Доминика Грасс

Вдохнуть всё никак не удавалось. Воздух не проходил в лёгкие. В надежде выжить, глупое тело выгнулось в судороге, ногти заскребли по горлу.

— Найди её шарфик, бегом!.. — как сквозь вату долетел могучий рёв куратора. — У малышки тяжёлая астма! Мухой, Витя!..

Сознание уплывало, а тело продолжало яростно бороться за каждый глоток воздуха. Что-то прозрачное и приятное прижалось к лицу. Вдох-другой... и воздух стал поступать легче.

Дышать не хотелось. Только умереть. Но тело радостно хватало воздух, наполняя лёгкие.

Сыч что-то говорил, звал по имени, вокруг крутился кто-то ещё. Потом меня подняли и куда-то понести.

Пришла в сознание я в медпункте, лёжа на кушетке с иглой в руке. Надо мной болталась капельница. Попытку встать пресекла сидевшая рядом женщина в белом халате.

— Лежи, девочка, тебе нельзя пока вставать, — прижала моё плечо к койке, посветила в глаза маленьким фонариком, проверяя реакцию зрачков.

С силой оттолкнув худую руку немолодой женщины, я перегнулась через койку. Подкативший к горлу ком вывернуло на пол. Меня рвало до тех пор, пока в желудке не осталось и намёка на ужин. А потом начало трясти. Лихорадка. Сознание уплывало и сильно поднялась температура.

Так плохо мне уже очень давно не бывало. Звуки сильно отодвинулись, я почти оглохла. Вместо чётких очертаний предметов — цветные пятна. Реальность перестала отличаться от бреда.

"Тау... Мой Тау..." — беззвучно шептали пересохшие губы, которых я почти не чувствовала. "Мама, мамочка, я хочу домой..."

Моя жизнь сгорала в этой лихорадке. Сгорала и я, оставляя пустую оболочку себя самой...

Рана на груди почти не кровоточила. Дёргало болью глубоко рассечённую ближе к шее нижнюю челюсть. Рваный спасательный жилет, помогающий держаться на воде, кое-как стянут на груди оторванными ремнями безопасности.

Весь мир для изрядно контуженного сознания состоял из огромных чёрных волн, попыток не утонуть самому и вытащить за собой две лодки. В надувных спасательных шлюпах, отчаянно удерживаясь и прижимаясь друг к другу, сидели люди. Всего пару десятков выживших из сотни.

"Надо было на "Аэробусе" лететь, а не в хреновине мелкой! Большие самолёты меньше падают..." — мелькнула и ускользнула полная досады мысль.

Придремавший в полёте Тау проснулся от громких криков. И только успел заметить, как узкий чёрный смерч сносит крыло и врезается в левый борт, сминая сталь как бумагу.

Ударившись о воду, самолёт разломался на две части и начал стремительно тонуть. Тау приложило обломком, пробив даже скрытую броню на груди и распахав плоть до рёбер. Человека бы просто разрезало напополам таким ударом.

Змей очнулся полулежащим на непонятно откуда оторванной доске, и его удерживали два парня и девушка, люди. Дикий шторм разносил осколки и людей по чёрному, бушующему морю. На счастье, в каждом жилете было по паре "аварийных свечек", горящих даже в воде, и одну из них воин пустил на то, чтобы прижечь рану. Боль была чудовищной, но кровь остановилась.

Тау обнаружил среди обломков шлюпы и собрал тех выживших, которых смог найти. И теперь тащил их за собой, уводя из шторма. Направление он выбирал по внутреннему компасу и особому своему чутью, которое подсказывало, куда именно лучше плыть. Одному выжить было бы проще, ведь сейчас они — лишь балласт. Но воин Литу о таком даже не подумал.

Он не знал, сколько это длилось. Казалось, целую вечность. В какой-то момент волны начали заметно успокаиваться. Стало возможным чуть распустить до предела закрученную внутри пружину. ...И снова очнуться в момент, когда люди пытались затащить полтонны бесчувственного тела в лодку.

Вцепившись в край надувного, но очень прочного борта, Тау мутным взглядом обвёл пространство. И выдал:

— Я слишком тяжёлый. Потоплю.

