А я выдохнул и начал стаскивать с себя одежду.
Как-то я устал. То крышу придумывал, то сено косил. Одного мужика убил, другого побил, четверых взрослых истериков успокоил.
Ванька-попадун общеуспокаивающего действия. Вроде брома. Хорошо, что сегодня только нервные попадались. А то пришлось бы, к примеру, ещё и слабительным поработать.
Пропотел я сегодня и притомился. Вот пускай ночной ветерок и остудит. И горячее тело, и горячечную голову.
Я скинул с себя всё. Даже бандану и сапоги. Только дрючок в руки взял. И пошёл с палочкой на волка. Ну не съест же он меня? А если и съест... Может, оно к лучшему будет? Раскусит бредовую головёнку и... "Мёртвые сраму не имут".
Я подошёл к своей "анимированной совести" шага на два. Сел перед волком на корточки и стал смотреть ему в глаза.
Никогда не смотрите в глаза незнакомому зверю: прямой, не моргающий, не скользящий взгляд — признак опасности, угрозы. Предвестник нападения.
Только он за мной уже столько времени ходит. Может, мы уже — "знакомые звери"?
* * *
Здоровый волчара. Ну и что? Кавказские овчарки чуть меньше. А они меня всегда все любили. Я не знаю почему.
С большими собаками у меня проблем не было.
Нет, вру — не вообще с большими, именно с овчарками не было. Им приходится работать в отрыве от человека, выполнять не простенькие команды типа "сидеть" или "фас", а сложные, многошаговые: "отгони отару на верхнее пастбище". Думать им приходится. И за себя, и за человека, и за стадо. Выживают не только самые сильные, но и самые умные.
Они умные — и я не дурак. Так чего ж двум умным ссориться? Вот у меня и нет проблем с овчарками. Ни с восточно-европейскими, и ни с немецкими, ни с колли. Кавказцы просто приходили и старались лечь на ноги.
Здоровенные псины, кудлатые как овцы, из группы в тридцать-сорок особей хомосапиенсов всегда выбирали меня. И старались привалиться к боку. Так было в горных осетинских аулах. Потом я столкнулся с кавказцами в Центральной России. Не с "лицами кавказской национальности", а с мордами.
Именно, что столкнулся: когда такая махина вылетает из калитки и кидается на грудь — "фу!" кричат все. Всей улицей. Даже наряд патрульно-постовой службы, случайно проезжавший мимо. А чего кричать? Ведь по собаке же видно — когда она идёт в бой, а когда — знакомиться с приятным человеком. Я потом с этим псом проводил времени не меньше, чем с его хозяйкой. Но — до первой рюмки.
Нормальный пёс спиртного не любит. Когда видел, как подвыпившие гости лезут к собаке или кошке с сюсюканьем — всегда жалко становилось. И глупых хомосапиенсов, которые не чувствуют как они воняют, и бедное животное, которое вынуждено терпеть.
И ещё проверенное правило — не опускайте ладонь сверху на голову малознакомого зверя. Никогда.
Зверь воспринимает это как угрозу, как попытку подавления. Как право господина, сильного, старшего. Так можно успокаивать маленьких щенков. Положи и прижми, пока не успокоится. Потом они вырастут и будут и дальше такое хозяину позволять. Но от чужого... Для матёрого кобеля — смертельное оскорбление.
Я один раз так ошибся и чудом остался цел. Когда матёрый кобелина чёрной овчарки летит на тебя во весь мах, когда хозяин его бежит сзади, дико матерясь и явно не поспевая, а у тебя в руках только тоненькая цепочка — поводок от моей колли, которую только что отпустил побегать... И песок из-под лап чёрной оскаленной смерти, несущейся на врага во весь опор, вылетает горстями выше человеческого роста...
Меня тогда спасла моя "шотландка". Выскочила неизвестно откуда, ударила кобеля грудью в плечо, так что тот четыре раза перевернулся через голову в туче песка. И стоит. Аристократка рыжая. Кобель никогда сучку рвать не будет. Только скулит — хорошо приложился. А эта... Хоть бы голову повернула. Хоть на собаку, хоть на людей.
Дождалась, пока хозяин кобеля на поводок возьмёт, и побежала по своим собачьим делам дальше — запахи собирать.
Хорошо, что я ничем новым не мог привлечь её внимание. А то... стыдновато было бы.
* * *
Я этого волка молоком не выкармливал, лужи за ним не подтирал — общаемся "по-взрослому": протянул волку правую ладонь под нос. Он понюхал и зарычал. Негромко, но я же вижу, как у него шерсть дыбом на загривке встаёт. А и правда: я же правой рукой шашечку свою держал. Там, наверняка, кровь и на рукоятку попала.
