410 [первая часть]

-А...а а как же? Нас же будут искать! — молниеносно выпалил чернявый, крепко вцепившись в подлокотники кресла дико вращая зрачками.

— Нет, не будут. Вы никому не нужны. А коммунальные службы откопают ваше промороженное тело в одном из сугробов, а после сожгут в муниципальном крематории, как одного из замерзших насмерть пьяных бездомных бродяг... Ведь тело не способно жить без души. А душа вот она, передо мной, — закончил объяснение кондуктор и с пониманием и сочуствием улыбнулся.

— А а Таня? Я же ее... И она меня... И мы... ,— чернявый быстро заворочался в кресле, словно пытался спрятаться в нем.

— Татьяна Дроздова не любит вас. Она беременна и ее ребенку нужен отец. Вы для нее — источник средств и гарант материального благополучия. Плохонький такой, прямо скажем, гарант... Да и вы ее тоже не любите, просто вам захотелось чтобы было как у всех... Остатки давно угасшего стадного инстинкта, — на этом месте кондуктор вздохнул и почесал бровь, — Однако, думаю, хватит нам мило беседовать. Пора приступать к работе, и так много времени потеряли.

— Не, нет...Не может быть... Не говорила она мне... Да и не было пока у нас..., чернявый вертелся в кресле, будто был уже в Аду и черти поджаривали его на сковородке.

— Это не твой ребенок, — прервал нервную тираду кондуктор и подошел вплотную.

— Нет! Нет! Почему я?! — чернявый уцепился за последнюю соломинку и попытался вскочить вновь, но сильный тычок грудь отправил его в обратно в кресло.

— Сорок два[2], — флегматично произнёс в ответ кондуктор и медленно и осторожно положил руку чернявому на плечо.

Казалось ничего не произошло.

Но тут чернявый весь сжался, втискиваясь в кресло, как будто перед прыжком, и страшно, на одной ноте, закричал.

Кондуктор резко поднял руку и ор как отрезало. Чернявый сполз на пол и, обхватив голову руками, начал беззвучно корчиться, будто его контузило.

— Первый билет куплен, — бесстрастно проговорил парень с остановки.

Тихий до этого автобус зашуршал и задвигался; кто-то грузный позади меня старался откинуть спинку моего сидения; бабка вновь пыталась вытурить незнамо зачем своего попугая из клетки; бритый, открыв рот, с удивлением уставился на катающегося по полу чернявого; рыжеволоска со страхом и покорностью смотрела на кондуктора, словно была кроликом, а тот — удавом; лишь я, всем нутром ощущая потребность к действию, но скованный ужасом и фантасмагоричностью ситуации, сидел, как ни в чем не бывало, и только побелевшие от усилия пальцы, сжимавшие подлокотники, выдавали моё состояние.

Кондуктор шагнул у бритому.

Что-то должно произойти.

Бритый стоит на коленях и плачет. Плачет тихо и незатейливо, пытаясь что-то сказать, но не может.

Ничего не происходит.

Кондуктор шагает по салону, оставляя за собой плачущих и смеющихся, кричащих от боли и онемевших от того, что с ними произошло.

Никакого чуда ни хрена не происходит.

Вот покатилась по полу пустая клетка; и мечущийся по салону и орущий "Добрррое утрррро!" попугай лишь добавлял ситуации схожести с пугающим и непонятным ночным кошмаром.

Ни-че-го.

Вот уже кондуктор подходит к стоящему передо мной креслу и пытается положить руку рыжеволоске на плечо, но та пронзительно кричит и каким-то невероятным усилием опрокидывает спинку и ужом кидается на соседнее со мной кресло; и я, повинуясь какому-то древнему и дремучему инстинкту, пытаюсь закрыть ее своим телом.

Кретин.

Кондуктор положил руку мне на плечо и как-то совсем по-отечески и с сожалением взглянул мне в глаза.

У вас когда-нибудь забирали часть души?

Никогда. Никогда я не буду, таким, как прежде. Если вообще буду.

