410 [первая часть]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

АВТОБУС ОТПРАВЛЯЕТСЯ В АД.

Тормоза скрепят. Водитель -

...Очевиднейший вредитель

В прошлом видимо грабитель

Женских прелестей ценитель

В бурных сватках победитель

Малолеток искуситель

Анонимок составитель

Врачеватель и печитель

Пышных школьниц покровитель

Терминатор — разрушитель

Педагог — завмаг — учитель...

Объявляет : "Выходите !"

Я доехал до конечной...

Крупский cотоварищи — "Автобус 666"

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. РАЙЦЕНТР ОЗЁРА. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ВЕЧЕР.

Хм. Люблю зиму и одиночество. Нет, правда. Это на самом деле прекрасно — идти по свежему снежку и вдыхать морозный воздух. Раз, два. Очень думается хорошо. Хорошо думается обо всем. Об одиночестве, например. Подумайте сами, это ведь прекрасно! Ты можешь делать что хочешь, ты никому ничего не должен и тебе никто ничего не должен. Ты можешь ходить по квартире в одних трусах, не мыться по три дня подряд, выносить мусор раз в неделю, начинать пить с утра, сидеть сутками в интернете... Да что угодно возможно. Только в одиночестве можно быть собой. По-настоящему. Никто на тебя не влияет и выбор ты делаешь в любом случае тот, к которому лежит душа, а не тот, который должен сделать по мнению окружающих. Нет, одиночество действительно прекрасно. Даже одиночество такого неудачника, как я.

Я шёл субботним зимним вечером с работы по заснеженным улочкам своего города и размышлял об одиночестве. Вообще подобное время и обстановка очень располагают к размышлениям. Обычно я думаю обо всем подряд — от того, что стал бы делать, провалившись в прошлое или что было бы, если бы Солнце внезапно сколлапсировало и превратилось в чёрную дыру, до того, что неплохо бы перемыть посуду на кухне, а то чистой уже мало осталось, да и пахнет... Но сегодня меня одолели мысли об одиночестве. Нет, правда, оно мне действительно нравится. Но иногда так тоскливо становится, что хоть удавись. Я уже ненавижу выходные. На выходных я наедине с собой и своим одиночеством. Не знаю чем уже заняться — просто сплю целыми сутками. А если не сплю, то просто лежу и щурю глаза. А ведь ещё есть и воспоминания... В основном — не из приятных. Дерьмо! Я смачно сплюнул в сугроб и вновь предался размышлениям о бессмысленном дне впереди.

Мои грустные мысли прервала картина двух тощих легко одетых пареньков, которые выводили баллончиками с краской на стене одного из домов кривоватую цифру "21". Заметив меня, они внезапно струхнули (что в общем-то странно, неужто я похож на полицейского?), и, побросав баллончики и, прокричав что-то вроде "возмездие близко!", рванули со всех ног в темноту. Вообще это все напоминало сцену из какого-нибудь дешёвого американского ужастика. Не хватало только одиноко сидящего где-нибудь в уголке оборванного бомжа с табличкой "Repent!" в руках.

Ну, понятно, очередные сектанты, ожидающие на днях апокалипсиса и желающие заразить этой собственной паранойей побольше окружающего народу.

С предстоящего апокалипсиса мысли как-то просто соскочили на мои маленькие личные апокалипсисы. Жуткие годы выживания в школе, бессмысленное разгрызание никому ненужного гранита науки в Институте,только в который я после учёбы и смог устроиться на работу... Личная жизнь? Не смешите мои тапочки! Женщины появляются там где деньги, а вовсе не наоборот.

Толчком из глубин памяти ударило воспоминание о первой и последней ... любви(с чего я взял что любви? Ведь мне всё равно не с чем сравнивать!). Миниатюрная, но сильная и ловкая девушка Женя, еще в школьные годы заставляла совершать наверное лучшие глупости в моей жизни. Она была лучницей — не все ее понимали и часто пытались жестоко подшучивать -а, который не мог и за себя то постоять, только и мог сживать кулаки и скрипеть зубами. Эх, кончилось всё плачевно, вот уж эти воспоминания я у себя в голове точно прокручивать не буду.

С тех пор я одинок. Наверное, навсегда.

У меня нет ничего кроме одиночества. Есть квартира, старенький компьютер, полуразвалившийся диван, утробно урчащий полудохлый холодильник, который в силу своего возраста уже практически бесполезен. У меня нет друзей(есть сосед — неплохой парень, но он максимум тянет на приятеля), нет родителей (отец умер от инфаркта, а мать бормочет сутками "харе кришна" и вытащить ее из этой ямы не выходит у меня на протяжении вот уже пяти лет), нет девушки( хо-хо, откуда она у прыщавого нищего лаборанта?). Нет будущего. Зато есть одиночество и ненависть ко всему миру. Хотя какая, к черту, ненависть? Так, старческая сварливость. Или , может, обида? Действительно, я начал замечать за собой странное свойство — если мне что-то не нравилось (а не нравилось мне почти все) , я начинал горячо и быстро бормотать себе под нос какую-то злопыхательскую ерунду... И самое неприятное, остановиться мне бывало довольно непросто. Откуда-то из глубин памяти обожгла ассоциация: "Я же чистый Плюшкин...". Помотал головой. Такие мысли слишком часто посещают меня, чтобы прислушиваться к ним всерьёз.

Я вдохнул морозный воздух поглубже. В конце концов, есть же и хорошие вещи. Через три дня начислят зарплату и можно будет... Что? Я начал мысленно перебирать способы потратить свой нехитрый заработок. Даже если выкинуть квартплату, газ, воду, электричество и интернет, выходило немало. "Может пропить?", — робко шевельнулась мыслёнка. Да нет, уж, спасибо. Повидал я таких. Эх, пусть жизнь течёт как река, а там разберёмся.

Усилием воли я задавил тоску и попробовал улыбнуться. Со стороны, наверное, выглядело жутковато.

Я судорожно потёр висок под капюшоном замёрзшей рукой в тонкой кожаной перчатке и зашагал быстрее: автобусная остановка была уже близко.

Да, я люблю зиму и одиночество. Но иногда скучаю по лету и людям.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ДЕРЕВНЯ НИКОЛОВА РОЩА, 27 КМ ОТ РАЙЦЕНТРА ОЗЁРКИ. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ВЕЧЕР.

Я проснулся от того, что бешено царапал давно немытую голову. Надо бы погреть воду и помыться, но... лень. Все равно на многие километры вокруг нет ни одной живой души, а мне как-то все равно. Надо бы еще и остричь давно отросшие патлы. За последние три месяца я не видел ни одного человека, и, соответственно, парикмахера тоже, так что вместо волос у меня на голове сейчас была сальная пакля. Гм, что-то еще было не так. Ах, не было похмелья. Запасы водки закончились четыре дня назад. Сначала опасался, что меня навестит белочка, ну, или алкогольный делирий по-научному. Но этого, как не странно, не случилось. Я тяжело вздохнул и начал вставать со своего теплого топчана. Надо нарубить дров и затопить печь. Хорошо хоть в этот домик в полузаброшенной степной деревушке довольно неплохо сохранился и для приведения его в порядок мной были затрачены минимальные усилия. Хоть усилиями давно почившего советского Союза деревенька была электрофицированна, местные власти провести газ сюда уже не удосужились. Я со вздохом нашарил теплые меховые тапки и начал бродить в вечерней полутьме, собирая разбросанные по полу в беспорядке вещи. Кое-как одевшись, я начал искать валенки. Но в темноте натолкнулся на коробку с капсулями и ружейными гильзами, которая неудачно стояла на подоконнике ("и кто ж её туда поставил?" — с сарказмом подумал я). Чертыхнувшись, я встал на колени и начал собирать рассыпавшееся содержимое коробки, пытаясь разглядеть в полутьме, что куда закатилось. Пока корячился на полу, задел лежавший на краю стола полуразобранный радиоприемник и тот смачно шваркнулся об пол, разбрасывая вокруг свои электронные внутренности. Матерясь сквозь зубы, я уселся прямо посреди всего этого бедлама и начал медленно тереть виски. Мда, проспал весь день неплохо, но вечер похоже не задался. Попытался встать, но что-то круглое и маленькое, лежащее ребром на полу, попало под руку.

Холодея от предчувствия, а скорее даже от твёрдой уверенности, я поднял металлический кругляш к глазам, стараясь разглядеть, что это вообще такое.

Динарий.

Я высказал в полустершийся профиль давно мертвого императора все, что я думаю. Тирада вышла минуты на две и это была самая длинная фраза, сказанная мной за последние три месяца, проведенные в этой глуши. Тяжело вздохнув, я поплелся искать мобильный. Ну вот, не успел. Телефон зазвонил прежде, чем я хотя бы успел выцепить его взглядом из кучи хлама около розетки. Выдернув зарядку, я нажал на кнопку и шумно выдохнул в трубку:

-Илья, твою ж мать, не мог монетку на стол прислать?

Эта скотина лишь усмехнулась в трубку.

-Смешного нет ни хрена, — я начинал злиться.

-Да ладно,Сухой, в твоем свинарнике ты бы ее не нашёл. А если бы и нашел, то только с миноискателем через неделю.

Я скрипнул зубами. Обычно за шутки над моей фамилией я бью сразу в морду без предисловий. Но так как Илья находился примерно в тридцати километрах от меня, пределом моего гнева стали лишь вялые отмазки по существу:

— Почему мне опять выпадает задание за Гранью? Ты же знаешь, я болею последнее время, да и вообще устал... — я не любил умирать, хоть и не навсегда.

— Помолчал бы уж. Последнее задание провалил? Провалил. И кто твою дымящуюся жопу прикрывал? Правильно, я. Тебе могли бы давно уже мозги прочистить от ненужных воспоминаний, и тем более, ненужных вопросов, и ты спивался бы уже в каком-нибудь Мухосранске.

— А я, по-твоему, что сейчас делаю? — скептически произнёс я, — только местечко ты подобрал похуже всякого Мухосранска.

Илья пробормотал себе под нос что-то про "слишком умных" и решил наконец перейти собственно к делу:

-Так, ладно, это всё лирика. Теперь к делу. Четыреста десятый снова вышел на маршрут. Их контора снова наступает нам на пятки. На открытый конфликт никто не решится, так что тебе партийное задание: кровь из носу, а надо их на чём-нибудь прищучить. Кстати поосторожнее, там новый кондуктор появился.

Я опять поскреб давно немытую голову и задал наводящий вопрос:

-Со стороны? Или опять взяли моду лепить из того, что есть? Из тебя, что, все клещами вытягивать надо?

— Не знаю. Проконтролируй короче. А я уж похлопочу, чтоб тебя из этой дыры вытащить. Даже больше скажу: где-то наверху затевается большая игра. Если все выгорит — будет грудь в крестах. Если нет — пословицу сам знаешь.

— Насколько большая игра? — заинтересовался я. Обычно я в политику нашего руководства предпочитаю не вникать — так оно лучше как для физического, так и психического моего здоровья, но раз уж дело касается меня так серьезно, лучше быть в курсе.

— Ты в драки динозавров не влезай, вот тебе мой совет. А то башку откусят и поминай, как звали. Твое дело маленькое — найти нарушение Договора и на том всю их доблестную контору прищучить. Так что вперёд, к новым победам! Кстати, ширялово-то еще есть?

