялся. Я подумал, что это хороший знак.

— Это мой лес, я в нем хозяин, и второго не будет! — закончив смеяться, проговорил лешак. — По-нял, утопленник?! Как помру — делай, что хочешь, а пока...

— Тогда хоть скажи, что это за камень, из-за которого Упырь меня чуть не убил?

Лапы мигом сомкнулись на моем горле. Будто десять опасных лезвий разом приставили к коже. Я замер, но невольно сглотнул. Когти-бритвы врезались в плоть.

— Кто тебя подослал про камень выведывать?!

— Никто! Должен же я знать, за что меня Упырь мучил, чуть не убил? Что это за камень?

Леший долго всматривался в меня. Я понял, что надо смотреть ему в глаза. Тогда он увидит, что я не врун и не лазутчик. Взгляд брызжущих зеленым огнем зрачков был страшен. Они выворачивали наизнан-ку, шарили под кожей и копошились в кишках...

— Ладно, — когти-лезвия разжались, и я невольно прикоснулся к шее. — Вижу, что не врешь! Но кто ты есть, чтобы я тебе о камне рассказывал? Какой мне прок?

— Давай, я за водкой сбегаю! — спонтанно брякнул я.

Лешак заливисто захохотал:

— Это по мне! Давай, неси! Тогда и поговорим!

Я попил из пруда и отправился к метро. Денег не было, но есть золотая цепочка. Все равно она мне там не понадобится. Труп он и есть труп, что с золотой цепочкой, что без. Я набрался решимости и спу-стился в полуподвал. Сколько она может стоить? Пару тысяч, наверно, можно выручить, но здесь ведь не ломбард...

Продавец следил за мной, пока я рассматривал витрину с водкой.

— Подсказать? — снисходительно спросил он. Неделю назад мне удался грабеж, но повторять прошлый сценарий не хотелось. Может, интуиция, может, еще что-то подсказывали мне, что не стоит.

— Две бутылки. Литровых. Вот этой.

Продавец поставил водку на прилавок и склонился над кассой.

— Ой! — громко сказал я. Продавец поднял глаза. Я виновато улыбнулся, шаря себя по карманам. — Деньги забыл. Что же делать? Позарез надо!

Продавец пожал плечами. Мои руки потянулись к шее, и я быстро снял цепочку:

— Слушай, цепочку отдам! Она золотая, настоящая. Очень надо, понимаешь!

Глаза продавца разглядывали цепочку, я понял, что он принимает решение. Он взял цепочку и вни-мательно рассмотрел. В этот миг его лицо изменилось, приняв совершенно иное выражение, и я понял, что ему не впервой. Не я первый, не я последний...

— Ладно. Бутылку дам. Одну.

Я не стал спорить. Я просил две, чтобы иметь возможность торговаться. Этого не потребовалось. Я взял бутылку и направился к выходу. Вслед мне раздалось стрекотанье кассы.

Цепочку жаль, но я понял одну вещь: ценить надо то, что помогает тебе здесь и сейчас. Все осталь-ное человеку не нужно. Не стоит думать о вещах и жалеть их, они всего лишь слуги, не друзья.

Я быстро добежал до сада, пролез в дыру и устремился к скамейке, где оставил лешака. Он был там.

— Принес? — спросила волосатая морда, поворачиваясь ко мне. Похоже, он решил не тратить силы на превращения, оставаясь самим собой. Его истинный вид напоминал смесь медведя и человека. Не такой и страшный, если вспомнить подводных тварей.

— Вот, — я отдал бутылку. Как и в первый раз, Леший ловко справился с пробкой и, сунув бутылку в пасть, вылил туда содержимое. Обычный человек упал бы в беспамятстве — лешак же только крякнул.

— Значит, о камне знать хочешь? — подобревшим голосом спросил он.

— Хочу, — кивнул я. — Скажи: правда, что он может все? Все, что захочешь?

— Это кто тебе сказал?

— Утопленник один. Архип.

— Архип? — удивился лешак. — Так он жив еще?

— Ты его знаешь? — в свою очередь удивился я. Загробный мир тоже оказался тесен.

— Знаю, — неопределенно произнес Леший. — Виделись... Его Слизень часто ко мне присылал с подарками или по нужде какой. Тогда мы еще со Слизнем ладили. Понравился он мне, Архип твой, статный был парень, сильный. Такому бы жить, детишек растить, а он утоп, дурак...

— А камень? — напомнил я. Историю Архипа я уже знал.

— Ладили мы со Слизнем поначалу. Границы соблюдали. Он в мои края не лез, я в его. Потом он камень потерял, а я нашел. Тут наш лад и кончился... Свят-камень силу дает, если внутри сила есть, — ост-рым когтем лешак ткнул мне в грудь. — Не всякий им владеть может. Водяной мог.

— Почему 'мог'?

— Слизень камень потерял, потому как тратил силу напропалую. Вот силушка против него и обер-нулась. Так что не он камень потерял, а Камень — его, понял? — Леший многозначительно взглянул на ме-ня. — А я нашел и назад не верну, чтобы не говорил водяной. Не украл я, а взял. По праву сильного. Он, раз-зява, камень не удержал. Дай еще — и второй раз не удержит, а все горячится: ты вор, говорит!

— А сначала чей камень был? — спросил я.

— С начала? — переспросил Леший. — С начала не помню. Он всегда на этой земле был, то здесь, то там лежал. Где нужен был, там и лежал. Кому нужен был, тот и брал.

— Так зачем он вообще? — задал я давно вертевшийся на языке вопрос. — Камень этот?

Леший почесал лапой бороду, выдернул клок спутанных поседевших волос, изучил, скривившись, бросил наземь и придавил копытом.

— А деревья для чего? А вода? Облака? А земля, по которой ты ходишь, зачем? Затем и камень, уяснил?

Я не уяснил, зато понял, что задал глупый вопрос. А каков вопрос, таков и ответ.

— А водяному зачем камень?

— Он город утопить хочет. Не нравится ему, что люди здесь осели, живут, а дани не платят... Слы-хал о больших наводнениях?

— Да.

— Его рук дело. Без камня ничего бы он не смог. Но тогда он камень и потерял.

— А тебе он зачем? — спросил я, подбираясь к самому главному.

Брови лешего сдвинулись:

— Не твоего ума дело!

Я вернулся домой, зашел в ванную попить и не почуял опасности. В один миг нечто огромное и сильное набросилось из угла, одним ударом повалив в ванну. Еще не понимая, кто меня свалил, я попытался брыкаться — и над лицом нависла длинная, склизкая челюсть водяного пса. Желтые рептильи глазки при-гвоздили ко дну ванны, и рядом с псом я увидел ухмылявшуюся физиономию русалки, преследовавшей меня в саду.

— Что, не ждал? Собирайся, заждался тебя Слизень-батюшка!

Я понял, что не отбиться, и услышал звонок телефона. Потом раздались шаги соседки:

— Алло? Да. Сейчас позову...

— Слова говори! — прошипела русалка. — Скорей! Или голову потеряешь!

Пес коротко рыкнул, его челюсти сомкнулись на моем горле. Русалка включила душ на полную, и я произнес заклятье. Струи воды падали на лицо, текли прямо в глаза. Комната расплылась. Через минуту я буду далеко отсюда, и меня ничто не спасет...

— Андрей, тебя к телефону! Ты здесь? — неплотно прикрытая дверь распахнулась, и я услышал сдавленный крик. Не знаю, видела ли меня Наталья Сергеевна — я лежал на дне ванны, но пса она увидела точно, потому что за криком послышался стук упавшего на пол тела. Хорошо ей — упала и вырубилась, очнется — никого и нет. Мне бы так... Я очнусь — и все по-прежнему... В следующий миг я почувствовал, как истончаюсь и льюсь, льюсь в черную пластиковую воронку.

Мы материализовались возле черного камня. Там, где судили русалку-отступницу. Место, где Сли-зень убил Дарью, лишь прибавило страха, но я старался не подать вида, что боюсь. Хрена вам! Но душа сжалась в крошечный, мечущийся и не знающий, куда скрыться, комок.

Несколько тварей сидели вокруг камня, над ними возвышался Слизень. Хозяин Невы сидел непо-движно, лишь черную бороду колыхало невидимое глазу течение.

— А-а-а, утопленничек! — проревел он, раскидывая руки. Морды тварей поворотились ко мне. — Добро пожаловать!

Из-за камня выступила Анфиса. Теперь взгляд ее стал иным: холодным и презрительным. Я взглянул на русалку и отвернулся.

— Ты не исполнил мою волю, — сказал Слизень, — не принес живой души! — Его выпуклые беле-сые зенки смотрели презрительно и страшно. — Я знаю, ты спас человека, когда мог утопить и принести мне! — Щупальца зловеще зашевелились, сжимаясь и разжимаясь. Я помнил, как легко они смяли тело Да-рьи.

— Так это было, Анфиса? — спросил он, поворачиваясь к русалке.

— Так! — ответила она, глядя с торжествующей ненавистью. — Я видела это!

— А ты, — Слизень посмотрел на русалку, — видела утопленника у лешака?

— Видела, мой господин! — подтвердила она. — Меня лешак чуть не прибил, а его привечал!

Я понял, что обвинений достаточно, чтобы переломать мне кости. Я не стал дожидаться казни и метнулся вверх. Вслед мне раздался рев Слизня:

— Держи его!

Я не смотрел, кто из тварей бросился в погоню. Всплыть, быстрее всплыть! Быть может, по Неве пройдет какой-нибудь катер, меня заметят и подберут!

Но воды сгустились, смыкаясь в непроходимые, упругие пласты. Я отчаянно боролся, пробиваясь наверх. Позади шипели и клацали зубами. Вода посветлела, я увидел огромный силуэт какой-то баржи. В этот момент меня схватили за ногу и гирей потащили в глубину. Тварь, похожая на угря-переростка, обви-лась, прикручивая руки к телу. Я был пленен, и с триумфом доставлен на место. Слизень скалил рыбьи зу-бы, Анфиса, скрестив руки на груди, смотрела, как на мелкую, никчемную рыбешку. Словно не она когда-то признавалась мне в любви...

— На воре и шапка горит! Так, кажется, люди говорят? — усмехнулся Слизень. Похоже, жалкая попытка убежать лишь развеселила его. — Того, что я услышал, достаточно, чтобы разорвать тебя на кус-ки. Ты будешь наказан, чтобы другим неповадно было! Но я позволяю сказать слово в оправдание. Смо-жешь разжалобить — может, и помилую...

Я молчал. Черные щупальца извивались в метре от меня, твари облизывались, щелкая острыми зу-бами. Что сказать? Я вспомнил, как бахвалился, будто мне плевать на Слизня, и что он мне не хозяин, но, скованный ужасом, повторить все это не мог. Язык не слушался. Я беспомощно глядел на владыку Невы и увидел... Дарью. Ее легкая, прозрачная фигурка появилась за спиной Слизня, зависнув над черным камнем. Она сияла в водяной толще, как солнце, выглядывавшее из череды облаков. Русалка была далеко, но я ви-дел ее лицо так отчетливо, словно она была рядом. Дарья кивнула, улыбнувшись мне, и я почувствовал, как становится легче. Я был под водой, не дышал, но ее взгляд, словно ветер, наполнил грудь свежей, пьянящей легкостью. Страх отступал. Да, я гол и беззащитен, но теперь я не один. И зловещая фигура Слизня уже не пугала меня. Убьет? И пусть! Днем раньше, днем позже. Глядя в глаза Дарьи, я почувствовал, что смерти нет, есть лишь форма, оболочка... Затем Дарья исчезла.

