Раньше любил отдыхать и ничего не делать, часами валялся на диване, смотря телевизор, таскался по клубам с приятелями. Но сейчас все это казалось бездумной и глупой тратой времени. Теперь его — хоть отбавляй, а даже минуты не посидеть спокойно — хочется куда-то идти, что-то делать...

И я решил навестить Коврова. Во-первых, интересный собеседник, умеет слушать, не навязывает своего мнения, как Архип, а во-вторых, хочется навести справки об Упыре. Ведь Упырь местный, то есть земной, 'бугор' мертвяков, а Ковров ведь тоже к ним относится.

Перейдя мост, я наткнулся на 'вечного' старичка с палкой.

— Добрый день, — поздоровался я. — Как подают?

Призрак вздрогнул и уставился на меня с испугом:

— Вас Упырь послал? Скажите ему, что пока я ничего не узнал.

— А когда узнаете?

— Скоро, совсем скоро...

— Ну, ладно... — я обошел старичка и вошел под арку. Что, интересно, он хочет узнать?

Нищих сегодня было мало. Быстро перебежав двор, я вошел на Никольское кладбище.

Как обычно, Ковров сидел на могиле. Раскачивающаяся на ветру ветка старой березы то и дело проходила сквозь его голову, но призрак этого не замечал.

— Здравствуйте, Павел Иванович.

— Здравствуйте, Андрей, — Ковров поднял глаза и улыбнулся. Похоже, он был рад моему приходу. — Ну, как, надеюсь, вам стало легче? В прошлый раз, когда мы с вами виделись, вы ушли довольно... как бы сказать... растерянным.

— Да, пожалуй, — согласился я. — Тогда вы сказали мне... слишком много удивительного.

— Время лечит, друг мой, вы позволите мне вас так называть, ведь мы с вами в некотором роде... собратья...

— Да, конечно, почему нет?

— Так что, друг мой, вас привело сюда на этот раз? Я замечаю у вас пытливый и любознательный характер и потому смею думать, что пришли вы не просто так, проведать мою могилу, — Ковров улыбнул-ся. — Ведь я вам не родственник.

— Упырь, — без обиняков сказал я. Ковров помрачнел, если можно так сказать о призраке.

— Упырь... — медленно произнес мертвец. — Почему вы спрашиваете о нем?

— Мне сказали, он очень опасен, сказали, что может даже убить... мертвеца, — усмехнулся я ду-рацкой тавтологии. — Кстати, тот старичок у входа тоже с ним знаком.

— Его здесь знает всякий, — сказал Павел Иванович. — И что он убить может — сущая правда. Наверно, я должен был предупредить вас, ведь вы... из другой среды, так сказать. Из царства Водяного. А здесь владенья Упыря. Вы рискуете, а я, старый дурак, обо всем забыл! Если он здесь появится, вам лучше бежать без оглядки...

— Да кто он такой?

— Он владеет этим городом. Точнее сказать, владеет мертвым Санкт-Петербургом, невидимым для живых. Его можно назвать и моим хозяином, так же как водяной — хозяин ваш. Вы уж не обижайтесь...

Я не обижался. Тем более что так оно и есть.

— А как он выглядит?

— А как выглядит смерть? Неприглядно, жутко и уныло. Вам правильно сказали: остерегайтесь его, а увидите — бегите в свои владения. Только там вы будете в безопасности.

Я заметил, что Ковров тревожно оглядывается, и его волнение невольно передалось и мне.

— В последнее время он здесь не появляется и, знаете, я счастлив, когда его не вижу.

Тут я заметил, что он старается не произносить имени Упыря вслух. Все 'он', да 'он'. Логично, помяни черта — он тут как тут.

— Кладбища — его вотчина. Он говорит: весь город — кладбище, а значит, и весь город — его... Но это метафора, если вы понимаете.

— А его самого убить можно?

Ковров внимательно посмотрел на меня:

— Даже не думайте, ничего у вас не выйдет. Вы слишком слабы, а он долго... правит здесь. И потом, зачем вам это надо? Убийство — великий грех. Даже мысли о нем отягчают душу. Почему вы спрашиваете?

