Чернозём

— Расскажи-ка ещё про эти склады.

Сырок и Лёха спелись так быстро, как будто это он, а не я, жил с детства в деревне. Поэтому на предложение об ограблении склада поэт сразу ответил горячим согласием.

— Да я же давно об этом мечтаю! Там столько добра! Только куда бы я потом его дел? Машины нет, а там в дом нагрянут.

— У нас есть фургон. Всё погрузим туда, и ночью же уедем. Никто и не узнает до следующей проверки.

— Что брать-то будите?

— Химикаты. Серная кислота, азотная, ацетон? Глицерин? Дизель?

— Этого добра там полно! Только дизель я постоянно отгружаю, чтобы трактора заправлять, давайте без него?

Мы оставили фургон в кустах, а сами направились к ангару. Небо было натёрто фосфором, влажная трава обмывала ноги, точно мы были апостолами, и казалось, что трое ребят просто вышли на ночную прогулку. Когда мы проникли внутрь, Лёша, достав мощный фонарь, случайно высветил предупреждающую надпись: "Курить строго воспрещается".

— Электричество на ночь отрубают, чтоб не закоротило проводку, и не начался пожар, — объяснил он и повёл нас вдоль складских рядов.

Около часа мы сгружали со стропил бочки с кричащими этикетками. Поднатужившись, мы зачем-то на весу понесли с Сырком первую ёмкость с ацетоном. Глядя на этот спектакль, Лёша с издёвкой спросил:

— Круглое носим, квадратное катим?

Когда фургон оказался под завязку забит горючими материалами, мы вернулись на склад, чтобы посмотреть, нельзя ли захватить оттуда ещё чего полезного. Алексей старательно чертил по складским полкам лезвием фонаря, но в фургон больше ничего не влезало. Это явно огорчало кладовщика. Ни с того ни с сего он взял и остановился.

— Ты чего?

Алёша заговорил звонким, сильным голосом:

— Да вот подумалось...

— Тише! — машинально поправил я.

— ... что ну вынесем бочки, а завтра я снова, как ни в чём не бывало, приду на этот склад. И через неделю приду. Месяц, год. Будет босс на подчинённых кричать, чтобы они нашли пропажу и "эту суку". А я буду над ним про себя посмеиваться, за глаза дураком называть, потому что обманул его. Обманул на каких-то несколько бочек. А может, и вовсе не заметят, ведь тут все воруют. Вот, понимаете, я у него несколько бочек украл, а он у меня — жизнь.

Даже Сырок, не перебивая, слушал Беседина.

— Разве это справедливый обмен? Думаешь, я так хочу работать на этом складе? Я песни петь хочу, стихи сочинять, на концертах выступать, да не таких, куда одни бабки приходят, а чтобы молодые, чтобы зажигались они...

Он достал дешёвую сигарету. Робкий огонёк осветил знак "Курить строго воспрещается". Спичка затлела в темноте, как перо феникса, а потом погасла.

— Ох, как же мне надоел этот склад, кто бы знал.

Я первым понимаю, что задумал Лёха и коршуном подлетаю к парню:

— Стой! Если подпалишь, то первым в тюрягу загремишь или убьют!

Сырок невозмутимо замечает:

— Тогда Лёха выиграет пари и окажется во всём навсегда прав.

Он пытается казаться спокойным, хотя ещё не до конца поверил Беседину. Я не знаю, как поступит Сырок. Глаза песнопевца излучают синий свет, который прорезает темень:

— Сдохну? Ну и пусть.

Он делает затяжку и свободной рукой отвинчивает пробку у канистры с керосином. Затем пинает ёмкость под дых, и у неё горлом идёт горючая кровь. Даже Сырок теперь явно обеспокоен. Он хоть и старается казаться бесстрашным, но это лишь от того, что всегда просчитывает возможный риск. А неожиданный поступок кладовщика может разрушить все его планы:

— Что ты делаешь?

Я вижу, как огонёк, гуляющий по сигарете, почти добрался до пальцев, привыкших к клавишам тальянки. Быстро же Лёша курит. Тоже волнуется. Лёша с непонятной улыбкой смотрит, как по полу склада течёт керосин. Парень вынимает сигарету и говорит:

— Да вот, ребята, решил бросить курить.