— Чего молчишь?! — грозно вопросил Слизень. — Или нет на тебе вины? Отвечай!

Надо что-то говорить. Оправдываться не стану, значит, была не была...

— Я не стану топить людей. Никогда. Так что...

Я ожидал гнева владыки и приготовился к худшему, но Слизень спокойно и задумчиво поглаживал бороду крепкими узловатыми пальцами:

— Смел, смел... Семь бед — один ответ? — властелин Невы усмехнулся. — Утопленничек... В пер-вый раз такого вижу. Чего тебе под водой не живется? Чего не хватает? Живи тысячу лет, как мы живем — так ты свободы хочешь? Зачем тебе свобода? По суше гулять? Все едино, срок твой наступит, и ты знаешь о нем, — Слизень жутко ухмыльнулся. Губы его были белесые, действительно, рыбьи. — Забыл, как Упырь за тобой гнался, и кто тебя спас?

Напоминание ударило по самолюбию. Я ненавидел Слизня, но он действительно спас меня тогда. А я действительно забыл.

— Я спас тебя, а ты против хозяина пошел! С лешаком, врагом моим, спутался! Чего же ты заслу-живаешь?

— Смерти! — пронеслось меж тварями. — Смерти! Разорвать!

Я обречен. Монстры обступали, я кожей чувствовал плотоядные взгляды. Никакая магия не помо-жет — их слишком много. Анфиса молчит, а ведь говорила, что любит... Прав был Архип, прав.

Водяной заметил мой взгляд:

— А что ты молчишь, Анфисушка? — вкрадчиво спросил он. — Уж не жалеешь ли его? Или верно то, что про вас слышал?

— Смерти! — спокойно произнесла русалка и улыбнулась. — Смерти, владыка!

Слизень выпрямился. Черная рука поднялась, и твари следили за ней с нетерпением...

— Батюшка Слизень!

Стало тихо, потому что водяной вздрогнул и опустил руку. Сверху планировал невесть откуда взявшийся Архип. В водяной толще безногий утопленник выглядел странной птицей, спускавшейся с тяже-лых свинцовых небес.

— Батюшка Слизень! Владыка!

— Ты жив?! — изумленно спросил Слизень.

Я невольно глянул на Анфису. Сжав губы, русалка смотрела на ожившего старика. Она заметно напряглась и выпрямилась, сделавшись еще прекраснее.

— Да, владыка, — сказал Архип. — Жив, хотя она хотела моей смерти! — он указал на Анфису.

Русалка вызывающе усмехнулась.

— Думала: убила меня? — крикнул ей Архип. — Ан нет! Вот он я! Батюшка Слизень, не слушай ты ее, ни в чем отрок не виноват, лишь в том, что на ее чары не поддался, возлежать с ней не захотел! И то не смог бы чарам противиться, если бы я не научил! За то и убить меня надумала!

— Врешь, старый дурак!! — закричала русалка.

Вода вокруг камня задвигалась, взыграла и сгустилась. Темные струи принимали фантастические очертания, бурлили и сталкивались друг с другом, рождая фиолетовые искры. Я понял, что не обходится без колдовства. Собравшиеся на суд монстры зашевелились, вертя головами, усами и щупальцами. Я вдруг подумал, что им наплевать на исход. Они не переживали ни за Анфису, ни за меня. Им просто хотелось жрать.

И тут раздался страшный, ужасающий вой. Вода забурлила и потемнела. Я инстинктивно закрыл уши, но звук проникал сквозь ладони. Я увидел, что и остальным не легче: две-три твари бросились бежать, кто-то закапывался в грунт, кто-то прятался под панцирь... Слизень закрыл рот и медленно поднял руку. Жуткий вой издавал именно он. Вода понемногу успокоилась.

— Я узнаю правду! — пророкотал Слизень. Он посмотрел на меня. — Так ли все было, отрок?

Это была соломинка в водовороте. Легкая, непрочная, она давала какой-то шанс. Анфиса хотела моей смерти, почему я должен жалеть ее?

— Говори, Андрей! — сказал Архип. — Говори же!

Анфиса менялась в лице. Я молчал. Она предала любовь, но я не мог судить ее, ведь ответь я любо-вью — никто не смог бы одолеть нас. И еще. Это она сделала меня утопленником. Не будь ее, я давно был бы мертв. По-настоящему. Моя жизнь после смерти — русалкина заслуга. Я ненавижу ее, но благодарен за этот шанс. Анфиса много раз могла уничтожить меня, но не делала этого. И я не сделаю.

— Чего ты молчишь? — снова завелся Слизень. — Отвечай мне!

— Он мне рассказывал! — вступился Архип. — Анфиса его очаровывала, ласкалась...

— Лжешь! — крикнула русалка. Анфиса опомнилась и поняла, что я не выдам. Из-за боязни влады-ки, глупого гусарства, или... Она осеклась, встретив гневный взгляд водяного.

— Твое слово против ее, — сказал он. — Кто из вас солгал мне, тот знает, как я наказываю...

— Главное слово впереди! — торжествующе сказал утопленник. — И вот оно: Анфиса с Упырем дружбу водит, тебя, владыка, извести хочет, на твое место метит!

Слизень взмахнул щупальцами, приподнимаясь над камнем. Похоже, плотская измена русалки вол-новала его меньше, чем измена царству. Рот владыки оскалился, острые, как иглы, зубы вылезли из пасти. Я понял: в Слизне нет ничего человеческого, и никогда не было. Половина человеческого тела еще не признак, что ты даже наполовину человек. Человек — не только тело...

— Он лжет! — прошипела русалка.

— Говори, что знаешь! — прогремел, заглушая ее, Слизень.

Архип подал знак, и вперед выплыла знакомая уродливая фигура.

— Я, я видела ее с ним! — перед владыкой возникла старая сморщенная русалка, та самая, что ви-дела Дарью со мной. — Там, у канала. Я следила за ней. Там, у кладбища, есть протока. Гнилая, мертвая вода. Там они встречались. Я думала, с ним, — Ее корявый палец указал на меня, — но, нет, это был не он. Упырь — вот кто это был! Я его узнала, владыка, это Упырь, сколь лет уж живу, я силу его чувствую... Я слышала: он ей помощь предлагал, говорил, вместе мы Слизня изведем, не сможет он нам противостать!

Владыка помрачнел. Вода вокруг камня потемнела, заклубилась, как черный дым.

— Это так? О чем ты с Упырем говорила? — пронеслось над съежившейся толпой.

— Это все ложь, наветы! Не верь, господин мой!

— Наветы? — недобро усмехнулся Архип. — Скажи, как Упырь смог схватить Андрея? Даже я не знал, где он живет! Не ты ли подсказала? Слугу своего господина Упырю на смерть отдала?

Вот оно что! Я и не подумал, как мертвяки адрес узнали, пронеслось в голове. Неужели она?

— Она и меня убить хотела — продолжал обвинитель, — боялась, что я все тебе, батюшка-Слизень, расскажу.

— Лжешь, Архип! Сам-то где был в это время? Может, ты с Упырем якшаешься?

Мне стало тревожно. И, правда, Архип пропал на долгое время, все думали, что он погиб. Как он оправдается перед подозрительным Слизнем?

— Ты за себя ответь! — перекрикнул ее утопленник. — Чье кольцо у тебя на пальце?

Анфиса застыла, как изваяние. Как статуя Венеры, мелькнуло в моей голове, только с руками. Но это пока Слизень их не вырвал. Не со мной, так с кольцом Архип, наконец, попал в яблочко. Я не жалею Анфису, и даже корю себя за это. Наверно, среди них я стал жестоким, а ведь Анфиса любила меня. Любила так, как могла любить, ибо другой любви не знала.

— Покажи кольцо! — заревел Слизень. Он протянул руки-щупальца, но русалка резко выбросила руку с указательным пальцем. Знакомая дымка окутала его. Подарок Упыря, едва успел подумать я. Сли-зень с необычайным проворством спрятался за камень. Неведомая сила отколола кусок черного обелиска, придавив не успевшую убраться членистоногую тварь. Русалка стремительно взмыла вверх.

— Схватить ее, живо! — приказал Слизень. Но часть монстров набросилась на него и друг на дру-га.

— Измена!!

Началась свалка. В бурлящей, словно кипяток, воде вспыхивали искры. Я попятился от кромсавших друг друга чудовищ. Площадь перед камнем превратилась в побоище. Твари кусали, давили, рвали и жра-ли. Проигравший становился едой победителя, которого глотал еще более сильный и проворный. Кто же возьмет верх?

Я отступил от места схватки. Не собираюсь в этом участвовать. Ни та, ни другая власть меня не устраивают. Мимо пролетела чья-то отгрызенная клешня, и вода сгустилась, пытаясь прижать ко дну. Чер-ная медуза нависала надо мной, шевеля отвратительной, светящейся синим бахромкой. Не разбираясь, на чьей она стороне, я хлестнул по ней заклятьем. Страх только помог. Водяной столб ударил медузу, черной слизью размазывая по камням. Получи!

Вскоре все стихло. И Слизень вновь водрузился на камень, словно не исчезал. Мятеж подавили быстро и жестоко. От проигравших мало что осталось.

— Не думай, что счастливо отделался, гниль!

Я вздрогнул. Бессменный владыка Невы был рядом. Быстро же он двигается!

— Я могу раздавить тебя прямо сейчас — проговорил Слизень. — Никуда не денешься, сам знаешь. Без воды умрешь, а в воде я тебя везде достану! Вздумаешь из Невы уйти, любой водяной тебя мне выдаст, о том мы всегда уговор держим. Запомни: нет у тебя воли! Только я могу ее дать!

К чему он клонит?

— Волю заслужить надобно! За то, что на мою сторону встал, прощаю, — это он о той медузе, по-думал я. — Не хочешь людей топить, не топи... скоро сам поймешь, зачем это нужно. А что с лешим дружбу водишь... так это и хорошо. Он многих слуг моих убил да покалечил, а тебя не тронул... У него камень есть, который он украл у меня...

— Так слушай мое слово, утопленник, — возвысил голос Слизень. — Вернешь камень — все грехи твои забуду! Будешь жить, как пожелаешь. Хочешь — на земле, хочешь — в воде. В любой приток тебя кня-зем посажу. Хочешь — в Охту, хочешь — в Ижору. А не вернешь...

Я все прекрасно понял. Или пан, или пропал.

— А сроку тебе один день!

— Почему один? — воскликнул я. Послезавтра наступали сороковины.

— Потому, что я так желаю! Ступай!

Я поспешил убраться и не искушать судьбу. Я так и не узнал: поймали Анфису, или русалка смогла ускользнуть. Плевать, главное, спасся, когда не думал, что спасусь. Ну, Архип, ну, сукин сын! Как вовремя успел! В голове царила сумятица. Мысли клубились и разлетались, как придонный ил от моего движения. Я плыл в сторону Литейного. Не знаю, как, но я мог ориентироваться под водой. Нет, я не запоминал рельеф дна или какие-то приметы, просто знал, куда плыть. Будто в голове вертелся маленький компас...