— Бред собачий! — отмёл возражения не отпускавший его руки молодой парнишка. — Шлюп рассчитан на тридцать человек, а нас тут даже десяти не наберётся. А ты ранен и замерзаешь.

Змей хотел возразить, что расчёт таких лодок идёт на пятнадцать человек, а вовсе не на тридцать, и пассажиров в ней уже тринадцать, но не стал. Пока его уговаривали, оба шлюпа успели стянуть и связать вместе. На второй лодке народу было заметно больше, чем на первой. Невысокие, менее метра, волны, уже не пытались опрокинуть их каждые полминуты.

С трудом затащив себя на борт, змей попытался расположиться так, чтобы не перевешивать лодку.

— Дай-ка я посмотрю твою рану, — к змею подошла молодая, изящная девушка.

— Зачем? — удивился плохо соображающий марилиту.

— Затем, что мы с Олей медики, — присоединится к девушке уже знакомый парень.

Почти все находившиеся рядом люди оказались или ромейцами, или миррасцами. Залийцев из спасшихся оказалось всего пятеро.

Тау позволил усадить себя спиной к борту, помог развязать ремни и сам снял подранный жилет. Стянул с себя и разорванную тунику. С трудом отстегнул вбитые краями в грудь пластины скрытой брони. Стоило выдрать из припаленной плоти броню, как рана снова сильно закровоточила.

— Ох-хо... Плохо как, — высказалась девушка, осматривая рану. Коснулась пальчиками краёв. — Болит?

— Очень, — с трудом кивнул Тау.

— Надо шить, — высказался стоявший за спиной девушки парень. Змей смутно вспомнил, что звали его вроде бы Ким. Обернулся к третьему в их компании. — Миш, тащи аптечку, которую мы нашли.

Ребята дружно склонились над змеем. Им было лет по двадцать, все трое хорошо знали друг друга. Именно они вытащили змея из воды первый раз и не давали ему, бессознательному, захлебнуться. Закатный плохо воспринимал то, что видел и мало что понимал от боли, контузии и усталости.

Обкалывая рану обезболивающим, и впихнув ему какие-то таблетки, ребята пытались отвлечь его разговором.

— А тебя как зовут? — спросила Оля, втыкая иглу шприца чуть за край раны.

— Тау Закатный, — отозвался марилиту, откинув голову на широкий борт шлюпа и стараясь не смотреть, что с ним делают.

— Закатный — это прозвище такое? А тебе идёт, — оценила девушка.

— А мы вот врачи, — добавил Ким, промывая рану обеззараживающим раствором. — Ну, будущие врачи, студенты ещё пока. А ты кто по профессии?

— Инженер, — едва заметно улыбнулся Тау. — Проектировщик.

Каждый храмовый воин получает какое пожелает образование. Две трети мужчин марилиту были связанны с храмом напрямую, и четверть от этих двух третей являлись храмовыми воинами высшей категории. Никто не связывал их только воинской стезёй, позволяя выбирать любой жизненный путь. И по профессии, не связанной с воинским делом, Тау действительно был инженером.

— Блин, кости разбиты... — в полголоса ругнулся парень, промывавший рану. — Не сломаны, но осколки выбиты. Особенно сильное повреждение в ключице. Тау, потерпи, надо осколки костей вытащить. Потом шить будем. Сейчас уже обезболивающее подействует.

Змей только кивнул, закрыв глаза. Он уже почти ничего не чувствовал.

— Ожог плохой... как бы не началось воспаление, — смутно слышался голос.

— Антибиотиков двойную дозу щас вкатай. Так безопасней будет.

— Ага... Так, ещё пара стежков... Тау?.. Тау!.. Он сознание потерял!..

— Да не тормоши его. Давай затягивай, бинтуем его и в термоодеяло завернём. Только и лицо тоже зашей, полчелюсти распахало. Он просто спит, не трогай, и так полумёртвый...

Наступившее утро брызнуло светом в глаза, почти ослепив. Кое-как заставив себя сесть на койке, я долго сжимала и разжимала кулаки, заставляя свои пальцы слушаться. Конечностей будто вообще не было, каждая косточка, каждое сухожилие — нить боли.

