Зверь лютый Книга 11. Фанфики

Инстинкт самосохранения взращивает конформизм. Сначала — внешний, связанный с избеганием того, чтобы на поведенческом уровне противопоставлять себя сообществу. Потом "маска прирастает" и идёт конформизм внутренний, связанный с пересмотром своих позиций, взглядов. Такая... самоцензура. Не говорить, не смотреть, не делать... не думать. И прогрессор кончился, "развеялся как утренний туман". Очередной крысюк на свалке средневекового человечества. Или — не только средневекового?

С миром и благостностью в душе, без постоянного "чувства одиночества и тревожности". Душевный покой, счастье...

"Маленький домик

Русская печка

Пол деревянный

Лавка и свечка

И ребятишек

В доме орава

Вот оно-счастье!...".

Вам этого всего — никогда.

В "Святой Руси" вы не слева или справа от середины шкалы конформизма — вы вообще "за углом".

Какой силы должно быть потрясение "вляпа", чтобы нормальная, довольно конформистская личность человека начала третьего тысячелетия, вылетела за ограничители шкалы? И какая психика выдержит столь разрушительное потрясение?

Кто-нибудь просчитывал, какой психотип нужен попаданцу-прогрессору для успешной деятельности? Как совместить неизбежные при нигилизме меланхолию и мизантропию с необходимыми для прогрессизма энтузиазмом и оптимизмом?

Меня здесь пока спасают мои недостатки: эгоизм и привычка к лицедейству. Превратить недостатки в преимущества — так типично для "эксперта по сложным системам"!

"Не было бы счастья, да несчастье помогло" — русская народная мудрость.

Первое свойство позволяет сохранить своё "Я", второе — избегать лобовых конфликтов с этим миром. Прямой, честный, открытый человек в попаданстве... быстро становится мёртвым.

"Комсомольцы-добровольцы,

Надо верить, любить беззаветно,

Видеть солнце порой предрассветной,

Только так можно счастье найти!".

В попадизме "так" — можно найти только быструю смерть.

Похоже, что только человек выросший в эпоху распада общества, привыкший говорить одно, а думать другое, циничный, лживый субъект — имеет шанс на успешный прогрессизм.

Не надо обвинять меня в сексизме, но женщина-попаданка... Даже без учёта того, что этот уродский средневековый мир создан и управляется мужчинами...

Сильные свойства женского типа психики в попадизме работают против прогрессизма. Гибкость, адаптивность способствуют более быстрому и мягкому врастанию попаданки в целевой мир. И прогрессизм заканчивается.

— А зачем? Здесь и так миленько. Только вот сюда бы занавесочки повесить...

Широта и скорость восприятия, интуитивное понимание... по всем этим каналам прёт дерьмо мира "вляпа". Чем шире, чем чувствительнее канал восприятия — тем больше гадости валится на персональную свалку, забивает личную молотилку.

Прогрессор должен быть тупым, полуглухим и полуслепым бычарой с хроническим насморком, чтобы переть к своей цели, ломая и топча всё попадающееся на дороге.

Переть. И — сдохнуть. Потому что мир — сильнее тебя. "Против лома — нет приёма". Против твоего "лома" — здесь миллионы "ломов". И покрепче твоего есть. Нужно видеть, слышать, тонко чувствовать этот мир, чтобы успеть выскочить из под удара.

Не хочешь постоянно, непрерывно, качественно, детально... обонять эту навозную кучу — покойник. Обоняешь — сам становишься дерьмом.

Остаётся только... "проскочить по краешку".

И ещё.

"Видеть цель, верить в себя, не замечать препятствий" — так проходят сквозь стены. Даже если эта "стена" — средневековое общество со своими незыблемыми, богом данными, предками заповеданными, нормами, правилами и обычаями.

Стена из живых людей, в душах которых и живёт всё это. Наши предки. "Наша общая колыбель". "...Но нельзя всю жизнь прожить в колыбели". Нельзя. И ломать... жалко?