Я вылез из воды у Потемкинской. Спуска к воде здесь не было. Я прочел заклятье. Водяной столб поднял меня над Невой, и я спрыгнул на асфальт набережной. И спохватился: на мне ж нет одежды! Пред-ставляю, что начнется на улицах. Прогулка нудиста... Впрочем, ночь, людей мало. Проезжавшая по набе-режной иномарка притормозила. Я увидел прижавшееся к стеклу любопытное женское лицо. Я торопливо облекся в призрачную одежду и перебежал дорогу. Вот и Потемкинская. До заветной дыры идти далеко и, пройдя мимо оранжереи, я перемахнул через забор. Пересек заболоченную протоку по горбатому деревян-ному мостику, вспоминая, как в детстве с другом ловил тут рыбу и поймал несколько плотвичек. До сих пор помню, какие они были красивые, и как в банке гордо нес их домой... Сейчас вряд ли тут рыба есть...

Я рассчитывал встретить лешака на старом месте, там, где он любит лежать на лавочке. Но, подой-дя ближе, почуял присутствие чужого. Это не Леший. Я замедлил шаг и притаился за кустами.

— Эй, старик! Сегодня хорошая ночь. Выходи, поговорим!

Темный! Зачем Упырь пришел сюда, что ему нужно?

Я сидел за кустами в десяти метрах от них, но было так темно, что мощная фигура лесовика едва угадывалась среди деревьев. Контуры Темного еще более расплывчаты и черны, мне казалось, он то сли-вался с тьмой, то выплывал из нее жутким угрожающим силуэтом. В парке тихо, город тушил огни, и я на миг ощутил себя в настоящем лесу, в самой чаще. Зацепившись за кроны деревьев, огни мегаполиса не мог-ли проникнуть сюда, отдавая парк лесной первобытной тьме.

— Я чую, Свят-камень здесь. Отдай его мне, — от голоса Темного веяло спокойствием и уверенно-стью, что ему не откажут. Не смогут отказать.

— Зачем он тебе, Упырь?

— А тебе он зачем, старик? — спросил ночной гость. Он сделал упор на последнее слово, произнеся его презрительно и громко.

— Чтобы твари, как ты, не поганили мой лес! — в голосе Лешего послышалось рычанье зверя. Упырь расхохотался:

— Твой лес? Где? Что ты называешь лесом? Этот город давно мой, старик, а если до тебя не дохо-дит, то я объясню. Ты живешь здесь просто потому, что у меня нет на тебя времени.

— Тогда попробуй, отбери его у меня! — зарычал лешак.

— Я владею городом, старик! Не тебе со мной тягаться, — спокойно, словно подтверждая свер-шившийся факт, сказал Темный. Леший заревел и напрягся. В этот миг в нем более ничто не напоминало человека. Я видел зверя на двух ногах, сильного, страшного зверя, но Упырь стоял спокойно. Я бы испугал-ся, а он не боялся. Я подумал, что он вообще не умеет бояться.

— Все, что мне нужно — это камень! Отдай его и живи, как жил. Я тебя не трону.

— Нет!

Луна явилась в просвете облаков, освещая два напряженно застывших силуэта. Упырь оскалился. В проблеске лунного света я увидел его лицо. Оно было лицом человека, но в нем не было ничего человече-ского. Его глаза были без очков, и мне подумалось, что вот-вот, как в фильмах ужасов, они вспыхнут крова-во-красным огнем... Но не вспыхнули — напротив, глаза излучали тьму, и слабый лунный свет, подобно сигаретному дыму, втягивался в них, как в две бездонные вытяжки.

— Этот лес — все, что у меня осталось! — медленно сказал Леший. Его слова складывались в непо-колебимую, не разрушаемую никакими доводами стену. Он упорно называл Таврический сад лесом, но я к этому привык. — Если отдам камень, все здесь погибнет.

— Здесь давно все погибло! — сказал Упырь. — Оглянись вокруг, Леший, и скажи себе правду! Лю-ди уничтожили это место, отравили землю, воду и воздух! Они хотят жить в мире смерти, зачем ты мешаешь им? Когда Свят-камень станет моим, они получат то, к чему стремятся. Отдай его.

— Ты глуп, Упырь. Камень не поможет тебе!

— А ты его спрашиваешь? — засмеялся Упырь.

— Ты ничего не знаешь о камне! Он не дает силу тому, у кого ее нет.

— Мне не нужна его сила. Мне надо, чтобы он был у меня! Отдай.

— Если хочешь, забью его тебе в глотку!

Наступила тишина. Я тщетно прислушивался, но больше соперники не издали ни звука. И вдруг почувствовал творящуюся во тьме магию. Фигуры Лешего и Упыря все так же застыли напротив, но вокруг бушевала невидимая, но вполне ощутимая буря. Ветви на деревьях трещали и ломались, сорванные неве-домой силой, в воздухе кружился мусор из опрокинутой ветром урны. На площадке разлилась сила, равной которой я не встречал, два потока схлестнулись, стремясь побороть и поглотить друг друга.

Сколько это продолжалось, не знаю. Я отчаянно переживал за лешего, боялся, что Темный сломает старика, и мои опасения стали оправдываться. Леший закачался, пытаясь опереться о дерево. Я видел, как ему тяжело. Если он погибнет, то погибну и я!

Я выскочил из укрытия и помчался на Темного. Если не заметит, приложу так, что до Невы кубарем покатится! Но Упырь заметил и на мгновенье замер в растерянности. Мой кулак был на полпути к его фи-зиономии, когда он опомнился и успел что-то сделать. Меня отбросило прочь. Кувыркаясь в воздухе, я рух-нул в кусты. Дурак с кулаками! Магией надо было, мелькнуло в голове.

— Ты жив? — ошеломленно проговорил Упырь. Одним прыжком преодолев разделявшие их метры, хозяин Таврического обрушился на Темного и подмял, как подминает жертву медведь. Когти взметнулись и ударили. Упырь яростно завыл. Пасть лесовика щелкнула, и мне показалось, что он откусил Упырю голову. Но тот, видимо, увернулся, потому что борьба продолжилась. Я с трудом выбрался из кустов и подошел, не решаясь вступать в бой. Нет, я не боялся, я видел: Леший справляется.

Но Упырь ужом выскользнул из лап лешака и откатился в сторону. Леший тяжело дышал и не пре-следовал мертвеца — видно, силы были на исходе. Я посмотрел на Темного: половина лица обглодана, ко-стюм в лохмотьях, сломанная рука бессильно болтается вдоль тела.

— Ладно, старик, — сказал Упырь с нескрываемой яростью. — Скоро я приду снова! А ты, червяк, пожалеешь, что не сдох! — сказал он мне, повернулся и скрылся во тьме.

Леший стоял, провожая врага взглядом, затем хрипло вздохнул и осел. Первая мысль была: срочно вызвать 'скорую', но я вспомнил, что с таким пациентом они ничего сделать не смогут. Нечистая сила не в их компетенции. Я подхватил его, но лешак отстранился, тяжко побрел в сторону скамейки и опустился на нее. Я видел, что битва отняла у него все силы. А старик-то совсем слаб, подумал я, стараясь, чтобы жа-лость не отразилась на лице.

— Стар я уже, для драки не гожусь, — вымученно сказал Леший. — Другой бы давно помер, рассы-пался трухой, а я все живу... Вот и думаю: зачем?

Он сделал паузу, жадно заглатывая воздух:

— Не затем ли, что дело меня ждет?

Он надолго замолчал. Я видел и знал, каким грозным может он быть, но сейчас Леший напоминал несчастного, покинутого всеми старика. Наверно, даже я смог бы отобрать у него артефакт. Но я не хотел губить старика, ведь только камень дает ему силы держаться против нечисти. Без него лесовик погибнет, и в городе останется лишь один, Темный владыка. Нет, в этой войне я не на стороне Темного.

— Почему ты не использовал камень? Упырь мог убить тебя!

— Камень ему не нужен, — тяжко проговорил лесовик.

— Зачем же он дрался с тобой? — удивился я.

— Не камень ему нужен, а власть над городом. Он правду говорит: город все равно его будет. Рано или поздно. Упырь сильнее меня и сильнее Слизня. Он у живых души глотает... Я один, а у него слуг много.

Я не сразу понял Лешего, потом вспомнил, что слышал о Темном. Он ведь торгует наркотиками! А наркоманов много, и они долго не живут. Быть может, умирая, они пополняют армию Упыря? Ведь нарко-маны знают, что умрут не своей смертью, и все равно сидят на игле. Значит, самоубийцы и, значит, могут остаться между жизнью и смертью, как и я. Теоретически. На деле же никому не дано знать, кто станет жить после смерти, а кто нет. Тот же Упырь изумился, увидев меня живым после падения.

Но кое-что я до сих пор не понимал.

— Леший, — спросил я. — Ведь камень у тебя? Почему он не помог убить Упыря? Почему ты его не использовал?

— Я не могу брать его силу. Только владеть.

Я не понял. Как же это? Какой смысл владеть и не пользоваться?

— Слушай, утопленник, — сказал Леший. — Ты помог мне, потому скажу тебе то, что мало кто зна-ет... Камень служит тому, кто не живой, но еще и не мертвый. Как ты. Так издревле заведено, чтобы никто не мог владеть камнем вечно...

— Не может быть! Слизень владел камнем и вызывал наводнения!

— Не он вызывал, а утопленники, такие, как ты. Он им приказывал, а они выполняли. Так он и сей-час сделать хочет и злится, что ты непокорен. Но летом утопленников много, найдет другого, посговорчи-вей... Чем сильнее человек желает, тем большую силу камень дает.

Так что же, все наводнения от них? От утопленников? Не верилось мне в это.

— Почему они город затопить соглашались? Почему против Слизня силу не использовали?

— Откуда мне знать? — Леший по-человечески пожал плечами. — В людях много ненависти, мо-жет, мстить хотели за смерть, вот и помогали Слизню. Или он заставлял...

— Меня бы не заставил.

— Вижу. Потому и рассказываю.

— А если Упырь возьмет камень? Он как его использует?

— Не может он им владеть — пояснил лешак. — Камень не зря Святым называется. Нежить его бо-ится. Упырь хочет спрятать его, чтобы никто никогда помешать ему не смог. Он у Слизня камень выкупить хотел, да водяной не отдал. Пока камень не у него, Упырь боится.

Я покачал головой:

— Мне кажется, он ничего не боится.

— Злобы без страха не бывает, — сказал Леший. — Я эту тварь давно знаю... Боится он, потому и жесток, и злобен. Думает, мир такой же, мерит своею меркой.

Пазл почти сложился. Еще есть темные, загадочные места, но они не так уж важны. Вот почему Слизень мне лишь день дает! Ведь скоро я 'полностью' окажусь в их мире, и не смогу использовать силу камня. Я буду не нужен.

Но камень! Сможет ли он оживить меня?

— Место здесь хорошее. Издревле доброе место, — сказал Леший. Он пересек парк по диагонали, я шел за ним. — Даже сосновский лешак мне завидует! Здесь я и спрятал камень. Идем.

Он провел меня через кусты на пригорок.

— Чуешь?

