Перекрестки Берии

— Вам знаком генерал-лейтенант Кубаткин?

Это был начальник Ленинградского управление Госбезопасности. По уровню он соответствовал прибалтийским республиканским начальникам, а фактически стоял выше. Якобы обмен опытом, а на самом деле какие-то трения в высших кругах. Ленинградский порт пытался перетянуть на себя вывоз из немецкой оккупационной зоны. Железная дорога за малой пропускной способностью не справлялась с потоком грузов. Раздевали фрицев качественно, причем вопреки договоренностям о репарациях с бывшими союзниками в Потсдаме. Оно и понятно, нам нужно восстанавливать порушенное хозяйство и не стеснялись.

Неизвестно насколько генерал-лейтенант толковый начальник, но в Таллине основном пил и проверял склады с трофейным добром, не забывая барахло отложить для подарков. Но не тот уровень, чтоб с замначальника отдела уголовки общаться.

— Так точно. Приезжал в Таллин в связи с делом о спирте. Поздоровался за руку и похвалил.

Там присутствовало два десятка человек и глупо отрицать. Но куда поворачивает допрос Вороновичу нравилось все меньше.

— За что же? — это спросил майор.

— За примерную службу.

По крайней мере так написано в приказе.

— После чего перевели в милицию с повышением.

— Ну и что? — изобразил непонимание. — В одной системе работаем, а требовалось укреплять отдел.

— Или расставлял лично обязанных людей на ключевые посты.

— Русский националист в Эстонии?

— Откуда вы знаете, про его членство в подпольной организации?

Ох, надо ж было так сглупить. Теперь это придурок радостно думает подловил на оговорке.

— Вы сами сказали.

— Я ничего такого не произносил!

— Я очень хорошо понимаю намеки. И, честное слово, не понимаю, о чем речь.

— О попытке создания Российской коммунистической партии в противовес всесоюзной и захватить власть.

Что-то там в верхах сильно изменилось после смерти Жданова. Теперь русских взялись гнобить. Но я-то причем?!

— Вот же сволочи! — сказал искренне, подразумевая сразу и тех, и этих. Абсолютно лишние эти сложности. Своих замечательно хватает, чтоб чужие грехи на шею вешать.

— Когда вам поставили задание завербовать Кубаткина?

— Кто поставил? — в полном недоумении переспросил Воронович.

— Отвечай на вопросы! — резко переходя на 'ты' и уже не сдерживаясь, заорал следователь.

— Задания мне ставят на планерке. О других не ведаю.

Он уже осознал, что залетел и крепко. Но не понимал причин странного ареста. В СССР ничего не делается просто так, особенно в органах. Но сверху не спускали команду на ловлю русских националистов. О таком он бы знал. И даже догадывался о дате вербовки. Варшава. Американцы с англичанами. А может и поляки. Потому дальнейший цирк не особо волновал. Это все для проформы. Реально опасного ничего у них нет, что совсем не отменяет весомый срок.

Капитан Черняк еще побушевал, меча угрозы и требуя сознаться сразу в работе на вражескую разведку и подкопе под интернационализм. Пряхин молча наблюдал, не вмешиваясь. Потом зачитал постановление об аресте.

Теперь уже никто не изображал случайность. Отправили во внутреннюю тюрьму. Правильный обыск с отбиранием ремня и заглядыванием даже в задницу. Осмотр тела для описания особых примет: родинок, шрамов, татуировок. Если первого и третьего не имелось, то следов от ранений огнестрельных и холодным оружием хватало. Три ранения, одно тяжелое, не считая не оставивших внешних следов тифа и сломанной руки.