Склад полыхал ярко, празднично. Жестяную крышу выгнул столб едкого пламени, и воздух прокоптился бензолом. Из райцентра через пару часов приехал пожарный расчёт, который упорно, как пьяный школьник, поливал струёй обгоревшие развалины. Спящее село тем временем ожило, высыпало на улицу, засновало везде, где только можно и нам пришлось загнать фургон в калиновые заросли около речки, отложив побег до утра. Я предлагал немедленно рвать когти, но Сырок резонно предположил, что нужно переждать — уезжающий ночью фургон неминуемо привлечёт внимание полиции на трассе. Ну да, конечно, а когда остаёшься на месте преступления — внимания не привлекаешь.

Мы стояли на хлипком мосту, вцепившимся в единственную дорогу, ведущую в село. Воды теперь текли шибче, и под ними проглядывало илистое дно. Лёша бросал в поток щебёнку. Сырок, зевая, сосредоточенно отколупывал ножиком гвозди на перилах. Наверное, скрывал волнение. Я предлагал уехать ещё глубокой ночью:

— Приедут менты, а кто в селе новый, да незнакомый? Естественно, мы. Нас и повяжут. Вот и сказке конец, а кто слушал молодец. Поговорка такая.

Сырок хмыкает. Алёша задумчиво бросил камешек в воду:

— Приедут не менты, а кое-кто другой. Видели, менты ночью тут кружились, а потом исчезли? Это им сказали, что сами разберутся.

— Тугарин? — зевает Сырок, по-прежнему что-то там карябая.

— Нет, его холопы. И... худо будет. Со мной всё понятно, но вам уезжать надо отсюдова.

Сырок, убирая ножичек, повернулся ко мне и подмигнул:

— Да чего же, мы останемся. Нам тута нравится, да?

Берёзы объелись белены и смотрели, как встаёт тёплое солнышко. В небе Бог разжигал голубую баню, и с порыжевшего горизонта доносилась пьяная песнь жаворонка. Здесь, у моста, краснели от стыда ещё твердые, несозревшие ягоды калины. Берега безымянной речушки обильно поросли сказочным деревцем, и воды любовно качали отражения сочных гроздей. Нет, даже несмотря на это, мне здесь совсем не нравилось.

— Едут, — неожиданно сказал Сырок.

По дороге пылили две машины, похожие на горбатые катафалки. Потрёпанные чёрные джипы остановились на противоположной стороне речки, и из них стали вылезать люди. Их было много, и они почему-то сразу поняли, что мы — это те, кого их послали найти. Я насчитал семь человек, притом, что я мог ошибиться, причислив к гоминидам одного примата, чьи длинные руки волочились почти по самой земле. Да и вообще бригада карателей была интернациональна, как развалившийся СССР. Недоброго вида степняки с жидкими чёрными усиками и угадывающимися ножами за поясом. Славянские амбалы с настолько круглыми и бритыми головами, что ими можно было играть в кегли. И обязательный кавказец с широченной грудной клеткой.

Перед боем я оглядел своё воинство.

В центре возвышался Сырок, жующий сухую травинку. Кулаки парня были похожи на сбитые, белые булавы. Борода разрослась и шарфом окутала шею, что могло спасти от скользящего удара ножом. Грозные глаза застыли, и теперь облик Сырка заострился — я вмиг заметил старые, заросшие шрамы и присевший на карачки нос, принявший когда-то сильный удар.

Вода понесла моё отражение по течению, и я увидел, что там плывёт высокий молодой парень с негустой, но доброй бородой. Он не был так силён, как его старший товарищ, но мускулист, плотен, а по засунутой в карман руке можно было сказать, что и у него есть оружие. А возможно кое-что ещё. И я подмигнул речке, которая обо всём догадалась.

Алёшка, гибкий и стройный, как кипарисовый лук, вытянулся и немигающе смотрел на врага. Ветерок крутил светлые вихри, порошил ими голубые глаза. Мне стало жаль, что друг детства пострадал из-за нашей авантюры. Даже если мы победим — ему здесь ещё жить, а скорее всего... нет.