Я причуялся. Место и впрямь непростое. Раньше не замечал, а теперь видел: деревья вокруг креп-кие, рослые, без изъяна, даже трава зеленее, чем на соседней лужайке. Чуял и еще кое-что. Со времени моего падения или, короче говоря, смерти — хоть и не люблю это вспоминать — я многое научился чувствовать. Лучшие экстрасенсы мира завидовали бы моему чутью, никто из живых в подметки не годится мертвецу, могущему видеть то, о чем живые и не догадываются. Я чувствовал прикосновение теплого ветра, бьющего из-под земли.

— Это он?

— Свят-камень! — торжественно сказал лесовик.

Я осторожно вытянул руку. Незримый поток прошел сквозь нее, и я ощутил приятное тепло. Скоро руке стало горячо, поток обжигал ладонь, но мне не хотелось ее убирать. Было больно и сладостно. Я бы не поверил, что так бывает, но было именно так.

Леший отвел мою руку:

— Хватит. Что чувствуешь?

— Ничего.

Убрав руку, я действительно ничего не почувствовал. Хотя... Казалось, я заполнился чем-то, словно утолил давно мучавший голод.

— А теперь попробуй, сотвори что-нибудь. Ну, что ты там умеешь, — приказал лешак.

Я кивнул и прошептал слова сильного наговора. Продержаться бы пять секунд...

— Невидимым стал, — кивнул Леший, глядя прямо на меня. — Вижу. Что теперь чуешь?

Я прислушался к себе и понял, что не так. Нет привычной слабости, следующей за сотворенным заклятьем. Сила, зачерпнутая в источнике, позволяет колдовать бесконечно! Или мне показалось? Неужели так бывает?

— Я не слабею? — изумленно проговорил я. — Я не слабею!

— Камень силу дает. Если захочешь, можешь пойти и Слизня из Невы выкинуть! Хочешь?

Я покачал головой. Заманчивое предложение. Но сейчас мне нужно другое.

— Жизнь он вернуть может?

Лешак смотрит прямо. Но ничего не прочитать в зеленых звериных глазах.

— Смотря кому... Он многое может.

Мохнатая лапа легко разрыла землю и вытащила гладкий серый камешек. Неприметный, в мелких синих крапинках, он ничем не притягивал взгляд. Леший повернул его — и я увидел в камне отверстие. Мой палец мог без труда пролезть в него. Гладкое, не просверленное никаким инструментом. Как же оно возник-ло? А с виду обычный камень, каких много в земле лежит. Только силища от него прет такая... Подумалось: запусти — и ядерный гриб вырастет...

— Кто же знает? Мне сказали... может, сфинксы могут знать!

— Эти... коты египетские? — усмехнулся лешак. — Что они знать могут, чего я не знаю?

— Им две тысячи лет, наверное, а может, и три. Они всё знают! — обиделся я. Сфинксы были моей надеждой, просто так я с ней не расстанусь! Пусть говорят загадками, но что-то в их ответах есть. Точно, что-то есть!

— А мне, думаешь, сколько? — сказал Леший. — Всё знают, говоришь? Две тыщи лет... Ты годами ум меряешь?

Я не знал, что ответить.

— Возьми камень, — сказал Леший. Я нерешительно протянул руки. Не может быть так все просто, думалось мне, возьму камень, захочу — и стану живым? Не верилось, но так хотелось верить!

Камень лег в ладони, и чувство покоя наполнило меня. Сила — это покой, подумал я. Как покойно, как хорошо! Вечно мучавшая жажда пропала, теперь Свят-камень питал мое тело. И с приходом силы исчез страх. Перед Слизнем, Упырем, перед всеми монстрами и ужасами. Все они казались теперь ничтожествами, червяками, которых раздавлю одним пальцем... Эх, камешек, где ж ты раньше был? Но у меня есть время, успею и Слизня, и остальную нечисть порешить!

А что потом? Самому на их место?

— Ты отдаешь его?

— Отдаю, — кивнул Леший. Я оторопел. Не может быть так просто...

— Как же ты без камня? Ведь Упырь убьет тебя.

— Он и так убьет меня, рано или поздно, — спокойно произнес Леший. — А не он, так люди. Прав Упырь: люди смерть сеют, город убивает лес. Камень его не спасет, а ему достанется. Я не могу использо-вать камень, ты — можешь. Вот и владей. Пока он с тобой, Упырь тебе не страшен.

— А что мне с ним делать? Как владеть, когда мне... один день остался? — помотав головой, спро-сил я. Сила камня туманила мозги покруче наркотиков. Леший наблюдал, склонив волосатую голову на плечо. Черные губы насмешливо шевелились.

— День — это много. Время всегда есть, если с умом им владеть. Только запомни: на любую силу завсегда другая находится!

Я отмахнулся:

— Не нужна мне сила! Я жизнь вернуть хочу! Как это сделать, леший?

— Я откуда знаю? — искренне изумился Леший. — Я не умирал.

— А кто знает?! — выкрикнул я. Свят-камень в руках, но он не говорит, не скажет, как стать живым! И ни Архип, ни Леший не знают этого.

— Вот и попробуй, сходи к сфинксам. Может, они подскажут. Но мой тебе совет: лучше сердце свое слушай.

Хоть какой-то выход. Схожу. Немедленно. Прямо сейчас!

— Спасибо тебе. За камень. Слушай... Почему ты помог мне?

— Вот же люди, — вздохнул лешак. — Вы во что доброе верите или совсем изнутри сгнили? С начала времен мы с людьми в лесах уживались. Если нас не обижают, то и мы помогаем. Род человеческий нам ближе, чем нежить, или водяные, или птицы в небесах...

Мне стало стыдно. В подводном мире никто никому не верит. Заразная штука...

— Думаешь, добро за добро делается? — продолжил старик. — То не добро будет, а услуга. Ты мне, я тебе. Добро просто, от души делается. Или думаешь, за водку с тобой расплачиваюсь?

Я так не думал.

— Вот то-то!

Гранит сменялся асфальтом, набережная то спускалась к воде, то вырастала, подходя к очередно-му мосту. Я не бежал, я летел к сфинксам. Зажатый в кулаке, Свят-камень приятно обжигал ладонь. Ночь уползала, уступая место рассвету. Я видел, как заблестел шпиль Петропавловки от первых лучей подни-мавшегося солнца. Мне надо успеть! Ждать до следующей ночи я не мог.

С камнем бежалось легко. Ни усталости, ни одышки. Да ведь я и не дышу. Но ничего, мы это выле-чим! Не надо думать, хватит ли сил поддерживать навь, или где достать воду. Камень решал все проблемы. Осталась главная. Я прыгал по гранитным ступеням, перескакивал поребрики... Прибежал.

Вот они, передо мной. Левый, с которым я говорил, больше не вдохновляет. Один раз спрашивал — больше не желаю. Я подошел ко второму. Надо же, и у этого физиономия отбита. Причем на том же самом месте. Странно, но сейчас мне не до этого... Я думал над 'правильной' формулировкой вопроса, но так ни-чего и не надумал. Надо спрашивать, как есть. Да и времени почти не осталось. Я сосредоточился, стараясь не замечать ни пролетавших по набережной редких машин, ни прохожих. Больше всего мешала плескавшая в гранит Нева. Я не забыл, как в тот раз меня подловил Слизень, и близко к воде не подходил.

Ну, давай... Я вгляделся в лукаво-бесстрастное лицо сфинкса:

— Скажи, Свят-камень может оживить меня? Как мне стать живым?

Ответ приходил мучительно долго. Сфинкс выдавливал из себя слова, они ложились, равнодушные, обветренные временем, как каменные блоки пирамид:

— Камень — всего лишь камень. Хочешь быть живым — будь им.

Я не успел обдумать слова каменного хранителя, развернувшись на донесшийся звук. Над черной водой вздымалась грузная фигура Слизня. Подкараулил!

— Срок вышел, утопленник! — объявил хозяин Невы. — Добыл камень?

— Да, — камень приятно жег руку. Хороший кастет, подумал я. Сейчас взять, да жахнуть слизняка по лбу!

— Давай!

— Ничего ты не получишь! — сказал я, медленно отступая к тротуару. Несмотря на силу камня, драться со Слизнем не хотелось. Я хорошо помню слова Лешего. В схватке что угодно может случиться. А на суше Слизень не достанет. — Город затопить хочешь? Хрен тебе, чучело восьминогое!

Одно из щупалец мгновенно выстрелило, схватив меня за ногу, и потащило по ступенькам к воде. Пропал, довыеживался! Я извернулся, одной рукой цепляясь за гладкие, источенные водой камни набереж-ной. В другой сжимал камень. Бесполезно. Склизкий жгут лишь скользнул по ноге, но не выпустил, крепко держа за щиколотку. Слизень быстро стаскивал меня вниз. Еще секунда — и я окажусь в воде. Я растерялся, разом забыв о камне и силе. Все, конец! Закричав, я с размаха ударил камнем по щупальцу. Слизень заво-пил еще громче и отдернул покалеченный отросток. Я рванул изо всех сил и остановился лишь на другой стороне улицы. Слизень не преследовал.

— Я найду тебя, утопленник! — крикнул он, растворяясь в черной воде.

— Пошел ты! — от души крикнул я, выставляя средний палец, и услышал скрип тормозов. Оглянул-ся: милицейская машина. Дверь открылась:

— Дорожно-патрульная служба. Ваши документы!

Ну, какие у утопленника документы? Я пожал плечами. С твердым намерением выяснить мою лич-ность, мент направлялся ко мне. Я торопливо пробормотал заклятье.

— Бля, куда он подевался? — страж порядка лихорадочно огляделся, хотя я никуда и не уходил. Второй милиционер тоже вылез из машины.

— Ты видел, Степа?

— Куда он делся?

— Исчез, я тебе говорю! Испарился прямо на глазах, чем хочешь, клянусь! Ни хера себе!

Я повернулся и зашагал прочь.

— Вообще, я слышал, здесь нехорошее место, у сфинксов. Всякая чертовщина творится. Поехали.

— Я понимаю — чертовщина... Но, чтобы черти 'фак' показывали?..

Двери щелкнули, заурчал мотор. Взвизгнув покрышками, 'ментовоз' сорвался с места, и его крас-ные габаритные огни смешались с огнями города.

Что означали слова сфинкса? Я в сотый раз перебирал их в голове, пытаясь вспомнить, не упустил ли что-нибудь, какое-нибудь маленькое, но важное слово? Какой-нибудь ключ. Нет, я твердо помню: 'Ка-мень — всего лишь камень. Хочешь быть живым — будь им'. Выходит, нет силы у Свят-камня? Но я ведь чувствую ее! Или ее недостаточно, чтобы оживить? Проклятье! А вторая фраза, похожая на рекламный сло-ган, просто убивает! Что значит: будь им? Будто я могу выбирать! Я, что, могу заставить сердце биться? Нет же, пробовал! Как же еще стать живым?! Камень был моей надеждой. Вот, он у меня, и что изменилось? Или Леший наврал, да только зачем ему врать? Или... Не знаю... Нет времени выяснять. Совсем нет времени!

Я брел по улицам, погруженный в себя, не замечая ни людей, ни машин. Город остался в другом измерении, я выпал из него, как птенец из гнезда, вмиг оказавшийся в чуждом ему мире...

