Пропаданец, первая часть романа-пикарески

— Франног, вы как?

— Сынок, я очнулся сразу, как ты разделался с вэйроком. Я удачно упал, головой в нужную сторону... Видел, как ты забросил ту штуку, слышал, как молнии разят вампира...

— Ахарр, мне казалось, вы прочно потеряли сознание.

— Чушь. Транс или что-то подобное от воздействий вампира. Ты молодой, ты продержался дольше. Кстати, сынок, — мудрец задумчиво потер распухшую щеку, — за плюху отдельное спасибо. Нет, на самом деле, без плюх было не обойтись.

— Аргх! Вы видели... Видели, как кожа исчезла с моих рук?

— Не только кожа, и не только с рук. Я видел, как бьется твое сердце. У тебя мощное, здоровое сердце, сынок. Ну а потом все вернулось на место. Наше счастье, что процесс поглощения едва начался. Полагаю, то, что мы увидели, не более чем интерпретация поглощения, которую предложил наш разум, ибо мы имели дело с вещами сакральными, а они рациональному истолкованию неподвластны.

— Да плевать, главное — мы целы! — Я согнал влагу с лица, мельком осмотрев свои ладони. — "Элиминат" надвое рассадило. Вэйрок мертв!

— Возможно.

— Что?

— Я говорю: возможно! Тварь вроде вэйрока очень сложно убить. Их жизнь — сразу в двух мирах. "Элиминат" был лишь физической проекцией. Понимаешь ли... Ох! — "Выстрел" накренился особенно сильно, и старый мыслитель, окутавшись облаком соленых брызг, чуть не вымахнул за борт. — Ты, помнится, обещал что-то насчет якоря!

— Драхл... Ну конечно! Нужно привестись носом к ветру, а то нас опрокинет. С помощью якоря и такой-то матери мы сможем дрейфовать против волн! Уцелеем... если волны будут не очень велики. И если не будет сильных шквалов.

— А что, его долго мастерить, этот якорь?

— Да он готов почти. Якорь — это наш плот!

— Наш плот?

— Ах черт... Остов плота! Нужно его немного утяжелить, чтобы он не порхал по волнам, иначе ничего не выйдет.

Под "немного" я разумел чугунную печку камбуза. Я своротил ее могучим рывком, вырвав крепления из досок. Прощай, тепло, прощай, горячая вода! А впрочем, всегда можно задействовать печку, что стоит в каморке Мамаши. Только жаль, у той печки отломана дверца, дымить будет!

Печка оказалась не слишком тяжелой. Я подволок ее к каркасу плота и начал крепить канатами. Франног стоял над душой, не смея помочь советом — в сооружении плавучих якорей он ничего не смыслил. Когда за спиной послышался грохот, я не обернулся: старый мудрец, проклиная все на свете, растянулся на шаткой палубе, по нему с глухим стуком перекатывались деревяшки.

Я не сказал старику, что мастерю якорь "на глазок". Попросту говоря, я не знал, удержится ли остов на плаву с печкой, или сразу, топориком пойдет ко дну. Дело в том, что плавучий якорь обязан находиться в притопленном состоянии, иначе он не сможет испытывать сопротивления воды, которое помогает развернуть корабль носом к волнам.

Придется положиться на удачу. Или на неудачу, что верней. Но второго шанса у меня не будет — крепнущий шторм не позволит вытянуть якорь и оснастить его дополнительными поплавками, волны и сейчас каждую секунду готовы сделать кораблю оверкиль.

Франног с охами завозился за спиной.

— Ну как... ой... Когда будет готово?

— Почти... — Я в лихорадочной спешке связывал разновеликие канаты в один длинный буксирный трос.

— Ик... По-моему, у меня начинается морская болезнь...

— Терпите, уже скоро!

— Ик!

Прочный на вид узел легко распался, когда я на пробу дернул веревку. Неудачи!

— Ик-ик!

Я набросил новую петлю, потянул за концы, затягивая узел.

— Ик! Бэ-э-э!

— Проклятье! Не рыгайте на палубу!

— Я... Ик! Я стара... Буэ-э-э-э...