Я устало поморщился. Вообще-то Илья был родом из интеллигентной семьи, даже вроде в детстве на скрипке играл, но не выдержав конкуренции со стороны болезненных еврейских мальчиков, ударился в эзотерику, и, в результате череды нелицеприятных историй осел в нашей конторе в качестве администратора. Справлялся он со своей работой неплохо, но любил он к месту или нет ввернуть в речь какое-нибудь жаргонное словечко или хитрый матюк. Вот такой вот интеллигентский заскок у него.

— Есть, две дозы. Ну ладно, я отчаливаю.

— Давай, не пуха.

— Сам знаешь.

Я выключил мобильник и швырнул его в кучу нестиранного белья в углу. Потом нашарил под топчаном старенькое цинковое ведро и пошел на улицу, чтобы набрать в него снега. Надо голову помыть. Негоже умирать грязным. А то вдруг навсегда...

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. РАЙЦЕНТР ОЗЁРА. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ВЕЧЕР.

Автобуса не было уже минут двадцать. Стоять на пустынной остановке и ждать приятнее не становилось. Похолодало сильнее, и даже неуклюжие притопывания, с помощью которых я пытался согреться, уже не помогали. Плеер разрядился очень невовремя, и мне пришлось остаться наедине с окружающим миром. Я опять забубнил себе под нос что-то про "небесную канцелярию", сам не контролируя себя, когда мой взгляд упал на привычную уже табличку на стене остановки, где обычно пишут маршруты. На нее был криво приклеен скотчем напечатанный на принтере лист с надписью "410". Легонький смех начал пробирать меня , и, наконец, я засмеялся в голос. В нашем не особо большом городе номера маршрутов обрывались где между одной и двумя сотнями, а уж цифра "410" была просто запредельной. Хотя могли пустить какой-нибудь "именной" маршрут, но называть его столь непритязательно...сущий бред. Поддавшись какому-то злому хулиганскому веселью, я сорвал этот лист, срывая, верно, вместе с ним, чью-то глупую шутку. Я смял лист и попытался бросить в ближайший сугроб, но холодный ветер, дувший в лицо, подхватил легкую бумагу, и, швырнув обратно в меня и перебросив, погнал дальше по улице. Проследив взглядом за этим куском бумаги, я внезапно обнаружил неожиданного свидетеля всей этой моей клоунады.

Напротив меня стояла молодая девушка; роста она была невысокого, одета была в модное этой зимой, но излишнее укороченное пальто, джинсы и высокие сапожки. В руках она держала сумку, увешанную яркими и аляповатыми анимешными значками. Шапки на ее голове не было, что собственно меня удивило больше всего, ведь даже я, в капюшоне и толстой вязаной шапке чувствовал мороз. У нее были рыжие волосы, цвета давно брошенного и заржавленного металла, заплетенные в две короткие и тонкие косички, похожие на крысиные хвостики. Лицо ее, усеянное веснушками, украшали очки в изящной оправе, а из под очков в меня упирался ее удивленный и немного испуганный взгляд зеленых глаз.

— Шутка... Глупая шутка, понимаешь? А я просто исправил... — начал было оправдываться я, чувствуя как лицо заливается краской.

Она лишь часто-часто закивала в ответ и отодвинулась от меня подальше.

Я поглубже надвинул капюшон на глаза и тоже отошёл. "Все бабы дуры", — подумалось мне, вспоминая ее непокрытую голову. "И шлюхи", — довершила фразу инерция моего мышления. Внезапно на меня накатила жуткая волна ненависти к миру. К миру, к этой девчонке, к себе — жалкому неудачнику. Я смачно сплюнул в сугроб и вновь покосился на рыжеволосую. Та успела включить плеер и теперь стояла и слушала какую-то музыку. Впрочем, стояла она в самом дальнем от меня углу остановки. Да уж, мне так от мира отключиться не получится.

Я остался наедине с злобой и отчаяньем. На душе стало так дерьмово, что я хотел было уже развернуться и дойти до дома пешком, как наконец услышал утробное урчание мотора. "Ну наконец-то!", — с огромным облегчением выдохнул я.

Из непроглядного полотна тьмы перед остановкой вынырнул убитый в хлам ЛИаЗ с косо приклеенной бумажкой на лобовом стекле с номером нового маршрута.

Там было написано: "410".

Я почти физически ощутил, как разгорается моя спина от укоризненного взгляда рыжеволоски. "Как же сдохнуть охота, а...", — пронеслось в голове. В тот же момент двери автобуса распахнулись, и водитель, бодрый старикан (Сколько ему лет? Шестедесят? Семьдесят? Непонятно), жестом пригласил нас внутрь.

Чувствуя смущение за свою недавнюю глупую выходку, я, громко прокашлявшись, с напускной суровостью, обратился к водителю:

— Что ж это, отец, маршрут новый открыли? И где конечная у него? До Стахановской доеду на твоей колымаге?

— Доедешь, сынок, доедешь. Отвезу точно по маршруту.

Я вошёл в автобус и стал пробираться к свободному месту в конце салона. Оглянувшись, увидел, как рыжая девушка хотела что-то спросить у водителя, но он предупредил ее вопрос столь жалостливым и снисходительным взглядом, что она стушевалась и прошла в салон вслед за мной. Втиснув наконец себя в узкое и хлипкое кресло, я огляделся. Салон был не то чтобы пуст, но и не то, чтобы полон. Все были какие выжатые и уставшие. Серые лица и никакой радости. Молодёжь, пожилые — все на одно лицо. Напротив меня сидела мордатая, похожая на бульдога тётка с клеткой в руках с попугаем внутри. Клетка не была ни чем не то что утеплена, а даже не накрыта . Явно замерзшая и слегка прифигевшая от таких раскладов птица с укоризной посматривала на пассажиров то открывая, то закрывая клюв. Хоть в автобусе и были свободные места, рыжеволоска почему-то пошла тоже в конец салона. Я удивленно задрал бровь. К чему бы это? Обычно садятся поближе к выходу, разве что можно поискать сидения с работающим подогревом. Однако в подобной колымаге вряд ли они остались, хорошо хоть не на полу сидим. Наткнувшись на мой удивлённый взгляд, рыжая остановилась, и тихо ойкнув себе под нос, быстро шмыгнула на сиденье передо мной. Я почесал висок. Мда, пугаю я людей, что поделать...

Моё сидение проектировал, наверное какой-то инженер-палач. Оно было явно не родным для этого атвобуса, да еще и, наверное, детским. Какой-то предыдущий пассажир то ли намеренно, то ли случайно, заклинил механизм регулировки спинки таким образом, что мне теперь приходилось сидеть, наклонившись вперёд. Немного поёрзав, я устроился более-менее терпимо — по крайней мере, спину не сводило судорогой от каждого неудачного движения. Между тем автобус тронулся и за окном все быстрее и быстрее стали мелькать огни уличных фонарей. Вскоре смотреть в окно надоело и я уставился прямо перед собой.

Шарф на шее рыженькой сбился и я отчетливо видел маленькие волоски, выбившиеся из косичек, которые под тусклым светом потолочных ламп переливались, будто бы от них исходило сияние. На мгновение мне даже показалось, что я чувствую запах апельсинов и слышу чистый и звонкий смех. На душе вроде стало спокойно и легко. Но через пару секунд мне резко защемило сердце и наваждение прошло. Боль судороги пронзила меня и я, уже не старясь сохранить казенное имущество, резко выпрямился, выламывая с корнем механизм регулировки спинки этого мазохистского кресла. Жалобно скрипнув, спинка поддалась и уже свободно откинулась назад. Из механизма регулировки выпала небольшая блестящая покорёженная монетка. Я с облегчением выдохнул и начал шарить валидол в моей сумке. Но когда заветная коробочка была уже найдена, сердце начало отпускать. Осторожно нагнувшись, я поднял монетку и принялся ее рассматривать. Явно не наша. Судя по всему, она была довольно древней, мне удалось разобрать лишь надпись : "Tiberius Caesar Divi Au..."[1] — остальное скрывал искореженный механизмом металл. Кинув монету в карман, к остальной мелочи ("дома разберусь!"), я так и сидел, замерев и тупо уставившись в тьму за окном, прислушиваясь к ощущениям и держа таблетку наготове, но внезапно в мою голову начали закрадываться нехорошие подозрения.

Тьма за окном. Какого хрена? Ведь совсем недавно мы ехали по пусть не очень хорошо, но освещенным, городским улицам, ведь пока любовался шейкой рыжей девушки, все еще видел боковым зрением мерцание фонарей вдоль дороги, а теперь за окном была лишь одна монолитная абсолютная темнота.

Очевидно, подобные подозрения посетили не только меня, и чернявый паренёк с переднего сидения нарочито громко и грубовато спросил у водителя:

-Эй, слишь. Говорил же, до ткацкой общаги за пять минут доедем. А теперь завез в какие-то е*еня. Куда мы, б*я, едем?

Сердце провалилось куда-то к пяткам. Общежитие швейного ПТУ находилось на другом конце города и маршрут который бы шел до него, да потом еще и до моего дома не мог бы физически существовать.

Старикан за рулем усмехнулся, и, придерживая руль, вытащил из бардачка старую аудиокассету и пачку "Беломора". После этого он запихнул кассету в криво прикрученный изолентой внутри кабины старенький магнитофон и закурил сигарету. На мое удивление, из давно изношенных колонок полился не какой-нибудь блатняк, а первые аккорды "Highway to Hell".

Старикан затянулся и, наконец, соизволил ответить:

— Эх, друг, мог бы сразу догадаться. Автобус следует в Ад.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ДЕРЕВНЯ НИКОЛОВА РОЩА, 27 КМ ОТ РАЙЦЕНТРА ОЗЁРКИ. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ВЕЧЕР.

Хорошо еще, что была чистая простыня про запас. Иначе пришлось бы стирать мою старую с кровати — а это дело долгое и муторное, да и сохла бы она довольно долго. Я достал стеклянный шприц из кипятка и начал сноровисто перетягивать себе левую руку жгутом. Когда, наконец, это было сделано, я достал из почти опустевшего пластикового пенала стеклянную ампулу без маркировки, наполненную мутной жидкостью. Отломив кончик ампулы, я наполнил шприц. По инструкции надо было вколоть два кубика, не больше, ни меньше.

Я шумно выдохнул. Меня начинало трясти. Когда я только начинал заниматься всем этим дерьмом, думал, что заработал какой-то психоз, но наш штатный психолог объяснил, что это нормально, так же дрожит хороший жеребец перед скачками. Правда, попасть точно в вену от этого проще не становилось.

Так, ладно. Я осторожно положил динарий под язык, усилием воли заставил себя успокоиться и, наконец, вколол "лекарство от жизни", как его у нас называют, себе в вену. Говорят, его гонят где-то в подпольных лабораториях Центра из псилоблициновых грибов. Хотя, из чего бы его не делали, главное, что работает.

Я спокойно лег на топчан, чувствуя, как медленно разливается по телу онемение. Так, теперь главное успеть на автобус до того, как туда сядет кондуктор, ибо если какие-то нарушения есть, то они есть лишь в процессе "продажи билетов".

Тело почти перестало что-то чувствовать.