Остригли налысо и сфотографировали. Затем 'сыграл на баяне'. То есть специалист с помощью валика наносит на стекло тонкий слой краски. Все десять пальцев осторожно поворачиваются и таким образом весь получается оттиск подушечки, боковых сторон и верхней части у ногтя. Потом посадили в одиночку. Очень логично, чтоб не пересекался с подельниками. Под потолком маленькое окошко, света чуть-чуть. Вместо солнца электрическая лампочка. Ее никогда не выключают и первое время здорово мешает, тем более, укрываться с головой запрещено. На стене в деревянной рамочке 'Правила внутреннего распорядка'. Сплошные нельзя. Лежать днем, спать на кровати и сидя и так далее. Каждые пять минут 'волчок' с грохотом открывается и надзиратель кричит:

— Не спать! Запрещено!

И так до самого отбоя.

Сигнал на него подается громким воплем:

— Лоооожись спать!

Не успел рухнуть на койку, как заскрежетал замок и в распахнутую дверь надзиратель спросил, будто сидело не меньше десятка заключенных:

— Кто на букву 'В':

— Я! — послушно ответил Иван, неплохо зная порядки и без прочитанных 'Правил'.

— Фамилия?

— Воронович.

— На допрос. Одевайся.

Опять в кабинете сидели сразу двое.

— Где твоя жена? — сходу спросил Пряхин.

— Откуда мне знать? — чувствуя злое торжество, не зря целую операцию организовал по уходу, удивился Воронович. Пусть все пошло неправильно, но из-под удара Ирку четко вывел. И шантажировать его нечем. — Третий день на казарменном положении. Фашистов в эшелоны трамбуем.

— Ты мне дурочку не валяй! В больницу повез еще 24го, но так и не привез!

— Что? Беременную бабу в акушерском потеряли? Это что ж делается?!

— Да он издевается, — доверительным тоном сказал Черняк начальнику. — До сих пор не понимает, во что вляпался.

— Да, не понимаю. Жена-то, чем не угодила? К русским националистам отнести нельзя. Эстонка. Зачем вам сдалась?

— Какая она к чертовой матери эстонка! — рявкнул Пряхин. — Кто родители? Отец, — извлекая какую-то бумагу из папки, провозгласил торжественно, — Альберт Иоганович Соокаск. Сын православного священника, — многозначительный взгляд.

Ну да, православных частенько записывали русскими. Главное при царизме не происхождение, а вероисповедование. Но с такой фамилией сложно заподозрить в приезде из Тамбова. Соо — болото. Каск — береза.

— Окончил Виленское пехотное юнкерское училище, Николаевскую академию Генерального штаба. Служил офицером в царской армии, на 16 год подполковник.

— Она говорила давно умер от ран, полученных на империалистической войне.

— О да, скончался своевременно, иначе бы сами расстреляли!

Вошедший в раж капитан неизвестно кому погрозил кулаком.

— Только сначала поддержал корниловский мятеж и после поражения бежал в Эстонию. Служил в местных войсках и участвовал в наступлении на колыбель нашей революции Петроград!

Он задохнулся и налил себе из графина в стакан, жадно выпив.

— Вот же гад, — прокомментировал в паузе Воронович. — Если б я знал!

Интересно, специально копали или в связи с депортацией всех подряд шерстили. Про участие в походе 19го года Ирка ничего не говорила даже ему и в анкетах не писала. Впрочем, при желании, такие вещи установить не особо сложно. Архивы в 40м никто не жег. Прежние офицеры пошли в территориальные корпуса. Кто до революции звания получил не могли не участвовать в гражданской и прекрасно знали русский язык.

— Мать, — с каким-то садистским блеском в глазах, словно упиваясь, продолжал Черняк, — потомственная дворянка Мещерская Аглая Родионовна. Тоже неизвестно?

— Имя знаю. Происхождение... Ну, да виноват. Но вы ж поймите, красивая и породу видно. Я ж детдомовский. Подзаборный. А тут голубая кровь — самый смак. Да и в общежитие обрыдло кантоваться. А повалять дворяночку...

— Молчать! — заорал Пряхин. — Ты нас за идиотов держишь? Когда она будет сидеть здесь, запоешь, как миленький!

— Да сажайте дуру! Мне-то что!

Они переглянулись.

— Продолжайте, — сказал майор и вышел.