— Ик! — Меня тоже замутило. Я и раньше знал, что мой желудок слабоват для качки, однако за время пути, казалось, слегка пообвыкся. Но теперь будто весь организм взбунтовался просто из солидарности с мудрецом. Вскоре я и Франног икали на пару, с той только разницей, что мне удавалось подавлять рвотные позывы.

Наконец, сдерживая дурноту, я прочно закрепил печку и привязал буксирный канат к скелету плота. Якорь — загляденье! На связку стеньг и реев уложена раскуроченная шкиперская койка, придавленная серой, почти черной чугунной печью.

— Все готово! Ик-ик!

— Ик! — утвердительно кивнул мудрец, тускло отблескивая лысиной. — Мне кажется... ик!... что такая восприимчивость к качке, это побочный эффект прерванного поглощения! Ик!

— Плевать на это! Ик! Подберите буксирный канат и тащите за мной!

— Ик! Однако у меня уже болит диафрагма! Ик-ик!

— Делайте... ик!.. что велю!

— Ик!

— Ик-ик!

Упираясь босыми ногами в скользкие доски, я поволок плавучий якорь на нос судна. Ох, и страшно же мне снова стало — а ну, как не успею, и нас опрокинет?

То ли я был так слаб, то ли действительно хватил через край с печкой, но якорек показался мне каторжной ношей (о, я знаком с каторгой не понаслышке, как и многие пропаданцы — я успел вкусить каторжного житья, о чем не люблю вспоминать) . Удастся ли перевалить его через борт? И не утонет ли он? И не кувыркнется ли "Выстрел" прежде, чем я швырну якорь в "бездну вод"?

Громовые раскаты слились в рокочущий гул. Волны росли на глазах, уже заворачиваясь вспененными языками. Видимость была — метра на четыре от борта, ветер бросал пригоршни капель в лицо.

Только бы выгорела хитрая затея!

Борясь с качкой и надсадной икотой, я подтащил якорь к трапу, что вел на бак. Поднять его по нешироким ступенькам казалось невыполнимой задачей. Я ухватил якорь за поперечину и, закусив губу до крови, поставил "на попа": в таком положении громоздкий якорь можно было попытаться протащить.

Есть ступенька! И еще одна! Но до чего же они скользкие! Не дай бог упустить: внизу икает Франног, якорь мгновенно убьет старика, раздробив ему кости.

На меня обрушился веер брызг. Лихая пляска корабля чуть не вырвала поперечину из рук. Мудрец, уже подступивший к лестнице, вдруг клюнул носом и упал на колено.

— Не спать, убью! — гаркнул я, преодолев еще одну ступеньку. — На ноги, старая зараза! — Я специально кричал обидное, чтобы взбодрить старика (да кому вру — я правда от всей души его костерил).

Мудрец привстал... все понял и кивнул со слабой ухмылкой. "Выстрел" крутанулся, черпнул бортом, и налетевшая волна подхватила старика в зеленую ладонь. Я едва устоял, судорожно стискивая поперечину. Мудрец прокатился до штирборта и неминуемо был бы смыт, если бы не канат, который он намотал на локоть. Якорь в моих руках дернулся, канат натянулся... и мудрец, из-под которого выдернули водяную перину, шлепнулся на палубу, как огромная мокрая лягва.

— Аргх! Вставайте! Вставайте! Ик! Ик! Ик!

Франног приподнялся и, вяло перебирая руками, начал подтягиваться к баку. Я едва удерживал якорь; мало того, что весил он немало, так теперь на него пришлись лишних семьдесят килограмм старого мудреца. В борт "Выстрела" ударила очередная волна, и снова мудрец воспарил на водяной подушке. Однако теперь он прочно держался за буксирный канат. Наконец, панически перебирая руками, он подобрался к подножию трапа, и я смог возобновить восхождение. Франног поспевал следом, из опасений встав на четвереньки.

Площадка на баке была скользкой, словно ее полили маслом. И темно-красной от размытой крови. Я выпрямился и облегченно вздохнул. Прислонив якорь к фальшборту, отобрал у Франнога буксирный канат и торопливо привязал его к стальному кольцу, которое специально для таких целей было ввернуто возле бушприта.

Теперь остается уповать на милость богов. И... на удачу? Улучив миг между приступами икоты, я склонился к мудрецу:

— Франног, дайте мне подзатыльник!