На душе было очень мерзко. Никогда не любил встреч с Хароном.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Я бы очень хотел сказать "Началась паника!". Однако, если раньше автобус напоминал террариум, полный сонных рептилий, то теперь он напоминал скорее сцену пожара в курятнике, чем настоящую панику с надрывом, драматизмом и случайными жертвами. Люди одновременно громко заговорили и задвигались, словно пытались завернуться в собственные кресла; но с мест почти никто не встал; лишь чернявый паренёк, ехавший на ткацкую фабрику и еще какой-то бритый мужик с испитым лицом пытались выломать дверь в кабину водителя. Хитрый старикан заперся сразу после своего короткого, но пафосного монолога. Все поверили ему сразу и без оговорок.

Испитый с какой-то обречённостью и остервенением на лице дергал ручку все снова и снова, хотя было понятно, что выломать дверь не выйдет — чересчур она была крепка. Чернявый в это время молотил по стеклу, выкрикивая проклятия и угрозы. Но безрезультатно — старик будто приклеился к рулю и не обращал внимания на творящийся в салоне бедлам.

Мне было как-то все равно. Я взирал на все это со стороны, словно я сфинкс, а это — жалкие людишки, и такая мелочь, что автобус движется в Ад, меня совершенно не интересует. Хотя, мне наверное, было действительно пофиг. Я пристально всматривался во тьму за окном, не надеясь ничего увидеть, ведь даже это гораздо лучше, чем порнография, творящаяся вокруг. Впрочем, как и во всей моей прежней жизни. На душе было пусто, гулко и даже почему-то чуть-чуть радостно. Может потому что я достиг хоть какой-то определённости в своей дальнейшей судьбе?

От созерцания непроглядной темноты меня отвлёк жаркий испуганный шепот с переднего сидения:

— Эй... эй, слышишь? Это правда, да? Автобус едет в Ад, да? Так ведь не бывает... Понимаешь, люди ведь умирают, а уже потом... Это ведь глупая шутка, да? Ты ведь знал об этом, там, на остановке? Я не поверила тебе, извини...Скажи мне правду, скажи... Уже слишком, слишком страшно, понимаешь...

Внезапно мне стало так противно, что аж жуть. Вот людишки, а. Даже смерть не могут принять с достоинством. И девка эта. Наверняка же, не раз паренёк вроде меня подходил и мямлил какие-то благоглупости, а она лишь в ответ награждала его молчанием и взглядом, полным презрения. А когда она заживо попадает в Ад ( в этом месте я даже мстительно улыбнулся), начинает нести всякую чушь первому встречному, надеясь что все это — розыгрыш. Мне захотелось сделать ей больно.

— Вовсе нет. Никакой это не розыгрыш, ты на самом деле умерла, и теперь ты будешь вечно мучаться, не имея надежды. Уверен, тебе достанутся танталовы муки, и ты получишь по заслугам.

— А...Но зачем? А как же ты?

— И я сдох. Мы все сдохли, как бродячие собаки под забором. Но единственное в чем нам повезло — вонь от разложения наших тел не будет мешать спокойно жить другим людям. И я буду вечно страдать. Но вид твоих страданий будет вечно облегчать мои.

Рыжеволоска с отчаяньем и страхом отшатнулась от меня, и, свернувшись в маленький вздрагивающий комочек, поджав ноги и обхватив их руками, привалилась к стеклу, оставляя мокрые разводы, разрыдалась.

Мне стало еще тошнее, чем прежде.

Хотелось сдохнуть.

Но мёртвые не умирают дважды.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Бегу, бегу по чёрному насту, задыхаюсь. Впереди маячит маленькая точечка света — фонарь над единственной остановкой в этих местах. Пока он горит, есть надежда, что все еще успею на последний автобус. Успею до того, как кондуктор продаст последний билет.

При мысли об этом я прибавил скорости, не жалея себя. Надо успеть во чтобы то ни стало.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

По салону разлилось безразличие и апатия. Все просто сидели и ждали. Как и я, как и те двое, что пытались выломать дверь. Только чернявый, устало усевшись в сиденье, что-то вполголоса объяснял бритому, который прислонился лбом к окну и молча пялился во мрак. Почти никто не говорил, лишь с самого последнего сидения, что было за моим, раздавались обрывки невнятной и нескладной молитвы, да бабка с бульдожьим лицом что-то бормотала себе под нос, зачем-то открывая дверцу клетки и пытаясь выгнать оттуда попугая ("Нахрена? Куда он денется из салона?", — думал я), который упирался и не собирался никуда улетать.

Все как-то очень просто приняли слова водителя, и более того, поверили в них, хотя нормальный человек, по моему разумению, должен бы был сопротивляться, сражаться... Собрались бы все вместе, выломали бы дверь. Мне то пофиг, что жив, что мёртв — отличия почти никакого. А кому-то вон надо к разбитным девчатам из швейного ПТУ.

Мысли тянулись словно магнитофонная лента, такие же бесконечные и лёгкие. Да-да, думалось очень легко; только постоянные всхлипы рыжеволоски постоянно меня отвлекали, заставляя испытывать угрызения совести, причем, скорее всего, последние в моей "жизни".

Мне показалось, что я начал различать в чернильной тьме за стеклом маленький источник света. Причем этот источник света приближался. Я с удивлением потёр глаза, думая. Что уже пошли галлюцинации. Однако свет остался, становясь лишь ярче и заметнее.

Вот тут меня и охватила настоящая паника. "Все приехали!!!", — орало мое внутреннее я, — "злорадствовал, сучёнок, теперь — получите, распишитесь, — вот твой адский костёр, вот твоя пытка!" Как ни странно, я не стал ничего предпринимать, лишь навалившееся внезапно удушье вдавило меня в сломанное кресло, да мгновенно вспотевшие руки смочили пластик подлокотников. Казалось, будто я смотрю странный фильм, ужастик, хоть и со мной в главной роли, но можно выйти из кинозала в любой момент.

Только в этом кинотеатре я был прикован к креслу и уйти бы при всем желании не получилось.

Постепенно источник света становился четче, пока я не разглядел его: это оказалась обычная автобусная остановка, вроде той, с которой я и сел в этот проклятый автобус. Она была практически пуста: в круге света, наверное, единственного на всю эту чёрную пустыню фонаря, стоял высокий худощавый парень, одетый в темную толстовку с глубоко надвинутым капюшоном, потертые джинсы и старенькие кроссовки. В руках он держал то ли смартфон, то ли электронную книгу — он явно что-то читал с экрана; его лицо было серьезно и сосредоточенно.

Автобус остановился и открыл переднюю дверь. Парень без всякого смущения или удивления легко вскочил на подножку и вошел в салон. Выключив смартфон и засунув его в карман, он обратил свой взгляд на пассажиров и произнес тихим и сухим голосом:

— Здравствуйте, я кондуктор на маршруте четыреста десять. И вам пора оплачивать проезд.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Я почти успел! Я подбегал к остановке когда кондуктор уже вошел в автобус. Вот ведь! Почти! Чертыхаясь сквозь зубы (жутко необдуманный поступок, учитывая то место, где я находился), я подбежал к борту автобуса и осторожно заглянул через окно в салон.

Пока не началось. Мне повезло.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Все затихли совсем. Вся эта фантасмагория добивала окончательно. Молчал паренёк-кондуктор. Молчали пассажиры. Молчал я. Даже тихо плачущая до этого рыжеволоска затихла, уставившись со страхом и непониманием на вошедшего.

— Пора оплачивать, — вновь произнёс кондуктор и шагнул к чернявому, сидевшему на первом сидении.

Для того это было словно спусковым крючком — чернявый вскочил со своего места и попытался выскочить наружу, оттолкнув кондуктора, но тот неуловимым движением сместился к выходу и лёгким толчком бросил чернявого на его место.

— Салон не покидать, с мест не вставать, — спокойно и сухо прокомментировал свои действия парень-кондуктор. Но никто вроде и не дёргался. "Как будто в могиле", — мелькнуло у меня в голове.

Тут чернявого прорвало.

— Какого хрена, сволочь? Я еще не умер, я еще не сдох! У меня все еще будет! Я к Таньке ехал, из ткацкого! Я живой!

На лице кондуктора впервые стали проявляться хоть какие-то эмоции. Это были дикая усталость пополам с отвращением. Он привалился к поручню у входа в автобус и медленно потёр виски. Завывания чернявого не прекращались и кондуктор коротко бросил ему:

— Заткнись.

Чернявый хоть и не замолчал, но перешел на шёпот, безумно и со страхом глядя пареньку с остановки прямо в глаза. Тот вновь устало помассировал виски и начал говорить:

— Так, ладно. Видимо стоит кое-что прояснить. Для предотвращения эксцессов, так сказать... Итак, главное что вам надо знать — автобус действительно движется в Ад. Почему именно вы? Да все очень просто — потому что вы неудачники и слабаки, которых не связывает с миром живых ничего кроме физиологических потребностей и жгучего "а что если бы в прошлом я поступил бы вовсе не так..." из глубин вашей памяти. Каждый из вас мне до боли противен, ведь вы не можете даже ненавидеть — а это очень простое и очень сильное чувство. Вы — прах в жерновах великой системы по имени Жизнь. А мы — лишь ветер, что этот прах выдувает туда, где ему самое место. Не бесплатно, конечно. Плата за проезд — треть души, ведь мы — не структурное подразделение Ада, а скажем так, вольнонаёмные рабочие... Вы не нужны никому и вам никто не нужен — вот главный критерий для выбора пассажиров. Чтобы не возникало вопросов — мы уже за Гранью. Пути назад нет. Так что в ваших же интересах не дёргаться, дать мне сделать свою работу и с максимальным комфортом доехать до места назначения.

-А...а а как же? Нас же будут искать! — молниеносно выпалил чернявый, крепко вцепившись в подлокотники кресла дико вращая зрачками.

— Нет, не будут. Вы никому не нужны. А коммунальные службы откопают ваше промороженное тело в одном из сугробов, а после сожгут в муниципальном крематории, как одного из замерзших насмерть пьяных бездомных бродяг... Ведь тело не способно жить без души. А душа вот она, передо мной, — закончил объяснение кондуктор и с пониманием и сочуствием улыбнулся.

— А а Таня? Я же ее... И она меня... И мы... ,— чернявый быстро заворочался в кресле, словно пытался спрятаться в нем.

— Татьяна Дроздова не любит вас. Она беременна и ее ребенку нужен отец. Вы для нее — источник средств и гарант материального благополучия. Плохонький такой, прямо скажем, гарант... Да и вы ее тоже не любите, просто вам захотелось чтобы было как у всех... Остатки давно угасшего стадного инстинкта, — на этом месте кондуктор вздохнул и почесал бровь, — Однако, думаю, хватит нам мило беседовать. Пора приступать к работе, и так много времени потеряли.

— Не, нет...Не может быть... Не говорила она мне... Да и не было пока у нас..., чернявый вертелся в кресле, будто был уже в Аду и черти поджаривали его на сковородке.

— Это не твой ребенок, — прервал нервную тираду кондуктор и подошел вплотную.

— Нет! Нет! Почему я?! — чернявый уцепился за последнюю соломинку и попытался вскочить вновь, но сильный тычок грудь отправил его в обратно в кресло.

— Сорок два[2], — флегматично произнёс в ответ кондуктор и медленно и осторожно положил руку чернявому на плечо.

Казалось ничего не произошло.