Ноги, чужие, как плохие протезы, едва удалось впихать в берцы. Уже подвижные, но нечувствительные пальцы слабо сумели затянуть шнуровку.

Идти тяжело настолько, будто у меня внутри вообще нет позвоночника. И держать моё тело просто нечему. Приходилось то и дело останавливаться и опускаться на колени, чтобы отдышаться и не упасть. Даже странно, что меня никто не остановил и не окликнул по пути.

С огромным трудом удалось добраться до своего домика. Ещё тяжелее было его открыть. Упасть на койку. Кое-как уже лёжа я стянула с себя обувь.

Ужасно тошнило. Тело представляло собой единый ком боли. Головокружение, в глазах чёрные пятна и заложенные уши. Единственное, чего хотелось — это умереть.

И поверх всего этого, завершающим и добивающим звеном — безжалостная память.

Пустота. Горечь. Боль.

Непослушными пальцами нащупав бутылёк в кармане, достала и отправила под язык сразу три капельки. Приятный холодок во рту.

Медленно отпускало сначала мышцы и нервы лица, потом горла, потихонечку разливаясь по телу. Очень не спеша возвращалась чувствительность. Я просто лежала, не шевелясь. Сил даже на минимальную разминку взять было неоткуда. Ни сил, ни желания.

Что я тут делаю? Зачем мне всё это, какой в этом всём смысл? Что в этом всём есть важного лично для меня? И кто я?..

Звонок заставил вздрогнуть. Пальцы дёрнулись к уху, обнаружили отсутствие гарнитуры. Сев на кровати, одной рукой обыскивая карманы, второй вытаскивала из поясной сумки планш. Вытащить планш и найти запасную гарнитуру удалось одновременно. Мгновенно поменяв в планшете крошечный штекер антенны на запасную, я взглянула на номер. Незнакомый.

Отвечать жутко не хотелось. Номер странный. Откуда, интересно, звонят? Явно не из Литании. Вдруг что-то важное... Может это Аери или Йера? Приняла звонок.

— Здравствуй, Домини...

Голос, такой мягкий, звучный, глубокий. Я не сразу поняла, что ко мне обратились на марилийском. И назвали на манер полузмей.

— Ты слышишь меня?..

— Да... Да, я слышу, — ответила на том же языке.

— Меня зовут Рау. Я брат Тау. Ты, наверное, ещё не знаешь. Я сам только что узнал...

Во мне что-то оборвалось. Оборвалось, со свистом улетев из мозгов и с грохотом разбившись о дно сердца. Слёзы хлынули сплошным потоком. Со всхлипом удалось ответить:

— Я знаю... Знаю!..

Вцепившись и уткнувшись в подушку, я не могла больше сдерживаться. Внутри всё сдавило. Единственное, чего мне сейчас хотелось, до воя, до истерики — уткнуться в любимое плечо моего змея и обнять его. Вместо подушки...

Всё, что у меня осталось — это горящий, кипящий ад внутри. И где-то поверх кипящей лавы — негромкий голос. Он звал, обволакивая ласковым теплом, пытаясь не успокоить, но утешить. "Домини, Домини..."

Папа... Раа... Теперь мой Тау!.. Родной мой, любимый, как же мало тепла я успела тебе подарить...

Да что же это за проклятье такое, чтобы все, все кого я люблю — умирали?! Едва я смогла принять то, что папы Раа больше нет рядом, как не стало и Тау!

Дышать стало тяжело и невыносимо больно. Пришлось снова уткнуться в шарфик. Голос дошёл до сознания не сразу.

— Домини... Ты — дочка Раа Чёрной Легенды?

— Да, — с трудом ответила, стараясь остановить судорожные всхлипы. — Я его дочь.

— Девочка, ты в большой опасности, — мгновенно обеспокоился близнец моего Тау.

— Почему? — я в бессилии улеглась обратно на кровать, глядя в потолок.

— Я всё тебе расскажу. Но только не по телефону, — марилиту прервался, будто о чём-то думая. — Домини, никому не говори, что Раа твой отец. Лучше бы тебе отправиться сейчас в Летшасс, но не одной. Я приеду как только смогу.