* * *

Здешние правила торговли и их организационное выражение — "торговые сотни" — часть "липкой паутины мира". Следовать им я не собираюсь. Но об этом не кричу. А толкаю вперёд, на эти "грабли", своего Николая. Он бы, конечно, "соскочил". Но деваться ему некуда — закуп. Хозяин дольку свободы даёт? — Кланяйся и благодари. А ещё он жаден и любопытен. Вот и лезем мы с ним по краю "паутины" цехового права — и расторговаться, и не нарваться.

На "Святой Руси" общество слабее формализовано, чем в Западной Европе в эту эпоху. Это даёт мне чуть больше свободы в моих делах — европейские заморочки у нас несколько... недоразвиты.

У нас аристократия моложе. Счёт идёт не с Хлодвига или Цезаря, а с Рюрика. Ещё: избыток свободных земель.

В Западной Европе последние сто лет говорят: "нет земли без лорда". Именно это и было основой успеха Первого крестового похода — множество безземельных аристократов.

У нас, если стало... "сильно душно" — можно перебраться на север или на восток.

Сама аристократия ещё продолжает формироваться. Наследственных бояр не хватает, идёт приток безродных служивых.

Один из результатов: ростовщичество — постоянное занятие русской аристократии.

Мономах, придя в Киев княжить, наказывает ростовщиков. Все упомянутые — из высших чиновников. Сращивание власти и капитала — весьма экономически прибыльно. Правда, недолго — до очередного "мономаха".

Для противодействия такой боярской "беспросветной благотворительности", вот в это время, во второй трети 12 века, начинают создаваться купеческие гильдии. Сначала — как средства защиты своих членов от произвола, позже — как "неестественные монополии".

Цеховая система здесь пока ещё не жёстко формализована. Но процесс идёт: общины при церквях трансформируются в купеческие сотни. Народ же селится по профессиональному признаку: улица шорников, улица гончаров, Кузнецкий мост... территориально-церковный приход.

А сами церкви, особенно — паперти, используются как склады товаров. Это и в "Русской Правде" прописано.

У Рябиновской вотчины основной товар — полотно-паутинка. Для Западной Европы с развитыми цеховыми организациями — контрафакт и доказательство преступления. Там нам за попытку полотном торговать — просто морды бы набили. Здесь... мягче. Правда, и мы не наглеем: товар на торг не выносим, по прилавкам не раскладываем. Все сделки идут "в частном домовладении". На торжище и в купеческих домах — только разговоры.

Глава 232

Николаю "паутинка" в тему: он и прежде дорогими тканями торговал. А вот всё остальное... проблематично.

Николай был младшим партнёром в уважаемом купеческом доме. Разорился, стал закупом, приказчиком где-то в лесной глухомани. Формально — бестолочь, неудачник, "лузер". Серьёзный купец на него в полглаза смотрит:

— Ну и чего в ваших турлах хорошего может быть? Бобра, что ль поймал?

Но "паутинка" на местном рынке известна. Хотя прежде и не торговалась: приходила на княжий двор податью, да там почти вся и оставалась.

Опять же: закуп-то закуп, но Николай — главный приказчик. У столбового боярина, которому ещё и вотчину учетверили. Человек на такой должности управляет немалыми товарно-денежными потоками.

Так что положение у Николая нынче... разнообразное. Родня и прежние знакомцы из старших в торговых сотнях его гнобят:

— Николашка-то? Да, поди, опять какое-то барахло толкать будет.

Другие, порисковее да попроще, уже "господин Николай" величают.

Одни через губу цедят:

— Ну, по доброте моей душевной, возьму у тебя штуку полотна. Может, и продастся. Ясно — не за твою цену. Ты ж завсегда на голову больной был. Придёшь после Рождества — отдам твою дольку, коль наторгуется.

На "Святой Руси" купцы прекрасно различают кучу разных форм торгового партнёрства и возможные при этом коллизии. Включая, например, разницу между долевым участием и комиссионными, разную ответственность при банкротстве злонамеренном и непредумышленном.