— Ч... ик!.. что?

— Мне нужна неудача! Невезуха! Облом!

— Сыно... ик-ик!

Мудрец все еще стоял окарачь. Он принялся замедленно вставать, но я не утерпел: бранясь, сгреб отвороты халата и вздернул старикана на ноги.

— Прямо сейчас! Каждый миг на вес золота!

Франног кивнул, кое-как размахнулся, и вяло шлепнул меня по затылку.

— Слабосильно! Ахарр! У девки и то сильнее выйдет! Вспомните, как я вам плюху отвесил! Ну же! Месть!.. Нет, снова не годится! Франног!

— Что, сын мой? — кротко воздел очи мудрец.

— Ваша мама жила с павианом!

— Ах ты сявка!

Чудодей с размаху врезал мне по сопатке, да так, что я чуть не вылетел за борт.

— Ой! — Я схватился за разбитый нос и едва придержал ответный удар.

— Ох... Сын мой! У тебя кровь! Прости...

— Угм!.. Хорошо... но мало! Для верности отвесьте мне пинка!

— Сынок!

— Не чинитесь, не в гостях, старый вы хрен! Бейте смело! — Я повернулся спиной, ощутив на губах вкус крови. — И не забывайте про павиана и мамашу! Ох!.. Да не туда-а-а-а, выше!.. Где вас учили пинки раздавать? Вс-с-с, как больно-о-о!..

"Выстрел" дал значительный крен, окунувшись левым бортом по шпигаты. Якорь начал падать на мои ноги. Я подпер его коленом, чуть не рассадив коленную чашечку.

Итак... Довольно ли невезения, к которому я почти не приложил стараний, для нужной мне удачи?

Море начинало шуметь, и этот звук прорывался сквозь рокот грома. Верный признак, что волны растут. Нельзя терять ни секунды! Я схватил якорь за поперечину, и, поднатужившись, попытался взгромоздить его край на планшир. Нет... Непомерная тяжесть! Одно дело тянуть якорь волоком, совсем другое — поднять его выше пояса и перевалить за борт, особенно после того, как тебя чуть не стрескал сакральный вампир.

— Франног!

— Ась? — Мудрец подался вперед, орлиное лицо бледненькое с прозеленью, как у свежего покойника, под глазами круги.

— Хватайтесь за нижний конец! Поднимайте! Я не осилю один!

— Но...

— За петлю от каната! Быстрей!

— Моя спина!

— Аргх! Выбирайте между спиной и жизнью! Вы... Павиан... Ваша мать... Я вам сейчас такое про нее расскажу!

Франног молча поймал якорь за петлю, ахнул и приподнял, побурев от натуги. Вены взбухли на его высоком лбу и шее. Я вложил в рывок все силы без остатка. Шум волн и громовые раскаты заглушили надрывное пыхтение горе-мореходов, перемежаемое ругательствами, самые непристойные из которых доносились из уст мудреца.

Поперечина улеглась на планшир. Я поднажал: перехватывая за витки каната, вздергивая, рывками продвигал якорь вперед.

А Франног взялся за поясницу и скрючился вдвое:

— Мой позвоночник!

— Стойте! — Теперь я едва удерживал якорь, чтобы тот не плюхнулся в волны. — Эрт шэрг... Мне нужна ваша помощь! Толкайте якорь! Он должен упасть от наших совместных усилий. Неудачи... Ну же? Не мне вам объяснять! Если я столкну якорь один, он может утонуть. Ну и мы тогда... следом.

— Ох-ох, Шахнар! — Мудрец уперся в торец якоря. — Непосильная работа в мои годы!.. Х-хак!

И якорь соскользнул в воду, заставив канат с визгом проехаться по планширу.

Утонет? Нет! Он выпрыгнул из воды, как поплавок (черт, я и думать забыл о том, что в шторм торец якоря запросто может пробить дыру в судне!), и запрыгал по волнам, отдаляясь от "Выстрела".

Франног со стоном осел у борта.

Наполнившись водой, печка перевернула остов, почти полностью утопила его. Но якорь остался на плаву! Я на это и рассчитывал. Я начал вытравливать буксир, который дергался в руках, словно я держал за повод дикого жеребца (боже, как я люблю такие средневековые метафоры!).