— Я так спросил. На всякий случай. Так что, он бессмертен?

— Нет, конечно. Смерть в людском, обывательском представлении — это небытие, а мы с вами жи-вем, значит, и умереть можем. Так и он. Андрей, даже не пытайтесь встать у него на пути! Вы не знаете, насколько он злобен и насколько могуч. Хорошо, что здесь, кроме меня, из наших почти никто не появляет-ся, а то давно доложили бы... ему. Будьте осторожны.

— Буду, — пообещал я. — Павел Иванович, давно хотел спросить: а вы как... здесь оказались? Рас-скажете?

— Если бы я первым спросил вас о том же, вы почли бы мой вопрос бестактностью, — ответил Ков-ров. — Но я не обижаюсь, упаси Бог. Я даже в некотором роде рад... Я никому об этом не рассказывал. А вы поведали свою историю, и я чувствую себя в долгу. Впрочем, в то время об этом случае даже газеты писали, хотя, что они знают, газеты...

— Ее звали Дарья. Я встретил ее в тысяча восемьсот семьдесят втором году, в царствование Алек-сандра Второго... Жил я недалеко от Дворцовой слободы, сейчас этого дома нет. Служил, и до советника дослужился. Жил неплохо, служба была не в тягость. Денег мне хватало, я ходил в театр, покупал книги. Жил в доме графа Волынцева, конечно, не в бельэтаже, но квартира была приличная, с зелеными обоями и мебелью...

Судя по лицу, ему нравилось вспоминать. А чем еще жить мертвецу? 'Умирает', наверное, от скуки, подумалось мне, а живет памятью.

— То время вспоминается с такой радостью... Помню прогулки по Екатерининскому каналу. Пом-ню, когда зажгли первые электрические фонари на Одесской улице, мы с Дарьей ходили смотреть это чудо... Тогда ведь это казалось чудом, Андрей, вам не понять.

Я улыбнулся и кивнул. Может, и не понять, но представить можно.

— Дарья тогда говорила: этот чудесный огонь — символ нашей любви. Конечно, я читал в газетах, что электрический свет — изобретение науки, и все же Дарье нравилось так говорить, а мне — слышать. Кто из нас мог тогда знать... — Ковров тяжело вздохнул. Я догадался, что ему тяжело, и открыл рот, соби-раясь сказать, что мне некогда. Призрак качнул ладонью:

— Не беспокойтесь, я вспоминаю это каждый день. Эти воспоминания и есть моя истинная жизнь, если вы меня понимаете. Лучшее время. Вы только задумайтесь: целая жизнь из тысяч и тысяч дней, а сча-стья — по дням пересчитать. Разве так должно быть?

Мне несколько надоела манера Коврова внезапно отходить от темы, перескакивать с пятое на деся-тое, задавать философские вопросы и выжидающе смотреть, словно я мог дать на них ответ. И все же, слу-шать его было интересно. Он гораздо разговорчивей Архипа, от него можно узнать об этом мире больше, чем рассказал бы Архип. В отличие от Коврова, утопленник не слишком распространялся о прежней жизни, мне казалось, он ненавидел 'верхний мир'.

— Дарья была не той, кого можно было любить человеку моего сословия и положения. Родители ее жили на Охте, напротив завода Обухова. Там селились мастеровые и ремесленники, многие работали на государевых верфях.

Я приехал к мебельщику, которого мне порекомендовал один приятель. И там увидел Дарью. Она была его дочерью. И, знаете, едва мы встретились глазами, я понял, что увижу ее не раз. Потому, что не смо-гу отпустить от себя.

Я взял ее к себе служанкой. И видит Бог, с первого же дня мне было стыдно, что она работает. Я никогда не думал, что моя любимая женщина будет работать. Это немыслимо, тем более что я был человек не бедный и мог содержать жену. Жену, а не приживалку, понимаете разницу, молодой человек? Дарья мы-ла пол, стирала и чистила, а я не смел запретить ей, боялся, что мои чувства станут слишком заметны, вы-зовут досужие разговоры, сплетни и, в конце концов, слухи дойдут до моего начальства. Сейчас я презираю себя за это. Как я мог? Как вообще могут люди ставить что-то выше любви?