Другие "добры молодцы" норовят влезть в долю:

— У меня-то! Мой кум родной! У торопецкого посадника — самый ближий истопник! Как на ночь хозяину шепнёт — так тот по утру и сделает. Давай вашу мазь колесную, сделаем в Торопце, как в Елно. Только вдесятеро! А мне, слабосильному да малохольному за то — дольку малую. Четверть с продажи.

В общем — Николай весь на нервах. После сегодняшнего успеха с применением казначейши — отпустило немного. Чуть выпил — мало не целоваться лезет:

— Ваня! Светочь ты наш! Ты ж такое дело сделал! Теперя все мои недоброжелатели да злопыхатели... Вона они у меня где! Теперя ни одна гнида в городе не посмеет сказать, что Николка Бухарёныш — торга вести не умеет! Господи! Мне теперя прям солнце воссияло! А то... А теперь-то...

Почему "Бухарёныш" — не знаю. Прозвище у него тут такое. Знаю, что он когда-то ходил в Бухару, и что-то там приключилось.

Я прекрасно понимаю, что ему торговаться было очень тяжело. Товар и деньги мои. А вот гонор, об который местные купцы ноги вытирали — его личный. Но вот же — терпел, уговаривал, улыбался. Даже когда в глаза хамили. Но цену держал. А теперь — всё.

— А теперь, Николай, торг, в смысле — продажа, закончились. Теперь ты будешь покупать. Товар пальцем ковырять да по-всякому хаять. Колёсную мазь мы в Елно скинули. Со взяткой, с посадником, но — продавили и цену взяли. Теперь от этой цены только вверх плясать будем. Здесь, в Смоленске, поговори осторожно с Бонятой-тысяцким. Акима припряги. Кто из друзей его прежних ныне в силе — потолкуй. Полотно-паутинку мы сегодня всё сбросили. С приключениями. С казначейшиными сиськами. Но, вроде, без последствий. Образцы наручников и ошейников мы с торга сняли — цены настоящей не дают. Спирт... сами пьём. Что у нас ещё осталось?

Не хочется снова... удивляться в сторону коллег-попаданцев, но вот: два главных моих товара, даже без наворотов с инновациями, удалось успешно продать только попеременно форсируя коррупцию и порнографию. А нормально... нормальные купцы годами на рынок пробиваются. Потому так и ценят здесь опыт купца и репутацию торгового дома.

— Сегодня ещё ведро скипидару купили. Купчина зашёл, ну, посмотреть на казначейшу. Я ему для разговору ведро-то... Ещё два осталось. Шкуры лосиные, пара лисьих, два десятка беличьих — уже ушли. Три горшка образцами были — побились. Ну, когда они тама... полотно на её... этих... люлях проверяли.

Да, фактически мы закончили торг. Традиционную продукцию лесной вотчины я продавать запретил. Мёд, воск, шкуры, рабы...

Продукты питания, материал для массовой простой одежды и обуви, для строительства и земледелия, самому нужны. И нужна ещё чёртова прорва всякого разного. Всё — в вотчину, всё — вкладывать. Николай уже прикидывает, как "сделанные из воздуха" серебрушки потратить на всякие полезные вещи.

И тут я ему насчёт хлеба. Он сразу винтом закрутился. И понёс... так это — по торговому. Как на торгу орут. Пришлось дрын свой показывать, да напоминать: кто здесь ху.

Остыл он чуток и начал громить мои умопостроения.

Я предполагал так: купить нынче, летом, на корню, две тысячи пудов хлеба. Подержать их до Нового Года, отвезти в Новгород и там продать. Пик цены будет, наверное, в конце февраля — начале марта. Купить здесь и сейчас можно дешевле векшицы за пуд, продать, если верить летописи, "осьмина по полугривне". В наших мерках осьмина — 1.75 пуда ржи.

Цена закупки — 10-13 гривен, цена продажи — 570. Ребятки! Да с такой нормой прибыли я и сам, даже и босиком в Новгород сбегаю!