Представьте, что у вас есть брат-близнец; любимый брат; вы с ним никогда не ссоритесь и живёте душа в душу, словом брат вам не только брат, но и лучший друг и советчик... Но вот прекрасным солнечным днем вы стоите во дворе и смотрите другу другу в глаза и улыбаететсь. И тут вашего брата расплющивает в тонкий блин огромный трейлер, или его прожаривает током до хрустящей корочки, или же сотни огромных крутящихся лезвий превращают его тело в фарш... Таковы эти ощущения, если говорить о боли.

Но боль наступает не сразу. Сначала приходит абсолютная пустота и тишина, как будто летишь в ватном облаке. А потом — боль. И потеря. Ты теряешь многое из того что было внутри, было таким родным и сокровенным. Любимая книга? Какая, к чёрту, любимая... Все книги — лишь безликие томики нарезанной бумаги. Память? Несчастная любовь? Предательство? Ничего не остается. Только падающие в бездну пустоты осколки воспоминаний...

Меня скрутило судорогой. Я рухнул на четвереньки, терзаемый душевной болью, в сотни раз горшей боли физической, неуклюже пытался встать, но у меня не получалось; меня обильно вырвало, хотя я вроде бы ничего не ел... Поскользнувшись, я распластался в собственных рвотных массах.

На самом деле мне было уже все равно.

Я стал частью безумия, затопившего салон.

И лежа на полу и крича от боли, я боковым зрением видел, как кондуктор тянулся к плечу рыжеволоски. И даже не желание, а воспоминание о желании гулко пульсировало у меня в голове: "Чу-до...чу-до...".

И чудо случилось. Обыденно и просто, как случаются все чудеса.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Надо было что-то делать. Но что? Все было правильно. Эти сволочи делали всё верно. Кондуктор, тварь, будто знал, что за ним наблюдают, даже рассказал пассажирам куда они едут и почему. Последняя надежда предъявить хоть что-то по закону растаяла, как мороженное на асфальте жарким летним днём.

Но другого шанса может и не быть. Надо идти ва-банк. Что-то внутри меня подсказывало: я упустил нечто важное и это "что-то" должно мне помочь. Но размышлять что это, времени уже не было — кондуктор дошел почти до конца салона и тянулся к молоденькой рыжей девушке.

Я шумно выдохнул, хотел было перекреститься, но вовремя себя одёрнул (заметят раньше времени, твари) и рывком бросился к входу в автобус.

Я влетел в салон на всех парах и закричал, вложив в этот крик всю уверенность в своих силах и всю свою наглость:

— Стоять!!!

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Сквозь боль и слезы я услышал крик, громкий, как и крики пассажиров, корчащихся по всему салону, но в отличие от них, твёрдый и осмысленный:

— Стоять!!!

Это кричал человек, вскочивший в автобус снаружи (откуда он мог взяться? Ведь кроме автобусной остановки там ничего нет...), одетый странно легко для зимы — в драных камуфляжных штанах зимней расцветки, потёртых берцах и толстовку с капюшоном. В любом случае, это не имело никакого значения.

Кондуктор остановился и медленно обернулся.

— Тааак, — устало и тягуче произнёс он, — вот же неудачный рейс. Не только пассажиры буйные, так еще и всякое отребье шастает, — внезапно его голос стал громче и тверже, — А теперь, скажи, что тебе надо, и, желательно, по делу. Будешь молоть языком — так обилечу, что почище этих по полу кататься начнёшь. Давай, говори, или вали из моего автобуса... туда, откуда пришёл.

— Беспредельничаешь, сволочь, — громко и твёрдо сказал парень в камуфляжных штанах, — Договор нарушаешь...

Лицо Кондуктора скривилось так, будто он только что съел лимон целиком.

— Договор, говоришь... мы тут что, в Ночной Дозор играем? Это серьезный бизнес — все чин по чину. Так что мы нарушили, а? — Кондуктор с ненавистью посмотрел на вошедшего и застыл в ожидании ответа.