Но тут чернявый весь сжался, втискиваясь в кресло, как будто перед прыжком, и страшно, на одной ноте, закричал.

Кондуктор резко поднял руку и ор как отрезало. Чернявый сполз на пол и, обхватив голову руками, начал беззвучно корчиться, будто его контузило.

— Первый билет куплен, — бесстрастно проговорил парень с остановки.

Тихий до этого автобус зашуршал и задвигался; кто-то грузный позади меня старался откинуть спинку моего сидения; бабка вновь пыталась вытурить незнамо зачем своего попугая из клетки; бритый, открыв рот, с удивлением уставился на катающегося по полу чернявого; рыжеволоска со страхом и покорностью смотрела на кондуктора, словно была кроликом, а тот — удавом; лишь я, всем нутром ощущая потребность к действию, но скованный ужасом и фантасмагоричностью ситуации, сидел, как ни в чем не бывало, и только побелевшие от усилия пальцы, сжимавшие подлокотники, выдавали моё состояние.

Кондуктор шагнул у бритому.

Что-то должно произойти.

Бритый стоит на коленях и плачет. Плачет тихо и незатейливо, пытаясь что-то сказать, но не может.

Ничего не происходит.

Кондуктор шагает по салону, оставляя за собой плачущих и смеющихся, кричащих от боли и онемевших от того, что с ними произошло.

Никакого чуда ни хрена не происходит.

Вот покатилась по полу пустая клетка; и мечущийся по салону и орущий "Добрррое утрррро!" попугай лишь добавлял ситуации схожести с пугающим и непонятным ночным кошмаром.

Ни-че-го.

Вот уже кондуктор подходит к стоящему передо мной креслу и пытается положить руку рыжеволоске на плечо, но та пронзительно кричит и каким-то невероятным усилием опрокидывает спинку и ужом кидается на соседнее со мной кресло; и я, повинуясь какому-то древнему и дремучему инстинкту, пытаюсь закрыть ее своим телом.

Кретин.

Кондуктор положил руку мне на плечо и как-то совсем по-отечески и с сожалением взглянул мне в глаза.

У вас когда-нибудь забирали часть души?

Никогда. Никогда я не буду, таким, как прежде. Если вообще буду.

Представьте, что у вас есть брат-близнец; любимый брат; вы с ним никогда не ссоритесь и живёте душа в душу, словом брат вам не только брат, но и лучший друг и советчик... Но вот прекрасным солнечным днем вы стоите во дворе и смотрите другу другу в глаза и улыбаететсь. И тут вашего брата расплющивает в тонкий блин огромный трейлер, или его прожаривает током до хрустящей корочки, или же сотни огромных крутящихся лезвий превращают его тело в фарш... Таковы эти ощущения, если говорить о боли.

Но боль наступает не сразу. Сначала приходит абсолютная пустота и тишина, как будто летишь в ватном облаке. А потом — боль. И потеря. Ты теряешь многое из того что было внутри, было таким родным и сокровенным. Любимая книга? Какая, к чёрту, любимая... Все книги — лишь безликие томики нарезанной бумаги. Память? Несчастная любовь? Предательство? Ничего не остается. Только падающие в бездну пустоты осколки воспоминаний...

Меня скрутило судорогой. Я рухнул на четвереньки, терзаемый душевной болью, в сотни раз горшей боли физической, неуклюже пытался встать, но у меня не получалось; меня обильно вырвало, хотя я вроде бы ничего не ел... Поскользнувшись, я распластался в собственных рвотных массах.

На самом деле мне было уже все равно.

Я стал частью безумия, затопившего салон.

И лежа на полу и крича от боли, я боковым зрением видел, как кондуктор тянулся к плечу рыжеволоски. И даже не желание, а воспоминание о желании гулко пульсировало у меня в голове: "Чу-до...чу-до...".

И чудо случилось. Обыденно и просто, как случаются все чудеса.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Надо было что-то делать. Но что? Все было правильно. Эти сволочи делали всё верно. Кондуктор, тварь, будто знал, что за ним наблюдают, даже рассказал пассажирам куда они едут и почему. Последняя надежда предъявить хоть что-то по закону растаяла, как мороженное на асфальте жарким летним днём.

Но другого шанса может и не быть. Надо идти ва-банк. Что-то внутри меня подсказывало: я упустил нечто важное и это "что-то" должно мне помочь. Но размышлять что это, времени уже не было — кондуктор дошел почти до конца салона и тянулся к молоденькой рыжей девушке.

Я шумно выдохнул, хотел было перекреститься, но вовремя себя одёрнул (заметят раньше времени, твари) и рывком бросился к входу в автобус.

Я влетел в салон на всех парах и закричал, вложив в этот крик всю уверенность в своих силах и всю свою наглость:

— Стоять!!!

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Сквозь боль и слезы я услышал крик, громкий, как и крики пассажиров, корчащихся по всему салону, но в отличие от них, твёрдый и осмысленный:

— Стоять!!!

Это кричал человек, вскочивший в автобус снаружи (откуда он мог взяться? Ведь кроме автобусной остановки там ничего нет...), одетый странно легко для зимы — в драных камуфляжных штанах зимней расцветки, потёртых берцах и толстовку с капюшоном. В любом случае, это не имело никакого значения.

Кондуктор остановился и медленно обернулся.

— Тааак, — устало и тягуче произнёс он, — вот же неудачный рейс. Не только пассажиры буйные, так еще и всякое отребье шастает, — внезапно его голос стал громче и тверже, — А теперь, скажи, что тебе надо, и, желательно, по делу. Будешь молоть языком — так обилечу, что почище этих по полу кататься начнёшь. Давай, говори, или вали из моего автобуса... туда, откуда пришёл.

— Беспредельничаешь, сволочь, — громко и твёрдо сказал парень в камуфляжных штанах, — Договор нарушаешь...

Лицо Кондуктора скривилось так, будто он только что съел лимон целиком.

— Договор, говоришь... мы тут что, в Ночной Дозор играем? Это серьезный бизнес — все чин по чину. Так что мы нарушили, а? — Кондуктор с ненавистью посмотрел на вошедшего и застыл в ожидании ответа.

Тот тяжело вздохнул и зачем-то медленно, стараясь не делать резких движений, полез за пазуху.

Моё сознание, воспринимавшее все происходящее вокруг как тяжелый, чисто выкристаллизованный бред, да еще и накладывающийся на несмолкающую боль покалеченной души, не выдержало и отключилось.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Я сам себя загнал в ловушку. Это идиотское желание успеть, успеть во что бы то ни стало, "ввязаться в бой, а там разберемся", не оставило мне выбора. Как глупо все кончается.

Но доигрывать роль надо было до конца.

Я полез за пазуху и вынул цепочку с крестиком. На ней, прицепленное канцелярской скрепкой, висело бритвенное лезвие. Я хранил его на крайний случай. И он наступил.

Дышать было тяжело, будто не хватало кислорода. Забавная иллюзия... То, что я сейчас собирался сделать, было практически равнозначно выстрелу в висок.

Я отцепил лезвие и поднёс его к открытой ладони левой руки. "Разрежь десницу, и пусть истинная кровь стекает на землю легко и свободно", — всплыли в голове слова из давно прочитанной книги. Я тяжело сглотнул и резко провел лезвием по ладони.

Вытянув руку ладонью вперед, словно щит, и давая крови течь "легко и свободно", я произнёс клятву, страшнее которой не было на свете:

— Истинной кровью, памятью моих предков и честью еще не рожденных, клянусь, что в этом месте и в это время был нарушен достопочтимый Договор. Лишь дозволения прошу узреть, ибо никто не может противиться Истине.

Я тяжко выдохнул. Клятва принесена. И у Кондуктора нет другого выхода, как разрешить мне проверить... Но и я уже обречен — ведь я знаю, что ждет клятвопреступников в Аду. Я и видел, и знал, что все было сделано правильно. Оставалось надеяться лишь на туманные подсказки интуиции.

Я взглянул Кондуктору в лицо. Тот был серьёзен и задумчив.

— Никто не может противиться Истине. Дозволяю, — громко и торжественно проговорил, наконец, Кондуктор.

Из под меня будто убрали опору и я узрел Истину: я увидел яркий и искрящийся стальной кокон души Кондуктора (у подобной твари оказывается есть душа?), тёмный сгусток Водителя — тот был существом насквозь искусственным, и наконец, покалеченные души пассажиров. И ранее больные и иссушенные, покрытые шрамами и увядающими обрубками старых связей с миром и дорогими им когда-то людьми, теперь они представляли еще более жалкое зрелище. Порванные ментальным скальпелем Кондуктора, даже те остававшиеся в них жалкие остатки желаний и воспоминаний утекали из них.

Ничего не было.

Ни единой нити, которая бы уходила далеко за пределы автобуса в неприглядную тьму — доказательства того, что кто-то кому-то еще был нужен.

Нет, глубже.

Я совсем рядом с ними, меня начинает цеплять "эффект схождения" — я то и дело проваливаюсь в чужие воспоминания или просто сгустки эмоций.

Надо ли говорить, что среди них приятных было крайне мало.

Ещё глубже.

Меня рвет на куски.

Вспышка и я проваливаюсь в чьи-то воспоминания. Я стою на коленях около распростёртого на полу тела молодой девушки. Она бела как фарфор и ее волосы цвета воронова крыла создают жуткий контраст...Рядом с девушкой лежит пустой шприц, жгут и еще остатки какой-то непонятной дряни... Я лишь стою рядом на коленях и, покачиваясь из стороны в сторону, глажу остывающее тело по голове, приговаривая:

— Оля, Оленька...Внученька... До чего ж довело тебя зелье твое...

Дикий, рвущийся из глубин души крик выбрасывает меня обратно, но меня тут же втягивает в другой осколок.

Я сижу один в темноте на крыше какой-то высотки. Вокруг непроглядная тьма, лишь где-то внизу горят уличные фонари, подсвечен аварийный выход за моей спиной, да тлеет сигарета в моей руке. Подношу сигарету ко рту, делаю последнюю глубокую тягу и швыряю бесполезный окурок вниз. Провожаю крохотный огонёк взглядом и медленно закрываю глаза.

Вот теперь я действительно один во Тьме. Она ушла и никогда не вернётся. Никогда. Никогда. Никогда.

Жуткий спазм тоски смертной скручивает тело и я корчусь на краю крыши, давя в себе слёзы и причитания.

Я плюю на ментальную декомпрессию и толчком выпрыгиваю из этого осколка, иначе меня бы просто напросто расплющило.

Из-за этого вновь не удерживаюсь и залипаю вновь: хорошо хоть это оказался просто сгусток эмоций, а не страдания очередного несчастно влюблённого или мытарства потерявшей внучку бабки.

... волны. Тёплые волны ласкают тело. Это так приятно. Спуск и подъём... Солнце греет меня и воду своими нежными лучами...

Несмотря на то, что это осколок был вполне комфортным и приятным, я сваливаю и из него и усилием воли зависаю посреди всего этого безобразия.

И тут я вижу ЭТО.

Не подвели меня инстинкты. Я вижу ее — маленькую, тусклую струнку, соединяющую две души... внутри автобуса.

Безмерное удивление разрушает мой самоконтроль и меня выбрасывает обратно в автобус — словно я стремительно всплываю с большой глубины.