Отложил дрючок и протянул левую. Волк понюхал, успокоился. И пошёл по кругу — почти не отрывая носа от моей кожи. Обошёл кругом.
Сюр в третьем поколении: ночь, луна выглянула, пустой двор. На корточках сидит тощий, абсолютно голый, абсолютно лысый подросток с вытянутыми вперёд руками. А вокруг ходит здоровенный волчара, чуть не касаясь носом, и пофыркивает сверху. Он же просто выше меня ростом в такой позиции!
"Зверь воздвигнувшийся".
Черчиль как-то сказал: "Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных".
Зависит от нас самих. Кому-то и свинья — ровня. А я просто люблю смотреть в глаза. И людям, и зверям, и детям. Так многое лучше видно.
Но тут волк смотрел на меня сверху вниз. Впечатляет. Основная часть наблюдаемого — здоровенные, очень белые зубы. И непрерывно двигающийся за ними — красный мокрый язык. А выше — ноздри. Которые тоже постоянно двигаются, то расширяются, то сужаются.
Когда добрался до подмышки, куда Велесов медведь башку всовывал, снова зарычал. Я же мылся с тех пор! Много раз! Честное пионерское!
Естественно, волк не пропустил паховую область. Для зверей это вообще — все виды паспортов. От общегражданского до паспорта здоровья. Плюс лог доступа. Уж не знаю с чего, но он начал смеяться. Фыркает, зараза, так выразительно. И зубы свои белые скалит. Это он про Беспуту, что ли? Или про предшествующие мои похождения?
Очень странное... И очень сильное ощущение — его дыхание.
Обычно у диких зверей-хищников изо рта пахнет неприятно. Зубы-то им чистить нечем. А здесь мощный горячий поток воздуха. Не индустриально-нейтральный, а живой. С мясным запахом, и что-то пряное. Но без падали.
Когда такая воздуходуйка проходится по плечам, по позвоночнику... выдыхая толчком жаркий воздух в каждый отдельный позвонок, горячей волной... был бы женщиной — от одного этого тут же кончил. И ни одного прикосновения. Ни языком, ни носом. Я уж про когти и клыки... Только один раз, почти в конце, вдруг провёл языком по моей плеши. Мокрое, шершавое, очень горячее. Из-за спины. Внезапно, быстро...
Из двух вариантов: немедленно умереть или обделаться — я выбрал третий: ничего не сообразил. И не сделал. Только воздуху заглотнул аж до прямой кишки.
А этот... "люпус" закончил свой обход вокруг меня, встал напротив, нос к носу, и уставился в глаза. "Кто кого переглядит". Я в детстве, обычно, проигрывал. Но тут волк уступил. Наверное, решил перестать глупостью маяться. И опустил голову мне между ступней. Не лёг, а именно чуть подогнул передние лапы и коснулся носом земли возле моих пальцев ног. Постоял так... Ну, буквально, три секунды. Поднялся, фыркнул мне в лицо, и, с разворота, быстро — в ворота. Будто позвал его кто. И — всё.
Пустое место передо мною. Сижу, меня трясёт, встать не могу — коленки дрожат, ноги свело... И вообще... Что это было?
Ё-моё и три нуля в придачу.
— М-ма-матерь божья! П-пресвятая Богородица, сохрани! И... ну... вразуми.
При первых звуках человеческого голоса я как-то встрепенулся. Вспомнил, что "цирк уехал, а клоуны остались", по крайней мере — главный. В моём лице. Чуть не с воем от боли в затёкших ногах поднялся.
— Охренеть! И... эта... во! — уелбантуриться!
Мда, Ванюша, засоряешь ты великий и могучий.
"Не всякая птица дошпындыхает до середины Днепра. А если и дошпындыхает, то гикнется и копыта отбросит".
Этого ты здесь ещё не спрогрессировал, но остальное народ жадно впитывает. Из тебя проистекающее.
Фильтруй базар, Ванька, а то стыдно будет перед потомками. Хотя предки и сами хорошо склонения склоняют: возвратную форму этого глагола я здесь на людях не применял.
У дверного проёма поварни стоял Ивашка. Исполнив и успешно завершив свой процесс "килевой качки", изжил, таким образом, собственную обиду, и вышел остыть на воздухе.
По использованным им выражениям можно оценить продолжительность нашего совместного пребывания. Да, много чего он от меня услышал. Я бы даже сказал — набрался.
Сбоку, у сарая, наблюдался Чимахай. Ведь я же его спать послал!
Видать, мужик снова не поверил и пошёл посмотреть. "Вот я его счас на лжи подловлю!". Ну что — словил картинку моего персонального сюрреализма?
Мою молитву он запомнил только частично. Но ключевое слово "вразуми" — не пропустил. Интересный мужик. Работать, и ещё раз — работать.