— Ты что, больной? Жить надоело? Куда под колеса лезешь?!

Это не мне. Это меня не касается. Я здесь проездом, проходом, пролетом... Как глупо. Я так верил, что камень поможет. Камень, моя надежда, со мной, а ответа нет. И времени почти не осталось. Так может, выкинуть его к черту?!

Я размахнулся зажатым в руке камнем, едва не задев прохожего. Тот отшатнулся.

— Извините.

Нет, выкидывать рано. Выкинуть всегда успею.

Надо к Юльке идти. Быстрее. Последний день нельзя прожить во лжи. Быстрее. Приду и скажу, что... Нет, не могу об этом думать. Увижу ее, а там... Даже хорошо, что отступать некуда. Так легче...

Подойдя к Юлькиной парадной, я вздрогнул. Прислонясь к стене и засунув длинные руки в карманы невообразимо грязных штанов, передо мной стоял знакомец: мертвяк, которого отоварил у кинотеатра.

— В гости идешь? — радостно осведомился он, как у старого знакомца. — К тепленькой?

— Ты что тут делаешь? — проговорил я. Мне стало не по себе. Откуда он здесь взялся?

— Тебя жду, — сказал оборванец. — Слушай, по дружбе... Скажи: как оно — с тепленькой, с живой-то?

Я не смог ударить его. Не смог даже сдвинуться с места. Ужасное предчувствие сковало по рукам и ногам. Мертвец ухмыльнулся. Похоже, он чувствовал мое состояние и ничуть не боялся.

— А тепленькой-то... дома нет.

Я понял.

— Где она?

— Упырь сказал: приходи в полночь на Волковское кладбище. И камешек не забудь...

Откуда они узнали!?

— Стой! Я сейчас пойду!

— Нет, в полночь. Или больше ее не увидишь, — оборванец оторвался от стены и завернул за угол. Он ударил сильнее.

Который час? Который сейчас час? Я без часов и без телефона. На улице темнело, но в конце июля темнеет рано. Белые ночи заканчивались.

Я вылетел на улицу. Вот идет прохожий:

— Скажите, который час!

— Начало десятого.

Не поблагодарив, я бросился к Таврическому. Успею. Должен успеть!

— Скажи, как убить Упыря?!

Изумрудно-зеленый глаз моргнул, глядя зло и пронзительно:

— Зачем же убить его хочешь?

Я опешил. А как иначе?

— Я же говорил тебе! Мне Юльку спасти надо!

— Так убить или спасти? — заглянул в глаза лешак.

О чем это он?

— А как же?! Ты думаешь, он Юльку просто так отдаст? Убить тварюгу, и все!

— Он не может не убивать. Он упырь. Хочешь стать таким же?

— У меня нет времени на базары, Леший! Юля у него и... — Я встал, сжимая в кулаке камень. — Не я это начал!

— Не ты этот мир создал, и не я, — сказал лешак, — но мы в нем живем. Хоть мне многое и не нра-вится. Я мог бы проклясть людей, вырубивших лес, истребивших моих зверей до последнего, но не сделал этого... Я не скажу, почему. Сам догадайся.

— Да ты ведь только что с ним дрался! Разве убить не хотел?!

— Я — другое дело. Ты меня с собой не ровняй. Вы, люди, избранные, вам свободная воля дана. Хочешь — бейся, хочешь — уйди. Я так не могу. Я свой закон преступить не в силах.

— Прошу тебя, Леший... Кто тебя за последние сто лет о чем-то просил?

— Я лучше расскажу о Слизне...

— К черту Слизня!

— Когда ему в руки попал Свят-камень, — как ни в чем не бывало, продолжил Леший. — Слизень был утопленником, таким, как ты. Он выбрал путь смерти, убил прежнего водяного и занял его место. Каж-дый, кто владеет камнем, должен сделать выбор. Жизнь или смерть.

Я подумал об Упыре. Нет, с ним невозможно договориться! С ним можно разговаривать, только держа в руках его смерть!

— Как? Его? Убить?!

Лешак лязгнул клыками:

— Ладно, коли так, скажу... Упырь не бессмертен. Тебе сушь страшна, мне — огонь, а вурдалаку... Нешто ты сказок не читал?

— Причем тут сказки?

— Сказка — ложь, да в ней намек... Сам догадаешься.

— А если не догадаюсь?

— Догадаешься. Но учти, — Леший выставил передо мной черный когтистый палец, — Упыря по-губишь — себя не спасешь... Выбирай либо смерть, либо жизнь...

Я не знал, что сказать и что думать. Не время для загадок. Время идти, и — будь, что будет!

Я легко перемахнул забор и оказался на кладбище. Белая ночь заливала могилы белесым призрач-ным светом, но свет не боролся с мраком, лишь оттенял недвижные зловещие тени. Найдя какую-то тропку, я зашагал по ней. Тьма подкрадывалась и окружала. Вскоре я совершенно не понимал, куда иду, но был уверен, что приду, куда надо. Встретят, если позвали... Свят-камень грел руку, с ним не так страшно, но мертвая, враждебная среда кладбища затягивала душу невидимой тоскливой пеленой. Что с Юлей? Только бы Темный не сделал с ней что-нибудь! Рука сжала Свят-камень: убью! Только он и так мертвец, — шепнул покосившийся крест. Душу вытрясу! А она у него есть? — хихикнула тьма. Тогда вобью в глотку, как Леший говорил! Пусть это мой последний шанс, но здесь я ради нее. Без нее мне ничего не надо...

Тьма чуть рассеялась, и я увидел стоявшую на тропке Анфису. Белая кожа русалки светилась во мраке неестественно и чуждо.

— Я знала, что мы еще встретимся, Андрей, — сказала она.

Я остановился.

— Откуда ты здесь? Значит, правду Архип сказал? Ты с Упырем заодно?

Русалка усмехалась, пока я спрашивал.

— Я с тем, кто сильнее, — проговорила, как пропела, Анфиса. — Ведь камень у тебя?

Она подошла и протянула руку. Я отшатнулся. Не хочу касаться ее перед встречей с Юлей.

— У меня. Не подходи! Ведь знаешь, какая у него сила!

Анфиса знала. И отшатнулась, едва я поднял Камень.

— Знаешь, зачем я здесь? — горячо зашептала русалка. — Предупредить тебя! Отдашь камень Упырю — пропадешь. Обманет он! И девчонку, и себя погубишь! Идем со мной, в реку, Слизня изгоним, Невой править будем! С камнем все твари речные тебе поклонятся, Слизня на посылках держать будешь!

Я слушал и не слышал. Она лжет мне, конечно, лжет! Вся власть продержится ровно столько, сколько мне осталось до сороковин, то есть до завтрашнего дня, и она это знает. А потом я стану обычным утопленником. Конечно, камень поможет расправиться со Слизнем и подводными чудовищами, но что по-том? Убивать людей, стать вторым Слизнем? Не хочу я убивать.

Русалка прильнула, но я отшатнулся, предупредительно выставив руку с камнем:

— Не подходи, тварь!

Двух слов оказалось достаточно. Анфиса остановилась и, изменившись в лице, прошептала:

— Ее ты не спасешь! Упырь выпьет ее кровь!

Она зло рассмеялась, а я рванулся вперед и упал, едва не потеряв камень. Поднялся на ноги — ру-салка исчезла. Я побежал куда-то, прыгая по могилам, перескакивая через вросшие в землю оградки и надгробия. Я — свой, мне простят...

Но вокруг никого. Где же Юля, где Упырь? Может, уже поздно?

— Упырь!! — завыл я, и тотчас услышал:

— Сюда.

Я выскочил на крошечную полянку. Десяток чахлых кустов и несколько деревьев обрамляли ее странный, крестообразный контур, посредине стоял приметный каменный склеп. Я тотчас узнал Упыря, стоявшего у склепа и, перешагнув через последнюю оградку, оказался рядом.

— Принес камень? — шагнул ко мне Упырь. С лицом и с рукой у него было в порядке. Раны, нане-сенные лешаком, бесследно исчезли. На нем был новый костюм и новые очки.

— Принес, — я остановился. Рука с камнем пряталась за спиной.

— Покажи.

Я продемонстрировал. Упырь улыбнулся, но в дрогнувших губах я уловил страх. Боится камня, гад! Это хорошо. Тогда поторгуемся!

— Давай сюда! — протянул он костлявую руку.

— Не так быстро. Где Юля?

Упырь снова усмехнулся. Как он умудрялся улыбаться, показывая лишь два верхних клыка, я не понимал, но смотрелось преотвратно.

— Здесь, здесь, — произнес он, качнув головой в сторону склепа. — И пока жива. Так что не делай глупостей и отдай камень.

— Когда она со мной будет, тогда и отдам!

— Эй, там, — махнул рукой Упырь. Из-за склепа показалась фигура. Я взглянул и оторопел: все-таки их двое!! За спиной Упыря стоял еще один. Двойники!?

— Удивился? — оскалился Упырь. — Это мой компаньон. Похож, правда?

— Я ваш потомок, — почтительно произнес Темный в спину Упырю. Я его не узнавал. Где тот уве-ренный в себе бандит? Они чертовски похожи, но я их различал. Темный был жалкой тенью настоящего владыки, дешевой, завалящей копией.

— Ты мой слуга. Девчонку приведи. Быстро! — не поворачиваясь, приказал Упырь. Темный кивнул, зажег фонарик и, открыв тяжелую дверцу склепа, скрылся внутри.

Упырь-старший шагнул ко мне. Снял очки. Я уже видел его без них. Глазницы, как два черных жер-ла. Я не могу разглядеть, есть ли вообще в них глаза. Раньше, кажется, были...

— А ты живуч, утопленник.

— Куда мне до тебя. Ты вообще зажился, не кажется?

— Ты такой же мертвец, как и я, — сказал Темный, не отвечая на насмешку.

— Нет. Я живой мертвец, а ты мертвее мертвого.

Со стороны фраза казалась смешной и, даже, быть может, глупой, но я произнес ее спонтанно, даже не думая, что говорю. Само сказалось. Я мертвый, но я — живой.

— Помнишь тот спор на мосту? — неожиданно спросил Темный. Я старался не смотреть в эти гла-за. Плавающая в них тьма заставляла цепенеть от ужаса.

— Еще бы, — сказал я. Все ведь тогда и началось... Ненависть к зловещему мертвецу вспыхнула с новой силой. Тогда я сплоховал. Надо, надо было бить первым, сбросить гада в Неву! Но Упырь бы вы-брался, пришла запоздалая мысль, и, кто знает, как все бы тогда повернулось?

— Там был не я, а этот человечек... Но мне это понравилось. Давай снова сыграем. Ты ставишь ка-мень, я — девчонку. Победитель получает всё.

— Я пришел не играть. Ты знаешь, зачем я пришел.

— Ты пришел, потому что я не оставил тебе выбора, и ты на моей территории, — сказал Упырь. — Здесь я устанавливаю правила. Если не нравится — убирайся со своим камнем! Тебе недолго осталось вла-деть им, не так ли?

Блефует, гадина!

— Мне хватит времени отдать его Слизню...

Упыря перекосило.

— Андрей!