Лежу на полу среди корчащихся и кричащих пассажиров. Пытаюсь осознать, то, что я сейчас видел.

Пожалуй, сейчас я сошёл бы за одного из безумцев, корчившихся вокруг меня.

Такого не может быть, потому что такого не может быть. Подобная ситуация никем никогда не обговаривалась и никто не знал, что в ней делать, лишь потому, что она считалась невозможной. Однако, интуиция меня не подвела. Впрочем, она никогда меня не подводила.

Я медленно и с достоинством устроился поудобнее в позе лотоса прямо на полу автобуса. Пусть Кондуктор посмотрит на меня свысока — будет для него хоть какая-то моральная компенсация.

Как ни странно, Кондуктор не выказал никаких признаков бешенства — а ведь должен был бы, учитывая то, как складываются обстоятельства. Он лишь устало вздохнул, уселся на ближайшее к нему кресло, и, подёргав его сломанную спинку, обратился ко мне:

— Ну и где нарушения? Нет такого в Договоре... — он тоже понимал, что очевидного выхода нет.

Моё поведение и мою находку можно истолковывать по-разному — но главным условием присутствия всех этих людей была именно их ненужность миру и себе. Даже один мой коллега сгинул здесь. Добровольно сев в автобус , уже как пассажир... А тут...

Называется, встретились два обожженных на пепелище.

Мы с Кондуктором устало и уже без всякого запала играли в гляделки. Паренёк на полу похоже был в глубоком отрубе — просто каналы передачи информации оказались чересчур перегружены и текущий образ "соскочил" с восприятия. Как бы после пробуждения он не стал нас воспринимать в виде гигантских ящериц или геометрических примитивов... Та самая девушка, к которой тянулась тонкая и прозрачная струнка энергетического канала, теперь вжалась в стену автобуса, стараясь отодвинуться подальше от Кондуктора, сидевшего на соседнем сидении. Она лишь глубоко и медленно дышала, широко открыв глаза, и не думая их закрывать.

А грудь у неё ничего...

Тьфу, блин.

Первым не выдержал я — может, сказалось перенапряжение сил, а может волны страданий корчащихся вокруг пассажиров давили на концентрацию — не знаю, но первое слово в нашем диалоге было моим.

— Ну и что будем делать? — несколько примирительно и устало сказал я.

Мы оба понимали, что это как раз та ситуация, которую пожелаешь врагу... Косяк-то я нашел, ладно, очень условный косяк, очень и очень скользкий... Но а если он таковым не является? Я то только что поставил на кон в орлянку свою бессмертную душу — есть нарушение договора или нет... И даже не знаю, выиграл или проиграл — монетка зависла в воздухе — нет такого в договоре.

Так, проблемы надо решать по мере их поступления.

Проблема поступила. Решения нет ни хрена.

А решать её надо — причём как бы она ни была решена, одному из нас натуральный и полный кирдык. Если окажусь прав я — выходит он взял совершенно нормальных, пусть и находящихся в тяжелой депрессии людей, за что его по головке не погладят, а сосем даже наоборот. Не знаю уж, что у них там за это делают. Если окажется, что прав он — я окажусь клятвопреступником. Формально, конечно, ничего мне не будет. Но, во-первых моей репутации конец (это при жизни), и конец душе— это уже после.

Мда, ситуация.

Я вновь вопросительно взглянул в глаза Кондуктору.

Тот, почесав бровь и криво ухмыльнувшись, наконец , соизволил ответить:

— Предлагаю разойтись в этом раунде. Ситуация очень неоднозначная. Или ты хочешь пойти ва-банк?

Я задумался. Действительно, задание -то может я и выполнил, но опыт работы в конторе подсказывал, что таки своя шкура ближе к телу... С другой стороны Илья упоминал большую игру. Кто знает, как среагируют "большие игроки" на мой провал? Вот ведь... Так ладно, рано паниковать, надо ещё кое-что прояснить. На лицо конфликт интересов — мне надо найти как исполнить клятву, а Кондуктору — избавиться от сомнительных пассажиров. Эх, и как же сделать, чтоб и овцы были целы и волки сыты?

— У меня к тебе один пока вопрос: Откуда появилась связь внутри автобуса? — спросил я.

— Не знаю..., — как-то по-простецки протянул Кондуктор, — А давай у него спросим. Что мы, в конце концов, теряем?

Не в бровь, а в глаз. Ненавижу эту сволочь.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Сердце стучало в каком-то странном ритме. Два длинных тяжёлых удара и один короткий и лёгкий... В такт этим ударам дёргалось красное марево перед глазами. Голова была пустая, как котелок, из которого голодные солдаты выскребли всю кашу до донышка. Было очень тихо — я чувствовал удары сердца, но не слышал их.

Очень спокойно. Тишина, пустота, бесконечность... Вот бы так — навсегда.

Не тут -то было.

Меня выдернули из моего маленького спокойного личного мирка, выдернули резко и грубо — против моей воли. Да и была ли моя воля вообще? Был ли я вообще? Как отличить иллюзию от реальности? Был ли я до того, как сел в автобус? Был ли автобус? Может, на самом деле это спокойное, хоть и странное место — это мой дом? Я был в нем всегда и везде.

Тяжёлые мысли прервала хлёсткая пощечина, которая, наконец, окончательно вернула меня в реальность.

В реальность ли?

Мои сомнения подтвердили первые слова, что я услышал.

— Ты её любишь? — Кондуктор и камуфляжный сидели рядом со мной на полу, и первый держал меня за грудки. Второй в это время тыкал пальцем в сторону вжавшейся в борт автобуса рыжеволоски, дабы у меня не возникло сомнений, что спрашивают именно про неё, а не про лапшу быстрого приготовления или горящие путёвки на турецкое побережье.

Весь бред, пережитый мной до этого, мерк перед этим бессмысленным вопросом. И идиоту было понятно, что влюбится в такую некрасивую, да еще и недалекую девушку невозможно. Да и знаю я ее от силы час. Ответ был очевиден.

— Конечно же, нет, — пролепетал я, еле-еле разлепляя губы. Говорить было очень сложно — будто я был весь из ваты.

Кондуктор и парень в чёрной толстовке (какого хрена они вообще делают что-то вместе? Ведь один вроде хотел помешать другому...), удивлённо переглянулись, после чего камуфляжноштанный взял бразды правления допросом в свои руки:

— Хм, может это твоя детская любовь? Или упущенный шанс — есть такие, знаешь ли, точки бифуркации[3], когда, например, видишь девушку в толпе, сердце ёкает, она пропадает... Потом ходишь, как в воду опущенный. Подумай. Может так?

— Эээ... Нет, — только и оставалось протянуть мне.

Казалось, этот пришлый парень смущён. Кондуктор приподнял меня за шиворот и воткнул моё ватное расслабленное тело в расхлябанное кресло, размазывая по его чинёной обивке мои собственные рвотные массы. После этого он с отвращением посмотрел на меня и вытер руки об замершую на полу, словно парализованную, ту самую бабку с попугаем, а вернее уже без попугая. Кондуктор раздражённо почесал подбородок и задал новый вопрос:

— Ну, может она их твоих этих...хм...ну ты понимаешь...

— Не понимаю. Я здесь вообще ни хрена не понимаю, — несмотря на своё жалкое состояние, я начинал закипать. Суки. Убили бы сразу. Зачем издеваться?

— Ну, из твоих эротических фантазий,— завершил чужую фразу камуфляжноштанный, неопределённо покрутив в воздухе рукой.

Вот тут мне вышибло пробки окончательно. Запас прочности моего сознания, да и подсознания, которые тяжко ворочались, пытаясь выстроить всё происходящее вокруг хоть в какое-то подобие логической цепочки, сдались и ушли на покой.

Я заорал. Мне было плевать вообще на всё: на прошлое, будущее, настоящее, на Кондуктора, на парня в чёрной толстовке, на рыжеволоску, на автобус. На все вообще. Я стал криком, а крик стал мной. Я орал, а крик не кончался, словно не лёгкие у меня были, а кузнечные меха. Я кричал не телом, но душой.

Крик заполнял собой мир, расширялся, становился звонче и объёмнее — и не было главнее и важнее дела на свете, чем кричать. Но не только мой крик был вокруг — было два голоса: один хриплый и ещё один, шипящий. Хриплый явно нервничал, твердил скороговоркой:

— Да он же вразнос пошёл! Давай, давай глуши быстрее! Войдёт в резонанс — распылит все на хрен!

Шипящий спокойно отвечал ему:

— Под руку не бормочи, помоги лучше. Он слишком тяжёлый, при жизни видно пережил прилично, хоть и молодой... — шипящий внезапно напрягся и резко закричал, — Навались! Навались, не успеваю!

Крик резко оборвался. Я вновь лежал на полу автобуса, вновь в луже собственной рвоты, впрочем уже подсыхающей. Сил не было вообще, если раньше казалось, что тело было ватным, то теперь оно было сделано из чугуна. Казавшиеся раньше тусклыми лампы на потолке автобуса теперь резко слепили глаза.

Свет закрыла склонившаяся надо мной фигура камуфляжноштанного. Он похлопал меня по щекам и с усмешкой спросил:

— Живой?

В свете последних событий я сомневался, что могу ответить утвердительно. Чуть подумав, я выдавил из себя маловразумительный кивок, и лишь после него парень исчез из поля моего зрения. Тут же раздался его вопрос, обращённый явно к Кондуктору:

— Ну вот, спросили. Не потеряли ничего, конечно. Ну, почти не потеряли, — в голосе слышался неприкрытый сарказм, — но и не приобрели тоже. Есть идеи, что делать дальше?

Ответом ему было молчание. Я впервые попытался вслушаться, что же еще происходит в салоне. Пассажиры вроде бы затихли — заснули или потеряли сознание, с разных сторон раздавались лишь тяжёлое дыхание, шорохи и непонятные то ли вскрики, то ли стоны. Еще была слышна скороговорка тихой, но упорной молитвы — молился тот, кто сидел сзади и справа от меня — ведь Кондуктор, также не успел добраться до неё(или до него?), как и до рыжеволоски, которая так до сих пор и не шелохнулась... Слов я не разбирал. Мне оставалось лишь бормотать про себя: "Спаси и сохрани... Спаси и сохрани...". Моему шёпоту вторило шумное и неровное хлопанье крыльев попугая, прятавшегося где-то среди кресел.

И тут Кондуктор ответил.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Мда, доспрашивались.

Хотя мы тоже неслабо виноваты — не стоило вот так, в лоб. Надо было дать время опомниться пареньку. С другой стороны кто ж знал, что он в резонанс войдёт — чуть сам не угробился и остальных чуть не распылил. Хорошо, вместе с Кондуктором смогли его стабилизировать, а то бы пришла бы к нам северная лисичка не когда-то в отдалённом светлом будущем, а в самый натуральный текущий момент. Но что делать дальше было по-прежнему непонятно.

Наконец, Кондуктор соизволил ответить.