Тот тяжело вздохнул и зачем-то медленно, стараясь не делать резких движений, полез за пазуху.

Моё сознание, воспринимавшее все происходящее вокруг как тяжелый, чисто выкристаллизованный бред, да еще и накладывающийся на несмолкающую боль покалеченной души, не выдержало и отключилось.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Я сам себя загнал в ловушку. Это идиотское желание успеть, успеть во что бы то ни стало, "ввязаться в бой, а там разберемся", не оставило мне выбора. Как глупо все кончается.

Но доигрывать роль надо было до конца.

Я полез за пазуху и вынул цепочку с крестиком. На ней, прицепленное канцелярской скрепкой, висело бритвенное лезвие. Я хранил его на крайний случай. И он наступил.

Дышать было тяжело, будто не хватало кислорода. Забавная иллюзия... То, что я сейчас собирался сделать, было практически равнозначно выстрелу в висок.

Я отцепил лезвие и поднёс его к открытой ладони левой руки. "Разрежь десницу, и пусть истинная кровь стекает на землю легко и свободно", — всплыли в голове слова из давно прочитанной книги. Я тяжело сглотнул и резко провел лезвием по ладони.

Вытянув руку ладонью вперед, словно щит, и давая крови течь "легко и свободно", я произнёс клятву, страшнее которой не было на свете:

— Истинной кровью, памятью моих предков и честью еще не рожденных, клянусь, что в этом месте и в это время был нарушен достопочтимый Договор. Лишь дозволения прошу узреть, ибо никто не может противиться Истине.

Я тяжко выдохнул. Клятва принесена. И у Кондуктора нет другого выхода, как разрешить мне проверить... Но и я уже обречен — ведь я знаю, что ждет клятвопреступников в Аду. Я и видел, и знал, что все было сделано правильно. Оставалось надеяться лишь на туманные подсказки интуиции.

Я взглянул Кондуктору в лицо. Тот был серьёзен и задумчив.

— Никто не может противиться Истине. Дозволяю, — громко и торжественно проговорил, наконец, Кондуктор.

Из под меня будто убрали опору и я узрел Истину: я увидел яркий и искрящийся стальной кокон души Кондуктора (у подобной твари оказывается есть душа?), тёмный сгусток Водителя — тот был существом насквозь искусственным, и наконец, покалеченные души пассажиров. И ранее больные и иссушенные, покрытые шрамами и увядающими обрубками старых связей с миром и дорогими им когда-то людьми, теперь они представляли еще более жалкое зрелище. Порванные ментальным скальпелем Кондуктора, даже те остававшиеся в них жалкие остатки желаний и воспоминаний утекали из них.

Ничего не было.

Ни единой нити, которая бы уходила далеко за пределы автобуса в неприглядную тьму — доказательства того, что кто-то кому-то еще был нужен.

Нет, глубже.

Я совсем рядом с ними, меня начинает цеплять "эффект схождения" — я то и дело проваливаюсь в чужие воспоминания или просто сгустки эмоций.

Надо ли говорить, что среди них приятных было крайне мало.

Ещё глубже.

Меня рвет на куски.

Вспышка и я проваливаюсь в чьи-то воспоминания. Я стою на коленях около распростёртого на полу тела молодой девушки. Она бела как фарфор и ее волосы цвета воронова крыла создают жуткий контраст...Рядом с девушкой лежит пустой шприц, жгут и еще остатки какой-то непонятной дряни... Я лишь стою рядом на коленях и, покачиваясь из стороны в сторону, глажу остывающее тело по голове, приговаривая:

— Оля, Оленька...Внученька... До чего ж довело тебя зелье твое...

Дикий, рвущийся из глубин души крик выбрасывает меня обратно, но меня тут же втягивает в другой осколок.

Я сижу один в темноте на крыше какой-то высотки. Вокруг непроглядная тьма, лишь где-то внизу горят уличные фонари, подсвечен аварийный выход за моей спиной, да тлеет сигарета в моей руке. Подношу сигарету ко рту, делаю последнюю глубокую тягу и швыряю бесполезный окурок вниз. Провожаю крохотный огонёк взглядом и медленно закрываю глаза.