Пока я влезал в свою сброшенную одежонку, мужики подошли ближе.
— Я ж те говорил! А ты всё одно: "врёшь" да "врёшь". Ну, сам посмотрел? Князь-волк к господину приходит и они разговаривают. Видел?
— Ивашка, оставь Чимахая в покое. Он и мне три раза повторил: "обманешь". Парню с детства не повезло. В плохой компании вырос. А ты, Чимахай, Богородицу не забывай о "научении" просить. А то если только о "вразумлении"... Вразумлять и через задницу можно. Понял?
— Ага. Эта... Ну... А мне можно? Ну, с князь-волком поговорить?
Та-ак. Вот теперь самое время и самому повторить Ивашкину реплику.
Подобных просьб у меня ещё не было. Смелый парень. Не только зверья не боится, но и колдовства. Или он для того и просится, чтобы страх перед нечистью типа "цапли" в себе выжечь? Да, с таким надо работать. Здесь это редкость.
— Посмотрим по твоему поведению. Может, и поговоришь. Если ему интересно будет. И мне. Ясно?
Больше князь-волк ко мне не приходил. Сперва его отсутствие вельми тревожно было: ждал я, что на место неприятности сей, хоть бы и пугающей, но знакомой уже, мир этот иной страх на меня нашлёт. После, вроде бы, и радость была: не ходит лютый зверь за мною, не считает убиенных, не заглядывает в глаза, словно смерть собственная. Потом даже и грустно как-то стало — будто привык к чудищу этому.
Да только судьба — штука смешная. И единожды связанное - развязать человеку не можно. "Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе". Так и я: перестал князь-волк ко мне приходить — так я сам к ним пошёл. И не думал, и не искал, а вот так дело повернулось, что нашёл. Живут они ныне в доме моём. Службы мне служат, меня да Русь прославляют. В походы со мной ходили, ворогов изводили. Но о том — после.
Чимахай отправился спать, я тоже представил себе, как лягу, вытянусь, косточки расправлю, но тут из-за спины Ивашки, из дверного проёма поварни появилась, поправляя платочек на обритой "под ноль" голове, Кудряшкова баба. Увидев меня, сложила руки ладошками вместе, будто собралась молиться, и стала кланяться, как болванчик китайский, издавая невнятные скулящие звуки.
— Это она чего?
— Она-то? А хрен её знает. Опа! Забыл совсем! Слышь, боярич, вирник-то, того, помирает. Она-то прибежала про это сказать. А тут, значится я... Ну, расстроенный такой. А она мимо бежит. Вот. Ты куда?
— Ивашка, буди Ноготка и Сухана. Седлай коней. Нет, не седлай. И — не запрягай. Емец-жеребец! Как же это называется? Короче, как вирника сюда привезли — носилки между конями.
Я заскочил в полутёмный сарай. Хотя почему "полутёмный"? Луна уже высоко, крыш у нас нет. Вирник виден ясно. Ещё дышит. Плохо дышит. Прерывисто. И пот по лицу.
— Вон пошла! (Это бабе, что за мной следом заскочила).
— Как он? (Это Кудряшку. Он под стенкой лежит, лица не видно, но глаза поблёскивают.)
— Известно как — помирает. Ты, боярич, лучше вели дать мне...
— Велю. Топором по загривку. Он сказал чего? За что мне дозволять тебе ещё воздух здешний портить?
— А.... Да. Только с заката — хрипит бессмысленно. А прежде он много чего...
— Тогда — заткнись. Носом к стенке. И — спать. Ты ни меня или ещё кого — здесь не видал: спишь крепко. Потому и проживёшь дольше. Может быть.
С Макухи было снято всё, кроме нижних портов и нательной рубахи. Оставались только украшения. Любят здесь "мужи вятшие" на себя цацки навешивать. Типа наших гоблинов. Цепи, "гайки", кресты...
Дольше всего не слезало обручальное кольцо. Я уж собрался отрезать палец, как снимал перстни с убитого Храбрита. Но подошедший Ноготок поплевал на колечко, на опухший сустав пальчика у болезного и, как-то хитро проворачивая колечко, сдёрнул его.
Профессиональный палач умеет также профессионально обдирать покойников. Или близких к ним по состоянию здоровья.
А что делать? Жалования же всегда не хватает. А общемировая традиция проста: всё снятое с казнённого или умершего в застенке — доход палача и подручных.
В Бабьем Яре после освобождения Киева Советской Армией местные мальчишки разбивали спёкшиеся комки человеческих черепов и выковыривали золотые зубы невинно убиенных местных жителей и военнопленных, расстрелянных в этом месте фашистами.
В средневековье такого быть не может. И не потому, что нет золотых зубов — после работы палача ничего ценного не остаётся.