Мы виделись часто, каждый день, и с каждым днем я убеждался, что для меня нет, и не будет другой женщины. Это будет Дарья или — никто. Но оставлять ее приживалкой я не хотел. Делать так означало не уважать ее, не любить — а я ее любил!

Ах, да, совсем забыл... Однажды мой приятель, любитель спиритизма и мистик, отвел меня к цыган-ке. Сказал, что та будущее по руке читает так же легко, как дьячок — Библию. Не верил я в это, но решил попробовать. Сказал цыганке, что жениться хочу... Взяла она мою ладонь, посмотрела и говорит: 'Береги-тесь, барин. Счастливы будете, но недолго. Смерть вам от любви написана'. Задумался я тогда, но не испу-гался. Я не военный, в походы не хожу, отчего же смерть? Смерть от любви? Какая глупость! Невозможно думать о смерти, когда любишь.

Мы сыграли свадьбу. Правда, гостей было немного, в основном ее родные, да пара моих старых друзей, не осуждавших меня. Ни мое начальство, ни большинство приглашенных не явились. Я знал, поче-му, и знал, что не простят. Но мне было все равно. Я решил оставить службу и поселиться в пригороде. Ку-пил дом на правом берегу, недалеко от ее родных, в бывшей немецкой слободе. Немцы народ культурный, им неважно, кто моя жена, они были учтивы и кланялись ей... То было самое счастливое время, — повторил Павел Иванович.

— Я отправился на прием к одной очень влиятельной персоне. Мне необходимо было заручиться поддержкой некоторых людей для одного дела. Не будем об этом... Дарья не смогла пойти, чувствовала себя плохо. Там я и встретил одного господина. Назову его просто М. Он... Скажу лишь, что он непозволи-тельным образом отозвался о моем браке с Дарьей, он оскорбил ее и нашу любовь.

Я бросил в него перчатку. Тогда меня посчитали безумцем. Многие знали, что М. прекрасно стреля-ет, и ему случалось убивать своих противников. Я этого не знал, но видит Бог, я поступил бы так же! Мой приятель сказал шепотом, чтобы я немедленно принес извинения этому мерзавцу, или тот убьет меня. Я от-казался. Я понимал, что скорей всего, меня убьют. Разум мой вопил, в голове шумело от ужаса, но сердце было спокойно. Я знал, что поступаю, как положено честному человеку и дворянину.

— Прекрасно, — сказал он. — Встречаемся завтра, в одиннадцать, за заставой Шлиссельбургского тракта.

Мне хотелось жить, я чувствовал, что живу последний день. И знаете, что? Я вызвал его, но я не со-бирался убивать. Конечно, я никому об этом не сказал, но я действительно не хотел убивать. Подумал: вы-стрелю в воздух или, чтобы не болтали лишнего, мимо. Вряд ли попаду, я пистолет держал раза два, бало-вался по молодости... Глупо, скажете вы? Какой смысл стреляться, если убивать не хочешь? Но тогда я ду-мал именно так. И Дарье я ничего не сказал. Солгал. Сказал, что еду по делам.

Все случилось точно так, как и предсказала цыганка. Мы стрелялись. Я промахнулся, а он нет. Пу-ля попала мне под сердце, я захлебывался кровью и чувствовал, что умираю. Но знаете: страх ушел, пото-му что я вдруг понял, что все не зря, что жизнью я выкупил ее, избавил от всего... И умер спокойно. Дальше ни похорон, ничего не помню. А потом очнулся здесь, на кладбище... И понял, что жизнь не закончилась.

Я тотчас отправился к Дарье. Не буду говорить, что со мной случилось по дороге... Вы, должно быть, знаете все это. Я не сразу понял, что стал живым мертвым...

Ковров отвел глаза от могильного камня и взглянул на меня. Я ничего не сказал Павлу Ивановичу. Пусть закончит, вопросы потом.

— Все равно, пусть мертвый, я хотел увидеть ее. Пусть хоть так, но — увидеть, вы понимаете?

Еще бы.