Я увидел Юлю. Напуганная, в грязной, изорванной блузке и покрытых мокрыми пятнами джинсах, она сжалась в комок, стоя между двумя Темными. Бандит не держал ее, но было видно, что Юлька и шагу не смеет ступить от ужаса. Она мелко дрожала, в ее глазах плескались страх и надежда. Я был единственным, кто мог ее спасти.

— Андрей, кто это? Андрей, помоги!

— Мертвяки мы. И твой Андрей мертвяк. Да и ты скоро станешь. — Юлька охнула. Довольный про-изведенным эффектом, Упырь ухмыльнулся. Он любит пугать, я это заметил сразу. Наверно, чужой страх ему необходим, как мне вода. Он питается им.

— Юля, не бойся. Мы скоро уйдем отсюда...

— Не так быстро, — передразнил меня Упырь. — Похоже, тебе опять придется прыгать. А знаешь, почему? Потому что на мосту ты сделал неправильный выбор. А в этом случае история повторяется.

Может, и так. Но я не дам запутать себя. Пусть история повторяется, пусть повторится сотню раз, но ни Упырь, никто не убедит меня, что надо поступить иначе. Или... я уже буду не я.

— Что, снова нет выбора? — улыбнулся Темный. Он игриво поправил очки.

— Выбор есть всегда!

— Не говори так, — поморщился Упырь. — Многие так говорят, но выбирают одно и то же. Люд-ские душонки я вижу насквозь. Никто никогда не отдаст душу, если можно заплатить чужой. Вот она, — он указал на Юлю костистым пальцем, и девушка съежилась под его взглядом. — Думаешь, не согласится, чтобы ты отдал жизнь за нее? Это же благородно, это по-рыцарски, это во имя любви!

Глумясь, он театрально раскинул руки и высунул язык, изображая распятие.

— Знаешь, почему я не убил ее до сих пор? — спросил Упырь, закончив паясничать. — Не знаешь? Зачем мне соглашаться на дурацкий обмен, когда я легко возьму и то и другое? Думаешь, я позволю кому-то указывать, что мне делать? Или решил, что боюсь этого камня?

— Если не боишься, возьми и отними!

Я понятия не имел, что делать. Сила Свят-камня со мной, но не во мне. Она сжалась внутри камня в пульсирующую точку, и я не знал, как ее использовать. Главное, чтобы эти ни о чем не догадались. Я не боюсь за себя, только за Юльку. И слова Лешего не идут из головы. 'Выбирай либо смерть, либо жизнь...'

— Зачем отнимать, ты и так отдашь, — он одним прыжком оказался возле Юли. Я даже не успел ничего сообразить. Упырь обнял девушку сзади, положил подбородок на ее плечо и улыбнулся двумя клы-ками:

— Что теперь?

Я ничего не мог сделать, не навредив Юльке. Клыки и дьявольская улыбка мертвеца пугали сильнее пистолета. Что оставалось? Я вскинул руку и выронил камень на траву, под ноги.

— Возьми камень, отпусти ее.

Я уже не мог требовать. Мог лишь просить. В конце концов, зачем Упырю Юлька? Камень получит, и все. Жаль только Лешего. Он камень хранил, а я... Что еще Упырю надо? Не кровь же из нее сосать станет? Не верю я ему!

— Возьми камень, — приказал Упырь. Темный приблизился, присел и, не сводя с меня глаз, поднял камень. — Неси сюда.

Я не выдержал. Все, что накопилось, я вложил в удар. Это был не Упырь — всего лишь жалкая ко-пия, но я не смог удержаться от искушения. Темный взмахнул руками и вместе с камнем рухнул в кусты.

— Знаешь, что он сделал? — шепнул Юле Упырь. — Он тебя похоронил!

Я расслышал его шепот и увидел, как сжалась Юлька. Ах, ты, тварь!

— Упырь! Помнишь, как ты меня уделать обещал? Или это был не ты? Иди сюда и уделай, чмо! Я без камня, видишь? Иди, Упырь, если не ссышь! Или яйца давно сгнили?

Упырь оттолкнул Юлю и пошел ко мне. Замечательно. Она еще не в безопасности, но пока и так хорошо. Пусть глупо, но я хочу убить его голыми руками, без всяких камней.

Тренер говорил: чувствуешь: время бить — бей, не думай, интуиция для того и создана... Я шагнул вперед, занеся левую и, без замаха, провел апперкот правой. Ударил так, как только мог ударить лютого врага. Как выяснилось, в мире мертвых законы физики работают. Мой удар тянул килограмм на двести, как минимум. Упырь был легче и потому летел далеко и долго. Падая, мертвец сокрушил оградку и врезался в надгробие. Темный бы не встал, но Упырь поднялся и двинулся на меня. Бой только начинался.

Краем глаза я увидел, как Юлька метнулась в сторону. Молодец. Может, убежит... Я стал смещать-ся туда же, пытаясь прикрыть ее бегство, но увидел появившуюся из тьмы Анфису. Она преградила беглян-ке путь и стояла, расставив ноги, вызывающе упирая кулаки в бока. Юлька отчаянно бросилась на нее...

Бац! Я лечу наземь, ткнувшись расквашенным носом в траву. Отвлекся и неосмотрительно пропу-стил удар. Быстро приподнялся и увидел: старые знакомцы! Кость и Мексиканец! Пошла массовка!

Драка походила на те нереальные схватки, что показывают в каратэшных боевиках. Меня били жестоко, но я не чувствовал боли, не мог потерять сознание, и потому драка длилась долго. Мне так каза-лось. Хоть я когда-то и занимал третье место по городу, эти парни тоже не зря зарплату получали. Я понял это слишком поздно, когда меня сбили с ног и прижали к земле.

— Ну, что, потешился? — навис надо мной Упырь. — Теперь моя очередь. Привяжите его! — он кивнул бандитам на торчащий из земли каменный крест. Без камня я быстро слабел и уже не мог вырваться. Меня привязали к кресту наподобие распятия, только ноги не связывали. — И ее туда же!

Я увидел, как Кость волочет полубесчувственную Юльку. Ее привязали с другой стороны креста.

— Теперь вы вместе, как ты и хотел, — усмехнулся Упырь и зашептал. — Тебе будет слышно, как она кричит. Я убью ее, а потом сделаю из нее упыриху. Это не так просто, как в ваших глупых фильмах, но я постараюсь. Специально для тебя.

Юлька плакала, а я бессильно слушал. Ох, дурак! Понадеялся на камень, потом на кулаки... Ни камнем, ни силой не вышло. Мы умрем, а эта тварь будет губить людей.

— Идите к машине, — сказал Упырь. — А ты подожди здесь, — сказал он Темному. Тот заискиваю-ще кивнул. Телохранители ушли. Мертвец подошел к Юльке.

Она вскрикнула. Все, подумал я — конец. В то же мгновенье тело Упыря пролетело по воздуху и грянулось оземь. Что это? Через секунду веревки, связывавшие нас с Юлькой, ослабли и упали наземь. Во-лосатое чудище встало между нами и мертвецом.

Я повернулся к Юльке. Обнял за дрожащие плечи:

— Беги отсюда, быстрее! — несмотря на нежданную помощь лешака, я сомневался, что мы запро-сто одолеем владыку мертвого города. Анфису я не видел.

Юлька послушно кивнула и исчезла за кустами, а я бросился к Лешему. Помощь была весьма кста-ти — лесовик дрался на чужом поле, и я хорошо понимал, что это значит. Здесь земля Упыря, земля, пропи-танная мертвечиной, болью и ужасом. У Лешего нет поддержки. Лишь я мог использовать камень, но поте-рял его, а искать в кустах не было времени.

Леший сцепился с Упырем, но мертвяк бился легко и даже изящно. Он угадывал, куда будет нанесен удар, уклонялся и бил сам. Мне показалось: владыка мертвых вырос в плечах, в движениях Упыря чуялась невероятная мощь. Он подмял лешака и бил наотмашь. Я ринулся на подмогу. Упырь обернулся и выбросил левую руку. Я не успел уклониться. Заклятье кувалдой ударило по мне. Как тогда в парке, ноги оторвались от земли. Я перелетел через крест и покатился.

Поднялся и увидел, как Упырь бормочет заклятье. Леший почти не боролся. Силы покинули его. Упырь вскинул окольцованный палец, и струйка дыма ударила Лешего в грудь. Старик распростерся на траве и застонал. Могучий зверь превратился в изломанную, безвольную куклу.

Упырь встал. Исполосованный когтями костюм висел клочьями.

— Теперь ты, утопленник...

Я стоял, ожидая, пока смерть приблизится. Ведь Упырь и был смертью — а разве можно победить смерть кулаками? Как бороться с неодолимым, убить неуничтожимое? Ведь Леший намекал, а я, дурак, не понял. Даже камень мне бы не помог. Но как еще победить? Не знаю. Я обречен. Бежать нет смысла. От смерти не убежишь, она везде достанет. Значит, лучше покончить с этим здесь и сейчас...

Упырь приблизился. Цепкая костлявая рука протянулась и схватила за горло. Пусть. Хорошо, что этого не видит Юлька. Она убежала, и я счастлив. Ноги оторвались от земли. Похоже, Упырь наслаждался силой, держа меня над землей, как щенка. Боли я не чувствовал, и рассмеялся гаду в лицо, но вышло плохо — сжатая железным захватом шея и нижняя челюсть не подчинялись. Однако Упырь понял:

— С-с-смеешься?

Он сжал пальцы так, что у меня захрустели позвонки. И вдруг странно выдохнул, выпустив меня из захвата. Я рухнул на траву, с трудом приподнимая голову: Упырь медленно поворачивался спиной, из ко-торой торчала ручка старой лопаты. Юлька пятилась, сжав подведенные к груди кулаки. Она не убежала... Как же она смогла?

Упырь тяжко шагнул к ней и замер. Поднял руки и так, с поднятыми руками, завыл. От этого крика заходили ходуном могильные кресты и плиты. Я поднялся. Меня шатало от слабости, но я подбежал к Юль-ке и обнял ее.

Мы стояли, глядя, как черный свет изливался из вурдалака, растекаясь метастазами, словно чер-нильное пятно в воде. Мы попятились в сторону. Вой оборвался на высокой ноте. Закостенев с поднятыми руками, Упырь рухнул наземь, и я понял, что он уже не встанет.

Наступившая тишина сковала ноги. Мы приросли к месту, не решаясь идти, словно боясь разбудить новую нечисть. Я не мог поверить! Упырь лежит недвижим, лежит, проткнутый какой-то деревяшкой! Я нервно засмеялся. Мне было стыдно — ведь я перестал бороться, а Юлька, моя маленькая, хрупкая Юлька смогла найти силы и победить.

Прозвучавший в тишине стон вывел из нервного ступора:

— Эй, утопленник...

Это же Леший! Я выпустил Юльку и подбежал к старику. Лешак лежал на спине. Желтые глазищи подернула пленка, они стали блеклыми, бесконечно усталый взгляд устремился в небо.

— Ты жив, Леший?! — я приподнял мощную голову с гривой жестких непослушных волос. Оборо-тень из фильма ужасов. Только добрый. Пасть едва шевельнулась, и я увидел покрытый кровавой коркой язык.

— Жив... покудова.

— Спасибо, Леший! Если б не ты... Как ты здесь оказался?

— Мимо шел...

Кажется, я понял. Леший не до конца доверял мне и, зная, куда я иду, отправился следом. Я не мог винить его — ведь он спас и меня, и Юльку...