Николай пыхтеть начал, слюнями брызгать. Потом понял, что я не придуриваюсь — реально не понимаю, начал рассказывать.

Хлеб — пыль. В такой сделке — его и не видать. Стоимость в хлебной торговле идёт не от хлеба. Как цена на пряности — "перец в один вес с золотом" — в Средние Века не зависит от размера плошки с рисом, которую съедает раб или крестьянин, собирающий эти приправы на Молуккских островах.

На две тысячи пудов нужно 400 больших мешков. Просто упаковка, но ещё столько же в цене. Но и это — мелочи. Под 400 больших мешков надо сотню саней. Грузоподъёмность русских саней считается в тонну. Но — это максимум. Реально, когда поход длинный, дороги... "святорусские", когда возчик везёт с собой и свои припасы, и корм для лошади — зимой травка не растёт... под полезный груз остаётся треть.

Цена возчику — ногата в день. Дистанция — 1000 вёрст.

Да знаю я, что по карте напрямки 417 километров! Но так только птицы небесные здесь летают. А по трассам даже в моё время — уже 600. А хлебный обоз...

Через верховья Днепра не пройти.

* * *

Я это по первой жизни знаю: в своё время там крупповские рельсы топором рубил. Советские так не рубились — железо другое. Вот мы и выискивали крупповские. Немцы в войну там узкоколейки строили — навезли.

Ещё помню глубоченные, в 15 метров, колодцы в деревнях. Их в войну набивали расстрелянными женщинами и детьми. И чёткую нелюбовь к финнам. Эти края — южная граница распространения финских карателей. Старики говорили: даже от эсэсовских зондеркоманд было легче отбиться, чем от финских егерей.

* * *

Хлебный обоз может пройти или на северо-запад, к Западной Двине, или на северо-восток. По левым притокам Верхнего Днепра выйти в Волжскую систему. Там, напротив Твери — устье Тиверцы, одни из трёх южных ворот "серигерского пути", через Селигер и его реки к Ильменю и в Новгород.

В моё время это озеро называют Селигер, но новогородцы говорят чуть иначе. Они так и напишут в летописях: "Богопротивные мунгалы, идучи Серигерским путём, дошли до Игнач-креста".

Продолжительность: месяц — туда, месяц — обратно. Три сотни гривен отдать за извоз... А ещё надо нанять охрану, платить провозное, въездное, торговое... Прибыль получается... примерно в сотню-полторы. Если не будет... разных неожиданностей. Типа снежной бури, сильной оттепели, скрытой полыньи, лесного пожара, серьёзных разбойников, свихнувшегося владетеля, лошадиного или людского мора...

Что-то моё неуёмное желание нажиться на народном горе в форме летописного голода — обламывается об арифметику. А как же здесь хлебом торгуют? — А по воде. Когда бурлаки тянут барку основная статья расхода — транспортная — получается на порядок меньше. И цена на пуд хлеба подскакивает не в сорок-пятьдесят раз, а только вчетверо-впятеро.

Бли-и-н! Снова не успеваю! Жатва идёт до середины сентября, обмолот — до середины октября. В первой половине ноября здесь уже ложится снег и начинается ледостав. Бурлаки ходят в тёплое время, лезть в ледяную воду — дураков нет. Поэтому на большие расстояния тянут хлеб урожая предыдущего года.

А мне надо купить и доставить хлеб в Новгород именно в эту зиму.

Вести обоз зимой... Можно. По степи, по снегу, на 300-400 вёрст максимум. Так в 18 веке продавали хлеб крестьяне Орловской и Воронежской губерний за Оку, для прокормления голодных фабричных работников "родового гнезда русской нации" — Центрального района. Но по замёрзшим, снегом заметённым речушкам, через леса и болота, за тысячу вёрст...

Хлебный торг ведут специалисты своего дела — купцы-прасолы.

И тут Николай снова бьёт меня по голове.

На Руси нет купцов, которые могут провести хлебный караван в январе-феврале от Смоленска до Новгорода.