— Есть вариант... Хоть мне он и не особо импонирует, озвучу. Вот этот деятель, — он толкнул еще не очухавшегося до конца парня в плечо, — отправляется с тобой обратно через Лету, он ищет тех, кому нужна эта девушка. У неё из близких людей есть мать, брат, сестра и парень. На них всех надежды мало, но всё же есть. Люди так изменчивы... — Кондуктор устало вздохнул, — даже чересчур. Таким образом, появляются те, кому она нужна. А такая ситуация в Договоре прописана. Просто в морге маленького провинциального городка случается маленькое чудо — замерзшая, казалось бы, насмерть, девушка, оказывается лишь впала в кому из-за переохлаждения и выходит из неё от прикосновения скальпеля патологоанатома... Красиво, да? Редко, но такое бывает — на моей памяти три прецедента. Так, теперь, какой интерес тебе — если этот вариант получается, то мы отпускаем девушку — а значит уже и у этого парня, — он вновь больно толкнул облеванного в кресле, — будет кто-то, кому он нужен. И чудо повторяется. Получается и твоя клятва выполнена, и договор не нарушен.

Вариант, конечно, интересный. Только больно мягко уж стелет. Ситуация спорная и толковать можно и так, и эдак. Но уж лучше провалить задание и сохранить душу, чем выполнить его такой дорогой ценой. Похоже придётся идти на сделку с этим уродом и ждать следующего раунда. От Ильи с его "большой игрой" и "головой в кустах" как-нибудь отбрехаюсь. Чай не в первый раз... На крайний случай расскажу всё как есть — в Центре меня все-таки должны понять , ведь ситуация-то насквозь нестандартная.

— Есть условие,— обратился я к Кондуктору, — Он ведь пойдёт в моем теле, верно? Я допущу его к контролю лишь на время разговора с родственниками. Такой вариант пойдёт?

— Пойдёт, — как-то слишком легко согласился он.

— Сколько у нас времени? — я отбросил сомнения и решил перейти к конкретным деталям.

— Учитывая традиционное раздолбайство работников морга и предпраздничную атмосферу, то около трёх суток, плюс-минус часов пять,— ответил Кондуктор, — если опоздаете, то тела вскроют и отсюда им выходить будет уже некуда.

Я рефлекторно поскрёб затылок — здесь волосы не могли испачкаться, обретайся я без душа хоть неделю, ведь они были лишь частью образа, но привычка -то осталась.

— Тогда приступим к делу, — подытожил я.

Кондуктор молча кивнул и повернулся к пареньку, чтобы растолковать ему наше решение о его судьбе.

— Слушай меня внимательно. Очень внимательно. Внимай каждому слову. От этого зависит твоя жизнь. Тебе очень повезло. У тебя есть второй шанс. Шанс вновь быть живым. Для этого ты должен делать то, что мы тебе скажем. Только это. Без вопросов и пререканий. Твой единственный шанс — полностью подчиниться нам.

Похоже, этот идиот не учится. Только что мы проехались по хлипким остаткам психики этого парня паровым катком, а тут такое давление. Не удивлюсь, что повторно стабилизировать его мы не сможем. Я хотел было вклиниться в "разъяснение", но Кондуктор принялся за него с новой силой — было уже поздно.

— Итак, я говорю, что ты должен сделать. Ты отправишь обратно и найдёшь близких этой девушки, — Кондуктор тыкнул пальцем в сторону рыженькой, которая до сих так и не отошла от шока, — и заставишь их испытать какие-нибудь эмоции по отношению к ней. Любые эмоции, лишь бы они захотели ее вновь увидеть или поговорить с ней. Рекомендую придумать какую-нибудь историю и вызвать их ненависть к ней — это наиболее простой и эффективный способ. Учитывая что положительных эмоций они не испытывают к ней сейчас, то за сутки они вряд ли появятся, так что ненависть или чувство мести были бы лучшим выбором.

Кондуктор казался мне то чересчур умным, то клиническим идиотом — он пёр в лоб со своими объяснениями, и неизвестно, что варилось в котелке этого парня, а ведь ему придётся делать всю грязную работу за нас. Он продолжал своим монотонным голосом:

— Зачем это нужно. Появятся люди, которым она нужна, пусть не для любви, так хоть и для ненависти, а значит её окончательный возврат будет полностью оправдан. При этом она сохранит свою память, а значит запомнит, кто её вытащил, и с большой долей вероятности будет испытывать благодарность, а значит уже и у тебя будет кто-то, кому ты нужен. Тогда и ты будешь свободен. Мы не можем вернуть твое тело, обратно через Грань ты пойдёшь в теле этого человека — Кондуктор ткнул пальцем в меня, — контроль над телом он даст непосредственно перед делом. Но только без глупостей — это его тело, попробуешь силой захватить контроль, он тебя выкинет. А душа без тела жить не может, как и тело без души. Этот человек, — снова тычок в мою сторону, — проконтролирует, чтобы ты всё сделал правильно. Задача ясна?

Судя по лицу парня, тот снова начал залипать. Его хватило лишь на самый глупый из возможных вопросов.

— Почему я?

Кондуктор не стал медлить с ответом:

— Потому что она должна быть благодарна именно тебе. Если это сделает кто-то другой, соответственно и благодарна она будет кому-то другому.

Похоже, наш бравый обилечиватель действительно не понимал, что его ответ для паренька малоинформативен — он то не видел канала и какой-то душевной связи с этой девушкой.

— Информация, -напомнил я, — тебе по долгу службы ж известно все о пассажирах. Делись инфой о девке и её близких, иначе искать мы их будем слишком долго.

Кондуктор полуприкрыл глаза и выдал на одном дыхании:

— Её имя — Ирина Жарова. При жизни училась на оператора ЭВМ в Колледже Финансов и Маркетинга. После череды жизненных неудач разочаровалась в себе и своей судьбе. Жила по инерции. Снимала квартиру по адресу — улица Брянская, дом четырнадцать, квартира двадцать четыре. Её мать — Анна Жарова, сорок три года, живёт в гражданском браком с Олегом Шахрытиным. Рассчётлива, цинична. Прагматична. Алчна. Думает, что счастлива. Адрес — улица Сталеваров восемьдесят восемь, квартира четырнадцать. Брат — Антон Жаров, двадцать один год. Много пьет, употребляет тяжёлые наркотики, приторговывает сам. Давно плевать на все, кроме собственного кайфа. Адрес съемной квартиры — улица Белая Роща, дом семнадцать, квартира два. Сестра — Анна Жарова, двадцать три года. Живёт одна, увлекается эзотерикой. Никого не заинтересовала и не заинтересует -полная пустышка. Потому в оборот и не взяли, даже на роль батарейки не подходит. Где-то в глубине души все еще ждёт принца на белом коне. Адрес — угол улиц Рыбной и Ленина, квартира пятьдесят четыре. Парень Ирины — Павел Чех, двадцать лет. Горделив. Лжив, двуличен, честолюбив, беспринципен. Далеко пойдёт. Использует Ирину как источник бесплатного секса и как отдушину, чтобы выплакаться. Использует также ещё нескольких девушек. Адрес — улица Ставропольская, общежитие Автомеханического Института, комната сто восемьдесят. Вроде всё, остальные связи малозначимые и потому для нас малоперспективные.

— Мда, семейка... Похоже здесь урод — правило, а не исключение, — подытожил я краткое резюме, — Пора в дорогу, парень. Эй, ты меня вообще слышишь?

Наш пациент снова впал в неадекват. Неудивительно конечно, но не время, не время.

Кондуктор устало вздохнул и упругим толчком спихнул паренька на пол, надеясь хоть так расшевелить его.

Это была последняя наша ошибка.

Кто-то скажет — стечение обстоятельств.

Я отвечу — судьба.

Я лучше знаю.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Похоже я — всего лишь вещь, всего лишь инструмент, как отвёртка, как молоток. Я щепка в потоке. Я — пыль на ветру. Но даже молоток бьёт по пальцу, щепка выплывает на берег и пыль забивает глаза.

Я — не их собственность.

Меня забрали заживо в царство мёртвых, фактически убили, а теперь я должен делать за них грязную работу?

Да, я при жизни я был неудачником. Но уж теперь-то я не дам себя использовать.

Мёртвые не умирают дважды.

Оказывается, у этого факта есть и преимущества.

Больный и резкий толчок, которым Кондуктор сбросил меня на пол послужил спусковым крючком для решения, которое зрело с самого начала этой ситуации, спусковым крючком для нормальной человеческой реакции в этом месте, полным нелюдей.

Остатки того безумного крика, обиды, страха, ненависти, надежды вскипели, словно колдовское зелье на огне, соединились в какой-то чудовищной алхимической реакции и дали мне силы.

Будто пружина, я вскочил с пола, и, снося плечом парня в толстовке, как молния бросился к выходу, нещадно топча еле ворочающихся на полу пассажиров. Как в замедленной съёмке, проплыло мимо меня лицо этого паренька, его рот открылся в удивлении, похожий на большую букву "О". Он оказался куда моложе, чем я думал сначала. Быть может, даже моложе меня. Лицо его отразило крайнее удивление и отрицание — все оно твердило молчаливый вопрос "Как же так?". Но тут эти доли секунды, растянувшиеся для моего сознания по крайней мере на минуту, закончились, и я пронесся по салону к дверям и выскочил на подножку автобуса — и ощутил сухой и затхлый воздух этого странного и страшного места.

Вместе со мной наружу вывалился и взлохмаченный и орущий какую-то чушь попугай, поднятый моим рывком со своего насиженного места, и тут же исчезнувший в непроницаемой тьме здешних небес — хотя кто знает, где начинались здешние небеса? — ведь их тьму от тьмы здешней земли отделить было невозможно. В салоне автобуса послышался шум — обе этих твари в человеческом обличье кинулись в погоню.

Страх, животный страх охватил меня. Впервые за все время инстинкт полностью овладел мной. Разум, делавший столько попыток придать осмысленный вид всем происходящим вокруг фактам, даже не пытался взять бразды правления в свои руки — меня гнал вперед лишь страх. Но попытка бежать вперед была лишь попыткой — водитель совсем не вовремя высунулся из кабины и схватил меня за шиворот куртки железной хваткой.

Реакция моего тела оказалась быстрее реакции разума — подогнув ноги в каком-то безумном танцевальном па, я резко прогнулся вертикально вниз, выскальзывая из собственной зимней куртки. Водитель же, потеряв точку опоры, тяжело и грузно рухнул в проход между кабиной и ступенями.

Страх давал мне скорость спринтера я бежал во тьме, не разбирая дороги. Если бы соревнования по бегу проводились бы здесь, как бы лучшие бегуны не сталкивались друг с другом?

Я бежал и не уставал. Это был четкий ритм, ритм бега. Я чувствовал погоню, я слышал крики. Меня призывали остановиться, увещевали, угрожали.

Я просто бежал.

Как Форрест Гамп. Странно, что я его вспомнил в такой неподходящий момент.

Пару раз мне казалось, что я слышал хлопанье чьих-то крыльев у меня над головой. Возможно, это был попугай, а может быть — что-то другое. Мне некогда было думать — я бежал.

Постепенно я начинал слышать мерный шум и видеть какой-то странный блеск впереди.

Так и есть, я выбежал к реке.