— Само собой, у меня не было денег на извозчика. Мертвецам не дают... — Ковров усмехнулся. — А зря. В Греции, кажется, мертвецам монету в рот кладут. Очень правильный обычай... Так вот, я пошел пешком. Через весь город. И никто в целом городе не заметил, что я мертв. Только собаки, которые рычали, но боялись укусить. В доме, где жили ее родственники, никто не знал, что я стрелялся и умер. Она никому не сказала. Как я не сказал ей. Зато все знали, что она... утопилась. Кто-то сказал ей о моей смерти, и она не захотела жить... — Ковров вздохнул. — Если вдуматься: она целый мир за меня отдала. Жизнь свою и це-лый мир. За меня одного! А кто я есть? Человек. И разве стою я этого? Целого мира?

— Так разве вас не убили? — воспользовавшись паузой, быстро спросил я. Его 'толстовщина' ста-ла доставать. Ковров кивнул:

— Я задавал себе этот вопрос многие годы. Именно умер. Сам. Намеренно. Пусть пистолетная пуля в сердце, пусть дуэль, но я знал, чем все кончится. Значит — самоубийство. И потому мне, как и вам, дано время понять, что мы сделали не так, почему не лежим спокойно в могиле.

— А вы хотели бы лежать?

— Да. К чему такая жизнь? — Ковров обвел рукой кладбище. — Чужой мир, чужое время?

Ну, это кому как. Мне лично лучше так существовать, чем в могиле. И то, что мне дан такой шанс, я не считаю проклятием. Правда, благословлением тоже не назовешь... Но спорить с Ковровым не буду. А странно все-таки, что он воскрес. Пока мне логику высших сил не понять. Почему я, почему Ковров? Но ко-гда-нибудь я это узнаю.

Рассказ Коврова не потряс, но заставил задуматься. Не было в нем ничего особенного, типичная история тех времен. Похожее все классики описывали. Все просто, если не считать, что рассказал ее чело-век, умерший почти три века назад. И еще одного совпадения. Ту утопленницу под мостом тоже звали Да-рья...

— Знаете, я недавно видел одну девушку... Вернее, не девушку, а... В общем, она утонула много лет назад. И ее тоже зовут Дарья.

— Что вы говорите? — привстал Ковров. — Когда, где вы ее видели?

— Как раз на правой стороне... Переходишь через Большеохтинский мост...

— Ах, не знаю я этих названий! — схватился за голову Павел Иванович. — Место, место какое?!

— Речка там есть, в Неву впадает. Дома стоят старые, от метро недалеко... — сложно было что-то объяснять — тот район я знаю плохо. — Через речку мост есть. Говорят, там она и утопилась когда-то.

Слова разбудили не самые приятные воспоминания, и почти осязаемая дымка ужаса окутала меня.

— Быть может, это она! — воскликнул Ковров. Он был в необычайном волнении. — Андрей, прошу вас, как друга: я должен с ней встретиться!

— Ну, и встречайтесь, — пробормотал я в недоумении. — Я-то тут причем?

Ковров в отчаянии заломил руки. Похожий жест я видел в старых черно-белых фильмах. Но он не играл:

— Я не могу уйти отсюда! По крайне мере, сейчас. И потом, вдруг это не она? Тогда и вовсе... — он посмотрел мне в лицо. — Андрей, прошу вас, окажите услугу: покажите ей это.

В мою ладонь лег маленький медальон. Странно, я ощущал его тяжесть, но одновременно видел золоченую металлическую крышку насквозь. И локон женских волос внутри. Медальон был призрачным, как и его хозяин.

— Если это Дарья, она узнает его!

Я кивнул Коврову, и задумался. Вот дела. А если, действительно, она и есть та Дарья? Ничего себе: умереть более двухсот лет назад — и встретиться с любимой, но в ином облике. Она русалка, он — призрак. Романтика. Хотя в истории Коврова романтики мало. Скорей, суровая реальность, горькая, задевающая душу правда.

— Молодой человек!

Я словно очнулся от тягучего, неприятного сна. Ко мне спешил человек в черной униформе. Оче-видно, он видел и даже, быть может, слышал, что я с кем-то говорю, но лицо сохранил невозмутимое. При-вык уже, наверное. Здесь всякого насмотришься...