Вот теперь я действительно один во Тьме. Она ушла и никогда не вернётся. Никогда. Никогда. Никогда.

Жуткий спазм тоски смертной скручивает тело и я корчусь на краю крыши, давя в себе слёзы и причитания.

Я плюю на ментальную декомпрессию и толчком выпрыгиваю из этого осколка, иначе меня бы просто напросто расплющило.

Из-за этого вновь не удерживаюсь и залипаю вновь: хорошо хоть это оказался просто сгусток эмоций, а не страдания очередного несчастно влюблённого или мытарства потерявшей внучку бабки.

... волны. Тёплые волны ласкают тело. Это так приятно. Спуск и подъём... Солнце греет меня и воду своими нежными лучами...

Несмотря на то, что это осколок был вполне комфортным и приятным, я сваливаю и из него и усилием воли зависаю посреди всего этого безобразия.

И тут я вижу ЭТО.

Не подвели меня инстинкты. Я вижу ее — маленькую, тусклую струнку, соединяющую две души... внутри автобуса.

Безмерное удивление разрушает мой самоконтроль и меня выбрасывает обратно в автобус — словно я стремительно всплываю с большой глубины.

Лежу на полу среди корчащихся и кричащих пассажиров. Пытаюсь осознать, то, что я сейчас видел.

Пожалуй, сейчас я сошёл бы за одного из безумцев, корчившихся вокруг меня.

Такого не может быть, потому что такого не может быть. Подобная ситуация никем никогда не обговаривалась и никто не знал, что в ней делать, лишь потому, что она считалась невозможной. Однако, интуиция меня не подвела. Впрочем, она никогда меня не подводила.

Я медленно и с достоинством устроился поудобнее в позе лотоса прямо на полу автобуса. Пусть Кондуктор посмотрит на меня свысока — будет для него хоть какая-то моральная компенсация.

Как ни странно, Кондуктор не выказал никаких признаков бешенства — а ведь должен был бы, учитывая то, как складываются обстоятельства. Он лишь устало вздохнул, уселся на ближайшее к нему кресло, и, подёргав его сломанную спинку, обратился ко мне:

— Ну и где нарушения? Нет такого в Договоре... — он тоже понимал, что очевидного выхода нет.

Моё поведение и мою находку можно истолковывать по-разному — но главным условием присутствия всех этих людей была именно их ненужность миру и себе. Даже один мой коллега сгинул здесь. Добровольно сев в автобус , уже как пассажир... А тут...

Называется, встретились два обожженных на пепелище.

Мы с Кондуктором устало и уже без всякого запала играли в гляделки. Паренёк на полу похоже был в глубоком отрубе — просто каналы передачи информации оказались чересчур перегружены и текущий образ "соскочил" с восприятия. Как бы после пробуждения он не стал нас воспринимать в виде гигантских ящериц или геометрических примитивов... Та самая девушка, к которой тянулась тонкая и прозрачная струнка энергетического канала, теперь вжалась в стену автобуса, стараясь отодвинуться подальше от Кондуктора, сидевшего на соседнем сидении. Она лишь глубоко и медленно дышала, широко открыв глаза, и не думая их закрывать.

А грудь у неё ничего...

Тьфу, блин.

Первым не выдержал я — может, сказалось перенапряжение сил, а может волны страданий корчащихся вокруг пассажиров давили на концентрацию — не знаю, но первое слово в нашем диалоге было моим.

— Ну и что будем делать? — несколько примирительно и устало сказал я.

Мы оба понимали, что это как раз та ситуация, которую пожелаешь врагу... Косяк-то я нашел, ладно, очень условный косяк, очень и очень скользкий... Но а если он таковым не является? Я то только что поставил на кон в орлянку свою бессмертную душу — есть нарушение договора или нет... И даже не знаю, выиграл или проиграл — монетка зависла в воздухе — нет такого в договоре.