Когда бандиты двинулись на нас, стало ясно, что семь не самое счастливое число, если это количество ваших противников. Адреналин бахнул по венам, и я почувствовал себя наркоманом. От лихорадочного пульса не хватало воздуха, и я раскрыл рот, как выброшенная на берег рыба. На виске запульсировала жилка: "Бей, бей, бей!" и под её бешеный галоп кажется, что мы перенеслись в сказку.

Мост перекинулся не через обыкновенную речку, а через смрадные воды реки Смородины. От пришельцев пахнет так омерзительно, что почти осязаемый аромат клубится у ног, щупальцами присасывался к щиколоткам, пытаясь скинуть в затхлые воды, от которых я забудусь, потеряю память, стану таким же, как и все они. Хочется быстрее кинуться в драку, когда сразу исчезнет страх, а останутся лишь самые простые инстинкты. Ожидание заставляет лихорадочно работать мозг. Я почти выхожу из грязной современной оболочки и ощущаю себя былинным богатырём, зорко всматривающимся из дозора в сизую вражескую даль. С того берега пахнет прогорклой душонкой, которой не заправишь даже масляную лампу. Кто бы ещё не вылез из автомобилей — я готов к битве. Её близкий вихрь меняет кастет на более подходящий к обстановке булатный меч. Его хватит на каждую шею Змея-Горыныча. Нет, никто не пройдёт мимо русского, решившего вместе с Иванушкой-Дурачком постоять за правду на Калиновом мосту.

Сырок первым кинулся вперёд. Но вместо того, чтобы врубиться в ряды врага, он подбежал к перилам, где целое утро отколупывал гвоздики и одним махом отодрал от них огромную балку. Первый взмах дубиной сразу же повалил на доски длиннорукую обезьяну. Та, взмахнув лапами, почти заграбастала солнце и отрубилась.

Доставшийся мне амбал даже не пошелохнулся от удара кастетом, и я замер, ожидая сокрушительного возмездия, но мужик моргнул, зашатался и глупо, как нашкодивший первоклассник, осел назад, что создало на мосту человеческую пробку. В зазор просочились юркие азиаты, но выскочившему вперёд степняку Алёша зарядил в лицо горстью щебёнки, и когда тот отшатнулся, парень скинул его с мостика.

Рассвет прокусил губу, и всё было залито красным цветом. Я видел, что раздробленная щека моего оппонента опухала, как слива, а повёрнутая под невозможным углом голова примата намекала на возможную смерть.

Но даже четыре против трёх — это плохой расклад, тем более, когда в партии появляется холодное оружие. Уцелевшие бандиты выматерились, сбились в кучку, под молчание ножей оттащили раненых назад. Сырок, размахивая деревянной жлыгой, держал их на расстоянии, но я с упавшим сердцем смотрел, как один из нападавших побежал к машине. Как только я увидел обрез, то печень сразу сжалась, желая стать как можно незаметней для дроби. Неужто всё кончится перестрелкой? Сырок, мигом оценив обстановку, как копьё бросил вперёд свою дубину, которая впечаталась в живот одного из налётчиков

— Стоять, говноеды!

Я не сразу понял, что это орут не бандиты, а мой товарищ. Я повернулся и увидел, как Сырок целится из браунинга в притихшую банду. Человек с двустволкой зло раздувал ноздри, но опустил оружие к земле, как будто взял её в заложники.

— Мужик, ты чё...

— Хрена вы вообще напали, мы не к вам...

— Молодняк оборзел.

Сырок наконец-то выплюнул изо рта изжёванную травинку и зло проговорил:

— Не все сразу. Выберите из своих рядов главного говноеда, который и будет вести переговоры.

Один из русских увальней недовольно протянул:

— Ну я главный, чё хотел?

Алёша заворожено смотрел на пистолет, а я думал, нужен ли этот главный Сырку для того, чтобы провести с ним переговоры или для того, чтобы завалить его.

— Берите своих пацанов и валите на хер. Хозяину своему скажете, что никого не нашли.

— Ты чё...