* * *

АНДРЕЙ МОКРЫЙ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Моей первой реакцией на произошедшее было "Твоюмать" и "Не может быть". Паренёк, только что валявшийся бесполезным мешком, сконцентрировался и просто дискретно сместился к выходу автобуса. По пути он снёс меня и неплохо потоптался по слабоумным на полу — однако, похоже, он и сам не ожидал такого эффекта. Попугай, чертова птица, решил еще больше запутать ситуацию и кубарем вывалился с потолочных полок во внешнюю тьму, попутно сквернословя по-французски. Неожиданность всего этого застала меня и Кондуктора врасплох, и никто из нас не среагировал вовремя — лишь Водитель, тупая, но хитрая и прожорливая тварь, попытался схватить паренька за куртку, но тот лишь выскользнул из нее и скрылся во тьме, развивая бешенную скорость, словно какой-нибудь негритянский спринтер. "Пожертвовал одной из повседневных масок", — мелькнуло в голове. Водитель, ухватив добычу, загромоздил проход.

Ситуация выходила из-под контроля. На этот раз серьезно.

Я рванулся в погоню. Рано или поздно паренёк наткнется на реку. Естественно ему придёт в голову мысль её переплыть — и тогда выражение "кануть в Лету" примет для него совсем другое значение! Если сгинет паренёк — то и нам этот Гордиев узел придётся рубить, а не развязывать.

Похоже, Кондуктор тоже осознал это и кинулся в погоню вместе со мной, но вовремя вспомнил, что как и Водитель, намертво привязан к автобусу.

Перепрыгнув через разкорячевшегося Водителя, я выскочил из автобуса и рванулся во мрак вслед за пареньком. Кондуктор лишь спрыгнул с подножки и прокричал мне вслед:

— Я задержу машину! Но помни о нашем уговоре и твоей клятве — от успеха этого дела зависит и твоя жизнь тоже!

Я уже не слушал этого мудака. Не толкни он нашего пациента, быть может я бы уже возвращался бы с ним в моей башке обратно. Правда, было бы неуютно пускать его в собственное тело, но что поделать.

Теперь уже все равно. Надо догнать этого идиота.

Я бежал вперед.

Расстояние между нами не сокращалось.

А он оказывается, целеустремлённый тип. Но даже у самых целеустремлённых резервы энергии не бесконечны.

Я стараюсь его убедить, достучаться, но все равно...

Он просто не отвечает. Механически бежит и все.

Самое выигрышное поведение в его случае.

Из мрака впереди начал выступать слегка светящийся от старости ветхий деревянный мост.

Тут я понял, что полное поражение маячило совсем рядом, но соизволило наступить только сейчас.

Сердце ёкнуло и провалилось куда-то вовнутрь.

Пареньку несказанно повезло — он настолько хотел сбежать, что нашёл Калинов Мост.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ГДЕ-ТО ЗА ГРАНЬЮ. ВНЕ ВРЕМЕНИ.

Какое-то чувство, сродни рефлексу, или даже инстинкту, словно говорило мне: в воду нельзя. Я продолжал бежать вдоль берега. А погоня не отставала. Я не знаю, сколько еще смогу...

Внезапно я начал различать какое-то зеленоватое свечение впереди. Не знаю, что бы это могло быть, но это явно не металлически-серый отблеск волн (хотя свет чего, интересно, они отражают?).

Я вложил всю свою силу в рывок и различил конструкцию впереди — это был старый, полуразвалившийся деревенский деревянный мост с резными перилами. Он выглядел настолько дряхлым, будто бы он был уже изначально сделан из гнилушек.

Похоже мой преследователь тоже разглядел мост, и его обреченный полукрик-полувздох "Ну остановись же, идиот!" лишь еще больше подстегнул меня.

Тратя последние силы, я взлетел на ветхие ступени, и, хватая и круша в труху полусгнившие перила, понесся дальше. Откуда-то из чернильно-чёрных небес упал белым комком попугай, и, ухватив меня за плечо, бешено захлопал крыльями, словно стараясь дать мне ещё толику скорости в этой безумной гонке.

Я почти добежал до середины моста, когда услышал громкий всплеск — мой преследователь попытался вбежать на мост, но первая же ступенька подломилась и он рухнул в тяжелые воды.

Попугай, хрипло вскрикнув, сложился в бесформенный комок перьев и упал примерно на середине моста, не подавая признаков жизни.

Не обращая внимания на упавшую птицу и тратя последние силы, я почти кубарем скатился во тьму на той стороне — и тут словно что-то тяжелое ударило мне в висок — и я обессиленный и сражённый свалился на землю.

Последним, что я запомнил, было частое хлопанье крыльев — надеюсь, за мной, многогрешным, наконец явились ангелы.

Лишь бы не демоны.

Лишь бы не снова чертов попугай.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

HEXENJAGD. [5]

Вышли из нигредо вроде бы как ты да я.

И идут по свету, ничего не ведая.

В зеркало плюются, над собой смеются — да,

Вышли из нигредо ничего не ведая.

Темного накажут, мелом лоб намажут,

Светлого поймают, в саже изваляют,

А куда деваться? Вроде бы как ты да я,

Вышли из нигредо, ничего не ведая.

На руке капризной восемь линий жизни.

Оттого при встрече друг друга калечат.

А куда деваться? Вроде бы как ты да я,

Вышли из нигредо, ничего не ведая.

Пикник — "Нигредо"

ЕВГЕНИЯ ШОРИНА. РАЙЦЕНТР ОЗЁРА. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ВЕЧЕР.

Последние лучи заходящего Солнца разбудили меня — я совершенно неожиданно для себя заснула прямо на документах под конец рабочего дня. Бросив взгляд на часы — а было без пятнадцати шесть — я потянулась за зеркальцем, лежавшим в сумочке. Посмотрела — вроде ничего — причёска не сбилась, тушь не потекла. "Да и вообще, я — красотка",— пронеслась самодовольная мысль в моей голове. Прислушалась к своим ощущениям — никакого отрицания внутри, а ведь всего четыре года назад моё спартанское сознание тут же одёрнуло бы меня. Но эти комплексы давно разрушены. Четыре года — большой срок, особенно, если тебе всего двадцать шесть.

Так, ладно, пора собираться. Мой очередной рабочий день в редакции подошёл к концу. Я сложила вещи в сумочку, захватила пару документов со стола, выдернула флешку из компьютера, тыкнув кнопку выключения, и, поправив все-таки чуть сбившуюся прическу перед зеркалом в коридоре, направилась к выходу.

Кивнув на прощание пузатому и добродушному охраннику Аркадию Петровичу, я вышла из здания нашей редакции и рабочий день для меня закончился окончательно. Лёгкий морозец, необычайно тёплые для зимы солнечные лучи и конец рабочей недели настраивали меня на какой-то сентиментальный лад. Да, я все чаще начинаю с лёгкой грустью вспоминать времена, когда я была совсем другой...

Я начала заниматься стрельбой из лука еще в детстве. Я всегда была болезненной и хрупкой девочкой и мои родители были одержимы идеей отдать меня в какую-нибудь секцию "для здоровья". Когда один из загибающихся спортивных клубов нашего района каким-то чудом получил крупную дотацию, то там появилась довольно экзотическая для нашего городка секция — по спортивной стрельбе из лука. Отец пожевал тогда задумчиво пустой сигаретный мундштук (бросить курить его заставила мать) и, потрепав мои волосы цвета соломы (эх, тогда на солому и похожие!), повел на первую тренировку. Помню ее до сих пор! Натянуть тетиву вышло тогда хорошо если вполовину... А потом пошло — поехало — занятия, соревнования. Чувство свободы от натяжения тетивы... Чувство упругого удара стрелы в мишень — за мгновение до того, как она и правда попадет точно в цель... Все это с одной стороны очень мне помогало — я стала и физически покрепче, и морально. А это так важно, когда взрослеешь. Особенно в те времена, когда взрослела я. Была забавная история: в выпускном классе в меня влюбился паренек с параллельного класса, очень забавно признавался потом. Называл "амазонкой". А меня это тогда жутко бесило — надо и так подшучивали в стиле "а ты знаешь, что амазонки прижигали себе правую грудь, чтобы не мешала стрелять из лука?" — в те времена я жутко комплексовала по поводу своей внешности. И нравился мне тогда черноволосый Руслан, лихой гитарист и душа компании. Но там девчонок разбитных хватало — зачем ему плоскогрудая лучница? Зарезали этого Руслана в какой-то бандитской разборке через два месяца после выпускного. Жаль, неплохой ведь был парень. И подружки мои, смазливые сучки, где они теперь? Повыскакивали замуж за бухающих неделями гопников, теперь вот завидуют, твари. Ну ничего, каждый получает что заслужил. А я — заслужила счастье. А тот, с параллельного класса, угрюмый, длинноволосый и худющий, как аскет, парень получил у меня тогда от ворот поворот, да такой, что, наверно, на всю жизнь запомнил. Да, резковато я тогда... Потом журфак, студенческая жизнь. Встретила там своего будущего мужа. Потом классная работа — редакция самой крупной в городе газеты — "Городские вести", счастливая семейная жизнь... Теперь ребеночка только не хватает...

Я даже поежилась от этих уютных и теплых мыслей, от почти физического ощущения счастья и с удивлением обнаружила себя стоящей у своего "Фольксваген Гольфа" и перебирающей воспоминания с задумчивым выражением на лице. Мысленно обругав себя за глупость, я тут же села в машину и начала прогревать двигатель. Такие инциденты случались все чаще и чаще, интересно, почему? Приятное гудение мотора вновь начало навевать воспоминания. Но я отогнала их и провела рукой по приборной панели, протирая пыль. Надо же, как запустила. А ведь я любила свою машину. Не понимаю, как некоторые женщины ездят на больших и свирепых джипах... Это такая мужская, неповоротливая машина, хоть и сильная. А они меряться с детства привыкли — хоть силой, хоть еще чем... А мой "Гольф" — юркий и ловкий, проедет в узеньком месте, где джип-громила застрянет на все четыре колеса. Люблю очень свою машинку, вот.

Наконец я тронулась с места и направилась домой. По пути сверкала новогодняя иллюминация, сновали по улицам шустрые Деды Морозы, в общем творилась обычная предпраздничная кутерьма, несмотря на эту как бы "массовую" истерию перед "концом света". Живут люди как жили... Только всякие идиоты сбиваются в кучки, пишут на стенах "21" и скандируют "Мы все умрём!!!", будто это и так не ясно... Только позже, намного позже... Так, нафиг грустные мысли! Скоро Новый Год! Эх... надо кинуть смску мужу, — когда он уже вернется с работы? Говорил же, сегодня аврал — надо сдавать проект до нового года. Нехорошо отвлекаться во время езды, ну да ладно. Я нащупала мой маленький и аккуратненький телефон в сумочке, бросила короткий взгляд — и хм, мне тоже кто-то прислал смску, пока я увлеченно дрыхла на своих заготовках к финальному ежегодному выпуску. Открыв ее, я прочла: "Ваш баланс 0 рублей, 42 копейки. Рекомендуем пополнить счет."

Вот ведь блин. Опять проговорила все деньги на телефоне. Я резко вывернула руль и свернула с привычного маршрута — поеду через площадь Павших, там, рядом с блошиным рынком есть небольшой магазинчик с терминалом для оплаты. Заодно отправлю смску не за рулем и тогда уже точно поеду домой.

Площадь находилась всего в двух кварталах -я доехала всего за минуту, пробок не было. Как ни странно, когда я вышла из машины, осторожно захлопнув дверцу, мне показалось, что значительно похолодало. Ну, или может просто ветер поднялся...