В течение трех следующих часов Черняк вопросов не задавал. Что-то читал в деле, точнее нескольких, явно четыре папки наклепать не успели бы. Делал выписки и с умным видом нечто заполнял. На Вороновича он внимания не обращал. Тот тоже не интересовался, когда к сути перейдем. На курсах им и такое втолковывали, когда подследственный от непонятности происходящего нервничает и сам норовит начать говорить. На практике, такой ерундой не страдал. Ему обычно требовалось по-быстрому расколоть очередного фашистика о соратниках. Затягивать нельзя, почуют и снимутся с прежнего места. В милиции, тем более. Там сроки на исполнения существуют и начальство звереет, если вовремя на сплавишь в суд. Так что мариновать можно разве до первого допроса. Потом колоть надо и максимально быстро. Этому торопиться, похоже, некуда.

Довольно долго Воронович перебирал в уме партизан отряда. Живых и мертвых. Буквально повзводно. Имена, фамилии, клички. Самых первых он помнил прекрасно, но выживших среди них почти не имелось. Чем позже и больше их становилось, тем сложнее. Но тоже занятие. Хватило надолго. Потом невольно задремал и дернулся от крика:

— Не спать на допросе!

Говорить об отсутствии вопросов бессмысленно. Пока идет первичная обработка.

Отпустил следователь в тюрьму уже на рассвете. Но стоило лечь на койку и надзиратель потребовал подниматься.

— Я только от следователя, — заявил, уже догадываясь об ответе. Так и вышло.

— Записка-разрешение от него спать днем есть?

— Нет.

— Значит, не заслужил! Подъем!

Допрашивали теперь и днем, и ночью. Причем никакой конкретики. Тот требовали разоружиться перед партией, то обещали снисхождение, если покается и сдаст других членов организации. У Вороновича было четкое ощущение, что сценария изначально не существовало. Кто-то в очередной раз попытался бежать быстрее паровоза. Лично он под руку подвернулся, а не был запланирован в качестве резидента и подпольщика. Легче от этого не было. Придешь в камеру утром, едва уснешь — голос надзирателя:

— Подъем!

Это натуральная пытка. Три-пять дней и дуреешь, не сознавая себя. Готов подписать и согласиться с чем угодно. Даже пытать не требуется. Хотя, чем такое издевательство лучше сапог тюремщиков? Он это прекрасно понимал и боролся исключительно на самолюбии. Стоит начать говорить и найдут к чему прицепиться. Потому лишь 'да', 'нет', 'не знаю', 'не помню'. Ирку до сих пор не предъявили и даже протокола с ее подписью не показали. Значит ушла чисто и еще одно дело в жизни сделал правильно.

Однажды сорвался и на любые вопросы принялся отвечать красочной матерщиной на нескольких языках, поминая Черняка во всех видах и многословно рассказывая о его сексуальных предпочтениях. На реплику 'Твою маму верблюд имел' капитан неожиданно взбесился. Наверное, задел в нем нечто из детства. Набросился с кулаками, а когда получил ответку в зубы, на шум в кабинет ворвались надзиратели. Крайне потом жалел, что всерьез не попытался прибить. Чисто машинально ответил. Хоть не зря пострадал бы.

Ему надели наручники и вчетвером принялись избивать. Настоящий герой непременно обязан сопротивляться. Но с закованными руками против нескольких громил только себе хуже сделаешь. Эту науку он проходил прежде, правда, на себе в первый раз. Даже в фильтрационном лагере не били. Но что делать хорошо знал по рассказам. Свернуться в комок, подтянуть ноги к животу. Насколько возможно, защитить ногами промежность и живот, руками. Руками — сердце и печень, ладонями рук — лицо, пальцами — виски. И как можно глубже втянуть голову в плечи. Могут сломать руки или ноги, но убить вряд ли. А попасть в больничку не самый плохой вариант в такой ситуации.