Леший через силу засмеялся:

— Силен он был... Я не мог убить, и ты с камнем... А девчонка твоя смогла... Ты не понял, а она сама догадалась...

Кол для вампира! Для лешего — огонь, для меня — сушь, а для упыря — кол! Совсем мозгов нет, ведь все так просто! Но и лешак хорош: говорил загадками! Сказал бы сразу, я бы такой кол приготовил! Лично остругал бы!

Юлька стояла чуть в стороне, наблюдая, как я разговариваю с чудищем. Леший не маскировался, видно, не было сил, но Юля выдержала испытание, не убежала. Я улыбнулся и кивнул ей:

— Теперь ничего не бойся. Все кончилось.

— Андрей, кто это? Кто они все?!

— Леший Таврического леса, — представил я, — очень хороший... — не знаю, что сказать: человек или зверь. — А это просто нечисть.

Пока она переваривала ответ, я повернулся к лесовику и увидел, что он превратился в деда. Зачем, ты же не у себя в лесу?

— Зачем человеком обернулся, у тебя и так сил нет?

— Не хочу девку пугать... Она и так напужалась сегодня...

— Ты встать сможешь? — попытался приподнять я деда. Вот дурак. Это ж навь! С виду тщедушный старик весил под два центнера, и я не смог оторвать его от земли.

— Отходил я свое... Не трожь, дай полежать, устал я...

Плохо, совсем плохо, подумал я, помирает дед. Позже я презирал себя за малодушие, но тогда схватил лешака за плечи и приподнял:

— Леший! Мне одна эта ночь осталась! Скажи, что делать? Как живым стать?!

— А ты и так живой.

Уже бредит, подумалось мне. Проклятье, о камне забыл!

— Юленька, там в траве камень лежит, серый такой, с дырой, найди, пожалуйста...

— Не надо... — проронил лешак таким тоном, что я оторопел.

— П-почему не надо?

— Без надобности он тебе. Не поможет он.

— Что?!

Я даже не смог сжать кулаки — бессилие овладело мною. Все напрасно, все потуги, битвы, страхи — все идиотская, бессмысленная суета! Первая лягушка лишь притворялась мертвой, а когда ее подруга обессилела, перемолов молоко в масло, резво скакнула по голове — и выбралась наружу...

— Тебе что коты сказали? — спросил Леший.

Какое это имеет значение? К черту сфинксов, к черту все...

— Андрюша, — Юля робко подошла, коснулась рукой. — Что с тобой? Что с тобой... происходит? Что вообще происходит? Кто все они?

— Мертвецы. И я мертвец, Юля... Я давно хотел сказать...

— Врет он, девчонка, живой он! — нежданно и резко прервал мое покаяние Леший.

Я схватился за сердце: не бьется. Шутник чертов, нашел время!

— Какой я живо-о-ой?! — Юлька вздрогнула от моего воя и попятилась, когда я резко повернулся к ней. — Юля, ищи камень! А ты скажи, говори, как стать живым!

— Я и говорю, дурило: живой ты! — напрягаясь из последних сил, проговорил Леший. — И камень не ищите... Не нужен он. Не поможет он. Не камни людей живыми делают...

— Ты же говорил, что камень жизнь дать может?

— Говорил, — прошептал Леший. Слова давались ему с трудом. Он быстро теряет силы. — Так ведь и случилось... Не будь у тебя веры, смог бы девку свою спасти?

Я горько рассмеялся:

— И что теперь?

Я спас Юльку и теперь отчаянно жалел себя. Я тоже хотел жить!

— Камень — всего лишь камень... — прошептал лешак и затих. Меня как током ударило: то же го-ворил и сфинкс!

Я не знал, что делать. Я победил, но чувствовал себя проигравшим. Меня оживила Юлька. Она по-дошла, тихо и доверчиво взяла за руку:

— Ты живой, Андрюша. Я же вижу — ты живой.

Я прижал ее и не отпускал долго-долго, проживая все, что с нами было. И понял. Все понял. Неви-димая, жгучая волна накатила, смывая сомнения и горечь. Только одно!

— Юля! Подожди... Леший!

Он не отзывался. Я бросился к лежащему ничком полузверю.

— Леший, — затряс я его, — Леший!

Лешак умирал. В отличие от меня, он живое существо, древнее, сказочное, но — живое. Он дышит, его сердце бьется — и потому заклятье Темного поразило его сильнее, чем любого из мертвых. Своим, давно не человеческим, зрением я видел, как уходит жизнь, как черный трупный яд пропитывает тело, окружая еще живое сердце жуткой клубящейся тьмой. Страшное зрелище. И я ничего не мог сделать. Сил нет, да и магия моя здесь бессильна. Леший в последний раз вздохнул и замер.

Я сжал пятипалую, как у людей, огромную ладонь и склонился над умершим. У меня было больше шансов погибнуть. А Леший пришел на помощь, зная, что без камня и на вражьей земле ему никто не помо-жет. Но — пришел и спас меня и Юльку. А кто мы ему были? Никто. Почему же он сделал это? Жил бы еще две тысячи лет...

— Андрей, он умер? — тихо спросила Юля. Я кивнул. Я не мог плакать и так жалел об этом. Я не мог оплакать Лешего, который не был мне другом, но стал ближе всех, кого я знал в своей мертвой жизни.

От Упыря остался еле заметные бугорок праха на траве — словно дворник сгреб мусор. Что делать с Лешим? Быть может, сжечь? Но нет ни спичек, ни зажигалки. У Юльки, наверно, тоже. Мы не курим. Я огляделся, а когда повернулся, увидел, как торс великана медленно расползается по земле... Через две мину-ты Леший превратился в бугорок, неотличимый от заброшенной могилы, и как в сказке, прямо на глазах, покрылся травой и цветами.

— Боже мой! — только и сказала Юля, а я понял, что нам надо идти. Настало время рассказать все. Но я не стану это делать здесь.

— Пойдем, Юля, я тебе все расскажу, надо только выбраться отсюда.

— Не так быстро! — Темный выкарабкался из кустов. Одна рука сжимала пистолет, другая подби-тый глаз. — Что здесь произошло? Где он?

— Ты Упыря имеешь в виду? Он мертв.

Темный нервно рассмеялся:

— Владыку нельзя убить. Я пробовал.

— А мы убили! — я усмехнулся и крикнул:

— Эй, Упырь?! Где ты? Выходи, засранец!

Никто не выходил и, похоже, Темный мне поверил. Его перекосило, было видно: он лихорадочно что-то просчитывал.

— Ты расскажешь мне о камне, — потребовал он, наводя пистолет. Не на меня, на Юльку. Знал, гад, что я мертвец, и мне пули нипочем.

— Что тебе рассказать? — я медленно заслонял собой Юлю.

— О камне! — он вытянул руку, показывая Свят-камень. Не потерял!

— Камень как камень... Он не драгоценный.

— Не шути со мной! — предупредил Темный. — Пристрелю ее, если не скажешь! Зачем он Упырю?

Лучше не геройствовать. Пистолет прострелит и меня, и Юльку.

— Он боялся камня. Думал, если заберет, то никто его убить не сможет.

— Так. И что?

— Он ошибался.

— Идите сюда! — приказал Темный, поводя пистолетом. Он выдерживал дистанцию, чтобы я не дотянулся до него. Хитрый, сволочь!

Бандит подвел нас к склепу.

— Милости прошу, — усмехнулся Темный. Что он задумал? — Быстро!

— Этот камень власть дает, — быстро сказал я, только чтобы не спускаться в чернильный мрак.

— Власть?

— Да. Над миром мертвых, — лихорадочно сочинял я. — Отпусти ее, я тебе все расскажу.

— Нет, без нее ты ничего не скажешь. Вниз! — приказал он, поведя стволом, но вдруг резко повер-нулся. Я увидел Анфису. Нагая русалка, недобро улыбаясь, шла прямо на Темного.

— Стоять! — крикнул он.

— Отдай камень, человечек! — не останавливаясь, Анфиса шла на него, и Темный выстрелил. Пуля прошила русалку, но та продолжала идти. Сжав зубы, Темный выпустил в Анфису всю обойму. На идеаль-ном теле появились уродливые дыры. Юля вскрикнула, но я знал: раны затянутся, едва русалка окажется в воде.

Темный вытащил новую обойму, и я медлить не стал. Хук правой в челюсть — и бандит вместе с камнем покатился по двадцати двум ступеням. Я отшатнулся, загораживая Юльку, но продырявленная Ан-фиса проскочила мимо нас, исчезая в темноте склепа. Ей нужен был камень, а не я.

Словно по наитию, я схватился за дверь. Тяжелая, но я одним усилием захлопнул ее и не удивился, увидя снаружи мощную задвижку. Щелк.

— Пошли отсюда!

Мне не было жаль оставшегося в вечной могильной тьме Темного и Анфисы. Я знал, что так и должно быть. Из-за толстой двери раздавались крики, но мы быстро уходили прочь. Я старался не думать о том, что там сейчас происходило.

Я крепко держал Юльку за руку. Озираясь, мы продирались сквозь кусты, перескакивали с тропинки на тропинку, и вдруг выбрались на аллею. Она должна привести к воротам или калитке! Здесь было тихо. За нами никто не гнался. Я почувствовал, что кладбище вдруг потеряло всю жуть и таинственность. Теперь оно действительно было мертво. Здесь больше нечего бояться.

Ворота оказались заперты. Внушительный замок висел на не менее внушительной цепи, способной удержать средних размеров паром. Зачем так запирать кладбище? Что здесь украсть можно? Оглядевшись, я приметил заросший травой холм, почти вплотную примыкавший к забору. Может, чья-то могила? Но надгробия или ограды не было. Я потащил Юльку туда и помог взобраться на кирпичную стенку. Потом взобрался сам. За стеной тянулась узкая разбитая дорога. Ни машин, ни людей. С моей помощью Юлька спустилась вниз, затем спрыгнул и я. Выбравшись с кладбища, я увидел верхушку церкви, видневшуюся из-за деревьев. За крестами черти водятся, вспомнил я старую поговорку и Упыря, пригвожденного к земле в сотне метрах отсюда.

Мы пошли вдоль кладбищенской ограды.

— Я ничего не понимаю, — сказала Юлька. Она даже не могла плакать, лишь часто-часто качала головой, вспоминая все случившееся. — Андрей, объясни, откуда вся эта чертовщина? Как это вообще мо-жет быть? Или я с ума сошла?

— Все началось с того, что я умер, — сказал я. — Ровно сорок дней назад. Твоя бабушка правду сказала: я тебе только горе приношу. Прости, Юля. Я умер, у меня было сорок дней, чтобы сказать тебе... Но я не сказал. Не смог. Прости.

— Я не понимаю, Андрей... Ты говоришь... умер, да? Но ведь ты же ходишь, разговариваешь! Ты не умер! — Ее глаза блестели от слез. Я любил эти глаза сильнее, чем когда-либо.

— Но тогда откуда все это, эта тетка голая, тот полузверь...

Я гладил Юлю по плечам:

— Забудь, забудь все... Все прошло.

Я понимал, что она не забудет никогда, что Юля окончательно запуталась, и медленно, потихоньку стал рассказывать все. От начала и до конца.