Рядом с входом в магазинчик сидел слепой старик с баяном в руках. Перед ним лежал непонятный чехол — то ли от удочки, то ли от гитары, в котором поблескивала рыбьими чешуйками железная мелочь. Обычный фальшивый калека, которого потом обирает по вечерам местная шпана, а он спивается на остатки денег, что успел припрятать за день... ничего интересного.

Я подошла к входу и хотела было уже открыть дверь, когда слепой баянист начал играть. Это была странная музыка, и я, как человек с развитым чувством прекрасного, понимала, что написана мелодия была вовсе не для баяна. Я вслушалась в текст песни, и меня словно облили холодной водой, как в детстве, когда отец пытался меня закаливать:

Ударом звонкой тетивы

Мы в тёмный небосвод

Запустим ярую стрелу -

Пусть тучи подожжёт.

Она горящим остриём

Оставит шрам во мгле,

Чуть напевая на лету,

Чуть напевая на лету -

И мы,

Мы подпоем стреле!

Пусть пламя дыбится стеной

И стонет степь вокруг!

Так прыгнем, друг, через костёр,

Не разжимая рук.

Пусть в миг полёта над землей

Сквозь искры, жар и дым

В огне омоются сердца,

В огне омоются сердца,

Чтоб ночь

Не прикоснулась к ним.[4]

Тут сзади меня послышалось покашливание — я обернулась и увидела, что какой-то немолодой мужчина хотел войти в магазин и показывал мне всем видом, что, по меньшей мере странно стоять в дверях и зачарованно пялиться на уличного музыканта.

Я стушевалась и поспешно вошла в магазин. На улице в это время затих последний аккорд. И почему эта песня так выбила меня из колеи? Странно... Я начала выбирать купюру в бумажнике, чтобы скормить ее прожорливому терминалу, когда меня прострелило осознание: баянист собирал подаяния в чехол из-под спортивного лука.

Это был ничего не значащий факт, но на мое плечо будто упала чугунная длань Судьбы — такое было чувство предопределённости и обреченности. От прежнего хорошего настроения не осталось и следа.

Я быстро положила деньги на счёт и поспешила к автомобилю. Баяниста у магазина уже не было.

* * *

ПЁТР КРАСИЛЬНИКОВ. ПРОМЗОНА РАЙЦЕНТРА ОЗЁРА. 16 ДЕКАБРЯ 2012, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Я с трудом потянулся. Мышцы были словно стеклянные — пытаешься согнуться и приходится усилием ломать их. Боль наполняла тело, как игристое вино наполняет тонкий фужер. Постепенно сквозь боль начал проступать холод, а сквозь полузакрытые веки — лучи почти зашедшего Солнца.

Я валялся без куртки и сумки на грязном снегу обочины просёлочной дороги.

Оххх... Голова словно раскалывалась и в нее лезла какая-то чушь про автобус, который вез меня в ад, рыжую девушку, каких-то уродов, куда-то меня отправляющих, бег в ночи, полуразвалившийся мост...

Надо же было так нажраться.

Или может я наконец поддался на уговоры соседа по лестничной клетке и мы хряпнули с ним по паре бутылочек туссинчика? Обычно я отрицательно отношусь к подобным вещам, но последнее время мое одиночество становилось слишком уж невыносимым, и такая мысль все чаще и чаще приходила ко мне в голову...

Вот блин, и куртку где-то потерял.

Мышцы вело жуткой судорогой. И как только не замёрз? Хорошо еще не в сугробе ночевал. И как же меня угораздило так упиться, да еще и с такими мрачными глюками? Хотя с моим житьем-бытьем еще и не такое могло привидеться...

Пытаюсь встать. Вроде получается, но вестибулярный аппарат явно работает с перебоями и меня неслабо шатает.

Пытаюсь определиться на местности — слева за дорогой какие-то поля, засыпанные снегом, справа — длиннющий забор какого-то то ли предприятия, то ли склада. Так, вроде похоже на район Вторчерметторга. Когда был зелёным пацанёнком, таскали сюда, надрываясь, тяжеленные железяки за сущие копейки.

Так, с местоположением вроде определились. Чтобы попасть домой, сначала надо брести вдоль забора около получаса, там будет автобусная остановка. Потом сажусь на шестнадцатый автобус...

Никаких больше нахер автобусов!!!

Жуткий приступ паранойи и острого страха пополам с то ли эмоциями, то ли воспоминаниями скручивает меня и я падаю на колени. Меня начинает дико тошнить, но ничего не происходит — то ли я уже все переварил, то ли накачивался я не алкоголем. Тут же накатывает дикое дежа вю — я снова в салоне автобуса, а надо мной две жуткие апоклиптические тени... решают мою судьбу.

Я не могу, я так не могу. Сажусь калачиком, прислоняюсь к холодной стене забора. Холод еще сильнее пробирает меня, и, наверное, я стопроцентно заболею, но... плевать. Я пытаюсь успокоить сердцебиение и дрожание рук, но выходит плохо. Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю — может это поможет.

Меня пробирает холодный пот.

Я слышу хлопанье крыльев.

Открываю один глаз, потом другой. Так и есть. Здоровый белый попугай стоит на накатанном машинами насте обочины рядом со мной. Меня начинает трясти еще сильнее. Неужели весь этот бред может оказаться правдой?

Я неуклюже пытаюсь отогнать попугая, размахивая не слушающейся меня рукой, словно плёткой:

— Кыш, кыш, дурная птица!

Попугай с интересом и недоумением смотрит на меня, словно он — хамоватый и раскрашенный франт на представлении в цирке, а я — пожилой неуклюжий клоун. Чувствую себя идиотом в глазах попугая, потом себя одёргиваю: "Твою мать! Это просто глупая птица!". Пытаюсь отодвинуться от недвижно меня созерцающего попугая, но спотыкаюсь и вновь падаю в грязный от смога и выхлопов снег.

Вновь поднимаюсь. Но это падение уже здорово отрезвляет меня — уходит куда-то нервная дрожь и беспричинный страх. И попугай воспринимается уже не совсем как птица — хоть убей, светится разум в его глазах! Но накатывает жуткая усталость и сонливость, и я тяжело облокачиваюсь на каменную стену забора.

Попугай делает пару шагов ко мне, потом взлетает и садится мне на плечо. Это странные ощущения: острые коготки довольно болезненно прокалывают толстый свитер, оставляя на моих ключицах маленькие кровавые отметинки. Сначала это непривычно.

Однако. Я уже не испытываю страха, скорее интерес и азарт.

Что-то внутри меня, наверное, все-таки мой внутренний голос, не просто говорит, а прямо так и орет мне, что мой тяжелый фантасмагоричный бред — и не бред вовсе.

Белый попугай на моём плече — живое (живое ли?) тому подтверждение.

Я скосил глаз на наглую птицу и устало, и, не надеясь на ответ, спросил его:

— Эх, брат, неужели я так и умер девственником?

Попугай приоткрыл клюв, проклекотал что-то, но потом четко и с хрипотцой ответил:

— Жизззнь всехх поимеет. [6]

Я по-новому взглянул на эту, явно сакральную для меня, птицу. Подняв руку и почесав его хохолок (ему это явно понравилось — он даже приоткрыл клюв от удовольствия), потом почесал уже свой затылок и сказал своему новому другу:

— Раз уж ты такой умный, почему твоя большая башка не перевешивает тебя в полете? Назову-ка я тебя Куртом. Ну что, Курт, пойдём?

Попугай вновь что-то проклекотал, а потом, скотина, укусил за ухо. Впрочем, мне это пошло на пользу — как и сейчас, так и позже.

Я все полз вдоль бесконечно забора промзоны, то и дело останавливаясь передохнуть, и, залипая при этом, и только непрестанная, и довольно болезненная возня Курта у меня на плече не давала мне заснуть прямо под забором.

Мы почти преодолели этот чертов забор, эту мать вашу, Китайскую стену, когда нам попался, наконец, первый прохожий. Это был старый и слепой старик с перевязанными тряпкой глазами, который тащил за спиной облезлый баян, а в руках — какой-то чёрный мешок, на вид похожий на чехол от удочки.

Впрочем, я, наверное выглядел не лучше — грязный пропойца с синяками под глазами, правда еще и с попугаем не плече. Хотя, он, конечно же не мог всего этого видеть.

Кода мы поравнялись, старик, ориентируясь, наверно, на звук моих шаркающих шагов, спросил, протянув ко мне руку:

— Простите великодушно... не будет у вас немного мелочи? Крайняя нужда заставляет меня просить...

— Денег нет, — прервал я привычно его лепет. Как же, крайняя нужда. Наберет так горсть, а потом в ближайший шинок. Знаем таких, как же.

Но старик не унимался:

— Прошу вас, не оставьте в нужде, ведь не милостыню прошу, вот на инструменте играю, — баянист похлопал по облезлому деревянному боку баяна заскорузлой рукой с обломанными ногтями, — сегодня вот даже на буханку хлеба не накидали... Сынок, будь добр посмотри хоть сколько есть...

Я устало вздохнул. Не отвяжется ведь, будет ныть всю дорогу. Хотя... Я залез в карман и нащупал несколько монеток, наверное, остались с какой-нибудь сдачи. Я своими деревянными пальцами еле-еле выковырял их из своего кармана и протянул в раскрытой ладони старику. Тот неуверенно улыбнулся, и, услышав тихий перезвон мелочи протянул свою руку. Но, лишь его пальцы коснулись одной из монеток, эта робкая улыбка сползла с его лица, уступив место жестокой ухмылке.

Я отшатнулся от старика: на секунду мне показалось, что передо мной не жалкий нищий оборванец, а старый, умудренный сотнями битв воин. Старик тут же подался за мной и ровным, уверенным голосом сказал, с силой закрывая мою ладонь своей:

— Нет, на хлеб, похоже, мне хватит. Оставь эти деньги себе, парень. Береги их, однажды тебе они очень сильно помогут.

Сказав это, старик упруго повернулся, и быстро и уверенно пошел по дороге, развернув плечи, будто он был старинным клипером, в паруса которого ударил свежий и сильный ветер. Я с удивлением смотрел ему вслед, ведь ни разу не встречал я нищего, отказывающегося от подаяния, которого только что так сильно просил.

Отойдя от меня метров на пятьдесят, старик внезапно развернулся и громко и раскатисто прокричал:

— Парень, береги и попугая тоже! Он тебе пригодится!

Старик окончательно добил меня этой фразой. Откуда он узнал про Курта? Ведь попугай не только молчал во время моего разговора с нищим слепцом, но и даже почти не двигался — разве что приглаживал перышки пару раз клювом.

Я ссыпал мелочь в карман и с удвоенной силой начал ковылять в сторону автобусной остановки. Хватит на сегодня впечатлений. Но что-то тут точно не так. Мне надо выспаться и обстоятельно всё обдумать.

Продолжение следует=)

========================================================================

ПРИМЕЧАНИЯ.

[1] — Tiberius Caesar Divi Augusti Filiis Augustus Pontifex Maximus — надпись на динарии в эпоху правления Тиберия Цезаря.

[2] — см. Дуглас Адамс, "Путеводитель по галактике для путешествующих автостопом"

[3] — Бифуркация — разделение чего-либо на две ветви — например, графика функции.

[4] — Сквозь огонь, "Дорога Водана".

[5] — Hexenjagd (нем.) — Охота на ведьм

[6] — "Никто не умрёт девственником. Жизнь всех поимеет" — Курт Кобейн.

34