Правда его отправили не лечиться, а в карцер. Когда от удара в затылок потерял сознание, облили из ведра холодной водой и убедившись в вялом шевелении отправили на десять суток строгого за оскорбление официального лица. Идти сам Воронович не мог и его волокли по коридору до двери. Это была не привычная одиночка, а каменный мешок два метра на три. Окошко без стекла и круглый год задувает. Хорошо весна и дождь не идет. А то зимой на полу иней, а летом натуральная духовка. Единственная пища — 200 граммов хлеба и кружка воды в сутки. Полагалась еще миска баланды — через два дня на третий. Но ее, как правило, не давали.

Зато выспался. Первые дни валялся в забытьи, но потом организм взял вверх над слабостью и, несмотря на боли, в теле принялся регулярно делать зарядку, благо времени навалом. И спать, спать, спать. Никаких матрацев не положено и даже нары отсутствуют. Зато пол прохладный. Вряд ли ему хотели сделать такой роскошный подарок, но почему-то забыли. При вечно светящейся лампочке недолго и счет дням потерять. Время определялось по доставке пайки. Но явно где-то ошибся, считая, что пошли девятые сутки. Наверное, в первые дни, когда от боли и недосыпа плохо соображал.

— На выход, — приказал надзиратель, подслеповато щурящемуся арестанту.

— Мы не туда идем, — сказал настороженно Воронович при повороте в очередной коридор.

— Перевели тебя, — снизошел до объяснения конвоир.

Камера оказалась четырехместная. После одиночки — роскошь. Можно с людьми пообщаться. Когда входишь, справа — умывальник, слева — унитаз. Почти гостиница после карцера. В отличии от обычной тюрьмы, битком не запихивали, правда отдельная кровать отсутствовала. Деревянные нары в два этажа без признаков матраца, не говоря уже о простыне.

Первым, кого внутри обнаружил — Тяхе. Участковый, не раз сталкивался по работе. Тот даже не дернулся при виде знакомого. Посмотрел мутно и отвернулся.

— Воронович Иван Иванович, — представился остальным. — Колят на 58-10-1-я часть, 58-3, 58-6, 58-11.

— Антисоветская агитация и организация, а также шпионаж, — 'перевел' интеллигентного вида мужчина не старше сорока. Не слабак, но нечто в нем говорило об образованности. Не присутствующие на носу очки. Благожелательность в тоне? — А третий что такое? Не доводилось сталкиваться.

— Проживание за границей и связь с международной буржуазией.

— Реэмигрант? — откровенно удивился собеседник.

Ну да, погоны хоть срезали, но китель милицейский и не рядового. Кто ж такого возьмет в органы.

— Участник варшавского восстания. После капитуляции не сразу вернулся.

Когда еще и это стали вешать, совсем не удивился.

— А, иностранцы. Из чешского центра встречал, двурушника и врага, поручика чехословацкого корпуса видел, венгерский фашист из бывшего Коминтерна и монархист румынский тоже попадались. Теперь польский и только болгарина для полного набора не хватает.

— Такой же дурень, как я, — сообщил еще один сиделец на эстонском, — раз вернулся.

По виду он был крепыш невысокого роста, но в драке, наверняка злой. На хуторе таких двое из троих. На работу жадные, умелые и в чужие дела не лезущие. Странно, что хоть и не говорит, но на русском понимает.

— С немцами уходил? — понятливо спросил Воронович тоже на эстонском.

— Понимаешь по-нашему?

— Да так, для базара хватит.

— Плохо тебе было на том берегу?

-А тебе хорошо в вермахте? Или выше, сразу в СС?

— Я мобилизованный, — буркнул тот, — как фронт советы прорвали, дезертировал. Пришел домой, а вызывают. Раз повестка, потом вторая. Как третья пришла в лес сбежал. Сидел, никого не трогал. Кому мешал?

— Ну и зачем было бежать?

— Ждать пока в эшелон посадят? — он демонстративно отвернулся.

— Ты-то что здесь делаешь? — спросил Воронович участкового.