Только бы выдержали узлы! Нужно быть готовым ко всему с этими неудачами!

Якорь канул во мгле. Канат натянулся и завибрировал. "Выстрел" дрогнул, разворачиваясь носом против волн.

Сказочно!

Суть плавучего якоря проста: дрейфующий по ветру корабль тянет за собой плавучий якорь, однако тот, испытывая сопротивление воды, поворачивает корабль носом против ветра, выводя его, таким образом, из-под удара опасных бортовых волн, которые играючи могут положить корабль на бок. А смастерить якорь можно из чего угодно — из парусов, мешков, бочек.

"Выстрел", скрипя и шатаясь, проваливался в бездну, чтобы через миг вновь взобраться по почти отвесному, завитому в бурун скату. Казалось, корабль, замедлив дрейф, стал держаться на воде куда уверенней. Впрочем, это, возможно, была моя иллюзия. Я наклонился и похлопал мудреца по плечу:

— Эгей, старая швабра! Дельце выгорело! Теперь покамлайте Шахнару, чтобы волны не выросли круче мачт! Да, еще... Вашей маманьке — спасибо!

"Выстрел" зарылся носом, вывернув на нас несколько бочек воды.

Я спустился на шканцы, поддерживая стенающего Франнога за локти. Ежели корабль почти неуправляем и в каждый миг грозит хлопнуться на бок, пережидать негоду лучше на открытой палубе, чтобы в случае катастрофы не оказаться в ловушке каюты или трюма. Буруны сыплют брызгами, льет дождь, задувает ветер, однако все это можно перетерпеть в южных морях без особого ущерба для здоровья.

Я поймал обрезок рея, чудом не смытый за борт, и привязал к нему старика обрывком каната. Другой обрывок захлестнул вокруг мачты и соорудил из него скользящую петлю. Затем одну руку просунул в петлю, а другую — под обмотку деревяшки. Теперь мудрец, впавший в состояние, близкое к летаргии, был на привязи. Да и я не скользил по палубе. В общем, мы вчетвером (вместе с кваэром и моим Ктулху) надежно себя привязали.

Я очень редко молюсь богам. Я в них не особенно верю. То есть верю — но без того трусливого фанатизма, что свойствен святошам и кликушам. Несмотря на то, что я отчаянный трус, в глубине души я прекрасно сознаю, что человеку дана свобода воли — и никакие боги, молись им или нет, тебе не помогут. Сам, своими кривыми, растущими из задницы ручками ты должен ковать свое счастье.

Тем не менее, я помолился всем богам сразу. Затем улегся у мачты и стал ждать на море погоды, вспоминая всех женщин, с которыми меня сводила судьба.

Но, черт подери, почему я все время вспоминал Вандору?

* * *

Дураки вроде меня всегда обещают начать новую жизнь с понедельника. Я же модернизировал обещание, перед тем, как окончательно отрубиться от усталости, послав вселенной сигнал: мол, если уцелею в шторм, обязательно начну новую жизнь. Ну вот честно-честно-честно.

Врал, конечно. Как и тогда, когда был привязан к мачте.

Громкий треск и содрогание корпуса "Выстрела" вырвали меня из забытья. Я вскочил, словно ожгли крапивой, взмахнул руками и бросился к выходу из каюты.

Точнее — попытался вскочить, взмахнуть и броситься.

Не сложилось. Кисть левой руки рвануло болью, и я растянулся на палубе лицом вниз. В тот же миг с характерным деревянным стуком на мою спину упало бревно. Его конец больно приложился к затылку, затем бревно скатилось на доски, дернув почему-то за собой правую руку.

Ошалевший от потока событий, я попытался вскочить еще раз.

И снова растянулся носом вниз, чувствуя, что обе руки разведены в стороны и к чему-то привязаны!

Это... Это как же... Меня пленили? Но кто?

Лежа на просмоленных досках, я осторожно приоткрыл глаз...

— Да что за нахрен!

Во-первых, я был не в каюте, а на палубе, а во-вторых... Одна моя рука была по-прежнему привязана к мачте, а на второй... болталась тяжелая деревяшка!