— Зачем? — даже мне самой в тот момент собственный голос показался мёртвым. — Зачем мне куда-то ехать, Рау? Зачем теперь вообще жить?..

Пауза не затянулась надолго. Негромко и веско марилиту произнёс:

— Затем, что ты — всё, что у меня осталось от брата. И я сберегу тебя любой ценой.

Закрыла глаза. Какая разница теперь? Всё равно здесь не задержусь. Летшасс? Город мечты. Пусть так и будет. И тихонько ответила:

— Я поеду в Летшасс. И не спеши — я могу попросить Майру о помощи.

— Даже не думай! — отказался от такого плана марилиту. — Если будешь связываться с Майрой — не делай этого на виду. Домини, это правда очень опасно.

— Я понимаю, Рау. Понимаю. Обещаю быть осторожной, если тебе от этого будет спокойней.

— Хорошо, — вздохнул змей, понимая, что я если не лгу, то говорю полуправду. — Я буду дома ближайшее время.

— Нет уж, сначала пусть тебе гипс снимут, а потом сбегай из своей лечебницы! — довольно резко фыркнула я. — Тоже мне, герой, мумией бинтованный.

— Это будет очень скоро, — почти весело пообещал Рау. А в следующих словах звучала мягкая, ласковая забота: — Отдохни и поспи, Домини. Я же по голосу твоему понимаю, насколько сильно ты вымотана.

— Ну ты прямо как мой Тау! — и закрыла рот рукой, чтобы не завыть. Слёзы опять прочертили мокрые дорожки, стекая на этот раз по вискам.

— Не плачь, девочка... Не изводи себя больше. Я позвоню тебе завтра. А сейчас — просто поспи.

— Хорошо. До завтра, Рау, — едва удалось выдавить из себя, прежде, чем отключить связь.

Это ненадолго, Доминика. Ненадолго. А потом под крылом Литу тебя будут ждать Раа и Тау. И попадёшь именно к Литу, ни к каким другим богам и посмертиям тебе пути нет. Ты же Кобра.

Планшет сам оказался в руках. Только когда пальцы остановились на мамином номере, я поняла, что мне сейчас необходимо.

Несколько долгих длинных гудков. И немного сонный мамин голос:

— Доброе утро, малышка.

— Мама, я так соскучилась... — едва удалось справиться с собой, чтобы произнести это не сорвавшись. — Как ты там?

Она начала рассказывать о том, как дела, о бытовых мелочах, о своей новой коллекции, грозящей скоро выйти из под пера. Больше, чем смысл, я просто слушала её успокаивающий голос.

— Ну, а ты как?

Услышав её вопрос, я немного помолчала. А потом ответила:

— Мам... Зачем я здесь?

— Ну... — она явно растерялась. — Это ведь была твоя мечта...

— Моя? Или папина?

— Котёночек мой, что случилось? — настороженно спросила мать.

Горько усмехнувшись, я ответила, стараясь сделать так, чтобы мой и без того сдавленный голос хотя бы не дрожал:

— Кажется, у меня наступил период самоопределения. Наконец-то. Мам, скажи...

Голос прервался и, не дождавшись вопроса, мама произнесла:

— Я слушаю, малышка...

Собравшись с силами, продолжила:

— Что важнее... То, что ты делаешь для человечества, или то, что ты делаешь для своей души?

Ответа не было целую вечность, прежде чем зазвучал неуверенный, родной голос:

— Твой папа бы сказал, что однозначно важно только то, что ты делаешь для человечества. Какой след оставишь после себя в памяти поколений. Я скажу... конечно душа важнее, — она замолчала. Вздохнула. — А Раа сказал бы: "Не приставай к ребёнку, это её жизнь и она сама её живёт. Пусть живёт как ей самой того хочется". И знаешь, малышка... Я с ним согласна. Только тебе решать.

— Мам, — нарушила я повисшую было тишину.

— Что, малыш?

— Спасибо тебе, что ты у меня есть. Мам, мамочка, я тебя очень люблю, ты у меня самая-самая замечательная на свете!