Сырок быстро отвёл руку и выстрелил в воду. Хорошо, что мокрый азиат уже выбрался оттуда. Бандиты какое-то время мрачно поглядывали на калиновые кусты, словно там сидел наш засадный полк. А затем, чтобы не потерять друг перед другом достоинства, огрызаясь и матерясь, обещая вернуться и разобраться, медленно загрузились в машины, как можно шире разводя плечи и расставляя ноги. Примат оказался живой, но Сырок каким-то образом свернул мозжечок и тот не мог ходить, поэтому мужчину положили в просторный багажник. Друг не убирал пистолет до тех пор, пока машины не отъехали на приличное расстояние.

— Вот и сказке конец, а кто слушал молодец.

Вскоре мы уже прощались с Алёшей. Тёплая кровь рассвета всё ещё текла по нашим венам и смешивалась при рукопожатиях. Весело играла помолодевшая речка, как будто выстрел пробудил её к жизни. Когда Сырок, подобрав гильзу, уже хотел преспокойно плюхнуться в подогнанный фургон, Алёша неожиданно попросил:

— А можно мне с вами. Ну... в город?

Синие глаза бесхитростны, а я впервые вижу, чтобы голос Сырка был тронут теплотой:

— Нельзя талантливому человеку в город. Там ему будет очень холодно, и он станет пить, чтобы согреться.

— Но ведь они придут ко мне. Прибьют или дом подпалят. Они такого не простят. Да и где мне теперь работать?

Из-за его благородной наивности моя былая ревность тут же испаряется, и я пытаюсь поддержать друга детства:

— А может и правда? Он может у меня жить или, — говорю я менее уверенно, — у тебя. Как раз он парень сельский, а у тебя, считай, почти что деревенский дом.

Сырок прерывает тираду взмахом руки. Я и забыл, что он ненавидит, когда кто-нибудь распинается про его жизнь.

— Как будто мы собрались жить долго и счастливо, — тихо говорит он и вместо пустых слов, ловко вытаскивает у меня из-за ремня револьвер и протягивает его Лёхе, — держи. Если придут — стреляй. Только не в речку, а в них. Метров с четырёх-пяти бей, иначе не попадёшь. Хотя... — и тут он смотрит на меня, — это хороший... необычный пистолет, но лучше стрелять наверняка. В потайном месте его храни. И чтобы не случилось — не лезь ему в нутро. Просто стреляй, хорошо?

— Да чего-то ты, неудобно...

Сырок улыбается:

— Дают — бери, бьют — беги. Поговорка такая.

Но ведь это мы сейчас убежим, а Алёша останется и будет бит. А пока он глуповато принимает ещё и ворох купюр, которые совершенно не идут к его светлым кудрям. Он похож на того самого Иванушку-Дурачка, нашедшего клад и не знающего, что с ним делать.

— И как-то... ребят, спасибо. Как-то всё неожиданно случилось. Я даже думаю, что до сих пор сплю. Я же всегда мечтал тех гадов наказать за всё, что они делают. Они ведь как будто феодалы... как будто крепостное право вернули. А мы не люди, а их скот, который им служить должен. И... и....

Сырок покровительственно говорит:

— Помни, Алёша, с четырёх-пяти метров.

На сей раз мы без опаски перемахнули мостик. Пыль взвилась мошкарой, отчего закат потемнел, как будто на землю наслали казни египетские. Алёша, глупо сжимая оружие, молча смотрел нам в след. Ветер ласково ставил запятые его волос в свою нотную грамоту.

Мне было очень стыдно смотреть в зеркальце, а Сырок насвистывал под нос привычную песенку. Не хотелось верить, что ему было наплевать на Алексея, но, похоже, это было так. Действительно, зачем ему было сожалеть об Алёше? Из истории, куда влип деревенский парень, можно было выпутаться только рубящим ударом по Гордиеву узлу. И Сырок предоставил ему эту возможность. Мне было не жаль волшебный револьвер. Я понял, что оружие должно находиться у того, кому оно нужней. Я не стал им пользоваться в битве на речке, и артефакт, проявив крутой нрав, сменил владельца.