Город затих, слушая мою повесть. Сдерживая слезы, заморгали огни фонарей. Видавшая и не такое кладбищенская стена равнодушно тянулась в бесконечность. Мы шли вдоль нее, останавливались, чтобы крепче прижаться друг к другу, и снова шли. Время услужливо растягивалось, я чувствовал каждую секун-ду, но знал, что когда-нибудь мое время кончится. Я знал, что уйду, стану призраком, как Ковров, но сейчас это не пугало меня. Жизнь — не начало, а смерть — не конец. Пугало расставание. Но ведь и оно лишь на время?

Когда я закончил, Юля ничего не сказала, просто крепче обняла и заплакала. Впервые я был счаст-лив, когда она плакала.

Мы все же дошли до конца стены. Там дорога раздваивалась, уходя направо и налево. Я повернул налево, чувствуя, что так мы скорее дойдем до набережной. Почему тянуло к набережной, я и сам объяснить не мог. Почему бы и нет? Увижу восход вместе с Юлькой. Она будет со мной оставшееся мне время, осталь-ное неважно. Мы прошли метров сто, и возле ворот увидели 'бумер' Темного. Я вряд ли бы спутал его с другой машиной. С виду 'бумер' как 'бумер', но чей он может быть еще здесь, на кладбище, глубокой но-чью? Я увидел два огонька сигарет и две знакомые фигуры. Телохранители. Интересно, они знают, что ино-гда возили не Темного, а Упыря?

Мы спокойно пошли мимо. Взгляды Кости и Мексиканца задержались на девушке, скользнули по моему лицу и замерли. Я повернул голову и улыбнулся:

— Привет, придурки.

Кость остолбенел, Мексиканец выпучил глаза и истово закрестился, не замечая зажатой в пальцах сигареты. Еще бы. Ведь они оставили нас привязанными к кресту.

— Шефа ждете? — спросил я. — Можете не ждать. Он не вернется. Никогда.

Они не понимали, но я чувствовал страх в их напряженных фигурах. Теперь они не опасны.

— Вы уволены! — с удовольствием произнес я. — Ищите другого шефа, только живого.

— Ты что, убил его? — хрипло проговорил Кость. В общем, держался он получше Мексиканца, но в глазах кружился первобытный ужас. Продемонстрируй я какое-нибудь заклятье, и эти двое с мокрыми шта-нами убегут без оглядки. Но мне оно надо?

— Я убила эту тварь! — произнесла Юля, пока я усмехался. Произнесла так, что телохранитель попятился. Нет, я еще плохо знал Юльку!

— Нет больше Темного, — сказал я. — Мой вам совет: займитесь чем-нибудь другим, души свои не поганьте. У вас еще есть шанс.

Я отвернулся, и мы пошли прочь. Юля шла, прижавшись ко мне, мы молчали, глядели друг на друга и молчали. Потому что думали об одном. Больше она ни о чем не спрашивала — теперь это неважно, и я не спрашивал ни о чем. У нас оставалось полночи.

— Пойдем к Неве, — сказал я, и Юля кивнула. Мы добрались до Обводного и пошли вдоль канала. Жажда уже не мучила меня, и я догадывался, к чему этот признак.

Вот и Лавра. Здесь я познакомился с Ковровым. А тут он встретился с Дарьей. Нева открывалась перед нами огромной серебрящейся лентой. Где-то на дне сидит Слизень, правя утопленниками и русалка-ми, живут множество монстров и тварей. И Бог с ними. Они готовы на все, цепляясь за то, что считают жиз-нью — да разве это жизнь?

Мы пошли по набережной, и с каждым шагом я чувствовал боль. Боль была не в теле, и не в сердце, которое не билось — боль была где-то глубже, она приходила оттуда, откуда приходит душа. Я еще яснее понял, вернее, почувствовал (ведь понять ее, наверно, все-таки нельзя) суть жизни и, чувствуя, догадался: знание это дается в обмен на ее саму.

Мы спустились по каменным, вылизанным водой, ступеням и сели на них. Над Невой всходило солнце. Уже скоро. Не знаю, на рассвете это случится или днем — мне никто не говорил. Время уже не име-ло значения, оно не может смутить того, кто знает, что есть жизнь...

— Это все как сон, — сказала Юля. — Я не могу поверить, что ты исчезнешь... Этого не будет, этого не может быть!

Она снова заплакала.

— Смотри.

Из волн вытянулся цветок на прозрачном водяном стебле и, покачиваясь, как живой, распустил се-ребряные лепестки. Юлька замерла, блестевшие от слез глаза широко открылись.

— Это тебе, — сказал я.

Вода плеснула, выталкивая на поверхность старика с обрубками вместо ног. Цветок распался, и Юлька ахнула. Архипа она не видела.

— Прошу прощения, что помешал, — ухмыльнулся Архип, — Андрей, прыгай, поговорить надо!

Я покачал головой. Нырять в Неву я не собирался. Не хочу терять последнее время. И так доста-точно потерял.

— Говори здесь.

— Слизня боишься? Так не бойся! Камень отдашь — он тебя и простит, а Анфиса перед ним ответ держать станет. За все ответит! — мстительно проговорил утопленник. — Достал Свят-камень?

— У меня его нет.

— Как... нет? — ахнул утопленник.

— Вот так. Выбросил я его.

— С кем ты говоришь? — спросила Юля. Я сжал ей руку:

— Друг один. Подводный. Ты его увидеть не можешь...

— Как... выбросил? — Архип окончательно растерялся, всплеснув руками, как деревенская бабуш-ка. — Ты что, Андрей? Как мы к водяному без камня явимся?

— Обо мне не беспокойся. Я Слизню уже все сказал. А ты ведь хотел уплыть, свое место найти?

— Так... это... — растерянно проговорил утопленник.

— Вот и уходи, Архип, зачем тебе служить Слизню? Не пачкай душу. Ты же хороший человек.

— Эх, Андрей, ты же мог с камнем... — Архип огляделся и не закончил фразу, лишь горестно махнул рукой. — Й-эх-х!

— Камень всего лишь камень, Архип. Он ничего не сделает без нас.

— От Слизня уйти? Куда я пойду? — горестно протянул старик. — Какой я хороший? Я же утоп-ленник!

— Ты хороший утопленник, Архип, а хорошие утопленники везде нужны. Правда, Юля?

— Правда, — улыбнулась она.

— А Анфиса? Ты ее видел? Она тебя искала! — спросил Архип.

— Думаю, больше ты ее не увидишь.

— Убил ее? — осклабился старик. — Поделом!

— Не я. Камень.

— Ну, добро! Спасибо за весть. Андрей, время истекает!

— Я знаю.

— Может... — утопленник осекся, не решаясь предложить, — тебе помочь? Не уходи.

Похоже, он искренне жалел меня. Но я не могу. Я решил. Пусть все останется, как есть.

— Ну, ладно, — с трудом выговорил Архип. — Прощай, друг, — он махнул рукой и канул в Неву без всплеска и волн — будто и не было.

Я повернулся к Юльке. Она смотрела на меня.

— Юля, я люблю тебя, и буду любить. Даже если исчезну... я не исчезну. Я всегда буду рядом.

— Ты живой, Андрюша, ты всегда будешь для меня живой, — прижавшись, прошептала Юлька. Я кивнул:

— Да, я живой. Я — живой.

Сфинкс сказал: хочешь быть живым — будь им. Теперь я понимаю, что это значит. Жизнь — не со-стояние, не существование белковых тел, а поступки. То, что оставляет след в мире, людях и, в конечном счете, в самом себе.

Эпилог. Смерть после жизни.

Маму жалко. Ведь я исчез — с концами. Не знаю, что лучше: похоронить сына или думать, что он где-то есть, живой. Думаю, все-таки второе. Если смогу, обязательно дам ей знать. Правда, пока не знаю как. Но я научусь.

Иногда бываю в своей квартире. Кстати, проникать сквозь стены непросто, да и стены разными бы-вают. Вот кирпичные, например... Не о том я. Соседи по-прежнему живут там, только моя комната закрыта. Я прохожу сквозь дверь и сажусь на диван. Смотрю в зеркало, а отраженья не вижу. Но это не значит, что меня нет.

Слизень мне не мешает. Говорят, с озерным рассорился, с Ладожским. Не до меня ему теперь. К то-му же знает, что я долго здесь не задержусь. А мой пример — другим наука...

Слышал, в одной лечебнице есть сумасшедший, утверждающий, что знает, как править миром мертвых. Подробностей я не спрашивал. Я знаю, кто это.

Как-то был возле Лавры. Думаете, кого я там увидел? Мексиканца, собственной персоной! Ходит в черной рясе с веревочкой, подметает. Видать, мое воскрешение так на него подействовало — в монахи по-дался. Но это лучше, чем людям зубы вышибать.

Еще Пита встретил. Вот уж кого не ждал. Оказывается, он давно на игле сидел, плотно. Темный его подсадил, вот он на него и работал. Не за страх, за дозу. А потом, как водится, скопытился. И очень удивил-ся, узнав о загробном мире. А уж когда узнал, что я тогда, в клубе, уже мертвецом был... Таких лиц я давно не видел... Подозреваю, он меня тогда с Темным и столкнул. Уж больно все сходится. Вспоминаю, что смот-рел Пит тогда на меня как-то нехорошо, и Юльке ничего не сказал, хотя видел, как я к Темному в машину сажусь... Когда здесь встретились — косится, как нашкодивший кот. Значит, он. Да, Бог с ним. Здесь я понял, что каждый пожнет то, что сеял.

Костик. Дружище. Если бы все люди были такие, как ты. Как мне с тобой повезло. Не воскреси ты меня в морге, испугайся — все закончилось бы уже тогда. Спасибо тебе, Костя. Жаль, ушел Ковров, пом-нишь, как он тебе приснился? И я когда-нибудь тебе приснюсь. И скажу спасибо. Все скажу. Счастья тебе, Костик, живи и будь живым.

Часто бываю в Таврическом. Любимое мое место — скамейка, где мы с Лешим сидели. И с Юлькой мы встречаемся там. Что с того, что она меня не видит? Это нам не мешает. Она знает, что я приду, я знаю, что она придет. По сути, мир остался прежним. Мы сидим и смотрим на падающие листья осенью, на игра-ющих в сугробах ребятишек зимой. Или гуляем. Юлька почти не плачет, и это радует. Мы разговариваем. Юлька меня, конечно, не слышит, но мы все-таки разговариваем. Это возможно, поверьте.

И ведь могу я стать видимым. В самом деле, могу! Как могли Анфиса и Упырь. Только они души жи-вые губили, без этого никак. Я так понимаю: какая-то энергия для проявления нужна. Без нее здесь долго не протянешь. Ведь и призраки не вечны. Светлеют, истончаются и уходят туда, куда ушли Ковров и Дарья.

И я уйду, потому что не убийца. И не боюсь уйти туда, куда отправились эти прекрасные люди. Я не боюсь ада, потому что был в нем. Вот только... не могу оставить Юлю. Тот же вопрос, все тот же вопрос. Любовь спасла меня, она же не отпускает.

Эта история могла закончиться по-другому. Так, как мне иногда снится. Думаете, мертвецы снов не видят? Видят. Сны — это лучшее, что у них есть. Во снах этих — жизнь.

Конец

2007 — 2008 г.